1
Надо мной почти всегда смеялись. Смеялись многие. Сначала в школе, затем в университете, в армии, на работе. А потом – как-то резко перестали, но всё равно улыбались. Постарел, наверно. А, может, просто поумнели. Точнее, смеялись не столько надо мной, сколько над моим днём рождения.
Так уж вышло, что родился я в ночь на первое июня – головка показалась примерно в двенадцать ночи. Днём моего рождения официально считается первое июня.
– Когда у тебя день рождения?
– Первого июня.
– Вот это да! Нарочно не придумаешь! Это же день защиты детей!
– Ну и что!
– Как, ну и что? Это же Международный день защиты детей. Га-га-га! – раздавался чей-то заливистый смех. – Ах-ха! Ха-ха, ха! – сразу дружно подхватывали вокруг.
– Ничего удивительного. Сколько дней в году, а сколько людей! – пытался я обосновать свою мысль.
Бесполезно. Я призывал на помощь дух Дирихле с его кроликами в ящиках. Я взывал к Святому Духу, заменив ящики клетками, а кроликов – голубями. Ничего не помогало. Смеялись пуще прежнего.
Не знаю, чем же так поражала всех дата моего рождения. Не могу понять до сих пор. Родился 23 февраля – настоящий защитник Родины. Родился 22 апреля – совсем как Ленин. Родившимся на Новый год завидовали, а родившимся 29 февраля сочувствовали. Мальчиков, родившихся 8 марта, девочки заинтересованно рассматривали и с улыбкой произносили:
– Будешь с мамой, женой, дочкой и тёщей вместе отмечать! Настоящий семейный праздник. На свой день рождения будешь цветы дарить! – мечтательно закатывали они глазки.
Улыбались, но не смеялись. А вокруг меня стоял смех. Просто удивительно! Мистика какая-то. Международный день защиты детей впервые отметили только в 1950 году, я родился в 1959. Никакие акции, флэш-мобы тогда ещё не были в моде и в тренде. Далеко не у каждого висел на стенке отрывной календарь. Да и листок 1 июня в нём не был окрашен в красный цвет. Но этот праздник, в который не было ни одного праздничного мероприятия, почему-то помнили все. Помнили. И смеялись!
Даже девушка, с которой я познакомился на четвёртом курсе, почти два года ухаживал, сильно любил и собирался жениться, и та засмеялась. Даже она! Даже она! Сначала смеялась, а затем насмеялась, поздравив меня в преддверии очередного дня рождения отказом выйти за меня. Её жизненный девиз: «Не важно что, важно с кем». Видно ей действительно было не важно, что. Важно было, что не со мной. Впрочем, я на неё никогда не обижался. Не обиделся и в этот раз. Разве можно обижаться на того, кого любил? Возможно, до сих пор… Насильно мил не будешь. Я пожелал ей счастья и ушёл из её жизни раз и навсегда. Так пожелал, что она непроизвольно, с восхищением и даже с лёгкой грустью произнесла:
– Как красиво, как же красиво!
Надеюсь, что она не жалеет и никогда не пожалела о своём решении. Что она была настолько счастлива, что никогда обо мне даже не вспомнила. Даже не вспомнила! По крайней мере, хочется в это верить.
2
Но вернёмся в детские годы. Не скрою. Тогда я немножко обижался. Не сильно, но обижался! Ведь этот смех означал, что я ребёнок.
– Я ребёнок? Я ещё маленький? – спрашивал я себя.
– Нет, – отвечал я. – Я не маменькин сыночек! Нет! Я мужик! Настоящий мужик!
А обозвать кого-то маменькиным сыночком означало в те времена страшно оскорбить.
– Смотри пошёл. За ручку держится! За юбку ещё подержался бы, а лучше сиську пососал…
Услышать такое не хотелось бы! Слава Богу, что мои сверстники меня так не называли. Редко кого так называли. И не потому, что непременно схлопотали бы по морде, а потому, что каждый из нас рос мужиком. Не мужичком, не мужланом, а мужиком! Настоящим мужиком! А сказанное слово подтверждалось делом! Мы умели не только пасти и доить коров, полоть грядки, искусно работая тяпкой, но умело держали в руках молоток и топор, ножовку и рубанок. Забить гвоздь одним-двумя ударами молотка, нарубить дров, сгрести сено, завершить стог, накосить травы телёнку – всё было нам под силу. Запрячь коня, повести его под уздцы – вот удел настоящих мужчин! Мы понимали, что в скором времени будем и косить, и пахать эту, политую кровью и потом землю.
Иногда, сидя на телеге, мы ездили вместе с родителями за шесть километров на базар. Туда и обратно – целых двенадцать километров. Двенадцать километров не пешком, а важно восседая на возу, на пахучем сене, реже соломе. Важно, на зависть ровесникам-мальчишкам, сидя рядом с отцом, свесив ноги с воза, громыхавшего железными обручами деревянных колёс по булыжной дороге, громко кричали:
– Но! Но, милая! Пошла!
И пощёлкивали тыквенные семечки, стреляя настоящим бичом. Бичом мы называли кнут.
– Но! Куда пошла!? Волки тебя не дорезали!
И кобыла исправно шла, управляемая умелым воздействием рук на лейцы. Так, по-местному, называли вожжи. Со стороны казалось, что лошадь и маленький возница слились воедино. Между ними устанавливалась только им одним понятная телепатическая связь. Иногда то рядом, то следом за телегой бежал пока ещё совершенно беззаботный жеребёнок. Он, как неразумный телёнок, ещё не понимал, что с ним будет. Как, впрочем, не понимали и мы.
Чего только не было на этом рынке-базаре со столь древней историей? Ещё в 1629 году великий князь литовский Сигизмунд III подтвердил право моих далёких предков на еженедельный рынок по четвергам, а вскоре они получили магдебургское право от его старшего сына – великого князя Владислава IV. Со временем на рынке по выходным стали проходить настоящие ярмарки. Телеги и лошади, телеги и лошади, кое-где настоящие брички. Коровы, телята, жеребята, овцы, поросята… Ткацкие станки, швейные машинки, иголки, нитки, плуги, бороны, хомуты, коворотки, биенки, бочки… Чугуны, посуда, одеяла, половики, ковры, платки, игрушки, сладости и даже разноцветная балфа, купить которую жаждала каждая женщина и девушка. Крупные сделки сельчане тут же закрепляли совместным распитием барыша.
Взять лошадь в колхозе было непросто, а велосипеды были дорогой редкостью. Односельчанин с ровером всё ещё вызывал зависть у окружающих. Обычно приходилось ходить с мамой пешком, или, как мы любили говорить, пешкодралом. Девочки шли рядом с мамами, хлопцы же старались идти отдельно – метров на пять-десять впереди или сзади. Идти рядом с мамой – ни за что, ни за какие коврижки! Кто-нибудь обязательно увидит, возможно даже из окна, и непременно сегодня или завтра, дождавшись, когда соберётся побольше сверстников, пренебрежительно бросит сквозь зубы:
– Ну что? С мамой шёл? Маменькин сыночек! Маменькин сыночек!
А, возможно, ещё и презрительно сплюнет. Потасовки не избежать. До первой крови. И называлось это – пустить юшку. Чей-то нос страдал первым. Неважно чей. Драку прекращали, разнимая дерущихся. Фонари были редкостью. Обычно всё ограничивалось носами. Впрочем, ещё в тот же или на следующий день, обо всём забывали и снова были не разлей вода.
Но мамам было невдомёк. Мы понимали, что обижаем их. Им так хотелось, чтобы мы шли рядом с ними. Чтобы они при редких встречах с подругами могли похвастать:
– Вон как мой уже вымахал!
А старые подруги по обычаю подхватили бы:
– Весь в отца! Папенькин сынок! Хозяин растёт!
Это было высшей похвалой. Обычно в таких случаях стояли и краснели.
– Ой! И скромный какой! – продолжили бы подруги.
Вот и старались мы не идти рядом с мамой. А ей так хотелось, чтобы мы были рядом с ней! Были с ней рядом! Так хотелось. Так хотелось.
Но появиться завтра с разбитым носом или фингалом тоже не входило в наши планы. Мама будет переживать. Вот и выбирали меньшее из зол – шли в сторонке.
3
Полвека минуло с тех пор. И вот однажды в конце октября ко мне на тренировку по интеллектуальным играм заглянула неказистая на вид девочка.
– Меня привела подружка. Можно, я посижу у вас на тренировке? – спросила она, пристально глядя на меня сквозь свои очки.
– Конечно, можно! – ответил я. – А как тебя зовут?
– Карина, – тут же произнесла она.
– А в какой класс ходит Карина? – продолжил я.
– В четвёртый.
– Посиди, посмотри, поиграй. Понравится – приходи. Буду рад, Карина, видеть тебя на тренировках!
Обычный разговор, которых бывает так много в нашей жизни. Но меня в ней поразили глаза – такие живые, смышлёные и одновременно – такие грустные!
Так уж сложилось, что женскую половину человечества, я оценивал по глазам. Не столько по взгляду, а по самим глазам. Ни по одёжке, ни по походке, ни по причёске, ни по фигурке, ни по попке, ни по тому, что выше и ниже её, ни по мнению окружающих, ни по поведению, а по глазам. Глядя в бездну женских глаз, можно прочитать в них многое, даже предугадать и предвосхитить их желания. Впрочем, желания я угадывал, но исполнял далеко не все. В отличие от бравого солдата Швейка. Может, и зря! А, может, и нет! Хотя, скорее всего, зря!
Несмотря на неказистый вид, в Карине было что-то, что располагало к ней. В её детских девичьих глазах читалось – ей чего-то не хватает! Но чего? Она ещё не в том возрасте, чтобы влюбляться. Да и на девочек её возраста мальчики ещё мало обращают внимание.
Но ей явно чего-то не хватало! Чего же? Карина воспитывалась в доме семейного типа в исторически первой в Беларуси государственной детской деревне. В самой лучшей детской деревне страны! Замечательные мамы, отобранные по конкурсу. Замечательный быт. Редко какой школьник может столько увидеть: Брестская крепость, поместье Деда Мороза, «Главная ёлка страны» во Дворце Республики, линия Сталина, музеи Минска, Гомеля, Гродно, театры, концерты лучших артистов, крупнейшие спортивные состязания, масса игрушек, поездки в Польшу, Италию… Всего и не перечислишь! Всё замечательно! Опытные мамы, хороший микроклимат в семьях. Ну бывает, что кто-то и пошалит. Как же без шалостей? Это же дети! Но она отличалась от всех других, с которыми я занимался! Чем-то отличалась! Чего-то ей всё же не хватало!
– Чего же? – лихорадочно думал я и почему-то машинально вспомнил всех Карин.
Их в моей жизни было не так много. Нескольких я учил, у одной даже был классным руководителем. Ещё дочка племянницы. Вот, пожалуй, и все. Лет двадцать назад я узнал, что так назвали девочку, родившуюся в Карском море на пароходе «Челюскин». Я думал, и память воскресила события почти сорокалетней давности.
4
Поезд Брест-Москва прибыл на Белорусский вокзал, о существовании которого я знал не только из известного фильма. Я первый раз видел Москву. Конечный пункт моего маршрута – Хабаровск. Штаб Краснознамённого ДВО. Билет куплен ещё в Бресте. Надо лишь обратиться в кассу и узнать своё место в поезде. Метро, и вот она – Комсомольская площадь. Она же «Площадь трёх вокзалов». Ленинградский, Казанский и Ярославский. Я направился на Ярославский.
Объявлена посадка на пассажирский поезд Москва – Владивосток. Вообще-то, я должен ехать скорым. Но так уж получилось, что на одно и то же место выданы два билета. Я пришёл, а место уже занято. Кто из нас взял билет раньше – не знаю. Но я пришёл позже. Слава Богу, у меня на руках и билет, и предписание, согласно которому я должен явиться в штаб ДВО в Хабаровске. Через пару часов отправляется пассажирский. Ехать почти на двое суток дольше. Опоздаю, но думаю, не посадят и не расстреляют. Надеюсь на это! Не то уже время!
И вот я в поезде. В купе две молодые красивые женщины. Одной двадцать пять, другой – тридцать. Это так навскидку, на мой взгляд. Рядом со старшей девочка лет десяти. Дочка. Удивительно милое и прелестное создание.
Поезд медленно тронулся и вскоре помчал. Помчал меня вдаль. Неизвестную и неизведанную даль. Навстречу судьбе! Все едем в Хабаровск. Время безвозвратно унесло из моей памяти имена мамы и дочки. Они спешат домой – дочка опаздывает к началу учебного года. Имя второй я хорошо помню. Её звали Таня. Работала в аптеке. В меру полная, красивая грудь. Немножко выше меня. Из-за причёски. Не замужем. Скажу сразу – у нас с ней ничего не было. И быть не могло! Я не относился к коллекционерам женских прелестей, да и не отошёл ещё от прежней любви. Да и она не стремилась к чему-то большему, чем простое человеческое общение и участие. После недели, проведённой вместе в одном купе, люди невольно сближаются. Она оставила мне свой адрес и телефон. Так, на всякий случай. Но зайти в гости мне так и не удалось. Больше в Хабаровск судьба меня уже не забрасывала. Как сложилась её судьба, я не знаю. Фамилию её я не знал, а просто Татьяну, работавшую аптеке, даже в эпоху информационных технологий найти в Хабаровске не так просто. Да и зачем?
Мне двадцать два. Мой друг-картёжник говорил:
– Перебор.
– Золотое очко, – возражал я.
Действительно, возраст самый, что ни на есть золотой. Всё ещё впереди. Планы, надежды, мечты, честолюбивые замыслы.
Попутчицы возвращались из Белоруссии. Это нынче Беларусь. А тогда ещё Белоруссия. Советская Белоруссия. Были на свадьбе. Погуляли и домой. Старшая, как оказалось, любила погулять и в прямом и в переносном смыслах. Муж её – военный. Кажется, был капитаном. Когда кто-то к ней приставал она отшучивалась:
– У мужа всё в порядке. У него всегда как штык!
Обычно отставали. Но видно уж больно ей нравились команды:
– Встать! Смирно! Ложись!
Любила их выполнять. Слаба была на передок. И безотказна, как знаменитая винтовка калибром в три линии. И как только попался настырный морячок, передок и не выдержал. Видно, уж больно понравилось ей крепкое мускулистое тело под тельняшкой!
Морячок стал частым гостем в купе, и не он один. Но с другими она ни-ни. Только с морячком. Дочке говорила:
– Смотри! Папе не проболтайся!
– Хорошо! Не скажу! – видно не впервой обещала дочка.
Девочке надо было общение, и она привязалась ко мне. Привязалась почти как к папе. Могла взобраться на колени, скорчить рожицу, подёргать за усы, попросить рассказать сказку… И днём, и на ночь! Могла провести рукой по щеке и приказать:
– Уже колючий! Марш бриться!
И я послушно шёл бриться. Она вела себя со мной как с папой! Как с папой! Или очень близким другом семьи! Как с тем, кто не будет обижаться и будет терпеть все её выходки. Дети есть дети! И я её понимал. Слабый передок и подвернувшийся морячок не давали маме покоя. Отнимали у неё драгоценное время. А ей так хотелось быть с мамой! Так хотелось! Мама это понимала, но ничего поделать с собой не могла. Вот дочка и нашла себе папу. А, может, и так похожего на него.
– У тебя усы, как у папы! – сказала она по секрету. – По большому-такому секрету.
Она любила смотреть в окно. Иногда брала меня за руку и вела в коридор. В коридоре она больше любила смотреть в окошко. Забиралась на мою ногу, которую я ставил на отопительный элемент, держалась за ручку, смотрела сквозь стекло и задавала вопросы, вопросы, вопросы… А их у неё было много. Тысячи почему? – как у всякого любознательного ребёнка. Здесь, в отличие от купе, она никому не надоедала своими вопросами. И, главное, слышала ответы.
Неделя в поезде. Неделя впечатлений. Знакомств с колоритными людьми. Упомяну только начальника поезда. Постоянно бухого. Фамилия к этому обязывала. Как тут не бухать, если ты добродушный Ян Янович Закусило! К вечеру четвёртого дня в вагонах перестала играть музыка. Кто-то, сходя с поезда, упёр магнитофоны. А может и не упёр, может просто Ян Янович их пропил. Скорее всего пропил. Вместе с бригадиром. Фамилия обязывает. А милицию вызвали. Отмазка будет железная. Так и ехали до Хабаровска без музыки. Проводники исправно выполняли свои обязанности. Если им нужен был Ян Янович, они в эпоху отсутствия мобильных телефонов знали, где его искать. В нашем купе! Здесь он оплакивал свои магнитофоны очередными возлияниями, закусывая хлебом с жёлтым-прежёлтым маслицем. Тем самым, свежайшим, которое вечером накануне отъезда я приготовил старинным дедовским способом. Несколько пол-литровых банок с маслом произвели настоящий фурор. И не только в нашем купе.
А вот и сам батюшка Амур. Знаменитый Хабаровский мост. По стуку колёс понимаем, что мы на мосту. А вот и чуть другой стук. Поезд проезжает по пролётам, взорванным отступающими партизанами весной уже так далёкого тысяча девятьсот двадцатого. Вот, наконец, и город, названный в честь русского землепроходца Ерофея Хабарова.
На вокзале маму с дочкой встречает папа. Усы – прямо как у меня. Красавец. По сравнению со мной. Настоящий красавец. Дочка радостно бежит навстречу. Бросается на шею и целует любимого папочку. Затем он бережно ставит дочку на перрон и обнимает жену. И целует, целует, целует… Пока родители обнимаются, она оборачивается, мило мне улыбается и машет на прощание ручонкой. Она не выдала папе мамины секреты. Она умеет хранить тайну. Она радуется, что у неё есть папа с мамой. И они так любят друг друга.
Не знаю, как сложилась её судьба. Я начал отсчитывать седьмой десяток. Ей через пару лет стукнет пятьдесят. Но забыть её я не могу. Её улыбку и её глаза. Она во мне пробудила отцовские чувства. Настоящие отцовские чувства.
– Пора подумать и о своих! – промелькнуло у меня.
5
– Как же я не додумался? Старый идиот! Карине не хватает отца! – озарили меня эти воспоминания. – И она во мне увидела того, кого бы хотела видеть, если не папой, то дедушкой уж точно! – осенило меня.
Но это была лишь догадка. Всего лишь догадка.
Какое-то время Карина не появлялась. То болела, то время тренировок совпадало со школьным расписанием. И вот в апреле она появилась снова. Те же смышлёные глаза и та же необыкновенная грусть. Школьников из детской деревни я пока не водил на городские соревнования, а проводил их в местном, небольшом и уютном актовом зале. Так было проще, да и не готовы они ещё были сражаться с городскими командами-монстрами.
Играли и в команде, и каждый сам за себя. Время от времени победители получали грамоты и …карамельки. От меня. В качестве поощрения. Выиграть карамельку было делом чести.
Середина мая. Последний районный турнир среди учащихся 3-5 классов. Пора. Пусть попробуют.
– Ребята! – обратился я к ним. – А слабо побороться за звание чемпиона района?
– Можно! Попробуем, – дружно откликнулись они.
Сбор назначили на послезавтра. Пришли не все: только четверо. Среди них была и Карина. Решили играть неполным составом. Угостил всех карамелькой, и мы направились к маршрутному автобусу. Карина подошла ко мне, хитро посмотрела в глаза, обезоружила ослепительной улыбкой и произнесла:
– Вы будете сегодня моим папой!?
Сказала так, что я до сих не пойму – то ли попросила, то ли приказала. Отказать я не мог. Я послушно взял её протянутую руку.
– Эх, редко увидишь на улице папу с дочкой за ручку! – прошептала старушка на лавочке.
– Даже коляску мамы возят! – поддержала её другая. – Какой заботливый папа!
Среди женщин, поднявших на меня глаза, я узнал бывшую коллегу по старой работе. Эх, хороша! Лет двадцать не видел. Но, по-прежнему хороша! Она тоже узнала меня, и её глаза округлились от удивления.
– Ну и ну! Вот это да! А таким казался! – удалось прочитать в её глазах.
Даже в её глазах.
6
И память перенесла меня лет на тридцать назад. Тогда она была разведена и одна воспитывала дочку.
– А годы идут, – однажды тоскливо произнесла она.
Кто-то из женщин посоветовал:
– Невелика беда! Найди мужика.
– Второй ребёнок не помешал бы. Но где же я нормального мужика найду? За работой да домашними заботами времени совсем нет. А на работе никого подходящего нет. Трудно найти порядочного. Есть на примете пара коллег, но за ними пристально следят жёны. Того гляди – глаза выцарапают!
Её взгляд остановился на мне.
– А он такой положительный, такой положительный, что даже и подумать ни о чём таком нельзя! Даже подумать! Не то, что замутить! – с иронией и лёгкой грустиночкой в голосе продолжила она.
Я не стал её расстраивать. В общем, своё мнение обо мне она так и не изменила. А я не мог, так и не смог убедить себя прочитать в её глазах благодарность и произнести:
– Носи на здоровье!
– А я-то думала! А на самом деле оказался, как те, о которых рассказывают по телевизору. Такой же, как все! Как все! Кобелино! Кобельеро! – не могла поверить она.
– Молодец! Дочку воспитывает! – сопротивлялась какая-то частичка внутри неё. – А, может, бабушки ошиблись? Может, он дедушка?
Эти подробности я узнал через неделю, случайно столкнувшись с ней в городе. Слухи обо мне не распространялись по городу – она никому не рассказала о моей дочери.
7
А пока мы садимся в автобус. Карина садится рядом со мной – с папой. И целую дорогу – минут десять – что-то говорит, говорит, говорит… А я внимательно слушаю, слушаю, слушаю… А во рту у неё карамелька! Папина карамелька! Ей явно хочется усесться мне на колени, подёргать усы, но она не решается. Сдерживает себя!
Перед игрой она прижимается ко мне и просит пожелать ей удачи. В перерыве она делится впечатлениями и рассказывает, рассказывает, рассказывает… А я опять слушаю, слушаю, слушаю…
Конец игры. Но ещё не конец её необычной игре. Она вцепилась в мою руку, и мы идём на автобус.
Слава Богу! Знакомые знают, откуда я привёл команду, и лишних вопросов не задают.
Минут пять порезвилась на остановке, десять минут в автобусе, и мы дома. Опять она меня держит за руку. Пора прощаться.
– Знаешь, Карина, что у меня есть для тебя? – задаю я вопрос, по-отечески поглаживая её по голове.
– Знаю, – отвечает она. – Карамелька!
Я угощаю её несколькими оставшимися карамельками.
– Это тебе и твоим друзьям! Угости их! – учу я её не жадничать.
Она благодарно смотрит на меня:
– Спасибо, что были сегодня моим папой! Вы чудесный папа!
Лицо её озарила улыбка, а в глазах ни тени грусти. Она побежала вслед за друзьями.
– Ребята, подождите! Папа и вас угостил! – донёсся до меня её голос.
Догнав друзей, она обернулась и помахала мне ручкой.
Словно знала, что мы, возможно, больше никогда не увидимся.
Сейчас она отдыхе в Италии. Итальянцы часто берут детей на каникулы в свои семьи. Её собираются удочерить. Скоро она станет итальянкой. Её имя происходит от латинского «Кара» – милая.
Хочется верить, что в Италии она обретёт своё счастье. Хочется верить.
8
Эта история в мои шестьдесят не даёт мне покоя!
Я задаю себе тысячи и тысячи ПОЧЕМУ? Они не дают мне покоя! Ни днём, ни ночью! Ни днём, ни ночью!
ПОЧЕМУ у нас что-то не так?
ПОЧЕМУ с нами что-то не то?
ПОЧЕМУ лучшие из лучших уезжают из страны?
ПОЧЕМУ чтобы прокормить семью надо бросать жену с детьми и уезжать из страны на заработки?
ПОЧЕМУ зачерствели наши души?
ПОЧЕМУ мы забываем о милосердии?
ПОЧЕМУ у нас не хватает времени на собственных детей?
ПОЧЕМУ мы бросаем детей на произвол судьбы?
ПОЧЕМУ при живых родителях дети становятся сиротами?
ПОЧЕМУ мы в ответе за тех, кого приручили, но не тех, кого родили?
ПОЧЕМУ…
ПОЧЕМУ…
ПОЧЕМУ…
…….............
ПОЧЕМУ в то время, когда многие решают КАК, мы по-прежнему думаем ПОЧЕМУ?
ПОЧЕМУ?
И я кричу, я вопрошаю:
– Доколе это будет продолжаться? Доколе? Доколе?
Нет ответа.
– Доколе? Доколе? Доколе!?
Лишь эхо мне вторит в ответ:
– Даколi? Даколi? Да Колi!
Видно не зря придумали ДЕНЬ ЗАЩИТЫ ДЕТЕЙ. Не зря. Может, в этот день хоть кто-то задумается. Хоть в этот день – день моего рождения.
9
Но я верю! Верю, что от вечного ПОЧЕМУ мы, наконец, перейдём к КАК. Ведь не мог же Великий Творец создать мир, в котором счастье находит только он, только он – маленький и так давно вымерший мамонтёнок. Только мамонтёнок!
Ведь так не бывает на свете…
Так хочется в это поверить. Так хочется.