- Митька, Митька!
Вдруг услышал я, почти истошный крик со стороны метро, на углу стояла она, остолбеневшая и смотрела на меня своими добрейшими глазами.
Я остановился, подождал, когда она подойдёт. Она почти подбежала ко мне, но подойдя поближе, застыла в растерянности:
- Митька, ты ли это, почему не возвращаешься, почему ушёл так вдруг!? Тебя по-прежнему все вспоминают и ждут!
Я молчал, молчал и смотрел на неё растерянную и такую обожаемую мною, но её растерянность и позволила мне пойти дальше, так и не мяукнув ни слова.
Сейчас для неё я был просто грязный бомжара, завшивленный, заблошатый до безобразия, голодный и вообще просто паршивый и потому она не посмела ко мне прикоснуться...
Она и спешила-то на эту самую работу, где их будет невпроворот, настоящих, ещё живых с шевелящейся от вшей одеждой и колтунами на голове, умирающих от своей силы, заключённой в человеческую слабость и она будет их спасать, - развозить по приемным покоям, откуда они будут через пару часов выкинуты вновь на улицу.
- Но вот до меня паршивого, побрезговала прикоснуться.
Сам, прищурив глаза, передёрнулся.
- Ну, да, ты же не на работе, пойду-ка я дальше, у меня свой путь теперь!
Постояв напротив неё, сказал всё это самому себе и пошёл.
- Значит это не любовь! Значит ты была со мной всё это время из жалости, кормила, поила тёплым молоком среди ночи, но всё только лишь из жалости!
Мне захотелось завыть Волком, но к сожалению у меня не было его голоса.
-Так что - прощай!
И я молча двинулся на жёлтый свет светофора, в надежде, что может сейчас всё и закончится. Но машины смотрели в утренней рассеивающейся мгле на меня своими блекнущими, выпученными на асфальт глазами-фарами и терпеливо ждали, когда я перейду улицу.
- Всё же есть в вас человеческое что-то! Ждёте, хотя можно было и рвануть на переходящий жёлто-зелёный, ведь спешите, вижу ваше нетерпение, вон как губы шевелятся, наверняка, все маты сложили на меня!
Подумалось по пути.
Она молча двигалась за мной, но светофор дал полное право машинам двигаться и она теперь стояла на другой стороне и смотрела мне вслед.
Я остановился на своём берегу улицы и обернулся, и тоже смотрел на неё, вспоминая былое с гнусной, ноющей тоской.
- Всё, хватит, мучать себя, тебя уже списали, иди уже прочь!
Говорил мой внутренний голос.
И я пошёл в первую попавшуюся подворотню, завернув за киоски с пивом, колой и сникерсами.
- Скоро уже кончится эта осень и выпадет снег, станет холодно и всё возможно, что здесь и будет мой последний приют.
- Но мы ещё встретимся, наверняка, когда-нибудь, в самом неожиданном теле и месте!
Проворчал я себе под нос.
...
Родился я, как и все приличные, в роддоме. "Воробьёвка", так называли в обиходе роддом люди, потому, что находился он на улице Воробьёва, пятимиллионного города-анклава.
Я хорошо помню, что, как только начал ходить, мама вдруг куда-то пропала, я ждал её, ждал и. не выдержав, выбрался на улицу.
Ошеломил меня воздух, запахи, шум, свет и необъятность пространства, бездонное небо, серой массой расплывшееся надо мною, громадные стены, жёлто-грязной окраски и вороньё, нагло шастающее по роддомовскому двору...
Крадясь возле стен, пугаясь каждого шороха и топорща неотросшую, как следует шерсть на холке, я добрался до какой-то двери. Сел за мусоркой и притаился. Чего хотел, куда идти, кто тут живет, опасна ли там жизнь, и главное тепло ли там и сытно, вот что я думал.
Шум автомобиля, въезжающего во двор, заставил меня выглянуть из-за мусорного бака - подъехала скорая, я от страха распластался по земле, благо дело листва лежала, как одеяло вокруг и я вместе с нею заполз под бачок на колёсах.
Одним ухом и одним глазом я, пересиливая страх, подглядывал и подслушивал из своего убежища.
Две женщины встали на ступеньке возле двери и одна из них нажала чёрную пуговицу на стене, дверь открылась, из-за открытой двери на меня ударил мерзкий запах хлорки и ещё какой-то химии, но с последним дунавением в нос рубанул запах молока. Я задрожал всей шерстью, я был голоден.
- Мдааа... мне до этой пуговицы в жизни не дотянуться, если б я был мышью, мама как-то рассказывала, что те могли ползать по стенам.
Она показывала мне их, приносила в зубах, также, как таскала и меня за шкирку. Я боялся их, они были серые и с голым хвостом, не то что я, да и почти с меня ростом. Я их не любил.
- Угу, вроде всё спокойно, надо двигать дальше, может маму найду!
Я дал задний ход, выпятил вверх зад и с хвостом, как подзорной трубой, начал выползать из-под бачка. Отряхнулся от мусора и только решил продолжить движение передком, как дверь снова уже сама открылась и на ступеньке встала одна из тех, только что вошедших.
Обомлевший и парализованный страхом, я застыл, как камень, там, где стоял.
- О, нет!? Она меня заметила!
Женщина присела на корточки, и протянула ко мне руку.
В панике, скребя задними лапами по листве, я начал бежать, что плохо получалось, но это был только старт, дальше мои лапы, прорыв под листвой дыру, зацепившись за асфальт, рванули меня вперёд!
Моя голова рулила ситуацией:
- Вот сюда, видишь дыру, давай, прячься!
Голова была полная дура! Я сунулся в дыру передними лапами подтянул задние и .. те заскреебли по металлу!
- Дура, ты меня погубила!
Я развернулся мордой к входу в дыру и ощетинился, выпустив коготки, встал в полный рост в металлической дыре, готовый защищать себя, как подсказывал инстинкт.
Ослепнув от страха и яростно сопротивляясь, я шипел и царапался отбиваясь от руки протянутой ко мне.
Но рука всё-таки схватила меня за шиворот, как делала мама, и я повис в ней, на безумной высоте, на уровне белокурого лица женщины. Глаза улыбались и мне стало спокойнее.
- В одно мгновение я очутился опять в темноте, засунутый под куртку, там совсем стало спокойно и тепло, я слышал глухой бум-бум, рядом с собой, ритмичный и баюкающий.
-А, фиг с ним, будь, что будет, всё равно теперь...
Хлопнула дверь авто, заурчал мотор, тембром спящего наглого соседа по подвалу и меня затрясло слегка под курткой, отчего я провалился в какую-то щель, выпав всей мордой наружу. Мой взгляд поймал сидевшего слева мужика, тот, тоже косясь на меня, улыбался, как-то смущённо и осторожно, но рук не тянул, крепко держался за круглое, отполированное, блестящее колесо перед носом:
- Что, чёрный, страшно!? Это тебе не улицу перебегать, мы сами кого хочешь перебежим теперь!
- Во, дела, чего это он меня чёрным назвал, что я так затаскался под баком, что ли - до черноты?
Ладно, привезёшь на место, помоюсь! И не смей ко мне прикасаться, запачкаю и поцарапаю, ну так, помни, на всякий случай.
В этот день я сам уже не ходил почти, меня постоянно носили на руках или садили рядом с собой на мягкий диван в холле, или клали к себе на колени, где я засыпал, как в маминых объятьях.
Молока было завались, хоть купайся, варёная курица была суперски вкусна, рис был гарниром, но я его не ел:
- Что я - китаец что ли?
----
Дом, в котром я теперь жил, был огромным, двухэтажным особняком, стоящим на улице Поленовой.
Когда-то в те далёкие дореволюционные времена, этот дом принадлежал царскому садовнику, во дворе дома стояли оранжереи с цветами, в которых выращивались круглогодно цветы и диковинные фрукты для стола вельможи, но теперь вот не осталось ничего, кроме маленькогого крепкого флигелька, используемого, как женский вытрезвитель, да огромного тополя, на котором жило семейство ворон, ну тополь может уже и послереволюционный.
- Спросите, откуда я могу знать про это? Опыт и интуиция, подкреплённые рассказами моих "домочадцев"
Не сомневайтесь, мы - коты, можем всё понимать, только вот сказать не могём, ну так, если только промяукать, поворчать или ощетиниться, оскалив зубы, ну это я делал редко, если только приходилось драться за свою территорию с вытрезвительским котом.
Этот рыжий паршивец был чисто мент, нахватался привычек у своих, никакого благородства, нагло мог очисить мои припрятанные заначки под тополем, а потом сделать вид, что я ему ободрал и так облезлый хвост. За что ихние шоферюги пытались не раз пнуть меня своим сапогом, зря старались, прыти у меня много!
Я сигал сломя голову на тополь, откуда вёл наблюдение за ситуацией и ждал своих.
Помню свой первый опыт лазания по этому тополю, - вороны достали меня своим истошным криком, да и малышня что то там чирикала из гнезда и я решил поглядеть поближе, что там стряслось. Залезть-то я залез, но вот тут началось самое неприятное, вороны увидели во мне потенциального мародёра и вдвоём начали атаковать меня, сидящего на первой ветке. Увы, я не был вороной и летать не умел, меня бомбили крыльями по башке, пытались ущипнуть клювом, и от всего этого было жутко страшно, да и высота была... я вам скажу!
Хорошо подоспели мои на моё беспрестанное мяученье, начали стаскивать с ветки, я цеплялся со страху когтями не разумея, что проще отдаться в руки спасителям.
Вообще я не был мамой научен правильному мяуканью с самого младенчества, а потому беспрестанно, с десяток раз орал:
- Мяу, мяу, мяу, мяу, мяу...
Звонки и кодовые замки я так и не освоил, потому что недорос до человеческого роста.
Как только появлялась белая машина с красными крестами на лбу, я падал вниз с тополя задним ходом, скребя по древесине когтями, и семенил к дверям, где сидел и ждал когда откроют дверь.
Если мои тащили чемодан - значит время пришло время обеда и ихнего, и моего! Значит побудут минимум 30 минут, разогреют свой рис, картошку, суп или то, что жёны, или сами собрали на суточное дежурство с учётом на меня, то есть специально клали в пакетик остатки от рыбы или обрезки свежего мяса. Но больше всего я любил сыр, который она приносила для меня, в день своего дежурства.
Дежурила она очень часто, раза четыре в неделю, но видел её не часто, только в обед и иногда ночью, когда народ болезный решал отдохнуть, давая и ей передышку.
Я не крутился под ногами, а терпеливо лежал в холле на кресле возле телефона, ожидая, когда те позовут на трапезу.
После "обеда" я разваливался опять на том кресле и мурлыкал во сне песни моей мамы, меня не сгоняли с него, если подсаживались, просто задвигали в угол или опять брали на колени, я ведь был чёрным котом, а значит тоже был лекарь!
Иногда забиралcя в одну комнату, где жил попугай и старшая медсестра, забирался тихо, потому что если бывал замечен - сразу выдворялся:
- Попугая, видите ли им жалко, а я может и не претендую на свежее перо!
Хотя однажды сила инстинкта пересилила меня.
- - - - -
Наш шеф был доморощеным рыбаком и часто в выходные выходил с удочкой к протекающей по городу реке Наве, отдыхал он там, понимаете ли! Ну, а мне от этой рыбалки перепадала какая-никакая нажива, хоть и пахла та нажива иногда не очень приятно - нечистотами города, я только от её соблазнительного вида и блестящеей чешуи - сглатывал в шесть секунд, не оставляя ни хвоста, ни чешуинки!
Сидел он в один прекрасный денёк на своём раскладном стульчике и наслаждался идиллией восходящего на востоке солнца ранним воскресным, летним утром, как вдруг за спиной услышал шум машущих крыльев. Он замер! Медленно повернул голову и увидел ослепительной белизны попугая, нагло восседающего на плече!
- Птица, блин, перелётная и бестолковая! Драпануть из открытого окна смог, а вот дорогу назад,- в тёплое и сытное место успел забыть!
Так как дома у него уже был свой зоопарк, пришлось эту птицу перелётную тащить в понедельник на работу.
Я стал недолюбливать эту выскочку, наверное, завидовал ему - его белому оперенью с пятью небесно-голубыми перьями среди этой белизны, сам-то я был чёрен, как ночь, да и просто ревновал, теперь внимания ко мне может поубавиться.
Но этого прохиндея поселили в кабинете у старшей, и вход туда мне был заказан.
Это меня и радовало где-то, ведь не часто его будут видеть другие, а, значит - я всё-таки первый и самый видный на подстанции!
- Ах, уж это чувство превосходства! Скольких оно сгубило, скольких оно подняло... но - по костям!
А сколько ахов и охов я слышал в первый день!
Я было прокрался под шумок в тот кабинетик, спрятался за заневеской, было жаркое солнечное лето и шторы были чуть задёрнуты, но этот негодяй-чирикало поднял такой шум, что даже мне стало тошно, - за шкирку я был выставлен вон, что ещё больше подняло мой дух охотничка.
- Я ещё вернусь, погодьте малехо!?
Меня это так обозлило и я дал себе зарок, что отомщу и поставлю его на место!
Ну и пусть ты спрятан за вечно закрытые двери кабинета, я всегда стану теперь держать их на примете, даже, когда сплю.
Шум от этой открывающейся двери я чуял нутром и как только слышал это - меня сносило ветром к тому месту, благо это было за углом холла. Даже шаги я уже чувствовал, когда те подойдут к той двери, чтоб её открыть изнутри, - я был уже начеку и ждал того момента!
- Ох, и долго же я ждал, но я был терпелив.
Выходные наконец-то настали, день был пятница, - короткий, все суетились, собираясь с мыслями, что там на даче будет.
Старшая ушла в отпуск и её заместитель была шляпа, что и было мне на лапу!
Последние наставления и какие-то мелкие человеческие делишки в диспетчерской, а дверь-то осталась О Т К Р Ы ТА!
- Во- везуха!
Сеть мелких, мягких шагов и я там, даже этот олух, сидевший на подоконнике, разомлевший от жары, не заметил моего появления.
Я - спрятался под диванчик и замер!
- Эх, суета ваша, людская суета, никакого контроля за ситуациями, сплошные казусы в бошках, не охотники вы, не знаете, как важно быть всегда начеку!
Шум от снимаемого халата, белого, как попугай, сумка в руках, дверь сказала - "щёлк" с другой стороны и я был теперь один на один со своей жертвой!
Во мне боролись две мысли: наказать или слопать...
- Аааа.. как получится, там увидим!
Меня разморило и я заснул, растянувшись от удовольствия и довольный собой.
Проснулся, когда вечерело, прочувствовал в животе пустоту и вспомнил, что рядом есть чем поживиться.
Был бы у птиц такой инстинктивный нюх, как у нас, всё б было с тем снеговиком в порядке, но, увы и ах, его не было!
Этот "гусь" восседал на столе среди разложенных бумаг и играл с ручкой, цепляя её клювом, подкидывал и опять ловил на столе, в распрекраснейший момент та упала со стола, попугай слетел на пол за ней и я в один прыжок схвати его поперёк туловиша...
В одну минуту всё было закончено, если бы не мой пустой желудок, если бы не мой инстинкт, - может не случилось того, что случилось.
Я испугался содеянного и начал вопить истошно под дверьми!
- Ах,ты мой хороший, закрыли тебя одного, что же теперь делать, ты же голодный там, а впреди два выходных дня!
Услышал я из-за двери. Это была она, моя самая обожаемая на всей станции человечина. Под двери начали просовываться кусочки сыра, которыми я закусывал неприятный вкус перьев.
Через час всё-таки двери открыли, всё же вызвали из дома заместительницу, так как запасных ключей у них не было:
- Непредусмотрительный вы всё-таки народ - люди!
В открываемую щель я пулей вылетел из кабинета и наутёк бросился вниз по лестнице, чувство самосохранения, видите ли!
Они долго искали попугая в комнате, пока не обнаружили под письменным столом несколько тех голубых перьев и пару капель попугайячьей крови...
Всю ночь бродил по пустырям и дрался с местнотой, от борзости , полученной от охоты.
Вернулся на следующий день к вечеру, ободранный и жалкий, что вызвало у новой смены сожалеющие чувства. О попугае никто и не вспомнил, только она, каждый раз, бывая на дежурстве и гладя меня на своих коленях думала о нём, нет, даже не о нём, а о том, - какой я всё-таки охотник!
И опять настала осень.
Тоска подкрепилась новым ощущением ревности - появился на подстанции "Волк", приблудный пёс, с красивой коричневой, густой шерстью на лапах и... кстати, очень полюбивший меня, но я не переносил собачьих запахов, а ещё и ревность съедала меня!
---
"- Митька, Митька!
Вдруг услышал я, почти истошный крик со стороны метро, на углу стояла она, остолбеневшая и смотрела на меня своими добрейшими глазами."
Больше она меня не видела...
Я сгинул сам не знаю где...