Следопыт

Он стоял и смотрел, не в силах от самого себя скрыть охватившую его досаду. Он очень рассчитывал на сегодняшний визит: восстанавливать былые связи оказалось куда как хлопотно, но он не мог действовать иначе. И, собираясь на этот бал, по случаю помолвки соседской дочери, надеялся встретить там нужных людей. Наверное, такое с ним случалось всего пару раз в жизни – его попросту не замечали. Гордость не позволяла просто так подойти к кругу гостей, которому он не был представлен лично, хотя лакей и огласил его имя. Граф вскинул голову, борясь с досадой; вот ее, как раз, и не должны заметить. Он совсем было решил незаметно исчезнуть, наплевав на приличия (все равно, как ни неприятно это отмечать, его уход никого не огорчит), как вдруг рядом с ним кто-то негромко заметил: «А маркиз не меняется!»
Атос повернулся на голос и обнаружил рядом с собой невысокого, изысканно одетого, дворянина. Тот, заметив, что его реплика услышана, улыбнулся графу со всей возможной приязнью.
- Имею честь видеть графа де Ла Фер? – незнакомец подошел поближе, не спуская внимательного взгляда с Атоса.
- Он самый. Позвольте узнать и ваше имя, сударь?
- Шевалье д’Андоло, ваш покорный слуга, - дворянин поклонился не без изящества. – Вы в стороне от этих? – шевалье кивнул на группу гостей, в которой блистал маркиз де Шеверни, только вернувшийся ко двору Месье из Парижа, и привезший кучу новостей и сплетен.
- Меня не успели представить, - пожал плечами граф. – Я, собственно, здесь по делу, но раз так сложилось, придется уйти. Мое дело может и подождать.
Что-то в голосе графа привлекло внимание шевалье: он оказался внимательным и чутким собеседником. Едва уловимое разочарование, высокомерное удивление – он приметил их: этот граф не привык к невниманию окружающих и пренебрежение хозяев задело его.
- Не хотелось бы вас разочаровывать, господин граф, но я немного знаком с господином Шеверни. Он не успокоится, пока не изложит все, что у него в запасе, а кладезь его новостей поистине неисчерпаем. Боюсь, что хозяева вряд ли вспомнят, что не все их гости представлены: вопиющее упущение для гостеприимства этого дома.
- Переживем и это, - пожал плечами граф де Ла Фер. – Жаль потраченного времени, но мое дело, к счастью, не такое срочное, чтобы ради этого я нарушил этот кружок.
- Маркиз привез не только сплетни, но и последнюю моду – дамы, да и кавалеры нашего славного Блуа не упустят возможности узнать последние веяния этой капризницы. Помолвка, определенно, удалась. – Шевалье помолчал, искоса поглядывая на собеседника, потом, словно решившись, задал свой вопрос. – Мне кажется, мы с вами встречались, господин граф, в былые времена.
- Встречались? – теперь уже Атос, не таясь, всмотрелся в стоявшего рядом с ним дворянина: по возрасту, они, пожалуй, могли быть сверстниками. – Возможно… возможно, в те годы, когда я служил в королевских мушкетерах?
- Мне кажется, я знаю вас много раньше. Пожалуй, со времен, когда ваша матушка еще была статс-дамой королевы-матери.
- Вот как! – предполагаемое знакомство никак не отразилось на желании графа его продолжить и в настоящем, но д’Андоло оказался настойчив, правда, без особой навязчивости.
- Да-да, теперь я вижу, что не ошибся. Вы очень похожи на вашу матушку, а она была редкостная красавица.
- Но это совершенно естественно, когда сын похож на свою мать, - пожал плечами Атос, сообразив, что сейчас самое время покинуть этот дом, даже не ища для этого благовидного предлога. Его присутствие осталось незамеченным, прощаться с хозяевами не имело смысла. Герцога де Барбье он найдет и без этого приема, хотя свести знакомство именно сейчас было бы удобно. Конечно, Атос сам был виноват, что до сих пор не обзавелся знакомствами, но, по правде говоря, он раньше и не стремился к этому. Его знатность давала ему много прав, но беда была в том, что ему совсем не хотелось ни бывать в свете, ни сводить какие-либо знакомства. И вот теперь он оказался заложником собственных предрассудков. – Что же привело вас в наши края? – граф был твердо уверен, что знатная фамилия собеседника – это еще не повод для более близкого знакомства. Чем-то д’Андоло ему не нравился, от него исходила смутная, на уровне подсознания, угроза.
- Мой друг просил меня съездить в эти края по важному делу; сам он, к его величайшему сожалению, человек весьма занятой, и ему пришлось ограничиться письмом к одному из местных дворян. Я, подобно вам, надеялся на встречу с ним в этом доме. Увы, он не пришел, хотя я точно знаю, что он был в числе приглашенных.
- Короче, вы зря потратили вечер, - Атос выдавил из себя улыбку. – Я, пожалуй, должен буду распрощаться с вами прямо здесь: у меня еще есть неотложные дела в Блуа, так что позвольте откланяться сейчас.
- О, вы собрались в город! Тогда я, если позволите, с удовольствием составлю вам компанию: я остановился в гостинице «Медичи».
Д’Андоло становился навязчивым: граф чувствовал, что этот господин вцепился в него подобно пиявке, и как пиявка, готов пить из него сведения обо всем, что делается в провинции.
- Тогда не стоит медлить: по крайней мере, до Блуа дорога займет едва ли полчаса, - подавая пример, Атос незаметно выскользнул из гостиной, и шевалье последовал за ним. Когда они вышли на крыльцо, лошади, которых и не расседлывали, были уже во дворе. Гримо подвел хозяину коня, Атос не спеша сел в седло, краем глаза наблюдая, как прореагирует д’Андоло на то, что он со слугой. Едва заметная тень досады скользнула по лицу дворянина: он был один, а присутствие лакея рядом с графом не располагало к тому, что он собирался делать и говорить.
Минут десять они ехали молча, голова в голову лошадей; Гримо держался на несколько шагов позади хозяина.
- Мой друг просил меня об одной деликатной услуге, перед тем как передать письмо по назначению: он хотел бы разузнать, не находится ли среди местного дворянства некий вельможа, взявший опекунство над мальчиком, найденным у сельского священника? Вы, граф, - шевалье бросил на бывшего мушкетера пронзительный взгляд, - живете в этих краях не один год. Думаю, вы знаете все окрестное дворянство: мне говорили, что вы человек чести, и, давая характеристику окружающим, никогда не позволите себе злословить.
- Мне нечего вам ответить, - пожал плечами Атос, который едва приметно вздрогнул. – Вы сами убедились, что моя личность настолько не возбуждает интереса, что меня даже не представили гостям. Вы сами должны понять, что этого довольно, чтобы навсегда забыть имя этих господ. А это были те немногие, с кем я еще общался.
- Надо ли понимать, что вы ведете чрезвычайно замкнутый образ жизни и ни с кем не связаны узами дружбы? – с недоверием спросил д’Андоло.
- Именно так!
- А Лавальеры? А герцог де Барбье?
- Сударь, вы отдаете себе отчет, что ваши вопросы очень напоминают допрос? И не от господ ли, де Лавальер, получили вы сведения о моем образе жизни?
- Именно мадам де Лавальер и рассказала мне…
- Что она вам рассказала, господин шевалье? – Атос резко осадил коня, а Гримо, внимательно прислушивавшийся к разговору господ, незаметно вытащил из седельной кобуры пистолет. – Вы верите сплетникам? За недостатком сведений, госпожа маркиза занимается тем, что выдумывает их.
- Боже меня упаси верить женщинам, - делано рассмеялся шевалье, - но она сказала, что в вашем доме живет мальчик, над которым вы взяли опеку. Я сделал вывод, что вы могли бы знать и окрестных детей дворян. Дети могут бывать в одной компании, а их родители…
- … тем временем чесать языки, перемывая кости соседей, - закончил за него Атос. – Я не подхожу на такую роль, вы ошиблись на мой счет.
- Вы просто убиваете меня, граф, - тяжело вздохнул д’Андоло. – Вернее, не меня, а моего друга, у которого вы отняли последнюю надежду. Я, по его поручению, начал поиски пропавшего ребенка на юге Франции, в Лимузене, и они привели меня в Блуа.
- Сожалею, но ничем не могу вам помочь. Мне только непонятно, почему с юга Франции вы отправились искать ребенка в центр страны: неужто не нашлось мест поближе?
- Видите ли, граф, служанка кюре, когда ее расспрашивали, рассказала, что человек, забравший ребенка, говорил на таком чистейшем французском, что святой отец, много поездивший по Франции, клялся домочадцам, что такой выговор он слышал только в Блуа.
- Ну, это уже полная чушь: ориентироваться в поисках на произношение человека, - Атос весело рассмеялся, и, опершись локтем на луку седла, сделал вид, что внимательно рассматривает что-то под копытами своей лошади. Если это, разумеется, не предлог, чтобы подозревать именно его. - Можно подумать, что в Париже, да и в любом ином месте нашей прекрасной Франции, выходцы из Орлеаннэ являются каким-то исключением.
- Моему другу описали также внешность этого господина, - словно невзначай заметил д’Андоло, поглаживая шею своего коня.
- Вот как! Это уже что-то, - рассеянно бросил Атос, всем своим видом демонстрируя, что разговор начал утомлять его. – Сударь, я вынужден распроститься с вами: я рискую не застать нужного мне человека. Но я от души желаю вам успеха в ваших поисках, а главное: постарайтесь раздобыть более надежные приметы необходимого вам господина, - и коснувшись шляпы, граф пришпорил своего коня. Безмолвный слуга последовал за ним. Д’Андоло проводил их двусмысленной улыбкой и не спеша последовал в противоположном направлении, задумчиво покачивая головой: реакция графа де Ла Фер на его слова вызвала у шевалье некоторое подозрение.
- И что я ей скажу? – задал он сам себе вопрос. – Что найти дворянина, забравшего мальчика, так же легко, как и иголку в стоге сена. Все, что я знаю, это число и год, когда Мари была в этой деревне. Этот господин, он же должен был сказать свое имя кюре, старик ни за что бы не отдал ребенка неизвестно кому, это все же – не игрушка, и не кошелек. Ах, да, она же говорила, что в колыбельке был кошелек. Но это тоже недостаточно для поисков. Жаль, что я не застал этого кюре: старик так некстати умер! – и, тяжело вздыхая, и бормоча что-то под нос, д’Андоло направился к себе, в блуасскую гостиницу. Он ощущал только усталость и злость на весь мир: злость на даму, озадачившую его таким невыполнимым заданием, на ее мужа, который ни о чем подобном не догадывался, на графа де Ла Фер, который, похоже, что-то знал о разыскиваемом ребенке, но не собирался поддерживать знакомство, и на старенького кюре из деревушке близ Ангулема, который не дождался его визита, исхитрившись умереть за день до приезда шевалье. Но более всего д’Андоло злился на себя: очарованный Дон Жуан потерял голову настолько, что согласился мотаться по Франции с дурацкими вопросами только ради сомнительного обещания, которое, как ему тогда показалось, читалось в прекрасных глазах неугомонной Шевретты.

Чем ближе подходил день родов, тем тревожнее становилось Мари-Эме. Не сами роды беспокоили ее: обычно она рожала легко и быстро, как кошка. Беспокоило ее положение, в котором она оказалась. Ну, кто мог предположить, что этот сельский кюре окажется чувственным любовником, и оба они настолько потеряют голову, что не станут думать о последствиях! Но случилось то, что случилось, и теперь опальная герцогиня де Шеврез ломала голову, что делать с еще не родившимся ребенком. Конечно, побеспокойся она раньше, можно было бы и избавиться от этого случайного плода, но Мари, бежавшей сломя голову, а потом устраивавшей свой быт в испанской деревушке, наводящей мосты с испанским двором, где ей не особенно обрадовались, было не до того. А потом уже было поздно. Последние месяцы, когда ее живот уже было не скрыть даже под необъятными юбками роброна, она проводила в уединении, принимая только особенно доверенных лиц. Шевалье д’Андоло был в их числе. Известный волокита и интриган, один из последних сыновей знатного рода, шевалье давно растратил те крохи состояния, что пришлись на его долю. Судьба и азартные игры привели его на другую сторону Пиренеев, где он рассчитывал поправить свои дела, оказывая кое-какие услуги испанскому двору. И та же судьба свела его с герцогиней де Шеврез, которая могла иметь с ним общие интересы: у них был один общий враг – кардинал Ришелье.
Герцогиня снимала достаточно большой дом на окраине Мадрида, за который платила испанская казна: герцогиня не умела себя ограничивать ни в чем. Последнее время она, ссылаясь на пошатнувшееся здоровье, принимала только самых близких друзей, поэтому д’Андоло пришлось потратить не один лист дорогой бумаги, прежде чем ему милостиво разрешили явить себя пред очи красавицы. Надо сказать, что мадам де Шеврез умела не просто нравиться: она умела так обворожить собеседника, что он очень быстро забывал, что имеет дело не только с очаровательной искусительницей, но и с опасным и умным собеседником. Не проходило и получаса, а кавалер уже ничего не видел, кроме прелести женщины, и слышал только ласкающие интонации немного низкого, грудного голоса. Так и с д’Андоло случилось: он пришел на разведку, а оказался заложником планов Шевретты. Но – обо всем по порядку.
Шевалье получил аудиенцию сразу после сиесты, которую Мари-Эме свято соблюдала. Было четыре часа пополудни, когда его провели в небольшой, по-восточному уютный патио с фонтаном посередине неглубокого бассейна. В воде суетились несколько уток-мандаринок, на стене сидел нахохлившийся павлин, и время от времени, орал дурным голосом. Было пустынно, тихо, и у шевалье возникло неприятное чувство, что его обманули. Оглядевшись по сторонам, француз заметил разбросанные в углу парчовые подушки и рядом – удобное кресло со скамеечкой для ног: это место явно предназначалось для хозяйки, а подушки – для служанок. Д’Андоло, поколебавшись мгновение, уселся на одну из подушек, скрестив ноги, и должен был сам себе признаться, что выглядит достаточно смешно. Он совсем уже было решился встать, когда, откуда-то из глубины дворика, прозвучали голоса, и рядом с ним оказалась хозяйка дома. Шевалье сразу понял, что это именно она, попытался вскочить, но встать быстро и непринужденно не получилось, и наградой ему был легкий смех дамы. Вконец смутившись, он все же принял вертикальное положение, и тут же склонился над протянутой рукой: герцогиня не смеялась над его неловкостью. Д’Андоло поднял голову, встретился с ней глазами, и понял, что пропал.
- Мой бог, госпожа герцогиня, я так неловок! Но вы должны простить меня, мне непривычны обычаи Испании, я так и не освоился с этой манерой сидеть на подушках.
- Эту привычку взяли себе за правило дамы, переняв ее у мавританских женщин. Признаться, первый раз привелось видеть рыцаря, восседающего на подушке, - Мари-Эме говорила серьезно, но в глазах у нее прыгали чертики. – Пожалуй, я предоставлю вам свое кресло, а сама размещусь на подушках, господин д’Андоло, - и герцогиня грациозно уселась, распустив подол своего широкого домашнего платья таким образом, что подойти к ней, не наступив на него, было невозможно. Шевалье отметил про себя эту уловку: теперь, даже пожелай он сесть рядом с хозяйкой, сделать это он бы не смог. Барьер был установлен: герцогиня де Шеврез самолично решала, как поступить с гостем, которого все же решила принять.
- Каким образом вы оказались в Мадриде, господин шевалье, когда нет мира под оливами Испании и Франции? Или вы решили взглянуть на будущее поле боя?
- Сударыня, на этом поле слишком много не воинов, а шахматистов, - многозначительно улыбнулся француз.
- Вы очень милы, шевалье, но я давно уже только со стороны наблюдаю за игрой. Так что не могу представить, что вас могло привести ко мне: разве что кто-то из игроков вообразил, что я могу дать дельный совет, как избежать сражения?
- Скорее, сударыня, зная вас как великого знатока всех мудрых ходов в такой тонкой игре, как шахматы, мне посоветовали прибегнуть к вашему опыту именно с целью избежать проигрыша! – д’Андоло встал и низко поклонился герцогине.
Шевретта улыбнулась ему той особой улыбкой, от которой мужчины забывали о цели своего визита.
- Шахматы – опасная игра, - все так же улыбаясь, и немного расширив глаза, - ровным голосом заметила очаровательница.
- Выигравшему может достаться смерть? – полушутливо спросил шевалье, невольно сжимая эфес совсем не парадной шпаги.
- Мы все в руках своей Судьбы, сударь. Но я бы не желала себе, - она сделала крохотную, почти незаметную паузу, - и своим друзьям проигрыша. У выигравшего же могут оказаться сторонники, которые помогут ему избежать недовольства противника. В нашем мире, шевалье, лучше иметь верных соратников, чем победы в двусмысленной игре, добавила она с неожиданной горечью.
- Судьба была к вам жестока, мадам?
- Да, она оставила по ту сторону границы всех моих друзей, - Мари-Эме встала, и под легким, лишенным корсета, платьем, неожиданно обрисовался недвусмысленно выступающий живот. По изумленному взгляду собеседника она поняла, что ее положение не осталось незамеченным.
- Господин д’Андоло, меня более всего угнетает то, что я не имею связи с моим дорогим супругом. Именно он всегда был моим верным и любящим защитником, и теперь мне особенно необходимо его присутствие, или, на худой конец, его ходатайство. Но, увы! Я написала ему с десяток писем, но не на одно не получила ответа. Я боюсь, что с моим дорогим герцогом случилась беда.
«Никакой беды не случилось, - улыбнулся про себя шевалье. – Герцог, убедившись, что его жена в безопасности, спокойно возится с Дампьером и заботится о собственном здоровье. Скорее всего, и не отвечает, чтобы не вызвать недовольство короля или кардинала: де Шеврез их расположение ценит теперь больше, чем благосклонность собственной супруги». Но вслух он сказал совсем другое.
- Его светлость не мог получить ваших писем, потому что вся корреспонденция перехватывается и перлюстрируется.
Герцогиня хотела сказать, что через границу письма доставлялись верным человеком, но вовремя прикусила язык: зачем давать повод искать вокруг нее преданных людей? Ее храбрый рыцарь и так ежеминутно рисковал из-за нее жизнью только для того, чтобы дать ей возможность обрести спокойствие и уверенность в завтрашнем дне. Но ответ шевалье придал ее мыслям совсем иное направление.
- Господи, что вы мне рассказываете? Неужели кардинал опустился до такой низости! – герцогиня всплеснула руками в неподдельном возмущении. – Но, если это так, я окажусь в ужасном положении! Мне необходимо связаться с мужем, и тянуть я не могу, - она потупила глаза. – Еще несколько месяцев, и мое честное имя будет запятнано нелепыми подозрениям и сплетнями. «Ну, же, скажи то, что я от тебя жду, болван! Я же видела: ты догадался о моем положении!»
- Герцогиня, не говорите так, вы… вы причиняете мне боль! – фраза была продумана, потому что на нее мог быть только один ответ. Шевретта его озвучила.
- Боль? Вам? Но мы с вами едва знакомы, шевалье, - она встала, разыгрывая досаду и недоумение.
- Мадам, я вам предан с той минуты, как получил возможность быть у ваших ног, - и д’Андоло пал перед герцогиней на колено, отлично понимая, что у прожженной кокетки он своими действиями может вызвать только приступ смеха.
Шевретта действительно прилагала героические усилия, чтобы не расхохотаться. Сцена была достойна труппы бродячего театра, но созревший у нее план требовал продолжать в том же духе. Шевалье пока дурачится, но очень скоро он и сам не заметит, что стал ее настоящим рабом. Она больше не будет рисковать своим милым Рене, гоняя его с письмами к мужу: этот шевалье ничем не рискнет, если станет для нее посланцем: чутье подсказывало Мари-Эме, что он и так ведет бродячий образ жизни. Значит, она должна сделать все, чтобы ее письма стали для всех, кроме мужа, недоступными. Если родится мальчик (а герцог всегда мечтал о сыне и наследнике), какое значение будет иметь, что он для него не родной? Шеврез признает его, как признал и дочь Холланда. К тому же, со дня их последней с герцогом ночи до самих родов пройдет именно столько времени, сколько допускает закон. И Мари-Эме протянула руку своему новому поклоннику, но не для поцелуя, а чтобы сжать его пальцы. Это пожатие оказало на д’Андоло действие, подобное удару тока: он побледнел, едва ли не покачнулся, и сделал довольно неловкую попытку обнять герцогиню. Та отстранилась, но не слишком поспешно, и тем не менее француз явно ощутил, как толкнулся ребенок в ее чреве. И тут же оба сделали вид, что смутились. Но оба поняли: общие интересы у них найдутся, а постель к этому будет приятным дополнением.

Первое письмо шевалье увез через неделю после знакомства с герцогиней де Шеврез. Плотный двойной пакет, снабженный ничего не говорящей печатью: голубь зеленого воска. Когда д’Андоло выразил сомнение, что герцог отнесется с должным уважением к посланию, что он может не поверить автору письма, Мари-Эме звонко расхохоталась: «Не переживайте, в письме есть некий намек, понятный только нам двоим». Д’Андоло был в затруднении: ему еще рановато было возвращаться во Францию, некоторые из его проказ могли всплыть на поверхность, а господин кардинал Ришелье шутить не любил. Поэтому он рассчитывал появиться не с пустыми руками, но содержало ли письмо герцогини что-нибудь полезное для его преосвященства, и стоило ли для этого пускаться в путь? Ему неплохо пока и в Мадриде, где у него достаточно знакомств, а ночи с Шевреттой приятно разнообразят дневное полусонное безделье. «Придется ехать, не то Мари, чего доброго, разозлится и отлучит меня от своего алькова», -подумал шевалье, с плохо скрытым любопытством вертя в руках конверт. Наконец, он не устоял, и, нагрев лезвие кинжала, осторожно поддел печать. В конверте лежало еще одно, написанное на веленевой бумаге и сложенное особым, только герцогине свойственным, образом. Д”Андоло осторожно, не спеша, развернул его, стараясь запомнить, как оно сложено. Написанное крупным, небрежным почерком знати, не без грамматических ошибок, письмо извещало герцога де Шеврез обо всем, что касалось положения герцогини и ее планов.
«Моему горячо любимому супругу, герцогу де Шеврез, от его верной и покорной жены, которая в разлуке считает каждый день и час, который она вынуждена провести вдали от него.
Клод, дорогой мой супруг, я в тоске и отчаянии. Я уже потеряла счет письмам, которые при малейшей оказии пыталась вам передать. Неужели вы так ничего и не узнали? Мне больно и страшно подумать, что наш ребенок родится вдали от вас, что не вы будете первым, кто примет его из рук повитухи! Мой дорогой супруг, что-то подсказывает мне, что на этот раз Господь осчастливил нас сыном. Это ужасно, что вы не сможете быть на крещении своего наследника.
Я не могу поверить, что мои письма пропали бесследно. Каждый раз их доставляли на границу верные мне люди, я им доверяю, как самой себе и знаю, что они для курьеров во Францию использовали тоже надежных слуг. Но, если за эти месяцы вы мне не ответили, значит, все мои письма были перехвачены. Ну, что ж, значит, известный нам с вами человек знает о нашей радости. Клод, я уверена, что это чудо свершилось в Дампьере, в той самой беседке. Наше примирение было вознаграждено, и я сделаю все, чтобы плод нашей любви ни в чем не нуждался.
Нежно целую ваши очи, любовь моя. Ваша маленькая Эме, которой очень нелегко без вас в жалком домишке. Как мне не хватает Дампьера!»
- Вот чертовка! - покачал головой д’Андоло. – И как намекнула на финансовые проблемы! Впрочем, если и это письмо не попадет по назначению, с герцогом встретиться стоило бы. Говорят, он очень щедр, а ребенок явно не от него, так что не стоит его расстраивать.
Шеврез и вправду оказался щедр и сговорчив: письма он не увидел (этот довод шевалье приберег как козырную карту в случае отказа герцога помочь жене), зато откупиться от жены, выходки которой его довели до белого каления, поспешил. Чек на имя герцогини на значительную сумму в английский банк шевалье обязался доставить в неприкосновенности, тем более что был и сам в этом заинтересован. Мари-Эме его услугу щедро оплатит, в этом он не сомневался, а письмо… письмо может и подождать: француз собирался его оставить себе, как страховой полис. Мало ли что бывает в жизни.

Герцогиня разрешилась сыном точно в срок, но всем говорила, что мальчик переношен почти на месяц. Именно поэтому его так и не крестили: от Шевреза пришли только деньги и Мари-Эме поняла, что муж откупился от нее. Впредь ей с ребенком придется рассчитывать только на себя. Мари, надеясь на чудо, прождала почти три месяца, но поняла, что от мужа ей больше помощи не дождаться… И она решилась.
Ей было жаль малютку: мальчик был прелестен, он мог стать украшением дома герцогов Лорренских, но какой-то рок преследовал Шевретту: за что бы она не взялась, все шло наперекосяк. Словно кто-то сглазил всегда удачливую и неунывающую ни при каких обстоятельствах искательницу приключений. Оставить при себе мальчика, таскать его по странам, когда она сама понятия не имеет, где окажется через неделю? Нет, ребенка надо отправить туда, где находится его отец. Деньгами она сына обеспечит, пусть деревенский кюре им займется: это как раз для него занятие. Пусть растет в этой глуши, а она, когда вернется (она непременно вернется, потому что и кардинал, и король не вечны, и все время болеют), когда она вернется, она заберет мальчика и предъявит его герцогу. О, как он еще пожалеет, что отказался говорить с ней, что отделался от нее деньгами!
Мари-Эме склонилась над колыбелькой, где в ворохе кружев мирно спал мальчик: потомок Роанов и Монморанси, а не деревенского священника, как думала герцогиня де Шеврез. Пройдет много лет, и она, глядя на истинного отца своего сына, произнесет сакраментальную фразу: «Оказывается, эта сумасбродная Мари Мишон нашла больше, чем искала».

Доверить ребенка она могла только двоим: Рене и Кэтти: один любил ее и не раз доказал, что ради возлюбленной может все. Кэтти обязана была ей жизнью, и, самое главное: она была кормилицей мальчика, заменившего ей умершего младенца.
Арамис не раз вспоминал д’Артаньяна: они до Рош-л’Абейля добирались через края гасконца, и тоска по ушедшей дружбе и канувшим в прошлое годам службы, наполняла сердце тяжестью. Ехали не спеша, с ребенком слишком много мороки, то и дело останавливались то покормить его, то переодеть. Кэтти молчала: после смерти собственного сына она привязалась к ребенку всем сердцем и с тоской обреченного на казнь ждала расставания с малышом.
Арамиса терзала еще одна мысль: Мари не разрешила окрестить мальчика малым крещением, и он не мог понять, почему она оказалась так жестока. Она клялась любовнику, что, как только окажется во Франции, первое, что она сделает – займется поисками сына, но хотя бы дать имя ребенку, и тем самым облегчить его поиски в дальнейшем, она же должна была! Воспоминания, подозрения, догадки – все это теснилось в его голове, своеобразно развлекая молодого священника. Когда они, наконец, добрались до Рош-л’Абейля, было раннее утро. Солнце едва поднялось над горизонтом, и,завидев колокольню древней церквушки, Арамис сделал знак остановиться.
- Пора, Кэтти, прощайся, - негромко приказал он.
Кормилица прижала спящего малыша к груди, поцеловала в лоб и положила в колыбель. Арамис осторожно подхватил изящную плетеную корзину, служившую колыбелькой, и быстрыми шагами направился к церкви. Рядом с ней прилепился небольшой одноэтажный домик – видимо, жилище местного кюре. Арамису страшно хотелось увидеть этого молодого и, наверное, красивого священника, но осторожность пересилила ревнивое любопытство: он поставил колыбель на крыльцо, быстро перекрестил мальчика, и почти бегом вернулся к Кэтти. Спиной он чувствовал чей-то взгляд, и был уверен, что ребенок не будет долго ждать помощи. Через пять минут ничто уже не напоминало о двух всадниках, ускакавших на юг. Тогда дверь осторожно отворилась, и на пороге появилась женская фигура. Она поспешно схватила колыбель и утащила в дом.

Д’Андоло, придя в очередной раз к герцогине, не нашел в доме ребенка. Обычно, в эти часы его визитов, Мари была у сына, но, завидев любовника, тут же шла с ним в гостиную. В спальне она после родов его больше не принимала, объясняя свое нежелание состоянием здоровья.
Дверь в детскую оказалась на запоре, и шевалье, легонько постучав несколько раз, понял, что по ту сторону двери никого нет. Он постоял под дверью, из-за которой не доносилось ни малейшего звука, и отправился искать кого-нибудь из слуг. Кэтти он тоже не нашел, зато на террасе обнаружилась сама герцогиня де Шеврез. Одетая по-дорожному, она застегивала перчатки, орлиным взором окидывая двор и службы. Пышные страусовые перья на шляпе колыхались согласно движениям ее головки, бросая таинственную полутень на лицо, хранившее следы слез.
- Вы уезжаете? – опешил д’Андоло.
- Увы, обстоятельства, мой дорогой. Король Карл 1 предложил мне свое гостеприимство, грех не воспользоваться им. В Англии меня любят, - она попыталась улыбнуться, но улыбка вышла невеселой.
- Мальчика вы забираете с собой? – вопрос был бестактным, но шевалье был слишком зол, чтобы щадить бывшую подругу.
- Мальчика уже увезли, - холодно ответила Мари-Эме, спускаясь с крыльца и прошла мимо шевалье, едва кивнув ему на прощание.
- Я увижу вас еще? – бросил он вдогонку.
- Разве что так распорядиться Господь, - ответила герцогиня, садясь в карету. Слуга захлопнул дверцу, кучер хлестнул лошадей, и экипаж укатил, оставив д’Андоло посреди пустого двора.
Следующий раз они все же увиделись, но бог тут был не при чем: Мари понадобился кто-нибудь, кто бы смог разыскать ее ребенка. Вернувшись во Францию, она стала спешно искать сына – речь шла о доверии мужа, о его расположении. Мари не хотела показываться ему на глаза, не предъявив наследника. Кэтти к тому времени умерла, Арамис куда-то исчез, и герцогиня решила прибегнуть в очередной раз к услугам д’Андоло. Его она встретила, якобы случайно, в одном из парижских салонов. Время прошлось по интриганке щадящей рукой. Мари-Эме была все такой же живой, очаровательной, непосредственной, как и в дни молодости, она умело скрывала свои года, и ей не стоило особого труда заполучить шевалье, для которого прошедшие десять лет не были такими бурными, как для герцогини. Следы неудач и финансовых неурядиц сказались не только на его внешнем виде: характер его испортился, он стал чрезмерно подозрителен, неуступчив и во всем, решительно во всем находил причину для недовольства.
Какое-то время они молча разглядывали друг друга, с тайной радостью замечая на внешности визави следы времени, потом Шевретта, глубоко вздохнув, встала, подошла к окну и, сделав знак гостю сидеть, стала что-то разглядывать во дворе. Когда она повернулась к нему, он увидел только ее блестящие глаза: лицо женщины пряталось за страусовыми перьями веера.
- Господь внял моим молитвам, сударыня: мы свиделись вновь, - с пафосом промолвил д’Андоло.
- Господь знает, для каких нужд встречаются люди, - он не видел лица герцогини, но в голосе пряталась улыбка.
- Осмелюсь предположить, я вам для чего-то понадобился, мадам? – шевалье коснулся чашки эфеса с многозначительным видом.
- Только вы способны оказать мне бесценную услугу, - серьезный тон заставил шевалье отбросить иронию.
- Вы еще видите во мне преданного вам человека? – удержаться было трудно, но Шевретта не хотела ссоры.
- И всегда видела, - не моргнув глазом солгала она. – Я вам верила даже тогда, когда вы не захотели передать мое письмо мужу. Деньги вы мне привезли.
- Бог с вами, мадам, - шевалье вздрогнул, - я передал ваше письмо герцогу. Как я мог не сделать этого?
- И что герцог? – Мари все так же прикрывала лицо веером.
- Он прочитал его и немедленно сжег. И тут же выписал чек, который я вам и передал.
- Это письмо он сжег? – герцогиня достала из шкатулки письмо, запечатанное зеленым воском и швырнула его на колени шевалье. – Это письмо, говорите!
Д’Андоло молчал, испытывая чувство, весьма похожее не ужас. Как могло случиться, что это проклятое письмо попало ей в руки? Кто из слуг предал его?
- Я виноват, - он опустил голову. – Я виноват перед вами, друг мой! – внезапно его осенила мысль, и он упал на колени перед герцогиней. – Я не мог отдать герцогу ваше письмо. Вы не слышали, что он говорил в ваш адрес, как поносил вас. Кричал, что вы опять хотите всучить ему бастарда, что с него хватит и вашей с Холландом дочки, которую он признал своей! Мари, свет моих очей, я все это должен был выслушать, как же я мог отдать ему ваше письмо?
- Письмо было вскрыто: я увидела это.
- Не мной, клянусь, я не имею представления, что было в нем! Это мог сделать человек, который украл его у меня.
- Почему вы мне его не вернули?
- Потому что боялся, что мне придется вам все рассказать.
Неожиданно герцогиня успокоилась. – Хорошо, забудем об этом эпизоде, - она отняла, наконец, веер от лица, оно было почти безмятежным. – Давайте думать, как нам найти ребенка: я вернулась, я хочу сама воспитывать его.
- А вы знаете, куда его увезли? – спросил шевалье, в душе молясь, чтобы этого места никто не знал.
- Мои люди оставили его по эту сторону границы, между Тюлем и Ангулемом, в маленьком селении Рош-л’Абейль, на пороге дома кюре.
- А приметы, какие-нибудь приметы были?
- Да.Плетеная колыбель, кружевные пеленки и кошелек с золотом и запиской; «11 ноября 1633 года».
- Что это за число?
- День, когда я остановилась на ночлег в доме кюре, - неохотно ответила Шевретта.
- Вы что… со священником? – потеряв дар речи шевалье смотрел на все еще прекрасную женщину. - И вы… он же в ад по вашей вине попадет! – д’Андоло растерянно смотрел на де Шеврез.
- Зато он понял, что потерял, сбежав от мирских радостей! – с двусмысленным смешком заключила дама. – Так вы поедете? Если вы найдете моего мальчика, моя благодарность... нет, наша с герцогом благодарность будет безмерна. Вы знаете, я не скупа, а вы несколько поиздержались за эти годы. И, если все пройдет удачно, мы с вами не раз вспомним Испанию, - герцогиня многозначительно сжала его руки пальцами, унизанными кольцами.

Как некогда Арамис, стоял перед деревенской церковью л’Андоло – и ждал. Ждал, чтобы хоть кто-то прошел мимо, ждал, чтоб вышел кюре или хоть какая-нибудь собака пробежала мимо с ребятишками. Но – ни живой души не было в округе, словно деревня враз вымерла. Наконец, вдали, послышалось треньканье церковного колокольчика, и показалась процессия, бредущая с кладбища. Шевалье, уже предчувствуя ответ, шагнул ей навстречу. Впереди шел совсем молоденький священник, нескладный, долговязый и очень стеснительный. Увидев дворянина в сопровождении слуги, он остановился и поклонился незнакомцу.
- Я бы хотел видеть кюре этого прихода, - обратился к нему д’Андоло, уверенный, что знает, что ему скажут.
- Увы… - молодой священник осенил себя крестным знамением. – Наш святой отец предстал перед Создателем третьего дня. Мы как раз возвращаемся с кладбища, где предали его земле. Святой человек был отец Готье, всяк у него находил помощь и совет.
- Многим помогал? – шевалье перекрестился и сам.
- Всем, кто к нему обращался, его днем и ночью можно было просить о помощи. Его дом был открыт и для путников, и для сельчан.
- Вы меня заинтересовали, святой отец, - шевалье задумался. – Я вас бы пригласил отобедать со мной, но, кажется, здесь нет ничего, похожего на трактир.
- А вы к покойному кюре загляните: у его домоправительницы найдется чем покормить голодного путника. Я вас представлю ей, а потом уеду: сожалею, но не могу задержаться – дела моего прихода требуют постоянного присутствия.
- Так это не ваш приход?
- Пока – не мой: такие дела не скоро делаются, - кюре поднялся на две выщербленные ступени крыльца, но постучать не успел: перед ним появилась старая и толстая женщина, одетая во все черное. Глаза у нее тоже были черные и маленькие, и эти глазки насквозь пронзили взглядом шевалье.
- Матушка, вот господин…
- Шевалье д’Андоло, - торопливо подсказал шевалье, не считая нужным скрывать свое истинное имя.
- Господин шевалье ищет, где бы он смог перекусить, он давно в дороге. Вы бы не покормили гостя?
- Покормить - это можно, - старуха снова осмотрела его с ног до головы. – Проходите в дом. Только у нас парижских изысков не водится, мы люди простые.
- Я так голоден, хозяюшка, что с радостью съем все, что вы предложите, - запах свежеиспеченного хлеба щекотал обоняние, и шевалье поспешил в дом.
Уже сидя за столом, отдавая должное немудреной сельской еде, он стал расспрашивать хозяйку о житье в деревушке. Видно, она давно не имела кому изливать душу, потому что в потоке быстрых, и, порой, полубессмысленных фраз, вдруг прорезалась интересующая шевалье тема.
- Наш покойник отец Готье доверчивый был человек, всем предоставлял ночлег. Сам на сеновал уйдет, а гостю свою постель предоставит.
- А сколько лет было вашему кюре? – на всякий случай уточнил д’Андоло.
- Да семьдесят пять перед самой кончиной и исполнилось. Знал он, знал, что со дня на день Господь его призовет. Приготовился, как положено христианину, исповедался, да про мальчонку и рассказал.
- Про мальчика? Интересно как! – подхватил шевалье. – А в чем дело-то было?
- А дело было в том, что кюре подбросили на порог трехмесячного мальчугана. Весь в кружевах, и кошелек, полный золотых. И записка. Только я этой записки не видела, кюре ее сразу припрятал. А через неделю явился в нашу деревню господин из знатных, и как узнал про ребенка, сразу же его забрал, сказал, что сам о нем позаботится. Красивый господин, черноволосый, и говорил так красиво: в наших краях иначе говорят. Кюре сказал, что так в Орлеаннэ, в городе Блуа, похоже разговаривают. Господин кюре только головой качал все время, да приговаривал: «Счастья вам господин, благородный вы человек». Мне он сказал, что мальчика окрестили малым крещением и нарекли Раулем.
- А имя дворянина вам не известно?
- Нет, не узнала я. Спрашивала несколько раз, так кюре еще и рассердился, и книгу, где записи делаются о рождении, да крещении, на ключ запер. Чтоб я, значит, не вздумала туда нос сунуть, - заключила она с обидой.
Д’Андоло встал из-за стола, кинул золотой старухе, которая рассыпалась в благословениях и пожеланиях, и отправился в обратный путь, в Париж. По дороге он заглянул в Блуа, но так ничего там путного и не узнал.
Герцогиня де Шеврез, взбешенная неудачей, через какое-то время смирилась с обстоятельствами, с мужем примирения не получилось, они продолжали жить раздельно, внешне сохраняя добрые отношения.
Прошло еще пять лет, прежде чем слуга доложил герцогине, что граф де Ла Фер просит принять его...