Я отдал бы немало за пару крыльев, я отдал бы немало за третий глаз,
За руку, на которой четырнадцать пальцев. Мне нужен для дыхания другой газ.
"Наутилус Помпилиус", "Люди"
Где твои крылья, которые нравились мне?
"Наутилус Помпилиус", "Крылья"
Летучие персонажи, не обязательно птицы, и воздух вообще в творчестве группы "Наутилус Помпилиус" - это отдельная и сложная тема, охватить ее полностью в этой работе невозможно. "Ястребиная свадьба" была только первым наброском, а потом тема полета и крыльев в их творчестве становилась все сложнее и важней. Я не стану придерживаться хронологического порядка создания их стихотворений и в некоторой степени вырву "воздушные" песни "Наутилуса" из контекста их альбомов (игра с контекстом, появление старой песни в новом альбоме - обычная для этой группы смысловая игра). С "птичьими" мотивами так можно, они неожиданно появляются там, где их могло бы не быть (так, например, происходит в книгах М. - Л. фон Франц); персонаж-птица сохраняет относительную самостоятельность и в сказке, и в поэтическом произведении - чего не скажешь о некоторых других обитателях воздуха.
Близок к традиции авторской сказки облик черных птиц из одноименной песни альбома "Наугад". Альбом этот посвящен теме ухода вообще; о том, как человеческое перестает быть опорой и единственно возможной точкой отсчета - о потере привычного способа интеграции и о том, что подъем к духовным высотам есть иллюзия. Три куплета "Черых птиц", если песню прослушивать, кажутся незавершенными, намекающими, они подбрасывают нам нечто важное, но все это уничтожается шумной паникой припева. Вот они, эти фрагменты основной темы:
черные птицы слетают с луны
черные птицы страшные сны
кружатся кружатся всю ночь
ищут повсюду мою дочь
...
черные птицы из детских глаз
выклюют черным клювом алмаз
в черных алмаз унесут когтях
оставив в глазах черный угольный страх
...
так возьмите тогда глаза мои
так возьмите тогда глаза мои
так возьмите тогда глаза мои
чтобы вас они не видали
- нам уже не нужны глаза твои
нам уже не нужны глаза твои
мы уже побывали в глазах твоих
и все что нам нужно взяли [37]
В припевах отец предлагает взамен свое золото, царство и корону, глаза; птицы каждый раз издевательски отвергают предложенное; припевы и нужны для того, чтобы остановить неумолимое движение птиц. Королевская дочь, вероятнее всего, воплощает Аниму этой поэзии, и, подобно умершей девушке из песни "ДДТ", она невероятно уязвима. Стихи русского рока посвящены ужасу бытия как данности, и именно духовный подъем, совершаемый вне привычных традиций и одинокий, является и спасением от этой опасности, и одной из двух важнейших угроз (второй смертью угрожает земля, толпа). Анима в этой песне, вероятно, мала и о том, что ей угрожают черные птицы, и не ведает: ведь и сам король до последнего момента не знал, что уже ослеплен.
Алмаз и уголь - вещества одной и той же природы; черные птицы заменят алмаз угольным страхом. Мы помним, что прозрачность алмаза зависит от его структуры, от строения кристаллической решетки - как и его абсолютная для земных условий прочность. Значит, птицы, черная стая, посягают на то, что является бессмертной областью сознания и разума, на символ Самости - а вместо него оставляют пустоту, лишенную структуры. Угольный страх подобен стае черных птиц своей бесструктурностью. Потеряв алмаз (таким образом, что сам факт потери не будет отмечен в памяти), психика лишится ядра и не сможет больше играючи формировать свои структуры. И тогда душе придется заботиться только о том, как сохранить себя, о чем и позаботиться страх.
Достаточно часто с человеком, особенно выпавшим из привычной традиции или пережившим травматический опыт, даже упоминаний о котором избегают другие, происходит (очень быстро, иногда и за секунды) жуткая вещь: содержания коллективной психики перестают быть для него ресурсом, причиняют страх и разочарование. Он уже не может увидеть их так, как ребенок (взглядом девочки-Анимы из этой песни). Символы интеграции коллективного сознания, кажется, еще работают: у короля есть и золото, и царство, и корона; но все они имеют смысл на привычной земле. Король уже слеп, и его золото на самом деле может быть ржавым, а корона - "из клена". Когда король предлагает все это, птицы отвечают: "нам не нужно твое царство!"; их слова подтверждают, что содержания духовного порядка не подчиняются этой коллективной символике. Король не может знать точно, испортились его золото и корона или нет - такое недоверие к привычным символам интеграции коллективного сознания обычно при серьезных вторжениях совершенно новых и грандиозных бессознательных содержаний (отсюда и ужас, исходящий с небес). Состояние это напоминает паранойю, ожидание постоянного преследования небесами и убежденность в том, что архетипическое несет только травмирующие, разрушительное влияние, а их целительность - выдумки тех, кто еще не оторвался от земли и кого черные птицы не клевали!
Песня "Черные птицы" действительно жуткая и поэтому, наверное, не слишком популярна - шлягером она никогда не была, ее смысл слишком индивидуален. Это позорный секрет, неудача духовного роста, с такими переживаниями человек остается один на один. Но стихотворение связано со старым произведением немецких романтиков, очень известным - с "Песочным человеком" Э. Т. А. Гофмана. "Песочный человек" начинается с воспоминания о нянькиной страшилке: если не закрыть глаз вовремя, Песочник бросит в них песком, запихнет ребенка в мешок и утащит на Луну на съедение своим птенцам [19]. Сказка няньки в итоге окажется лживой и не сможет спасти героя этой новеллы романтика Натанаэля - Песочному человеку на самом деле нужно не ослепить его, а незаметно овладеть его глазами, заставить видеть на свой жестокий лад [50].
Зачем черным птицам этот алмаз? Может быть, они хотят просто овладеть им, присвоить магическим способом - когда бессознательное захватывает какое-то содержание, оно, в отличие от склонного "манипулировать предметами" сознания ничего с ним не делает (ничего, что с точки зрения сознания было бы понятно). Или это грубая и жестокая попытка спасения очень ценного содержания, которое в мире коллективного сознания ценным не считается? Детский взгляд чист и подобен алмазу, на земле это само собою разумеется и не слишком много значит. Птицы уносят небесный детский взгляд обратно в небо, где ему и место; за это платят ужасом, но такое в порядке вещей. Связи между землей и небом, миром человеческих стад, окончательно расторгаются, а любовь и целостность придется искать на воздусях, без надежды полностью сродниться с небесами и остаться там. Что ж, король бессильно сопротивляется утрате и пытается подкупить птиц, но им не нужно ничего из важнейших королевских сокровищ. Проблема не в том, что Аниму не любят, она куда глубже: эта любовь бессильна, бесполезна и ничего не стоит. Душа того, кто зависит от русского рока как от духовной практики, отчуждается от земного и при этом обретает взамен ужас.
Обратим внимание на то, что в альбоме "Наугад" (1990; 1994) эта песня находится ближе к финалу, после "Города братской любви" [28] и перед "Джульеттой" [29]. В первой из них речь идет о сообществе людей, абсолютно утративших интерес друг к другу и способность забыться: когда ты умрешь, там этого почти никто не заметит. Платой за личное стремление к духовному является не просто инфляция, но отмирание установки жить, поддерживая социальные связи, и любых надежд, связанных с людьми. Это причина или следствие стремления к небесам, точно знать невозможно - именно ко времени создания альбома "Наугад" привычные способы общежития советских людей уже почти умерли, а никаких новых не успело развиться. Поиск небесной любви может и компенсировать такую дезинтеграцию на земле. Снова возникает тема преследования: умершего вспомнят только для того, чтобы потребовать платы за электричество; постоянное ощущение мелочного преследования было тогда обычным, оно беспокоит многих и сейчас; одна из его причин - постоянное ощущение хрупкости и недостатка ресурсов, на которые можно было бы опереться. Преследование по мелочам - самая абсурдная, но и самая стойкая форма таких вот человеческих отношений. "Джульетта" - еще одна песня о мертвой юной Аниме. Она все так же инфантильна и подобна Спящей Красавице. Но появляется важная деталь: "расколот как сердце, на камне горит Джульетты пластмассовый красный браслет" [29]. Браслет обычно считается символом связей - более насильственных и тяжких, чем те, что символизируются образом кольца. Браслет красный, как сердце, и разбит, как сердце - значит, убита именно любовь, а воли пережить это не осталось. Браслет красный и пластмассовый: эта черта отсылает нас к "попсовости", к ширпотребу - к тому, что индивидуального здесь пока и не было много, что сокровища не настоящие, что эта любовь была во многом детской игрой.
Но что происходит с маскулинным аспектом психикии, если Анима погибает так? Джульетта мертва, но продолжает плакать, потому что "он" ее покинул. Расторгнув связь с Анимой и оставив ее на земле среди насекомых (в стихотворении упоминаются стрекозы, но они не могут, подобно птицам, помочь восстановить связи с небом), и вот что с ним произойдет:
судья если люди поймают его
ты по книгам его не суди
закрой свои книги - ты в них не найдешь
ни одной подходящей статьи
отпусти его с миром и плюнь ему вслед
пусть он с этим проклятьем пойдет
пусть никто никогда не полюбит его
но пусть он никогда не умрет [29]
Поймать его могут "люди", но не обязательно. Люди в этом альбоме свойствами своими напоминают образы поглощающей Матери - они могут приклеить, всосать в толпу и там утопить. Толпа - действительно, мать: адепт духовности родом именно оттуда. Но не всегда то, что поглощает, является именно материнским - это своего рода ментальный автоматизм, привычка интерпретировать. И не всегда это свойство бессознательного. Толпа имеет сознание, но лишена рефлексии. Такого рода стадная "коллективность" и порождает тут попсовые намеки: браслет был пластиковым; стрекозы и муравьи слишком мелки. Анима, даже умерев, остается подростком, она умеет только плакать, она поверхностна и мелка - такой навсегда останется. По сравнению с этим любой намек на духовность и индивидуальность кажется небесным. Проклятие Джульетты обещает "ему" невидимость и бессмертие - он окажется в том самом взвешенном и изолированном состоянии, которое М. - Л. фон Франц считала типичным для комплекса пуэра.
Если в "Магии чисел" Ольги Арефьевой и "Ковчега" [3] птица-синица является Мировым Древом и женщиной, душой, то в песнях "Наутилуса" женщина-птица не имеет связей с тем, что соединяет мир воедино. Такая Анима больше напоминает одинокую сестру после инцеста: ее брат уходит на небо и превращается в Месяц, а сама она остается обреченной летать с тоскливыми криками и не выбирается из-под полога леса [10]. Утрата души, когда сохраняется память о возможности связи с нею - состояние того, кто устремился в небо. Феминное не теряется бесследно, а сохраняется как отсутствующий, утраченный объект, из-за которого переживают постоянную боль. Это очень древний мотив, связанный еще не с установлением контактов с Анимой, а с распадом детского двуполого ядра психики, символизируемого парным образом брата и сестры [51]. Это значит, что русский рок возвращается очень далеко назад и посвящен в том числе и обновлению способов интеграции психики в целом - а не только возрождению мифа и социальной тематике; тем ценнее, что темы глубинной психологии возникают в нем сами собою, такие цели не ставятся: старый рок был прекрасным проводником содержаний коллективного бессознательного, уже готового проявиться в той исторической ситуации.
Тема тоски возникает в связи с "птичьими" и некоторыми другими летающими персонажами "Наутилуса", а проблема интеграции содержаний Анимы ищет и не находит наиболее адекватного решения.
Та, что летает, вовсе не обязательно сохраняет именно птичий облик. Вот отрывок песни "Летучая мышь" из альбома "Чужая земля":
Ты влетаешь как птица, садишься на пальцы
И я снова спасен.
Беззаботная лень, безымянная тень
Ты накроешь мой дом туманным крылом
И закончится день.
Но в безлунную ночь, как бездомная дочь,
Не выдержав счастья по зову ненастья
Ты уносишься прочь.
Оставляя мне пыль, оставляя мне прах,
Унося мою душу мерцающим камнем
В бессильных когтях.
...
Мое отражение – лицо мертвеца
Плывет без движенья в глубинах зеркал
В ожидании конца.
Но если ты принесешь назад талисман
Иней на стеклах без дыма сгорит
И разгонит туман.
Но если ты опоздаешь хотя бы на миг –
Стекла треснут, как лед, и на пол упадет
Снежно-белый старик.
И камень в когтях станет серым свинцом
И ты рухнешь бессильно, разбив свои крылья
Рядом с мертвым лицом [33].
Летучая мышь дала птице название, но по тексту нельзя точно судить, что это именно она - все ограничивается намеками контекста. Летучее содержание, символизированное ею, не имеет такой узнаваемой формы, как птица, но сохраняет связи с лунным содержанием Анимы, ночью, бессознательным и светлой безмятежностью смерти. Контакт с Анимой возможен не как слияние, а как тоскливый цикл возврата и ухода, смириться с которым невозможно, ведь он вовлекает в цикл, связанный с постоянным повторением травмы-утраты. Камень в ее когтях, пусть бессильных, отсылает нас и к черным птицам, похитившим алмаз (эта связь оказывается очень стойкой и намекает на мотив слепоты или со способностью жить, совершенно не полагаясь на зрение). Невозможность выдерживать расставание и воссоединение указывает на очень раннее детство, на период развития привязанности, который называется "уход - воссоединение" по М. Малер. Так поступает младенец, уходя от матери и возвращаясь к ней. Поскольку в песнях "Наутилуса", посвященных проблемам Анимы в ее летучей форме, улетает именно она, мы можем предположить, что это компенсирует очень большую травму или даже дефект материнского архетипа: Мать, по-видимому, мертва, уходить и возвращаться бесполезно. Эта травма была обусловлена исторически - кроме того, что мертвая мать как раз и порождает не совсем живых вечных юношей. Матери нет, и компенсация этой утраты возлагается на Аниму - это она улетает и возвращается. Летучая мышь - млекопитающее, она ближе человеку, чем птица, но вместе они быть не могут все равно. Слишком уж чужеродны содержания Анимы. Они связаны с алхимией, с символикой философского камня. Лирический герой песни не создавал его, он просто ждет, когда мышь принесет камень обратно. Видимо, форма мыши не годится для того, чтобы контейнировать эти содержания, она слишком зависит от воли лирического героя: ведь мышь умрет, если умрет он, и она названа бессильной. Возможно, мышь - это не содержание Анимы в момент настоящего появления, а искаженное и приспособленное к своему пониманию воспоминание о нем в попытке повторять его в травматическом цикле утраты и возвращения снова и снова. Сам маскулинный аспект в этой песне истощен, подобно Королю-Рыбаку с его вечной раной в паху. Такой маскулинный аспект не ждет, пока коллективное содержание предстанет пред ним в человеческом, доступном контакту облике, а в своей гордыне и нетерпимости к ограничениям пытается овладеть им в его естественном состоянии. Так он лишается не только человечности, но и самой жизни. Если мнимая связь не будет срочно восстановлена, алхимический процесс пойдет вспять, и камень возвратится к состоянию свинца. Маскулинное в смерти обретет истинный облик и окажется очень старым. Старческий аспект архетипа Вечного Юноши обычно отторгается, и кто-то другой вынужден интроецировать его. Здесь условием проявления истинной формы этого содержания является смерть. Вряд ли смерть мыши и человека означает здесь их окончательное воссоединение: это слишком романтичное и инфантильное толкование этого события. Задержка летучей мыши и смерть обоих - условие для того, чтобы проявилась истинная природа проблемы: отсутствие жизненных сил, которую никакими символическими средствами восполнить невозможно.
Тема безжизненности символа, его существования вне времени появляется в русском роке не так часто, но оказывается очень важной. Символ Самости не мертв, не стар - он просто чужд, и эго платит за одержимость им очень дорого. Этой проблемы касаются песни группы "Оргии Праведников" - в частности, "Дорога Ворона". Имя птицы там служит только знаком, а ее живая суть упущена. Когда птица становится названием, мистический путь - слишком прямым, а Самость воплощается кристаллом, шансов понять связи всего этого с человеческим бытием не остается. Лирический герой разбивает чарующий его кристалл, чтобы вернуться в человеческое измерение бытия- но и этот выход кажется слишком простым и детским, такое решение не удовлетворяет [23].
Получается, что, имея дело с символами Анимы в произведениях группы "Наутилус Помпилиус", мы должны оставить надежду на то, что традиционным путем обретем связи с Самостью, узнаем ее и сможем на нее положиться. Может быть, это вовсе и не так. А отношения с Анимой переживаются как постоянная утрата, так как она стремится к чему-то нечеловеческому и заставляет вечно гнаться за собою.
Одинокая птица, ты летишь высоко
В антрацитовом небе безлунных ночей.
Повергая в смятение бродяг и собак
Красотой и размахом крылатых плечей.
У тебя нет птенцов, у тебя нет гнезда,
Тебя манит незримая миру звезда.
А в глазах у тебя неземная печаль.
Ты сильная птица, но мне тебя жаль.
Одинокая птица, ты летаешь высоко,
И лишь безумец был способен так влюбиться.
За тобою вслед подняться,
За тобою вслед подняться,
Чтобы вместе с тобой –
Разбиться, с тобою вместе [34].
Эта одинокая птица имеет больше общего не с живым существом, а с ветром и очень напоминает "метельные "облики Анимы в стихотворениях Александра Блока например, в "Настигнутом метелью" [13]. У такой Анимы нет никакой связи с землей, и ее эрос направлен к неизвестному, вовне нашего мира. Чувство приносится в жертву и становится недифференцированным, сами различия жизни и смерти, души и духа утрачиваются (в русской традиции душа и дух действительно дифференцированы слабо, и переводить философские стихи немецких поэтов на русский очень трудно). Совместная смерть в падении была бы обыкновенным романтическим штампом, если б чернота небес не отсылала нас к проблемам Темной Ночи души и состояния нигредо. Антрацит не просто черен и мешает видеть - он непроницаем и монолитен. Анима в облике этой одинокой птицы отсылает не к проблеме Самости и целостности, а к большим: к переживаниям либо гностической Плеромы, либо пустотности буддистов. Эта незримая миру звезда все-таки понимается как вещь за пределами мира, наподобие кристалла "Дороги Ворона" - то, есть, довольно наивно; ведь суть пустотности - во взаимообусловленности вещей (содержаний), а Плерома вечно порождает. И то, и другое - динамика, а не объект. Если понимать незримую миру звезду со своей силой притяжения наивно, именно как объект, да еще и статичный, то тяга к ней переживается как вечная угроза упасть и разбиться, а чувства навсегда остаются депрессивными. Подтверждением тому является начало следующая строфа:
Черный Ангел печали, давай отдохнем!
Посидим на ветвях, помолчим в тишине,
Что на небе такого, что стоит того –
Чтобы рухнуть на камни тебе или мне [34]?
Птица прямо названа черным ангелом печали. Это сводит все возможное чувственное богатство этого переживания только к депрессивному переживанию утраты (оно вечно, в отличие от динамичного горя). Антрацитовость неба может вовлечь нас в куда более опасную ловушку: постулат "что наверху, то и внизу" незаметно подменяется перевертышем - "что внизу, то и наверху". Именно от неба исходит то ощущение тотального, смертоносного преследования, что прежде века и века приписывалось бездне! Лирический герой вроде бы пытается удержать Аниму при себе и обесценивает небо. В какой-то мере он прав, он привлекает ее внимание к земному, к совместности и Эросу. Но если Анима была настроена не на это, а на связи с архетипом духа и даже не на выход к Самости, к интеграции психики? Если ее воспитывали для того, чтобы она вносила связность в мир вне людей, в объективную Вселенную? Тогда объектов, чтобы связывать, для нее нет, и она стремится выйти из этого мира, который воспринимается как помеха. Факты, материальные и социальные ограничения, тело, сама определенность облика будут ощущаться как мучительные препятствия, а стремления Анимы - с необходимостью влечься к смерти; подобное произошло, например, с А. Блоком.
Такие феномены Анимы привлекают наше внимание к важной проблеме: а где вообще границы архетипического? Психика может быть по своей природе непроницаемой, и тогда все эти божественные силы занимаются только субъективным, верно? И никакая связь с остальными миром вне психики не даст возможности быть причастным Вселенной, понимать ее и чувствовать там свое место? На этот вопрос ответов нет до сих пор, и поэзия русского рока - отчаянный эксперимент, нацеленный на поиски ответа. Если бы лететь вместе с птицей оказалось возможным, то и тогда четкого ответа не было бы; песни о Рае у "Наутилуса" почти отсутствуют, а та, что целиком посвящена ему, прямо говорит о шутовском и хаотическом характере таких представлений [18].
Задержать птицу на земле, при себе - не решение.
певчая птица
ангел попавший в тиски
радужный пленник
коварной и ловкой руки
посланница неба
прости что я поймал тебя
что ты моя
клетка твоя
встанет вблизи окна
песня твоя
птицам другим слышна
кто-то в ней слышит смех
кто-то в ней слышит плач
а кто-то в ней слышит шаги у дверей -
это пришел палач
и птица поет пока жив птицелов
и жив птицелов пока птица поет
птица и птицелов понимают без слов
когда обсуждают грядущий полет
совместный полет
радуйся крыльям
за то что крепки
радуйся прутья
за то что в груди
старуха приходит в начале весны
ее веки красны
она выпускает из клеток на волю
вещие сны
и птица поет пока жив птицелов
и жив птицелов пока птица поет
кто из нас птица
а кто птицелов?
знающим Слово не надобно слов
не надобно слов [31]
Для интерпретации этого стихотворения важны три аспекта. Первый ощущается в настроении песни "Клетка" из альбома "Крылья", но, скорее, подразумевается, чем детально описывается - это тема мучительных отношений любви. Второй аспект - отсутствие ясных указаний, идет ли речь об Аниме или о содержаниях творческого духа в образе "посланницы неба", "радужного пленника"; у птицы нет явного женского пола, тут процесс одухотворения Анимы зашел уже очень далеко. Она имеет отношение к любви и симбиозу, но не к другим аспектам Эроса, это, скорее, муза, чем душа. Третий важный аспект - принудительного слияния, своеобразной творческой инфляции - и постоянной угрозы опустошения.
Песня "Клетка" в свое время производила действие шокирующее; оставить психику в таком состоянии кажется невозможным из-за ощущения не изменяющегося во времени тяжелого мучения, оно настоятельно требует разрешения. Альбом "Крылья" и был посвящен этому кризису, по ощущению - перманентному. Там разрешения не было, только пребывание. Но в последующем, в более "отвлеченных" альбомах "Атлантида" и "Яблокитай" к разрешению кризиса подошли очень близко.
Как мы делаем больно
Тем кому дарим небо
И за сладкие речи
Нам придется стыдиться
И в груди моей клетка
А в ней вместо сердца
Бьется крылья ломая
Эта бедная птица [25]
Мотив насилия над творческим духом вообще в поэзии очень редок: в таком полном выражении мне удалось найти его только в стихотворении А. А. Блока "Художник":
В жаркое лето и в зиму метельную,
В дни ваших свадеб, торжеств, похорон,
Жду, чтоб спугнул мою скуку смертельную
Легкий, доселе не слышанный звон.
Вот он — возник. И с холодным вниманием
Жду, чтоб понять, закрепить и убить.
И перед зорким моим ожиданием
Тянет он еле приметную нить.
С моря ли вихрь? Или сирины райские
В листьях поют? Или время стоит?
Или осыпали яблони майские
Снежный свой цвет? Или ангел летит?
Длятся часы, мировое несущие.
Ширятся звуки, движенье и свет.
Прошлое страстно глядится в грядущее.
Нет настоящего. Жалкого — нет.
И, наконец, у предела зачатия
Новой души, неизведанных сил,-
Душу сражает, как громом, проклятие:
Творческий разум осилил — убил.
И замыкаю я в клетку холодную
Легкую, добрую птицу свободную,
Птицу, хотевшую смерть унести,
Птицу, летевшую душу спасти.
Вот моя клетка — стальная, тяжелая,
Как золотая, в вечернем огне.
Вот моя птица, когда-то веселая,
Обруч качает, поет на окне.
Крылья подрезаны, песни заучены.
Любите вы под окном постоять?
Песни вам нравятся. Я же, измученный,
Нового жду — и скучаю опять [14].
По сравнению с этим стихотворением то, что происходит в "Клетке" - мягче (мучительная эксплуатация, но птица вольна петь по-своему и слышна другим). И. Кормильцев прекрасно знал, насколько коллективны образы русского рока, как неожиданно они всплывают тут и там и как напоминают этим фольклорные. Взаимодействие с ними происходит в контексте слияния, мучительной вины - и полярной этому постоянной угрозы утраты. В эти отношения очень весомо вмешивается вездесущий архетип поглощающей Матери - при том, что Мать в русском роке утрачена или мертва! Но здесь поглощает не мать: это птицелов вечно голоден, он сразу и поглощает, и сохраняет свой объект. Таким мучительным образом разрешается шизоидная коллизия - как сохранить объект при себе, не поглотив его. Процесс этот чрезвычайно мучителен, он не движется - но зато ужас преследования и разрушения заменяется чувством жгучей вины, которой не жертвуют. С появлением "Клетки" появляется возможность не только сострадания, но и эмпатии Аниме: мы увидим это дальше, когда речь пойдет о песне "Крылья". Творчество "Наутилуса" не предполагает быстрого и легкого духовного роста; взросление там стоит очень дорого.
Что касается Блока, его стихотворение касается более опасных состояний. Различий между содержаниями Анимы и духа точно так же нет - но это приемлемо, если речь идет о творчестве. Но способ контакта с возникшим содержанием относится уже не к депрессивному, а к шизоидно-параноидному спектру переживаний. Творческий разум, истощенный, подобный пауку, сидит, скучает и ждет момента схватки. Именно это и становится очень жестоким (и кратким) процессом творчества; в нем, быть может, поедаются реальные физические и душевные ресурсы. То, что должно быть воплощено не как греза, а, со всей ответственностью, как творческий продукт, должно быть выделено из мировой души, убито, расчленено и встроено в другую систему - слова, культуры. Этот парадокс - как присвоить объект и не уничтожить его - в искусстве постоянно реализуется. Содержание теряет многое от своего изначального очарования: не случайно, что стихотворение "Художник" написано таким примитивным "надсоновским" размером, что в нем есть длинноты.
Вечное ожидание полета, которого никогда не будет; неизменные вина или скука... В отношениях с архетипами Анимы и/или Духа всегда есть выбор, и совершает его человек, не архетип: в контакте с кем будут продолжать жить архетипические содержания? Они будут интегрированы для того, чтобы эго было здоровым, свободным и человечным - или воплощены так, что эго станет только инструментом для их воплощения? Интеграция в привычном для нас смысле, судя по песням "Одинокая птица" и "Летучая мышь", травмируют или уничтожают, по опасениям поэтов, архетипические содержания. "Убив" или пленив их правильно, человек рискует собою. Вечные юноши М. Л. фон Франц это прекрасно знают и избегают обеих опасностей. Блок, еще один Вечный Юноша русской поэзии, действительно заплатил за это жизнью. Если лирический герой "Клетки" или "Одинокой птицы" остается человеком, тяжелым и громоздким, то лирический герой Блока сам был мистически сопричастен полету:
Думали — человек!
И умереть заставили.
Умер теперь. Навек.
— Плачьте о мертвом ангеле [53]!
Во многих стихотворениях русского рока "рожденные ползать" пытаются летать вместе с чудесными птицами, заранее обрекая себя на падение. Сосуществование человеческого и пернатого выглядит совершенно невозможным - но единственно необходимым.
В песне "Клетка" состояние психики приближается к таковому при комплексе слияния [58, С. 7 - 8]: пространства и времени словно нет, птица и птицелов не становятся ни одним, ни парой. В песне "Бедная птица" этого уже нет: возникает структура, где есть внутреннее и внешнее, человек и его сердце. То, что пленяло, делается исцеляющим - для переживаний, значимых в русском роке, имеет значение зачастую не целительные ресурсы архетипа, а, напротив, исцеление травмированного архетипического содержания человеком. Образ Бедной птицы освобождается от проекций, связанных с феноменами архетипа духа, и представляет собою образ травмированной и исцеляемой Анимы. Надежды на полное исцеление Анимы все-таки нет, потому что Бедная птица - воспоминание, такая душа - отсутствующая и напоминает о себе именно как утрата; ценность переживания вины остается очень большой:
В странном месте где тени снова встретят друг друга
После долгой дороги после жизни постылой
Одного попрошу я у доброго Бога —
Чтобы бедная птица
Меня простила [25]
Обратим внимание, что вина в этой песне не называется по имени прямо и переживается как стыд, переживание нарциссического спектра; сам лирический герой, а не его Бедная птица - тот, кто дарит небо, но его речи совсем не обязательно истинны. Проблема истинного и ложного не только в творчестве, но в проявлениях архетипических содержаний вообще, очень важна и, скорее всего, неразрешима. Стиль переживаний лирического героя указывает на инфляцию: он боится стыда и говорит о себе "мы", а не "я", настаивая на универсальности своих переживаний. Все это - опасные знаки; не зря именно в эти годы группа "Наутилус Помпилиус" прекратила свое существование.
Если бы этого нарциссического компонента, связанного все-таки с публичностью рока, удалось избежать, комплекс слияния мог бы разрешиться, но в уединении. Этому был посвящен сборник Р. - М. Рильке "Часослов", одно из стихотворений которого посвящено одному из редчайших мотивов - беспомощности и уязвимости Бога. В основном юнгианцы настаивают на том, что Самость дефектной быть не может, и сами эти идеи чуть ли не с порога отвергаются. В поэзии такой мотив может быть принят и даже предприняты попытки исцеления:
Ты выпал из гнезда, щегол Ты,
птенец, и клюв свой раскрываешь желтый -
мне хуже всех теперь, тоскливей всех
(рука моя огромна, как на грех).
Я палец к Тебе подношу с каплей воды из ключа,
и жду, не заставит ли жажда Тебя потянуться
за ним,
и чувствую: наши сердца наполняются вместе,
стуча,
страхом одним [47].
Именно стыд, занявший место вины, и мог погубить процесс духовного роста в творчестве и в реальном существовании группы "Наутилус Помпилиус". Стыд - капкан, но не это основа нарциссических состояний. Они возникают на шизоидной основе, на хрупкой опоре того, что беспомощно и уязвимо. Сердце нарциссических переживаний - не стыд и гордость, а беспомощность, безнадежность и желание получить все и сразу. Об этом - сборник "Часосослов". Если пережить это в полной мере не удается, а уязвимость угрожает уничтожением, тогда опять вмешиваются поглощающие содержания материнского свойства - уже в виде соблазна поглотить и сохранять либо броситься с земли в небеса и затеряться там, и при этом чтобы все было хорошо. Но Рильке знал, что подобное невозможно - после того, как Бог отправляется к Себе, человеку предстоит вечное, бессмысленное на вид странствие в условиях крайней бедности, а состояние ущерба для земной жизни естественно. Пуэры этого выдержать не могут и стремятся как можно быстрее покинуть эти скудные области, не любить их, лишить их своего расположения. Воплотить божественное на земле кажется им принципиально невозможным, и они желают ворваться в небо.