- Война - это тяжелая работа, это постоянное напряжение нервов, это постоянный выбор между малым злом и большим злом, - под действием алкоголя язык у Павла Семеновича развязался и он начал говорить.
- Что это за выбор? - уточнил Петр.
- Выбор между жизнью и смертью. Только там на фронте понимаешь. что самое драгоценное в жизни - это сама жизнь, и за неё человек цепляется из последних сил. Это в фильмах показано какие храбрые наши воины, и всем строем сделают шаг вперед, когда надо идти на рисковое дело: в разведку или оставаться на месте для того, чтобы прикрыть своих товарищей от наседающего и превосходящего в силе противника. На самом деле строй стоит не шелохнувшись и тебе приходится тыкать в каждого солдата, у того полуобморочное состояние и в глазах глубочайшая ненависть к командиру, ибо понимает, что он обречен на смерть. А ты должен это сделать, чтобы спасти больше солдат, и перед твоими глазами постоянно будут стоять глаза , полные ненависти того солдата, которого ты обрек на смерть. Ты оправдываешься, говоришь, что так надо было сделать, но это слабо успокаивает, но наступает новый день и снова надо делать выбор, идти в атаку, поднимать солдат в атаку. Это в фильмах показано, как дружно поднимаются солдаты за своим командиром: "За Родину! За Сталина" - а на самом деле всех их надо было выталкивать из окопов, в которых они замертво приросли к земле. И заградительные отряды появились не от доброй жизни, ибо бежали наши солдаты от врага, как только немцы начинали атаку или того еще хуже бросали оружие и срывали с себя знаки различия стоило паре немецких мотоциклистов оказаться в нашем тылу. Особенно такая практика была в первый год войны, когда целые армии, попадая в окружение, сдавались без боя, имея оружие, танки, артиллерию с полным боекомплектом.
Под Вязьмой мы с остатками своего подразделения пробивались к своим и напоролись на группу наших солдат, которые сидели на поле, без оружия и пагон. Стали спрашивать, почему они сидят, они отвечают, что их в плен взяли немцы, которые догнали на танкетке. Они приказали бросить на землю винтовки, по них танкеткой и помчались дальше, приказав дожидаться жандармерии, при этом сняв с их пилоток звездочки, чтобы доложить начальству сколько русских они взяли в плен.
Мы пристыдили таких защитников отчества, приказали взять винтовки в руки и идти с нами, но тут раздался чей-то голос:"Хватит командовать. Смотри, какой командир! Видали мы таких!"
- Кто сказал? - кинулся я на голос, но не нашел того паникера, ибо уже темнело.
На следующий день мы напоролись на засаду, и нам пришлось с боем прорываться дальше. В результате у нас оказались раненные, тяжело раненные солдаты. Мы понимали, они понимали, что вместе с ними нам не прорваться через линию фронта. Надо оставлять их здесь, решил совет. Уж лучше добейте нас, но не оставляйте на мучительную смерть или в плен к немцам. Рядом был хуторок, мы пошли попросить у местных жителей, чтобы раненные остались у них, но женщины дали нам по буханке хлеба и сказали, что никого не будут брать, ибо придут немцы и всех расстреляют. Мы ушли, оставив лежать наших раненных на поляне. Я до сих пор помню их молящие глаза: "Уж лучше пристрелите." Но рука не подымалась, а их глаза у меня всегда перед глазами. Какие тут могут быть воспоминания? При выходе из окружения меня тяжело ранили. Я полгода скитался по госпиталем, а потом уже был списан с армии, трудился в тылу. Вот такая она война. Давай выпьем, за тех, кто не пришел.
Петр налил полные рюмки и они не чокнувшись выпили.