У птицы есть гнездо, у зверя есть нора. Пора! Ударил отправленье
Как горько было сердцу молодому, Вокзал, огнями залитой,
Когда я уходил с отцовского двора, И жизнь, что прожита с рожденья,
Сказать прости родному дому! Уже как будто за чертой.
(И. Бунин) (А. Твардовский)
На следующий день, собрав кое – какие пожитки, мы с Алексеем Шаввой в кузове грузовика отправились в город Кустанай. Тарахтит полуторка, потряхивая нас на неровной просёлочной дороге; я смотрю из кузова на удаляющиеся, уходящие навсегда из моей жизни родные, прикипевшие к сердцу места, и меня охватывает невыразимая печаль - лишь я от дома своего отъехал, как стало сердце звать меня назад. Прощай, мой край, где я родился, где прошло моё, хотя и нелёгкое, но всё равно счастливое и беззаботное под «родительским крылом» детство. «Здесь всё мне родное и близкое, от чего так легко зарыдать». Неприглядный уголок - да кому-то РОДИНА.
В Кустанайском областном военкомате мы еще раз прошли какие-то комиссии; вместе с проездными документами нам выдали продовольственные аттестаты, по которым на станции Казалинской мы, вроде бы, получим кое–какие продукты. Дело было насколько благое, настолько и невыполнимое. Задумывались ли наши «благодетели» над тем, сумеем ли мы за то время стоянки поезда в Казалинске отыскать этот продуктовый пункт и получить положенные нам продукты? Ведь «в нашем полку прибыло»: в Кустанае к нам присоединилась ещё группа ребят из других районов области, наших попутчиков - таких же кандидатов к поступлению в это училище.
На следующий день в город приехала моя матушка и они с тётей Марией пришли на вокзал, чтобы проводить меня «в путь-дорожку дальнюю». Попрощавшись с родными, мы с Алексеем зашли в вагон. Из окна вагона я смотрел на своих родных. На душе было тяжко: ведь я впервые покидал их так надолго, а они, глядя на меня, плакали. Поезд тронулся. Мама и тетя Мария, утирая слёзы, пошли рядом с вагоном и, кажется, готовы были бежать за набирающим скорость поездом, чтобы как–то продлить момент расставания.
Вагон наш был, естественно, общий. Внутри его было всё предельно просто. Полки совершенно «голые», т.е. без какого-либо покрытия; о постелях тогда не могло быть и речи. Что-то мне сдаётся, что не было у нас и электрического света, а освещался вагон фонарями а-ля «летучая мышь», и, может быть, даже свечами, вставленными в этот фонарь. Слава Богу, имело место быть самое важное, самое необходимое помещение в долгой дороге – туалет. Вагоны были переполнены: люди лежали на полках, под полками, между полками и даже в проходах. Трудно было пройти по вагону, чтобы ненароком не потревожить кого–либо из своих случайных попутчиков. Так неосторожная молодая особа травмировала каблучком мизинчик на руке одного из наших претендентов на «маршальский жезл». Мы, не избалованные роскошью и бытовыми удобствами, впервые совершавшие поездку по железной дороге, временный дискомфорт и не посчитали таковым, а восприняли его, как вполне естественное, нормальное, обычное явление. Ехали до Ташкента трое суток. По пути в Ташкент было две пересадки: первая в Троицке и вторая – в Оренбурге (в то время городе Чкалове). Возможно от необычного ощущения изменения окружающей обстановки здесь, каким–то образом, уже чувствовалось едва заметное дыхание юга. В Оренбурге я впервые в жизни увидел ослика, везущего небольшую тележку с поклажей. За Оренбургом дорога круто поворачивает на юго-восток, и через открытое окно вагона я наблюдаю как постепенно меняется природный ландшафт - всё более пустынной становится местность, всё меньше деревьев; всё реже облака на небе и всё ярче светит солнце. Кратковременная остановка на станции «Аральское море» даёт возможность наблюдать прямо из окна вагона, как совсем рядом, в нескольких десятках метров плещутся прохладные волны Аральского моря, а по перрону снуют многочисленные продавцы его даров различных способов приготовления. Но уже совсем недалеко то время, когда проезжающие лишатся счастливой возможности совместить приятное с полезным: что-то прикупить из рыбной продукции и подышать настоящим морским воздухом, а окрестные жители и вовсе лишатся многих, самых необходимых, устоявшихся за многие века, условий существования.
Ещё с давних времён некоторые здравомыслящие люди предостерегали об опасностях бездумного потребительского отношения человека к природе. Так в начале Х1Х-го века знаменитый французский учёный-естествоиспытатель Жан-Батист Ламарк заявлял с горечью: «Можно, пожалуй, сказать, что назначение человека, как бы заключается в том, чтобы уничтожить свой род, предварительно сделав земной шар непригодным для обитания». А русский советский писатель, гидрогеолог Рудольф Баландин, так видел решение этой глобальной задачи: «Арифметика проста: чтобы сохранить жизнь на земле, достаточно укоротить алчность всего лишь нескольких миллионов - тех, кого более всего на свете привлекают материальные блага, власть и капиталы. Именно эти господа более всех ответственны за беды природы и общества. Они поедают поедом естественные ресурсы, оставляя после себя только груды нечистот». И высказывания этих людей, озабоченных будущим всего человечества, справедливы для каждого отдельного района земли.
Главные реки Средней Азии Сырдарья и Амударья, питающие Аральское море, текут по территориям «хлопкосеющих республик» (так они назывались в советское время): Киргизии, Таджикистана, Казахстана, Узбекистана и Туркмении. Хлопковые поля занимали такие огромные площади, что существовавшие тогда колхозы не справлялись с уборкой хлопка собственными силами и к «битве за урожай» привлекались дополнительные резервы, военнослужащие в том числе. Забегая вперёд скажу, что после поступления в училище и мне грозила перспектива поучаствовать в этом важном государственном предприятии. Но меня, к счастью, эта чаша миновала (длительное пребывание на солнце мой организм переносил с большим трудом), а довольно значительная часть наших курсантов однажды приняла активное участие в уборке этого, столь важного тогда для всей нашей великой страны продукта, а один из курсантов был даже отмечен почётной грамотой руководства Узбекистана. Кроме забора воды из рек для полива хлопка, нужна была вода для полива и других сельскохозяйственных культур, и для многих других прочих нужд. В результате с 60-х годов ХХ-го столетия уровень моря стал быстро снижаться. В конце 80-х годов уровень воды в Аральском море упадёт настолько, что всё море разделится на две части: северный-Малый Арал и южный-Большой Арал. К 2007-му году в южной части чётко обозначились глубокий западный и мелководный восточный водоёмы, а также остатки небольшого отдельного залива. Человек – этот венец природы устал «ждать от неё милости» и твёрдо решил для себя, что «взять их у неё – вот наша задача». В процессе непродуманного взимания «природных милостей» для народа человек и не заметил, как Аральское море изрядно обмелело, разделившись на ряд отдельных водоёмов и, возможно, безвозвратно потеряло перспективу вернуть себе своё гордое название.
«Ещё не так давно Аральское море было четвёртым по величине озером в мире, славилось богатейшими природными запасами, а зона Приаралья считалась процветающей и биологически богатой природной средой».
«Население Приаралья испытывает острую нужду в воде. Но не только нужда в воде обрушилась на многомиллионный регион. Сегодня он страдает от нищеты, голода, а также различных эпидемий и болезней. Последствия Аральской катастрофы уже давно вышла за рамки региона». (Справки из интернета).
Но недремлющий мировой капитал, в лице японской корпорации и британско-голландской компании между тем, предвкушая солидную поживу и предвидя новую возможность обогащения, уже наладил там поиск нефти и газа.
Обещанной «Скатерти–самобранки» на станции Казалинской мы найти, конечно же, не успели. Можно только догадываться, как неплохо могли устраиваться в те трудные для страны годы люди, «умеющие жить». Сколько таких неотоваренных продовольственных аттестатов оставили себе «на память» незадачливые простаки, вроде нас, и как выгодно, наверняка, использовали эту ситуацию казалинские интенданты (да и связанные с ними, по всей вероятности, работники военкоматов) - не слабой должна была получиться экономия.
Денежки, которые дали на дорогу нам наши родители, ненамного облегчили наше положение – они мало чего стоили в то время. По правде говоря, я взял с собой деньги, вырученные мною от продажи моего ружья. Купил его у меня чеченец, что проживал некоторое время у нас на квартире по распоряжению местных властей, и с которым я очень сдружился. Срядились мы за двести рублей.
Через некоторое время я получил письмо от моего друга, Калугина Анатолия, у которого отец был участковым милиционером в нашем посёлке. Отец изъял ружьё у чеченца, и Толя решил опробовать его в деле.
- Как ты мог из него стрелять? У меня ничего не получается! - писал мне мой товарищ, расстроенный непослушанием моей бывшей «подружки». Да, это мог делать более менее успешно только я, потративший немало времени на изучение достоинств и недостатков моего «ветерана».
Чеченцы появились в наших краях в 1944 году, когда, по распоряжению И.В. Сталина, с Кавказа были депортированы некоторые народы, как и немцы Поволжья, в начале войны. Немцы довольно скоро адаптировались в новых условиях, нашли работу – среди них было довольно много хороших и нужных в посёлке специалистов, и они постепенно очень хорошо обустроились. Со временем они ассимилировались, «растворились» среди нашего сельского населения; появились общие семьи. Силантьевка стала стремительно расцветать.
Чеченцы, как и другие народы Кавказа, жившие у себя на родине по суровым законам своего края, не сразу приняли правила человеческого общежития, испокон века у нас существующие. Они по-своему восприняли по-христиански добрые, человеколюбивые отношения к ним наших сельских жителей. Видя, что к ним относятся с определённым уважением, они расценили это по-своему - даже сочувствие и снисхождение к ним стали расценивать, как слабость, и попытались стать хозяевами положения, но сельские мужики очень скоро решительно и жёстко поставили их в нужные рамки.
Не могу припомнить, как и чем мы питались в дороге, но до места назначения мы добрались, слегка «похудевши».
Училище мы нашли легко. Еще в поезде знающие люди подсказали, что выйти нам надо на станции «Чирчик» (это станция в городе Ташкенте, а есть еще город Чирчик, километрах в тридцати четырёх от Ташкента), и там уже совсем недалеко.
Встретили нас хорошо: первым делом накормили и разместили. Затем в последующие дни начались всевозможные проверки, комиссии. Два небольших обызвествлённых очажка, обнаруженные во время прохождения медицинской комиссии на моих лёгких, шансов на моё поступление нисколько не уменьшили. На, так называемой, мандатной комиссии с нами на различные житейские темы побеседовал начальник училища генерал – майор Ф.Н. Смехотворов. Это был мужчина небольшого роста - в гражданской одежде его можно было принять за подростка, а смешная стрижка с чубчиком на лбу и вовсе делала его лицо, похожей на лицо ребёнка. В торжественных случаях, «при параде», при ходьбе он вынужден был слегка приподнимать рукой саблю, во избежание волочения её по земле. На его вопрос о моём желании обучаться в этом училище я ответил утвердительно, хотя в душе моей на этот счёт были очень большие сомнения. Выхода практически у меня не было, отступать было некуда, а такое решение позволяло мне как-то определяться в жизни, а уже там дальше, как говорится, «война план покажет».
Вступительные экзамены оказались, для меня по крайней мере, очень простыми: надо было только написать диктант, довольно лёгкий, и всё. Тем не менее, большинство прибывших со мною ребят, пройдя все испытания, были вынуждены, по разным причинам, возвратиться домой. Алексей Шавва и Гриша Мартыненко были зачислены на первый курс, а мы с Павлом Приходько, как имеющие общее среднее образование – на второй. Поступившие на первый курс, наряду с изучением военных дисциплин, параллельно должны были изучать и общеобразовательные предметы; полный курс нашего училища составлял три года и давал среднее военное образование.
Обмундировали нас так скоро, что не поступившие ребята ещё находились на территории училища и оформляли документы на убытие. Некоторые «счастливцы» дарили на память ребятам, которые не прошли отбор и уезжали домой, что-либо из одежды. У меня один паренёк попросил сапоги, которые были ненамного лучше его обуви, но всё – таки. Одежда, ещё не потерявшая «товарного вида», отправлялась домой почтой – она ещё могла пригодиться младшему братишке. Мои одежды уже не пригодились бы никому.
Пройдя курс молодого бойца, мы приняли присягу. Я прочитал текст присяги настолько восторженно, что заметно превысил торжественность момента. Искусственная патетика сделала моё чтение настолько ненатуральным, что мне самому после такого старательного прочтения этой воинской клятвы стало как-то слегка не по себе. После этого нам выдали красноармейские книжки, прочно закрепившие за нами статус военнослужащих – курсантов Ташкентского Краснознаменного и ордена Красной звезды пехотного училища имени В.И. Ленина. Сожалею, что потом, при замене этой книжки на новую, не догадался оставить у себя фотографию из неё. Очень бы хотелось иной раз самому посмотреть и другим показать, как я выглядел первые дни по приезде в город Ташкент - в народе говорили в таких случаях «краше в гроб кладут».
Тяжело вспоминать и, как-то даже неловко говорить об этом, но, как говорится, из песни слов не выкинуть, здесь я, после голодных военных и послевоенных лет, наконец-то стал есть регулярно и досыта. Когда я оканчивая обед, по своей деревенской привычке, закрепившейся у меня в период голодного лихолетья, собрал около своих столовых приборов все хлебные крошки и отправил их по назначению (как же выбросить хлеб, хотя бы даже и в крошках?), мои новые товарищи из среднеазиатских республик, сидевшие со мной за одним столом, пережившие видимо войну более благополучно, подняли меня на смех. Мне было очень больно и обидно. Я стойко перенёс удар и нелегко, но молча перенёс обиду. К счастью, это был первый и единственный случай подобного недоразумения. Познакомившись ближе, мои однокурсники постепенно организовались в замечательный дружный коллектив, готовый, не раздумывая, в любую минуту прийти на помощь товарищу, попавшему в беду.
Питание курсантов было налажено отлично. Летом столовую организовывали на воздухе, во дворе училища. Обеденные столы размещались посередине аллеи, по обеим сторонам которой плотными ровными полосами росли деревья местных пород. Курсанты, по причине высокой среднеазиатской температуры, приходили в столовую с обнажённым торсом. В летнее время на территории училища находились только курсанты–выпускники, сдающие государственные экзамены, и новички, только что поступившие. В столовую мы, курсанты-новички, приходили после выпускников. При первой встрече со строем курсантов, оканчивающих училище, я испытал очередное настоящее потрясение. Это было видение, навеянное сказкой А.С. Пушкина: передо мной «как жар горя, тридцать три богатыря, все красавцы удалые, великаны молодые; все равны, как на подбор». Под загорелой, бронзовой кожей торса «играют» чётко обозначенные мышцы. На руках тугие, рельефные мускулы; отчётливо просматриваются «невооружённым глазом» квадратики хорошо накаченного пресса. Мне стало грустно. Удастся ли мне за два года сделать из своей хлипкой конструкции что–либо такое, хотя бы отдалённо напоминающее этих великолепных современных «Аполлонов»?
У этой строгой, суровой мужской профессии, кроме напряжённого, нелёгкого солдатского труда; глубокого и всестороннего изучения сложных вариаций боевой обстановки, решения всевозможных тактических задач, есть и другая сторона, призванная показать эстетику военной службы. Всестороннее физическое развитие формирует физический облик будущего офицера, а до блеска отработанные ружейные приёмы и блестящая строевая выучка, безупречный внешний вид, вызывают невольное восхищение.
В настоящее время для многих людей справедливо шутливое определение детской поры: «Детство – это та счастливая пора, когда бежишь ночью из туалета и радуешься, что тебя не съели». Однако она и теперь не у всех детей пора эта счастливая и безоблачная, а что сказать о нашем деревенском детстве времён великих перемен, тревожного ожидания всемирного благоденствия, предвоенных, военных и послевоенных лет? Только здесь я впервые узнал о том, что, оказывается, существуют туалеты и в тёплых помещениях, а не только во дворе; только здесь я узнал о существовании специально предназначенных для ночного отдыха (сна) таких спальных принадлежностей, как регулярно (еженедельно) сменяемых простыней и наволочек для подушек. Кровати в казармах были, если я это назову правильно, только одинарные; двухъярусные будут уже во многих воинских частях, где мне доведётся послужить. О том, что солдату к сапогам «прилагаются» портянки, я знал давно, а вот искусство наворачивания их на ногу мне осваивать пришлось под руководством моих опытных командиров. Не такой простой оказалась эта наука. Оказалось, что существует проверенный многолетней солдатской практикой порядок выполнения этой процедуры. Правильно навёрнутая портянка создаёт ноге уют ничем не уступающий комфорту, создаваемому носком.
УЧИЛИЩЕ.
Теперь за крутым перевалом
Ждёт путника новый подъём,
И школа пусть будет началом
В заветном ученье моём.
(Почти Р. Гамзатов)
Постепенно я начал входить в общую колею, присматриваться, интересоваться историей училища. Улица, на которой находилось наше училище, во - время нашей учёбы называлась «Паркентской», а адрес училища «Паркентская, 23». Значительно позже она получила имя бывшего начальника училища (с 1933-го года по 1941-й год) генерала армии Петрова Ивана Ефимовича, героя Советского Союза, а бывшего тогда, и долгое время потом, командующим Туркестанским военным округом. Училище это досталось нам в «наследство» от рухнувшей императорской России.
Ташкентское военное училище – военно-учебное заведение императорской России, готовившее офицеров пехоты, было открыто в Ташкенте высочайшим повелением от 6 июля 1914 года, незадолго до Первой мировой войны, и было самым молодым училищем России. Открывалось оно как раз к её началу. И вовремя, поскольку Генеральный штаб Российской императорской армии предвидел грядущую мировую войну, и колоссальные потери в офицерском составе.
Между прочим, с 28 октября по 1 ноября 1917 г. юнкера Ташкентского военного училища вместе с кадетами Ташкентского кадетского корпуса вели тяжелые бои с большевиками в городе. Училище было расформировано новой властью, согласно постановлению от 6 ноября 1917 г.
В 1918 году в Ташкенте были организованы курсы красных командиров для подготовки младшего командного состава Красной армии. В конце двадцатых годов XX века эти курсы стали называться Объединенной военной школой, а с 1937 года стали называться Ташкентское пехотное училище. В дальнейшем Туркестанские советские командные курсы в Ташкенте ждала бесконечная череда реорганизаций, переименований и преобразований. Они назывались и Туркестанской школой военных инструкторов имени В. И. Ленина, и Ташкентскими пехотными командными курсами, и Средне Азиатской объединенной школой, и Ташкентским пехотным училищем, и Ташкентским высшим общевойсковым командным училищем. Все выше приведенные наименования имели два слова, переходящих из одного названия в другое.
В советское время основанием его считалось 12-е июля 1918-го года, и то что одно время его называли «Средне Азиатская объединённая школа», сподвигло творческую фантазию курсантов сочинить этакую шуточную расшифровку слова–аббревиатуры «САЧОК»: «Средне - Азиатский Чрезвычайно Обленившийся Курсант», которая пожалуй жива и по сию пору, и не только в Средней Азии. А «Ташкентское Пехотное Училище -(ТПУ)» наши доморощенные острословы расшифровали, выразив в шуточной форме «основную сущность» нашего обучения: «Топай, Пока Упадёшь!» и в обратном порядке – «Упадёшь, Поднимут, Топай!» В дальнейшем училище получило название Ташкентское высшее общевойсковое командное Краснознаменное ордена Красной Звезды училище имени В.И. Ленина (ТВОКУ им. Ленина), а в просторечье закрепилось — Ленинское училище.
Первые дни моего пребывания в училище были омрачены одним драматическим событием. Шестого октября, после отбоя, когда курсанты уже начинали потихоньку засыпать, в казарме послышались вначале тихие, сдавленные всхлипывания, а затем, уже, не сдерживаемые более, раздались громкие рыдания. Плакал Саша Симашов, приехавший в училище из столицы Туркмении города Ашхабада. В ночь с пятого на шестое октября 1948-го года в его родном городе произошло страшное землетрясение, во время которого погибло около тридцати трёх тысяч человек и с ними лучший Сашин друг. Это трагическое происшествие очень хорошо описал в своём романе «Полководец», в главе «Ашхабадское землетрясение», писатель В.В. Карпов, полковник в отставке, герой Советского Союза, бывший курсант нашего прославленного Ташкентского Краснознаменного, ордена Красной Звезды, пехотного училища имени В.И. Ленина, а в последние годы жизни (2010) – председатель Союза писателей Российской Федерации.
В праздничный день 7-го ноября один из офицеров училища, старший лейтенант, предложил новичкам, желающим пострелять, пойти в тир. Я с превеликим удовольствием принял это предложение. Стреляли из мелкокалиберной винтовки из положения «лёжа, с упора». Удивительно, но я на этот раз, что со мной бывало очень редко, стрелял совершенно спокойно. Это был единственный случай во всей моей жизни – никогда до этого и никогда после мне не удавалось удержать в себе необходимое душевное равновесие. Результат моей стрельбы получился настолько убедительным, что старший лейтенант предложил мне «дуэль». И на этот раз я оказался на высоте. Сколько мне удалось набрать очков, я почему-то не поинтересовался, но офицер признал своё поражение и даже где-то доложил об этом. Меня даже сфотографировал «на огневой позиции» фотокорреспондент окружной газеты «Фрунзевец» и я в приподнятом настроении отправился знакомиться с территорией училища и оказался не в курсе последствий моего успеха. Мне мои товарищи потом рассказывали, что на стадионе, где были главные праздничные события, меня хотели видеть работавшие там корреспонденты окружной газеты, видимо (я так думаю), чтобы побеседовать со мной и всё это потом «обнародовать» на страницах газеты, но меня почему-то не нашли. «Подвиг» мой всё-таки в газете был представлен в самом лучшем виде, хотя я в нём оказался, почему-то, под фамилией моего командира роты, старшего лейтенанта Тимченко, пребывание под командованием которого, слава Богу недолгое, одна из самых неприятных страниц моей жизни за всё время постижения воинской премудрости в данном училище.