Когда Майя Фёдоровна, фигуристая, с чрезмерно высокой грудью для своего средних размеров тела, облачённого в накрахмаленный белый с голубизной халат, стремительно проходит по коридору поликлиники, цокая шпильками неизменных лакированных лодочек, каждая из пациенток, сидящих вдоль стен, замирает на мгновение, а когда врач, поравнявшись, кивает, все женщины торопливо здороваются и благоговейно провожают её взглядом. Какое-то время в воздухе ещё витает тонкий аромат её французских духов.
А она сама уже в конце коридора – открывает дверь кабинета с табличкой "Гинеколог Соколовская М.Ф.". Здесь – её святыня, её алтарь, её трон. Здесь она – железная леди, королева, почти небожительница, которой не смеют прекословить не только малоопытные первородки, но и бывалые мамаши, наблюдающиеся не первый и не второй раз. Медсестра Рита понимает её с полувзгляда.
По будням ровно в восемь утра Майя Фёдоровна ведёт обход в роддоме. Прохладными пальцами ощупывает животы только что родивших – проверяет, как сокращается матка. И каждый раз, перед тем как выйти из палаты, строго говорит:
– После выписки ни в коем случае не кормите ребёнка вечерами, лёжа в постели.
Иногда кто-то из женщин возражает:
– А что такого-то? У меня трое – и всех кормила лёжа. Они так и засыпают. И хорошо, когда ребёнок под боком – если ночью заплачет, хоть не вставать, покормишь – он дальше спит. Когда-то ж надо отдохнуть!
Услышав такое, Соколовская свирипеет, гневно вскидывает брови, и даже каштановые её локоны на висках подпрыгивают от негодования:
– Всем "отдыхающим" говорю: зарубите себе на носу, если вы думали, что родите ребёнка и будете отдыхать, то сильно ошибались! Умницы какие! Сначала спят с мужчинами – потом отдыхать хотят! Ещё и спорят они со мной! – она разворачивается и, резко распахнув дверь, выходит в коридор.
В палате с минуту стоит тишина, потом с разных сторон раздаются возгласы, чаще возмущаются молоденькие, первородки:
– До чего ж противная тётка!
– "Спят с мужчинами" - завидно ей, что ли?
– Говорят, у самой детей нет, а нас учит.
– И не говори! Советчица выискалась!
- "Не кормите лёжа в постели" - вот прицепилась! Повёрнутая на этой теме!
Но вдруг кто-то оборвёт "митингующих":
– Сами вы противные! Майя Фёдоровна, конечно, женщина строгая, грубоватая, зато врач от Бога. Она мне жизнь спасла. Если б не она – я б сейчас в другом месте лежала, ясно вам? Птички надо мной пели бы. Так что закройте свои рты и не вякайте.
В каждой палате идёт оживлённое обсуждение "врачихи", но непременно находится та, что скажет веское слово в её защиту – и заставит критиков замолчать.
Днём Соколовская ведёт приём до тех пор, пока не иссякнет очередь за дверью. Потом они с медсестрой Ритой пьют чай, перекидываются несколькими незначительными словами, и почти до самого вечера Майя Фёдоровна всё не уходит из поликлиники: то заполняет карточки, то спешит в гинекологическое отделение на помощь коллегам при каком-нибудь сложном случае, то читает научный журнал "Акушерство и гинекология" и делает выписки. Конечно, журнал можно и дома почитать. Только там Майю Фёдоровну никто не ждёт, поэтому никакой разницы, где читать...
Вечерами она звонит старенькой маме в соседний посёлок, откуда уехала лет двадцать назад: справляется о самочувствии, спрашивает, не забывает ли та пить лекарства, и обещает, как обычно, приехать в воскресенье.
По субботам у Майи Фёдоровны бывают рабочие дни, а в воскресенье с утра она едет на рейсовом автобусе с полной сумкой гостинцев к матери. Старушка радуется дочке, как ребёнок:
– Ласточка ты моя! Приехала, Маечка! Красавица моя!
Они обедают, обсуждают новости, потом Майя Фёдоровна моет посуду, пылесосит ковры и делает влажную уборку квартиры.
– Ладно, мам, я буду собираться. Приеду в следующее воскресенье.
Старушка кивает и потом смотрит из окна дочери вслед, пока та не исчезнет за поворотом.
Старое кладбище вплотную примыкает к посёлку. Когда-то это была окраина, а теперь окна ближайших домов смотрят на кладбищенскую ограду. У непривычного человека мороз по коже: как они здесь живут, в таком соседстве? А Анна Егоровна так не считает. За сорок лет привыкла уж.
В тёплые дни она сидит у своей калитки на скамейке, прилепившейся к забору. Задумавшись, иногда поджимает губы, разводит руками, покачивает головой, как будто ведёт сама с собой нескончаемый спор.
Всю жизнь, чуть ли не до семидесяти лет, проработала Анна Егоровна санитаркой в роддоме. Она помнила Майю Фёдоровну молоденькой девушкой, с тех самых пор, как та приехала в районную больницу по распределению после медицинского института. Молодая, а какая умница! Начальство её уважало, больные – побаивались. Ну, с этими больными по-другому нельзя, иначе распустятся, на голову сядут.
Ладную фигурку своей любимицы она выхватывает взглядом издалека и каждый раз в душе разливается тёплая волна радости: приехала! Как всегда. Как всегда...
Приблизившись, Майя Фёдоровна приветливо говорит:
– Здравствуйте, Анна Егоровна! Как здоровье?
– Здравствуй, Маечка! Ничего, скриплю потихоньку. Иногда на погоду давление скачет.
– Не болейте, пожалуйста! Если что-то нужно, звоните, – улыбается Майя Фёдоровна.
– Дети-то давно приезжали?
– Раз в месяц стараются, – вздыхает Анна Егоровна.
– Ну, хорошо. Пойду я.
– Иди, Маечка, иди.
Майя Фёдоровна проходит к калитке кладбища, пробирается вдоль забора мимо тесно расположенных могил к крохотному холмику с памятником без фотографии. Вынимает влажную салфетку, протирает никелированную табличку. "Соколовский Юрочка. 10.01.1999 - 08.03.1999 Прости, сыночек"
Майя Фёдоровна кладёт на мох у подножия памятника несколько конфет в ярких обёртках и долго стоит задумавшись. Присесть не на что, да и зачем...
Когда затекают ноги и ступни начинает покалывать, она тихо прощается: "До свиданья, сынок. Я скоро опять к тебе приеду, мой маленький".
Всё это время, пока Соколовская, поникшая, стоит у ограды, Анна Егоровна смотрит на неё, и одна картина, врезавшаяся в память, видится ей.
Утром Восьмого марта, в самом начале смены, с грохотом распахнулась крашеная дверь ординаторской, и дежурная медсестра, девушка с россыпью веснушек на лице, выскочив в коридор, закричала:
– Анна Егоровна! Анна Егоровна! Там позвонили: у нашей Майи Фёдоровны ребёночек умер!
Бросив швабру, Анна Егоровна кинулась в ординаторскую, увлекла за собой эту, с веснушками:
– Не кричи! Всех больных распугаешь! Что случилось?
Медсестра, трясясь, как в ознобе, дрожащими губами выговорила:
– Она кормила его ночью и уснула. Проснулась, а он умер. Задохнулся. Грудь у неё... Воздух ему перекрыла.
И заплакала, размазывая слёзы по веснушчатым щекам...
Анна Егоровна прерывисто вздохнула. Сколько лет прошло, а стоят в ушах эти слова. Бабы дуры, злыдни бестолковые, обижаются на неё, грубиянкой кличут промеж себя, грымзой. Бедная, бедная Маечка...