1 ноября, Виттенберг
Полчаса назад старый слуга отца Ренато прискакал из Эльсинора со страшным известием: отец умер. Пять дней назад... Отец — умер!.. Не могу поверить.... Старый Ренато так спешил, что загнал трёх лошадей… он растерянно смотрит на меня и говорит, что отец ничем не болел... Убили? Заговор? Яд? Но кто? О, папа! Как же это страшно и горько… Похороны — сегодня… Завтра на рассвете выезжаю в Эльсинор.
Вещи собраны, пора спать, но как можно спать? Не могу придти в себя... Отец был бодр, не болел — и вдруг умер? И я теперь король? Нет, я не хочу этого! О, папа, папа! Зачем ты умер? Глупый вопрос… Но как мне смириться с твоей смертью? Небо затянуто тёмными тучами…
6 ноября, Эльсинор.
Этой ночью мы доскакали до замка… У матери лицо заплаканное… Обнимает меня — а сама плачет… Спрашиваю, от чего умер отец — она плачет и сбивчиво рассказывает про змею, которая укусила его, когда он спал в саду после обеда. Как это странно... я не помню, чтобы у нас в саду были змеи. Да и с чего бы это змее кусать спящего?.. Я спросил её, видела ли она эту змею сама? Не видела… А кто видел? Похоже, что никто... но лекарь сказал, что все симптомы указывают на змеиный яд… Надо будет найти этого лекаря и расспросить.
Мне отвели мою старую комнату в замке. Неужели мне придётся быть королём?
Дядя Клавдий, похоже, удивлён моим появлением — судя по всему, он не ждал, что я приеду так скоро. Удивлён — и недоволен? Кажется, так… И кажется, он что-то скрывает. И всё время шушукается со старым Полонием — а как только я подхожу, они замолкают…
Утром я пришёл в гробницу отца. Перед моим мысленным взором он встал как живой, во весь свой рост и в доспехах… Мне показалось, будто он хочет мне что-то сказать... Так и с ума сойти недолго.
7 ноября, Эльсинор
Как странно все со мной разговаривают… Как будто не знают, как ко мне обращаться. И никто не говорит о моей коронации. Спросить самому? У кого? Или я сам должен назначить день коронации? Но почему все молчат?
Прошёлся сегодня по саду… И, конечно, никаких признаков змеи там не нашёл...
8 ноября, Эльсинор.
И вот всё разъяснилось… Я — не король. И королём не буду. Королём станет мой дядя… потому все и отводили глаза, когда встречались со мной взглядом… А ещё — ещё дядя Клавдий женится на моей матери… Чтобы подтвердить свои права на престол. Ведь наследник престола — я. О, небо! Зачем не умер я в младенчестве! Мама, мама, мама! И как жить после этого?..
То-то мой милый дядюшка был так недоволен моим приездом… Но зачем моя мать согласилась?!
9 ноября, Эльсинор.
Я не хотел быть королём. И я не буду королём. Значит, я должен быть доволен? Но почему же мне так тоскливо?.. Но какова мать! Променять отца на его жалкого брата, на эту несчастную пародию на короля!.. И всё готовится в тайне… О, небо, небо!
Гробница отца — единственное место в Эльсиноре, где я могу спокойно дышать. Сижу и мысленно разговариваю с отцом. Он — единственный, с кем мне хочется здесь говорить. Единственный, кто меня здесь держит.
11 ноября, Эльсинор.
Сегодня видел Офелию... она ещё больше похорошела. В памяти ожили прежние золотые дни, пламенные взгляды и волнующие кровь прогулки под луной. Как же я был тогда счастлив! И как я этого не понимал! Сейчас я бы всё отдал, чтобы только вернуться в то беззаботное время, когда отец был жив, а я писал Офелии те глупые стихи, какие выходит из-под пера влюблённых, дарил ей изысканные украшения, целовал её тонкие белые пальчики и восхищался её красотой…
Но Офелия — дочь Полония, и дочь послушная... а Полоний стал правой рукой дяди... И это значит, что моё сердце должно молчать... И красота её меня больше не радует, а лишь уязвляет мне сердце…
13 ноября, Эльсинор.
Второй день сижу на берегу и смотрю на бушующее море... Оно не то чтобы утешает, но глядя на него, я словно забываю о том, что отец умер, а моя мать и его вдова скоро выйдет замуж за козлоногого сатира Клавдия! - и этот козлоногий сатир взойдёт на трон датских королей и наденет корону моего отца. Которую должен был надеть я. Хочу ли я эту корону? Видит Бог, я не хотел быть королём... но быть подданным Клавдия — этого я не вынесу.
14 ноября, Эльсинор.
Как же здесь душно… Мне всё больше хочется уехать отсюда навсегда. Куда? Для начала — в Виттенберг. А там посмотрим.
15 ноября, всё ещё Эльсинор.
Я в бешенстве! О, подлецы! Они ещё и шпионят за мной! Но по порядку: сегодня утром я начал собирать свои вещи, с намерением больше никогда сюда не возвращаться… И не прошло и часа, как входит этот шут гороховый, молодой Озрик, и просит меня пожаловать к моей любезной матушке.
Иду. Вот, думаю, заодно как раз и скажу ей, что я возвращаюсь в Виттенберг, а то с того злосчастного дня, как я узнал, что она променяла отца на дядю, я самым старательным образом избегал с ней видеться. И вот, едва успеваю войти — на меня тут же обрушивается град упрёков: куда это я собираюсь, никому не сказав и не спросив соизволения дяди!!!
О, Небо! Услышь меня! Я — больше не свободен! Мой дом превращён в мою тюрьму. Боже! Зачем я дожил до этого дня?! Я — наследный принц Дании, я — Гамлет и сын Гамлета, должен спрашивать разрешения, чтобы отправиться в Виттенберг! И у кого?! У вонючего козла Клавдия!!!
17 ноября, Эльсинор.
Вчера я собрал в кулак всю свою волю, запер в глубинах сердца всю свою гордость и отправился к Клавдию просить соизволения вернуться в университет. Чёрт побери! Я уезжаю и оставляю ему трон — без борьбы и без единого упрёка! И этот старый козёл не позволяет мне уехать! «Ты наш ближайший к трону родственник, ты наследный принц Дании — ты должен, ты просто обязан присутствовать на нашей коронации». И добавил - «а там посмотрим». Я впал в бешенство и наорал на него. А через полчаса ко мне снова приходит эта золочёная букашка, Озрик, и в своей дурацкой велеречивой манере сообщает, что её королевское величество моя драгоценная матушка желает видеть моё королевское высочество. Она, видите ли, встревожена моим поведением. МОИМ поведением! А о своём поведении она не думает!!! Я ответил, что приду, а сам снова пошёл на берег моря.
Вид бушующего моря немного меня успокоил. Но возвращаться в свою тёмную комнату я не мог. И пошёл в отцову гробницу. Сидел там до поздних сумерек и разговаривал с отцом…
18 ноября, Эльсинор.
Снова сижу рядом с величественным саркофагом отца, в его гробнице Здесь мысли мои прочистились. Пусть так. Я дождусь коронации, вытерплю её и на следующий же день уеду в Виттенберг. И пусть только кто попробует встать на моей дороге!
19 ноября, Эльсинор.
Снова видел Офелию Боже, как же она хороша! Она быстро взглянула на меня из-под ресниц и тут же отвела взор. О, женщины! Как вы умеете притворяться!
20 ноября, Эльсинор.
Коронация Клавдия — и его кровосмесительное бракосочетание с моей матерью — ровно через две недели. И тогда — прощай, Дания!
И всё же — как это странно… Я много раз за эти дни проходил по саду, а три или четыре раза, в тёплую и солнечную погоду, сидел там довольно долго — и ничего похожего на змею не замечал… А если это была не змея? Но кто? Кто?
23 ноября, Эльсинор.
Сегодня, наконец, я встретил старого эскулапа, лечившего отца. Когда-то он был очень мил со мной. Я стал его расспрашивать о болезни отца и признаках яда. Он отвёл глаза и отвечал уклончиво и многословно.
28 ноября, Эльсинор.
Все эти дни хандрю… Жизнь опостылела. Пробовал молиться... но почти сразу понял, что я не понимаю, о чём мне молиться... О воскрешении отца молиться бесполезно… О смерти дяди Клавдия?..
Сколько я себя помню, молитва мне никогда не помогала. А жаль. Как это было бы славно: помолился и тут же утешился. И тебя уже не терзает мысль о том, что твой отец вдруг ни с того ни с сего умер, а твоя мать тут же выскакивает замуж за твоего дядю, а этот дядя не разрешает тебе даже уехать, чтобы всего этого не видеть.
1 декабря, Эльсинор.
Когда я сижу в гробнице отца, рядом с его саркофагом, я ощущаю, будто отец жив… И я молю его со всей страстностью, на которую способно моё сердце: О, отец мой! Научи меня, что мне делать теперь, когда ты так внезапно покинул и меня, и всё королевство? В твоей смерти мне мерещится какая-то тёмная тайна… О, отец, разреши мои сомнения, которые я не осмеливаюсь доверить даже этой своей тетради!
4 декабря, Эльсинор, днём.
Два часа назад моя мать стала женой моего дяди. Моей тёткой. Я ещё на что-то надеялся... О, какой же я наивный! Я надеялся, что она в последний момент откажется. Что женская стыдливость возьмёт верх и она не пойдёт с ним под венец и не осквернит королевское ложе датских королей этой кровосмесительной связью… И вот, настал конец моим надеждам… Она стояла с ним в белом подвенечном платье, смотрела на него и улыбалась. И мне это не снилось, это было наяву, и мои глаза меня не обманывали. О, женщина! О, предательница! После этой её улыбки коронация дяди уже не могла тронуть моего сердца. Я единственный был в трауре по королю и все смотрели на меня косо, я стоял с каменным лицом и молчал. Остаётся вытерпеть сегодняшний торжественный приём — и в путь. И горе тому, кто попробует меня удержать! Впрочем, сегодня все они напьются до чёртиков, а когда протрезвеют, я буду уже далеко.
4 декабря, Эльсинор, поздно вечером.
Какой фарс! Как они вдвоём на меня накинулись на этом своём торжественном приёме! «Что это ты такой мрачный?», «Что это ты носишь траур по своему отцу?» И у него ещё хватает наглости читать мне проповедь о том, что у всех отцы умирают! И называть меня своим сыном! И снова запрещать мне ехать в Виттенберг!
А потом… потом я встретил Горацио, Марцелла и караульного солдата… Как это всё странно… Они сказали, что вчера ночью, около полуночи, видели фигуру, как две капли воды похожую на моего отца... Я хочу его видеть! Кто бы это ни был… Скоро полночь, они меня уже наверно ждут, пора идти. Кто бы это ни был, что бы это ни было, я должен его увидеть и, если получится, заговорить. А вдруг это и в самом деле Призрак Отца?!
5 декабря, Эльсинор.
Я говорил с ним! Это был отец. Или нет? Или это был дух зла, принявший облик моего отца? Но зачем? Чтобы погубить мою душу? На что ему моя душа? Это был отец… Явившийся из преисподней, чтобы сказать мне, что та самая змея — мой дядя. И этот змей одел корону отца и опозорил его жену кровосмесительным браком. Этот змей — его родной брат. Каин. Мои самые страшные догадки подтвердились… К отмщению взывает душа моя! И я поклялся отмстить. Убить Каина. Скорей бы рассвело!
Или то всё-таки был дух зла? И он искушает меня? Чтобы я убил дядю и погрузил королевство в хаос... А потом придёт Фортинбрас и Дания ему подчинится?..
Или я должен подставить вторую щёку и позволить дяде Каину убить меня? Теперь-то я понимаю, почему он не хочет отпускать меня в Виттенберг — он меня боится... и он боится, что там он не сможет следить за мной… Что ж, я не поеду в Виттенберг. Теперь я и сам не хочу уезжать прежде, чем отомщу. А когда отомщу… а когда отомщу, я уже не смогу уехать — мне придётся стать королём и заниматься делами королевства… И тут уже ничего не поделаешь…
Священники, которые учат нас прощать врагов и подставлять другую щёку, этого не понимают… У них не убивали отцов… И у самого Иисуса Христа отца не убивали — ни его земного отца, ни его Отца Небесного… А если бы убили? Он бы тоже говорил: простите убийцу и подставьте другую щёку? Но Отца Небесного нельзя убить — и значит, Иисус меня не может понять. И никогда не сможет. Авель не мог отомстить Каину, он был убит. А сын Авеля? Он ведь тоже не убил Каина… Но Каина наказал Бог и сын Авеля знал это. А Клавдия Бог не наказал. Значит, я должен сделать это сам.
И я должен переиграть дядю-Каина, который хочет убить меня. А потому — смирись моя гордость! Отныне я должен стать презренным сумасшедшим, всеобщим посмешищем, только так я смогу усыпить его бдительность…
6 декабря, Эльсинор.
Первый день моего мнимого сумасшествия. Как же это трудно: ходить в расстёгнутой и порванной одежде с болтающимися шнурками, говорить невпопад и смотреть застывшим взглядом! Но, кажется, мне это удалось, все поверили...
Я сомневаюсь и никак не могу решить: открывать мою тайну Горацио или нет? В Виттенберге он был мне верным другом — но значит ли это, что ему можно верить в Эльсиноре? Нет, в Эльсиноре нельзя верить никому. Только себе самому. Да и то не всегда... Я человек, человеку свойственно ошибаться... Не ошибся ли я, поверив Призраку? Но как это теперь проверить?
8 декабря, Эльсинор.
Только что я навсегда порвал с Офелией. Я ворвался к ней как истинно безумный — в расстёгнутой куртке, без шляпы, с всклокоченными волосами, спущенными чулками и дрожащими крупной дрожью коленками и схватил её за руку. Бедняжка перепугалась — как же мне трудно было не пожалеть её… Но нет у меня теперь права на жалость. Схватил её — и несколько минут не мог оторвать взгляда от её прекрасного перепуганного насмерть лица… Потом отпустил и, пятясь к двери, не произнеся ни слова и не отводя от неё глаз, вышел… Сил говорить с ней у меня не было… Бедная девочка, наверно, сразу побежала к своему папаше и рассказала о моём помешательстве — что ж, это мне сейчас на руку. Её отец тут же донесёт королю-Каину и моей тётке-матушке… Пусть думают, что я свихнулся окончательно.
9 декабря, Эльсинор.
Старый Полоний так и крутится вокруг меня, так всё и вынюхивает…
В Эльсиноре вдруг появились мои бывшие соученики — Розенкранц с Гильденстерном. Я было обрадовался им как старым приятелям, но от них за милю воняло притворством... Когда я стал их расспрашивать, они немного поломались, но надолго их не хватило, и я без особого труда заставил их во всём признаться. Наш милый Каин выписал их из Германии и взял на службу — следить за мной и выведывать мои секреты. Умно, ничего не скажешь. И ведь он это сделал заранее, ещё до моего «помешательства», иначе они так быстро не прибыли бы сюда... Чёрт его побери, как же он предусмотрителен! Неужели и за Горацио посылал тоже он?
Зато есть и хорошая новость: приехали актёры! Та самая труппа, которую я так любил прежде! Как же это вовремя! На несколько счастливых мгновений я забыл о том, что нахожусь в Эльсиноре… Мне живо вспомнился монолог Энея об убийстве старого Приама и я попросил актёра его прочитать. Он вошёл в роль столь стремительно, что вся эта кровавая сцена встала перед моими глазами как живая. И тут на меня снизошло озарение! Я понял, как мне проверить слова Призрака и вывести на чистую воду короля! Мне когда-то рассказывали, что преступники, увидев на сцене театра злодеяние, похожее на то, что они сами совершили, тут же меняются в лице и выдают себя самим своим видом… И я попросил актёра сыграть завтра «Убийство Гонзаго» — перед королём и всем двором . И вдобавок выучить два десятка строк, которые я сегодня к этой пьесе допишу. То-то завтра будет потеха!
10 декабря, Эльсинор, днём.
Что-то я совсем расклеился… И смерть снова кажется мне желанным выходом… Они подсунули мне Офелию как какую-то жалкую наживку и бедняжка так неизъяснимо трогательно просила меня взять назад все мои подарки... Я старательно играл умалишённого, а Каин с Полонием спрятались и подслушивали, думая, будто я их не вижу — как же! Из-под края портьеры торчали сапоги Каина и мягкие туфли Полония. Как же всё это противно! И как все они отвратительны! Даже милейшая Офелия, которая позволяет использовать себя в этой грязной игре. Но нет, она-то не виновата, она просто ничего не в состоянии понять… А я не могу ей ничего объяснить, зная, что она, как послушная дочь, всё тут же расскажет Полонию. А если и не придёт к нему сама, то он по её серьёзному личику сразу догадается, что она что-то скрывает, и уж он расспросит её как следует…
Ну да ладно, сегодня вечером моя судьба решится. Я дописал к сегодняшней пьесе целый кусок и актёр обещал мне его выучить.
10 декабря, Эльсинор, около полуночи.
Ну и ночка!!!
Самое главное — представление сработало! Призрак сказал правду! Король — преступник! И час моего возмездия настал!
Перед самым началом представления я всё же решился рассказать Горацио часть моей тайны — у меня не было иного выхода, мне позарез был нужен свидетель, который наблюдал бы за королём беспристрастно, не как я с моим воспалённым воображением. И что же? Наши впечатления сошлись! Горацио, как и я сам, увидел как изменился в лице король. И трудно было не заметить, как король вскочил, потребовал света, закричал «Прочь!» и стремительно выбежал из зала. Все бросились за ним, представление было сорвано, а вина короля была явлена во всей своей мерзости.
Мы с Горацио остались одни и сличали свои наблюдения. Тут заявилась эта парочка моих бывших однокашников-шпионов и начала мне петь песни о том, как вышел из себя наш августейший владыка и как королева-мать поражена и шокирована моим поведением… Я стоял и всё это слушал, не находя должного ответа. Но мне повезло — вернулся один из актёров, держа в руках две флейты — я взял одну и попросил душку Гильденстерна что-нибудь на ней сыграть. Как же он отнекивался! С какой серьёзностью он убеждал меня, что не умеет! И как я его отбрил, спросив, почему же он думает, что может играть на мне как на флейте! Как он опешил и как я торжествовал в этот миг! Но теперь — шутки в сторону! Эти ребята поняли, что я им не верю ни на грош. Война объявлена. А через пару минут явился старик Полоний и сообщил, что моя матушка желает меня видеть.
И я пошёл к матери. Проходя через зал, я увидел коленопреклонённого короля-Каина перед домашним алтарём — я было схватился за меч, но вовремя засомневался, ведь отправить его на тот свет в этот момент, когда он только что очистил свою душу молитвой, значит оказать ему невероятное благодеяние. Чего доброго, ещё и в рай попадёт. Кто же знает тамошние порядки, может за красноречивую молитву ему и братоубийство простится? А отец мучается в преисподней. Нет уж, я дождусь случая понадёжней — когда он будет валяться вдрызг пьяным или впадёт в слепую ярость, или прямо на кровосмесительном ложе...
И вот я прихожу к моей дражайшей матушке… И всю дорогу уговариваю себя быть спокойным. Но едва я успел войти, как она тут же обвиняет меня в том, что я «оскорбил своего отца». Этого я не мог вынести! Я взвился и ответил, что моего отца оскорбляет как раз она. Матушка не ожидала отпора и начала на меня орать, я не остался в долгу… Тогда она стала угрожать, что некие другие поговорят со мною иначе — я резко шагнул к ней и потребовал, чтобы она села и выслушала, я должен был показать ей всю мерзость того, что она совершила. Она испугалась, что я её ударю, и во всё горло завопила «Помогите!». И тут из-за ковра ей ответил мужской голос! Я тут же делаю выпад и протыкаю и ковёр, и того, кто за ним стоял. Я был уверен, что это Каин — и ликовал. Но там оказался всего лишь старый дурень Полоний, вечно сующий свой нос не в своё дело. И поделом ему! Нет, его я не хотел убивать... Ну так не надо было за мной шпионить! И потом: если бы я его не убил, он доложил бы королю-Каину всё, что я сказал матери — и сейчас мёртвым был бы я... Но бедная Офелия... Как бы я хотел, чтобы на его месте был король! Но всё складывается не так, как хочется…
Матери я сказал всё. И снова видел Призрака, прямо у неё в комнате — я его видел и говорил с ним, а для неё он остался незримым и неслышимым... Почему? Потом я вынес труп и отправился спать.
Удастся ли мне заснуть хоть ненадолго?
11 декабря, пустынная равнина на датском побережье.
Заснуть я так и не смог. Перед моим мысленным взором стояло искажённое лицо дяди, вопящего «Прочь!», время от времени его сменял окровавленный труп Полония, потом являлось перепуганное личико Офелии… Бедная девочка! Правильно я ей тогда сказал: уходи в монастырь, нечего тебе здесь делать… Лучше бы там стоял кто угодно, только не её отец…
Промаявшись остаток утра, я был вызван к королю-Каину — и вот тут-то мне и надо было пронзить его моей шпагой! Но я струсил и не сделал этого. Бог мой, почему я струсил? Уж себе-то я могу в этом признаться: потому что я презренный трус и, несмотря ни на что, мне хочется жить. А убей я Клавдия в этот момент, когда рядом с ним стояли мои бывшие друзья-шпионы, я тут же был бы ими убит. Или нет? Или они растерялись бы? Ну и что я бы тогда делал? Убивал и их тоже? А дальше? А дальше — если бы я убил их, а не они вдвоём меня — меня окончательно признали бы сумасшедшим. Но почему? Ведь мать мне вчера поверила, а уж её слову поверили бы все остальные. Значит, я просто трус. Мне хочется отмстить за отца, восстановить справедливость, вправить вывихнутое время — и после всего этого остаться в живых. Как же это стыдно...
И вот теперь эти два олуха, мои бывшие приятели, по приказу Каина сопровождают меня в Англию. Зачем? Якобы для моей безопасности. А на самом деле? А на самом деле послание Каина английскому королю у них, а не у меня. Но если я правильно понимаю ход мыслей Каина — в этой бумаге заключён мой смертный приговор. И если я не хочу погибнуть бесславно, не свершив того, что я поклялся свершить и что велит мне судьба — я должен действовать решительно. И даже моя трусость мне теперь на руку: я должен защищаться просто для того, чтобы сохранить мою жалкую жизнь.
12 декабря, на корабле, около полуночи.
Дождавшись, пока мои друзья-шпионы заснули, я пробрался в их каюту и вытащил из-под изголовья Розенкранца его походную сумку. Послание Каина было внутри. Возвращаюсь к себе, распечатываю и читаю: ради процветания обеих наших стран и памятуя о благодеяниях, оказанных датской короной англичанам, по получении сего письма соизволите незамедлительно и под любым предлогом отсечь голову направляемому к вам преступнику принцу Гамлету. Сопровождающих его лиц сразу же снарядите в обратный путь, дабы они подтвердили нам совершение казни. Подпись: Клавдий, король Датский.
Что ж, я ожидал от короля-Каина чего-то подобного. Преступник сидит на троне и отправляет на казнь сына убитого им законного короля! И как только Небо это терпит? Я как-то слышал от одного учёного богослова в Виттенберге, что Бог дал людям свободу, и потому каждый свободен выбирать: творить ему зло или добро. Вот Каин и творит зло, а Бог сидит и смотрит — буду ли я это зло терпеть и ему попустительствовать, или же остановлю его...
Как хорошо, что я сообразил захватить с собой бумагу и чернильный прибор! Я быстро написал новое послание, переменив имя казнимого на имена моих шпионов. И — слава Небу! Со мной была отцовская печатка, по которой сделана государственная печать Дании! Так что я запечатал письмо и снова подложил его в сумку Розенкранца, а сумку подсунул ему под голову. Этот олух даже не пошевелился!
Теперь — спать! И посмотрим теперь, чья возьмёт!
13 декабря, вечер. Снова на побережье Дании.
Судьбе было угодно вернуть меня на датский берег. Бывших моих приятелей казнят без меня. Тем лучше. Мне надо думать о том, как победить Каина. Но как всё неожиданно — сегодня днём на наше судёнышко напали пираты и в потасовке я попал на их корабль, а потом наши корабли разметало волнами и королевские шпионы отправились в Англию одни. А договориться с пиратами оказалось нетрудно — узнав, кто я такой, они быстро доставили меня сюда и даже любезно согласились отвезти в Эльсинор мои письма, так что я написал о своём возвращении и Горацио, и королю-Каину. Надеюсь, что Горацио завтра утром будет здесь.
Однако, как это странно — я должен убить Каина, а вместо этого убиваю сначала отца Офелии, а потом своих бывших приятелей. Каин убил моего отца, я убил отца Офелии — не значит ли это, что я стал таким же злодеем, как и он? Но я убил его случайно! Я не хотел его убивать! Но всё равно убил... Значит, Офелия должна мне теперь отомстить? Хорошо, пусть не она, пусть её брат Лаэрт. Да, Лаэрт. Он теперь точно в такой же ситуации как и я: Каин убил моего отца, я убил его отца. Но его отец прислуживал Каину! Остановило бы это меня на его месте? Не знаю… Неужели всё это из-за моей трусости и нерешительности? Если бы я убил Каина сразу после представления, когда вина его была доказана! Если бы я сразу бросился за ним и заколол его, а не стоял с Горацио и рассусоливал… Но тогда бы и меня сейчас уже не было в живых. Как всё запуталось…
14 декабря, побережье Дании, раннее утро.
Я проснулся внезапно. Мне снились Офелия и Призрак. Офелия, бледная и простоволосая, смотрела на меня жалобно и растерянно и молчала, по её лицу катились слёзы. А Призрак сурово говорил: смотри до чего ты довёл бедную девочку — и всё потому, что не убил Каина сразу. Почему ты мне не поверил? Зачем тебе понадобилось это представление? Ты убил уже трёх человек, а Каин по-прежнему на троне. И что после этого стоят все твои клятвы? Я не выдержал его грозного взгляда и проснулся, сердце колотилось как сумасшедшее. Скорей бы приехал Горацио. Само его присутствие вселяет в меня твёрдость и спокойствие.
Внезапно я вспомнил слышанную когда-то давно проповедь о Каине и Авеле — епископ говорил тогда, что Всевышний запретил убивать Каина, специально отметив его лицо особой печатью… Почему запретил? Вроде бы это такое наказание для него — быть отовсюду изгнанным и искать смерти как успокоения, и не находить её… Но мой дядя-Каин вовсе не изгнан — он сидит на троне моего отца и спит с моей матерью… И я не Бог, я не в силах его изгнать, я могу только убить его. И я должен это сделать. Иначе время так и останется вывихнутым и страной и дальше будет править Каин и его отродье...
14 декабря, днём, Эльсинор.
Горацио не заставил себя долго ждать и мы вместе отправились в Эльсинор. К замку мы подошли со стороны кладбища — двое могильщиков рыли там новую могилу… Ничего не подозревая, я вступил в разговор с ними, и могильщик достал мне череп моего старого доброго Йорика... Мне стало по-настоящему жутко, я ведь хорошо помню его черты, искрящиеся смехом глаза, лукавую улыбку — и вот, вместо его милого лица, мёртвый оскал… Но самое страшное было потом — оказалось, что эта свежая могила предназначалась для моей Офелии… Она упала в реку и утонула… А перед этим сошла с ума… О, Боже, ведь я сам — причина её сумасшествия! И её смерти! Я убил её отца, и её нежная душа этого не вынесла... Я притворился помешанным — а она лишилась ума на самом деле. Меня приговорил к смерти Каин — а умирает она. Мне страшно признаться даже самому себе, но меня мучает сознание того, что я уже совершил не меньше злодеяний, чем Каин! Полоний помогал Каину, мои бывшие приятели-шпионы везли меня казнь — но Офелия-то за всю свою жизнь не сделала зла никому! И я стал причиной её смерти, пусть и невольной причиной — но легче ли ей от этого?
Там был Лаэрт, её благородный брат, искусный фехтовальщик… Он спрыгнул в могилу, обхватил гроб и стал кричать, в самых высокопарных выражениях, чтобы его засыпали вместе с ней, — меня это так задело, что я не выдержал, спрыгнул туда же и как последний дурак ввязался в глупый спор о том, кто её любил больше… Лаэрт полез драться, нас еле разняли. Я любил её как сорок тысяч братьев любить не могут — и я же её убил… Горе мне! А Каин по-прежнему жив, носит корону моего отца и спит с моей матерью.
Ещё говорят, что Офелия сама прыгнула в реку, а не просто упала… Поэтому и заупокойная служба была такой короткой, и хоронили её на отшибе… Бедная! Не выдержала этой злой жизни… Но я не мог её выкрасть и увезти отсюда — мне надо отомстить за смерть моего отца, убить Каина! А вместо этого я убиваю других людей — проклятье какое-то! Но Призрак ведь сказал правду! Поведение Каина доказало, что отца убил он! А может, мне надо было не убивать Каина? А обличить при всех и судить? Но я же поклялся, что убью его! Да и потом — если бы я его при всех обличил, он бы тут же объявил меня сумасшедшим и приказал бы меня убить, и уж он бы не медлил, как я…
Я хочу помириться с Лаэртом, напрасно я его обидел…
14 декабря, Эльсинор, вечер — Гамлет тяжело ранен и я, Горацио, пишу эти строки под его диктовку.
Я хотел помириться с Лаэртом и ради этого согласился на показательный поединок с ним, предложенный Каином, который якобы поставил за меня заклад. Хотя на сердце у меня было смутно — сердце чувствовало, что ни на какое предложение Каина соглашаться нельзя…
И вот я умираю... рапира Лаэрта была не только острой, но и смазанной смертельным ядом — он признал это сам. Я не могу его осуждать — он делал то же, что и я, мстил мне за смерть своего отца. Впрочем, он и сам уже мёртв — в суматохе схватки я выбил у него из рук рапиру, а потом нечаянно схватил её вместо своей и ранил его. Он умер от своего собственного яда, простив меня перед смертью и сам попросив у меня прощения. С ним мы простились по-братски.
Но главное — я всё же вправил время в сустав! Я убил Каина! Я смог это сделать! А теперь я умираю… У Дании будет новый король, он сможет всё начать с чистого листа. Я рад, что сумел убить дядю-Каина — но погибла ещё и моя мать, она захотела пить и нечаянно выпила бокал вина с ядом, заготовленный Каином для меня (он хотел действовать наверняка). И, уже умирая, она успела предупредить меня о предательстве Каина… На моей совести шесть смертей: Полоний, Розенкранц с Гильденстерном, бедная Офелия, Лаэрт и моя несчастная мать… Если бы я действовал решительно и не трусил, все они остались бы живы, убиты были бы только Каин и я, да и то при благоприятном стечении событий я, может, и остался бы тогда в живых… Но теперь я рад, что умираю — жить и знать, что из-за меня погибли Офелия, любимая мною больше самой жизни, и моя мать, а также ещё четверо невинных людей, было бы невыносимо.
Горацио, при выборах нового короля я отдаю свой голос за Фортинбраса — он молод и отважен, и, насколько я о нём слышал, пока ещё честен.
И сохрани эту тетрадку на память обо мне.
Теперь — прощай.
31 августа 2019