Может быть, с влияниями архетипа (или комплекса) Вечного Юноши связана и неуверенность в том, где поставить точку. Категоричное заключение вызывает к жизни сомнения и возражения. И сейчас я вспоминаю, с какой неприязнью фон Франц писала о пуэрах, и мне кажется, что желание приспособить этот комплекс к какому-то важному деланию может оказаться намерением родителя, которому обидно, что такой блестящий сын ничем полезным не занимается. А как же постоянные попытки и пожертвовать собой, и остаться в живых? К чему применить мстительное влечение к разрушению?
Ответа нет, но вспоминается отрывок из рассказа А. П. Чехова "Огни", один любопытный диалог:
"Восхищаясь огнями и насыпью, которая стоит миллионы, охмелевший от вина и сентиментально настроенный инженер похлопал по плечу студента фон Штенберга и продолжал в шутливом тоне: — Что, Михайло Михайлыч, призадумались? Небось, приятно поглядеть на дела рук своих? В прошлом году на этом самом месте была голая степь, человечьим духом не пахло, а теперь поглядите: жизнь, цивилизация! И как всё это хорошо, ей-богу! Мы с вами железную дорогу строим, а после нас, этак лет через сто или двести, добрые люди настроят здесь фабрик, школ, больниц и — закипит машина! А? Студент стоял неподвижно, засунув руки в карманы, и не отрывал глаз от огней. Он не слушал инженера, о чем-то думал и, по-видимому, переживал то настроение, когда не хочется ни говорить, ни слушать. После долгого молчания он обернулся ко мне и сказал тихо: — Знаете, на что похожи эти бесконечные огни? Они вызывают во мне представление о чем-то давно умершем, жившем тысячи лет тому назад, о чем-то вроде лагеря амалекитян или филистимлян. Точно какой-то ветхозаветный народ расположился станом и ждет утра, чтобы подраться с Саулом или Давидом. Для полноты иллюзии не хватает только трубных звуков, да чтобы на каком-нибудь эфиопском языке перекликивались часовые. — Пожалуй... — согласился инженер. И, как нарочно, по линии пробежал ветер и донес звук, похожий на бряцание оружия. Наступило молчание. Не знаю, о чем думали теперь инженер и студент, но мне уж казалось, что я вижу перед собой действительно что-то давно умершее и даже слышу часовых, говорящих на непонятном языке. Воображение мое спешило нарисовать палатки, странных людей, их одежду, доспехи... — Да, — пробормотал студент в раздумье. — Когда-то на этом свете жили филистимляне и амалекитяне, вели войны, играли роль, а теперь их и след простыл. Так и с нами будет. Теперь мы строим железную дорогу, стоим вот и философствуем, а пройдут тысячи две лет, и от этой насыпи и от всех этих людей, которые теперь спят после тяжелого труда, не останется и пыли. В сущности, это ужасно! — А вы эти мысли бросьте... — сказал инженер серьезно и наставительно. — Почему? — А потому... Такими мыслями следует оканчивать жизнь, а не начинать. Вы еще слишком молоды для них [55]".
Спорят двое, но в этом рассказе на самом деле три персонажа - есть еще и повествователь. Его присутствие в рассказах Чехова - явление довольно редкое; мы предполагаем, что он тут важен чрезвычайно и обеспечивает уравновешенный и беспристрастный взгляд на отношения персонажей, образующих пару. Студент фон Штенберг пребывает в обычной юношеской меланхолии, а взрослый инженер провоцирует его. Инженеру за тридцать - по тем временам, возраст, в котором человек начинает предощущать старость и смерть. Настроение инженера не такое простое, как кажется. Он пока молчит, но думает о своей несостоявшейся любви и винит в этом теперь себя. Студент со своими речами оказался удобным носителем проекций, но каких? Инженер расскажет дальше, что так же относился к смерти в прошлом и потому не стал возиться с влюбленной в него замужней женщиной... Но в начале рассказа он не грустен, а сентиментально-воодушевлен., возбужден, как будто бы под хмельком. Что-то совсем юное в нем не находит покоя. Что он проецирует на студента - себя "тогда" или что-то свое сейчас?
Он дает понять, что сейчас, уже почти совсем старый, он все равно моложе и живее этого юного барона. Он тревожится - почему ранняя старость так популярна? и не находит ответа. По сути, он начинает воспитывать студента, за его счет утверждая и свою молодость, и свою зрелую мудрость - но не тревогу. Фон Штернберг, по мнению старшего, не имеет права на меланхолическое резонерство. Получается, что инженер запрещает собеседнику быть и старым, и юным. Он словно бы крадет у него обе этих полярности, а сам остается вечно молодым, воплощенным и воодушевленным.
Может быть, это стремление конкурировать с пуэром осложнило и текст книги "Вечный юноша", и попытку работать с таким клиентом в реальности. Если пуэра и его переживания обесценивают именно в таким стиле, он оказывается в положении вечной жертвы вроде Адониса, которого оплакивают и при этом не принимают всерьез; его выталкивают в область, где возраста просто нет.
На самом деле этот комплекс - очень хорошая среда для экспериментов с новыми содержаниями, изменения структур коллективного сознания и для сохранения самого ядра психики. Слушая Вечного Юношу, можно ставить и пытаться разрешить очень серьезные философские и религиозные вопросы. Облик Вечного Юноши очень востребован в искусстве; таких поэтов очень много.
Такой Вечный Юноша платит временем, отношениями и годами жизни за вопросы индивидуации. Мы, читая или слушая его, вовлекаемся - нам кажется, что это мы такие серьезные, революционные и духовные. При этом мы вольны в любой момент отложить книгу, выключить песню и обесценить их. Так что Вечные Юноши существенно экономят нам затраты времени и душевных сил за нашу собственную индивидуацию. Они платят по нашим счетам.