Моя любовь Иришка. Повесть. Глава 5

   
   Глава 5.                Анатолий Статейнов      

   
                Встреча с читателями


     Книгу я еще не видел,  мне присылали на подпись только гранки да макет обложки. Красивая обложка, на ней деревня зимой и женщина с коромыслом. Воду несет. А ведра деревянные.
    Жду теперь свое первое произведение. И деревня волнуется, многим интересно, что там  сложится  за книга. Некоторые о ней знают уже больше, чем я.  Николай Егорович убежден, что все это выдумка и какой-то обман. Потому и делится у магазина  своими раздумьями.
   - Неужели у нас в Москве и правда  дураки, если этому пустозвону книгу печатать стали? Да еще и деньги заплатили. – Егорыч этого ни как понять не может. -  Бабы, подумайте, что он может доброго написать? Вот Святослав Викторович – голова, газету издает, его губернатор знает. А эта писарюга под младенца играет, кормит его вся деревня. Скоро штанишки ему начнем по очереди менять.  Дожили, не сегодня - завтра он нож  руки и пошел по дворам. За копейку любого отправит на тот свет.  За сеть ведь со мной так и не рассчитался.
   - Егорыч, кого он ограбит, - не согласилась бабка Параха, - посмотри на его ручки, соломинки.  У него сил не хватит штаны с бабы снять, с того и неженатый.
  - Прасковья, милая, да может у него пистолет есть? Пистолетом кого хочешь  пугай. А этот и убьет. Попомни, у такого рука не дрогнет. Он и за нож возьмётся.
  Но большинство искренне рады предстоящему событию. Особенно баба Прыся и Мария Антоновна переживают. Да и Катька Марина специально приходила гранки и обложку посмотреть. Долго листала книгу, потом поздравила меня и чмокнула в щеку. Спасибо ей за внимание, может, о ней когда-нибудь напишу. Хотя, если о ней писать, в любом случае придется упомянуть черта, а зачем добрым людям эта нечисть? Но той пропастине, с которым она целовалась в бане,  наложил бы крестное знамение на самый пятак, пусть бы покрутился, прочувствовал, что такое хорошо, что такое плохо.  Страх какой! В руках стакан с кровью, а он молодую бабу лапами к себе жмет. А её раскиселило, лыбится!
    Деньги точно подошли, издательство не обмануло. Примерно через месяц после того, как я отправил в Москву договор, застучала на  крыльце каблуками Татьяна, довольная, вся  светится: вот, прислали, как и обещали!
    Я расписался в Таниных документах и принял от нее пятьдесят четыре тысячи, шесть тысяч почта забрала за доставку. Жалко, но  сам себя за нос не укусишь. Таня только посочувствовала, от нее ничего не зависит.
    -  Сколько ни работала почтальоном, - засмеялась она, -  а такие деньги первый раз выдала. Молодец, заработал. Старайся дальше. А уж книга придет, сам за ней явишься, в магазине принародно отдам. Спляшешь при всех. Как хорошо, что ты никого не слушал, а делал свое дело, вот и результат.
  Она опять вздохнула, заговорила о своем:
  -  Мужик должен быть спокойным, но настойчивым и жить своим умом, не бабским. Мы дальше своего носа не видим.  У тебя это получилось. Не подстраивался.   
 - Так  все случайно, - поскромничал я,  хотя душа уже пела от счастья. - Могли ведь и не напечатать. Просто рукопись попала добросовестному человеку, не знаю, что ему там понравилось. В любом случае, спасибо этой душе. Слушай, Татьяна, давай съездим вместе в город, купим мне костюм, - попросил я, -  а то, боюсь, один не выберу как надо. Давно уже ничего себе не покупал.
   Татьяна обреченно качнула головой и поглядела куда-то в угол моего домика,  словно там лежала правда, о которой она и хотела сказать.
 - Что я, Толик, тебе помогу купить? Мы с Васькой два года прожили, да когда это было. Я ему только трусы и майки покупала. Какие там костюмы и другие наряды. Я теперь и не знаю, что мужики носят. Возьми Марфутку, что ли. Она каждый год на курортах, видит, кто во что сейчас одевается.  А я чего вижу? Дом и огород, потом – наоборот.  Не помню уж, когда в Красноярске последний раз была.
   Татьяна развела руками, рассмеялась от обреченности:
  - Нищие мы. Молодые еще что-то в деревне покупают, им родители на обновки по копеечке собирают. А пожилые – только мечтают. Я уж не помню, когда сама последний раз себе платье  вырвала. На деньги почтальона хватает только сухарей запасти на месяц, вот и все. А секретарские в сельсовете – семь тысяч. Домитинговались, позволили  убить Советский Союз, а они теперь в благодарность нас живыми в землю кладут.
  - Да ладно, чего теперь.
  - Я не переживаю, ничего уже не вернуть, может, другие поколения отберут у них наше. Обидно, я сама помогала этим гадам. Перехитрили целый народ.
   - Мне-то надо, чтобы  кто-нибудь со стороны посмотрел, как костюм  сидит, не топорщится ли. Все-таки одежка на выход. Двадцать один год я уже костюмы себе не покупаю. Продавщица хоть и плохо, не скажет, ей главное продать
  - Во-во, ляпну что-нибудь не по делу, будешь обижаться.  Выбирай лучше сам. Сам не ошибешься. Когда еще у тебя деньги появятся на второй костюм.
  - Может, никогда.
  - То-то и оно, этот нужно получше выбрать.
   Я поразмыслил вечером над ее словами и не согласился с предложением, Марфутка не подсказчик  и не советчица.    Марфутка одевается сверхмодно, почти вся голая, какое-то подобие юбок и кофт.  Если юбка, то кончается на поясе, если кофта -  на плечах. Все, что ниже их, – голое тело. Хоть зимой трескучей, хоть  летом. А если платье напялит, то насквозь просвечивает. Егорыч и баба Прыся не раз принародно ей замечание делали. Смеется в глаза старикам, вот и весь ответ на попытки усовестить ее.
    Еще и из меня чучело сделает.  Уж лучше что получится, то и куплю,  иначе она заставит меня напялить  красный костюм и голубые брюки, Кокову на посмешище. А уж он тут моментально устроит  деревенский пересуд.
     Решил смотаться в город один. Походил, походил по комнате, все складывалось к этому варианту. Кошка Рина играли с котятами у моих ног. Когда мои мысли коснулись Марфутки и голубых брюк, она прыгнула на колени, весело так  замяукала. Значит, правильно мыслю. Спасибо Рине за поддержку. Котята гоняли по полу какую-то бумажку, им не до моего костюма. А Рина о хозяине думает, потому я и не обижаюсь на нее.  Пусть и ветер в голове у нее, а если трудно мне - она рядом. Но может это подстава, вид делает, что она в стороне, а Ирка новости узнает от чуркиного кота. Но ему-то все рассказывает Рина. Но не силой же она заставляет кошек выслушивать мои вопли?
     Не поленился, пошел на кухню, вскрыл банку кильки, поставил  кошке за понимание. У нас с ней якобы  полное единство. Только вот от блуда никак ее не отучу. Котята подрастают, дня через три Рина опять побежит к Чуркиным дуракам. Она уже и сейчас прислушивается, кто по нашей крыше ночами  топает. Из-под лавки пока  прислушивается, чтобы я ничего не заметил. Таится, неверная.
    Это потом, когда страсть закружит, она на моих глазах будет в форточку сигать, ни какими совами не удержать. Хотя, оказывается, она все понимает и Чуркину коту передает. а пока обязательно делает вид, что скромница. Спорить  с ней бесполезно, знаю одно: тут и начнутся мои новые страдания. Еще этих котят не раздал, а она уже о других думает.
   В городе, в центральном универмаге я долго крутил перед собой  костюмы. И один примерил, и другой. У меня такое впечатление, что эти костюмы не из Турции привезли, а цыгане где-то в красноярских банях штампуют. Все они вроде бы и разные, но сшиты на один манер и как попало, наши, советские, были лучше - и материал качественней, и сшиты прочней.
 Остановился на черном, за восемь тысяч. Вид у него  средних возможностей, но на лучший  денег не было.  Истратишь сейчас, а потом как жить? Надо экономить. 
   Долго водил плечами перед зеркалом, надоел продавщице, но она терпела - все-таки покупатель. Голубоватую рубашку и  красный галстук в синюю полосочку  определил  быстрее.  Галстук, тряпочка, округлялся  в  целую тысячу, даже  с лишком. И так думал, и по-другому – пришлось брать. Этот и красивый, и достаточно дешевый, до остальных  опять не докупиться. Хороший галстук выбрал, полосочки голубые под цвет Иришкиных глаз.
   Потом в этом же магазине  выбрал Антоновне красную шаль с синими цветами, Петру Васильевичу механическую машинку для бритья, а Прыське -  набор кастрюль, а то у нее кастрюли старые, еще невесть когда купленные. Пусть теперь в новых супы  из гусятины кипят. 
   Представляю, как она обрадуется подарку. Ефросинье Ивановне давно уже никто ничего не дарил, если не считать оплаты операции на глазах. Тогда тридцать тысяч собрали Коков, Федор Иванович Ванин и Петр Васильевич Чуркин. Втроем нашли нужную сумму. А задумал всю эту канитель Чуркин, он и довел ее до логического конца. Главное, Егорыча уговорили положить десять тысяч в общую копилочку, и положил, хотя скребли у него, наверное, на сердце кошки. Значит, есть теплые уголки и в душе у Кокова.
    Скорее всего,  баба Прыся на первых порах и варить в новых кастрюлях ничего не будет, если только по праздникам.  Поставит их в буфет до лучших времен. А наступят ли они, ведь бабушке уже тоже восемьдесят четыре, но она даже не задумается о возрасте, уверен, будет беречь новое. Подружкам показывать, когда в  гости кто-то придет.
     Поросенка племенного в Красноярске не взять, поеду в соседнее село, там  свиноферма. Там и выторгую племенника, чтобы по всем статьям был лучше нашего Князя.
    Вначале всю родословную его посмотрю, чтобы чемпионских кровей оказался.  Вот будет от меня подарочек Князю.  Вырастет из поросеночка  племенник, бабы своих свинок поведут к нему, а не к этому брюхатому. Волей-неволей придется Катьке пустить Князя в борщ.
    Это ему большой привет от меня и низкий поклон за все хорошее.  Хитренько я с ним поквитался. И за Иринку, и за сеть Кокову, и за то, что ворота мои повалил. Тут и гадать нечего, как только перестанут водить к Князю свинок, Катька Деревягина отправит его в борщи. Доходы-то с дурака кончатся,  кто его будет кормить бесплатно?  Об этом Князь и не подумал, когда несся через мой двор прямо в сеть. А надо, надо  было притормозить и померекать, чем все может кончиться. Я – человек не мстительный, но всегда найду хитрушку рассчитаться с проходимцем.
     Впрочем, его по старости еще прошлой осенью хотели отправить, куда заслужил, но замены не случилось, потому и в этом году он среди свинского женского поголовья царствует. Случайно, а ведет себя как незаменимый герой. Гордыня его съедает. Тут он чем-то на Ваську Шишкина похож. 
    Врагов надо хитростью брать, хитростью я и одолею Князя. Еще бы Ваське Шишкину какую-то западню придумать. Хотя тут и к бабкам ходить не надо, как племенник, я Ваське во всем уступлю. Но отомстить за его превосходство хочется. Мысли мои даже сейчас возле капкана крутятся. Есть в капкане изюминка, есть. Пусть попел бы он  в капкане  песенки про любовь. А Катька Марина  прикроет меня, у нее получится. Можно так повернуть, что откажется, пугну ее, что расскажу Александру Сергеевичу про ее шашни с чертями. Про такое нельзя рассказывать и не расскажу. Но подразню её. Подразню. А лучше не надо. Ещё устроит мне какую-нибудь пакость.
   Это же  ни одному доброму человеку не рассказать, нашла себе любовника с хвостом и копытами. Тебе что, деревенских мужиков и парней мало? Я сам все видел, а деревня может и не поверить. Да и страшно такие разговоры заводить. Придет ко мне черт ночью разбираться в правде,  от страха мигом сердце остановится. Святой бы воды поставить возле кровати в кружечке, да нет её.
  Татьяна и Нина Афанасьевна все  последнее время усиленно готовили встречу с читателями. Татьяна взяла у меня два рассказа, их по плану должна была читать Катя Марина, по мужу  Золотова.  Ну, с Катей мы теперь хорошо знакомы.  Она рассказы наизусть выучила, чтобы не сбиться на сцене, оттараторит.
   Понравилась она мне после той ворожбы, смелая, со всей нечистью на «ты». Вот ведь наши женщины какие хитрые: ночью – ведьмы, а днем обычные капризулечки. Нет, в женской душе не разобраться. Коков тут одного мнения:  развернулся и сразу в лоб. Так легче всего женщин учить доброе видеть. Квакнула не по делу – получи!
    Поздравлять меня с выходом будущей книги в Москве намеревалась и заведующая отделом культуры  Рыбинского района Валентина  Васильевна Усова. Грозилась грамоту привезти. Она тоже удивилась, как в Татьяновке, в такой глуши  даже по меркам района, может жить писатель. Но Нина Афанасьевна толково рассказала ей, что я не мог не стать писателем. Усидчивость у меня отменная, стремление к цели тоже. За это нужно меня наградить грамотой и присвоить звание почетный житель района.   
    По просьбе Афанасьевны Усова звонила в районную газету, попросила направить журналиста в деревню, написать обо мне.  Обещались. Жалко, что Иришка отшатнулась, а так бы на первой полосе районки  наш снимок. Я и Иришка. Она в своем кисейном белом платье, а я в черном  костюме с красным в синюю полосочку галстуком. Только надо чуть выше пояса фотографировать, чтобы живот Иришки не было видно. Не мой ребенок, а начнут приписывать мне. Потом не отсудишься.
    Эх, Ира. Ира, зачем ты меня, орла, променяла на обычного плотника.  Чем он тебя так прельстил, что ты от второго мужа к нему убежала? А теперь меня не замечаешь.  Смотри,  я чужой человек для Москвы, а ведь взялись книгу печатать. Увидели талант, потянули к себе, а ты  оттолкнула. Назвать старым оболтусом того, кто тебя любит – большой грех. Сходи к Нине Афанасьевне, возьми святой воды, попей. Снимется тебе прегрешение.
  Прежде всего на встрече с читателями , я должен  хорошо выглядеть, поэтому каждый  вечер надевал костюм, рубашку, галстук и ходил в них по горнице. Приучал себя к новой одежде.  Туфельки только  старые, но я их кремом подновил, заблестели. И эти еще сойдут, потерпят до следующего гонорара. Хотя сейчас они больше на старые калоши похожи, чем на туфли.  Только других нет.
   Носки новые  привез из города, неудобно будет без носков по сцене выхаживать. Хорошие носки, буду чуть приподнимать брюки, чтобы Егорыч увидел  -  я в носках.  Сосед сразу поймет, что теперь имеет дело с серьезным человеком, может, и сеть не станет больше никому показывать.
 Одежда должна лечь по фигуре, чтобы не топорщилась. Плечи выглядели как-то присядисто, взял у Чуркина гирю в шестнадцать килограммов, раньше сыновья его ею баловались, поднимал  железо, выправлял фигуру.
 Уговорились с Татьяной провести встречу в восемь вечера, в субботу, чтобы мужики успели помыться в бане, так народу будет больше. Нина Афанасьевна мое предложение утвердила.
 Она вообще мыслила мудро. То ли на концерт районных артистов, то ли на встречу со мной, а  скорее  и на то, и другое народу собрался целый клуб. На самом почетном месте, как всегда, сидел мой брат, Святослав Викторович. В строгом деловом костюме, обычный его красный галстук под белую рубашку. Рукава рубахи на золотых запонках. На лице ни морщинки, в глазах мудрость вселенская.  А туфли у брата, туфельки, в таких только к президенту на прием. Может пойдет, почему нет, он на большую дорогу выходит.
     Святослав Викторович среди нас наособицу. Оно и понятно, начальник. Баба Прыся в клуб зашла, сразу напротив Святослава Викторовича встала, поздоровалась с поклоном. Нина Афанасьевна  тут же закрутилась, что-то из новостей деревни ему донесла. Расспросила подробно как здоровье у жены его и деточек. Святослав Викторович отвечал всем чуть покачивая головой, как президенты делают  при встрече с простолюдинами или когда в зоопарке кроликов кормят. Но рта не раскрывал.
      Бабка Параха специально крюк сделала от своего положенного места. Поздоровалась, стала рассказывать Святославу Викторовичу, что у нее уже второй день нестерпимо жжет в боку. Хотела показать, где, но неудачно оперлась на клюку, чуть не упала. Охнула,  махнула рукой и потащилась на свое место. Вся деревня вокруг Святослава Викторовича.
   Только такие незаметные  людишки, как я, Оглоблин, Сашка Вербицкий, стесняются с ним общаться. Непредсказуемый характер у Святослава Викторовича. Ты ему – здравствуй, а он тебя – поленом. Мы близко не подходим, опасно.  Один взмах и полено на головушке. А кто будет выводить голубей новой породы Вербицкие?
   Позади  Святослава Викторовича, во втором ряду, умостился Коков и что-то непрерывно шептал брату на ухо. Поглядывал Коков при этом на меня, значит, меня черным цветом красил.
      Слушал его Святослав Викторович или нет, сказать не могу, на лице брата покоилось выражение мудрости и значимости. Он  легонько качал головой, вроде соглашался с Коковым, может, и, наоборот, осуждал его. Поди, разберись, в какую сторону сейчас мысли брата плыли. Но уже появились слухи, что на предстоящих выборах он будет баллотироваться в мэры города.
    Если люди проголосуют, считай, что городу повезло. Брат мой порядок  в момент наведет. Часто вспоминаю, как он заехал племеннику Князю по хребтине поленом -  ужас!  Пропастина эта, Князь, про всех шестимесячных свинок забыл, летел в ворота Катьки Деревягиной как истребитель. В животе его что-то хрюкало, а сам Князь визжал как ошпаренный кипятком кобель. В тот день ему приводили двух свинок, но Князь не поднялся, слезы целый день катились, хрюкал что-то, по-моему, на сердце жаловался.
    Муха случайно села брату на ухо, он её так саданул – моментально почила. И Егорычу бы прилетело, он как раз с той стороны сидел, куда брат руку кинул. Спасла Егорыча отменная реакция; иначе носить бы ему легкое увечье. 
    Святослав Викторович достал блокнот и записал туда что-то. Потом блокнот в карман вернулся, а мудрости на лице брата прибавилось. Наверное, он наконец-то  новеллу напишет, а может, приветственное слово губернатору Красноярского края и его заместителям.  Неужели, для того, чтобы вдохновиться, ему нужно чью-то душу погубить, даже муху.
   На всякий случай я, уже будучи на сцене, привстал со стула, кивнул брату и радостно улыбнулся, дескать, спасибо вам, Святослав Викторович, что пришли.
  Он тоже в ответ кивнул головой, легко так, как Сталин Иосиф Виссарионович.  Его поклон о многом говорит, раньше проходил и не замечал меня, как и Сашку Вербицкого. Теперь он знак уважения показал, может, со временем и рассказ мой напечатает.  Не поленился, ещё раз привстал, еще раз кивнул, но брат  не ответил. По каменному лицу не понять, видел ли он меня вообще?
    Пришлют книгу, обязательно  одну ему подарю, так и подпишу: с благодарностью и наилучшими пожеланиями. Только вот как ему книгу отдать? Когда Святослав Викторович на лавочке у дома матери думу думает, не подойдешь, на это рассчитывать нельзя.  Спросонья   подумает, что это хряк Князь к нему крадется, заедет поленом в лоб. Верная смерть. Тут и Нина Афанасьевна  не поможет.  Лучше ему в редакцию по почте книгу отослать. Через секретаршу надежнее и безопасней.
    Посреди сцены стоял стол и два стула, для меня и Татьяны. На столе горели в вазе георгины, яркие, как солнышко. С Татьяниного огорода. В правом углу сцены маленькая трибуна для выступающих. Все желающие могли задавать писателю вопросы в письменном виде. Так решила Нина Афанасьевна. Для этого  перед рядами зрителей стоял стул,  на нем лежали карандаш и бумага.
     Татьяна встала, подняла руку, попросила зал угомониться. Кукуль сразу перестал кормить Оглоблина анекдотами, но Егорыч ещё что-то шептал Святославу Викторовичу на ухо. Да слышно было как плененная Сашкой голубка пыталась в бессилии порвать металлические бока своей клетки. Она рвалась к любимому, сизому ухарю. Пегий голубь, которого ей совал в женихи Сашка, отвергался начисто. 
   - Начинаем нашу встречу с татьяновским писателем Анатолием Петровичем.  – Татьяна улыбалась так, будто рассказывала про себя. - Этот интересный  человек тут родился и уже много лет живет с нами.  Одну его книгу скоро издадут в Москве, гонорар автор уже получил, а  рассказ  выйдет в  журнале «Литература Сибири». Толик  -  единственный писатель на весь наш район. Татьяновке повезло. Но и ему тоже, он рядом с нами, хорошо видит деревню, кто чем занимается. Эти знания обогатили его творчество. Про жизненный путь писателя нам расскажет Екатерина Золотова.
   
   Зал встретил Марину аплодисментами. Она поднималась на сцену такой торжественной походкой, будто шла под венец.  Интересно, вспоминала ли она сейчас того черта, который тискал её за талию. Надо полагать, я лежал без сознания в бане часа два. Кровищи вышла уйма. Что они с чертом делали все эти два часа можно только догадываться.   
  Катя  вышла в белом платье, тоже прозрачном. Все ее прелести были доступны глазу деревни. Только черти могли ее надоумить так одеться, не зря, не зря она с ними знается. Может, тот самый, которого я видел в бане, подсоветовал. Наверное, самый бойкий среди нечисти. Тоже, видать, ходок, почище нашего Васьки. Как бы мне его найти перед тем как петух кукарекнет, уцепиться за ногу и не отпускать, пусть попрыгает в испуге. Пусть молит о прощении. А потом вдогонку ему крестное знамение, повизжала бы нечисть. Почесал бы, проходимец, лобик свой в два пальчика шириной.
    Никак ума не дам его поступкам.  Если ты черт, значит воспитатель, хоть и в другую сторону.  Зачем тогда допустил, чтобы Катька к тебе грудью прижималась? Это же и для черта грех. Ведь он не просто соблазнил, а сам в соблазн впал. Зачем  за талию ее хватал, а второй рукой по груди шарил? Поди, разберись, что у них там за порядки в аду. Воспитатели в грехах погрязли.  Куда сам дьявол смотрит? Надо как-то писулю ему отправить помимо Катьки, разложить там все по полочкам.  Так, мол, и так, ваши подчиненные не медом мазаны, нарушают порядок, скоро взятки будут брать, как члены нашего Правительства.. 
    Я-то раньше думал, они там, в аду, воспитывают и воспитывают грешников, а он, зараза, еще и Катьку за талию успел прихватить. Поди, и целовались, пока я в беспамятстве был. Я-то руки на нее не смог поднять, постеснялся, а он сразу цап-царап. Крокодил! Его можно прямо сейчас на сковороду вместо грешника. Фрак нацепил, галстук, как примерный.  А сам за талию схватил девку и плывет от счастья.  Так это оставлять нельзя, я с Катькой как-нибудь об этом поговорю. Только самому бы удержаться, а то опять потянется рука к ее талии.
     Точно в таком же платье, как и у Екатерины,  была и Иришка, она пришла в клуб вместе с Васькой. Живот у нее был уже хорошо заметен, но Иришка все равно надела это белое платье. Вот кто ее надоумил так  выйти в люди и зачем – догадаться трудно. Может, и черти, если она с ними тоже знается.  Я запутался уже, кто в деревне нормальный человек, а кто с нечистью знается.
   Нина Афанасьевна с Татьяной Подтыкиной явно нормальные. Они к отцу Никодиму по выходным катаются, причастие принимают, святой воды обратно везут. Надо и мне ее купить, оросить руки и ноги, плечи еще, к которым Катя во время полета прижималась своим грешным телом.  Да ещё, поди, и в смоле она.  Черт её своими грязными лапами тискал. А у него весь рабочий день с кочергой. То уголь подшевелить под котлом, то грешников на сковородке. Все лапы вечно в сере.   
    Тогда все грехи и смоются. И обязательно нужно смотаться к отцу Никодиму в Уяр, отстоять рядом с ним всенощную, отмолиться. Тогда мне баня будет списана с грехов. А за то, что  Ваське хотел в глаз вилкой заехать, я уже заплатил, нога до сих пор распухшая. Вилка аж в кость уперлась.
   Хоть со стороны посмотрю на Иришку любимую.  Главное, чтобы Васька ничего не заметил. Я делал вид, что глазами по залу шарю, а сам на Иришку любовался. Сколько бог дал ей красоты и мудрости. Глаза искристые, губы сочные, поднял бы ее на руки…
    Хоть плачь, не моя Иришка. Задумался, заобижался, чуть с досады по столу кулаком не хватил. Вовремя одернулся, взял себя в руки, я же на сцене, перед людьми. Главное, Святослав Викторович сидит на первом ряду.
     Катя неторопливо встала за трибуну, улыбнулась всем, и не подумаешь, что с дьяволом знается.  Начала громким голосом, четко, по-ученически, читать по бумажке:
   - Анатолий Петрович прожил нелегкий жизненный путь.
    Катя  сделала паузу и похлопала.  Зрителям невольно пришлось сделать то же самое. Меня в обиду кинуло: какая тут нелегкая жизнь, ад настоящий, когда пришлось ночь с чертями провести. Один еще и насмехался надо мной, дурачком навеличивал. Это трагическая жизнь, нелегкая -  совсем другое. Не дай бог никому  больше с Катькой на чьи-то глаза охотиться.  На такой соблазн сам дьявол ей разрешение дает, значит, мое имя уже в его записной книжке. Надо грех этот смыть святой водой или отмолить потом, когда время будет.
   Завтра же, завтра поеду к отцу Никодиму. Всего ему, конечно, не расскажу, но покаюсь в грехе без его обозначения. А вот флягу святой воды куплю. Она всегда нужна. Станет Коков что-нибудь кричать, а я его водичкой святой.  Ведь это не сам Коков кричит - бесы балуются. Глядишь, и Егорыч смирится, тише станет, святая вода успокоит. Да и самому мне не мешает ее попить с недельку-другую. По чайной ложечке через час.
   Задумался, а Катя со сцены обо мне говорит. Судя по всему, биографию мою  писала Нина Афанасьевна, я и не знал, что встреча начнется с этого. Там, где Нина Афанасьевна посчитала нужным слышать аплодисменты, она и написала Кате. Золотова теперь и подбадривала зрителей. 
   Катька зачитала всего одно предложение,  но уже решительно встал  Коков. Голос его был намного четче и звонче, чем у Екатерины.
  - Мы пришли концерт слушать или рассказ о пустомеле? Все и так знают, где он родился, а я даже догадываюсь – зачем. Его нам не бог подарил, а черти. Одни убытки хорошим людям несет. В костюм выпендрился, как мерин в репьи, а дома картошины нет, на чужую зарится, пожалел бы стариков, чистоплюй. Если ты костюм купил, почему за сеть не платишь?  Почему мое имущество в разор пустил?
  - «Нелегкий жизненный путь», - передразнил он  Екатерину. -  А с чего он у него будет легким? Спит - как из окружения вышел. Храпит так, что у моей собаки бессонница. А я как измотался на лодыря каждый день смотреть!  Повеситься легче. Вчера вечером так сердце схватило, думал, все,  отбегался. В холодильнике ляжка свиная копченая лежит, теперь ее другие доедят. Встал и съел на зло ему, писарюге. Чтобы ему после меня ничего не досталось.
  - Это он меня убивает, - ткнул Егорыч пальцем в мою сторону. 
   Егорыч поднял все три своих подбородка и горько улыбнулся населению клуба, как с жизнью прощался.
  - Я непривередливый, я хоть с кем сживусь. Но с этим чудиком не буду в соседях. Надо выселить его из деревни по суду, а домик на меня переписать, за сеть. Почему сельсовет молчит? Где правда? Татьяна у нас глава комиссии по порядку – где порядок?
  -  Гонорар – это чё? – неожиданно спросила бабка Параха. – Чё мелешь? – прицепилась она тут же к Кокову. - Люди по делу спрашивают, а он горло чистит.
   - Гонорар - заработок писателя, - пояснила  Татьяна, - писатель получает только за свои публикации. Поэтому и гонорар называется.
   - И скоко же ему платят? – интересовалась Параха. - Если заработок есть, может, и я писать буду? На одну пенсию жить тяжело.
     - Это тайна писателя, - опять пояснила Таня. – Пишите, бабушка, может, и вы гонорар получите.
     Хотя о какой тайне могла идти речь? Что я получил перевод на пятьдесят четыре тысячи рублей, знала вся деревня.  В том числе и про костюм мой знали, и про шаль Антоновне, и про кастрюли тоже.  Параха в эти дни из-за немощи не появлялась на улице, вот и отстала от событий.
      Задремавшая было в тепле бабушка Прыся четко слышала все слова злодея.
     - То исть как это концерт, ты чё мелешь, али белены пробовал? Я пришла про Толика  послушать, а не тебя, крикуна. Иди вон в коридор и дуди там. Пихаешь парня в грязь, он не спит, а пишет или думает. А ты сам вчера во сколько со двора вышел? То-то!
   - Проснулась? -  Егорыч чуть оборотился в сторону Прыськи и опять стал говорить сразу со всем залом. -  Ожила? Я вчера так болел, ноги и руки в веревочку связало. Думал, все, отбегал. Нет чтобы посочувствовать, она меня и тут шилом наяривает.  Я ночь не спал, утром только сомкнул глаза. Воробей больше спит, чем я. И все из-за этого растатуя.
  Егорыч сделал жалобное лицо, уронил голову на грудь. Переждал минутку и резко повернулся к бабе Прысе.
  - Почему меня обида сушит – свои, соседи, за писарюгу заступаются. Я же у них в дураках хожу. Ты за кого пляшешь, за недоумка? – увещевал он старуху. - Ты зачем змею на всю деревню у себя на груди греешь? Она тебя первую и укусит. 
   Прыська не выдержала, встала со своего места и вышла «к людям», прямо перед сценой.   
   -  Это ты-то хороший человек, ты – хороший? – махала она руками в сторону Кокова. -  Моли богу, что ты на Варвару-мученицу напал, как она тебя терпела столько лет, на мою бы волю, я бы тебя сразу за шиворот и вон со двора. Ты чё к нам прицепился? Парень пишет, а он его лодырем  погоняет. Люди к нам с району приехали, сидят в зале, поздравляют писателя, постеснялся бы. Подумают, что все в деревне безголовые. Народу полный клуб, значит, они Толика любят?  Вот на встречу с тобой бы кто пришел? Э-эх, кукарека.
  Я смотрел на Иришку, она сидела с Васькой обнявшись, им было не до криков Кокова и не до сопротивления Прыськи. Они плавали где-то на небесах.  Права Екатерина Марина, никакая ворожба тут не поможет. Потерял я любовь, не смог достучаться к ее сердечку.
  Все же Иришку бог или черти хитростью не обделили. Иногда она тайком от Васьки посматривала на меня с улыбочкой, мол, будет время, поговорим. Но Катя мне уже сказала всю правду, знаю я теперь эти игрушечки. Больше при Рине вслух об Иришке ни слова.   
    Марфутка сидела почти рядом с ними, бескультурно клевала семечки. Шелуху плевала прямо на пол.  Её клубные разговоры не трогали, она жила где-то на курорте. Вот она, Марфуткина необразованность, сама себя показывает. Нет, чтобы  людей послушать, биографию писателя узнать, она о курортах думает, зачем тогда в клуб пришла? Себя показать?  Что-то я не вижу, чтобы на нее кто-то пялился. А вот она крутится, будто шило в одном месте. И на одного посмотрит, и на другого. Марфута, тут же мать твоя в клубе, отец, будь скромнее.  Куда там, не уговоришь.
   Татьяна встала, строго посмотрела в зал и спросила Кокова:
      – Вы зачем сюда пришли? Вас кто-то звал?  Кому-то интересно ваши вопли слушать? Идет встреча с писателем Анатолием  Петровичем. Вам слова пока никто не давал. Еще раз встанете, выведем из зала и на комиссию сельсовета, за нарушение общественного порядка штраф тысяча рублей. Вам понятно?
     - Я не нарушаю порядка, - не согласился Коков, - не кричу и никого не оскорбляю. Предлагаю голосовать: или мы будем слушать этого чудика, или сразу посмотрим концерт. Кому тут интересно слушать про его выкрутасы?  Пляшет перед Прыськой – ти-ти-ти.  Как собачка на задних ножках, супу у нее просит.  А попробовать по горбу оглобелькой, также вкусно будет? Я могу поправить оболтусу аппетит, он у меня сразу  сообразит, что хлеб нужно заработать, а не выпрашивать. Не ручку за столом ему нужно держать, а за вилы браться и лопату. Мужиком быть.
      Коков одним махом вытащил из сумки сеть и тряс ею на вытянутой руке над своей головой. Грузила брякали, как колокола уярской церкви на пасху. Очевидно, это было приглашение к голосованию.
  -  Пока мы все здесь, предлагаю судить проходимца товарищеским судом. У него теперь деньги есть, пусть сразу, тут же, со мной и рассчитается. Могу его костюм в залог взять, вместе с галстуком, пригодятся. А не захочет платить, вызовем милицию, и в каталажечку недоумка, на перевоспитание. Там научат не ручку в руках держать, а лопату потяжельше, ему такая наука на пользу. Начнет привыкать чужое имущество уважать.
   - А тебя куда? -  не унималась Прыська. -  Бабы, чё мы сидим и молчим, пора его на место припереть. Ишь, граф нашелся. Деревне нашей сто десять лет, так Толик у нас первый писатель. Еще вот брат его Святослав Викторович пишет, так это ж газета. А Толик книгу выпустит. Там про нашу деревню напишут.
  - Хоть две книги. В Москве тоже ушлых хватает, вот и отправляют сюда деньги  дуракам, - не смутился Коков. - Пусть отдаст мне долг за сеть. При всей деревне говорю. По миру он меня пустил, обобрал, раздел. Люди добрые, все, что годами копилось, на старость береглось – улетело, как  снег весной. Сеть капроновая, она ещё бы сто лет пролежала и ничего ей не сделалось. Из-за кого вся в дырах? Поселюги  и пустозвона. Зачем Танька, вон она, на сцене, рядом с пузырем,  придумала эту встречу, афишу написала?  Чтобы он всей деревне лапшу на уши вешал?
 Наконец Егорыч подкрался к главной мысли, давно продуманной и согретой,  с которой и шел на эту встречу.
  - Нет чтобы со стариками, которые в уме своем, поговорить, как жить, людей поучили бы старики, они нам придурка на сцену посадили. Доживем, скоро Шурку Ванина здесь будем чествовать. А он у меня года три назад чуть курицу не задавил. Татьяна до сих пор ни гу-гу, комиссию не собрала, милицию не вызвала.  Спрятала дело  в шкаф, лежит оно там, пылится. А штраф должен быть в пользу пострадавшего. Когда мы с дураков спрашивать научимся?
      Егорыч смахнул пот со лба от напряжения, продолжал выводить свои задумки народу, осторожно, чтобы не перегнуть палку.
    - Я вижу, закружились мы тут в танцах, забыли, зачем пришли. Хотя бы и меня взять, восемьдесят четыре года, все время на виду у деревни. Могу хотя бы тому же Шурке подсказать, как он должен  по деревне на машине ездить. Мог бы поучить добру тех,  у кого своего ума нет, и не будет. Нет, чудика на сцену посадили. Хлопаем ему, будто орденом наградили.
    Рука Кокова так и плясала вверху, вместе с ней, как пропеллер у вертолета, летала сеть,  гремели  грузила. Упаси бог от беды. Рука с сетью  случайно ниже опустится, и грузила Святославу Викторовичу по голове. Что будет, что будет! А если брат станет главой города Зеленогорска?
    Но брат мой сидел как каменный, весь его вид говорил, что шум в клубе - это борьба комаров.
  - Сеть ты же сам развесил, мы все видели, а кого-то винишь, - закричал с заднего ряда мой дядя Виктор Абрамович. – Дай послушать писателя, ты завтра у конторы наговоришься. Там и суд соберешь. Егорыч, иди пока подыши на улице, а потом на концерт зайдешь.
    - Я в свидетели за Толика пойду, -  ни с того ни с сего вспыхнул стоявший у входа Сашка Вербицкий. – Борова запустил не Толик, а мой свояк – Святослав Викторович. Он во двор зашел последним и калитку не закрыл.  Вон он сидит, ему пусть Коков и отдаст сеть на починку. Егорыч, там делов на час, давай я все выправлю, моментально дыру заштопаю. Как новенькая будет. Или Генка Кутин справится еще лучше. Ему доверить можно, он эти сети всю жизнь вяжет. Бесплатно сделаем. Только тебе это не надо, тебе важнее ходить и орать что ни попадя.
    - Надоело, - Сашка от свалившейся на него печали за мой авторитет даже вроде выше стал, -  я пришел Толика послушать, а не вас. Людмила сейчас в логу у Дударева колодца, сено кончает сгребать. Минут через двадцать прибежит, она тоже за Толика. Она у меня любимая жена!   
   Места Сашке не было, все было занято. Он стоял у двери. У ног покоилась клетка, где сидела племенная голубка, Сашка стрессом убирал у нее желание завести птенцов от сизого голубя.  Но голубка упорно стояла на своем и пегого не принимала. Вот и каталась по деревне в клетке все лето. Другой заботы у Сашки не было.
    Сено для коровы в этом году косила его жена, Людмила. Она же  вечерами полола и окучивала картошку. Зато Сашка был уверен,  что если он выведет новую породу голубей под названием Вербицкая, то на деньги от продажи птицы построит сразу коттедж  с удобствами и купит дорогие машины себе и Людмиле. Таким образом, сразу рассчитается с ней и за сено, и за картошку.
   Эти бодрые фантазии он рассказывает деревне второй или третий  год.  Но новой породы голубей мы так пока и не увидели. Сашка считает, что только из-за этой упорной голубки.    
    - А что, Егорыч не человек? - закричала демократка Ерохина Валентина в пику Сашке. - Дайте и ему сказать. Сейчас свобода слова. Егорыч может критиковать хоть кого. У нас демократия, кто виноват, с того и спрос.  Сеть порвал хряк, а кто его запустил? Если Святослав Викторович, пусть он и платит. Дайте слово Егорычу, нам нужно его выслушать. Правда не принадлежит одному или группе заинтересованных. Пора жить так, как нам советуют на цивилизованном Западе.
   - У нас тут  встреча не с ним, а  с писателем, - встал Абрамыч, - Егорычу только развяжи язык, весь вечер что-нибудь нести будет. А мне с Толиком надо поговорить. И тебе, Валька, пора ум наживать, давно уже не семнадцать.
  -  Его куры у меня всю завалинку подрыли, - не унималась баба Прыся, – распустил всю птицу, будто он один на улице живет. Я их мигом выстрою.
  Я смотрел на Святослава Викторовича, торжественность с его лица ушла, зато осталась мудрость. Он понимал, что так дойдут и до «Единой России» и ее начнут критиковать, почему живем хуже и хуже. А Святослав Викторович состоял в этой партии, на его месте самым благоразумным было встать и уйти, но брат  почему-то медлил. 
  Нина Афанасьевна сидела рядом с заведующей отделом культуры района и хмурилась. Крики с мест ей не нравились. Татьяна  все поняла по ее глазам. Усмирила Кокова моментально.
      - Как член комиссии сельского совета по порядку и законности, - заговорила она, – при всех приглашаю Егорыча в понедельник, в двенадцать дня на комиссию. Там и решим, на какую сумму ему выписать штраф. Пока на тысячу. Если не придет, все равно выпишем штраф, с помощью судебных приставов возьмем с него  деньги. Из пенсии высчитаем.  Он же  еще и в магазине Анатолия оскорблял. Значит, две тысячи. Тут нужно обязательно вызывать судебного пристава.  За отказ от уплаты штрафа  судебный пристав обрежет у него свет. А когда уплатит штраф, внесет денежки еще и за подключение электричества. Это полторы тысячи.
   Если я правильно складывал сумму штрафов, предстоящая пенсия Егорыча уходила полностью на них. Он тоже умел считать.  Егорыч сел, качал головой от несправедливости, потом снова наклонился к Святославу Викторовичу, стал что-то шептать ему на ухо. Лицо моего брата было непроницаемым.
  В зале все стихло.
   - Из-за невозможности печататься, - продолжала Катерина, -  Анатолию Петровичу пришлось жить впроголодь. Но бедность и недостатки не сломили его.
   - Потому как лодырюга, - все в огороде, а он с ручкой за столом. Или спит в обед. А ночью за столом, книжки читает, свет жгет. Кто из нас весной спит в обед?  Все в огороде. А он посапывает, здоровье бережет. Выспится, как попугай, и к Марии Антоновне, на блины, – опять забылся Коков. – Не смотрите, что он маленький и лысый,  мечет как хряк, за столом за ним никто не угонится. От Антоновны идет домой, вылежится, выспится и к Прыське.  Ишь как устроился.  Теперь слушать будем, какой он умный. Я тоже говорю – умный, так пристроиться жить, как он, немалый ум надо. Люди кормят, а он ходит по деревне, смотрит чего-то. Может, где чего украсть планирует.
  - Бабы, - вдруг заблажила с места Прыська, - держите меня или я клюкой к совести призову. 
 Татьяна молча встала и также  молча показала моему супостату  три пальца. Дескать, три тысяча штрафа ему обеспечено.  Егорыч кинулся было отстоять правду, но уронил голову  и больше в разговоры не встревал. 
 - В лихую годину перестройки, – несла  Екатерина мысли Нины Афанасьевны, - Анатолий Петрович пишет о том нелегком труде, который взяли на свои плечи руководители государства - наш президент, министры и депутаты, глава нашего района Сергей Михайлович Колесов. Они без отдыха трудятся на благо своей страны. В предстоящие выборы мы все должны проголосовать за «Единую Россию». Пусть самые достойные ведут наше Отечество вперед.
  Екатерина окончила речь и похлопала, но зал молчал. Не было желающих отблагодарить министров. Только возле лампочки под потолком звенела на весь белый свет большая зеленая муха. Может, за клетку голубкину уцепилась и таким образом попала в клуб, по-другому бы не получилось - в коридоре дым столбом, курили мужики, через эту отраву ни одна муха не пролетит.
  Зал выручила Татьяна. Она тут же предоставила слово мне и похлопала, и зал тоже мне похлопал. Я вечером перебирал сотни вариантов своего  выступления, но так и не решил, какой лучший. Потому стал рассказывать про одинокую бабу Прысю, Ефросинью Ивановну Рябыкину, про ее супы и каши, про то, как односельчане вернули ей зрение, про ее картошку, которую она давала мне взаймы, про подаренных мне гусей, про молоденького поросенка, что зажарила она мне на Новый год. Про деревенские новости, которые она мне приносит каждый день. Ефросинья Ивановна и не подозревает, какой большой вклад она внесла в то, чтобы появилась моя книга.
   - Она никогда не думала, скажу я ей спасибо или нет, -  рассказывал я со сцены, - она всегда это делала от широты русской души, от доброты своей. 
    У бабы Прыси действительно  нелегкая жизнь. Под старость лет осталась совсем одна, без родных. Сын Сашка плавал где-то на Тихом океане, ловил сайру, а потом вдруг враз оборвались от него письма, и о Сашке ни слуху ни духу. Абрамыч подсказал бабе Прысе сделать запрос в прокуратуру.  Через год оттуда пришло письмо, что Александр  Рябыкин пропал без вести на корабле во время шторма. А дочь Валентина в Казахстане жила. Она раньше с внуками в гости приезжала и бабу Прысю к себе звала. А как развалили Советский Союз, от нее ни одного письма. Пошли слухи, что в Казахстане русских убивали.  Может, так и кончила свою жизнь старенькая Валентина вместе с детьми и внуками. 
   Говорил про Петра Васильевича Чуркина  и его жену Марию Антоновну, сколько они сделали, чтобы я не  бросил перо и не взялся за собственное прокормление.  Про родного дядю  своего Николая Тихоновича  и про первую деревенскую трактористу Валентину Бакуменко, которую когда-то катала меня на тракторе.  Про Татьяну Подтыкину и ее дочек, про покойницу тетку Варвару, которая тайком от Кокова долго-долго подкармливала меня и даже купила мне новую зимнюю шапку. Может, и Егорыч знал об этом, но терпел, жалел тетку Варвару.
    Я говорил им спасибо, перечислял и перечислял те случаи, когда они мне помогали, и не мог сдержаться. Нельзя мужику перед всеми стоять с мокрыми глазами, но ничего не мог  сделать. Только сейчас, во время рассказа, я сам и понял, какую же большую помощь оказывали мне столько лет односельчане, в  каком же я долгу перед ними. 
   Никто из них не бесился с жиру, и  сейчас в Татьяновке никто не шикует, как Чубайс. Нищая наша деревня. Нищая. А вот поди ж ты, последним делились, это и есть особенность русского характера. Гонорар, что я получил из Москвы, не мой, а их. Их добрыми душами и написана эта книга. 
   Рассказывал о  щедрости  простых русских людей, без которых не было бы ни одного моего рассказа. Не упомянул только Иришку, которая  так и осталась  единственной моей любовью. Это я был и есть для нее никто, а она, как звезда, звала и звала меня к творчеству. И про кого бы  ни писал все эти годы, я всегда писал про Иришку.
  Я вспоминал все хорошее о людях, которые смотрели на меня из зала. И односельчане в этот миг  поняли, что они и есть  главные герои моих будущих книг.
     Микрофон  усиливал голос, меня  слышали даже те, кому не досталось места в клубе, и они стояли в коридоре.
 Первой не выдержала Прыська, она  всхлипнула, зажалела себя или  еще кого-то. А может, это мои мокрые щеки разжалобили бабушку. Закрылась платочком Ефросинья Ивановна, головы уже не подняла.
     Потом заплакала Антоновна, не удержался и Петр Васильевич. Слаб он стал в  последнее время на нервы.  Может, это были те минуты, когда я отплачивал всем своим помощникам за добро добром.
     Удалось ли закрыть хотя бы частичку моего долга перед ними?  Я ничего не выдумывал, вспоминал только правду. И эта правда,  словно  свечечка, затеплилась в душах моих односельчан и  раскрыла их, как первый весенний дождь мгновенно раскрывает почти невидимые раньше  цветы. Соседи ведь сроду не думали, что я запомню их  помощь и начну вот так, принародно благодарить за нее. А теперь, когда я с трибуны вспомнил,  нашел добрые слова,  – расчувствовались. 
    Я больше ничего не умею, только писать, и уже ничему не научусь, потому что и пишу-то  плохо. Вместе с годами, даже  намного быстрее их, уходит  мое здоровье, которое бог забыл мне дать, подарив увлечение к писательскому труду. А может, и давал здоровье, да я не воспользовался возможностью его сохранить. Скорее всего, так. Но и за свои короткие годы я  старался написать хотя бы пару добрых слов о тех, кто верил в меня и помогал мне. Герои моих книг – мои односельчане.
   Не вспоминаю тех, кто предавал, обманывал, смеялся в спину. Их тоже было не мало.  Особенно обидно предательство  близких  людей, я не мог и предполагать этого.  Зачем бог сделал так, что я узнавал об этом? У меня нет обиды на тех, кто смеялся за моей спиной над моим  нездоровьем, природной неуклюжестью, над всеми моими недостатками.  Я не мог и не смогу запомнить  эти обиды, их снесло ветром уважения и улыбок со стороны односельчан и многих, многих других добрых  людей. 
      Сохранить бы в душе тех, кто принес мне добро, кто помогал и помогает. А еще лучше написать бы о добре так, чтобы его на самом деле стало на земле больше.
   Успеть бы поклониться всем  сегодня, когда и без чьих-то подсказок ясно – жизнь кончается.   Я, наверное, говорю долго, зал ещё ждет концерт, но хочется, чтобы односельчане поверили: я никогда никому  не нес зла.  И не буду этого делать. Мои книги о добрых людях, а значит  - о них.
    Мне так хотелось этой встречи, и я ждал, чтобы она состоялась. И от того, что тут со сцены сказал многим спасибо – легче стало на душе.  Спасибо тем, кто жив сейчас и кого уже нет. Прежде всего, брату моему покойному, Ивану Петровичу Попандопуле.  Фамилия у него была Статейнов.  Отцу моему  спасибо и  маме, теперь уже оба покойные.
  Самой мною любимой женщине Тамаре Баланчук. Почему, почему она так рано ушла из жизни?  С её уходом я лишился не только  теплого сердца женщины, но и верного плеча.  А одному или со случайными попутчиками идти всегда тяжело. Но я старался идти в ногу со всеми, потому что Тамара так и осталась рядом.
    Я поблагодарил со сцены Татьяну и Нину Афанасьевну и сразу пошел домой. Хотелось посмотреть концерт, но времени остается мало. Мне нужно было побыть одному, все занести в дневник.
   Там, в клубе, у меня расцвела надежда, что я еще успею что-нибудь написать. Эту золотую возможность нельзя упустить. У нас у всех такая короткая жизнь, и так много нужно успеть сделать. Давайте работать  вместе во благо нашей милой и родной Руси. Давайте поверим и поддержим свою Россию, и тогда она тоже поверит и поможет нам.
      
                Татьяновка – Красноярск – Татьяновка.