Алекс вытянул ноги в удобном кресле на балконе. Балкон выходил на юго-запад, и с него хорошо был виден розовый закат. Ничто так не успокаивало Алекса, как вид на оранжевый закат с балкона съёмной квартиры на одиннадцатом этаже.
Как физиотерапевт, Алекс автоматически отмечал у себя замедленное биение пульса, когда он смотрел на лёгкие спокойные морские волны, на рябь бесконечной водной глади подальше от берега – по всей акватории, видимой глазу.
Ритм волн становился и ритмом пульса, сущность его растворялась в чём-то огромном и первородном, тело начинало терять свой вес, а воздух свободно и вольно входил в лёгкие. Релакс. Анабиоз.
Ценность такого состояния, как врач, Алекс знал давно. Мышцы человека в таком состоянии самоочищаются, избавляются от продуктов распада жизнедеятельности, мозг работает лениво, но чётко, анализируя события, подводя итоги прошедшего дня.
Жена знала о безотчётной его тяге погружаться в суть вещей и не докучала лишними звонками. Но телефон всё-таки зазвонил, и на экране высветилось милое лицо с большими детскими глазами:
– Помнишь, что детей нужно отвезти в кемпинг? У них там сегодня погружение в ритмы ночной природы. Да, от школы. Проводит какой-то «гуру» от восточных техник.
Алекс усмехнулся: «И тут – погружение»!
– Да, разумеется. Я сейчас сварю кофе и поеду домой к детям.
Он сунул в карман какой-то блестящий электронный аппарат, который лежал на столе рядом с телефоном, вздохнул и закрыл дверь на балкон. Дети – это святое.
Весь последний год он работал над созданием медицинского анабиотика – прибора, глушившего собственные биоритмы человека и вводящего субъект в искусственный анабиоз. При этом у аппарата был довольно большой спектр наводимых биоритмов: от пчелы до ствола дерева.
Камнем преткновения явился биоритм камня. Он был таким слабым, а амплитуды его такими мизерными, что чувствительности аппарата на это просто не хватало! А жаль. Погружение в жизнь камня могло бы дать человеку больше информации и стратегической гибкости, чем все остальные знания, вместе взятые!
Алексу удалось улучшить разрешение системы самонаведения, с резолюцией до подвида! В этом ему здорово помогла арома-химия.
В анабиотик вставлялась микрокапсула с природным ароматическим маслом, характерным для среды обитания наводимого объекта. Капсула выделяла пары ароматического масла – и процесс наведения биоритма шёл намного быстрее и с большими амплитудами.
– Растения вырабатывали свои супер-эффективные энзимы и лекарства, вырабатывали на протяжении миллионов лет их существования! – Алекс стоит на кафедре известнейшего в мире медицинского университета и читает лекцию студентам. – Значение роли ароматных масел ещё до конца не осознаны учёными и врачами. Это пока ещё – «terra incognita».
– Растения стационарны, они не могут убежать от опасности. Они (растения) не могут принять лекарство, если им нездоровится, – Студенты смеются.
– Единственное, чем природа одарила растительный мир – это способность регенерировать в себе такие вещества, которые способны бороться с болезнью, опасностью, саморазрушением. Одним словом, супер-лекарства, созданные самой природой! Иммунный энерджайзер плюс доктор – в одном флаконе.
На этом месте Алекс обычно открывал капсулу с каким-нибудь сильным ароматным маслом и аудитория вмиг наполнялась запахом хвои или лаванды, или аниса под аплодисменты студентов.
Дети, сын и дочь, подростки, так стремительно бегущие к взрослой жизни, сидели по обе стороны от него на берегу у кемпинга.
– Пап, как продвигается работа? – нежная его девочка спрашивала о продвижении исследований с неподдельным интересом.
Он часто и много говорил в семье о своих трудностях и об успехах. Какое счастье иметь крепкий тыл: прекрасный дом, чудных детей и жену! Алекс был счастлив.
– Ну, ты говори, если чем нужно помочь, – сын обладал крепкими компьютерными знаниями, в которых Алекс уступал ему.
Алекс не просто так вместе с детьми остался на лекцию «гуру» из Тибета. Остался, потому что его интуиция, невероятно развившаяся в последнее время, шепнула ему: «Останься!»
Дети сидели, сложив ноги «по-восточному».
«Так лучше уходить в нирвану», – подумалось лениво.
Они прижимаясь к нему с какой-то невероятной нежностью, в гармонии с собой, с миром, с любимым папкой. Ему так хотелось сохранить для них этот мир!
Алекс невольно улыбнулся. Всё, что он делал и будет делать – всё для них, для семьи. Для детей, для расширения их мировосприятия и единения с миром.
«Гуру», между тем, говорил о том, что у каждой природной субстанции, будь то вода, воздух, дерево, огонь, не говоря уже о цветах, птицах или даже мошках, есть генная память, история, ментальность, наконец.
Лекция увлекала, была динамичной и информативной. Уж Алекс-то знал толк в искусстве лектора. Английский у гуру был, что надо! И Алекс порадовался, что дети явно понимали каждое слово. Глаза их ярко отсвечивали в свете костра с ароматическими палочками, которые принёс с собой «гуру».
Рука Алекса вдруг отыскала в кармане куртки анабиотик, пока единственный опытный экземпляр, его детище, аппарат погружения в мир – и нажал кнопки максимального антиритма для подвида «человек».
В тот же миг Алекс почувствовал, что в венах течёт что-то густое и прохладное, полное древесными маслами. Живица, смола и что-то лёгкое, эфирное, названия которому он не знал.
«Жизнь, – подумалось вдруг, – это во мне протекает жизнь! »
Течение жизни было медленным и полным смысла. Поляна преобразилась. Ни костра, ни сядящих возле него уже не было. Точнее, они были, но в каком-то параллельном мире, который был похож на яркую точку. Исчезли даже дети.
Алекс ощущал себя деревом, спокойным, сосредоточенным на медленных неорганических циклах жизнедеятельности. Он многое помнил и многое знал.
Он знал, как выжить в тёмной ночи и без солнечного света, дающего большую часть энергии, как реинкарнировать во время пожара, как передать свою кровь новым молодым побегам.
И о людях он понимал многое. Они не ведают, что творят, вмешиваясь в жизнь планеты, такой нежной и такой ранимой!
Зуммер давно звеневшего в кармане куртки телефона заставил Алекса вынырнуть из искусственного анабиоза, предварительно нажав кнопку анабиотика.
– Это, наверное, мама беспокоится, – сказал сын, – Скажи, что мы скоро будем. А где ты витал, в облаках? У тебя было такое «деревянное» выражение лица! – и сын засмеялся своей шутке.
С шаманкой Марией Алекс познакомился на одном из симпозиумов альтернативной медицины. Она была очень странной, эта маленькая женщина с раскосыми «северными» глазами. Внешне казалось, что она была погружена в какую-то полудрёму, говорила нараспев, иногда просто засыпая на полуслове. А потом вдруг выныривала из своего полусна, и взгляд её цепко оценивал собеседника и обстановку.
– Я не люблю смертельно больных и отношусь к ним, как к предателям! - огорошила она однажды Алекса в одной из бесед, которые он часто вёл с Марией, – Человеку вполне под силу противостоять любой болезни. А не борется – умирает. Предатель. Всё, что судьбой суждено, ты обязан сделать в этой жизни, а не лапки склеивать!
Алексу было неприятно это слушать. В его понимании жизни болезнь – это фатум, рок, и слабому человеческому созданию не всегда под силу противостоять им.
– Чепуха! – отрезала шаманка, когда Алекс сказал ей об этом, – Превратись в камень, затаись, обвей себя ягелем тундры – и болезнь как рукой снимет.
А дальше уже что-то невообразимое, таинственное, непонятное, как сама шаманка.
Алекс вспомнил о Марии и её словах недавно, когда вдруг понял, что для экспериментов по арома-маслам и анабиотику ему не хватает экстракта ягеля – натурального, крепкого, ядрёного!
Лететь пришлась с двумя пересадками в аэропортах, а потом долго трястись на расхлябанном «джипе» до богом забытого посёлка в тундре, где жила и врачевала Мария.
Хозяйку дома он не застал и прождал её до вечера на лавочке у неказистого деревянного домишки. Мария уходила в соседний посёлок за семь километров пешком раз в неделю. А Алекс приехал именно в такой день. В соседнем посёлке был Интернет. И Мария отсылала работы, заметки, письма адресатам по всему миру.
– О, приехал, проходи! – Мария, казалось, не очень удивилась появлению гостя издалека.
Они чаёвничали долго, чинно, сидя на корявых табуретах в единственной комнате домика. Алекс рассказывал, зачем ему понадобился экстракт сильного и вольного ягеля, не такого, как на фермах по производству диких лечебных трав.
Мария слушала внимательно, не перебивая. Потом взяла какой-то свисток и время от времени дула в него, вызывая то ли свист ветра, то ли шорох ягеля под стопами редкого путника.
– Душу камня хочешь понять, к основанию земной пирамиды пришёл, – как будто даже не сказала, а прошелестела она.
Утром, одевшись так, как положено в тундре, защитив лицо и руки от мошкары, Алекс с провожатой вышли в поисках сильного и сочного вольного ягеля.
Идти пришлось недолго. Сразу же за посёлком они обнаружили поляну с небольшими валунами, прочно и крепко обвитыми ползучей травой. Всё, как и представлял себе Алекс.
Он нагнулся, сорвал горсть травы, растёр её пальцами. Запахло терпко, ясно, таинственно. Алекс нажал на кнопку антиритмов человека и вывел анабиотик на максимальный режим...
Ветер раздувал по белесому небу перистые облака так сильно, что, казалось, небо не выдержит такого напора и опрокинется на землю, пустую, серую, с унесённым грунтом. Мало чего осталось на этой земле. Озёра высыхали, моря и океаны мелели, коррозия, как короста, покрывала когда-то возделанные поля. Оставались лишь редкие деревья с сильным генетическим кодом реинкарнации, ветер и камни.
Камень мог жить и так – без биосферы, без обильной влаги, без человека. Камень умел дышать медленно-медленно: один вдох за полстолетия, и думать он мог медленно, отстранённо, веками.
Только кое-где, в тундре, ягель, ядрёный, терпкий, обнимал камни. Ещё – камень помнил человека.
– Эй, что окаменел, однако? – потянула Алекса за рукав Мария, – Идти пора. Темнеет помаленьку.
Алекс отключил анабиотик. Теперь он знал, что нужно спасать в первую очередь, для чего жить.
Вот уже несколько недель, как Алекс работал над новой шкалой анабиотика. Семинары, лекции, сложные организационные дела клиники – всё ложилось на хрупкие плечи его большеглазой жены.
Он жил почти отшельником в квартире над морем и только изредка делал какие-то срочные звонки. Работа поглощала все дни и ночи, все мысли. Шкалу прибора пришлось полностью переформатировать с учётом огромного разброса по времени, который вносил камень и его субстанция во всю идею анабиотика. Да и арома-масла, его помощники, должны били видоизмениться – стать самыми яркими, насыщенными, неповторимыми представителями того отрезка временной шкалы, на который они работали.
Сын сейчас тоже помогал ему. Рылся в Википедии. Нет, не в той, общеизвестной, где можно «погуглить» и найти банальные данные обо всём на свете. А в экспериментальной, ещё не доступной общему числу пользователей, серверы которой работали только по специальному паролю, выдаваемому футурологам, культурологам и... психологам.
– Странно, почему психологам тоже? – спросил Алекс у жены, которая занималась его допуском.
– Я думаю, – услышал он её нежный мелодичный голос в телефоне, – чтобы иметь инструменты, которые помогут снять стресс человека от этих мега-расширений, – просто сказала она.
Он понимал, о каком стрессе идёт речь. Живая и неживая природа сливались в его нынешнем представлении о земной жизни в одно целое. Существование на планете представлялось одним пульсирующим живым организмом, в котором всё связано со всем. Привычные понятия медицины, истории, философии видоизменялись и становились в мозгу какими-то частностями от чего-то значительного.
– Понимаешь, я чувствую себя усталым, разбитым и очень маленьким. Нет, я не выдумываю. Камень перевернул во мне что-то. Лучше бы я туда не залезал! Чёрт меня дёрнул к этому ягелю! – Алекс устало прикрыл глаза. – Да, я зависну здесь ещё на какое-то время. Прости.
Жена тихонько вздохнула и сказала:
– Хорошо. Ты только позвони профессору Дову – помнишь, вы встречались на конференции НАСА в Коста Рике? Он просил связаться с ним по вопросу, который, судя по всему, может тебя заинтересовать.
Дов ответил только на третий звонок. Голос его был усталым и каким-то надтреснутым, лишённым выразительности:
– О, дорогой Алекс! – обрадовался он, когда понял, кто оторвал его от бесконечных размышлений и тупика, в котором он находился всё последнее время.
– Ты-то мне и нужен! Помнишь, ты говорил как-то о генной памяти арома-материалов, о цивилизации камня и вообще – соединял ограническую и неорганическую жизнь в одно целое? Я тогда отнёс это к чудачеству. Гениальный экспериментатор, как ты, может себе это позволить. Но у меня вдруг возникла идея, связанная с информацией ДНК и шифров крови, и прочего, чем нашпигован человек. Понимешь, а камень...
Они договорились вылететь на Урал, на шельфовые разработки самоцветов через пару недель. У Алекса было время, чтобы собрать ещё один анабиотик. Для Дова.
Он не видел свою девочку уже почти месяц. И если с сыном у Алекса ещё были какие-то разговоры по телефону, что касались прогнозов футурологов в их тайной закрытой Википедии для экспериментаторов и шизофреников, ищущих альтернативные пути понимания мира, то дочка, его нежная чувствительная девочка...
– Пап, как же я хочу тебя видеть! Когда же мы, как раньше, поедем общаться с природой? Я так скучаю по нашим общим вылазкам! Знаешь, я видела во сне недавно, что в моих венах течёт какая-то смола, живица, что-то такое прохладное! Я чувствовала, что превратилась в дерево и мне было так хорошо! Я чувствовала, что в моих венах течёт жизнь!
В аэропорту было огромное количество пассажиров. Потоки прилетевших струились сквозь потоки улетающих. И эта суета, и эти люди со своими сиюминутными делами были понятны Алексу.
Он, жена и дети стояли, прощаясь перед отлётом, как остров среди океана. Обнявшись. Перетекая один в другого живицей, смолой. Его семья. Его жизнь.
С Довом они встретились уже непосредственно в аэропорту после пересадки. Самолёт летел на Урал, к обилию самоцветов, изумрудов, карьерам и шахтам, к венам каменистых гряд.
Дов держал в руке анабиотик, осторожно и недоверчиво. Они были в бизнес-классе одни. Два бортпроводника улыбались им услужливо и даже как-то заговорщически:
– Попробуйте сок этого древнего экзотического фрукта. Мы получили экспериментальную партию только вчера. Из Мексики, – говорила милая девушка-стюардесса. Он и в банке сохраняет мистические свойства – проникать в суть вещей.
Оба рассмеялись:
– Тащите сюда свой сок! Это нам сейчас точно не помешает! Да плесните туда немного текилы – тоже окрыляет воображение!
Сок был терпким, горьковатым, но при этом удивительно вкусным. Стюарт повторял и повторял заказ, пока оба не откинули сиденья, чтобы немного вздремнуть перед прилётом. Обоим снились горы и шельфы, и каменная кровь, что течёт в сердце скалы и несёт в себе генетический код времени планеты.
Добираться до места назначения, где Алекс и Дов наметили проводить эксперименты, пришлось довольно долго. Дорогу назвать комфортной было нельзя. Да и машина, хоть и с высокой проходимостью, уже явно выработала свой жизненный ресурс.
Вид на горы, древние и улёгшиеся невысокими относительно хребтами, успокаивал и настраивал на философский лад.
Выбор места эксперимента пал на Уральские горы не случайно. Это были, с одной стороны, древние горы палеозойского возраста, с сильно смятыми, кое-где нарушенными разрывами. С другой стороны, они были живыми, растущими, меняющими свой облик.
И вся информация об этих изменениях хранилась в шельфах драгоценных и полудрагоценных камней, как в ДНК человека хранится информация об особенностях его организма. Как в вене хранится его генная история. Дело только в том, что прочесть историю живых гор можно только выведя анабиотик на максимальные временные режимы. Для этого они с Довом здесь, в геологическом лагере.
– А ты и вправду живёшь в джунглях Коста Рики в кемпингах работников НАСА? – у молодого геолога глаза почему-то разного цвета. («Наследство от бабки-шаманки», – смеётся он).
– Хотел бы я хоть на день оказаться в джунглях Коста Рики!
Дов с удовольствием рассказывает молодым симпатичным ребятам о чудесном единении всего живого в Коста Рике:
– В этой стране у всякого живого существа есть свобода и право на жизнь!
– И у крокодилов?
– Да, и у крокодилов. В реках, где они, в основном, обитают, крокодилы не огорожены вольерами. Их подкармливают, само собой, чтобы они не сильно хищничали, но если к берегу близко забредёт корова...
– Основные законы страны относятся и к правам животных. Для сохранения всего живого в этом раю на земле.
Слушатели сидят у костра рядом с временными домиками экспедиции и заворожено слушают учёного.
– А чем занимаетесь именно вы? – внук шаманки внимательно вбирает каждое слово, вороша угольки костра.
В костре печётся картошка, которая Дову очень по вкусу. И Уральские горы учёному очень по душе, хотя звёзды на небе здесь не такие яркие и выпуклые, как на Коста Рике.
– Я занимаюсь, в основном, генной памятью биологических видов. А вот теперь, с подачи моего друга, хочу поучаствовать в экспериментах по генной памяти земли и в неживой природе.
Слушатели обескуражено молчат. И лишь внук шаманки ничему не удивляется:
– Я знаю, что душа и память есть и у горы, и у дерева, и у камня. А вода, как кровь земли, несёт в себе всю информацию. Драгоценный камень – это накопитель, как сервер, всех событий и действий. Я поэтому и в геологи пошёл. Хочу научиться всё это считывать. Хотя бы для того, чтобы знать, как защищать живой мир. Но пока не знаю, как это сделать. А вот бабка моя знает. Говорит, что от любой напасти, болезни, природного явления есть какие-то травы, вкусы, запахи... Чудная!
Дов и Алекс заговорщически переглянулись.
Для эксперимента погружения в неограниченных временных рамках Алексу нужно было отыскать цветы чабреца, выросшего на базальтовых склонах восточного Урала. Они нашли это роскошество уже на второй день. Чабрецом в старину окуривали больного, считая, что бесы не выдержат благоухания и покинут его.
А пока что пальцы Алекса, пахнувшие раздавленными цветками для получения ароматического эффекта, доводили Алекса до желания покинуть поле эксперимента. Чабрец пах до одури, до головокружения!
Алекс мял фиолетовые цветки чабреца в тяжёлой ступке, которую нашёл у геологов, до получения нескольких капель ароматического масла, которые он аккуратно вылил в два крохотных пузырька. Сегодня вечером они с Довом хотят провести первый эксперимент.
Алекс невольно взглянул ещё раз на кустики чабреца на пологом склоне. Какая красота! Цветы покрывали склон сплошным ковром. Сиреневые, уходящие куда-то в фиолетовый, они имели ближе к веточке коричневатые розочки соцветий. И всё это вместе – и цветы чабреца с умопомрачительным запахом, и вид на пологие горы с нередкими залысинами скал, и нежного голубого цвета небо – всё это давало такой простор мыслям, такую полноту жизни, что хотелось жить вечно, и петь, и летать!
– Ух! – оборвал свою эйфорию Алекс, – Нужно позвонить своим. А то мало ли что...
Опасность существовала. Но это была чисто теоретическая опасность «двинуться умом» во время эксперимента. Как сходят с ума «фермисты» или «перпетуум-мобилисты». Он видел таких в клиниках для душевнобольных, где проводил свои сеансы арома-терапии. Мозг может не выдержать стресса и обилия информации.
– Как дела? Что там дома? Как дети?
Алекс был хорошим отцом и примерным семьянином. Львиная доля семейных обязанностей всегда лежала на нём: привезти, купить, заплатить. И только последние разработки и эксперименты выбили его из колеи.
Голос жены был уставшим и встревоженным. Но она старалась не показывать этой усталости:
– Всё в норме, дорогой! Тут у тебя столько корреспонденции, электронных писем, вызовов! Прилетишь – месяц будешь разгребать! Не волнуйся. Я держу оборону – он чувствовал, как она улыбнулась мягкой и нежной улыбкой. – Когда ты примерно планируешь...? – она замолчала. Понимала, что планировать ничего нельзя, – А то тут уже и из НАСА звонили – потеряли Дова.
– Сегодня, – только и сказал Алекс и отключил телефон.
Вечером оба учёных ушли подальше от лагеря, насколько было возможно. Разложили небольшой костерок, уселись на поваленное бревно и вынули анабиотики. Каждый свой. Алекс протянул Дову маленькую ампулку с ароматическим маслом чабреца и ещё раз показал, как отключать биоритмы человека. Временной режим на аппаратах был настроен на максимум изначально. Глубокий вдох и...
Геологи нашли их утром на той поляне у потухшего костерка. Оба учёных лежали на траве и смотрели в синеватое неяркое небо. Глаза были какими-то окаменевшими и застывшими. Иридодиагностики смогли бы считать информацию о том, что здесь произошло, по радужной оболочке глаза, вероятно, если бы оказались на той поляне. И вот что ещё интересно: глаза у каждого были разных цветов: сиреневый и карий.