Автор текста Доба Каминская
Повести была крамольной, хотя в начале двадцатых годов ещё не представляла собой смертельной опасности для автора. Но, с течением времени, эти жестокие события всё больше и боль- ше лакировались, деятельность ЧК стала изображаться, как не- прикосновенный сверкающий миф. Самое удивительное, что В. Зазубрин искренне считал, что его (анти)чекистская повесть вполне годится для опубликования. Он предлагал её различным печатным изданиям – и родным «Сибирским огням», где был тогда главным редактором, и московской «Красной Нови», и ещё многим другим. Но никто не решился напечатать повесть «Щепка». Зазубрин давал читать повесть многим писателям, и не только им. Сам председатель ВЧК Феликс Дзержинский, ознакомился с повестью «Щепка» и дал о ней очень мягкое, нейтральное заключение, в котором написал, что повесть ещё «зелена». В двадцатых годах формулировки причин отказа в пу- бликации были также ещё достаточно мягкими: «Товарищ За- зубрин перебарщивает и слишком сгущает краски». В печати стали появляться положительные рецензии на рукопись. Так, в статье «Зазубрин В.Я. "Щепка". Повесть о революции и лич- ности» было написано: «До сих пор о революции, о терроре, о ЧК писали или убежавшие за границу представители сюсюкаю- щих и вырождающихся поколений, или беллетристы-одиночки. Здесь же впервые художник-коммунист подошёл к этой жгучей теме. И подошёл оригинально, небывало мужественно и резко. Есть ли в конечном счете оправдание этой небывалой дерзости? Зазубрин не сюсюкает и не ужасается. Он, как художник, с бес- пощадно холодной внешней манерой и суровостью подходит к этой теме».
До самозабвения влюблённый в жизнь, прекрасный рыболов и охотник, Владимир Яковлевич был человеком темперамент- ным и необыкновенно общительным, Поэтому его личные и литературные связи были огромными. Он всегда любил высту- пать с докладами о литературе, с чтением своих произведений в рабочих и красноармейских клубах. С чтением «Щепки» За-
84
зубрин стремился выступить везде, где только это было возмож- но. В новосибирской печати середины и конца двадцатых годов нередко можно было увидеть сообщения такого рода: «В клубе N-ской дивизии ГПУ с докладом "Чека и ГПУ в литературе" вы- ступил т. Зазубрин, впервые прочитавший отрывки из нового романа "Щепка"». Или: «С докладами на литературных вечерах у красноармейцев выступил В. Зазубрин». Повесть «Щепка» – это самое страшное, самое художественно беспощадное сви- детельство о кровавых преступлениях ВЧК. В «Щепке» работа механизма террора ЧК изображена с такой наглядностью и до- кументальной выразительностью, что она объективно и совер- шенно помимо воли автора оказалась не среди «советской ли- тературы», а в противоположном лагере, в одном ряду с такими знаменитыми антисоветскими книгами, как «Солнце мертвых» Ивана Шмелева, «Окаянные дни» Ивана Бунина и с письмами В.Г. Короленко наркому Луначарскому. Поэтому в 1937 г. Вла- димир Яковлевич Зазубрин и расплатился за повесть «Щепка» своею жизнью.
После «Двух миров», казалось, что ничего страшнее быть не может. Но оказалось, может. Это – повесть «Щепка».
«Щепка» имела подзаголовок: «О НЕЙ И О НЕЙ». Она – это Революция, которую главный герой повести Андрей Срубов лю- бит как любовницу «жестокую и прекрасную». По его представ- лению: «Она – ...баба, в грязной вшивой холщевой рубахе... И вот, ОНА трясёт свою рубашку, соскребает с неё и с тела вшей... в подвалы, в подвалы...
И вот мы должны, и вот я должен, должен их давить, давить, давить». Во имя любви к Революции А. Срубов совершает та- кое, что ранее счёл бы для себя просто немыслимым. Давить, давить, давить – смысл работы и психология чекиста. Рас- стрельный конвейер работает без остановок. Андрей Срубов – потомственный интеллигент, из профессорской семьи. Он – большевик и бывший полковой комиссар РККА, которого пар- тия поставила во главе губернского ЧК. В повести описываются
85
трудовые будни. Они включают в себя оперативную работу, работу со свидетелями и осведомителями, раскрытие антисо- ветских заговоров, выявление контрреволюционных элементов, облавы, аресты, допросы, приговоры и расстрелы, расстрелы, расстрелы... С первых строк повести страшное нависает над А. Срубовым, чувствуется надрыв героя, несущего свой тяжёлый революционный долг...
Повесть «Щепка» начинается с душераздирающего и под- робнейшего описания эпизода обычного, очередного расстрела, которые десятками совершаются регулярно в подвалах здания Губчека. Детально описано, как выводили из камеры для смер- тников. Хотя официально приговор не объявили, но люди уже чуяли свою смерть. Как заводили в подвал, как заставляли раз- деться догола, как приговорённые к смерти люди ползали и мо- лили о пощаде.
В повести описана и расстрельная команда – чекисты, непо- средственные исполнители расстрелов. Один из них – Соломин. Он из деревни, оттого поступает с приговорёнными, которые отказываются раздеваться, как со скотиной перед забоем. Со скотиной он ласков. Так легче и быстрее дело делается. Другой член расстрельной команды – Ефим. Он крестики, иконки, ла- данки с казнённых собирает для своих детишек, а то им играть нечем. И уже после расстрела практичный Соломин рассужда- ет: «Каб того высокого, красивого, в рот-то которого стреляли, да спарить с синеглазой – ладный бы плод дали». А Срубов все никак не может забыть причитания, мольбу той синеглазой, с распущенными длинными светлыми волосами: «Если бы вы знали, товарищи... жить, жить как хочется ...». На обнаженные женские тела чекисты обычно смотрели безразлично, но ино- гда, всё же, похоть давала о себе знать:
«Запах крови будит в Срубове звериное, земное. Схватить, сжать эту синеглазую. Когтями, зубами впиться в неё». Но он вовремя вспоминает о своей любимой Революции и останавли- вается, чтобы не приревновала. Менее устойчивым и сознатель-
86
ным оказался чекист Иванов в соседнем кабинете, за что его бы- стро расстреливают, как и изнасилованную им женщину. Автор не щадит читателя, он запечатлевает самые жуткие, кошмарные подробности. Этот первый эпизод повести, описание расстрела, занимает почти пятую часть всего произведения. Андрей Сру- бов – рефлексирующий чекист. Он старается найти своё место в жизни и находит подходящие слова, называет себя «ассенизато- ром революции». Как скажет позже об этом Владимир Маяков- ский: «Я ассенизатор и водовоз, революцией мобилизованный и призванный». Для Срубова так становилось удобнее: ведь он не людей убивает, а очищает мир от всякой дряни. Но, все же, интеллигентный и хорошо образованный Андрей Срубов, в от- личие от своих товарищей и соратников по Губчека, не бездум- ный винтик «карательной машины», который слепо выполняет свою кровавую работу. Он, конечно, понимает, что революция совершается не в белых перчатках и что кровь неизбежна. Но его постоянно смущает мысль – где гарантия, что в руки кара- тельной системы не попадают невинные люди?
Символичен эпизод, когда Срубов подписывает очередной приговор – список приговорённых к расстрелу и вдруг «от бе- лого листа протокола в лицо холод снежной ямы». Ведь между фамилией последнего приговорённого и подписью Срубова рас- стояние – всего один сантиметр. Сантиметр всего – и он в числе смертников. Вот она – зыбкость грани между жизнью и смертью. Не только следователь, но и простая машинистка в силах внести корректировку списка, сделав ошибку при перепечатывании, а по сути, корректировку судьбы. Срубов постепенно теряет всё: семью, прежний привычный круг общения, уважение окружа- ющих: городские обыватели смертельно боятся «красного жан- дарма». но не уважают. Он столкнулся и с моральным падени- ем своих сотрудников. Постепенно происходит полный распад личности этого, в начале вполне благополучного, человека. Он оказывается не в силах выдержать подвига во имя Революции и погибает, теряет рассудок. Он гибнет, как Моисей, которо-
87
му «не дано войти в землю обетованную» коммунистического общества. Вот как описаны в повести напряженные трудовые будни героя:
«Не спать неделями, или спать, не раздеваясь, на стуле за сто- лом, на столе, в санях, в седле, в автомобиле... Есть всухомятку, на ходу... Принять, встретить, опросить, проинструктировать десятки агентов... И так вот Срубов работал восьмые сутки... В ночь с восьмых на девятые нужно ждать результатов горячей ра- боты последней недели, когда до начала облав, обысков, арестов осталось ровно два часа».
Наступает 1923 год. Владимиру Яковлевичу уже невмоготу оставаться в Канске. Он готов вырваться отсюда куда угодно, лишь бы покинуть эти места, где всё напоминает об ужасах во- йны, о Колчаке, о партизанстве и о «Двух мирах».
88
1923 г. даровитого писате-
ля Зазубрина направили в город
Новониколаевск (ныне Ново-
сибирск) в редколлегию моло-
дого, недавно созданного лите-
ратурного журнала «Сибирские
огни». Этот журнал был основан
всего год тому назад по предло-
жению Емельяна Ярославского,
известного старого большевист-
ского деятеля, который занимал
тогда высокую должность члена
Сибирского областного бюро
ЦК РКП (б). «Сибирские огни»
был всего вторым «толстым»
советским литературным журна-
лом, после «Красной Нови» в Москве. Зазубрин проработал в этом журнале пять лет вначале ответственным секретарем, а затем главным редактором. Эти годы окажутся самыми замет- ными и плодотворными в его жизни, он проводит огромную работу по сплочению сибирских литературных сил. Владимир Яковлевич проявил инициативу по выявлению литературных сил Сибири и организовал в 1926 г. первый съезд писателей
Сибири, по решению которого был создан «Сибирский Союз писателей. Зазубрина избрали руководителем этого Со- юза, секретарем стал Вивиан Итин. Съезд оказался в центре внимания всей Сибири. При его открытии Владимир Яковле- вич сказал: «Сибирская литература не имеет ни своих крити- ков, ни своих историков. Волей-неволей сибирские писатели сами себе судья и закон. Мы собрались разношерстной массой. Среди нас есть вполне квалифицированные писатели и начи- нающие, переходящие от рабкорства к сочинительству... Наш съезд будет иметь громадное значение... От него пути наши будут слитны».
89
Среди членов редакционной коллегии «Сибирских огней» и руководителей Союза сибирских писателей яркой фигурой был Вивиан Итин. Он – автор перво- го советского научно-фантасти- ческого романа «Страна Гонгу- рия», который был опубликован на несколько месяцев раньше, чем «Аэлита» Алексея Толстого.
Одним из ближайших литера- турных коллег Владимира Яков- левича был также знаменитый Георгий Вяткин – русский и со- ветский прозаик, поэт, драма- тург, публицист, активный участ- ник литературных процессов в
Сибири, один из основоположни- ков современной Сибирской литературы. Журнал «Сибирские огни» быстро завоевал внимание читателей, в том числе и тех, кто представлял культурную российскую элиту. «Этот журнал приходится признать лучшим из провинциальных», – отзывал- ся о нём нарком культуры А.В. Луначарский. Максим Горький так оценивал деятельность журнала: «Из искры разгорелись до- вольно яркие костры во всем нашем мире – это даёт мне право думать, что отличная работа "Огней" разожжёт духовную жизнь грандиозной Сибири». В этих словах Горького была не только высокая оценка, но и своеобразная программа на будущее. При- чина быстрого и прочного читательского признания была пре- жде всего в том, что редакцией были чётко и ясно определе- ны цели и задачи журнала. Лучшие произведения на страницах журнала в первые годы его жизни как раз тем и волновали чи- тателей, что стремились ответить на жгучие вопросы современ- ности. Журнал стремился к тому, чтобы с читателем говорила
9о
вся необъятная и разноликая Сибирь. С первых же дней журнал высоко поднял планку художественного уровня публикуемых произведений. Владимир Яковлевич оказывал большое влияние на развитие литературного мастерства как художник слова, ав- тор прославленного романа «Два мира» и как вдумчивый кри- тик и товарищ по профессии. Он неустанно призывал собратьев по перу к совершенствованию своего мастерства, писать «про- сто и мудро», добиваясь предельной ясности, лаконичности и честности. Старейшая советская писательница Лидия Сейфули- на, вспоминая о своей начальной писательской учёбе, о поиске своего места в литературе, с благодарностью отмечает влияние Зазубрина. Она была в числе организаторов журнала и смог- ла многое сделать, чтобы привлечь к работе в нём Владимира Яковлевича.
К журналу потянулись известные уже писатели – В. Шиш- ков, Г. Вяткин и молодые, начинающие – Л. Мартынов, И. Ут-
91
кин, Р. Фраерман, Е. Пермитин. О значении журнала для моло- дых авторов вспоминает А. Караваева: «Особенно важно было бытие журнала для нас, молодых литераторов. Журнал был для нас ближайшей творческой перспективой, которая побуждала каждого надеяться, проверять себя и работать». Зазубрин тогда писал: «Сибирские огни есть огни, костёр, разложенный в тайге в то время, когда ещё хлестал свинцовый дождь Гражданской войны. Костёр был разложен в чрезвычайно трудных услови- ях, на снегу, тут же, у пустых окопов». Но литературные окопы пустовали не долго. Через пять лет, по поводу юбилея журнала, Владимир Яковлевич скажет, что «на его страницах нашла при- ют вся сибирская литература».
Большая общественная и журналистская работа отнимала у Зазубрина массу времени, так необходимого ему для интенсив- ного творческого труда по созданию новых крупных литератур- ных произведений. Но огонь творчества не угасал – в это время он продолжает писать свою повесть «Щепка», которую всегда считал главным литературным трудом своей жизни. По своему характеру Зазубрин был непоседой и искателем приключений. В 1925 г. он участвовал в агитационном полёте над Сибирью на самолёте «Сибревком» – это был дюралюминиевый «Юнкерс», купленный в Германии. За его штурвалом сидел прославленный лётчик Николай Мартынович Иеске, вторым помощником был Архангельский, а бортмехаником – Брянцев. Этот самолёт по- бывал практически в каждом уголке Сибирского края. Агитиро- вали сдавать деньги на постройку самолётов. В каждом дальнем рейсе на борту были корреспонденты и писатели. Вот как опи- сал свой полёт Зазубрин: «Иеске мощной звериной лапой за- жимает ревущую пасть мотора. Мотор покорно ворчит. Самолёт тихо ссыпается вниз. Брянцев сжимает фуражку, отвязывается. Архангельский отвертывается. Ему тошно, как во время испол- нения опаснейшего циркового номера. Брянцев за бортом стоит на крыле. Ветер дробит его короткие волосы. Его чёрные глаза огромны. На губах мягкие тени улыбки лунатика».
92
Брянцев тогда действительно стоял на крыле самолёта прямо в полёте и чинил машину на высоте 1000 метров от земли. Этот сенсационный случай вошёл во многие газетные публикации. Каждый полёт был сопряжён с риском: однажды пробило коле- со и новую шину сшил местный сапожник; несколько раз «Си- бревком» попадал в катастрофы, но экипаж оставался целым, машину ремонтировали и потом были новые рейсы. Молодой поэт Л. Мартынов написал стихотворение «Полёт над Барба- рой» о своих приключениях на этом самолёте:
Но однажды наш ветхий самолёт Оказался не в силах оторваться От снегов Барабинских болот:
Вязли лыжи, липли к снежной жиже –
Дело было по весне.
Иеске бортмеханику и мне
Крикнул: «Помогите бога ради
Раскачаться сатане – подтолкните его сзади!».
Соскочили мы, ворча,
Два юнца, два силача, Толкнули мы с разбегу «Юнкерс», будто бы телегу.
А потом уж налету –
В воздухе наполовину, Набирая высоту
Сквозь воздушную лавину –
Завалился я в кабину...
И сердилась лётчика супруга:
– Николай Мартинович – маньяк, Все вы трое стоите друг друга.
По совету своего нового друга – алтайца Ефима Пермитина, который недавно переехал в Новосибирск и возглавил там но-
93