Анатолий Статейнов.
Командировка в Туву.
Везло мне с поездками в Туву. И когда писал книгу о Чингисхане, и когда работал в «Парламентской газете» собственным корреспондентом по Красноярскому краю, Туве и Хакасии. Видно Небо находило мне в этой степи заделье. Главное – чувствовал я себя здесь уверенно, словно домой приехал. В каждом русском и тюрке живет частичка скифов. Уверенность эта от скифских ген. До сих пор думаю, почему и кто дарил мне эти интересные поездки. Не могу сказать только, по чьей воле ездил я в Туву. Но явно не моей, и не по решению моего редактора. На земле командует Небо. Хотя всем нам кажется, что решения принимаем мы.
Однажды кому-то из начальников газеты кто-то скомандовал рассказать о работе тувинских чабанов во время эпохи реформ. Дескать, так умно и ловко перестроились, смикитили рынок и теперь блаженствуют в финансовом изобилии. В общем, похвалить требовалось находчивых и способных. Сам редактор, известный всему миру Леонид Петрович Кравченко, звонил, чтобы корреспондент понял важность задания. Хотя я и без подсказки соображал: меня выбрали потому, что очерки в газете получались получше из-под моего пера. И в Туве нужно постараться. Хорошо постараться. Не дай бог сморозить что-нибудь не так. А у меня это частенько выпрыгивало, словно нечистый толкал под руку. Стараюсь изо всех сил «а» написать, а на бумаге почему-то «б» пляшет. Спаси и сохрани меня и коллег моих от таких страстей. Тем более, что в Туве я уже был, многое что там видел и написал даже. Вот почему запело и заплясало в голове после наставлений редактора. Может и для своей новой книги что-нибудь накопаю.
- Знаешь, кто будет читать материал? - пригрозил Леонид Петрович.
- Читатели.
- Вот-вот, а ещё те, кто платит нам с тобой за работу. Значит, думай там, как следует. Мне не нужны неприятности в Кремле. Надо, чтобы материал звенел. Понял, звенел. А всю отсебятину оставь на следующий раз. К концу месяца жду.
После этих слов в трубке запикало, голос командира исчез. Но я ещё какое – то время держал в руках телефон. Перевел дух, походил, походил по квартире, все время оборачивался на телефон. Может, ещё какие-то указания последуют. Кто-то из командиров помельче пояснит, что мне нужно сделать? Москва молчала. Внутри стало легче. Если не растолковали каждый шаг, где, с кем говорить, о чем спрашивать, очерк буду делать по-своему усмотрению.
Стал соображать, что остановились начальники на Туве не случайно. Имелись у них какие-то причины, пусть мне и непонятные, как смысл света звезд для человечества. Может потому, что оттуда родом был Сергей Шойгу, а он, как известно, в начале двадцать первого века слыл видным человеком в России. Про сегодняшний день вообще молчу. Каждый шаг Шойгу описывается в газетах и показывается на телевидении. Такому всегда лестно угодить. Первое лицо в вооруженных силах. И в стране, судя посему, теперь второй командир.
Не исключено, потому меня послали в Туву, что в степной республике побывал сначала Ельцин, потом Путин. Поменьше рангом людишки из Кремля колготятся в Кызыле постоянно. Что-то их тогда тянуло и сейчас несёт в этот край, с полностью разбитым сельским хозяйством, уничтоженной промышленностью, одним словом лишенный всяких возможных надежд на счастливое настоящее, тем более – будущее.. Тува в середине девяностых лежала в руинах, как будто по ней второй раз прошел Чингисхан с сыновьями. А вот наши руководители туда частили. Зачем? Так ни до чего и не домерекал. Тайна это за семью печатями
Все корреспонденты люди на ногу скорые и спорые. В два дня я получил командировочные, купил на представительские деньги хорошего коньячка угостить чабана, дабы быстрее расположить его к себе, вызвать на откровения. Потом сел в Красноярске на ЯК-40 и через полтора часа приземлился в Туве.
Меня, человек из центральной газеты все-таки, сотрудники пресс-центра встретили у трапа самолета, поселили в лучшей гостинице Тувы, сводили к президенту республики Ширингу Дизижиковичу –оолу Ооржак.
Президент хорошо знал дела в республике. Он тактично выслушал цель приезда и подчеркнул, что действительно все талантливые чабаны России живут именно в Туве. У тувинцев крепкое здоровье, их духовность растет из великих скифских корней. Тувинцы скифы, как и мы, русские. А нынешняя желтизна лиц и небольшой рост – наносное. Оно пришло с тайской кровью, которую в Туву принес Чингисхан. Он мобилизовал на войну всех тувинских мужчин, а беременными женщин делали стоящие по Туве гарнизоны монголов и тайцев.
Скифы или русы - самая древняя нация на земле. К тому же, слабый и пустой человек в степи не выживет. Попробуй, походи за отарой в сорокаградусный мороз или в такую же жару, когда неделями на небе ни облачка. Тувинцев жизнь с детства учит следить за своим здоровьем. Не лениться. Сеять весной овес, ячмень, возле зимних стоянок. Питаться всегда свежей пищей. Они воспитаны на древних мифах о своих предках, потому и охотно идут в чабаны. Отсюда и успехи республики в советское время в сельском хозяйстве.
После такого логичного заключения, мы молча выпили по чашке прекрасного тувинского чая. И снова задумались каждый о своём. Ширинг Дизижикович немного подумал и с ленинской хитрецой прищурился.
- Самый лучший тувинский овцевод водит свои отары на границе с Монголией. Попробуйте окунуться в глубинку. Там и только там можно увидеть всю кухню чабана. Занятие это требует прекрасного здоровья и не малого ума. Тувинцы крепкие и вдумчивые люди. Любой овцевод всегда с одной стороны консерватор. Он обязан придерживаться вековых традиций своих родственников. В них опыт, знания физиологии овец, собственных возможностей. Если он не обязан предкам – он не тувинец.
Президент встал от значимости момента. Стало видно, что это тоже атлетически сложенный мужчина. Видно, также, строго следит за своим здоровьем. Я внимательно слушал собеседника.
Он говорил, что выродки есть в каждом народе. Только в условиях Тувы они не выживают. Чабан должен быть и новатором, обязан читать современную литературу по овцеводству. А в третьих он всегда лирик. Без стиха, песни скучно жить в отдалении от людей, только своей семьей. Он любит бывать у чабанов. Это все равно, что сходить на выставку современного искусства. Степь молодит его и делает здоровым.
Позже я узнал, что этот чабан был родственник Ооржака. Но и сейчас говорю спасибо бывшему Президенту республики. Это с его помощью я познакомился с прекрасными людьми Тувы и замечательными степными местами, обычаями тувинцев. Ооржак был настоящий вождь своего народа, кто бы о нем и чего сегодня не говорил. Он знал, куда послать корреспондента, чтобы тот увидел силу и дух тувинцев Он был однозначно убежден, что Тува должна быть в составе России.
Оказывается, у чабана глубинки уже паслась почти тысяча овец, и хозяйство развивалось. Имя этого лидера из моих личных соображений упоминать не будем. Я немного изменил его фамилию в этом рассказе и получилось Сарырлер. Буян Сарырлер, которого я так и не увидел. Все остальное шло без проволочек. Мне была выделена машина, переводчик, она же руководитель пресс-центра администрации Президента Рита Иргитовна Самбу. И в тот же день мы покатили на автомобиле «УАЗ» на стоянку чабана.
Добирались долго, дорога оказалась никудышней, помню только крупный то ли поселок, то ли город Самагалтай километрах в пятидесяти или больше от границы. После Самагалтая асфальт испарился, будто его раньше и не было, мы ехали по проселочной тропе. По этой тропе чабаны кочуют в горы, на летние пастбища. Как говорил мне водитель «уазика» по этой дороге тувинцы ходили десятки тысяч лет. Только сначала они назывались арии,потом – скифы, потом теле и ещё как-то.
Наконец с тучей пыли позади вездехода мы ткнулись к пограничной заставе Цаган-Толгой или Тологой, от неё километрах в трех и процветала стоянка знаменитого чабана.
К моему несчастью, потом оказалось к счастью, самого чабана дома не случилось. Этого не мог знать ни кто, телефонной связи с Кызылом отсюда просто нет. Вот мы и приехали в никуда. Рита Иргитовна заволновалась, стала разговаривать по-тувински с единственной женщиной на стоянке. Больше тут вообще ни кого не было, кроме овец. Сначала они о чем-то спорили, высказывая друг другу недовольства, хорошо, что я не знаю тувинского языка. Одна, очевидно, настаивала оставить меня тут, вторая – отталкивала. Потом спорщицы заулыбались и мирно пришли к какому-то выводу.
Оказалось, чабан отправился в Самагалтай, со всем семейством сразу, подготовить детей к школе. В городе у него квартира и жена живет в ней зимой с детьми. Большими его отарами руководила теперь родная сестра Зоя.
- Он –хозяин, я тут ни кто, - горячилась Зоя уже по-русски, - не дай бог скажу чего -нибудь не так. Буяну не понравится, он мне потом припомнит.
- Зоя, - не унималась Рита Иргитовна, - журналист опытный. Если ты чего - то не так объяснишь, он это раньше тебя поймет.
- Ещё чего-то и от себя прибавит, - рубила ее доводы Зоя, - слышала я про этих специалистов. Что я потом брату скажу? Была бы моя отара, он хоть всю жизнь тут сиди. Это братово хозяйства, я - наемный работник и буду от его имени говорить, что это плохо, а это хорошо! У Буяна свои отношения с главой кужууна, министром сельского хозяйства. Вдруг я какую-то дуру спорю?
Зое было немного за тридцать, женщина с озорными и захватывающими глазами, бойкая, симпатичная. Небольшого роста, плотно сбитая она каким-то женским магнитом сразу притягивала к себе. Возле такой чувствуешь себя уютно и спокойно уже в первые минуты разговора. Как одна из героинь очерка, она мне сразу понравилась. Через показ её, можно лишний раз подчеркнуть значимость передового чабана, главы рода в жизни своей семьи и остальных родственников. Сколько лет Зоя прожила на стоянке, я так и не узнал, постеснялся спросить. Женщины болезненно воспринимают всё, что касается их лет. Хотя от их каприза ничего в личной жизни женщины не меняется. Как говорили и писали древние скифы: родился, расцвел или вырос, готовься умирать. Это участь всего живого и не живого. Ты можешь долго говорить, что тебе тридцать, но морщины на шее и щеках сообщат незнакомому человеку совсем другое.
Как я потом узнал у Риты Иргитовны, Зоя около десяти лет работала на стройках в Саяногорске. Потом брат забрал ее к себе помощницей, посчитав, что так будет лучше для самой Зое. Видно не все у ней там складывалось красиво, и брату об этом кто-то сообщил. Вот он и привез сестру под свое суровое око.
Такой промах с отсутствием хозяина много чего стоил моему будущему очерку. Не выполнить задания нельзя, а что и про кого писать, если ни чабана, ни его жены нет? Зоя - хорошо, но мне-то важно рассказать о чабане- лидере. Тогда я ещё боялся поставить это слово напротив имени Зои.
- Может, вернетесь, - предлагала Зоя, - заедете в Самагалтай, поговорите с братом. Там и гостиница есть, переночуете.
Но, посидев в юрте, опять же за прекрасным тувинским чаем с кипяченым молоком, которым нас угостила теперь Зоя, мы с Ритой Иргитовной решили, что спастись можно. Самого Буяна нет, но все хозяйство его здесь! Овцы, юрты, кони, белый верблюд Гуня. Еще и Зоя в придачу.
Я поживу на стоянке, как и предполагалось, недельки две, вникну в тонкости чабанских хлопот, а когда машина вернется, заедем в Самагалтай и побеседуем с чабаном, если он к тому времени не появится на стоянке сам
- Отпуск у него, отпуск, - разводила руками Зоя, - он приедет, я сразу в Самагалтай на месяц. Хоть отосплюсь да по магазинам похожу.
Кто ей и почему не давал спать в этом тихом уголке, она не рассказала. Нам же пока было не до тонкостей женской жизни. Поскольку Зоя прекрасно владела русским, оказалась человеком общительным и гостеприимным, здесь же за чаем решили: переводчика можно отправить обратно. Зачем Рите Иргитовне тратить время на меня, если при общении с другими чабанами все может перевести Зоя. Рита Иргитовна получила от Президента совсем другой наказ. Однако я настоял на своем. Причем заверил, что ничего пакостного или оскорбительного для Тувы не напишу. Да и газета наша другая, она гадостей на своих страницах не терпит. Хотя у нас и работали тогда два вертлявых: Ручкин и Федоткин, которых послали в газету именно для того, чтобы спихнуть с места редактора Кравченко. Мыши эти, Федоткин и Ручкин, пытались загрызть валун из гранита. Хоть и подломали зубки, но Леонида Петровича освободили от должности. Только он все равно остался в отечественной журналистике гигантом. Тираж газеты «Труд», которой он руководил, достигал двенадцати миллионов экземпляров. Это мировой рекорд, который ещё долго не будет побит. Вертлявых тоже потом убрали из газеты, они свое дело сделали.
- Рядом, километрах в двадцати – двадцати пяти, еще три стоянки, возле реки стоят, – вводила в курс дела меня Зоя, пока я плавал в своих мыслях, - мы на конях к ним съездим. Очень приветливые и гостеприимные люди. Они у нас тоже бывают, новости привозят. Спрашивайте, они многое могут рассказать о брате. Да и о себе тоже. Тувинцы работящий народ. В такой дыре лодырю не выжить. В степи вы ни в одной семье не найдете пьяницы или откровенного лодыря. Кто не умеет хранить свои стада, нанимается пасти чужих овец. А что заработаешь в степи по найму? На калоши?
- Но вам же тут нравится?
- Конечно, это я слово подобрала неправильно. Тут мой дом. И другого уже не будет, до конца жизни. Мне кажется, лучше степи для любого человека уголка не найти. Она живая – наша степь. Здесь и волки, и лисицы и козы, и маралы есть. По лощинкам артыш растет. А сколько птиц весной прилетает, день и ночь звенят. Степь – самый райский угол на земле.
- Ну, вот телевизора у вас нет? - бесцеремонно вмешался в её монолог я.
- Да его тысячи лет в степи не было, - не смутилась Зоя, - и еще пусть столько не будет. Кому хорошо смотреть, как там всех нас дураками делают. Телевизор тут есть, на заставе своя вышка. Да брат ставить не хочет, говорит детям вредно.
- Вот тебе и глубинка, - мелькнула у меня запоздалая мысль, - надо держать ухо востро.
После чая машина отправилась назад. Мы с Ритой попрощались в охапочку, и уазик повернул в Кызыл. Сначала мы видели уазик, потом заметный столб пыли над ним, наконец на горизонте осталась только степь.
На стоянке, оказывается, было тихо, только в небе кружили серые журавли. Большая стая, осенняя. К перелету птицы готовились, конец августа все-таки. Но крик их не нарушал покоя, он становился как бы продолжением многовековой тишины.
Времени теперь хватало, и я стал оглядываться. Стоянка представляла из себя несколько юрт для семейства чабана и одну - для Зои. Очень ухоженную и прекрасно обставленную. Юрты ютились у небольшого холмика, он как бы прикрывал их от ветров. Сбоку от Зоиных юрт вышел какой-то прапорщик и пошел на заставу. Он то и дело оборачивался на нас.
Рядом с юртой красовалась небольшая брусовая банька, посаженная на легкие алюминиевые сани. Потом я узнал, что сани эти во время перекочевок таскал белый верблюд Гуня.
Гуня сразу понравился величием и могуществом. Он всегда стоя жевал жвачку и на меня не смотрел совсем. Не интересен ему был приезжий. Даже потом, когда я ему в течении двух недель выносил каждый день корочку хлеба, Гуня все равно или смотрел на меня сквозь меня: дескать, не вижу и видеть не хочу. Или, как слон на Моську. Может ещё и более презрительно. Хорошо посоленную корочку брал только с земли, из моих рук ни когда. Чужим я для него был, чужим и остался. Кто ему тут самый близкий человек, расспросить верблюда не удалось.
Зоя меня заранее предупредила, если верблюд начнет водить кадыком, значит, собирается плюнуть, в таком случае лучше отойти подальше. Навязываться со своим хлебушком я к нему не мог.
В баньке у Зои, гнездились удивительная чистота и аккуратность и, главное, в ней светился лад. Как я сообразил без расспросов – Зоиных рук дело. Судя по всему, хозяйкой она была что нужно. Баню Зоя топила каждый день. Вот вам и степная тьмутаракань. Везде можно жить в комфорте, если захочешь. Зоя любила уют. Возле баньки два столбика в землю врытые. Между ними веревки висят для стиранного белья. Висело, судя по всему Зоино исподнее, она тут же его сняла и упрятала куда-то в юрту. Может и не от меня прятала свое нижнее белье, а от проходившего мимо прапорщика.
- А паримся мы тут вениками из полыни и крапивы, - смеялась она, - жгучие у крапивы стебли, специально для этого в бане верхонки. Зато запах какой! А кожа приобретает шелковый оттенок.
Что это такое, шелковый оттенок кожи, я так у ней и не спросил, постеснялся. Здесь же, чуть в стороне, покоились две крытые землей кошары, где овцы рождали весной потомство. Сейчас кошары пустовали, проветривались через открытые двери. В темноте притвора кошар прятались громадные собаки. Сразу они приняли меня настороженно, рычали, вздыбливали шерсть на хребтах. Но Зоя что-то бормотнула им по-тувински, и собаки сразу потеряли ко мне охотничий интерес.
Как сказала мне позже Зоя: без собак и ружья в степи нельзя, иначе местные кайгалы, то бишь бандиты, запросто могут угнать овец. Да и волки тут вьются постоянно. У Зои тоже есть оформленное в милиции ружье. Сейчас оно в юрте. Для защиты себя и овец хранит она ружье.
Овцы сейчас жили в простом загоне из обычных жердей. Ни дождя, ни овода, ни мокреца они не боялись, спасала густая шерсть. Правда, потом Зоя рассказала мне, что сейчас овец буквально заедают клещи. Они как ковром покрывают кожу животных. Раньше тут была специальная бетонированная яма. Её заполняли водой, сыпали химию и купали овец. Все клещи погибали. Теперь у чабанов нет возможности покупать дорогостоящую химию. Деньги нужны большие. В одиночку их не собрать, а коллективно обрабатывать овец чабаны еще не сговорились. Правда, наука идет вперед, в ветеринарных аптеках появилось лекарство от вшей и клещей. Достаточно одного укола за десять рублей и всем клещам на овце каюк, вместе с их личинками. Правда, стоит это лекарство десять рублей инъекция. На отару Буяна Сарырлэр нужно сто тысяч рублей. Найдет он их на обработку овец или нет, сказать трудно. Ему деньги на зарплату нужны, и на покупку комбикорма для подкормки овец после окота. Хотя, если оценивать отару в тысячу голов на стоимость мяса, она составит больше пяти миллионов рублей.
Поили овец, как оказалось, прямо у погранзаставы. У доблестных защитников Родины имелась глубокая скважина, а чабан им в конце года за воду отдавал несколько овец. Такое сожительство было выгодно всем и особенно чабану. Самому ему тут скважину не пробурить, дорого.
Зоя оказалась проворной хозяйкой. Между разговорами она моментально затопила баню и стала гнать из переквашенного молока местный самогон – араку. Это напиток со своеобразным запахом молока, уксуса и сонной женщины, по крепости был где-то градусов двенадцать. Как пиво. Только в араке нужно еще привыкнуть. За две недели жизни в степи я сделал самое большое два глотка, больше не смог. Да и вид у араки беловатый, молочный. Добрые которые, перегоняют её две-три раза и получают самогон градусов шестьдесят. Однако запах у араки все равно уксусный.
Запустив процесс самогоноварения, она вытащила из загона молодого, но жирного, барашка и махом лишила его жизни. Как чабан она, видно, считалась способным учеником у своего брата. Сняла шкуру с барана буквально в минуты. Я пока был тут гостем и просто наблюдал за работой моей хозяйки и будущей героине очерка. Думаю, в чем-то Зоя была даже проворней брата. Мы только подняли барашка вдвоем на специальный стол для разрубки мяса, всё остальное она делала сама. При этом рассказывала мне новости стоянки и просто интересные истории.
По ходу подготовки к ужину Зоя немножко поведала мне о себе. В Саяногорске она работала в бригаде штукатуров, жила в общежитии. Не в том, что возле Енисея, там одни алкоголики и бандиты, а наверху, в центре города. Хорошо там было, все рядом. Продовольственные магазины, Дом культуры, ресторан, больница, если что надо. Но общага есть общага, своя квартира лучше. Только попробуй, купи квартиру на тридцать тысяч штукатурских? Если не пить. Несть, за квартиру не платить, десть лет нужно.
Замуж так и не вышла, но друзей было много, и выходные они проводили весело. Я что-то запоминал, что-то записывал. Жизнь Зои, как я понял, изобиловала какими-то приключениями. Это, видно, и не пришлось к душе ее брату, вот он и определил сестру ближе к себе. Здесь ей скучнее, зато он спокойней за её будущее.
- Жить здесь можно, я же в степи родилась. Все хорошо, только вот поговорить не с кем, - жаловалась Зоя, - на заставе солдаты, да офицеры. Но все офицеры и сверхсрочники - женатые. А с молодых что толку, отслужили - и домой, только пятки сверкнут на прощанье. Военные – люди не надежные. Совсем не надежные. Есть тут один мужик, хороший парень, хоть и женатый. Он свою жену не любит, не к душе она ему. Надежд и на него нуль.
Возразить мне ей было не чем. Я почти всю жизнь прожил бобылем и детей ни когда не имел, и супруги. Особых тонкостей в женском характере замечать не способен. Не рожден я для разговоров о любви. Да и работа такая, одни командировки, две жены было, и обе быстренько ушли.
Зоя на меня глядела с сожалением. Мол, что ты за мужик, если бабы не интересны. Как можно прожить жизнь без любимой? Перенесла мою дурь с сожалением, но не бросая хлопот по -хозяйству. Затопила в юрте железную печь, в которую был вделан казан ведра на три, бросила в него половину барана. Только мелко-мелко изрубила мясо. На мой вопрос, зачем так много, беззаботно, как девчонка, махнула рукой: съедим!
- Вечер большой, не раз проголодаемся, – светились улыбкой и гостеприимностью её глаза.
- Да тут нам двоим на неделю, - вспомнил я столовские порции мяса. Девяносто процентов своей жизни я питаюсь в столовой.
- За неделю мы ещё двух баранов уговорим, - смеялась Зоя. - У нас хороший мужик за раз всего барана оприходует. Потому у тувинцев и детей так много.
По случаю слабого здоровья, мне строжайше запрещено выпивать и есть жирное, поэтому за столом я могу только произносить тосты. О чем сразу предупредил Зою. Она на минутку задумалась, потом заулыбалась – нельзя, значит нельзя, а я немного выпью за гостя. Не каждый день у нас в степи люди из московских газет.
Стоял конец августа, степь здесь высокогорная, уже налаживалась на долгую зиму. Ночами крепко холодало, вода в большой бочке утром бралась стеклышками льдинок. Но мы все же сначала сели за стол возле юрты, поужинать на свежем воздухе.
Какое это было прекрасное мгновенье. В заходящем солнце степь казалась фиолетовой. Ни малейшего ветерка, воздух хрустальный, темный, с белесыми по розовому поводьями заката. Такое ощущение, что ты растворяешься и составляешь одно единое с воздухом, степью, закатом. Вроде не сидишь за столом, а плывешь над степью. А может у меня с устатку просто кружилась голова. Где - то там, внутри вился червячок желания: сесть рядом с Зоей, прижать её к себе и вот так, вдвоем раствориться в этой степи. Но как это сделать я не знал, и мысль не материализовалась. Все желания так и остались в моей неумной голове.
Свежая баранина с запашистыми степными травами была изумительной. Тарелка пустела намного быстрей, чем я думал, но Зоя моментально наполняла её мясом из казана. Кости мы бросали собакам. Они составили нам добрую кампанию. Зоя изредка добавляла себе в стаканчик глоток араки, но хмель её не брал.
- В степи и летом, и зимой хорошо, только морозы сильные, - говорила Зона, - А так просторно и легко. Надо бы мне тогда не уезжать на стройку. Здесь бы во время вышла замуж, уже целый выводок детей могла нарожать. Парень у меня был, он и сейчас неподалеку живет, женатый, шесть детей, хороший хозяин. Сказала ему: еду учиться. Собиралась на год, а застряла на одиннадцать лет. Кто будет ждать дуру? Нельзя родителям отпускать детей на разные там стройки. Вот я и осталась одна, сама себе жизнь загубила. Сегодня все тувинки-подружки, мои ровесники, или постарше которые - замужем. Зачем мне был нужен этот Саяногорск и трест строительный? Память осталась, но память в постель не положишь и за ручки, как ребенка, не возьмешь. Глупые мы, девки, самые настоящие дуры. Надо было маменьке покойнице дернуть меня тогда за косы, глядишь, и прибавилось бы ума. Сидела бы дома и ни куда бы не рвалась. Нет, поехала, с такими же умницами, как и сама. Работали, в выходные гуляли, некогда о замужестве было думать. Нас шесть человек в Саяногорск приехали после училища. Две только замуж вышли, потому что сразу после училища вернулись домой. А четверо так и остались неустроенными. Меня брат забрал, а трое так и кукуют в общежитии. Не завидую!
Размышления прервал волчий вой. Я почему-то посчитал это дурным знаком для нынешней командировки. Собакам вой тоже не понравился. Они сразу забились под стол, прямо под наши ноги, соображая, не без резона, что под столом у них в эти минуты самое безопасное место. Скулили они в предчувствии недоброго шепотом. Зоя махнула рукой и улыбнулась: летом волки не опасны, да и ружье в юрте есть. Но мне сердце подсказывало: не в волках дело. К тому же, где стоит ружье, так у Зои и не спросил. По глупости. В чем тогда и сейчас ещё горько раскаиваюсь.
По случаю воцарившейся темноты, Зоя перенесла затянувшийся ужин в юрту. Посредине ее горела керосиновая лампа, на низком столике покоилась баранина, свежие лепешки и свежая же арака. То ли от баранины и теплой юрты, печка-то у нас топилась, у меня тоже было полупьяное состояние. Мы с Зоей то и дело затягивали тревожащую душу песню «Алеша». Но дальше слов: «Стоит под горою Алеша, Алеша, Алеша», дело не шло, текста мы не знали.
Махнув рукой на песню, Зоя вытащила магнитофон откуда-то из маленького шкафа в пояс высотой, в юрте только такая мебель. Затем включила аппарат, и мы принялись отплясывать. Подробности танцев можно опустить, они не интересны чужому глазу, но показалось, даже звезды, которые светили в дымник, смеялись над выкрутасами солидных по возрасту людей. Меня это намного больше касалось, чем Зою.
Спать мы расположились где-то, в час ночи, может и позже. Кто в вечер знакомств смотрит на часы. В юрте стояли две кровати, одна на женской стороне, другая – мужской. По тувинским обычаям на мужскую половину юрты женщинам строго запрещено заходить, а вот мужчина в другую сторону махнуть может, но только с разрешения женщины. Спать мы легли каждый на свою половину юрты. Но ночью почему-то поменялись местами. Зоя оказалась на мужской, я - на женской половине. Тысячелетняя заповедь предков была нарушена. Как все случилось, теперь не вспомнить. И время этого перехода в моих журналистских блокнотах не отмечено. Все те события, я обдумываю и сейчас, пока к однозначному выводу не прихожу.
Дальше на мою долю выпали такие испытания, от которых и сейчас коробит как от гриппа. Часа в три ночи в юрте раздался бодрый мужской голос.
- Зоя, не спи, твой барбосик замерз. Пусти его в кроваточку.
Голос сразу оторвал меня от подушки, потому что я был совершенно трезв. В темноты юрты я не видел пришельца, к кровати на женской половине, то есть прямо на меня, двигалась какая-то тень. Сразу подумалось, что это кайгал, ищет отару овец, чтобы угнать их в Монголию. Но почему в юрте? Ответить даже самому себе было некогда. Холодный пот моментально залил глаза. Вместо вопроса: кто ты? из горла вылетал чуть слышный хрип.
Тень двигалась прямо на меня, размеры её увеличивались, ко мне двигалось что-то выше верблюда Гуни. Я хотел закричать Зое, спросить, где ружье? Преступника нужно задержать. Или хотя бы защитить себя. Перестрелку обязательно услышат на заставе и придут на помощь. Так просто мы не сдадимся. Я мужик и должен защитить свою коллегу. Я ведь с сегодняшнего дня, как и она, – чабан. Сейчас встану, подойду к Зое, подбодрю женщину, спрячу её за свою спину. Защитник должен гибнуть первым. Это закон природы. Воин или погибает или сражается за свою женщину до конца и побеждает. Не важно, сколько ты её знаешь. В одной юрте, значит она сейчас твоя, ты должен её защитить.
В сумятице страха я даже не подумал, нужно ли Зое моя защита? И главное – опасность ли дня неё эта тень в юрте или нет. Страх за себя парализовал горло.
Голос исчез, мерзкий хрип выдавал чужому всю мою несостоятельность как защитника. Зоя ничего не услышала. Слишком сладко спала, даже голос чужого мужчины не разбудил. Впрочем, стоило ещё подумать, кто из нас троих в этой юрте был чужой. Но это пришло ко мне намного позже.
Размышлять было некогда, выбирать какой выход из положения лучше –тоже. Мне хотелось закрутиться в одеяло, залезть под кровать и кричать оттуда караул. Засони у нас на заставах, рядом с ними человека собираются убить, а им хоть бы хны. Я так разозлился на пограничников, что и страх стал терять.
Тут в руках тени загорелся фонарик. Узкий лучик не спеша пошарил по всей кровати. Пришлось встать, не прятаться же от него под одеялом. Я никогда не отличался статной фигурой, но теперь на мне не было даже майки, и пузо свободно свисало куда-то в сторону колен. Догадываюсь, вид мой был довольно веселым. Смотрелся я как раскисший в воде груздь. Пришедший, поди, видел, что перед ним пустой попугай, к борьбе за свое выживание не способный. И жаждал заехать мне в ухо, во всяком случае, так казалось мне. По случаю возраста мне терять было особенно нечего, а вот Зою жалко, пострадает ни за что. Но кулаки мои не сжимались от переживаний, броситься в бой не получалось. Страх не давал.
Яркий свет фонаря мужчины прыгал от макушки до моих колен, пришелец по-моему удивился - это не Зоя. Я это понял потому, как нервно заиграл по юрте свет фонарика.
В этот момент проснулась и Зоя. Она тоже спрыгнула с кровати на мужской половине юрты и ничего пока не понимая, уставилась на свет. Мужчина водил фонарем то по мне, то по героине будущего моего очерка. Пока он это делал я разглядел, что пришелец был в военной фуражке и на его погонах вдоль поблескивали звездочки, значит прапорщик, не кайгал.
- Пограничник! – сообразил я, - вооруженный! В юрту грабить пришел, да за это же под трибунал. Ах, ты, сволочь, да я тебя по закону, пригну к порядку, научу уважению. В суде встретимся.
Какой грабеж, неожиданно остановил я сам себя. Человек, скорее всего, был отправлен в наряд, должен охранять границу, мой и Зоин покой, а он шарится по юртам, баб ищет. Блажь ему, видите ли, в голову пришла, приспичило, в блуд кинуло. Пройдоха это, а не защитник Отечества. Только с автоматом. Такого точно нужно под трибунал. Чтобы не пугал народ, дать ему пожизненное. Пусть там и кукарекает сам себе до скончания века. В кроватку ему, видите ли, захотелось, барбосику. В тепло. А под трибунал за нападение и покушение на жизнь корреспондента не хочешь? Я теперь от переживаний писать полгода не смогу.
В голове скакали какие-то отрывки справедливых мыслей. Страх не проходил, колени дрожжали, в переполненном бараниной животе что-то екало. Я боялся упасть и потерять сознание. Когда незнакомец наводил свет на меня, фонарик слепил и перед глазами было темно, а когда на Зою, я видел ее в чем мать родила и с разлохмаченной головой. Так и мелькало перед глазами, то темнота, то Зоя, то ствол автомата, отражающий свет фонаря.
- Заворковали, спелись, - неожиданно перешел на угрозы пограничник, - расшелушу весь этот балаган.
Как я понимал ситуацию, самым благоразумным было сейчас же рвануть в дверь юрты, благо дверца, которая её зарывала, откинута в сторону и можно запросто махануть по безбрежной степи подальше от юрты. Лучше всего прямо в Монголию, туда пограничнику вход запрещен. Пусть меня там посадят за незаконный переход границы, редактор из монгольской тюрьмы вызволит. Ерунда, что я сейчас гол как сокол, даже без исподнего. Одежду мне из Москвы пришлют, потом высчитают из зарплаты. Это же редактор виноват во всем. Кому-то в Москве блажь пришла, а я должен из-за неё сложить золотую голову! Бежать и как можно быстрее. Пусть эти очерки кто-то другой пишет, я вон на краю могилы. Полыхнут из автомата и отбегался молодец. А этот с автоматом не задумается.
Мужик, почеши репу, в чем моя вина? Я же не сам сюда приехал, послали! Меня куда положили, там я и спал. За это не расстреливают. Можно было кричать это или что-то другое, но страх лишил меня голоса, и я ничего не мог сказать этому прапорщику. И просто подскочить и дать в морду – тоже. Силы покинули меня.
Хотя инстинкт подсказывал: стоп! На улице собаки и волки, от них тоже далеко не уйдешь.
Да и ноги обмякли, на рывок были не способны. Мне даже показалось, что я за эти минуты потерял килограммов пять весом. Голову раскалывала противная мыслишка, что пограничник сейчас врежет по нам обоим из автомата, тут, в тувинской степи, я и найду вечное упокоение. Канут мои очерки и рассказы сразу в небытие, кому они нужны? Ни кто и не повезет меня в родную Татьяновку, тут закапают. Мало ли всяких бездомных похоронено в этой степи. И я сойду за бездомного. Вот она судьба одинокого человека, некому тебя ни похоронить, ни вспомнить. Крест-то поставят. Редакция денег найдет, а вот на памятник вряд ли кто выделит средства. Да и что на нем писать: трагически погиб, закрывая низ живота подушкой?
Черти затащили в эту тьмутаракань. Сидеть бы у себя в Красноярске у телевизора, да уминать сладкие пирожки, которые печет мне хозяйка квартиры. Какая и кому радость, что в Москве остро ждут материала из Тувы. А очерк я и так мог сварганить, дома. Пусть бы только фамилию чабана дали, да рассказали в каком краю Тувы живет овцевод, сколько у него детей, как зовут жену и есть ли у него любимая овца или баран. Пусть лучше овца, тогда и про её детей написать можно: ягненок бегал по весенней зеленой степи и мекал. Рядом его братик от умиления весенним солнышком без устали подергивал хвостиком. Мама стояла рядом и в глазах ее полыхало счастье. Одно переживании квасило ей сердце – папа так и не увидел своих детей. Она и подумать не могла, что отец этот кобель самый настоящий. Численность его детей распухает в десятки тысяч. Оплодотворяется отара теперь искусственно. Но глупая овца об этом и не догадывается.
Жизнь у этой овцы – не позавидуешь. Всю короткую жизнь без любви промаялась. Лишили ее люди задора общения с баранами. На отару два барана для запаха и козел провокатор, который и кружит отару возле юрт.
Остальное сам придумаю, ветеринар все-таки, бывал уже у чабанов.
Пихнули в геену огненную. Взяли и послали бы сюда более молодого человека здоровьем покрепче? Готовым к таким вот неожиданностям. Они в редакции деньги считают, а я под автоматом. Кровью этот очерк мне дастся. Как рассветает, сразу котомку в охапочку и на Самагалтай, пешком. Там автобус, цивилизация, спасение. Господи, помоги!
Но пограничник больше ничего не произнес, выключил фонарик и молча исчез из юрты. Потому как загремело ведро у выхода, я сообразил, что он пнул посудину из злости. Видно хорошо знал юрту, знал, где что стоит. Однако понял, не званный гость хуже татарина, и посещение незамужней женщины в пустой юрте может принести много неприятностей. Тем более, если верить Зое, все сверхсрочники и офицеры заставы были женатые. И женушка могла этому прапорщику волосочки на макушке посчитать, когда только ей об этом сообщить. Постараемся, у нас не заржавеет. И ещё сказать ей, что она у него не любимая. Мол, он уже всем чабанам в округе об этом рассказал. Если я об этом знаю, значит и верблюд Гуня тоже. А верблюды измен не прощают. У них такой закон, верблюжачий.
Добавлю жене прапорщика в рассказах ещё чего-нибудь на десерт. Уже от своего имени. Пусть знает, крохобор, как с журналистом связываться. Но больше я этого ушлого хлопца ни разу не видел, и вопрос о мести отпал сам собой.
В момент его исчезновения подушка, которую я непонятно зачем держал в руках и закрывал пах, выпала из рук. Моя хозяйка от страха опустилась на ковер, которым был застлан пол в юрте и какое-то время только шептала.
- Ой, боже мой. Ой, боже мой, застрелит дурачок, обоих застрелит. Дурак и есть дурак. Было бы за что.
Из причитания я понял: Зоя была верующей. Может и этот пограничник по воскресеньям крестится. Рядом с заставой совсем небольшая часовенка стоит, с выкрашенным под золото деревянным крестом.
Богомерзкий человечишка этот прапорщик, не отсохнут у него руки при наложении креста. Жена дома, а он по юртам барбосиком себя навеличивает. У чужого бока греется. Взять бы оглоблю покрепче, и по хребту красавца: не таскайся по чужим бабам, люби свою жену. По голове нельзя, как он без головы Зою найдет. Продолжить мысль о возможном истязании обидчика не удалось. Ноги больше не держали, я сел на кровать и схватился за сердце.
Наконец Зоя собралась с силами, встала и быстро пошла к двери юрте, тут же застегнула дверь из овечьей шкуры на кожаные вязки, чтобы больше к нам ни кто не вошел. Потом зажгла керосиновую лампу, и стала искать бутыль с аракой. Набулькала себе целый стакан.
Я попросил ее отставить пока слабоалкогольную араку и вытащил из сумки припасенную ещё в Красноярске бутылку доброго коньяка для чабана. Зоя вымахнула полстакана залпом. Дабы утихомирить сердце грамм пятьдесят принял и я. Так мы и сидели друг перед другом совершенно голые. Но от переживания совсем забыли об этом. Зоя решительно попросила ещё полстакана, хмель её и тут не брал. А женщине нужно было привести свои мысли в порядок, причем как можно быстрее.
- Ну, попали мы с тобой, – наконец выдохнула она, – и какого это лешего к нам занесло? Напьются там, на заставе, а потом по юртам шарят, ищут чего украсть. Догоняй потом ветер в поле. А может это кайгалы из Монголии были? Может они овец высмотрели и уже угнали? Они давно на наше стадо зарятся.
Зоя не слышала, что улюлюкал этот прапорщик про барбосика, когда шел ко мне в кровать. Потому начала складывать легенду о незнакомце, выгодную именно ей. Все они бабы одинаковые. Но я –то почти во всем уже разобрался. Сразу вспомнил собак, которых на стоянке жило три или четыре штуки, они не лаяли, значит, хорошо знали пришельца. И волки почему – то не выли, чувствовали автомат. Хищники на подсознании догадываются, откуда может придти пуля. Затаятся сразу, не пискнут. Пограничник только пошел к любимой, а они уже метелили от стоянки куда подальше, жить всем охота.
Скорее всего, и сама Зоя знала приходившего еще лучше, чем собаки. К тому же барбосиками и пупсиками женщины зовут только очень близких мужчин и обычно во времена уединения. Этот невиданный мною раньше в юрте прапорщик говорил её слова. Он же не стадо овец искал в кровати на женской половине юрты, Зою. Какой кайгал? Вместо того, чтобы быстрее гнать отару в Монголию, этот бродит по юрте, ищет свою будущую возлюбленную с фонарем в руках, видно и её решил прихватить в Монголию. Так может поступить только психически больной монгол, а таких в этой экологически чистой стране нет. В отличие от нас, они едят не целлофановые котлеты, а чистое мясо, натуральное молоко и творог.
Мы сели на низенькую скамеечку у казана, остывали от волнений. Я присмотрел возле печки топор. Положил его поближе. Мало ли что опять случится. Поскольку сон был окончательно порван, решили поесть. Зоя вытащила из котла холодную баранину, раздула огонь в печи, подкинула дров, вскипятила крепкого тувинского чая и мы, теперь уже одетые, заедали испуг вкусным мясом.
- Надо сходить завтра к начальнику заставы, – говорила совсем не то, что думала, Зоя, - пусть расскажет, почему нашу границу пересекают кайгалы?
По мере насыщения ко мне снова вернулись благодать и добродушие. Я уже начинал верить, что все могло сложиться по другому, если бы стояло рядом с кроватью ружье.
- Надо сходить, - соглашался я, - а лучше дай мне ружье, я его возле кровати определю. Чуть что сам разберусь. Если человек вошел в твою юрту, значит, посягает на собственность, я должен её защитить. Он виноват, нас за самооборону не посадят.
- Нет, ты подумай, - снова накалялась артистка - Зоя, - человек из Москвы приехал работать, а тут такая нервотрепка. Этого оставлять нельзя. Сейчас простим, а завтра эти бандиты втроем, вчетвером повадятся. Всех не перестреляем. Да и жалко, люди все-таки. Нужно ставить их на место, по закону. Кайгал не может шататься по степи, ему место в тюрьме.
- Какие наши законы, - махнул я рукой, отправляя в это время кусок баранины в горчицу.
- Самые демократические, - Зоя подчеркивала, что она тоже не без образования, - кайгалов из Монголии нужно ловить и сразу под суд. Выбить из них наглость. Ты сам все видел, человек залез в чужую юрту и ходит по ней как по своей. Чего ищет, деньги, хорошие вещи? Денег у меня нет. Сейчас брат привезет зарплату за полгода, так я сразу в Самагалтай. Завтра их у меня уже не будет.
Ну, нельзя мне было сказать ей, что он ещё и барбосиком себя навеличивал. И просился в теплую кровать к ней, а не ко мне. Да и зачем незнакомому человеку обещать расшелушить юрту и нас вместе с ней? Обида его какая –грызла, потому и хотел погубить ни в чем не повинных людей. Я –точно не повинный. Нельзя было сказать и потому, что после этого ночного завтрака мы, от страха, легли спать в одну постель. И все две недели эту образовавшуюся для нас традицию не нарушали.
Однако, за время нашего совместного проживания, на заставу мы так и не выбрались. Полмесяца мелькнули искоркой. Все эти две недели я утром выпускал и запускал вечером в загон овец. Скакал по степи на бодром тувинском коньке. Стрелял по куропаткам из того самого ружья, которое должны было защитить нас от кайгалов. Вечером щипал птиц и опаливал их над огнем, а Зоя мыла, жарила куропаток на вертеле.
Не гнать самогонку из кислого молока, хотя бы пока я здесь, я Зою уговорил сразу.
Заодно выучил с сотню тувинских слов. Записи в моих блокнотах полнились и будущий материал уже просматривался. Ездили мы на конях к соседям Зои, засиживались там за чаем. Как мне нравились эти путешествия. Седые старики рассказывали про свою молодость, про жестокость китайцев, о которой им поведали их отцы и деды. Только слушай и записывай.
Ох, с какой злостью они вспоминали порядки, которые насаждали здесь первые коммунисты. Рушились родовые обычаи, забирали куда-то самых лучших хозяев. И они больше не появлялись на своих стоянках. Сколько хороших людей раньше времени отправили на тот свет.
Те, которые помоложе, жалели, что распались колхозы и совхозы. Коллективно было легче вести хозяйства. Были совхозы, которые имели больше ста тысяч овец. Везде на стоянках был свет, строились в поселках для чабанов дома с полными удобствами. Сейчас столбы линий электропередач попилены на дрова. Провода смотаны и сданы в металлолом. Небольшие электрогенераторы включаются только по праздникам. Это лишило людей привычного комфорта.
Мне показалось, что соседние стоянки хоть и были многолюднее, чем Зоина, но выглядели проще. Они стояли на берегу небольшой реки, но бань рядом с юртами не просматривалось. И того милого уюта, который создала на своей стоянке Зоя, у соседей тоже не было. Может потому, что она строитель, знала, в какой руке держат молоток или топор. Может она интеллигент с рождения. Если не считать араку, которую Зоя так любила гнать.
Зато молодые мужики, у которых мы сидели в гостях, показали нам чудесную джигитовку. Они так ловко управляли небольшими степными лошаденками, что рот у меня открылся и больше не закрывался до конца показа ловкости мужчин. Все молодые мужчины этой стоянки занимались борьбой и постоянно ездили в Кызыл и Красноярск на соревнования. В одной юрте ни кто не жил, пол у ней был закрыт специальным ковром для борьбы. В юрте от генератора ярко светила лампочка. Мужики бросали и бросали друг друга через плечи. По два часа каждый вечер. Люди степи заботились о своей силе и здоровье.
Кстати о Буяне, брате Зои, они говорили только теплые слова. Со старшим сыном, которому только семнадцать и в этом году он пойдет в одиннадцатые класс, женой и главной помощницей Зоей, он быстро увеличил численность отары до тысячи голов и в эту зиму будет брать себе помощника со стороны. Отара больше восьмиста овец неуправляемая. Её нужно обязательно разбивать на две. Зимой вдвоем с Зоей ему не управиться. Нужно ставить ещё одну юрту, для помощника и его семьи. Буян уже отправил письмо в кужуун, просит главу администрации выделить ему дополнительные пастбища и место для стоянки. Судя по всему, руководить всем на новом месте будет Зоя.
Я решил, что главным героем очерка будет Зоя и ее соседи. О пограничнике в очерке лучше было не упоминать. Самый жуткий момент, когда эта тень кралась к моей кровати, до сих пор перед глазами. Теплилось бы под руками ружьё, я бы стрелял вначале в потолок юрты. Он бы быстрее убежал. Да и в кулаки можно было броситься, но я просто струсил в тот момент.
Но всему приходит конец. В том числе и моей работе в Туве. Из Кызыла, строго по договоренности, прикатил уазик. Рита Иргитовна не знала о наших с Зоей отношениях, с тонким женским намеком спросила, не обижала ли меня Зоя какими-то отказами. Я лишь слегка улыбнулся на этот вопрос, не до шуток, свербило в груди.
Мы вместе пообедали все за тем же столом на улице. Собаки теперь сидели с моей стороны, я им по-отечески бросал косточки очередного молодого барашка. Запивали мясо чаем. Атмосфера за столом была черная, каждый думал о своем. Нервозность шла от меня, не хотелось уезжать. Но все остальные думали иначе, и главное – Зоя. Иногда я посматривал в сторону юрты, где жило ружьё, если ничего не складывается в жизни и под старость лет, ружьё как никогда кстати. Но и тут не показал себя мужиком. Не пошел, не взял ружья с одним патроном.
После обеда уазик забрал журналиста из самого чудесного уголка степной республики. Я смотрел на кричащих в небе журавлей, на ставшие родными юрты, на задорную и свежую Зою, и так хотелось остаться здесь навсегда.
На прощание Зоя подарила мне хорошо выделанную и промытую шкуру молодого белого барашка. Слез при этом пролито не было.
- У ног своей кровати постелишь, - практично рассуждала она, - очень удобная вещь. Ни когда не простынешь. Станешь на шкуру и вспомнишь нашу стоянку, свою командировку, жизнь нашу с тобой пастушью. За две недели что увидишь, но сколько было времени, столько и использовал. Осторожнее пиши, мы же тоже тебя читать будем.
- Может еще на недельку – другую остаться, - закидывал я как удочку свои намерения, - не хватит материала, не выполню задания. Мне надо вжиться в образ. Если не напишу, накажут.
Зоя держала меня за руку, ещё что-то говорила, но глядела уже в сторону заставы. Я ей в юрте был неинтересен. Возможно, складывала карты так, что прапорщик в будущем перейдет в юрту навсегда. Не пойму только, когда они с ним и о чем говорили. Может быть, когда я после обеда уезжал к отаре и был с овцами до вечера? Все может, мысли женщины не разгадываемые. Мне очень не хотелось, чтобы прапорщик перешел в семейство лучшего чабана Тувы. Сам пекся остаться в этой степи навсегда. Но Зоя даже представить не могла, что я когда-то переселюсь сюда. Она мне говорила об этом за день до машины: поживешь ещё месяц и опять улетишь в свою газету. Ты человек городской, это сейчас все хорошо, тебя тянет ко мне. А потом улетишь к себе в Красноярск и до свиданья сказать забудешь.
- Езжай скорей в Самагалтай, - говорила она таким голосом, каким провожают детей в детский сад, - а то не сегодня - завтра брат из поселка выберется, не встретишься. Вся командировка пропадет.
- Нам уже не нужно к нему. Очерк складывается совсем по-другому. Пусть попозже машину пришлют, через неделю, - не сдавался я.
- Президент может обидеться и машину не прислать совсем, поедешь на попутных, - гнула свою линию Зоя, – дай хоть обниму на прощанье. Газету пришли, почитаю, что напишешь. Да подарок, подарок не потеряй. Посмотри ещё раз, ничего не оставил.
Рита Иргитовна стояла рядом и смотрела на нас как на ребятишек. Она ни как не ожидала, что между взрослыми людьми, даже пожилыми уже, если относиться ко мне, будут такие разговоры. Это всего за две недели. Уазик зарычал, как застоявшийся жеребец, водитель посигналил на прощанье Зое, мы дружно помахали ей руками и стали выбираться на большак. У ворот заставы стоял какой-то военный в офицерской фуражке и молча глядел на нас. Возможно, этой ночью он будет в юрте Зои. Надо было раньше узнать, где он живёт, поговорить с его женой, рассказать всю правду- матку и ещё выдумать воз с небольшим коробом. За свое счастье нужно бороться, любым способом. Но я так не смогу. Хорошо, что подумал, но ни кому ни слова так и не сказал.
Собаки какое-то время бежали за машиной, вот им-то, точно, не хотелось, чтобы я уезжал. Они не лаяли, а плакали. Привыкли, я ведь их не только кормил, но и фотографировал. Главное, они уже считали меня своими хозяином, а с хорошим хозяином собакам всегда спокойней. Может это мне так казалось, что они не хотели расставаться? Кто скажет правду, и кто её ведает? Ждут ли нас где-то или только делают вид, что ждут? Хуже нет когда делают вид, что ждут, а ты в этом разобраться не можешь. Меня ждали один раз, однокурсница в техникуме Тамара Баланчук, но я её предал. Поделом теперь мне все эти страдания.
Однако частичка моего сердца осталась навсегда в этом уголке Тувы.
- Приеду сюда еще раз, - утешал я сам себя, - заодно привезу Зое газету. Ей будет приятно почитать про себя. И фотографии привезу.
Минут через пять езды стоянку Зои закрыла степь. Как будто её и не было. Впрочем, вся жизнь проходит: будто её и не было.
Я привалился к прохладному стеклу боковой дверцы, вспоминал прекрасную улыбку Зои, её черные глаза и под горестные мысли незаметно заснул. Все любовные истории в этой жизни суета сует и томление духа. Заснул и почти все осталось в прошлом.
Больше в том краю я не был. Не случилось собраться. И в командировку в Туву меня почему-то не посылали. А жаль, скорее всего, я бы в Туве и остался навсегда. Перешел из журналистов в пастухи. Уж очень мне понравилась Зоя, но я ей, видно, не совсем. Вот и остались каждый в своем углу. Интересно, перешел ли прапорщик в её юрту? Жаль, если перешел.
Впрочем, зачем я все решаю за Зою. Ей тоже хотелось стать счастливой. Может и счастливая теперь. Все возможно на этом свете, в том числе остаться не счастливой. Нужно было ещё раз съездить к Зое, но не получилось. А может так хотел съездить. Ведь Зоя присылала письмо благодарила за газету, за тёплый рассказ о ней и Туве.
- Я возила газету соседям, все сказали тебе спасибо. Там, где мы с тобой были у чабанов, ты всегда будешь желанным гостем в юртах. У нас с братом тоже. Я даже не думала, что ты так сможешь написать. Это сколько же надо было сидеть на очерком.
Я Зое не ответил. Сам не знаю почему. А может правильно и сделал. Нас обманывают, когда говорят, что в жизни можно все просчитать. Я таких умных не встречал. Думаю, и вы – тоже. Все мои сердечные переживания – моя личная дурь. Овцы в стаде уже лет пятьдесят как забыли о любви. Технический прогресс перекроил их личную жизнь. Но я любил тебя, Зоя. И этот рассказ лучшая моя память о тебе.