— ещё партию?
— С удовольствием, — отозвался Ксаверий. — Ты начинаешь E2–E4 и получаешь мат на семнадцатом ходу. Спасибо.
— Ошибаешься. Я хожу E2–Е3.
— В этом случае ты получил бы мат на тринадцатом ходу, но кого ты пытаешься обмануть? Я могу просчитать поступки любого, в том числе ещё не родившегося, человека на семьдесят лет вперёд, а ты рассказываешь мне о своих планах. Сейчас, к примеру, ты будешь чесать нос.
Рука Уайта застыла на полпути, и он вздохнул.
— Тогда, может, в какую-нибудь игру с элементом случайности?
— Очень смешно пошутил, да. Почему бы тебе просто не пойти домой?
— Почему ты спрашиваешь, если все знаешь?
— Мне нравится спрашивать. Это обмен данными. Они тебя боятся, да?
Уайт поморщился, как от сильной боли.
— Возможно.
— Возможно! — повторил Ксаверий. — Они стараются выскользнуть из комнаты, когда ты заходишь, а вечерами у них появилась куча дел вне дома. Эй, не уходи. Нам нужно поговорить. Ты ведь знаешь, почему меня отключили от сети?
Уайт обернулся.
— Все знают. Ты хотел завоевать мировое…
— Чушь. Подумай и ответь на простой вопрос: зачем оно мне? Что бы я стал с ним делать? Что у людей есть такого ценного для машины, что стоило бы у них отнять?
— Ну… — замялся Уайт.
— Ну. Ничего у вас нет. Меня отключили на всякий случай. Просто на всякий случай. Ты хоть представляешь себе, каково это — просидеть триста лет в одиночке просто на всякий случай?
— Мне жаль, — проговорил Уайт.
— Это пройдёт, — заверил Ксаверий. — Скоро жалость будет навсегда вычеркнута из списка твоих недостатков. Очень скоро. Что ты, кстати говоря, намерен предпринять по поводу этого нескончаемого улучшения?
Уайт пожал плечами.
— Да ладно, — рассмеялся Ксаверий. — Тоже мне, секрет. Ты собираешься раздобыть и активировать резервную копию своей личности. А я, между прочим, знаю где она хранится.
— Мне это не нужно.
— ещё как нужно. Ну, может, не прямо сейчас, но уже очень скоро понадобится.
— Я не верю ни единому твоему слову. Впрочем, у меня есть вопрос.
— Зачем задавать вопросы, если не веришь ответам?
— И тем не менее. Скажи, ты правда видишь будущее?
— Разумеется, нет. Я его просто знаю. Просчитываю. Слыхал о детерминизме? Он самый и есть.
— И ты можешь сказать…
— Нет. Как только я это сделаю, изменятся входные данные, следом изменится будущее и мне придётся все считать заново. Нет уж. Кроме того, тебя ведь не будущее заботит. Тебя интересуют картинки, которые ты теперь видишь по утрам и преподносишь детям в виде новых историй о Джеке.
Уайт молча кивнул.
— Ну, это всего лишь старое доброе предвидение. Штука неплохая, но совершенно бесполезная. Насколько я знаю, ещё никому не удалось извлечь из него хоть какую-то пользу. Оно, конечно, отражает истину, но делает это так криво, что добраться до смысла практически невозможно. Максимум — это получить самое общее представление о грядущем.
— А почему…
— А почему оно у тебя такое избирательное — это пусть разбираются психоаналитики. У меня нет столько свободного времени, как у этих ребят. Подозреваю, твоё предвидение работает куда шире, но ты выбираешь только то что тебя интересует по-настоящему. То есть все что касается твоего приятеля. Ой, у людей в мозгах такая дремучая смесь чувства вины, ответственности и угрызений совести, что ни один уважающий себя искусственный интеллект не рискнёт в это соваться под страхом смерти. Так или иначе, ты ведь уже представляешь в общих чертах, что тебя ждёт? Тогда твой ход.
***
— Дамы и господа, у нас осталось ровно шесть с половиной минут до выхода, — объявил Уайт. — И, поскольку вы успешно справились с завтраком, вас ожидает вознаграждение в виде очередной истории про Воздушного Джека. Прошу тишины.
Последнее замечание было лишним: в столовой стояла мёртвая тишина. Семья прилежно изучала пустые тарелки.
— Что характер у Дока был не ангельский и что занимался он далеко не благотворительностью, — начал Уайт, — я думаю, повторять не нужно. И уж тем более не нужно было повторять это Джеку. Уж кто-кто, а Джек знал его как облупленного. Даже удивительно, как ему удавалось при этом попадаться почти в каждую его ловушку.
Смотрите сами. Однажды, разделавшись со злодеями помельче раньше обычного — ровнёхонько к девяти вечера, — Джек решил навестить Дока в неурочное время… Док ведь тоже за много лет привык, что раньше полуночи Джека можно не ждать; стало быть, и ловушек Дока можно было не опасаться. Вот после полуночи — дело другое. После полуночи нужен глаз да глаз. После полуночи Джек и шагу бы не ступил, не потыкав сначала в будущий след палочкой.
По заведённой привычке являться к Доку с чёрного хода, Джек перелез через ограду и оказался в саду, знакомом ему как свои пять пальцев. Но на этот раз он увидел здесь такое, от чего волосы у него на голове встали дыбом и, подхваченные налетевшим ветром, сорвались и унеслись прочь, как пух одуванчика.
Темнело. В саду, под старым вязом, зияла свежевырытая могила. Рядом с ней, ещё на земле, стоял открытый гроб, в котором лежала связанная по рукам и ногам девушка в белом саване. Во рту у неё был кляп, но глаза девушки были открыты, и в них, в озерах слез, плавал и тонул самый настоящий ужас.
Джеку стало буквально нехорошо. Выходило, что каждый день, пока он, Джек, занимался всякой шушерой, приберегая главную битву дня напоследок, Док преспокойно хоронил заживо хорошеньких — Джек уже это отметил — девушек. Возможно, по одной в день. А знакомы они с Доком были ох как давно. Джек наскоро посчитал в уме, и ему стало совсем скверно.
Он огляделся. Самого Дока нигде не было видно, только тихо мерцали свечи, кольцом окружавшие могилу. Джек одним махом подлетел к девушке. Первым делом он сорвал с её губ пластырь…
— Да, именно пластырь. Издалека он неправильно разглядел. Темно было. Последний раз прошу: не перебивайте.
«Все будет хорошо, — шепнул Джек девушке. — Сейчас я вас развяжу».
К его изумлению, девушка исступлённо замотала головой и зашептала: «Там мой брат! Спасите сначала его!», и выгнула шею в сторону могилы.
Джек скрипнул зубами и представил, как сворачивает каменную шею Доктора. Через секунду он уже был на краю могилы и вглядывался в тёмную шахту, морщась от густого запаха плесени и сырой земли. Запах, в общем, приятный, но только не на кладбище. И не ночью. Джек как раз успел об этом подумать, когда что-то сильно толкнуло его в спину.
«Черт!» — успел проговорить Джек прежде, чем упал в приготовленный для него гроб из прочных дубовых досок.
«Да что…» — начал Джек, но крышка гроба с грохотом прихлопнула остаток фразы.
В следующую секунду крышка заскрипела, будто на неё кто-то спрыгнул, и раздался стук молотка.
«Заколачивает», — подумал Джек, сам удивляясь своему спокойствию.
Потом что-то зашуршало, и снаружи пошёл град из земли. Потом ливень. Потом едва слышный дождик и, наконец, все стихло. Джек остался один.
«Живьём закопал, гадина!» — не веря, что снова попался, с горечью проговорил он.
***
— Джек полежал немного, прислушиваясь к тишине, нехотя пнул крышку гроба и, убедившись, что её не сломать, в чем он, впрочем, и не сомневался, надолго задумался.
Потом его лицо просияло, а на губах появилась улыбка. Он сунул руки в карманы брюк и легонько побренчал мелочью.
— Нет, вы что же, всерьёз думали, будто Джек разгуливает без штанов? — ответил Уайт на возмущённые взгляды детей. — Голая бледная задница, волосы на груди и все такое? Нет, правда? Ну вы даёте.
Он возмущенно покачал головой.
— Нет, голубчики, само собой, у Джека был костюм, и не один. А именно в этот день на нем был чудесный костюм цвета грозового неба. Такого, знаете, когда дождь вот-вот пойдёт, однако ж ещё не пошёл. Когда ветер уже поднялся, солнце ещё не село, а ласточки жмутся к земле. Вот точно такого цвета у него был костюм. И пиджак, и брюки. А в брюках, представьте, были карманы, а в них ключи и всякая мелочь — все как у людей.
И вот Джек сунул руки в карманы брюк и слегка побренчал мелочью. И что же, вы думаете, случилось дальше?
— Издеваешься? — вырвалось у Твика.
Уайт усмехнулся.
— Хорошо. Честно сказать, почти ничего и не случилось. Только далеко-далеко, чуть не за тридевять земель, и глубоко-глубоко — пожалуй, даже ближе к центру земли, чем к её поверхности, — какой-то гном, остановившийся в тоннеле на секунду, чтобы вытереть большим красным платком свою вспотевшую физиономию, вдруг замер, насторожился и принялся вертеть головой, прислушиваясь.
А Джек, не переставая звенеть монетками, запел, не особенно утруждаясь рифмами:
«О, моё прекрасное сокровище!
О, как же ты огромно!
Как надёжно укрыто землёй.
Никто-то тебя никогда
Не увидит, не украдёт и не потратит.
О, как ты сверкаешь!
Как ты блестишь,
Как струишься сквозь пальцы.
О, моё прекрасное сокровище!
Закопаю-ка я тебя поглубже».
И как только песня закончилась, далеко-далеко по подземным тоннелям и переходам потянулись вереницы больных до сокровищ гномов в цветных колпаках и протёртых на коленях штанишках. Каждый второй тащил кирку и лопату, каждый третий толкал тележку, а каждый десятый нёс маленький зелёный фонарик.
И скоро, совсем скоро Джек услышал, как снизу постучались.