Моя любовь Иришка. Повесть. Глава 2

   
  Глава 2.                Анатолий Статейнов.

               
                Татьяна

    
  Поскольку домой я вернулся рано, решил Антоновну не  беспокоить и  сготовить обед  у себя, посидеть в тиши с кружечкой чаю, обдумать сегодняшний день, успокоиться, причем как можно быстрей прийти в себя.  Меня уже завело, носило по кухне и горнице, то на месте крутило, к рабочему столу даже  подталкивало, но пальцы ручку не держали. Через минуту бросало к окошку: где там моя Ирочка.  Хоть привязывайся, не угомониться, того и гляди налечу головой на печь.
    Жгли и не давали покоя Иришкины глаза. Возьмешься картошку чистить – а перед глазами Иришка. Меня как в омут тянули к себе её глаз.  Наваждение. Не давали глаза ее  сосредоточиться на обеде, на картошке, так можно и руку себе  ножом  уцелить. Хватанешь по пальцам, чем потом  писать?
    Я подбегал к окошку и смотрел, не проходит ли Иринка, ведь хлеба, как и я, она утром  не купила, значит, ей придется вернуться в магазин. В любом случае она пройдет мимо моих окон, другой дороги нет. Я бы следом за ней в магазин, перебросились бы парочкой слов. Бывает, говорят, часто бывает. Встретились люди,  поговорили, а наутро в ЗАГС. С Иришкой так не получится, она ещё замужем,  но надежда у меня обзавестись семьей появилась. Эх как бы плясал на собственной свадьбе, всех гостей бы перецеловал от счастья. Только вот денег на свадьбу нет. И не будет.
   Даже на крышу бани залез, смотрел в свою щелочку, где она. Иринка? На своей привычной лужайке не лежала, солнечные ванны не принимала, во дворе не мелькала и в магазин не шла.
  - Почему? – задавал я себе вопрос.
   Ответа не было, только догадки. Видно, решала семейные проблемы. Чем они там с Васькой в доме занимались – тайна, но не спорили, это точно, шуму не слышно. Васька, если крикнет, воробьи на лету падают, бугай здоровый.  Такой и Иришку, и ещё двух соседок   за раз  поднимет. 
    - Ира, где ты, я хочу  видеть тебя, – стон  летал помимо моей воли и разума.
     Голова сама упала вниз, да не в добром месте. Где дырочка для подсматривания за Иришкой, доски не строганные. Вот я лбом их и погладил. Видно поцарапался. Провел рукой по лбу – кровь. Вся жизнь вот так прошла, с пустыми тарелочками на столе.   
   Сел на поперечную балку потолка, думаю.  Выходит,  я еще и сам не определился, что это за чувство, тяга к Иришке. Наворожено мне или пришла настоящая любовь? Так можно допрыгаться, что и в петлю потянет. Если ворожба, лучше всего сходить к бабе Прысе, она знает, как все повернуть в другую сторону, отшепчет. Бабушка на моей стороне.
      На этой неделе она с клюкой в руках наступала на Кокова, требовала, чтобы он не мордовал парня, то есть меня, а то эта клюка по нему походит, поправит норов.
-  Руки бы у тебя отсохли за такие слова, - орал на всю деревню несогласный  Коков, – нашла кого спасать. Лодыря. Раньше Троценко воровством  жил, теперь этот кукарекает. Тоже воровать пойдет, поселюга. Подумай дурными своими мозгами, почему он не собирается работать,  за ручку прячется? Вспомнишь меня потом, он тебя первую  подчистит. Украдет твою свинью и продаст на базаре! Руки-то у него воровские, посмотри, как он их раскрылечивает.
    Коков раскрыл ладонь  и махал ею, наподобие  веера, перед лицом  Прасковьи Ивановны.  Широкие его пальцы едва не влетели ей в глаза. Говорил он твердо и решительно, как печать ставил, ибо был уверен в черном цвете моей души.
   -   Еще тот проходимец, на себе всю свинью на уярский базар отнесет. Он быстренько управится, зато десять тысяч в кармане. А у тебя что – одни убытки. Вот тебе спасибо за то, что кормила недотепу. Попомнишь мою правду, потом  согласишься, да поздно будет, съедят твою свинью чужие люди.  Гони его быстрей из дому, к калитке  не подпускай.  Украдет Марию, как пить дать украдет, и концов не найдешь. Они сейчас умеют так утащить, ни следочка. Украдет ночью, а утром придет супу попросит, заодно высмотрит, что бы ему еще слямзить. Не корми  заразу. Пусть бумагу да ручки ест, он их каждый месяц покупает?
     - Толик не такой, он пишет книги, он  с грамотой, - упиралась бабушка, - а вот ты - приметный.  Кто в прошлом году двух гусят моих к тебе во двор загнал? Тоже Толик? Так бы и пропали, хорошо гусыня учуяла их и пошла к тебе во двор искать. Она и вывела лапочек на божий свет. Будь гусыня чуть послабже  умом, не видать бы мне  выводка. Хитро все смикитил. Какой сам, таким и Толика хочешь показать? Не получится. Когда ему воровать, он день и ночь за столом.
    - И гусыня у тебя дура, и ты  не лучше, - заходил в негодовании Коков, - распустила птицу, вот она и разбежалась по крапиве да по дворам. Меньше спать надо, за гусятами смотреть. Если завела птицу, получила выводок, следи, не давай разбегаться. 
    Бабушка не отступила от своей правды, так и махала клюкой над головой Кокова, пока он не повернул в пяту и не исчез за калиткой своего двора. Выхода у Кокова не было, клюка могла запросто на шею опуститься.
   - Умный, -  надевала бабушка петелечки на доводы Кокова, -  справедливый если, а чё ж твои куры мою завалинку в пыль разнесли? Носятся по деревне, как некормленые. Возьму полено и посшибаю им бошки. Вон они, опять в моей завалинке, подроют дом, при всех говорю, подроют. Закопались в пыли, только головы торчат.  Попрошу у Чуркина ружье, бабахну, тогда узнаешь, почем курятина на базаре.
    Кокова трясло от несправедливой обиды.
   - Твоя Мария с выводком все лето траву у моего палисадника выкашивает, и не подавятся, – выглядывал он из калитки и тряс указательным пальцем в сторону соседки, - я еще ни разу ни ей, ни поросятам твоим любимым не всадил бича. А мог бы и в сельсовет жалобу пульнуть за недогляд за животными. Молчу - старая женщина, простить надо.
   Егорыч опять выкатился на улицу, чтобы правду его люди слышали.
  - А она раскрылетилась, кур вспомнила. Курица - птица свободная, за нее не штрафуют. А вот тебе за свиноматку с выводком пришлепают гвоздик в одно место, заплатишь административный штраф. Докаркаешься, отнесу заяву в сельский совет. Там по закону спросят. Посади Марию в хлев, пусть она там хрюкает, а не роет улицу. Там, где Мария с выводком прошла, трава вся в лохмотьях. Мы за красоту улицы боремся, а ты Марию на красоте пасешь. Где же наша умница Танька, пусть вызовет тебя на комиссию. Некогда ей сейчас, к этому поселюге зачастила. Встречу ему с односельчанами готовит.  Может, тоже кормить его будет?  Или заставит сход проголосовать, чтобы мы все его на содержание взяли. Дожили, лодырей как зеницу ока бережем.
  Да бог с ним, с Коковым, я уже привык не обращать на его крики внимания, важнее в душе своей разобраться, заставить себя быть мужиком, а не невротиком. Если это любовь, почему в пятьдесят, а не лет эдак на тридцать раньше?
     - Почему, почему, – ответил мне на вопрос мой же голос прямо из сердца, - сейчас   влюбился, а не в тридцать. Вот и все, что тут кого-то спрашивать. В один день и в один год все разом не  влюбляются.
    Дурная у меня привычка, задавать вопросы, на которые нет и не будет ответа. Не надо искать сложности в простом. Не ворожба тут, не наговоры чьи-то,  старость моя теряет ум. Какая любовь? В пятьдесят лет к тридцатилетней. Матери двоих детей от разных мужей. Дети вырастут до поножовщине дойдет!  Пойдут правду искать, подумают, что это я их отцов лишил.
   - Садись за стол, - приказал я себе, - и не занимайся дурным делом. Выкинь из головы всех Иришек. Пятьдесят лет без них прожил и еще столько же можно протянуть. Пиши и пиши.
    Рассуждать легко, а  в Иришкину сторону тянет и тянет. Кончил отдавать сам себе приказы и засмеялся: опять стою у окна и смотрю, не идет ли в  магазин Иришка. Интересно, интересно, как  они сегодня собираются без хлеба жить. На что у нас Катька Марина экономная и то своему инженеру каждый день по булке хлеба покупает. У ней все но нормам. Положено человеку в день триста грамм хлеба – получи. Но больше, ни-ни. Хоть с  топором  на её иди. Иришка-то, чем лучше Катьки. Вся миленькая такая, теплая, добрая. Такую возьмешь на руки и только сил прибавится.  Целый день можно  её носить  без устали. Попробуй Катю, поноси, все равно, что из змеи галстук на шею завязать.
   Хлопнул на стекле комара. Залетел, писклявый, не убить, так  всю ночь жужжать будет, спать не даст. Кувыркался бы сейчас по улице Кукуль, и ему бы врезал, на счастье, чтобы умнее стал. И еще Оглоблину надо подвесить, оба они ягодки с кислятиной. Пусть вся деревня знает, Толик обид в свою сторону не прощает. Я за Иришку и Кокову правду-матку врежу.
    Егорыч  хитрый, хотел из-за сети меня на оброк посадить, чтобы с каждого улова я половину рыбы ему отдавал. Это значит, что сеть моей никогда и не была.  В моем дворе он развешивал ее как хозяин  сети, почему сегодня претензии ко мне? Ты сам вешал ее посреди двора перед всеми людьми, чтобы показать соседям – сеть целая. А если это вострохлюй, то есть я, порвет её на рыбалке, и отвечать за нее мне. Там и Сашка Вербицкий был с клеткой, а в клетке у него сидела голубка.
     Если она еще жива, то и она все видела, она может быть свидетелем, хотя бы формальным, чтобы картину происшествия воссоздать. Вот Сашка с клеткой, вот тут сеть висела, там Коков стоял, а в стороне Святослав Викторович.  Он благородно так входит, кивнул всем легким движением головы, чуть заметным, но мы-то видим, что здоровается. Санька  Вербицкий аж голову вперед выдвинул, улыбка на лице, так и мазнул по всем счастливым взглядом..
  - Здравствуйте, Святослав Викторович. А мы вот сеть Николая Егоровича собрались посмотреть. Лодку купили, а сети не было. У Егорыча купим.
     Ему бы, дураку, Саньке, обернуться.  За Святославом Викторовичем  хряк Князь перся. Чучело деревенское. В грязи весь, в репьях, рыло заспанное.  В лопухи его потянуло, полежать в одиночестве. Вчера ему трех молодых свинок приводили. Утешился, устал. Поспать в тенечке захотелось, силы восстановить. С этого момента и пошел у нас полный разрыв с Егорычем. .
   Для начала, чтобы успокоиться, отправился я по утреннему маршруту, все в тот же  магазин - хлеба-то из-за Иришки утром  не купил.  По случаю полуденного времени продавщица, она же бывшая колхозная  кассирша Марфута Червоненко, зевала за прилавком. Кому охота сидеть одной, в ее-то годы! Себя показывать  надо, на ребят смотреть, улыбаться им и дразнить задорной  улыбкой - любимое занятие продавщицы. Тут Марфутка запросто может стать чемпионом мира. Мне кажется, уже стала. Кому просто улыбнется, кому с присядочкой, кому подмигнет. Ее учить не надо, сама знает, как. Всех  жалеет и любит, а каждый верит, что она  выделяет только его.  Но слухи о ее горячей любви ползут и ползут по деревне.  Замуж её ни кто из татьяновцев сроду не возьмет.
   Марфута поворачивалась к зеркалу, приглаживала выпавшую  прядь волос, снова зевала. На меня посмотрела как на залетевшую в магазин муху.
  Мне показалось, Марфута только делала вид, что смотрится в зеркало, ничего  она там не видела, а в мыслях была на каком-то очередном курорте. Марфута не меняется. Кто бы и о чем бы с ней ни говорил, все кончается воспоминаниями  о курорте. Ах да ох, сколько ей было внимания и приглашений. Других тем для разговора она не признает.
   - Один мужчина у нас отдыхал с Алтая, бывший военный. Высокий такой, стройный, здоровый-здоровый. По две девки на каждом плече умостятся. Он мне так и говорил: Марфута, поедем со мной на Алтай. Я живу один, квартира большая, можешь навсегда остаться. Между прочим,  майор, да раненый куда-то, он только в любви признался и  быстро уехал. Срок  путевки кончился. Жалко, пообщались бы, поговорили о его службе. С военными так интересно…
  - Что же ты за ним не дернулась, если приглашал? - с ехидцей спрашивают ее девки-одногодки. – Или он тебя не звал,  ты только счас придумала  приглашение, забыла, как все на самом деле случилось? Может, он к тебе и не подходил? На курорте не только мужики, но и бабы. Баб так ещё и больше.  Может, он соседке твоей подмигивал?
  - Мне пока торопиться некуда. Поживу одна, посмотрю. Женихов как мух, надо выбрать такого, чтобы сердцу был мил. Зарабатывал, чтобы прилично и уважал меня, – Марфута склонила голову так, будто на нее прямо сейчас должно посыпаться  уважение, – в моей будущей семье всегда должны быть мир и согласие. Муж должен быть идеальным со всех сторон.
  - Где ты наткнешься на такого, - ехидничала Катя Марина, - может, во сне? Если это правда, могла бы адрес взять у своего майора. Письма бы ему сейчас писала, в гости пригласила к себе. Алтай ведь рядом,  поезд напрямую ходит, мог бы и прилететь, голубок твой. С остановки прямо в магазин, тут бы мы  тебя и просватали.  Скорее всего, он тебя и не запомнил, встретились, поздоровались и разлетелись. А может быть, ты его фотографию в вагоне у кого-то видела?
   - За инженера-простушку, как некоторые, я никогда не пойду, - с не менее тонкой  издевкой  ответила ей Марфута. – Чтобы вся деревня смеялась, как над тобой. Избави бог, одна я все равно не останусь. Пока есть выбор, покопаюсь.
    - Тогда живи с майором, который неизвестно в какое место раненый.
    - У некоторых мужья с детства в голову  ушибленные, так и остались простыми инженерами,  – опять  с опережением ударила Марфута Катьку своей правдой. – Ничего, живут, даже хвалятся.  Хотя хвалиться-то нечем.  Татьяновка в голове у инженера, ветер беспрестанный. Гогочет как гусак на улице, вот и все его успехи. Что он тебе на день рождения дарит, машину или вертолет?
   Поскольку народу на спор собралось немало, Марфута тут же сообщила всем:
   - Носовой платочек он ей дарит или зубную пасту. Больше заработать не может.
   Марфуте двадцать пять, все ее знают в деревне, но к сердцу  близко не принимают. Не любит деревня Марфуту. Гордая, что ли. Даже Александр Сергеевич, молодой  татьяновский инженер, Катьки Мариной, Бабы Яги деревенской,  муж, на дух ее не переносит.  Пройдет мимо него Марфута, он тут же крутит пальцем у виска вслед ей, дура, мол, самая настоящая, с завихрениями продавщица. Может, обижается, что она его простушкой зовет.
    Марфута не дура.  Я это хоть на каком суде докажу. Девка, что надо.  Высокая, выше Иришки, стройненькая. Свои женские достоинства подчеркивает обтягивающими брюками и кофточками, которые на плечах начинаются и на этих же плечах кончаются, ниже не идут. Прическа короткая, волосы черные,  гладкие. Но одна прядь, как пивом намоченная, торчит и торчит вверх. Что Марфута только ни делает, уложить эту куделю не удается.
    Девки деревенские говорят, что это рогом ее бог наградил, но я в эти сплетни не полезу. Который парень с головой, тот раньше  поймет, бодливая или нет жена будет.
     Но и Марфута не глупая, уже тысячи вариантов прокрутила, как беспокойную прядь угомонить. И обязательно у нее что-нибудь получится. Может, розочку на месте этого вихра навяжет. Молодая все-таки, хочется идеально выглядеть. Марфута у нас близка к идеалу. Я когда-нибудь ее  имя в своих рассказах упомяну.
   Сама себя она называет моделью. Не знаю, что это такое, скорее всего, означает красавица.  Марфута в деревню это слово с какого-то курорта привезла, поэтому у кассирши  даже появилось деревенское прозвище -  Модель.
   - Может, будем ее звать борделью? - гогочет у конторы Александр Сергеевич. - Звучит весело и к правде ближе.
   - А тебя дурделью, -  не остается в долгу Марфута, - не случайно пуделем назвали. Всех бы ты укусил, да зубы маленькие, вреда не принесешь. Потому только  лаешь без толку, а никто тебя не боится. Это какой же нужно быть Кате мужественной женщиной, чтобы за тебя замуж пойти. Видно, ни кто её больше не брал. На мой бы взгляд, лучше ей в монастыре осесть. Там хоть питание трехразовое и простыни чистые. А ты и на хлеб вряд ли заработаешь. Катька кормит?
   Языкастая Марфутка, так извозит в своих репликах, неделю отмываться надо. Кому-то, конечно, она говорит ласковые слова, но я их ни разу не слышал. Всем недовольна, всё для неё не так. Деревенских парней и молодых мужиков зовет недоделками.   
  На всякий случай бабы деревенские стараются своих мужиков держать подальше от Марфуты и даже папиросы  любимым  ходят покупать в магазин сами. Опасно оставлять их один на один с Марфутой. Какая же она дура, если к ней как магнитом тянет слабых на женщин мужиков. А у нас в деревне почти все мужики не избежали этой слабости, кроме брата моего двоюродного, Святослава Викторовича.
     Но у него работа такая, на виду все время, лишнего шага в сторону не сделаешь. Потому он  выходные дни вечно один сидит на скамеечке, у дома своего отца и матери. Только полено рядом обязательно положит, кошку Рину сторожит или деревенского племенника Князя.
    Грязная тварина, Князь, и у дома Заковряшиных  любит на травке полежать, понежиться. Вернее любил, Святослав Викторович его отворожил.. Это я только обещаю, а брат мой сразу хряку синячок поленом на бок посадил. Завизжал племенник, как кипятком ошпаренный, это ему не с шестимесячными свинками общаться, как носорог полетел к своему дому. Святослав Викторович полено подобрал, снова рядом с собой положил и дальше думу о судьбе России думает. За все это лето Князь к дому Заковряшиных ни разу не подходил. А кособочился он после этого случая недели две, видать, полено хорошо прилипло, так ему и надо.
  Кто бы что ни говорил, быть моему брату главой города Зеленогорска, быть. Решительный человек, способный к анализу, самоотдаче. Перехитрил же Князя, и Рину воспитал, и Васьки Шишкина петух Хрущев интеллигентом  при виде Святослава Викторовича стал. Не орет с утра пораньше «кукареку», а тихо так, по-домашнему колготится: ко-ко-ко. Увидит Святослава Викторовича: опять ко - ко, ко - ко. Усвоил науку вежливого общения с людьми. За бабами деревенскими гонялся, норовил клюнуть в лодыжечку. Теперь перестал.  Вот что значит приезд интеллигентного человека в нашу Тьмутаракань. Если зашел Святослав Викторович в клуб, сразу тишина. 
     Мне кажется, только таким поленом и можно вернуть живые мысли в голову Марфутки. Прости, господи, за несдержанность.  На деревню кассирша  смотрит свысока, как бы поднимая собственное мнение, что на  нашей  улице она случайный человек. И с нами, непросвещенными и неотесанными, живет только из-за  какой-то острой необходимости. К ней даже Юра Заковряшин не подходил с предложением написать портрет. Стесняется. А это уже показатель, Юрка ни одной молодой женщины в деревне  не пропустил, всех рисовал. Ходок, да еще какой. Но тут у него осечка, Марфута за портреты никого к себе в гости не зовет. Скучно ей с нами.
  Вот и сейчас  Марфута молча подала булку хлеба  и сдачу, зевнула и забыла про меня. Скорее всего, поплыла мыслями на какой-то курорт. А когда я уже повернулся к двери, неожиданно засмеялась:
  - Правда, что писателям платят миллионные гонорары? Татьяна с Ниной Афанасьевной клянутся, что теперь вы будете самым богатым в деревне. Перспективный жених, хоть и старый совсем. Да Таньке что ваша старость, ей деньги  нужны, девчат учить надо. Пугает  меня у прилавка, какие они будут образованные да счастливые, дескать, не то что я. А тут как ветер повернет, он может совсем в другую сторону дуть. Не в ту, которую  Татьяна хочет. В жизни трудно что-то предсказывать.
    - Ты что, Марфута, – растерялся я и чуть не выронил булку хлеба, - какие гонорары? Среди писателей не было и нет богатых, одна нищета. Если это настоящие писатели. А старость свадьбе не помеха,  я же  ни кого не сватаю. Сам понимаю разницу в возрасте.  И к Таньке пока сватов не засылал. Скорее всего, этого и не случится. Мои года – мои печали, мне ли женихаться?
  Поняв, что немножко зарапортовался, я тут же шагнул через порог. Меня же никто не заставляет и не просит  говорить за всех писателей. Да и сам я, скорее всего, еще не писатель. Может, и никогда не стану им, хотя писать буду до конца своих дней. Ручка – это зараза. Если прицепилась - не  отбросишь..
   - Смотрите, Анатолий Петрович, - выдала мне чужую тайну Марфута, – а то наши перестарки охомутают. Если Нина Афанасьевна возьмется за  дело, мигом  решит. А на меня не обижайтесь. Я люблю здоровых, крепких мужиков. Меня писатели не прельщают, тем более в возрасте. Какой интерес взять старика  под руку и пройтись с ним по курорту? Народ пугать? Мне нужен достойный меня мужчина.
 Марфута поглядела на одно и второе свое плечо. Чуть заметно смахнула невидимую пыль с кофты на груди. Показалось, что она сейчас приподнимется и  будет как царица  магазин  свой осматривать. Но стимула к этому не было и руки её снова упали на колени. Нет рядом с ней достойного мужчины. И хоть плач, не появляется.   
    Разве я не прав? Женщину с такими мыслями только поленом лечить или бичом. Выше бога себя ставит. Она же не только меня, а многих наших мужиков жгучими  угольками угощает.
    - Я люблю высоких, спортсменов, чтобы плечи как у быка. – фантазировала Марфута. -  Посмотрю на деревенских ухажеров – пескари. Такая скука кругом, словно душу на лед уронила. И она мерзнет, мерзнет. Иногда хочется подойти к магазину и сжечь его. И всю деревню вместе с этим  магазином, чтобы вырваться отсюда, пожить с удовольствием.
   - Так ты возьми да поезжай подальше. 
   - Куда, в городе такие деньги нужны. Квартиру снимать, питаться из магазина. Я уже пробовала, только на месяц маминых денег и хватило. Вернулась. Не так жизнь идет, как хочется! Кружу как по болоту. Перед  глазами  грязь,  суета, писк комариный.  А меня к настоящей жизни тянет. Где дорогие машины, рестораны, высокие женихи. Года-то идут, потом поздно будет.
   Я ничего не ответил, но заметку себе черкнул. Такой у кассирши характер, кому-то сделать плохо. Видно, решила нас с  Татьяной поссорить, а ссориться нам нельзя. Татьяна организует мне первую встречу с читателями. Да еще и заметку потом напишет в районную газету, расскажет об этой встрече. Брат мой Святослав Викторович заметку прочитает, дядя Виктор Абрамыч. Вот и создастся мнение, что я талантливый человек. А это значит, другие журналы будут просить у меня рассказы печатать.
   Отталкивать  Татьяну от себя никак нельзя, но и сближаться тоже, тут Марфута права. Охомутают.
 - А что вы стали на Иришку смотреть? -  засмеялась Марфутка, видно окончательно проснулась. -  Она замужняя, да муж такой грозный.  Хоть и плотник, а здоровье как у бугая.
 - Ни куда я не смотрю, ни на плотника, ни на Иришку, - пришлось быстрей дуть из магазина, подальше от Марфутки. Вон она какая, Марфутка, все видит и знает.
   Дома я вплотную занялся обедом. Нарвал в огороде зеленого горошка в стручках,  вылущил из стручков горошек. Сварил картошечки, добавил в нее горох, укроп, луковицу, полил маслицем, и получился вкусный и сытный   салат.
   Ем, а перед глазами улыбка Иришки. Кажется, будто она  рядом сидит, в своем роскошном белом платье, насквозь просвечивающемся. За одним столом мы! Вроде сейчас ложку в сторону, обниму ее и поцелую в эти притягивающие глаза. Даже слышу, как дышит она рядом. Напряженно, ожидающе. И мне сладко-сладко от ее дыхания. Если есть на земле рай, он обязательно возле Иришки. Не  возле Катьки Мариной, эта другого гнезда птичка, такая если запоет, до обморока недалеко. С Катькой мне не по пути, не суждено ей стать женой писателя.  Так и останется за инженером.  В Иришкиных глаз рай. И голосок у неё нежный, нежный. Вот куда бы мне пристыть на веки вечные.
     Поплыл я в мыслях, как по речке на лодочке. Вдруг визг свинячий, собачий лай во дворе.  Выскочил на шум. Оказывается собачонка Лиза,  гнала по улице Князя и прямо в мой двор.  А бит он уже бы тут, не раз бит, упирался. Пришлось схватить метлу, пульнуть в Лизу, промахнулся.  Но Лиза хватанула к себе домой, а Князь в другую сторону. Препаскуднейшая собачонка у Генки Кутина. Она любого счастливого  вернет в серость будней.
    Вернулся, только за ложку, а Иришка сидит напротив, улыбается. Тряхнул головой - никого, один за столом. Наваждение. Пока жую, задумаюсь,  она опять  рядом. Протяну руки – никого. Хоть беги к Нине Афанасьевне за святой водой. Так ее теперь уже нет, наверное. Они с  Татьяной все переулки в деревне освятили. Даже тот, по которому в деревне уже лет двадцать никто не ходит, только куры Егорыча, да еще Бондарева корова, если из стада пораньше вырвется. Вот  блудня так блудня.
    Видно, домовой меня крутит, больше некому. Баба Прыся говорит, что он в моем доме еще от Малюковых остался и теперь уже не уйдет из дому никогда. Это и хорошо, с домовым всегда надежней, он от любой беды спасет.
  - Чтобы узнать, есть в доме домовой или нет, - учит меня соседка, -  занеси в красный угол мешок шерсти, поставь его на пол  и скажи: домой, домовой, почеши шерсть. Если утром встанешь, а мешок упал - домовой уронил, в шерсти катался. Я всегда так делала, ни разу не ошиблась. 
  - Меня еще мама этому научила, - гордится баба Прыся своими способностями.
    - А красный угол  в доме где?
    - В горнице, в том углу, который на восход направлен.  Можно и на заход, если с запада у тебя окна есть. Красный угол должен быть светлым. На него люди и молились раньше.
    - А если стоит мешок с шерстью утром, тогда что?
   - Значит или домового нет, или он на тебя обиженный, - баба Прыся рассказывала так, будто она не далее как вчера видела домового. – Тут, Толик, сразу его задобри. Поставь рядом с мешком шерсти полстопки водки и кусочек хлеба. Утром опять гляди – если водки в стопке меньше, значит, домовой любит тебя. А если он на тебя обижен, водка с хлебом целые – бери веник и весь сор из дома вымети, только никогда  не поворачивайся к окну спиной. Спина всегда должна смотреть на  дверь. Иди назад спиной, а голову поворачивать можно, но только через правое плечо. Вымел все, вытащил сор, сразу ему скажи: чисто, заходи. И домовой вернется.
   -  Или идешь в баню, позови его с собой, – продолжала она рассказывать про странные привычки домового. -  В полночь нужно идти. Пришел, раздевайся, пару поддай и свет туши, а сам  расстели полотенце на лавочке или полке и смотри на него. Там обязательно домового глаза проявятся.  Тут у него и спрашивай, к худу или к добру,  Затаись и  он тебе ответит. Домовой он безвредный, а судьбу твою видит.
  - Как?
  - Очень просто. Если к худу – услышишь ху-у- у. А к добру – значит тихо-тихо станет в бане. Как в лесу после дождя.  Ты почувствуешь, что ждет тебя что-то хорошее в жизни.  Ложись на полок и свет не включай. Добро в тебя само войдет.
  Философия тут есть. Сначала за тебя решает кто-то там, на небе.  Если ты покажешь себя, какая-то удача придет. Я вспомнил бабушкины рассказы и улыбнулся. У меня в доме ни мешка шерсти, ни водки. Живет домовой или нет, так никогда и не узнаю. Но случается, как сейчас, окрикивает кто-то меня. Неужели и домовой против того, чтобы  я влюбился в Иришку? Странно все, какое он имеет право вмешиваться в мою личную жизнь. Судьбу людям пишет не домовой, а бог. Домовой, как и я, должен исполнять его волю. Да и не узнаю я никогда про домового. Водка водкой, а хлеб мыши сразу утащат. Не уследишь,  подумать можно, что не мыши съели хлеб, а соседушка  домовой. Зачем ему хлеб, он ведь существо без телесое.  Тем более водка, она ему на дух не нужна. Он же не Сашка Вербицкий.
  Из-под печки вылезла Рина, не дала довести мысль до логического завершения. Замяукала, поесть, бедненькая, захотела. Похудевшая, шерсть взъерошенная. Уж она-то сейчас копия домового, только в кошачьем обличье. Глаза запавшие, желтые – истинно домовой.
      Заглянул в подпечье, точно – окотилась. На тряпке, заранее расстеленной мною, четыре котенка. Два похожи на  белого Чуркина кота, а два – вылитый серый с двумя пятнышками на лбу.  Это самый  невоспитанный  у Петра Васильевича кот. Усядется на конец крыши после любви с Риной и воет от удовольствия до утра.  На него в первую очередь нужно Кокова ружье, но Кокову патронов жалко. А серый, с двумя белыми пятнышками на лбу, истинный нехристь, пузырится, что он самый сильный и желанный в околотке. Проучить бы его не мешало, сбить спесь.
    Я посмотрю-посмотрю да как-нибудь подкараулю и запущу в него поленом, только чтобы Антоновна не видела. Для нее он умница и сама нежность. Паразит это, а не кот. Ложное мнение создал о себе у Антоновны.  А еще лучше капкан на него поставить. Он ведь и на мою крышу вспархивает, все время по одному и тому же углу. Будет аспиду в капкане баня, пока я его не выпущу.
    Нет, с капканом дело не пройдет, услышит его вой Мария Антоновна, прибежит спасать наглеца. Сразу поймет, кто его обидел. Лучше всего полено, раз - и получит ловелас по спине. Он тогда мой дом за три версты обходить  научится. Глядишь, и Рина будет реже приносить котят.
   Возьму на вооружение опыт Святослава Викторовича. Он одним поленом почти всю деревню по стойке смирно поставил. Сашка Вербицкий во время приезда Святослава Викторовича обходит его стороной и правильно делает. Не любит Святослав Викторович Сашку за безделье.  А разговоры  Сашкины о новой породе голубей под названием Вербицкая на дух не принимает. Думается, Сашка правильно опасается, прилетит когда-нибудь полено в его пустую голову. Скорее всего, это случится, когда Святослав Викторович главой города Зеленогорска станет. С этого момента у него полная свобода действий. К большой работе готов Святослав Викторович, как  Иосиф Виссарионович.  Сначала в Татьяновке порядок навел, без единого крика. Упаси бог  ему крикнуть  клубе.  Ползала сразу бы лежали в обмороке. Кое-кто и не отошел бы.  Так и унесли бы в Большие березы. Кладбище у нас в Татьяновке так зовут.   
     Я тоже, как Сашка, сожмусь в комочек и мимо Святослава Викторовича зайчиком, зайчиком. Улыбаюсь. Улыбаюсь брату, но плечи хорошо чувствуют, в любой момент полено может их благословить.
  Такие непослушные жители деревни, как Рина, Князь, Федора Ивановича Ванина петух Хрущев, обегают дом Заковряшина огородами. Особенно Князь выдрессировался. Он с визгом и оглядками метелит в собственный  двор по прямой линии, если увидел Святослава Викторовича. Научился, мерзопакостный,  порядку и правде. Это тебе не над моей жалостью издеваться.
   Котята голенькие, слепые, видно, напились молока, согрелись под матерью и сопят целый день. Куда их деть? Предложить Кокову, у него одного в деревне кошки нет?
   Рина съела банку кильки, вылизала ее до блеска и снова под печь, к детям. Греть и кормить их надо. Что с ней делать, с этой Риной. Дней пять пройдет, опять наладится на крышу. Прав Коков, перепушить нужно Чуркиных котов, научить их уважать Рину. С другой стороны, не будет Чуркиных котов, она  пойдет по деревне и найдет себе  в другом конце улицы ухаря. Для кошачьей любви километр-другой не крюк. Приведет какого-нибудь бродягу, он будет всю ночь на моей крыше петь. Не  в котах беда, в Рине, попробуй её перевоспитай.   У меня пока ничего не получается. Вон Васька из ходоков ходок. Его же Ирка тоже воспитывает, ничего не получается. Как щупал, так и щупает чужих баб.
   Рина раз сходит на другой конец деревни, приведет к себе на крышу избранника, потом они всем кошачьим рассадником к нам переселятся. Ночью не заснешь, ружья-то у меня нет. А то еще драку учинят с Чуркиными котами, пойдет междоусобица, вой на всю улицу. Эх, Рина, Рина.  Хоть как крути, все выпячивается на Рину.  Чуркины коты тут ни при чем. К ним пришли гости на крышу, они приветливо гостей встретили. Надо Рину убеждать бросать распутство.  Как это сделать, ни кто не знает. И нет от этого лекарства.
    Рина была и останется  Риной, блуд – это у нее природные женские увлечения. Тоже нужные, как без потомства. Мир должен воспроизводить себя, это законы божьи. Раньше у славян был бог Род, и слова родня, роды от него пошли. Если бог Род дал людям правило рожать и плодиться, тогда о чем новом тут может сказать человек. Иришка ещё не родилась, а в её судьбу уже были записаны три мужа. Может её ряд мужей длинней спланирован. Хорошо бы небу и меня туда записать.
 Судить Рину легко, большого ума не надо, а  себя заставить писать труднее. Иногда просто не получается.
   После еды прилег на диван, нервы помолодить, глаза сомкнулись минут на пятнадцать, хватило, чтобы взбодриться, отогнать ненужные мысли  и сразу  к столу.
    Но  неудачно сел, не пошли строчки, путаные мысли в голове. Глаза Иринки не давали покоя. Можно было сейчас сходить к ней. Через огород  близко, и никто не видит. Но там Васька, плотник деревенский.  Этот не Коков, сразу наставит таких  синяков, никакой встречи с читателями не будет. Вот кого бы в капкан загнать. А что, не так уж и плохо капканчик в дело пустить. Только продумать все нужно, обмозговать. Пусть посидит в капкане, поворошит свое поведение.  Рискованно для меня, надо так все делать, чтобы никто не узнал, что это я капкан поставил.  Пульнуть шептуна в магазине, что это Кольки Власа капкан.  Он каждое лето в своем огороде зайцев на капканы ловит.   
    Решил подождать до завтрашнего утра. Завтра Василий уедет и уже насовсем. Он в Рыбном нашел себе по душе какую-то маляршу и всем рассказывает, что так сильно  еще не влюблялся ни разу. Может быть. Мне эта любовь как находка. Может случиться, что навсегда исчезнет из деревни этот олух. Значит Иришка моя. Она с радостью перейдет в мой дом. Только ворота надо подделать, а то Танька ещё и на Иришку  частушку напишет. Где вот только денег взять.
   Пора бы  подумать Ваське, о какой любви речь, ему сорок уже. Блуд и разврат это, а не любовь. Годы солидные подошли, время быть внимательней к людям. Три жены уже бросил, четвертую мучает.  Иришка страдает по нему, сохнет на глазах, а этому бездушному хоть бы что. Ему новые Иришкины морщины душу не трогают. 
    Не человек Васька, камень. Без тепла к женщине, Чуркин кот самый настоящий. Не тот, который   белый, а серый увалень. Его тоже не мешало бы проучить, Ваську,  Коковым ружьем. Или подкрасться сзади и по спине жердиной. Я поймал себя на мысли, что готов прямо сейчас пойти к Ваське, измесить его жердиной так, чтобы живого места на теле не осталось. Только как потише подкрасться к нему.  Не дай бог Васька раньше обернется, всю эту жердь о мои руки соломинки истаскает.
    Одернул ненужное возбуждение, почему я стал говорить Коковым языком. И сам перед собой развел руки: с кем поведешься, от того и наберешься. Сделаю  рогатку, спрячусь в крапиве, пусть ему прилетит камешек по спине, пусть почешется. Это за Иринку, за муки ее. За то, что жизнь мою обесцветил. Буду стрелять по нему из рогатки, пока камешки не кончатся. До последнего. Цветной станет от синяков. А потом встать, закричать чтобы небо упало и с кулаками на него, в атаку. Смертельный бой  пойдет в той крапиве. Но стоит рисковать жизнью из-за Иринки, она достойна быть женой писателя. Ей нужно помочь спастись от пут плотника.
  Не могу сосредоточиться на рассказе, одна Иришка  в голове. Разозлился, решил перехитрить восторги, записать  увиденное и услышанное за эти два дня в дневник. Дневник я веду уже лет двадцать пять. Там у меня все записано, что и когда видел, с кем говорил. Пока сохранил на бумаге сегодняшний день, пришло вдохновение. Бросил дневник и взялся за рассказ о Марии Антоновне.  Правда, к этому времени солнце уже пошло на закат, и на крыльце бойко застучали каблучки  Татьяны.
   Крепкая женщина  Татьяна, такой вес, а  легко, даже воздушно  порхает по деревне. Не зря, неспроста Юрка Заковряшин рисовал  портреты  Тани у нее дома. Юрка тоже, как серый Чуркин кот, за версту чует, где сладкое.  А Танька сразу соглашается на портреты, как ей, одинокой, без портретов жить?.
     Дома у нее тихо и спокойно. Девки  Тани учиться уехали, она одна в хоромах, вот Юрка и создавал шедевры. Никто не мешал художнику творить. Но это мои догадки, никаких сплетен о их встречах в деревне нет. Нина Афанасьевна не дает им появиться, горой стоит за свою идейную подругу. А без благословения Нины Афанасьевны в Татьяновке даже петухи не поют. Петух Хрущев и тот  на неё всегда поворачивался. Понимает пропастина, что такое деревенское начальство.  Не хочется ему  в суп, ещё бы с годик побегал за молодыми курицами. Только вряд ли это получится. Постарел Хрущев, нынче у Федора Ивановича Ванина только две курицы сели на яйца, да и то это  соседних  петухов работа.
   Татьяна явилась не с пустыми руками.  Принесла бутылку красного вина, видно, забыла, что я совсем не пью. Даже если бы и появилось желание, желудок не даст выпить. Так прижмет от спиртного, хоть на стенки бросайся.
  - Давай, Толя, обмоем твою удачу, - раскраснелась она от быстрой ходьбы, - добился ты своего, стал известным писателем. Это говорит о тебе как о целеустремленном человеке, настойчивом, решительном.  Николай Егорович Коков считает, что ты от работы отлыниваешь,  когда за ручку берешься. А видишь, как получилось, тебя печатать стали. Может, еще так закрутится, что о тебе страна говорить будет.
   - Спасибо на добром слове, но не пью, - виноватился я, – нет у меня такой возможности. Здоровье рамки поставило – нельзя пить и курить. Я уже и привык, не тянет ни к сигаретам, ни к водке.
   - Я знаю, но тут такой случай. Надо. Твоя удача – деревне радость. Сейчас в Татьяновке только об этом и разговоров. Ты всем доказал, что занимаешься своим делом.
  - И Кокову? - засмеялся я.
  - И Коков тебя признает, -  согласилась  Таня.  - Никуда не денется. Нина Афанасьевна считает, все его крики в твой адрес нужно прекратить. Я только сейчас от неё. Все обговорили.  Пригласим его в сельский совет, побеседуем. Хватит дурака строить. Человек стал самым известным в районе, а тут каждый день крик из-за сети. Если что, пригласим на комиссию по законности и порядку. У этой комиссии прав много. Штраф выписать запросто.
   Из своей сумки  Татьяна достала два яблока,  два бутерброда с сыром и две вкуснейшие на вид булочки. Это, очевидно, к чаю. По- хозяйски выставила все это на стол.  Пришлось идти на кухню, заранее ставить чайник на плитку. Пока он закипал, мы уселись друг против друга за столом, улыбались. Я спросил про ногу, сильно ли болит? Татьяна задрала юбку выше чем положено на метр, показала, что все в порядке, сменила тему.
   Татьяна сразу взяла разговор в свои руки.
   - Не надоело тебе одному куковать в этой избушке? Варить да парить самому. Не мужское это дело стоять у печки, бабская работа. Тебе сейчас нужно делом заниматься, больше писать.  Пока пошла такая струя, печатать стали.
  Во как, решила сама за себя засватать, без помощников. Я вспомнил улыбку Иришки, ее узенькие плечи, теплую руку, мысленно снова утонул в ее глазах и спасаться от этого  погружения не собирался.  Я бы сейчас как обнял ее за плечи, так  и держал  в руках всю ночь. Милая Иришка, приди ко мне сегодня хотя бы во сне. Я обниму тебя и всю ночь буду говорить какие-то глупости. Поверь мне Ирина, я стану писателем.  Тебя, как жену писателя, будет знать весь мир.
   Тут я  честно признался  Татьяне: надоело терять время в бобылях! О Марфуткином предупреждении не подумал. А зря, ответ гостья поняла по-своему.
 - И мне прокисло одной у окошка дни коротать, - вздохнула она. Мощная ее грудь качнулась,  мне показалось, что грудь  даже всхлипнула от неприятных воспоминаний одиночества, плечи обвисли. Видно, Таня говорила правду.  – Связалась с этим Васькой, вот и мучаюсь за грех. Посидеть, поговорить с кем-то хочется, а я день и ночь одна. Зачем он был мне нужен, этот Васька. Двух девок нажила, одна воспитываю. Да это ладно, девки вырастут и уйдут, а я с кем останусь? В молодости нагрешим, а потом всю жизнь рассчитываемся за грехи.
  Я не знал, что ответить  гостье.  Таня тоже молчала,  она уже все сказала, ясно и доступно. Стало слышно, как где-то на крыше колготятся воробьи, устраиваются на ночлег, а под печкой что-то мурлычет котятам Рина. Интересные мы люди, не поймешь никогда, правду говорим или выдумываем. Таньке нужно дипломатично сказать нет, а я не знал, как это сделать.
     Нынче весной Таня два раза у меня дома с комиссиями была. Ходила по двору и возле него, сердилась, что все не как у добрых людей,  не думала тогда, сколько времени я трачу на обеды и стирки, на приемы ее с комиссиями. А тут, пожалуйста, жалеет. Сколько в ее предложении хитрости, а сколько искренней жалости ко мне – сроду не разгадать. Может, этой жалости и нет совсем, а чистой воды корысть. Свои интересы есть у каждого.
     Хотя какой ко мне может быть интерес. Избушка почти по крышу вросла в землю, во дворе только баня старая и ни одной стайки. Зарплаты никакой, живу на помощь деревни, на деньги с аренды  квартиры в Красноярске да на редкие гонорары из газет. Не случайно брат мой, Святослав Викторович, приходил в мой двор смотреть дно российской глубинки, самую нищету.
       Вот только прочитать не удалось, что он там  накалякал. Но судя по тому, что его приняли в «Единую Россию», - хорошо братец мой написал.  Дескать, сегодня плохо живем, а завтра все изменится в лучшую сторону. Скоро-скоро Анатолий Петрович дом построит. Анатолий  Чубайс о будущем страны день и ночь думает, значит и об Анатолие Петровиче, а он, пень деревенский, об этом и не догадывается.  Чубайсу  за стол сесть пообедать некогда, исхудал, завшивел. Малые и большие народы России от голодной смерти спасает. 
   Но и Чубайс не знает, что борова ко мне во двор  запустил он, Святослав Викторович, а Князь сеть Кокова порвал. С того дня у нас с Егорычем тяжба. Нет, я в ней совсем не виноват. Все началось со Святослава Викторовича. Он с Чубайсом из одной партии. 
  Не знал я, что и сказать Тане, отрезвить ее, чтобы поняла свое место в моей жизни. Но так  нельзя. Нет смысла  ссориться с Татьяной, может она мне все-таки устроит встречу с читателями,  потому понес околесицу:
  -  Не думал как-то о женитьбе, некогда. Пишу и пишу. Да и стар я уже заводить супругу и детей, так бобылем и умру. Не для меня эти разговоры.
  -  Я тоже никогда бы не подумала о тебе, – засмеялась  Татьяна, - а вот пришло  письмо, узнала, что тебя печатать начали, и вижу, сколько ты времени на обеды тратишь, на стирку, полы моешь. Так бы жена помогала, а ты - писал. Представляешь, как двинется все вперед.
   Татьяна говорила свою правду, рисовала заманчивые сказки. Я хоть и не имел никогда своей семьи, но чужие-то на глазах. А обдумать увиденное и услышанное еще могу.
    Вон у Антоши Зверева сокровище, с утра орет на него на всю улицу: сделать еще ничего не сделал, а уже второй раз за стол садишься, жрать-то мастер. Горлопанка Антошина жена. С виду овца овцой, а пилит его, словно командир всей деревни. Хоть ясно на улице и солнышко, хоть вьюга несусветная, она кричит и кричит, не дает себе отдыху.
   Так и Татьяна со временем будет на меня орать. Опять же, у Тани две дочки, хорошие девчонки, красавицы. Такие скоро выйдут замуж, навезут  к матери внуков, какая тут тишина и творчество? Таня  сразу забудет обо мне, рассказах моих. Самому придется стирать, варить, полы мыть, а то еще и пеленки всучат. Проживу остаток жизни в подтирушках.  Нет уж, лучше я в своем доме один докукарекаю век. Мне кажется, человек на ошибках не учится и ничего в собственной жизни не может исправить. Сегодня не написал – завтра этого уже не вернешь, хоть как старайся. Пролодырничал неделю – опять все ушло, как сквозь песок вода. 
   Слава богу, квартиру в городе сохранил. Станет хуже, туда поеду. Там тепло, только плати вовремя. Сейчас у меня в квартире молодые люди живут, они за нее и платят. А если я вернусь, что будет, денег-то платить за квартиру нет, тем более на еду? С голоду мне выть в городе. Здесь надо как-то перебиваться, в Татьяновке. Здесь у меня много родственников и просто хороших знакомых. Здесь могила троюродного брата моего Ивана Петровича Статейнова. Я к нему часто хожу, посижу на бугорке, поговорю, и на душе легче.
  - Выгода, Таня, понятна, только я привык уже один, и нет смысла под старость лет что-то менять. Вот так посидеть за чаем, поговорить я согласен. Мне с тобой интересно.
  Еще нужно было что-то сказать, а я не найду нужных слов, потерял их сразу. 
   - Дорога к супружеству длинная, лучше идти спокойно и не торопить события.
   Ссориться с Таней ну никак было нельзя. Во-первых, это очень хорошая защитница. Как она сегодня ловко отбрила Кокова!  Теперь он на меня не из-за каждого угла зарычит, остережется.  Во-вторых, она и только она способна организовать мою первую встречу с читателями. Кто еще это сможет сделать. Чуркин и Антоновна придут сами, а Ванина кто уговорит, Абрамыча,  Сашку Вербицкого, Кокова?
   - Не надо торопить события, Таня, -  я взял ее за руку и погладил пальцы. Сам мерекал быстро, что нужно обмануть Татьяну, заставить верить в мою правду, поэтому бил ее своей логикой.  - У меня ни кола ни двора, ни пенсии, как у добрых людей. На что будем жить? Постоянной работы нет, гонорары из газет редко шлют, а они мелочные, только на хлеб и хватает. Как мужик, я никогда не соглашусь сидеть на шее жены. Лучше повеситься, чем иждивенцем стать. И повешусь, только вот веревки  нет, купить надо. Нет мне возможности пока решаться на брак.  Может, ее и никогда не будет.
   У Таньки округлились глаза от  моих раскладок,  она явно не ожидала такой продуманной прыти со стороны возможного мужа. Обиженно вытягивались в струнку ее губы. В голубых глазах стало темнеть, как в грозу. Я понял, что она сейчас быстро соберется и к своему дому.
   - А вот помощница сейчас ой как нужна, – я сжимал и сжимал ей руку, - мне некому читать свои рассказы, а ты бы была хорошей слушательницей. Вместе бы и решили, какие можно отправлять в журналы, а какие нет. Дело это тонкое, один не решишь. Нет и не может быть писателя без редактора.
   - Если надо, почему не помочь, – согласилась  Татьяна, - я с удовольствием. У меня по русскому языку в школе троек не было. Что скажешь, я сделаю, не в дурдоме родилась.
   Она поняла, что тут неплохая возможность подняться хотя бы на одну ступеньку нашего будущего единения. Поняла и согласилась. Играя, так дернула меня за руку, я моментально ткнулся  носом в ее грудь. Значит, перехитрил я ее, поддалась на уговоры мужика. Все они, бабы, лопухи бездумные. Видят то, что рядом, а чуть дальше посмотреть – умишка не хватает.
   - Сядь рядом, -  смеялась Танька, -  что через стол держишься, не укушу. Зря ты про деньги разговор ведешь. Я сама себя кормлю и девок своих учу.  Столько лет одни живем, научились и зарабатывать, и беречь копеечку. Я ведь об одиночестве говорила. А ты в сторону взял, хитрый. Не надо вокруг меня веревки закручивать. Мне же не семнадцать. Не хочешь семьи, значит не надо.
   - Я ничего дурного не имел в виду.
   - Ты должен был сказать, согласен или нет, и все, - не отступала от своего Танька, -  отговорки типа «придет время, подумаем» неправда, мне  не семнадцать и тебе не двадцать. Я же по-своему думала, а решаешь сейчас ты, так что я не в обиде.
 Я глянул в Танькины  глаза, там светилась искренность. Но старого воробья на мякине не проведешь. Очевидно, про мои будущие деньги Татьяна и Нина Афанасьевна нынче в магазине и разговаривали, Марфута  придумывать не станет.
   - Тогда давай разливай. Я тоже выпью немножко, – сказал я опять совсем не то, что думал.
   - Разливай уж ты, - засмеялась  Таня, - спаивай бабу.
    Плеснул себе в стакан на палец, ей налил  полный. Решили выпить за будущую книгу. Таня освободила посудину одним дыханием. Я чуть пригубил, поставил. Закусили яблочком. Таня схрустела половинку в минуту.  Я быстро налил еще. И второй стакан  гостья опорожнила махом. Что ей сделается с таким весом.
  В бутылке еще прилично осталось, но я решил – хватит. Пошел к столу своему писательскому и взял рукописи. Настал момент истины, приобщение Татьяны к литературе.  Решил для начала почитать рассказы о природе, красоте, жизни в деревне. Поэтому достал рассказ «Разрыв-трава».
   «Серебристая луна катилась по загривку неба», – начал я с пафосом и  посмотрел на гостью, реагирует она или нет.
   Татьяна  сразу задумалась, наверное, искала в своей памяти, где же у неба загривок. Почему она всю жизнь прожила, а про загривок у неба ни разу не подумала? Рассказ хороший, мне он нравится, но брат мой Святослав Викторович зарубил его сразу.  Прочитал первую страницу и отправил восвояси. Так и лежат никому не нужные страницы у меня на книжной полочке. Не прав Святослав Викторович, не прав.
  «Звезды теплились, как одуванчики на поскотине. Откуда-то залетел в дом комар. Зажужжал, заярился и тут же был убит, срезан  рукой  мужа Альбины, когда сел на щеку моложавой женщины.
  - Небо-то как расквасилось, не быть бы сегодня дождю, - Альбина убрала со щеки следы комариной смерти, потерла ладони, чтобы ничего больше к ним не пристало, и уже чистой рукой провела по своей бархатной шее. Она любила и берегла свое тело. Бархатная кожа – для любой женщины богатство».
  Вскоре я так вошел в раж, что читал уже как артист, вдохновенно и воодушевленно, переживал судьбу выдуманных мною героев.
  «Альбина пожала мужу руку, поцеловала его в небритую щеку, нежно пожелала спокойной ночи и вышла из дому. На другом конце улицы в небольшом, но уютном домике, ее ждал любимый человек Андрей.  Мужу она сказала, что идет в лес искать разрыв-траву, цветет эта трава в полночь и только до первого крика петухов. Потом цветок прячется до следующей полуночи. С петухами обычно Альбина и возвращалась.
   Но на заре муж всегда крепко спал и точное время прихода жены не знал.  А разрыв-трава ей нужна, чтобы навечно скрепить свою любовь и любовь мужа. Трава возвращает в дом мир и взаимопонимание. Она дает силу женщине и делает покорным мужчину. Альбина хотела видеть у своих ног всех мужчин. Она умела это делать и без травы, но хорошо знала, что такое возраст, и хотела подстраховаться на будущее.  Сладкие годы женщины быстро улетучиваются, Альбина хотела их продлить до вечности.
   Муж Альбины,  Михаил Арканович, только махнул рукой на поцелуй жены, перевернулся на бок, придавил плечами подушку и спокойно заснул. Последней его здравой мыслью были слова «баба с возу, кобыле легче». Он не верил в предрассудки о разрыв-траве и не понимал, что тянет его жену всю ночь таскаться по темному лесу и мокнуть в холодной росе. Он много о чем не ведал,  как не знал еще, что в этот раз ему предстоит бессонная ночь.
   А у Альбины все сразу пошло наперекос. Только она сошла с крыльца, как дорогу ей перебежала  черная кошка. К хвосту у нее была привязана белая бумажка. Альбина даже не прочитала, а почувствовала, что там написано. Смерть!  Она  была мнительной женщиной. Первое, что ей подумалось, - кто-то выследил ее походы, решил отбить Андрея и выпустил кошку специально перед дорогой, а может, это напускали порчу на ее незабвенного мужа Михаила.
  Она опять провела рукой по бархатной коже на шее и почувствовала, что она влажная. Это стресс! Он старит не только лицо, но и плечи, шею. Господи, завтра там появятся морщины. Особо невыносимы они на шее. Господи, спаси и сохрани. Оборони от обреченности. 
   От страха ее стал бить озноб. Значит, сдают нервы, это старость, порча, которую навели на нее дурные деревенские бабы. Бедный Миша, он еще и не знает, что кто-то из близких и хорошо знакомых послал ему дьявольское проклятие в виде черной кошки. Альбина ругала себя за опрометчивое решение выйти из дому именно в эту минуту. Эта ошибка. Но поправимая, надо молиться.
   Она закричала и бросилась в дом будить Михаила. Сморенный сном и недалекий по этой причине в мыслях, Михаил только хлопал глазами и не мог понять спросонья, кто из деревенских ворожей напустил на его дом чертей. Он помнил, что жена ушла, почему она опять перед глазами? Может, это не жена, а действительно ведьма? Рука потянулась врезать нечисти между глаз, без наложения креста и уговоров, сразу в лоб, чтоб прилетело как причастие.
  - Свят, свят, свят, - тряслась в истерике глубоко верующая Альбина. - Миша, затепли свечку, я помолюсь, разобью черные наговоры, спасу тебя. Миша, я спасу тебя. Кошка у нашего крыльца, чужая черная кошка. На хвосте у нее смерть! Там так было написано, я все прочитала.
    - Да дай ты мне хоть раз спокойно поспать, - заорал Михаил. - Черт знает что! Каждую ночь одно и то же. То черти, то разрыв-трава. Будешь еще выть по ночам, уйду к Марфутке. Какая смерть? Целлофан липучий приклеился к этой кошке на хвост, вот и все. Изыди, сатана, задушу.
    Он сел на кровать и потянулся руками к жене. И задушил бы, попал в тюрьму, да не дотянулись руки до шеи супруги.
    Но Альбина уже не слышала его. Склонившись перед светлым образом Богоматери, она молилась коленопреклоненно, орошая икону слезами. Она  чувствовала, там, на небе ее услышали и простят грех любви к Андрею.   
   - Господи, не забирай у меня Андрюшу, - шептала она иконе, - дай здоровья моему мужу, дай здоровья  любящим меня Ивану и Николаю. Не считай за грех мои теплые отношения с Владимиром и Петром. Дай силы Александру и Василию неутомимо любить меня.
   На самом интересном моменте я вдруг почувствовал, что лишился читательской  аудитории. Татьяна как угнездилась на диване, так, очевидно, сразу и заснула. Я-то думал,  она обдумывает мои бесценные фразы, а ее кинуло в дрему. Вот тебе и помощница. От обиды рассказ выпал из рук и покатился по щелястому полу.
   Таня, Таня, за что ты меня так ударила безразличием? Хотя и немудрено, целый день огород полола, а вечером сразу два стакана вина выпить. Разморило. Тут хоть «Отче наш» читай, не добудишься.  Что хочешь, то и делай. Никак не могу найти почитателей своего таланта. Вот и Татьяна уснула. Вся надежда в будущем на Сашку Вербицкого.
   Пришлось закрыть рот и с сожалением о случившемся собирать  рукопись. По пути смахнул слезу, жаль мою любимую героиню Альбину.  Пусть хоть что говорит Святослав Викторович, а мне нравится рассказ, у него есть будущее. У него будет будущее! Вот Таня отдохнет, потом послушает и скажет, что и где исправить. Хотя, что там править? Теплый и милый рассказ о любви простой женщины. Он не должен никого  оставить равнодушным. Заснула Татьяна, заснула. Деревенщина. Куда ей до Иришки, простушка.
    Стараясь не разбудить Таньку, пыхтя и потея, положил на диван ее ноги, прикрыл их своим одеялом. Оно у меня одно. Стал думать, где стелиться самому. Не нашел ничего лучшего,  как лечь тут же, возле дивана. Под голову бросил старую фуфайку, а укрылся шубой, которую мне в позапрошлом году подарил Петр Васильевич Чуркин. Накрылся с головой и тоже моментально заснул. И у меня ведь был нелегкий день, одни напутствия Кокова чего стоили. 
    Проснулся я от того, что кто-то стукнул незакрытой дверью в моих сенцах. Открыл глаза и с ужасом  сообразил:  лучше бы мне их вообще не открывать. Оказалось, я  лежу за спиной Таньки, на диване. Видно, она ночью  пожалела меня и положила к себе. А я так крепко спал, что ничего не услышал. Хорошо хоть не раздела. Чужой человек идет, а я с Татьяной в одной постели. Это за что же на меня такое наказание?
  Я спрятался за мощное  Танькино плечо и закрылся с головой. Пусть думают, что меня в доме нет, а как оказалась тут Татьяна, совсем другой вопрос. У нее и спрашивайте, я тут ни при чем. Знать ничего не знаю и знать не хочу.
   В прихожей послышались чьи-то легкие  шаги, я сразу догадался, чьи. Слезы полились из глаз. Так плачут мужчины, только когда чувствуют свое полное бессилие. Молча встают перед своим будущим убийцем и готовы загрысть его зубами.  Я укусил одеяло, чтоб не зареветь навзрыд.  Дверь в нашу комнату открылась, на пороге стояла Иришка с подносом в руках. Все это хорошо было видно в дырку в одеяле. Иринка пришла ко мне, думала я  - один. А тут Татьяна такой  веселый концерт устроила…
    На подносе лежал большой румяный пирог. Видно, Ваське пекла. Не зря же она так рано меня бросила на улице. Этот крокодил любит поесть, но вчера у него был неаппетитный день. Наверно, малярша заранее накормила. Не ел Василий пирог, вот и решила Иришка угостить меня. О судьба моя горькая. Ворожит кто-то мне, ворожит неприятности, но только не баба Прыся, она на такие подлости не способна. Вот Нина Афанасьевна может, но она же образованный человек, врач, крест носит, зачем ей вызывать чертей и напускать их на меня.
    Не далее как на прошлой неделе Нина Афанасьевна с  Татьяной  опять ездили в церковь в Уяр к отцу Никодиму на причастие. Привезли святой воды и кропили ею углы сельсовета и клуба, въезд в Татьяновку и выезд. В медпункте давали по ложечке этой воды всем болящим. Интересно, рассказали они попу, что вскрывают мои письма, или нет?
  Нет, Нина Афанасьевна тоже не ворожея, а вот Катька Марина, Баба Яга деревенская,  может. Вся деревня говорит, что она знает. Что знает – тайна, но что-то знает. От бабки своей взяла, когда бабка умирала. Считается, что Катька  и Наташе Тепиной  приворожила Дмитрия  Юрьевича. А как без чудес. Страхотья Тепина вдруг вышла за муж за красавца Дмитрия Юрьевича, самого образованного человека в нашей деревне. Сделано, точно сделано. Спаси и сохрани.
     Кто бы эту Наташу замуж взял.  Петька Обломов как-то принародно в клубе плакал, жаль ему было некрасивую Наташку. А она вон какого молодца себе отхрюкала. Самого красивого парня в деревне. Рост два метра, плечи в сажень. И умен Дмитрий Юрьевич, образован. Евангелие по воскресеньям читает, по субботам в баню ходит, варит щи вегетарианские. А попался в капканчик хитренький и не вылез оттуда. Наворожено.  Тут и в зеркало смотреть не надо, Катька у нас в деревне  колдунья. Очевидно, она и мне сделала. К бабе Прысе нужно идти, она отчитает.
    Но поздно все, поздно, Иришка увидела у меня в постели  Татьяну. Черти ее принесли, эту Таньку с бутылкой, говорила, будем план вечера  встречи с читателями обсуждать, а получилось неудачное просватанье.
  Все это мельком  в голове каталось, отрывками.  Иришка стояла на пороге и с недоумением смотрела на нас. Танька тоже проснулась и  также очумело смотрела на Иришку. Видно, вчерашнее вино сказывалось.
  Что было в глазах у  Таньки, я описать не могу. Она зачем-то встала и переминалась  на диване с ноги на ногу в одной рубашке. Я сзади видел только её железобетонные ноги и мечтал спрятаться за них. Бедра её были пошире квашни. Сесть бы на них, Иринка бы меня сроду не заметила.  Остальное  Татьянино исподнее лежало на полу возле дивана.  Значит, разделась все-таки ночью, на что она рассчитывала? Я люблю Иришку! Хорошо хоть не раздела меня. Предстал бы перед своей любимой как неповоротливый барсук.
   Когда Татьяна вставала, одеяло потянулось, и перед Иришкой во всей красе показался я. Зубы мои щелкнули,  Татьяна вырвала одеяло, а кусочек его так и остался у меня во рту. Я как мог пытался удержать одеяло, да разве с  Таней справишься?  Прятаться дальше  было бесполезно, я тоже встал и застегнул ширинку на брюках, видно, с вечера осталась не застегнутой.
   Ириша охнула, поднос у нее из рук вылетел вместе с пирогом, и она выпорхнула из дому. Ее каблучки, как барабанная дробь, отстучали по полу и по крыльцу. Все стихло. Только  хряк Князь, разбуженный шумом, хрюкнул и недовольно засопел. Опять, нехристь, ночевал у моих ворот. 
    - Ира, Ира, тут все не так, не так!  – закричал я почище Кокова. - Надо все объяснить! Я не сам лег на диван, меня положили, сонного, обезоруженного, беспомощного! Это насилие над личностью! Тут уголовщиной пахнет!
    Я вылетел из-за спины Таньки и хотел броситься за Иришкой, но Татьяна ловко поймал меня за руку,   вернула назад. Не церемонилась. Залетел я  прямо  на диван. Голова у меня, самое ценное, мотнулась в полете и прямо о спинку дивана, из глаз посыпались искры, как фонтан полетели.
     - Потом догонишь, дай мне уйти, – рыкнула Танька.
     - Там моя судьба, моя любовь, мое будущее,  - карабкался я на пол с дивана. Но время было упущено, Иришка уже ушла.
  Танька молча запихала в свою сумку недопитую бутылку, два бутерброда, которые мы так и не попробовали,  и две  вкуснейшие на вид булочки. Лежавшее на столе письмо с сообщением о сдаче в печать моего рассказа швырнула так, что оно залетело под диван.
   - Какой милашка, - плюнула она на порог моей избушки, - пятьдесят лет, лысый, а туда же.  Ноги моей больше тут не будет. Забудь, что я тебе вчера говорила. А рассказы свои теперь читай Иришке. Пусть она слушает о загривке неба. Зачем звал, если Иришка должна была прийти?  Поиздеваться решил над беззащитной женщиной? Насмеяться? Так настоящие писатели не поступают. Не гордись, может, наши дорожки еще пересекутся.  Мелочный ты человек, склочник. Не мужик, а баба. Правильно Катька Баба Яга говорит  – бессердечный и пустой  старикан. Умишко был и остался с ноготок. Разве самостоятельный человек позволит себе одну бабу пригласить утром, а другую – вечером?  Александр Сергеевич, муж  Катьки, все равно когда-нибудь тебе шею намылит. У него рука не дрогнет идиоту по рылу смазать. Да не раз надо, а путем отходить. Я ему посоветую, как совсем умных перевести в нормальных людей.
   Она стояла на пороге и решала, какие бы еще обидные слова найти для меня.
   - Встречу в Рыбном Ваську, я ему все расскажу. Он тебе глазки-очаровашки закроет кулачком, не будешь на Иришку зариться. А я-то смотрю, потопали вчера из магазина, влюбленные. Кто бы и подумал. Завтра Васька приедет, разберется, за какие заслуги Иришка тебе пироги гоношит. Пусть Василий проредит ей волосенки на голове, меньше будет хвалиться.
  -   Таня, мы же должны были просто почитать мои рассказы. Я надеялся на тебя, нужно подготовиться к встрече с читателями. Ничего страшного не произошло, я не знаю, зачем и кому она испекла этот пирог.
  - Иришка подготовит встречу с читателями  лучше, - натягивала на себя кофту и юбку  Танька. – Иришка все организует. А может, Васька вернется. Он тебе тоже поможет. Встретишься. Не только с читателями, но и Васькиным кулаком. Я незлопамятная, но молчать не буду.
  - Да про что говорить,  Таня, мы же с тобой случайно на одном диване оказались. Зачем ты меня положила к себе? Я-то постелился на полу.
  Она хватанула входной дверью так, что в подпечке проснулась Рина.  В самых горьких чувствах я упал на диван.  Он отдавал еще Танькиным теплом и ее запахом. Но сердце требовало Иришки. Как её вернуть, слезы катились сами. В моей голове не было ни каких мыслей о спасении, 
    Рина вылезла ко мне на диван, легла на грудь и тихонько замурлыкала. Наверно, тоже плакала. В красном углу горницы, куда баба Прыся советовала поставить мешок с шерстью, что-то зашуршало. Неужели домовой? Тогда  он на моей стороне, хотя если зашуршал, значит к худу. О, господи!
  - Домовуша, - молился я со слезами в красный угол, тот, который на восток смотрел, на восход солнца, - приди, поговорим, помоги. Вся жизнь моя состоит из неприятностей.  Помоги, подскажи,  кто все валит на мою невинную голову.
  Я гладил самое верное в этот момент мне существо, Рину, и думал, как пойти к Иришке и рассказать все, чтобы она мне поверила. Татьяна была и останется случайным человеком в моем доме. Нужны Иришки мои слова или нет, в голове даже не ёкнуло. Вот как большая любовь скручивает умишко нашего брата.
   - Ира, поверь мне, правда совсем другая, - мысленно стоял я перед ней на коленях. – Мне нужна только ты. Ради  тебя выращу на будущий год в палисаднике цветы и буду дарить тебе букеты ноготков. Может, Юрка Заковряшин даст мне и корни роз, я и их посажу, все лето поливать буду.
  В распахнутое окно  было слышно, как громко о чем-то говорили Коков и Танька. Коков закручивал в мою сторону самые некрасивые слова.
   - Татьяна, как перед богом говорю – сеть для меня самое дорогое в жизни. Изувечу подлеца, пусть меня посадят, отсижу свое и выйду, зато буду знать, что хорошее дело в жизни сделал, обучил идиота добрым делам. Все равно найдет денежки, рассчитается.
   - Покалечить его  надо, - соглашалась  Татьяна, - но не убивайте его, Николай Егорович, все-таки человек. Зачем вам неприятности с милицией?  Возьмите его за шейку и прижмите к забору.
 - Таня, милая, давно удавил бы. Да ведь у него защитников как комаров в лесу.  Антоновна, Прыська, Катька,  Деревягина. Они меня сразу к мировому потащат.   
    - Вот она женская подлость, - думал я, - вчера просила в мужья, а сегодня о забор меня мордой толкнула бы! Такая если разойдется, то как Катька Марина и топор в руки схватит. Отмахнет мне башку.
  Почему Коков встретился с Танькой ? Не сговорились же они утром обсудить  ее ночевку в моем доме? О, коварные женщины. О, интриганки. Но не все, есть, есть для меня солнце в деревне – это Иришка, Васьки Шишкина четвертая жена. Я пойду к солнцу, я не собьюсь с этого пути. По дороге к солнцу нельзя заблудиться. Мне надо быстрей к Иришке.
   Я уже знал, что мне нужно было делать. Васька, судя по всему, уехал.  Скатертью ему дорога, чистоплюю деревенскому.  Мне надо сейчас же идти к Иришке. Сразу все ей объяснить, сказать, что я люблю ее, я готов жить с ней вечно. Я буду молиться на нее день и ночь.
   - Я кто будет кормить её и двоих её детей от разных мужей, - вдруг спросил какой-то голос внутри. Явно Катьки Мариной работа.
   - Попомни, Таня, - кричал во дворе Коков, - только я напишу заявление в суд, его сразу в воронок и увезут куда следует, в наручниках. Попоет он там, у решеточки, передачку-то  отправить некому. Может, только дура Прыська потащится в район.  Можно подкрасться сзади и по голове оглобелькой, чтобы защекотало. Я уважу, улучу только момент.
   - И пусть везут, - великодушно со всем соглашалась  Танька, – туда ему и дорога. Так опозорил, так опозорил. Двух баб на одну ночь пригласил.
   - А лучше сразу кулаком в лоб и в речку, чтобы следов не осталось. За мной не заржавеет, - геройствовал Николай Егорович. – У меня во дворе хорошая оглобелька лежит из березы, еще отец мой когда-то делал. Ею любого дурака можно за один день вылечить.
  - Правильно, - еще громче Кокова кричала  Танька. – Накажи его, Егорыч, пусть не строит из себя таланта. Видали  мы и не таких умных и образованных. Слава богу, Татьяновка столько лет без писателей жила и еще столько же проживет.
 Я видел как у бабы Прыси открылась дверь и она молча смотрела на Таньку и Кокова.
   Хотел защитить себя,  открыть дверь и закричать, что дура  Танька самая настоящая, это же убийство,  самая строгая статья. Она же вместе с Коковым по этапу пойдет. Помолчала бы, люди слышат. Это же сговор, за него лишние пять лет мотать придется.
   Я молча оделся, подобрал с полу кусок одеяла, который  остался  у меня во рту, когда  Танька смахивала на пол одеяло. Интересно, когда же я этот кусочек выплюнул? Так волновался, ничего не помню, теперь на улице выброшу. К одеялу его уже не пришьешь. Еще одной дыркой на одеяле больше.
   Три раза вздохнул полной грудью, чтобы убрать волнение, и по огороду мягко зашелестел  по росяной траве на улицу Иришки. За мной оставался темный след на зелени. В сутеми тумана метрах в двадцати от себя  заметил тень. Явно Коков по подсказке Таньки высматривал, куда я с утра пораньше торю тропу, тоже мочил ноги, потом жаловаться будет, что тянет их и жжет. Коков из любопытства может ходить так за мной сутками. Пусть смотрит, мне скрывать нечего, я иду к Иришке. Я свободный человек,  имею право идти туда, куда хочу. И любить буду того, кого хочу. Мне никто ничего не запретит. Я  готов умереть за свою любимую. Пусть только кто-нибудь попытается меня остановить. За Иришку я зубами загрызу. Нож схвачу, топор, лопату.  Поставлю все на свои места. Ни кто к Иришке не приближайся.