Анинья была лишена материнской ласки и заботы. Ее мать, Элизабет, умерла родами. Николау тяжело переживал потерю любимой жены и после ее смерти жил воспоминаниями.
Часто в его памяти возникал тот вечер, когда он впервые увидел Элизабет. Это было на торжественном приеме в Лондоне. Аристократическая красота графини, принадлежавшей к старинному английскому роду, многим казалась холодной, но для Николау она была совершенной. В Элизабет он нашел воплощение идеала, который появился в его воображении еще в юности, задолго до их первой встречи.
Николау восхищался ее белоснежной кожей, тонкими губами, задумчивыми серыми глазами, высоким лбом и русыми волосами. Нередко он говорил, что Лиз, так на английский манер, он называл ее, похожа на дам, изображенных на миниатюрах Николаса Хиллиарда.
Николау любил ее страстно, самозабвенно. Элизабет отвечала ему взаимной любовью, искренней и нежной. Спустя год после первой встречи они перебрались в Португалию и обвенчались. Элизабет, происходившая из протестантской семьи, приняла католичество. В крещении она получила португальское имя Изабел, соответствующее ее родному.
Изабел… Так звали жену средневекового короля Португалии Дона Диниша, Святую Королеву, заступницу бедных. Новым именем Элизабет почти никто не называл. В обращении к ней его использовали только священник, свекровь графиня Мария – ревностная католичка и несколько пожилых особо религиозных дам.
Элизабет живо интересовалась Португалией, ее культурой и историей. Она усердно изучала португальский язык и уже через год свободно говорила (хотя и не без акцента, который, впрочем, все окружающие, особенно Николау, находили прелестным), бегло читала и почти не допускала ошибок при письме.
Отец Николау принял невестку не сразу. Граф Лоуренсо де Менезеш всегда хотел, чтобы сын женился на португалке, не обязательно богатой, но непременно знатной. Кроме того, будучи человеком старой закалки, он считал, что женщине надлежит быть скромной и всегда оставаться в тени своего мужа, во всем подчиняясь его воле.
Элизабет была другой. Когда она появилась в лиссабонском особняке де Менезеш, граф Лоуренсо нашел ее своенравной и заносчивой. Поэтому избранницей сына он не был доволен. Однако любовь Элизабет к Португалии постепенно заставила его изменить свое отношение к ней.
Со временем Лоуренсо сам начал рассказывать невестке о «великих событиях истории отечества»: о важнейших победах португальского войска, об открытии новых земель, о подвигах героев-мореплавателей… Старый граф очень гордился своими предками и, рассказывая о том или ином значимом событии прошедших эпох, непременно подчеркивал, что к нему был причастен один из представителей славного рода де Менезеш. Слушая Лоуренсо, Элизабет без труда отличала в его рассказах правду от вымысла. Он же об этом не догадывался и не мог догадаться, потому что сам искренне верил в подлинность каждого слова.
Часто Элизабет делилась рассказами графа Лоуренсо с мужем. Всякий раз тот, немного смущаясь, со смехом говорил, что именно так отец рассказывал историю и ему, когда он был маленьким. «Конечно же, граф Лоуренсо повторит эти рассказы и для своих внуков!» – заметил однажды Николау, желавший, чтобы у него и у Лиз было много детей. Элизабет тоже мечтала о большой семье. Ей хотелось, чтобы в доме звучал детский смех, чтобы дети играли все вместе, чтобы они росли счастливыми...
Этим светлым мечтам не суждено было сбыться.
Первая и единственная беременность Элизабет проходила тяжело. Домашний врач, приехавший вместе с ней из Англии, почти всегда был рядом. Не отходила от госпожи и ее любимая служанка Зизи. Николау, беспокоившийся о Лиз, не оставлял жену ни на минуту. Ему даже пришлось отказаться от поездки в Италию, куда он должен был отправиться по делам службы. Этот отказ едва не стоил ему карьеры дипломата, но он понимал, что тогда больше всего он был нужен Элизабет. Летом, когда приближалось время родов, Николау нанял лучших врачей, которые следили за ее хрупким здоровьем, и пригласил в дом опытную акушерку. Все это вызвало недоумение и легкое неодобрение родных, считавших будущее событие заурядным. Таким оно не стало. Никогда больше Николау не мог забыть той ночи, когда одна жизнь оборвалась, а другая – обрела начало.
Он помнил, как испуг изменил прекрасное лицо Лиз, когда у нее начались схватки. Помнил, как Зизи, провела ее в комнату, где Лиз предстояло родить. Уложив роженицу на кровать, один из врачей велел Зизи удалиться. Однако Элизабет, обратив на него короткий взгляд, произнесла: «Прошу, позвольте ей остаться!» Врач не стал возражать. Выполняя его распоряжение, акушерка закрыла дверь. Николау войти не позволили. «Любимая, я с тобой, я с тобой» – повторял он, слыша стоны и крики жены, и молил Господа и Деву Марию о помощи. Было душно. Началась гроза, вспышки молний озаряли небо, так, что их можно было увидеть сразу из всех окон. Поднявшийся ветер срывал листья с деревьев, и страшно завывал в каминной трубе, капли дождя молотили по крыше и заливали подоконник в комнате Элизабет, попадая на него через открытое окно. Такие же капли, крупные и тяжелые, сбегали по щекам англичанки, лицо которой искажалось от мук. Раскаты грома заглушали ее стон. Зизи, сидя рядом с ней, держала ее за руку, и говорила; «Потерпите, госпожа. Еще немного…еще немного…». Так продолжалось несколько мучительных часов.
И вдруг Николау услышал пронзительный крик. Его сердце вздрогнуло, он понял – ребенок родился. Не в силах больше ждать, он распахнул дверь. Акушерка держала на руках новорожденную. Увидев ее, Николау не мог поверить, что это крошечное беззащитное дитя, только пришедшее в наш мир, – его дочь.Затем он посмотрел на жену – лицо измученной Элизабет было мертвенно бледным. Страх тотчас охватил Николау.
«Лиз!» – воскликнул он и схватил ее за руку. Смотря на него глазами, мокрыми от слез, она с трудом произнесла: «Николау, береги нашу дочь… Нашу Анну… – в ее взгляде появилось светлое, неземное сияние. – И помни, я люблю вас… и всегда буду…» Ее слова оборвались, голова безжизненно склонилась на грудь. Николау, осыпая поцелуями ее тонкую и изящную, точно фарфоровую, руку, кричал: «Лиз! Лиз! Очнись!» Но уже ничто не могло вернуть ее к жизни – она была мертва.
С потерей жены Николау не смирился никогда. Его единственной радостью и единственной надеждой, подобной лучу света, озаряющему одинокий путь, стала дочь. Он мечтал, чтобы Анна была похожа на Лиз. И эта его мечта сбылась: чем взрослее становилась девочка, тем больше она напоминала мать. Старик Лоуренсо однажды даже назвал ее «Элизабет в миниатюре».
Отец любил дочь безмерно. Больше всего он хотел, чтобы Анна была счастлива, и поэтому с радостью исполнял любое ее желание. Больше всего он боялся ее потерять, и потому стремился огородить ее ото всех бед и опасностей.
Особенно Николау тревожился, когда Анна заболевала. Случалось это нередко, так как ее здоровье было очень слабым. Всякий раз, когда она простужалась, Николау приглашал одного из самых известных лиссабонских врачей, не доверяя даже домашнему доктору – старому опытному англичанину, который поначалу обижался за это на своего господина. «Эх! Николау, снова вы пускаете в дом этого шарлатана!» – неодобрительно покачивая головой, думал он, видя, как господин поднимается по широкой лестнице особняка де Менезеш вместе с лиссабонским врачом.
Врач, осмотрев Анну, лежавшую, а точнее сидевшую в постели, опираясь на множество подушек, назначал лечение, выписывал рецепт, а потом вместе с Николау ехал в аптеку. «Прошу вас, не сочтите за труд проследить, чтобы все лекарства были приготовлены как должно!» – говорил Николау, подчеркивая последние слова, и давал врачу еще несколько золотых. «Для меня большая честь заботиться о здоровье вашей дочери!» – отвечал тот, с довольной улыбкой убирая монеты в кошель.
Аптекарь, сухощавый старичок в напудренном белом парике, побаивался графа де Менезеш, который следил за каждым его движением, когда он готовил лекарства для больной. Внимательно прочитав рецепт, аптекарь приставлял лесенку к шкафу, на котором стояла фигура Святого Михаила, покровителя фармацевтов, брал одну из множества бело-голубых фаянсовых банок с медикаментами, ставил ее на стол, доставал другую банку, сверялся с медицинской книгой, толок и смешивал травы и химические составы... Все это происходило под пристальным взглядом Николау. Старому фармацевту казалось, что его рассматривают под микроскопом, и от этого он так волновался, что забывал, где что стоит, хотя работал в аптеке уже не один десяток лет и знал ее как свои пять пальцев. Когда Николау и врач, забрав лекарство, наконец, выходили, аптекарь вздыхал с облегчением, вновь чувствуя себя властителем своего маленького царства.
Вернувшись домой, Николау следил за тем, чтобы дочь не покидала постели, принимала лекарства, пила теплые травяные отвары и имбирный чай и не снимала подвеску с большим сапфиром, который, по словам врача, помогал снизить жар. Зизи готовила куриный бульон и кормила им свою маленькую госпожу несколько раз в день.
Когда в Лиссабоне начинались эпидемии, Николау, тревожась за Анну, не находил себе места. Чтобы никто не принес с улицы болезнетворные миазмы, он переставал принимать и без того редких гостей. Дочери он не только не позволял гулять, но и запрещал подходить к окнам или к двери, через которые в дом мог проникнуть зараженный воздух. Для защиты от него на подоконники и на комоды в комнате Анны ставили вазы с благовонными можжевеловыми веточками, тмином и миртом.
Даже когда Анна была здорова, Николау волновался, если она переступала порог дома и выходила на улицу. Ему казалось, что там дочери угрожает множество опасностей: она может упасть и пораниться об острый камень, ядовитое растение может острекать ее, а насекомое – ужалить.
«Сегодня сильный ветер», «Все небо заволокло. Верно, будет дождь», «Туман, как молоко!» или «Какой сырой и хмурый день!» – посмотрев в окно, говорил он Зизи и продолжал: «Анне нельзя бывать на холоде, юной леди лучше остаться дома».
Зизи не соглашалась: «Извините, господин – разве ребенку не нужен свежий воздух?»
«Ты что, хочешь, чтобы моя дочь заболела?» – начинал сердиться Николау.
Зизи больше не перечила господину, хоть и считала, что Анне было бы полезнее провести немного времени на улице, чем весь день оставаться в своей комнате.
Только в самые погожие и ясные деньки Николау позволял дочери гулять по саду. Сад особняка де Менезеш был заложен прадедом Анны, однако основные работы проводились, когда был молод ее дед, граф Лоуренсо. Ему сад представлялся не просто местом отдыха, но моделью мира, символом порядка. Все в саду было подчинено геометрии, которую граф считал проявлением разума и источником гармонии; каждый отдельный элемент составлял часть целого и имел свое символическое значение.
Круглый пруд, расположенный в центре прямоугольного сада изображал центр вселенной. Круг символизировал целостность, единство и бесконечность, а также природные циклы, такие как смена дня и ночи, месяцев, времен года. Похожая на циферблат поверхность пруда передавала идею хода времени в целом. Вместе с тем, своим контуром пруд напоминал букву «О», с которой начинается португальское слово «ordem» – «порядок». Неслучайно в пруду плавали золотые карпы: рыба – один из старейших символов Христа.
Вокруг пруда стояли четыре статуи – аллегории воздуха, огня, земли и воды – основных элементов, из которых состоит все во вселенной. Элементу воздуха соответствовала прекрасная Юнона, изображенная с павлином. Ее лицо было обращено к стоявшей напротив статуе Цереры, богини плодородия. Державшая в руках спелые фрукты Церера олицетворяла жизненную силу земли. Между Воздухом и Землей, противопоставленными друг другу, располагалась фигура, соответствующая водной стихии – бог Нептун с трезубцем в руке. Напротив него, с другой стороны пруда, стояла статуя Вулкана, бога огня.
От пруда, словно от центра компаса, расходились на север, юг, запад и восток четыре прямые и широкие дорожки. Они служили осями симметрии, которые разделяли сад на равные прямоугольники. Каждая из четырех частей соответствовала определенному времени года: северо-восточная – весне, северо-западная – лету, юго-западная – осени, а юго-восточная – зиме. Все они были заполнены лабиринтами живой изгороди, а также клумбами, засаженными цветами, которые распускались или были особенно красивы в соответствующее время года. Рисунки четырех самшитовых лабиринтов были разными, что передавало идею многообразия мира, однако для соблюдения необходимой симметрии в центре каждой четверти сада располагался небольшой фонтан. Все фонтаны имели одинаковую форму. Различались только статуи рядом с каждым из них. Это были аллегорические фигуры, изображавшие времена года. Они не только располагались в соответствующих частях сада, но и соотносились со статуями – символами четырех элементов. Так, фигура юной Весны стояла на одной линии с Юноной – богиней воздуха. От одной статуи до другой можно было пройти по дорожке, менее широкой, чем четыре основные. Подобным образом были расположены остальные фигуры: Лето на одной линии с огнем – Вулканом, Осень напротив земли – Цереры, а Зима напротив воды – Нептуна. Каждую пару статуй соединяла дорожка, идя по которой, можно было любоваться ровно подстриженными живыми изгородями и пышными клумбами.
Регулярный сад, спроектированный Лоуренсо, был не только символом вселенной и мирового порядка, но и своего рода раем на земле. Именно поэтому по песчаным дорожкам и самшитовым лабиринтам гуляли яркие райские птицы – павлины. Они совсем не боялись людей и спокойно заходили на мраморные ступени широкой лестницы, с обеих сторон которой стояли два больших вазона с цветами. Эта лестница вела в особняк де Менезеш, фасад которого был украшен изображениями двенадцати месяцев – по шесть панно, выложенных из разноцветных изразцов-азулежу, с каждой стороны лестницы.
Конечно, маленькая Анна не знала символики сада. Ей просто нравилось ходить среди зеленых лабиринтов и цветов, смотреть на павлинов, а больше всего – наблюдать за карпами. Сначала во время прогулок за Анной приглядывала Зизи. Когда же Анна стала старше, по временам вместо добродушной нянюшки ее сопровождала гувернантка – англичанка, не сводившая с нее глаз. То и дело строгая наставница обращалась к ней холодным голосом: «Мисс Анна, не запачкайте платье!». Так бывало, если Анна, сходила с дорожки, увидев среди самшитов яркого павлина, или низко склонялась над клумбой, чтобы сорвать душистый цветок. Гувернантку Анна недолюбливала, хотя постепенно привыкала к ее требованиям и выслушивала все меньше замечаний. Как бы то ни было, юной графине намного больше нравились прогулки с Зизи – няня разрешала ей ходить везде, где хочется, а еще рассказывала интересные истории и внимательно слушала ее, когда Анна делилась с ней своими мечтами. Обойдя все самые красивые места в саду, Анна и Зизи садились на одну из четырех мраморных скамеечек, расставленных вокруг пруда между статуями, и тогда девочка наблюдала за карпами. Нечто волшебное виделось ей в их медленных и плавных движениях.
Зная, как Анна любит рыб, Николау нанял еще одного садовника, в обязанности которого входил в первую очередь уход за карпами. Кроме того, граф поставил в комнате дочери «аквариум» – большой напольный вазон из тонкого китайского фарфора, на дне которого были нарисованы рыбы. Всякий раз, оставаясь дома в непогожий день, Анна просила Зизи наполнить «аквариум» водой, а потом смотрела под разным углом на рыб, отчего казалось, что они движутся, как живые. Однако времени на то, чтобы любоваться рыбами, у Анны было немного.
Николау желал, чтобы Анна выросла настоящей леди, такой, как ее незабвенная мать, поэтому Анну воспитывали, как истинную английскую аристократку. С раннего детства ее стали обучать хорошим манерам, чтению, письму, арифметике, танцам, а также игре на клавесине, которая ей особенно нравилась. Уже в пять лет Анна могла играть сложные мелодии. Когда ей исполнилось шесть, ее стали учить латыни, греческому и английскому. Языки давались ей нелегко, но благодаря усидчивости и усердию, девочка делала успехи. Позднее Анна начала изучать историю и географию, которые пробуждали в ней неподдельный интерес.
Ее восхищали времена первых португальских морских плаваний и великих географических открытий. Она любила читать о Жуане I, при котором был взят средиземноморский порт Сеута, что положило начало эре португальской экспансии; и о его сыне Энрике Мореплавателе, прозванном так, потому что он поддерживал подготовку морских экспедиций. При своем дворе Энрике Мореплаватель собрал лучших географов, астрономов и математиков. Во время его жизни были открыты Азорские острова и Мадейра, а также исследовано побережье Африки. Однако больше всего Анну интересовал период правления короля Мануэла I, как его прозвали в народе, Счастливого, или Удачливого. Удача действительно сопутствовала королю – когда он находился на португальском престоле, Васко да Гама открыл морской путь в Индию, а Педру Алварес Кабрал достиг берегов Земли Истинного Креста, позднее получившей название Бразилия. Во многом благодаря этим открытиям, Мануэл I стал одним из самых влиятельных правителей Европы. Эмблемой короля была армиллярная сфера – астрономический инструмент, необходимый, чтобы определять координаты небесных светил. Однако в годы правления Мануэла этот прибор получил иное, более глубокое, символическое значение. Латинское название армиллярной сферы – Espera Mundi – можно перевести и как «сфера мира», и как «надежда мира». Таким образом, с одной стороны, армиллярная сфера символизировала могущество португальской империи, владения которой располагались в разных частях света. А с другой, была символом того, что на Португалию возложена надежда мира, так как именно ей принадлежит особая миссия – распространение христианства.
Эпоха великих географических открытий представлялась Анне удивительной. Она поражалась мужеству мореходов-первооткрывателей, которые, преодолевая страх перед неизведанным, покоряли океан и открывали миру новые миры. Иногда, если Анне не спалось ночью, она смотрела на звезды из окна своей комнаты, и думала о том, что только они, высокие и яркие, могут указать верный путь морякам.
Об открытиях дочери, познававший мир, Николау чаще всего узнавал из писем. Когда Анне было четыре года, он в первый раз после ее рождения покинул Португалию по долгу службы – с особым поручением он отправился в Париж. С тех пор Николау вновь стал проводить больше времени за границей, нежели в Лиссабоне; так же, как это было до женитьбы. Только теперь он никогда не забывал о дочери. Каждую неделю, а иногда и чаще, он писал ей. Когда Анна еще не знала грамоты, ему отвечала Зизи, которую научила писать Элизабет. Зизи описывала каждый день Анны в мельчайших подробностях, начиная с того, какой лентой или каким цветком юная леди утром велела украсить ей прическу и какое платье выбрала, а заканчивая тем, какие истории маленькая Анна попросила рассказать ей на ночь. Зизи всегда больше любила рассказывать, а не читать, потому что, как она говорила, «когда рассказываешь, каждый раз выходит по-новому». У Анны и ее нянюшки была традиция, которой они всегда следовали: когда Зизи перед сном приносила девочке стакан теплого молока, Анна называла тему или героя, о котором хотела бы послушать, и Зизи вспоминала или придумывала для нее добрые сказки. Когда Анна научилась писать, она стала отвечать отцу сама. Письма от Анны всегда были короткими, в них она обычно рассказывала о том, что волновало ее больше всего: о разученных мелодиях, прочитанных стихах, об уроках латыни, истории и географии. Эти маленькие записки, написанные детской рукой, Николау хранил в индийской шкатулке из темного дерева, украшенной перламутром и слоновой костью, и каждый вечер перечитывал.
Вдали от родины Николау очень тосковал, потому что не мог увидеть своими глазами, как растет его дочь. Представляя себе ее лицо, он нередко думал: «Должно быть, за долгие месяцы, что мы не виделись, Анна изменилась, а я даже не знаю: Какая она теперь?» Тогда ему хотелось оставить службу и навсегда вернуться домой, но он понимал, что это невозможно: поступив так, он лишился бы доходов. Была и другая причина, не позволявшая ему завершить дипломатическую карьеру. Он намеренно с головой погружался в работу, соглашаясь выполнять любые, даже самые сложные поручения, чтобы не оставлять себе свободного времени, которое тотчас заполнили бы горестные мысли об утраченном счастье. Николау никогда не признавался себе в этом, но он боялся надолго оставаться в лиссабонском особняке – там все напоминало ему о Лиз, о прекрасной Лиз, которую нельзя было вернуть. Так Николау разрывался между любовью к дочери и скорбью о жене.
Когда он на несколько дней возвращался в Лиссабон, Зизи устраивала праздник для своего господина и его прелестной дочери: украшала дом, готовила любимые блюда Николау, одевала Анну в самое красивое платье и делала ей сложную высокую прическу с лентами и цветами, лепестки которых были сделаны из драгоценных камней. В такие дни Анна была счастлива. Всегда, когда отец приезжал домой, она читала ему стихи и играла для него на клавесине, а он, с умилением слушал ее хрустально-звонкий голос и смотрел, как ее нежные пальчики касаются клавиш. Потом отец и дочь играли в шахматы – Николау сам научил Анну своей любимой игре.
Отец всегда привозил Анне много подарков: платья, сшитые по последней французской моде, украшения, игрушки. Однажды он подарил ей небольшую музыкальную шкатулку. Когда Анна открыла ее, она услышала прекрасную музыку и увидела маленькую фарфоровую фигурку музыканта, играющего на скрипке. «Папа! Какое чудо! Он совсем как живой!» – обрадовалась девочка.
Конечно, Анне нравились подарки, но куда больше счастья приносило ей то, что отец был рядом. Когда он уезжал, ей становилось очень одиноко, пусть даже она почти никогда не оставалась одна.
Вышло так, что и дед, и бабушка несколько отстранились от ее воспитания. Граф Лоуренсо всегда был против серьезного обучения Анны, на котором настаивал Николау. Старый граф считал, что науки следует осваивать только юношам, а девушкам их изучать не только не нужно, но и вредно. С Анной, как и со всеми в доме, он был очень строг, а потому девочка его побаивалась. Мария была добра к маленькой внучке, хотя и считала ее избалованной. Становясь на склоне лет все более и более религиозной, графиня все чаще уединялась в домовой церкви или в своей комнате, долгие часы посвящая молитвам или чтению Священного Писания. После смерти мужа – Лоуренсо умер в 1736 году, когда Анне исполнилось семь лет – графиня покинула особняк де Менезеш, где прожила долгие годы, и переехала в Серран к своей дочери Филомене. В силу всех этих обстоятельств, самым близким человеком после отца, для Анны стала нянюшка Зизи, которая всегда окружала ее заботой и теплом. Зизи понимала ее лучше всех, и поэтому именно ей Анна доверяла свои самые сокровенные секреты.
Анна получила превосходное домашнее образование, которому могли бы позавидовать не только девушки, но и юноши. Она хорошо разбиралась в науках и искусстве, превосходно играла на клавесине, неплохо пела и замечательно танцевала. Ее манеры были безупречны. От природы она была умна и добра. Вот только все это не делало ее счастливой. Почти всегда она была грустна, а порой ее охватывали неясные тревоги или чувство необъяснимой тоски.