Моя любовь Иришка. Повесть. Глава 4

   
 Глава 4.                Анатолий Статейнов.               

                Прощение.

     Я не шел домой с пастбища - тащился. Ноги не хотели меня больше нести, глаза ни на что не смотрели, руки  безвольные, как подрезанные.  Да и  в голове не лучше собственных  ног и рук, на ходу развалился, гляну на небо – черное!  Это в самый-то полдень. До чего ты меня довела, Ирина.
 Две вороны пролетели почти над головой, каркали что-то, может, слышали, как меня Иришка ругала.  Смеются, непутевые. Ничего, возьму у Петра Васильевича Чуркина ружье, поговорим на равных. Заплачете, если у вас сочувствия к обиженному человеку нет.
  Деревенский племенник  хряк Князь храпел в луже напротив моего дома.  Взять бы половинку кирпича, вон она, лежит рядом, да благословить его по рылу за то, что поссорил меня с Коковым, еще и Иришку ночью напугал, когда  шла она ко мне за спичками. Но не поднялись руки наклониться к кирпичу, тошно было и без мордобития.
     Остался Князь в луже блаженствовать, на меня и не посмотрел. Еще не вечер, поквитаемся, за километр шаги мои научится слышать и прятаться научится. На жирных своих боках почувствует, что такое крепкая мужская рука. Я не Святослав Викторович, у меня нет полена под рукой, но, если разозлит, руками на клочки разорву. Не посмотрю, что жирный.
  Да ну его к богу, Князя этого, от своих забот в голове штормит. За одно утро, за час, можно сказать, потерял любимую женщину. Шуму наделал на всю деревню. Теперь самое время в речку Рыбную, закрыть глаза и…  в воду. Прощай Татьяновка и мои милые будущие читатели, так я и не успел ничего издать.
      Какая мне жизнь без Иринки? Лучше в воду.  Господи, в ее глазах столько волшебства, столько задора, как бы она помогала мне писать. Только представьте себе, с новым рассказом я захожу к ней в комнату. Она лежит на диване в голубом халатике.  Мы читаем вслух, спорим, смеемся и радуемся моим находкам.
 - Толик, ты такой  талантливый, – говорит мне Иришка.  -  Мне хочется все время быть рядом с тобой, гладить тебя и целовать.
    Она распахивает свои нежные руки, такие легкие, как лучик солнышка, и прижимается ко мне. Я поднимаю ее, как пушинку, подношу  к окошку, так, чтобы нас видело солнце, и мы целуемся! Нашу любовь благословляет солнце. А потом Иринка скажет мне, что она ждет ребенка…
    Любовь мукой дается.  У нас в деревне только Катя Баба Яга,  Марина ее девичья фамилия, по расчету замуж вышла, ей главное, чтобы инженер был, за тракториста она сроду бы не  согласилась и за такого нищего, как я, – тоже. Она сама всегда сама с деньгами. Умеет зарабатывать. Написала бабке Парахе заявление в милицию, что Леньки Маслакова ребятишки ей штакетину сломали- боровка трехмесячного бабка ей за работу отдала. Справедливость восторжествовала, участковый приезжал, прилюдно выматерил Леньку и за ухо дернул его сорванца. А бабка осталась и без штакетины и без боровка. Зато на утеху ей участковый обматерил Леньку и пообещал , если ещё раз повториться,  за одно место его и за решеточку.   
      Катя - царица татьяновского кроя. Образованного ей подавай, с кошельком. А  сама ты кто, посмотри на себя хоть раз в зеркало, спустись на землю.  С тобой выйти в люди может только Александр Сергеевич, потому как близорукий, не рассмотрел путем. А деревня-то, слава богу, еще со зрением.
    Приворожила она Александра Сергеевича, тут и думать не надо. Эта красавица на все способна. Может, к ней пойти, попросить, чтобы она мне Иришку  вернула? Приворожи, если можешь, помогимоему сердцу.  У меня теперь деньги будут, заплачу. 
    Нет,  до такого я никогда не опущусь.  Нельзя отдавать душу человека, которого любишь,  в черные руки Катьки. Никогда, никогда я не опорочу себя в общении с Катькой на колдовстве. Если ты ведьма, сама думай, что ангелам на небе скажешь, а моя душа чиста. Светлая, как слеза младенца. Я никогда не предам любимую, вернее, не отдам ее нечисти на съедение.
   Ирочка у меня миленькая, красавица,  вся такая волшебная, а тут Катька  простушка, да еще и с нечистью знается.  Начнет ворожить да колдовать, а вдруг Иришку грипп свалит. Я этого не перенесу, мне лучше и вправду в речку. Зимы бы дождаться, зимой топиться легче. Кинулся в прорубь, уже не выберешься.
    С Катькой не получится, враки все про ведьму, как я, атеист, человек с высшим филологическим образованием, могу дури деревенских старух верить? Да и некрасиво это, не по-мужски понуждать Иришку наговорами  улыбаться мне. Нужно самому захватить ее сердце - интеллигентностью, манерами, тактом, образованностью, внешним видом.  Скоро я себе туфли новые  куплю, лакированные, пусть деревня полюбуется.  А для Иришки это будет признаком моей самостоятельности. Если у человека туфли добрые на ногах, значит, жизнь прожил не зря.      
   Может, попросить у Ирины прощения, сказать, что со стадом все сложилось  мимо моей воли?  У коров этих совсем мозгов нет, дуры они законченные. Ходили бы и ходили по зелени, нет, потянуло в пшеницу, в солому жесткую. Что с этих коров взять? Сами  пустоголовые и меня дураком перед деревней сделали.
   Пусть Иринка не переживает. Если и будут какие-то претензии от фермера, я за все заплачу, теперь у меня деньги есть, вернее, будут. Но, скорее всего, Кисель в суд не подаст, убыток небольшой. О чем Иришке волноваться, не о Ваське же плакать. Зачем он ей, когда рядом я. Есть разница между костром и спичкой. От кого она увидит больше  света, счастья, уважения? Кто ее на века оставит в истории?  Васька?
    Он способен сделать  только красивый гроб из дуба, такой долго не сгниет. А со мной, пожалуйста, к губернатору на прием, в краевой центр на встречу с читателями. В Москву на писательский съезд.  Случайно глянул на разбитые за сегодня туфли, похожие на калоши, и немножко сбавил фантазии. Но правды хватило ненадолго.
    Мысли   в будущее поплыли. Вот подпишу договор, и через две недели переводик  заявится. Деньги получу. И штраф заплачу, и платье ей куплю, красное, с белыми розами.  Вся деревня знает, что Иришка такие платья любит. Надо сделать так. Сначала прийти в магазин и там всем бабам платье Иришкино показать, пусть  знают, что ее писатель любит. Пусть завидуют. Не в подарке дело, во внимании, я, самый известный человек в деревне, дарю Иришке платье. Это кое-чего стоит.   Платье будет надеваться только на самые-самые торжественные случаи, к примеру, на встречу читателей  с известным в Татьяновке писателем.
     Представляете, я в костюме, при галстуке, она в дорогом платье входим в клуб. Все нам улыбаются и кланяются. Даже Егорыч  рад нашему семейному союзу. Сначала в ладоши хлопает, а потом вприсядочку пустится за  мир и лад в семье молодых. 
    Только бы Генки Кутина собачонка Лиза не кинулась на нас возле клуба. Дура она неисправимая.  Схватит Иришку за подол дорогого платья и вырвет сразу кусок ткани.  Там собачонка-то с туфлю ростом,  а злющая. Минуты не помолчит, лает и лает. Третьим или четвертым днем назад она  прокусила старую мою туфлю, когда гонялась за мной возле дома Генки Кутина. А сегодня опять пригрела мою ножку.
  Пустозвонка, а не собачка,  я случайно мимо проходил,  вылетела из-под подворотни и за  пятку. Крепенько своими зубками задела, аж кровь пошла.  Я там хотел подобрать кирпичину да по лобику  дуре этой заехать. Только с Генкой ссориться нет смысла, пришлось отказаться от кирпичины.  Жалко, он ее любит, надо Лизу терпеть. Собачонка у старика -   самое дорогое существо. Он ведь теперь один живет, разошелся со своей красавицей, все из-за картошки. Не давала она ему времени на опыты по селекции, вот и поплатилась за  безграмотность. Жена у него почище Марфутки.  С утра до вечера по деревне носилась, разговоры везде заводила. Генка сам и себе и детям варил. 
  Первым делом я, конечно, заглянул домой и  положил конверт  из издательства в шкаф, там  надежней. За пятьдесят лет ко мне такое письмо пришло впервые. Сегодня вечером заполню и завтра отправлю. Письмо нужно отправлять с уведомлением, а денег нет. Придется у кого-то занимать,  да у бабы Прыси и перехвачу сотенку-другую. Она поможет, получу перевод, сразу ей все долги отдам и еще Чуркиным. Я им несколько тысяч должен.
    Для меня  не будущие  деньги важны, само письмо из Москвы. Издательство напечатает мою книгу и пришлет сигнальные экземпляры. Нужно попросить, чтобы они там подписали: Ирине Сергеевне, моей любимой, посвящается. Подарок любимой женщине. Так в договоре и указать: если забудете поставить посвящение – штраф с вас. Только проследить нужно, чтобы ничего не напутали, а то напишут, что Кате Мариной посвящается.
      А она почета  не заслужила. Она на литературные подвиги не воодушевляет. Катерина серостью будней, как ледяной водой, зальет все мои сочинительские фантазии. Заставит лук сажать, репку, картошку окучивать. Лето придется в огороде париться, а когда писать? Сама почернела, волохает день и ночь в огороде  и меня закрутит возле грядок и тяпок. В былку на этом огороде высушит. Это у Александра Сергеевича здоровья, как у слона, он сутками может возле этих грядок сигаретку жевать, а я там сразу от напряженной работы ноги протяну. Лишиться Татьяновка лучшего специалиста по филологии.
   Захочет Катя обязательно кроликов или нутрий завести. Знаю я ее семейные способности.  Ей такого мужика надо, чтобы кулаки - как у Александра Сергеевича, чтобы на место ее поставить. У него получается, воли хватает, а я – слабый человек, мне всех жалко. Вот и будет она своим звонким голосом, как уздой, меня поворачивать. Так у хомуте и помру.
     Время  было обеденное, решил перехватить  чаю с хлебом, к Марии Антоновне лучше не идти. Она хоть женщина и тактичная, но  я за эти два дня в такие неприятности себя загнал, стыдно ей в глаза смотреть. Вот уляжется все, тогда и заявлюсь, поем горячих блинков. Расскажу ей все сам. Что Таня приходила ко мне читать рассказы.  Не переночевать, как деревня толмачит, а читать мои новые рассказы.  Но вот уставшая оказалась, на огороде день хлопотала,  не выдержала испытание рассказом  и заснула. Да и как ей не устать, бедной, с огорода, считай, и кормится, и девок учит. А потом меня к себе на диван затянула, пожалела, чтобы я не катался по холодному полу, не простудился. Все получилось случайно. А вот зачем она пришла на поле меня поддержать, до сих пор не пойму.
     Стадо деревенское я пас хорошо, только  прикорнул на минутку. Письмо прилетело радостное, разволновался. Мария Антоновна поймет, она мудрая. Таня готовит мне встречу с читателями, потому что понимает, кто я такой. И Нина Афанасьевна в курсе этой заботушки, помогает.  Из района артистов привезет на встречу с читателями. А я на сцене буду читать им свои рассказы.  А в начале каждого рассказа посвящение: Ирине Сергеевне. Весь зал в эти минуты будет смотреть на Иришку, в ее дорогом платье с белыми розами. Мой подарок. Иришка – моя любовь. Я дорожу ею. Прямо тут же, на сцене, опущусь на одно колено и брошу ей в зал букет цветов.  Только бы Васьки в зале не было, инче он это розой мне все лицо искромсает.
    Представляю, как прямо в клубе зависть скрутит Марфутку. Она привыкла, чтобы все  на нее пялились, какая умная и красивая! Будто она одна в Татьяновке женщина. А тут царица в зале Иришка. Жена писателя, лучшая его помощница. А Марфутка рядовой читатель, в зале сидит, рядом с Коковым и Лешкой Оглоблиным. А не гордись, не ставь себя  жар-птицей. И красивей видели. 
    Однако жизнь все решила без меня. Только перешагнул через порог, поставил  чайник на плитку, на пороге зашаркала тапочками по ступенькам баба Прыся. В руках у нее  хорошо мне известный термос, в нем соседка обычно приносит мне еду.  Эти термосы когда-то давали трактористам, в поле еду с собой брать.  А они и сегодня служат, кто сумел их сохранить. Баба Прыся сумела.
   - Ты, смотрю,  уже два дня не ходишь к Антоновне, - улыбалась  Ефросинья Ивановна, - а ну давай кастрюлю, суп вылью. Только что сварила,  сидела и  ждала, когда ты вернешься домой, угостить тебя свеженьким захотелось. Пока  ждала, Толик, всю нечистую жизнь баб наших увидела. Марфутка, вместо того, чтобы в магазине сидеть, дверь на замок  и полетела к  Таньке Подтыкиной. Только юбка мелькнула. Чую, Толик, чую, про тебя там разговор. Не верь им, обманут. Им деньги твои нужны. Марфутка из-за денег за тебя без разговора замуж кинется. А потом махнет ручкой и на полгода на курорт. Она у нас в Татьяновке та еще гулеванка. Хотя на что там смотреть. Ни переду, ни заду. Я вот вспоминаю всех своих четверых мужиков. Ни один бы на нее не повернулся.  Жалко только, умирали у меня мужики. Четыре раза я вдовела.  Но на Марфутку Червоненко ни кто бы из моих не поглядел.   
   Прыська подтянула узел платка под подбородком, покрутила растопыренными пальцами,  покачала их, мол, такая она, Марфутка, несознательная, и опять запела про свое:
  - Спрашивается,  Марфута, ты почему прилавок бросила. А ежли в магазин покупатель явится, он что, с замком целоваться будет? Марфута,  выгонят из магазина, куда работать пойдешь? – Бабушка головой мотнула так, что платок у нее опять развязался. -  У этой девки мозги ветром выдуло, только по курортам мотаться, мужиков к юбке тянуть, а к работе душа не очень. Зато уж вся из себя крученая, выкобенистая,  как муха зеленая..
  - «Мне в деревне пары нет», - заговорила вдруг бабушка голосом  Марфуты. – А я так думаю: если ты выше всех, почему не замужем? Пусть в деревне для тебя все дураки, почему на курортах  никого не нашла?  Укололась об иголочку правды.  Не нужна ты добрым людям, не нужна. Ни дома, ни на курорте.
    Бабушка помогала утверждать правду руками, так рубила ими воздух, и не подумаешь, что ей восемьдесят четыре года.
  -  Я четырех мужиков схоронила.  И никогда одна не жила, кто-то меня да сватал опять. Значит, видели, что человек хороший, работяшшая женщина, хозяйка.  На меня и сейчас другие старики смотрят.  А к Марфутке, выдерге, ни кто не посватается.
   Баба Прыся гордо посмотрела вокруг, как будто рядом стояли соперницы, но неожиданно сникла.
  - Ой, Толик, сердце  рвется,  жалко деревню. Умру я, как эта молодежь без меня жить будет? А Кокова кто в оборот возьмет? Совсем от рук отбился.  Крутит деревню, как корове хвост. Много на себя берет. Я вот попробую его клюкой, пусть попыхтит.
   - Да я, Ефросинья Ивановна, чаю попью, вот грею, больше ничего не хочется. Аппетита нет, мне и не надо пока супа.
   - Полдня за коровами бегал и не хочется, зачем меня печалишь? Давай ешь без разговору. Гусятинка-то свежая, Шмель мне вчера гусака зарубил. Бондарева корова, блудня деревенская, наступила ему на  ногу. Вот кого надо на мясокомбинат, блудня  заполошная,  ветродуй.
   - Корова Шмелю ногу сломала?
   - Толик, что ты говоришь, еще не родилась та корова, которая  проходимцу Шмелю ногу на правильный путь поставит. А ему бы надо и  ножки, и головку подломить. И оглоблей, оглоблей по спине.  Ведь он у нас один на деревню пьяница.
   Ефросинья Ивановна от досады даже махнула рукой, дескать, неисправимый человек  Шмель. Потом помолчала для выразительности и снова про горе свое завела речь:   
 - Гусаку моему Бондарева корова ногу сломала, вот слезы так слезы. Самая дорогая была птица в доме.  Ни днем, ни ночью никого во двор не запустит. Толик, у меня нынче три гусыни сели на тринадцать яиц каждая и все до одной вывели. Ни одного болтуна. Чудо, а не гусак был. В разор все хозяйство эта корова пустила. Уж я так плакала, когда его щипала, так плакала. Потом смотрю, гусь-то справный. Ел хорошо, весь в жиру.  Думаю, слава тебе господи, хоть тут урону нет. На улице-то лето, думаю, он еще не раздобрел, а глядь – весь в жиру. Да тяжелый такой, в руке не удержать.
   Бабушка при рассказе мотала термосом во все стороны, того и гляди выпадет посудина из рук  и разобьется. Лишусь я супа.  На всякий случай встал к ней поближе,  перехватить термос на лету.   
   - Корова пришла и пасется возле моего палисадника. Гусак шею вытянул,  давай ее гнать. Уцелил за хвост и как дернет.  Ой, молодец, ой, молодец был. Хозяин  возле своего двора.  А она его ногой лягнула, прямо по  лапке. Жалко было гуся, жалко, вить он такой умница. Катьки Деревягиной борова и того отвадил. Всю бочину у него исщипал, аж синяя. Как прицепится, так и долбает, долбает его клювом. И еще крыльями бьет. Катька на меня орет, а я говорю – за дело. Князь-то, как король по улице шляется, гусак его в оборот зажигает, и правильно.  Еще бы и саму  Катьку за подол потаскал, заслужила.
   Баба Прыся хотела мне побольше про Катьку рассказать, да сбилась со слога, снова вернулась к покойному гусаку:
  - А с коровой не справился, бедненький. Блудня эта полоумная его копытом, за что? Ведь он возле своего двора царствовал. Не успела я, Толик, не успела. Клюка-то в руке, а подойти не успела. Я б ее по рогам, по рогам. Чтобы в стадо шла, а не по деревне  куролесила. До чего же противная корова. А Бондареву деду, поди, скажи насчет гусака, скукожится весь и начнет пыхтеть: я здесь ни при чем. А кто тогда виноват? Сам гусак? 
  - А я жду, жду, когда ты покажешься, - неожиданно переменила тему Прыська. – Тут Коков носится по деревне, чего-то фермера ругает. Только и поняла его, что ты сейчас вернешься с пастьбы, вот и стала суп готовить. Коков этот не лучше Бондаревой коровы, все крутится, крутится. Я ему давно говорю: доносишься, палюгой по спине протяну. Ты  у меня перестанешь мордовать парня. Не кланяйся, Толик, этому борову, пишешь и пиши.  Слышала я седни в магазине, слышала, книга у тебя скоро будет. Господи боже мой, Толик, как я  рада! Сегодня уже два раза к Антоновне ходила, и у нее целый день под глазами мокро, и она рада. И я плачу, добился ты своего. Я теперь страсть как хочу книгу увидеть. Всем бабам об этом говорю.  Только ты с этой тропинки никуда, пишешь и пиши. У нас таких, как Коков, умных воз и короб целый, а писать-то, как ты, они не могут. И не будут. Мы с Егорычем почти ровесники, я все помню, его мать с прутом в школу всегда правила. Он и букварь-то путем не прочитал.
   После такого строгого наказа бабушка обреченно уронила голову. Стала подводить итоги жизни:
 -  Мы-то скоро помрем, тебя на путя поставить будет некому. Зачем ты сегодня в пастухи уметелил, оно тебе надо? Пусть бы Ирка сама одно место растрясла. Смотри-ка, барыня, парня пастухом сделала, наймыта себе нашла.  Востромудрая. Голову подымет, плечи прямо, как оглобля идет. Туды- сюды грудью качает. Беременная, говорят, ну и что, я до восьми месяцев в поле работала, навильниками сено таскала. А она, еще только завязалось, уже ничего делать не может. Ручки свои белые не потревожит, ножки ей надо на диване беречь.  Три раза замужем была, а на хороший кулак так и не прыгнула.  А надо бы, давно надо поучить её по-настоящему.
  Я понял, что вся деревня уже знает о моем похождении на пастбище, Николай Егорович постарался, Иришке-то зачем эти новости разносить. Хорошо, что не пошел к Антоновне, она, поди, тоже в курсе. Неудобно было бы на ее вопросы отвечать. Впрочем, бабушка могла ничего и не спрашивать, она тактичная женщина. Но от греха подальше лучше дома пересидеть.
   Баба Прыся вылила суп в мою кастрюлю, туда же плюхнулся и кусок гусятины с полкилограмма.  Так же не торопясь, с причитаниями и рассказами  про нечестивца Кокова, исчезла соседка  из  моего дома. Сказала, чтобы я завтра не ходил к Антоновне в обед, она завтра гусиные потроха к обеду сварит.
   - Потроха для мужика лучшая пища, - учила меня Прыська, - тут главное что, жиру в них много, значит, силы  они дают. И легкие  потроха для желудка. А у тебя желудок болит, вот и будем лечить.  Я и сама страсть как люблю суп с гусиными потрохами. Надо сейчас есть гуся, пока свежий. А потом зачерствеет, вкус уже не тот.
  Жирный суп с добрым куском мяса придал  решительности. Надо что-то делать, спасать  отношения с Иринкой.
   Прилег на диван, стал прикидывать, что лучше. Лезет в голову одно и то же. Почему бы не сходить к Кате  Мариной? Она, говорят, что-то знает, вот  и  пусть приворожит ко мне Иринку. Проверить надо, слухи это или правда? Деньги у меня скоро будут, заплачу.
     Пусть постарается, Александра Сергеевича себе же приворожила. Катя, Катерина, милая картина. Улыбчивая, хоть и на любителя, но с признаками красоты. Многие специально выбирают себе жен попроще, Александр Сергеевич тоже так поступил.  Зато  хитрющая Катя, как наш деревенский племенник Князь.  Не случайно еще и юридический институт окончила. Услуги нам свои предлагает. Да мы тут в Татьяновке и без образования все адвокаты.
    За деньги  Екатерина приворожить согласится. Точно согласится. Она от денег сроду не откажется. Недавно купила себе кожаную куртку коричневую и сумку к ней такого же цвета. Где денежки взяла, ведьма? С ворожбы!  Такой куртки и сумки больше ни у кого нет. Марфутка, говорят, от злости и завидок за локоть себя укусила.
   Может быть, все может. Марфутка завистливая. В прошлом году увидела на Иришке прозрачное белое платье, и самой такое захотелось. Я все со стороны наблюдал, хоть перед кем перекрещусь. Две недели Марфутка рвала грибы и продавала их на базаре.  На третью смотрим, она на работе в белом платье. 
    Теперь уже Катю Марину ножик зависти полоснул.  Но про нее лучше и  не говорить, Марина она и есть Марина, Золотова ее фамилия по мужу. А поди ж ты, захотелось белое платье и белые колготки. Может, тебе еще и крылышки белые купить, ангелом будешь? Я вообще не знаю, как с такими женщинами разговаривать. Колдунья, ведьма самая настоящая, а туда же, в святые. Нельзя с ее черными руками  в чистую душу Ирины лезть. Ирины душа – святая. Не дотянуться Золотовой до Иришки. Не допущу! В суде встретимся, если узнаю, что она Ирку к Ваське привораживает.
    Мял я диван, ворочался с боку на бок. И так ляжешь – неловко, и по-другому.  По уму выходило, надо сначала  к Иринке толкнуться, решить с ней все вопросы.  А ворожба, это после, если из разговора ничего не получится. Так-то  будет умней.  Мы ведь один на один еще и не говорили. Может, она стесняется, не хочет чувства свои выдать. Она с рождения интеллигент, как из другого мира в Татьяновку к нам упала. Надо идти к Иришке, надо. Лучше мне застрелиться, чем без Иришки жить. Только вот не ружья у меня, ни патронов.
   Залез на крышу бани, глянул в дырочку - лежит Иришка на лужайке в чем мать родила, солнечные ванны принимает. Дух захватило, волшебная красота.  Хоть бери ружье и застрелись от неразделенной любви. Опять в дырочку глянул – лежит.
   Быстро оделся, а вот на крыльцо выходил осторожно, высматривал – где Коков. Он обязательно станет за  мной следить, и если к Иринке направлюсь, такие сплетни разнесет, мало не покажется. В щелочку двери  увидел только спину Кокова, его кинуло куда-то по деревне. Вот радость-то, вот помощь неба, удача какая.   Унесло Егорыча на деревню, пусть  его там до ночи катает от одного дома к другому. Или до утра. Иначе не даст мне с Иришкой поговорить.
    Теперь нужно быстрей к Иринке, там, в ее доме и разобраться, почему мы не вместе, почему она не хочет видеть, что к ней тянется писатель. Не абы какой, а которого в Москве печатают, значит, самый лучший. Татьяна же сразу захотела за писателя замуж, а ты почему в стороне?  Соглашайся быстрей, пока приглашают. Другая бы спасибо сказала, из омута тебя вытаскиваю, в мир богемы.
    В который раз повторяю, не Юрке Заковряшину со мной равняться, полухудожнику. Он еще придет ко мне, попросит помочь где-нибудь выставку своих работ организовать. Всегда пожалуйста,  на татьяновской заправке.  Чуть сбоку, где мусорка. Там навес большой, дождем его мазню не смоет. Правда, овцы деревенские заскакивают, но ничего, они тоже должны к культуре приобщаться. Хоть какие, но посетители для полухудожника Юрика. Больше никто не заявится.
     А на встречу со мной, как с писателем, в клубе не протолкнуться будет. Боюсь, придется прямо на открытом воздухе выступать. Вот только Коков может все испортить. Принесет сеть, разорванную Князем, и начнет   подпрыгивать. Надо схитрить, Татьяну попросить ведущей быть, она его тут же  стреножит, откаркается, у Татьяны не забалуешь.
   Я прямо по огороду  частил  на другую улицу. Картошки у меня нет, одна трава.  Картошка рядом,  там  ботва чуть ли не в рост человека, Кокова деляна. Он да Генка Кутин больше всех в деревне над картошкой мудруют, потому и родит она у них, как у Лешки Оглоблина Светка – каждый год по богатырю сыну. Светке нужно при жизни  памятник ставить, а не  Катьке Мариной, до сих пор бездетная. И рожать не собирается.  Все красуется, хотя  двадцать пять уже, годы-то самые звонкие ушли. Пора увядания, привыкай к ней, а ребенок бы отвлек от мыслей о старости.
    Огляделся – никого, и юркнул в Иришкину калитку. Дома ее можно не смотреть, дверь на веранду прикрыта и в щеколде торчала  затычка.  Ясно, день хороший, теплый, она в огороде, загорает. Там я ее и видел. Нежится, красоты и здоровья набирается. Я хорошо знаю это место, изучил с крыши, сунулся туда, от волнения ноги не держали, на ватных шатало.
   Иришка лежала на лужайке в чем мать родила, принимала солнечные ванны. Увидела меня, нехотя прикрылась простыней.
   - Ирина Сергеевна, послушайте меня.
   - Ну.
   - Нам нужно поговорить. Спокойно, неторопливо. Все обсудить. Ирина Сергеевна, я вас люблю.
   - Ну.
   - Ирина Сергеевна, простите меня за коров, все получилось неожиданно. Письмо пришло из издательства, там книгу обещают напечатать. Вот я переволновался и на минутку отключился. Все сложилось случайно.
  - Я же тебе сорок раз повторила, с коровами случайности не должно быть. Подвел ты меня, хуже пьяницы, всю деревню всполошили. Зачем мне лишние морщины. Из-за кого? Считай, что я тебя не звала пасти коров. И ты не засыпал в поле под березкой.  Все забыли, разошлись и друг друга не знаем. Иди спокойно домой, тебя же никто не звал в гости. А приходить без приглашения в гости – дурь деревенская.
  Она вытащила ногу из-под простыни, посмотрела на загар, понравился, видно, улыбнулась сама себе.  Снова спрятала ногу, с укором посмотрела в мою сторону. Дескать, ходите тут, мешаете.
    Хоть бы она мне один разочек  так же улыбнулась, как своей ноге.  Сколько тепла в этой улыбке, сколько она задору дает. Я бы день и ночь писал, лишь бы она мне так улыбалась. Ира, Ириночка, не чувствуешь ты душу творческого человека. Встань, обними меня, поцелуй.
     -  Тут не в вопросах  дело, я все время думаю о тебе, писать не могу, все из рук валится.
     - Значит, не думай, я замужняя женщина, что обо мне думать. Тем более пожилому человеку, который еле сводит концы с концами. Нищим живет.  Ты уже лет пятнадцать в деревне, на моих глазах, и все пятнадцать лет нищий. У меня состоятельный муж, о семье думает. О чем у нас может быть с тобой разговор? Я не дура менять хороший дом на твою землянку. Меня из-за угла мешком не пугали. Вот обеспечишь себя, станешь хозяином, тогда и приходи, сватайся. Если ты писатель, научись кормить будущую семью. Дом построй, корову купи, где молоко брать ребятишек поить? Овец заведи, свиней. Иначе на что жить?  Литовку купи, сено-то для коровы косить нужно?
     - Ну почему, почему ты все время о деньгах, о разном примитиве? Ира, я тебя люблю. Я не могу без тебя.  Мне все время хочется быть рядом с тобой.
     - Еще чего выдумал, а если такое услышит Васька? Это будет твой последний рассказ. Иди быстрей домой, сейчас Васька подъедет, уже звонил. Большая любовь доступна человеку состоятельному. Иди и помни об этом.
     - Да я его знаешь, как отошью, он больше не будет никому  нервы трепать. Да я его сразу, как куренка, он меня запомнит. Я за тебя его и решить могу.
     - Куда тебе до Васьки! -  засмеялась Иришка, руки освободили простыню, и ее приподняло ветром.  Иришка чуточку помогла ветру, я это заметил.   
       Господи, какая мелькнула красота. Я не смог стоять и упал на колени.  Какой загар, какое тело, а ум-то, ум какой. Милая Иришечка, разреши мне хоть раз поцеловать тебя. Я потянулся к любимой, уже хотел открыть рот и попросить ее об этом.
  Вдруг стукнула калитка Шишкиных, и во дворе запел Васька:
      - Ирина, ты где? Я все решил, я ошибался. Ты лучше этой малярши, будем жить вместе всю жизнь. И наш ребеночек, которого ты ждешь, начнет жить с родным отцом. Хватит, больше у меня сирот не будет! Забудем все, что могло помешать нашему счастью. Ты теперь у меня единственная на всю жизнь.
  Я заметался, как муха на горячей сковороде. Если Васька увидит возле своей обнаженной жены – убьет. Как пить дать убьет, этот так поцелует – в  чужом огороде навечно и останешься. Господи, помоги. Третий день у меня в безнадеге, или к смерти идет тропиночка? Какие черти меня сегодня сюда притащили? Господи, спаси!
   Выход был, я упал пластом и пополз в Васькину картошку. В большой  ботве меня будет не видно. В картошке спасение. Главное, ужом, ужом, извиваться больше. Чтобы со стороны по кустам картошки не было видно, что там кто-то есть.
      Маршрут один: сначала проползти всю Иришкину или Васькину картошку, черт его знает, чья она у них, а потом резко вправо и уже по Кокову огороду вверх, строго по солнцу домой. Там меня ждут рукописи и ручка с бумагой.
    Забегу домой и на крючок, стучите хоть до утра. Только бы до  дома добраться. Топор возьму и сразу у окошка встану, по башке этого пустоголового плотника. За мной закон, дом - частная собственность, а она неприкосновенна. Меня судить не будут, я – защищался, честь свою отстаивал.
   У  меня в милиции родственник, Юра Заковряшин, Юрия Викторовича весь край уважает, он заступится.  Я его уговорю. Нам делить нечего, мы – братья, одна кровь. Так и быть, попрошу  Татьяну, пусть она ему, своему бывшему любовнику, выставку картин в клубе сделает. Но взамен он должен Ваську приструнить, поставить плотника на место.
   Я изо всех сил работал руками и ногами. Сырая, хорошо обработанная Иришкой или Васькой земля огорода забивалась мне под рубаху, в штаны. Я набирал вес с каждой секундой, ползти было трудно, пот лил в глаза, щипало  лицо, дыхание частило.
Не дай бог остановится сердце, в мои-то годы такие путешествия,  допрыгался. А если этот Васька увидит, что через его картошку кто-то что-то проволок? Пойдет искать, догонит и пришибет меня прямо  в Коковом огороде. Не имеет права без суда, самосуд у нас в Уголовном кодексе карается законом.
   Я затаился, чуть отдышался и медленно стал приподнимать голову.  Ага, вон они, Васька с Иришкой, так и стоят в огороде, целуются. Сволочи, хоть бы людей постыдились. Прямо на улице любитесь. Таких не перевоспитаешь, хоть бичом разгоняй. Ирочка, моя Иришечка, зачем тебе плотник?
   В голове  как йод жгла еще и обидная мысль: Иринка ждет ребенка и мне ни слова.  Не вернулся бы Васька, а я на ней женился. Она бы сказала, что мой  это ребенок. Воспитывал бы чужих детей. Вот тебе и Иришка, милая и красивая, а оказывается, как у Антоши Зверева горлопанка. Та хоть что сотворит.
    Васькины  наследники никогда писателями не станут. А своих детей нет, не знал, что придется воспитывать чужих.  Это для меня биологический тупик.
   Работал руками и ногами, кряхтел и пыхтел, пока не ткнулся носом в сапоги. Я их из тысячи сразу отличу – это были Коковы сапоги. Носом я упирался прямо в голяшки. От обиды захотелось укусить Егорыча прямо за ногу, до крови, чтобы он упал и завыл от боли. Я поднял голову, Егорыч с идиотским ленинским прищуром смотрел на меня. Я тоже поднял свои глаза на него и закусил губу. От отчаяния и безнадежности у меня из глаз выкатились слезы. Ну что же это такое, хоть стреляйся.
  -   В моем огороде плавать учишься, - философски начал Коков, – или так решил долг принести?
    Я встал, не обращая на него внимания, снял туфли, вытряхнул через гачи всю землю из штанов.  Получилась солидная кучка, ведра два набилось, может больше. Такой груз тащил.  Потом расстегнул рубашку и подождал, пока мой искусственный живот ссыплется на ботву Коковой картошки.
   - Заблудился, – ответил я Кокову, - попутал огороды. Решил у себя траву вырвать, да к вам занесло. Всего вам доброго, Николай Егорович.
    Идти домой можно было спокойно, Васька остался где-то там, внизу, на другой улице. В своем же огороде я хозяин.
   -  А вилами по спине не хочешь? -  спокойно начал Коков, а потом заорал на всю деревню: -  Траву он полоть вздумал, а про сеть забыл? Кто платить будет?   В сельсовете встретимся, ты мне все шестьдесят тысяч отдашь. Сейчас позову Прыську в свидетели или Ваську Шишкина, Васька все засвидетельствует. Откуда ты полз и зачем? Поди, Васькин инструмент удумал стибрить. Всем говорил, и говорить буду, рядом со мной  живет вор, под  писателя рядится. В тюряге ему место, а  лучше сразу расстрел. Как раньше. Только у нас теперь крохоборы в Москве, отменили расстрелы, вот и ходят по деревне писарюги. Говорят, что пишут, а сами – воруют. Двадцать одну тысячу ему жалко, по суду сорок отдашь. С извинениями.
   Слушать Кокова желания не было. Я пошел в свою баню, обмылся холодной водой, подтопить  котел было пока нечем. Сидел на крыльце бани, на солнышке и размышлял, что же мне делать?  Почему я до конца своей жизни буду в одиночестве.
    Самое лучше было прямо сейчас  сесть за стол и писать, писать. Потом перепечатать писанину на компьютере и отправлять ее по газетам и журналам. А Иришка?  Пусть Васька её целует, что ли? Неужели смириться, отдать просто так!  Почему она должна прозябать весь свой век с этим плотником?  Ну и что, пусть у нее будет от Васьки ребенок. Следующего родит мне. Не отдам ее никому. Она моя, она рождена стать женой писателя.
    - Иришка моя  и ничья больше, - вслух сказал я сам себе, –  всех  с дороги уберу.      
   Если бы в эту минуту я увидел Кокова, обязательно бы метнул в него топором. 
  - Твоя, - подсказал чей-то звонкий голос за плечами, - бери топор и руби. Всех руби. За Иришку, за любовь. Марфутку первую, потом – Кокова, за него много не дадут. У тебя есть смягчающие дело обстоятельства..
  Я оглянулся, рядом никого, чей тогда голос? Хоть крестись, видно, нечистый путает. Судя по всему, допрыгался до сумасшествия. Завтра в психушку повезут. 
   Тут надо, не теряя ни минуты, к Кате Мариной. Только Кате.  Так, мол, и так, Екатерина Алексеевна, выручайте. Хотя стоп, хватит мне позору, нужно наводящими вопросами  все выспрашивать, вроде как со стороны. С условиями ворожбы хочется познакомиться, с расценками. И ни в коем случае не отдавать ей Ирину. Это грех несмываемый, любимого человека отдать в руки темных сил. Так могут поступать только подлецы. Я Иришку не продам.  Чтобы нечисть её душу в руках грязных мяла, не допущу!
   Мыслю одно, а нечистый в свою сторону тянет.  Собрался все-таки к Катьке. Я надел чистую рубашку, другие брюки, хоть и старенькие, зато чистые. Придут деньги - куплю себе дорогой костюм. Может, так все сложится, что Иринке платье подарить будет нельзя. Тогда покупаю Антоновне шаль, себе - костюм, бабе Прысе породистого боровка в совхозе «Элита». Пусть она на нем зарабатывает. А Князя – под нож. Эта страхотина уже давно просится в борщ.
  К Катьке можно идти не таясь, ее дом совсем недалеко от магазина. За походом к Катьке никто следить не будет. На всякий случай высунуло глаза за калитку – на улице ни кого.  Сделал вид, что у меня какое-то дело и напрямую к волшебнице.
    Катька была дома, ждала с работы мужа, варила ему какую-то бурду, это по запаху можно было определить. Скорее всего, готовились щи из прошлогодней капусты. А может, капуста эта  и старше. Не исключено, что и моего возраста. Уж больно запах нехороший. Катя на всем умеет сэкономить. От такой еды характер сразу поменяется, вот почему Александр Сергеевич такой злой, на меня всегда бросается и с другими односельчанами живет не лучше.
   - Здравствуйте, -  приподнялась она со стула рядом с плитой.  – Наконец-то пожаловали, я знала, без меня не обойдетесь.
    Катька делала вид, что варит не перекисшую капусту, а  какой-то заморский деликатес. Я тактично молчал, хотя от запаха кислятины подташнивало.
  - У меня к тебе, Екатерина  Алексеевна, вопрос, говорят, ты ворожишь, привораживаешь, в общем, знаешь что-то, но также говорят, что за все берешь серьезные деньги. Хотелось бы о расценках что-нибудь узнать, на будущее, сегодня у меня денег нет, но скоро будут, отдам. Мне тут из Москвы кое- что обещали. Может ещё откуда-нибудь придет. Работаем, не сидим. Всякое случается.
   - Расценки дело наживное, - не смутилась волшебница, - смотря, что люди заказывают. Знать я ничего не знаю, обещать не обещаю. Но доверяю звуку, свету и ветру. Верю в того, кто меняет день на ночь и зажигает звезды. Слышу воду, землю и небо. Понимаю правду слова, цвета и запаха.  В них спрятаны будущее и прошлое. А настоящего нет, люди его выдумали.
  - К примеру, человека приворожить, во что это обойдется?    Человек серьезный, надо так, чтобы душа её осталось чистой и честной, – прервал я ее мудрые изыски,  мне некогда было вникать в философию тайн потусторонней жизни. – да и опасно это. Заставит подписывать документ, что продаю душу дьяволу.  Тут и отец Никодим бессильный помочь будет. Нет, ни свою, ни Иришкину душу продавать не буду.
  - Зачем тебе этот человек, замужняя женщина, битая жизнью, обретшая наконец опору. Лучше не связывайся. Тут и ворожить нечего, не приклеится она к тебе.  Она уже третий раз замужем, повидала и хорошего, и не очень.  Первый муж, знаешь, как ее лупил, как сидорову козу.
   - Откуда ты все знаешь?  Любовь дело такое, непредсказуемое, тонкое, а за что Иришку можно бить?
   - За красоту, она с первым в городе жила, всем мужикам себя дарила, как Марфутка.  А он ревновал, вот и воспитывал, по делу.
  - Тебе и это известно. Выдумки, бабы каждый день друг на дружку что-нибудь выдумывают.
  - Что деревня знает, то и я – не больше. Её не бить, убивать надо как Сидорову козу.  Нашла Ваську дурака, села и погоняет.  Ладно.   С писателя денег не беру, так  погадаю. Иришка никогда Ваську не бросит, резону нет. Сравни Ваську и себя, тут карты не помогут. Васька хозяин, а ты – нищета. И ворота, и домик весь на подпорках. И машина у тебя – одно название. Я сомневаюсь, сумеешь ли ты поправить свое положение в таком возрасте. Про любовь Иришки к тебе и речи не может быть, ей просто интересно поиграть с тобой, как с котенком. Лестно ей - писатель, а бегаешь возле нее, как собачонка. В щелочку на бане на её голую глядишь. Деревня же все видит.  Залезешь на баню и пока она загорает, сидишь там.  Ну скажи, чем я хуже твоей Иришки? Не бойся. Она еще найдет возможность покрутить тобой. Ты береги себя. Слабый по характеру и уступчивый. Твоя доброта тебя и погубит.
   - Мне гадать не надо, приворожить надо, чтобы надежно, как цементом, ее ко мне примкнуло. Погадать мне и бабушка Прыся погадает. Она по картам хорошо говорит, да неудобно у нее про Иришку спрашивать. А я без неё не могу, мне лучше утопиться.
  - Если Васька Шишкин узнает, что я к тебе привораживала его Иришку, все окна у меня перебьет, а тебя на тот свет отправит будто и не жил. Бежать из деревни придется.  А силы такой, которая повернет от Васьки к тебе Иришку, нет. Тут никакая нечисть не поможет.  Не в Ваське дело, в тебе. Ты хряка  Князя не способен от ворот отогнать.
   - Откуда он узнает, что ты ворожила?
    Катька поправила сползшую с плеча лямку от лифчика, засмеялась.
   - Так у него же брат двоюродный, Колька Марченко, ведьмак. Он сейчас в Красноярске живет, к нему со всего мира едут от рака лечиться. Он уже себе два коттеджа построил, шесть машин купил. Ты что, на печке в деревне пятнадцать лет проспал, ничего не слышал?  И Васька кое-что знает.  Тоже привораживает. Он в каждую летнюю луну бегает голым  по огороду и купается в росе. Не поленись, спустись в полночь в его огород, сам увидишь. Орет как свиноматка, холодно ведь, а купается.
   - Васька, плотник деревенский! Ему кроме топора ничего не подчиняется. Какое купание в росе? Зачем? Может, он и Иришку приворожил? За это его убить мало. Плохо, что у меня ружья нет, я бы его влет, на выходе из дома, пусть потом милиция ищет, кто стрелял.
    - А бабы, - засмеялась Катерина, -  бабы на него как на мед лезут. Вот что ему купание дает, силу мужскую. С Васькой сладко переночевать. Многим бабам такое и не снилось. И в росе купается, я это часто вижу, я тоже купаюсь. В большую луну роса целебна. Силу и ум правит. Человек получает энергию черного неба, потому и сила у ведьм – черная.
  -  Мне другое дано, книги писать надо. А ты что, тоже в росу голая лезешь? Сдуреть надо! А если кто увидит? Разговоры какие пойдут. Александр Сергеевич тебя сразу пришьет.
    - Про писанину  ты точно сказал. Давай, я тебе погадаю без карт. Большим человеком будешь, если  перестанешь за Иришкой бегать и время на нее тратить. Сиди и пиши, пока Чуркины да баба Прыся живы и кормят тебя. А если скучно без женщины, иди к Марфутке, она приласкает, она любит известных мужиков. Только к Марфутке  в гости отправляются с деньгами, а у тебя денег никогда нет.  На меня не заглядывайся, замужем.  Да и не люблю я хилых мужиков.  Но когда в росе купаюсь, можешь приходить смотреть.  От мужских глаз баба краше и здоровее.  Может, тебя моя красота от Иришки и отобьет. Я ее ничуть не хуже. Александр Сергеевич на такие твои поглядки ноль внимания. Он у меня современный человек. Полнолуние у нас в следующую среду, пойду купаться, приходи.
    Хилый, хилый. Я на этот ее укус  старался без  внимания реагировать, меня от другого  стала пробирать дрожь. Пятьдесят лет прожил, а и не знал, что кругом ведьмы и сатана. Катя – ведьма, Васька – ведьмак, Васькин брат, Колька Марченко, шоферюга обыкновенная,  тоже что-то знает. Может, и Иришка с нечистым в тайной связи? Приворожила меня к  себе, а теперь посмеивается в уголке.
 - Это ещё не все, - читала мои мысли Катька, - а главный у нас знаешь кто, -  там – она показала пальцем в небо.
 - Да нет.
  - И хорошо – папа римский!
  - Да он  же всех католиков учит как с дьяволом и его соблазнами бороться.
  -  Говорит одно, а борется с христианами.
     Господи, что же делать? Везде нечисть. Соберутся в одночасье деревенские ведьмы и защекочут меня до смерти.  А папа римский будет стоять рядом и смеяться. То-то у меня на прошлой неделе посреди ночи с ровного стола ведро с водой упало. Кто-то же его столкнул? А позавчера ровно в  полночь замяукал на моей крыше Чуркин кот, серый увалень, я его голос хорошо знаю.
    О беде предупреждал, вот она и случилась.
     - Ирке, знаешь, кто про твою жизнь рассказывает, как ты по углам бросаешься и её вспоминаешь через каждую минуту?
        - Нет!
      -  Кошка твоя Рина. Она сначала рассказывает серому Чуркиному коту, а уже он  - Ирки.
      - Ирка  слушает этого серого дурака. Да его сегодня же на капкан поймаю.  А Рина! – Слезы роем посыпались из глаз. – Думал, что это самое верное мне существо. А на самом деле вон че! Рина, Рина!  Я же тебе сегодня утром банку кильки вскрыл.. Каждый день по сто рублей трачу. Рина, что ты наделала?
       Как Татьяна с Ниной Афанасьевной поедут в церковь, попрошусь с ними, отмолю грех.  Нет, не поеду, пусть они за меня свечку поставят, а то у меня денег нет. Вот появятся, тогда сам  покачу к отцу Никодиму, выпрошу у него благословение. За деньги батюшка обязательно благословит, отпустит все мои грехи. Сто рублей ему дам, а может и двести.
  - Екатерина Алексеевна, сколько в деревне ведьм?
  - Твоя Иришка среди них тоже.  Она тебя и крутит, как веревочку. Говорит одно, даже вид делает, что ты ей безразличен, а сама тянет и тянет тебя к себе.  Нравится ей, что ты по ней бесишься. Но любить она тебя не любит. Это я точно знаю, не фантазируй лишнего, ты для нее не мужик. Мужик душой любит, а бабы -  телом. Я сама баба, чему меня учить?
   Под ложечкой засосало, от страха я чуть не упал. Катя читает мои мысли. Выходит, и Иришка тоже. Охомутали! Стреножили меня, простодыру!  Стоп, стоп! В атаку надо. На серого увальня капкан поставить сейчас же. На Ваську капкан тоже. На тропинке, по которой он на работу идет, пусть там повизжит, пока кто-нибудь не вытащит. Там и узнаем, какой он провидец. Обойдешь мимо капкан – значит,  знаешь, а нет – баламут ты деревенский.
    У меня в сенцах еще от деда Малюкова осталось два капкана на волков. Никто про них не знает.  От Васьки  все мои беды, для него эти капканы все годы и хранились. Угощу теперь ими любимца деревенских женщин. Капканчик ласково так приголубит ножку, от сладости его аж подкинет.
  - Что же мне делать?
  - Топи сегодня баню, я в полночь приду – буду  колдовать на тебя. Я сильнее Иришки и Васьки, они со мной  не справятся.  Жди меня в бане. Раздевайся догола и сиди, только не парься, иначе все насмарку пойдет. Если удастся Ваську увидеть на воде, можешь его наказать.   
  - Как?
  - Помнишь,  тебе баба Прыся про домового рассказывала? Но его можно не только смотреть, но и вызывать. А уж он, если захочет, покажет нам Ваську.
  - Что толку мне на него смотреть?
  - В это время Васька будет в твоей власти, что захочешь, то с ним и сделаешь.
  - А он ни слова? – загорелся я.
  - Нем как могила. Заговоры мои не дадут ему даже руку на тебя поднять. Грозиться будет, но не больше.
  - А вдруг все-таки кинется?
  - Что за мужики пошли! - не удержалась Катя. - Не трусь, я же рядом буду, так его упакую в наговор, не шелохнется.
 - Так его в этот момент и убить можно?
  - Не дам, а вот глаз выколоть можешь, - пожалела Катька Ваську.   
 Я кивнул на прощание Кате, молча направился домой. Меня ждали ручка, бумага и письмо из издательства. И еще встреча с читателями, которую на этой неделе или на следующей должны были организовать Татьяна и Нина Афанасьевна. Нет, лучше встречу сделаем, когда я с гонорара костюм себе куплю, рубашку дорогую и галстук. Рина вышла из-под печки, трется о ноги, кильки надо.
   - Надо! – рявкнул я, - а потом пойдешь сплетни серому дураку обо мне петь?
    Рина сделала вид, что я её обидел и уволоклась снова под печку. Оттуда выскочила мышь, но Рина на неё даже не глянула. Не её это заботы, мышей ловить.
   А пока я думал, куда лучше отправиться за сушняком для бани. Всяко разно выходило, что за Васьки Шишкина огород в лес нужно ехать. Там тальник густой  растет,  в тени сучья быстро опадают, сушняка много. 
   - У Васьки семья, - кричала мне вдогонку  Катька, - Ирка ребенка ждет. Зачем ты его капканом калечить хочешь? Не дай бог они твои думки раньше прочитают, возле этого капкана тебя смерть и ждет.
  Ведьма, опять  мысли  узнала. Как же я теперь один в доме спать буду? Хоть к  Татьяне иди ночевать, но она в обиде, она меня не пустит. Может и пустить, если хорошо попросить. Лучше я свет выключать не буду, так со светом все ночи и стану проводить.
   С дровами я вышел из положения просто, взял тележку у бабы  Прыси и поехал за Васькин огород. За полчаса столько натаскал сушняку – еле увязал на тележке.  К вечеру растопил баню, натаскал туда воды и со спокойной душой  пошел писать, ведь Катька придет только в полночь.
  Без пятнадцати двенадцать  я был в бане.  Натопилась она как следует. Камни в каменке  малиновые, дух стоял отменный. Я медленно разделся, белье оставил в предбаннике, а сам сел на пол в бане, чтобы раньше времени не угореть.
 Следом застучала каблуками Катя. Осмотрела меня, как барана, перед тем как зарезать. Заставила снять и трусы, человек должен быть полностью голым. Сверху только специальный обтягивающий халат черного  цвета, она сама его на меня надела. Халат какой-то неприятный, серой пахнет, из преисподней, наверное. 
  Тут же разделась и сама. И хотя меня била дрожь от волнения, подсознанием отметил, красивая девка Катя, ничем не хуже самой Марфутки. Аж рука потянулась прихватить ее за талию. Но Катя ее сразу отстранила, дескать, мы за другим сюда пришли, оделась почти в такой же халатик, как у меня, только с погонами. Судя по звездочкам, она у чертей в звании лейтенанта. Передернула плечами, ладони согрела,  стала командовать.
    Мне было велено лечь на полок лицом вниз, в стороне стоял ковшик с горячей водой. Свет Катя потушила, а рядом с моей головой поставила черную свечку из воска. Все, как говорила раньше баба Прыся. Только свечка горела как-то странно, дыма больше, чем огня. Огня вообще не видно.   В аду, говорил Нине Афанасьевне  отец Никодим, так же, чад стоит, а огня мало.
    Наверное, черти Катьке  эту свечку и принесли. Какая-то особенная свечечка, на кочергу похожая. Да и в церквах раньше черные свечки не продавали, может, на рыночные отношения перешли, торгуют всем, что берут?
   - Денег с тебя не возьму, что с нищеты брать, - смеялась и махала руками Катя, - но ты должен молчать о колдовстве, никому ничего не говорить, а то я тебя так потом приколдую, мигом писать разучишься.
  - Да я  чё, я ни слова.   
  -  Посмотрим, посмотрим, Иришка знает, как из тебя все выпытать. Молчи, если даже она ноги твои начнет резать.
 Я молча переносил ее угрозы, лежать  в одном халате  перед  почти голой женщиной  неудобно. Я краснел, потел, а может, это баня действовала.  Катька распустила свои волосы, под глазами у нее появился какой-то синий огонь. Она долго водила перед лицом руками, свет разгорался и разгорался. Лицо синело, синело, как покойника.  Чем тут роса поможет, если кровь её сейчас по жилам дьявола ходила.
   - Заклинаю все черные силы, заклинаю! - кричала она так, что и Коков мог проснуться. А ну как заглянет в баню.
  - Не заглянет, - снова прочитала мои мысли Катька.- Не мешай мне работать. Придите ко мне силы дьявола, помогите, спасите. Того, кто против Анатолия, распните, разметайте по белому свету, избавьте Анатолия от беды.  Он заплатит кровью, и телом, и душой своей. Он заплатит.
  - Душу не отдам никому, – вцепился я от страха зубами в свою руку. – Только отцу Никодиму, на причастии.  Получу деньги, куплю у него флягу святой воды, сам в ней вымоюсь и всю баню путем сполосну. Батюшка Никодим, будь милостив, прости мне грехи мои, не дай утонуть в смоле ада. Отмоли душу Иришкину. Нашла себе друзей, Чуркина кота.
 У меня кружилось в голове. Катя, черный свет от черной свечки, сама баня крутились перед глазами, как карусель. Катька все носилась и носилась по бане, выбрасывала из ковшика горячую воду по сторонам света. Потом я увидел, как ее приподняло, и она стала летать по бане. Крыша бани разверзлась, и в нее посыпались гады. Страшные, скрюченные, мерзостные. Они сразу прятались под полок, выли что-то там.  Один уселся  прямо перед моим носом, мырлыкал что-то, смотрел прямо в глаза, а потом отшептывал про увиденное Катьке на ухо. Зеленый весь, как лягушонок.
  - Призываю, призываю, придите, - вопила  Катя, –  темные силы, мне помогите! Все на совет под полок. Всем думать, всем душить врагов Анатолия. Враг его Василий, ищите Василия. 
   Свят, свят, свят. Что же это делается. Сколько страхов кругом , а мы ничего не знаем. Кто что хочет, тот с нами и делает. Батюшка Никодим, не спи, спасай.  Я тебе триста рублей дам.
    Наконец мне было велено сесть, взять в руки ковш с водой и вилку, которую принесла с собой Катя. Инструкция оказалась простой: как только появится в воде Васька, ударить ему этой вилкой прямо в глаз, и он ослепнет на этот глаз. Ирка с этим одноглазиком жить не будет и перейдет ко мне. Ради любимой я готов был ударить сразу по двум глазам, чтобы решить все вопросы раз и навсегда. Но подсознание подсказывало, что дурь все это, розыгрыш. Какое там изображение Васьки в ковшике с водой.
 Вспотевшая Катька прыгала и прыгала  по бане, затем забралась  на полок, села позади меня и схватила за плечи.
 - Смотри, смотри, он  в воде, он теперь твой.
 - Смотри, смотри, - неслось из под полка.
   – Он твой.  - шептали какие-то голоса со всех углов бани.
 Может, это мне казалось, но в щелочки досок я хорошо видел, что под полком кто-то есть. Если эти твари прилетели, не могли же они исчезнуть сразу. Я посмотрел на  руку, с неё капала кровь. Может, случайно порезался. Глянул вниз, в щелочку. Под полком стояла посудина и туда капала моя кровь. Это  дьявол забирал мою душу.
   – Накажи его, накажи, - ревела вся баня, столько в ней было нечисти и стен не видать..
   - Значит, Катька сильнее Васьки, если она  может ворожбой убить его, -  подумал я.
  Я пялился в ковшик, но ничего там не видел, кроме мелких кругов по воде от того, что я весь дрожал от страха.
   - Смотри, смотри, накажи его!– кричала в ухо Катька. - С тобой черные силы неба, с тобой  звезды и галактики, с тобой  сам Сатана. Он раж видеть нового слугу.
   - Господи, силы небесные. Не буду рабом ада. Спаси и сохрани.
   Я почувствовал, как нас приподнимает, и мы повисли в воздухе, потом медленно стали летать по кругу. Я все в той же позе лотоса, с ковшиком кипятка в руке. Катя надо мной вытянулась в струнку. Грудью она плотно прижималась к моей голове.  Возле нас кружились какие-то твари с  рожами как у нашего бывшего президента, они подмигивали мне или Катьке. В суете колдовства трудно было сосредоточиться на чем-то одном. Тот, который зеленый и похож на лягушонка, почему-то держал в руках, что-то похожее на огнетушитель.  Оттуда сифонило запахом серы. Черти уже праздновали победу надо мной.
  Наконец  я увидел в воде Иришку. Она шла по какой-то черной  тропинке прямо ко мне и улыбалась. Неужели она сейчас действительно видит меня, почти голым, рядом с такой же почти  голой Екатериной? Обидится, занервничает, а нервничать ей сейчас нельзя. Она же ждет ребенка.
   Позади ее замаячил Васька, с топором в руках. Он шел и грозил им мне.  От страха мысли об Иришке опять пропали.
  - Так, значит, грозишься, дорогой мой,  - зашептал я, - посмотрим, как ты сейчас заплачешь.
    Голова работала строго в одном направлении: один глаз выбить или два? Лучше, если два сразу. Иринка сразу заберет  Василия и оттартанит в инвалидный дом. А я буду жить с нею, каждый день мы будем читать мои рассказы, потом решать, в какой журнал их можно отослать.
  - Потом она отвезет  в инвалидку  и тебя, – засмеялся какой-то голос под полком, -  что желаешь другому, то возвращается  тебе.
  Нечисть интриги заводит, командовать пытается. А дулю не хочешь? Меня Иришка любить будет и уважать. Погодите, сегодня обязательно придет утро.   
  Васька будто слышал мои обидные слова и приближался и приближался ко мне. А Иринка прошла мимо, только показала мне язык. Задорно так, будто признавалась в любви. От страха я чуть не вылил ковш кипятка себе на ноги. О господи, неужели все так и есть? Куда я залез, зачем? Какая любовь, если кругом черти? Господи, спаси и помилуй.
    - Ира, все это я делаю только ради тебя, - шептал я как молитву оправдание Катькиным злодеяниям, -  только ради тебя.
   - Накажи, накажи, - повизгивала над ухом Катька.
  Я со всей дури размахнулся и мощно, как профессиональный убийца, засадил вилку себе в ногу. Кровь пырхнула фонтанчиком. Промахнулся, остался Васька зрячий. От страха промахнулся.  Вот мне наказание за обращение к нечистому. Есть на свете бог, есть. Сегодня же пойду к Нине Афанасьевне и попрошу святой воды, может, у нее еще что-то осталось. А потом сам съезжу к отцу Никодиму, отмолю грех.  На храм тысячу дам. Больше не могу, жить не на что.
   Успел вытащить из ноги вилку, посмотреть на рану, которую  сотворил себе сам. Алая кровь заливала ногу. Нестерпимая боль  сковала мои руки и ноги.  Я повалился с полка на пол и потерял сознание.
   Очнулся не помню когда. В бане все так же не было света, вернее, лампочку Катя не включила, но по всей бане  плавал какой-то неестественный голубой свет. Первое, что увидел, потолок снова закрылся, будто и не разбирался нечистью.  Рядом со мной так же стояла Катька и с ней какой-то мужик в черном фраке, при галстуке. В руке он держал стакан с чем-то красным. Неужели это моя кровь? Для них это как водка, праздник продолжают праздновать. Вся баня дышала серой.
   Я обмер, сзади у  мужика  торчал хвост. Глянул на ноги – копыта, как у козла! Черт! Черт!  Слеза покатилась по щеке. Из этого болота уже не выбраться. Кому и зачем я отдал свою душу из-за Иришки? А Иришкину душу зачем продал? Гадина я, человек, которому место в проруби. Хотя стоп, стоп,  Иришка же до меня продала свою душу нечисти, и меня крутила наговорами. 
   Разговаривали  черт с Катей, видно, обо мне. Черт подставил к своему виску большой палец и крутил своей пакостной ладошкой: дескать, законченный дурачок. Потом приобнял  Катьку за талию, они над чем-то весело смеялись. Видел я, видел, как она прижималась к нему грудью.  Мама милая, если она читает мои мысли, значит, специально сделала! Что же это такое.   Она и с нечистью целуется. Ни за что не пойду смотреть, как она купается в росе! Сгори  там или утони, не подойду. Вон, вон, черт гладит её уже по заднице. Сволочь нечистая.
   - Неужели черт у нее любовник? –  загорелось  в моей голове.
   Я хотел встать и наложить на черта крестное знамение, но сил не было. В это время во дворе Кокова запел петух. Черт затрясся, затрепетал, подпрыгнул и сразу растворился в голубом свете. Потом исчез куда-то и этот свет. Только синие сполохи возле Катьки чуть-чуть освещали баню.
    Катька осталась, не улетучилась вместе с чертом. Она прошла в угол и стала  одеваться.
    - Я столько сил на тебя потратила и зря, – осуждала она меня, – как был нескладухой, так ею и остался.  Второй раз уже не получится. Может, и к лучшему. Живи один. А Васьки не бойся, он хоть и видел твой замах, но не тронет тебя, он меня слабее, побоится. И чертей никогда не бойся, они не ходят к тому, кто их не зовет. Давай сюда мой халат, он тебе не нужен, только страдания принесет. А в среду приходи, вместе будем купаться в росе. Здоровье поправишь.
   Больше она ничего не сказала, молча вышла и закрыла за собой дверь. Я было поднялся, тоже хотел  накинуть на себя хоть что-нибудь, но упал от слабости  и опять потерял сознание. Очнулся уже утром, в маленькое оконце бани заглядывал свет.
 Нога распухла и страшно болела, наказал я себя за грехи. Да и на щеке была у меня помада, видно, Катька в щеку чмокнула, когда уходила. Я оделся, вышел на солнышко и стал искать сторону света, где находился Уяр. Там храм, на него и надо креститься.
   Но от бури в мозгах так и не сообразил, в какой стороне Уяр. Молча пошел в дом, выпить чаю. Опершись на забор двора, со своей стороны на меня смотрел Коков, он молчал.  Зато во дворе у Кокова кудахтали куры и периодически кукарекал петух – мой спаситель. Я тоже не сказал Егоровичу ни слова. Страшно болела нога.  Сил хватило только плюнуть в его сторону и закрыть за собой дверь сеней. Потом открыл дверь и заорал на Кокова.
 - Ещё раз увижу с сетью, отберу и сожгу её. Хватит дурака из меня делать!