ТЮРЬМА НА ПЛЕНЕРЕ
(В ранее публиковавшемся русском переводе эта глава пропущена)
Час спустя Харлстоун без лишнего шума поселился в маленькой комнатке-келье, примыкавшей к трапезной отца Эстебана. Двор священника состоял из индейской женщины неопределенного возраста и чрезвычайной набожности, двух мальчиков-индейцев, прислуживавших во время мессы, садовника и мулетира. Первые трое непосредственно общались со священником и были осведомлены о присутствии чужака, но по указанию преподобного Падре обязались молчать; род занятий садовника и погонщика не предполагал их вторжения в келью. Завтрак из фруктов, тортильи, шоколада и красного вина, в котором Харлстоун принял самое скромное участие только, чтобы уважить хозяина, тем не менее, казалось, восстановил его силы, так же как и спокойствие Падре. Во время мессы старик был несколько взволнован, и если бы его ранняя утренняя паства не состояла в основном из индейцев, погонщиков мулов и мелких торговцев, его рассеянность не осталась бы не замечена. За завтраком он тактично не стал продолжать допрос, не пытался сломить молчание, в котором Харлстоун замкнулся после своей эмоциональной исповеди и внезапного полупрощения его грехов. Возможно, он пожалел о своей чрезмерной искренности, а возможно, первое признание в грехах заставило его усомниться в их значительности.
– Ложитесь сюда, сын мой, – сказал старый священник, указывая на маленький тюфяк в углу, – и постарайтесь утром восполнить то, что не взяли у ночи. Мануэла принесет вашу одежду, когда высушит и починит. А пока переоденься в серапе и кальзасы Пепито. Я же отправлюсь к команданте и алькальду, чтобы узнать, когда отплывет корабль, и замечено ли ваше отсутствие. Да прибудет с тобою мир, сын мой! Мануэла, приглядывай за кабальеро, да смотри, не болтай.
Не сомневаясь в основном в правдивости истории гостя, добрый Падре Эстебан хотел бы подкрепить ее деталями, которые, как он думал, он сможет получить от пассажиров «Эксельсиора». Собственный опыт исповедания научил его не доверять людским суждениям о самих себе ввиду капризов как осознанных, так и бессознательных подмен. Факт, что молодой кабальеро приятной внешности должен был стать жертвой не одного, но даже многих эротических эпизодов, не показался бы святому отцу чем-то необычным. Удивительно было то, что результатом единственной несчастной привязанности стали отчаяние и отречение от мира. Крылось ли что-нибудь еще за этими несколько банальными фактами вульгарной и низкой интриги, кроме того, что он рассказал священнику? Или все американские мужья столь же чувствительны и склонны к принесению себя в жертву и искуплению? Это никак не вязалось с нравами и обычаями американок – от тех игривых матрон, чьи самодовольные мужья не замечают их общения с юными кавалерами, до дерзких дев, пользующихся свободой замужних женщин. Несомненно, то не была благочестивая и чувствительная раса, страстно сосредоточенная на внутренних переживаниях! Молодой незнакомец должен либо обманывать его, либо быть исключением из рядов своих соотечественников!
А если он был таким исключением, что тогда? Идея, явившаяся отцу Эстебану утром, теперь все сильнее захватывала его с упорством ростка на плодородной целине. Добрый миссионер был предан делу обращения язычников с пылом одержимого. Но его работа среди индейцев – бесхитростной расы, которая зачастую не делает разницы между практическими выгодами цивилизации и абстрактными благами Церкви, – была проста и однообразна, не требовала никаких аргументов и споров; навыки достойного священника в полемической войне и диспутах оставались не востребованы. Команданте и алькальд были столь же ортодоксальны, как он сам, а мелкие торговцы и ремесленники – безнадежно послушны и покорны. Победное шествие науки, остановленное прибрежными туманами, уже около пятидесяти лет не искушало простого местного эскулапа неортодоксальными теориями, и он все так же пользовал больных исключительно клизмами и кровопусканиями и встречал священника у смертного одра очередной своей жертвы с благочестивым удовлетворением и без всякого скепсиса. Фактически, тихая миссия Тодос-Сантоса до настоящего времени не предоставляла должного простора для амбиций доброго Падре. И вот явилась такая великолепная возможность. Обращение этого темного, импульсивного, истерического чужака было бы достойным его триумфом. Более того, если он правильно оценил ум и темперамент молодого человека, они содержали зачатки мужества и жертвенной преданности, которые так необходимы священнику-миссионеру. С таким подопечным чего бы только не сделал отец Эстебан! А заглядывая в будущее, какого славного преемника мог бы он оставить на недовозделанной ниве Тодос-Сантоса!
Погруженный в эти размышления, Падре Эстебан неторопливым шагом миновал сад, плавно поднимавшийся на небольшую возвышенность, на которой была построена большая часть пуэбло. Через низкие ворота в стене он вышел на середину одной из боковых улиц Тодос-Сантоса. По обе стороны от него располагались низкие одноэтажные глинобитные дома ремесленников, крытые тусклой красной черепицей. Поглощенный своими причудливыми мечтаниями, он не заметил сначала, что жилища эти пусты и даже Посада напротив него, чей внутренний двор обычно был заполнен развалившимися мулетирами, тоже брошена и пуста. Взлянув вниз по улице в сторону площади, он только теперь ощутил какое-то неопределенное волнение в мирной деревне. На площади была необычная толпа, а вдали на спокойной поверхности залива, над которым поднимался туман, смутно виднелись две или три рыбацких лодки из Тодос-Сантоса. Но корабль чужестранцев исчез.
Испытав мгновенное чувство облегчения и удовлетворения, отец Эстебан вытащил свою табакерку и сделал длинный и спокойный вдох. Но его облегчение быстро сменилось тревогой, когда с площади выехала вооруженная кавалькада и двинулась в его сторону. В центре ее можно было отчетливо различить пассажиров-мужчин с «Эксельсиора», двигавшихся под двойной охраной драгун с каждой стороны.
По требованию священника возглавлявший отряд всадник придержал своего мустанга, остановил конвой и, к изумлению заключенных, почтительно поклонился. Похоже, в Тодос-Сантосе клерикальная власть доминировала над военной. Смутная надежда затеплилась в сердцах эксельсиорцев.
– Что случилось? – спросил Падре Эстебан.
– Революция среди американос, Ваше преподобие. С кражей нашей пушки для салютов. Серьезное дело! Вашему Преподобию следует отправиться к Команданте. Я препровожу этих людей в Сан-Антонио, где они дождутся решения Совета.
– А корабль?
– Ушел, Ваше преподобие. Одна из сторон захватила его.
– А эти?
– Легитимисты, Ваше преподобие. По крайней мере, они признались, что воевали с Мексикой и вторглись в Калифорнию – бандиты!
Изумленный священник молчал. Воспользовавшись паузой, слово взял Бенкс.
– Спросите его, кто-нибудь, – сказал он, поворачиваясь к Бресу и Кросби, – когда этот фарс закончится, и где нам найти главного идиота, который затеял всю эту дурь.
– Пусть он сформулирует помягче, – прошептал Уинслоу. – Мы уже получили достаточно неприятностей из-за вашего острого языка.
Кросби немного поколебался.
– Quand finira ce drole representation? – et-et-qui est ce qui est I'entrepreneur? (Когда закончится это забавное представление, и кто его антрепренер?) – сказал он неуверенно.
Священник посмотрел на него. Эти американцы были, конечно, более хладнокровными и куда менее возбудимыми, чем его странный гость. Его поразила одна догадка.
– Кто остался на корабле? – мягко спросил он.
– Никого, кроме Перкинса и этой пиратской команды ниггеров.
– Еще этот чертов Харлстоун, – добавил Уинслоу.
Священник навострил уши.
– Харлстоун? – повторил он.
– Да, пассажир, как и мы, – так мы думали, но теперь-то мы уверены, что он был в заговоре с самого начала, – с трудом перевел Кросби.
– Его странное исчезновение, ясное дело, было подстроено, – вмешался Брес по-английски, не обращая внимания на то, что Падре его не понимает, – чтобы он и Перкинс были вне подозрений.
– Сейчас не до Харлстоуна: он уплыл, а мы здесь, – сердито сказал Бенкс. – Спроси у пастора, как джентльмен и христианин, что это за дыра, в которую нас везут. Как далеко ближайшее поселение?
Пока Кросби переводил вопрос, командир отряда закурил сигарету.
– Нет больше поселений. Пуэбло заканчивается в Сан-Антонио.
– А что дальше?
– Океан.
– А на юге?
– Пустыня – ее не пройти.
– А на севере?
– Пустыня.
– И на востоке?
– То же.
– Тогда как же вы выбираетесь отсюда?
– Мы и не выбираемся.
– А как же вы общаетесь с Мексикой, с вашим правительством?
– Когда приходит корабль.
– И когда же приходит корабль?
– Quien sabe?*
Офицер бросил сигарету.
– Передайте вашему коменданту, что все это незаконно, и что я буду жаловаться нашему правительству, – поспешно продолжал Бенкс.
– Я как раз иду поговорить с Команданте, – серьезно ответил священник.
– И скажите ему, что если хоть один волос упадет с головы кого-то из наших дам, он сам лишится скальпа, – резко перебил его Брес.
Даже дипломатичный перевод Кросби оказался не вполне успешен.
– Мексиканский солдат не сражается с женщинами, – холодно сказал священник. – Adieu, messieurs!
Кавалькада двинулась дальше. Пассажиры «Эксельсиора» разом возобновили обсуждение планов побега, не обращая внимания на окружавших их солдат.
– Эх, почему у нас нет ни одного револьвера! – воскликнул Брес.
– Мы могли бы каждый выхватить по карабину у этих ниггеров, – сказал Кросби, созерцая охрану с притворным равнодушием.
– Даже если они не успеют выстрелить, и нас не пристрелит посланный по следу патруль, и мы решимся бросить женщин, куда нам бежать? – спросил Бенкс. – Дождемся хотя бы ультиматума от этой толстой задницы в «Президио»! Мое мнение: пока они не спешат, нечего и нам пытаться что-то предпринимать.
– Вот и я говорю: не высовывайся и держись в тени, пока они сами не высунутся, – добавил Уинслоу, который не был любителем беспорядочной стрельбы и имел свои соображения, как умиротворить тюремщиков.
Тем временем, они постепенно погружались в тишину, вызванную плотностью воздуха. Туман полностью открыл пейзаж и повис высоко над землей. Он лишал яркое солнце его ярости и рассеивал теплый желтоватый свет, словно бы прошедший сквозь янтарь. Бухта отчетливо и ярко блестела; ни одна тень не касалась ее поверхности вплоть до серого непроницаемого вала тумана, который стеной простирался перед ее входом. Вдоль дороги вздымались тучные хлеба на склонах невысоких холмов, перемежающихся лощинами и ручейками. Эта картина привела Бенкса в состояние делового восторга:
– Да тут достаточно зерна, чтобы прокормить тысячу Тодос-Сантосов, и это при таких-то инструментах, – он указал на лежащий на обочине примитивный плуг, сделанный из раздвоенного корневища. Встречная повозка, скрипучие колеса которой были сделаны из сплошного круга, отпиленного от обычного бревна, снова погрузила его в размышления.
Здесь и там небольшие участки грубо вспаханной земли вторгались в кипы апельсиновых, лаймовых и фиговых деревьев. Благодатная земля откликалась на малейшую заботу, расцветая и плодонося. Казалось, небо, породив дымчатую завесу между огненным солнцем и сухой почвой, умышленно сделало соленое дыхание могучего моря благотворным, чтобы компенсировать здешним обитателям их изоляцию и забвение.
Через два часа плавного восхождения кавалькада остановилась на неровной возвышенности, поросшей субтропическим кус¬тарником да редкими вечнозелеными деревьями тьерра темплада и мадроньо. Несколько небольших хижин и загонов и обширная гасиенда были разбросаны тут и там, а посредине возвышалась небольшая часовня, окруженная фруктовым садом.
Рядом с дорогой виднелись осыпающиеся края каких-то давних раскопок. Кросби с любопытством посмотрел на них. Прикоснувшись к руке офицера, он указал на раскоп.
– Una mina de plata (Серебряный рудник), – нехотя сказал офицер.
– Что-то вроде шахты. Держу пари, серебряной, – сказал Кросби, поворачиваясь к остальным. – Богатая – буэно,– ты знаешь? – продолжал он расспрашивать офицера, разводя руками для большей ясности.
– En tiempos pasados( В прошлом), – строго отвечал тот.
– Интересно, что это значит? – сказал Уинслоу.
Но прежде чем Кросби смог еще что-то спросить, командир дал им сигнал спешиться. Они сделали это, и их лошадей увели за небольшой склон, откуда раздавался звук журчащей воды. Предоставленные самим себе американцы огляделись. Зрелище, открывшееся их глазам, было неожиданным и впечатляющим. Кавалькада, как оказалось, остановилась у края крутого хребта, которым обрывалась дорога.
Плато, на котором они стояли, внезапно обрывалось, оставив их как бы на скалистом берегу бескрайнего сверкающего песчаного моря. Не было видно ни следа растительности, за исключением редких бледных кустарников, поднимавшихся на острых гребнях песчаных волн. С обеих сторон, насколько достигал глаз, перед ними тянулась, задыхаясь от зноя, бесконечная пустыня.
– По-моему, это край света, – сказал Кросби, – и они привели нас сюда, чтобы показать, насколько малы наши шансы сбежать. Но, – добавил он, снова поворачиваясь к плато, – что они делают? Разрази меня гром! Да они уходят – бросают нас.
Остальные тоже обернулись, когда он заговорил. И правда, драгуны спокойно скакали назад, прихватив с собой лошадей, на которых приехали американцы.
– Вот это здорово, – сказал Кросби. – Похоже, нас оставляют здесь пастись, как крупный рогатый скот.
– Возможно, в этой стране так представляют себе тюрьму, – сказал Бэнкс. – У нас нет шансов на побег в этом направлении, – добавил он, указывая на пустыню,– и мы не можем следовать за ними без лошадей.
– И осмелюсь предположить, что они охраняют проход к дороге внизу, – развил мысль Уинслоу.
– Мы должны продержаться здесь до ночи, – предложил Брес, – а затем рвануть в Тодос-Сантос, раздобыть оружие и присоединиться к дамам.
– С женщинами все в порядке, – нетерпеливо сказал Кросби, – с ними сейчас обходятся лучше, чем если бы мы были рядом. Вместо того чтобы болтать, давайте разведаем, что здесь можно найти – я, например, дьявольски голоден. Не хотят же они уморить нас голодом, а если и так, то я не намерен голодать, пока есть что купить или украсть. Пойдемте! У старой часовни обязательно должны быть фрукты, а в кустах возле тех хижин я заметил несколько кур. Во-первых, посмотрим, есть ли тут кто. Я не вижу ни души.
Плато, действительно, казалось пустынным. Напрасно они кричали – их голоса без эха терялись в воздухе. Они исследовали одну за другой немногие соломенные хижины: они не были заперты, в некоторых была кое-какая мебель – кровать, скамья, стол; они были тщательно убраны и пусты. Затем они осмотрели часовню – росписи были дикими и безвкусными, но подсвечники, распятие и чаша для святой воды были щедро украшены серебром. Одна и та же мысль пришла им на ум – заброшенные шахты на обочине!
Бананы, апельсины и колючие груши, росшие за оградой часовни несколько утолили их жажду и голод, и они направились в сторону длинного, казарменного вида барака с низкими окнами и красной черепичной крышей, которую они заметили издали. Это здание также оказалось пустым и заброшенным, но здесь имелись явные свидетельства подготовки к их прибытию: в длинной, похожей на коридор, спальне у свежепобеленной стены стоял ряд идеально чистых кроватей. К полному недоумению исследователей в другой комнате, приспособленной под кухню с нехитрой утварью для домашнего хозяйства, обнаружилась кладовая, заполненная провиантом. Крик Уинслоу, донесшийся со внутреннего двора, однако, привлек их внимание к еще более замечательному зрелищу. Их багаж и вещи из кают «Эксельсиора» были тщательно уложены в древнюю телегу, очевидно, доставившую их этим утром из Тодос-Сантоса!
– Все точно, – сказал Брес, после поспешного осмотра находки. – Они привезли только наш багаж. Леди, очевидно, имели возможность отобрать свои вещи.
– Кросби ведь сказал, что с ними все будет в порядке, – сказал Банкс, – так почему бы и нам не устроиться здесь с комфортом. У меня будет возможность немного осмотреться вокруг. Что-то подсказывает мне, что в этой стране есть немалые ресурсы для развития.
– А я бы взглянул на эту выработанную шахту, – сказал Кросби. – Если они работали там так же, как обрабатывают землю, то оставили не меньше, чем взяли.
– Это все очень хорошо, – сказал Брес, вынимая ярко-красный камень из кармана, – но я подобрал сейчас кое-что не только не “выработанное”, но такое, о ценности чего эти друзья даже не подозревают. Это киноварь – руда ртути – и с большим процентом содержания к тому же; и поскольку ее тут, по всем признакам, много, то с этим можно скупить все серебряные шахты в стране.
– На вашем месте, я бы подумал, как заявить о своих правах на это открытие, – сказал Бенкс серьезно. – Никто не знает, чем все это закончится. Мы не сможем выбраться отсюда еще некоторое время, но если власти недорого продадут это место, неплохо было бы его купить. Организуйте что-нибудь вроде компании «Эксельсиор», мы все станем ее акционерами.
Четверо мужчин взглянули друг на друга серьезно. Уже забыты были «Эксельсиор» и его мятежный экипаж, их собственный арест этим утром и неопределенность их судьбы, а также тот факт, что они во враждебном окружении – все это были досадные мелочи в сравнении с новой жизнью, которая открывалась перед ними! Они вдруг стали серьезнее, чем когда-либо – даже в моменты опасности.
– Я не понимаю, почему мы не должны этого делать, – быстро сказал Брес. – Ровно это мы и делаем в Калифорнии, и найди мы такое место где-нибудь на Сакраменто, были бы счастливы. Обустроимся, проведем небольшие изыскания и вступим в переговоры с правительством. Я предложу им справедливую цену за хребет и все его недра в придачу.
– Единственное, что может этому помешать, – проговорил Кросби, – это вероятность того, что эта местность уже используется властями для других целей. С тех пор, как мы здесь, я не могу отделаться от мысли, что нас поставили на своего рода карантин. Пустынная местность, полубольничные помещения, а также меры, которые они предприняли, чтобы изолировать нас от себя, должны что-то означать. Я где-то читал, что для прибывающих из труднодоступных мест в тропиках имеются места, где их содержат для предотвращения малярии и инфекционных болезней. Не хочу вас пугать, ребята, но мне кажется, что мы в подобном лазарете, и люди извне не часто будут нас беспокоить.