«Так всякий из вас, кто не отрешится от всего, что имеет, не может быть моим учеником»
(Евангелие от Луки, 14:33)
Взрыв в метро Санкт-Петербурга, произошедший в перегоне между станциями «Сенная площадь» и «Технологический институт», квалифицирован как теракт, – сообщает Следственный комитет России.
3 апреля 2017
13:53
У входа на станцию «Василеостровская» было немноголюдно, однако выхватить в потоке прохожих знакомую нахохленную физиономию под красной шапкой все никак не удавалось. Опять опаздывает. Чертяка!..
Ксюша поежилась, кутаясь в шарф. Едва начавшийся апрель еще шептал. Несколько дней назад кидался колкой снежной крошкой в лицо да подмораживал тонкие корочки на лужах – слюдяные, блестящие в фонарном свете, словно разлитый золотистый глиттер.
Треугольно выпячивающая площадь перед входом в метро; пестрящая реклама на фасаде торгового центра ярко-желтым пятном бросилась в глаза вместе с дуновением ветра, пахнущего сырой землей, асфальтом и выхлопными газами. Две пластиковые скворечни автобусных остановок да похожая на сказочный грибок палатка какой-то мелкой закусочной, возле которой толпился народ в очереди за пластиковыми кофейными стаканчиками.
И небо – вязкое, тяжелое, набухшее последним неродившимся снегом, будто провисало над домами. Вата с водой. Серая темпера. Бесформенные мазки и потеки краски, как расплывшееся изображение в отражении мутной речной воды. Ксюша по привычке попробовала запомнить цвета, плотность и направление света, резкость теней, но одернула себя.
В художественную академию девушку не взяли. Как сейчас помнилось, мама жутко удивилась, даже вспыхнула – будто иное, не положительное, решение экзаменационной комиссии ставило под сомнение наличие справедливости в мире в общем.
«Просто я никчемная,» – улыбаясь, объясняла Ксюша, а в горле клокотал пронзительный горячий комок слез.
Мама вяло отмахивалась, как от россказней нерадивых учеников, опять не выполнивших домашнее задание, подкладывала деревянной ложкой Ксюше ее любимый салат – сложный, с морепродуктами, который они готовили только по праздникам. Это должен был выйти сюрприз, но сюрприза не получилось, а мама даже не расстроилась. Будто не бегала с утра в свой выходной по магазинам, не стояла два часа у плиты, не выскакивала с радостным ожиданием в коридор, услышав шуршание ключа в замке. И «Ну и что, что отмечать нечего? Жить! Жить надо, все остальное – мелочи!.. Ничего, они еще узнают, кого потеряли. Мы им еще покажем, дорогая!»
Она тогда была веселая, бойкая и очень злая на всех. И несмотря на провал гордилась своей дочерью.
Интересно: там, где она сейчас, мама по-прежнему довольна ею, или у душ не принято беспокоиться о земной жизни?..
Голуби копошились в разворошенной клумбе. Рядом парень в костюме пончика раздавал листовки. Увидев продрогшую Ксюшу, он нерешительно улыбнулся, но не подошел.
Он показался из-за угла дома, когда Ксюша уже решила не ждать, а попросту развернуться и уйти, приняв факт, что на этом ее часть договора оказалась исполнена. Красная Мишкина голова покачивалась на тонкой шее в такт прямым отрывистым шагам. Он всегда так ходил: резкими выпадами ног, точно сворачивал и разворачивал раскладную линейку.
Широкие полоски бровей в промежутке между очками и плотной резинкой. (Какая-то мода у них там негласная на эти несоразмерные шапки, топорщащиеся на затылке саперной лопаткой?) На фоне кустарника из толстых черных волосков остальные черты кажутся не такими значительными.
Тонкие усики над губой шевельнулись.
– Покурить дашь? Я и так к тебе торопился… – с надеждой осведомился он вместо приветствия, глядя в недовольное Ксюшино лицо.
– По дороге кто мешал? Я тебя тут двадцать минут уже жду! – воскликнула она и не давая опомниться потянула за рукав к метро.
– Ветер, – угрюмо отозвался Мишка, но покорно поплелся следом. Девушка его уже не слушала.
В наушниках под капюшоном ворковала музыка.
Что там у нее вертелось последние полчаса? «Они видели небо, видели вместе, падали в воду…» (Земфира, «В метро») – тихонько напела Ксюша и сама удивилась, насколько складно получилось, обрадовалась, а оттого быстро передумала злиться на Мишку и его обыкновенную медлительность. И первая вбежала в приветливо распахнутую дверь навстречу креозотному, будоражащему обоняние плотному запаху подземки.
Ажурные часы перед входом показывали 14:15
***
14:23
– Смотри!..
В переходе с «Гостиного двора» их зажали: все-таки, несмотря на прошедший час-пик, народу на пересадке было достаточно. Ксюша выудила из кармана руку, телефон вспыхнул зажегшимся экраном. Она пробежала глазами текст в строке уведомлений, остановилась посреди заметки, замерла, вернулась к началу, перечитала.
– Что там у тебя?
Мишка заинтересованно и бесцеремонно глянул через плечо.
– «На станции метро Восстания бесхозная сумка, уже пришел инспектор с аппаратом, полиции нет», – прочитал он и нахмурился.
– Мы же сначала собирались в «Невский» (торговый центр напротив «Площади Восстания»). Представляешь, если бы мы там сейчас оказались… А вдруг…
Ксюша осеклась.
Это Мишка, к слову, придумал. Приплелся к ней вчера под дверь с коробкой конфет и заискивающей улыбкой. И «Слушай, Ксю-тян, будь другом, выручи! Помоги матери подарок на юбилей выбрать. Я ей хочу сюрприз сделать, а она же у нас, это, «утонченная натура»… где-то в душе, – он явно передразнивал чьи-то слова, – я один, без совета, не справлюсь. Поможешь?..»
Ксюша обреченно вздохнула.
«Погнать бы его сейчас,» – подумалось, стоя на пороге холодной лестничной клетки. И зябко передернула плечами. Нельзя.
Они давно дружили: ее мать и Вера Павловна – ныне инвалид на пенсии, а тогда преподаватель истории, строгая, манерная, сдержанная, и этот выглаженный острый воротничок, блузка, юбка-карандаш, туфли-лодочки, очки в золотой оправе, голос – бархатная сталь.
Дружили, что называется, семьями.
Вместе ходили на балет Харальда Ландера, Стравинского, Ратманского, Ксюша с Мишкой засыпали на опере Верди и лопали бутерброды с копченой колбасой, запивая их горьковатым какао, в антракте.
Мама прочила Мишку ей в мужья, но не срослось. Уж слишком разные они оказались: с этим странным, немного не от мира сего, парнем, радость видящим в истории, компьютерах и японских мультиках. Да и что это за фамилия – Иванова? Ксения Иванова. Новое среднестатистическое лицо в средней полосе России. Серенькое имя, которое позволить себе мог разве что великий и очень значимый человек. «Одной из» быть не хотелось. Хотелось просто «одной». Ксения Савелова – гениальная художница, личность двадцать первого века. Однако этого пока не выходило.
– Говорят, – задумчиво и невзначай, будто сам себе, начал Мишка, – что в среднем человек шестнадцать раз за жизнь проходит мимо своего убийцы. Статистика, в общем-то, непонятная, и неизвестно, откуда взялась, но забавная.
Они стояли у платформы в ожидании поезда. «Невский проспект» с полосатыми декорными реями вдоль стен. Полукруглый потолочный свод. Свет лампочек растекался по нему, точно отблески костра в пещере, навевая мысли о школьных экскурсиях в палеонтологический музей СПбГУ. Не самое верное дизайнерское решение для одной из центральных станций города.
Та же «Васька», на Ксюшин взгляд, выходила куда красивее: с кусочками сине-зеленой смальты, вделанными в карнизы, пусть и запечатанная гидроворотами, но все равно прекрасная.
– С чего это ты взял? – Ксюша удивленно покосилась на товарища: говорил тот серьезно или опять шутил в подобной ему манере – мрачно и неуместно, как будто рассказывал анекдот на похоронах.
– В статье какой-то прочитал, – пожал он плечами. – Ерундовый журнал, но…
Конец фразы слизало поднявшимся от тоннеля ветром и нарастающим гулом приближающегося состава. Мишка замолчал, кивком указав на поезд: мол, потом договорим.
Двери вагона распахнулись, выпуская собравшихся у выхода людей. Так получилось, что толпа оттеснила их с Мишкой по разные стороны, а стоило только потоку выходящих иссякнуть, как собравшаяся сзади очередь втеснила почти к дальней стенке вагона.
14:28
«Осторожно двери закрываются…»
Створки хрустнули и с шумом сошлись, пол под ногами качнулся. Ксюша схватилась за поручень. В лицо светила красная полуистертая надпись на двери: «не прислоняться». Мишка тут же привалился на нее плечом, пытаясь удержать равновесие. Его всегда мотало в подземке, словно сухой тростник на ветру.
На машине, наверное, вышло б быстрее и комфортнее. С некоторыми фобиями в жизни давно пора было расстаться, но сделать этого никак не получалось: на учебном заезде по городу с инструктором руки у Ксюши дрожали так, что пришлось выйти.
Береженого Бог…
– А если я не бываю в местах, где они водятся, число то же? – засевшая в голове фраза Мишки никак не давала покоя, побуждая мысли вертеться вокруг да около в попытках понять.
Почему-то в воображении при слове «убийца» возникали красноречивые образы средневековых грабителей большой дороги или маньяков в ночном парке, с лицами сплошь будто фотографии, снятые с доски уголовного розыска, – оскаленные, хищные рожи.
Где-то там они все и оставались – на дорогах и в парках. Поэтому то, что виделось по новостям, было чем-то из разряда нереального, очень далекого. Не ходи ночами по улицам, не срезай дорогу через незнакомые глухие дворы, не разговаривай с незнакомцами, не садись в чужие машины, оглядывайся заходя в подъезд, – вот и весь список нехитрых правил, чтобы защитить свою жизнь от вторжения посторонних.
Оно и срабатывало. Практически всегда… По крайней мере, пятнадцать раз из шестнадцати девушка припомнить не могла.
А оттого и страшно становилось, когда выплывали в новостях подобные объявления.
– А без разницы, – Мишка передернул плечами и приободрился, словно дискуссии на эту тему доставляли ему некое подобие удовольствия. – Каждый из нас здесь может оказаться потенциальным убийцей. Даже неожиданно для самого себя. На то воля обстоятельств и вовремя дергаемых ниточек.
– Например?
– Вера.
– Во что?
– Во что угодно. В правительство, в справедливость, в свободу, в Бога, например. В Бога – особенно. Обещания, данные людьми, еще можно поставить под сомнения, потому что жизнь меняется, а затрагивающее вечность вызывает страх. Поэтому мы и пытаемся устроиться в ней с максимальным комфортом. Особенно если в жизни не заладилось. Страх вообще – самая двигательная черта. Нам показывают конфету, обещая вечное блаженство и райские кущи. Только живи – правильно. Думай – правильно. Забудь про то, что тебе хочется. Действуй – тоже правильно, согласно тому, что от тебя требуется. Сейчас целое поколение молодых людей на востоке воспитано на традиции верности и отречения. Поэтому такие новости не прекратят быть, – он кивнул на телефон в руках девушки. – И ты не сможешь уверять, что не сидишь в одном вагоне с убийцей, видящим в своих действиях что-то вроде священного долга.
Мишка зло усмехнулся.
Было что-то странное, а оттого несерьезное, в том, что глубинный материалист так проникновенно рассуждал о религии.
– Как Бог связан с тем, что в оставленной сумке на станции может оказаться взрывчатка? – попробовала возразить Ксюша.
– Я не о Боге, а об институте церкви, который часто извращает культурные понятия, настраивая людей друг против друга по принципу: ты не веришь в то же, что и я, значит, ты враг, подлежащий уничтожению.
– Но мы не радикалы!
– И никто не радикал, пока не захочет поверить во что-то, ища выход своему страху и боли…
– И что, по-твоему, я тоже? Захотела б?..
Мишка должен был понять, о чем она говорит.
Это случилось три года назад, зимой. Нетрезвый водитель не справился с управлением, и машину выкинуло на тротуар, прямо на пешеходов. Многие не успели среагировать, в том числе и Ксюша, но мама закрыла. Оттолкнула в высокий сугроб.
Ценой собственной жизни. Врачи сказали, сердце не выдержало уже во время экстренной операции, понадобившейся после аварии. Не смогли. Не спасли. Шанса почти не было. Не вышло. Десятки сухих, крошащихся, ломких слов для определения человеческой трагедии.
После единственной попытки сесть за руль Ксюша так и не попробовала еще раз связать свою жизнь с личным транспортом. Каждый раз с ослепительной ясностью представлялось, будто что-то выходит из-под контроля: заклинивает тормоза, заносит на тонкой ледяной корке, выкидывая машину на обочину, в толпу ждущих на остановке людей. Как зазевавшийся школьник делает шаг ей прямо под колеса или от рассеянности внимания она вовремя не замечает шедшую по переходу молодую мамочку с коляской.
И страшно было – страшно – самой оказаться по эту сторону баррикад, стать виновником чьей-то гибели.
– А если бы ты не сидела б сутками за мольбертом, а вязала в руки нож или пистолет, без разницы, и пошла искать того пьяного мужика? Вместо созидательной энергии предпочла бы разрушать?..
– Миш, зачем ты это?..
Девушка вспомнила про то жгучее, тоскливое отчаяние и чувство обреченной беспомощности, от которой хотелось лезть на стену и выть, не переставая, пока не кончатся силы и не сорвется голос. А после – осесть на пол, свернуться комочком и не шевелиться, не смотреть ни на что, исчезнуть.
И в единственном находился выход этой боли: в том, что казалось правильным, единственно верным, спасительным…
14:30
Состав выскользнул из тоннеля, и, тяжело притормаживая, стал подъезжать к платформе. В просвете между колоннами за окошком мелькнул небесно-голубой кафель стен. «Сенная площадь». Тройной пересадочный узел. Человеческий поток у дверей пришел в движение, толкаясь, протискиваясь вперед, выставляя острые локти, прижимали к груди сумки, чтобы ненароком не выбило в толпе и не изваляло в истоптанной пыли на полу. Обычное, привычное явление, на которое, как правило, не обращаешь внимания.
Тревожное ощущение мутной водой всколыхнулось в груди. Странный, суеверный страх тугой резинкой свернулся внутри живота, притаился, потянул за чувствительный нерв.
Чтобы как-то отвлечься, Ксюша снова проглядела последние новости в социальной сети. Обновлений не было.
Но к заметке об оставленной сумке на «Восстания» прилагалось дополнение, отредактированное несколько минут назад:
«Станция Площадь Восстания закрыта на вход и выход, также закрыт переход Площадь Восстания – Маяковская. На платформе бесхозный предмет».
Внезапно что-то напирающее от дверей заставило Ксюшу потесниться.
– Молодой человек, снимите со спины рюкзак, это неприлично! – послышалось в проходе, однако зашедший никак не отреагировал.
Он был странный – не внешне, но поведением: как будто тоже чего-то опасался. Нервно сжимал ладони в кулаки, напряженно глядя в одну точку. Оранжевый пуховик с воротником, отороченным искусственной, ершистой «собачкой», синяя шапка, низко надвинутая на лицо.
– Ты опять рисовала ночью? – неожиданно спросил Мишка, кивком указывая на ее ладонь. Для него это что-то значило – такая перемена тем, но Ксюшу выбила из колеи, и она не сразу поняла, про что он.
На тонкой перемычке между большим и указательным пальцами виднелось несколько не оттершихся растворителем пятен краски. Когда внутренний мир цветной, маленькие его частицы волей-неволей пробиваются наружу.
– Угу.
Ксюша вздохнула.
Она уже давно не понимала, чем это было – подобное упрямство: рвением к неосуществленной мечте или желанием оправдать возложенные на нее надежды. Мама была для нее идеалом. А ее взгляд – мерилом всего окружающего, как бы формой, под которую стоило подстраивать жизнь.
– Ксю-тян, ну признай хотя бы сама себе: ведь не умеешь ты, не твое это – живопись. А?..
Девушка вспыхнула. Она вдруг почувствовала беспомощную злость и обиду. Будто второй раз оказалась в гулком лектории, перед длинным, словно накрытым к празднику белой сатиновой скатертью, столом. И похожая на румяную добродушную сватьюшку тетка с хладнокровным величием выцепляет, будто пинцетом, ошибки в ее работах, разглядывает их, сокрушенно цокает языком. Кристаллизует, покрывает блестящим глянцевым лаком.
И «Девушка, не тратьте зря время, займитесь чем-то более приземленным…»
– А ну, может, и не умею, тебе-то что?! Можно подумать, все великие рождались на свет гениями!..
Это было неправдой лишь отчасти. Гении на Земле рождались во все времена, но только немногие из них добивались по-настоящему головокружительных высот благодаря таланту и упорству. Упорству – в первую очередь. Это немного примиряло Ксюшу с положением вещей и вселяло надежду в самые глухие беспросветные часы.
«Вода камень точит».
– Другой вопрос, действительно ли ты хочешь этому научиться или уже по привычке, из чувства долга, из тоски пытаешься угодить желаниям матери…
– Хватит! Это не твое дело!..
Ксюша вспомнила вдруг с внезапной и острой четкостью, почему у них с Мишкой никогда не складывались серьезные отношения. Потому что, помимо рациональности, должна быть в человеке какая-то слабость. Уязвимая, нежная черта, делающая его живым. И наверняка она была. Просто препарировать с таким академическим интересом чужие и свои пороки казалось Ксюше чем-то тошнотворно мерзким.
Некоторые вопросы в жизни должны были оставаться безответными…
«Двери закрываются. Следующая станция – Технологический институт…» – произнес из динамика бархатный голос Михаила Быкова.
Слабым, мутным, как мыльный налет, бликом свет отразился от стен «Сенной». Платформа качнулась, мелькнула перед глазами и вдруг угасла, размазанная темной сангиной тоннеля.
– Ксюш, – Мишка легонько дернул ее за рукав, но девушка не обернулась. – Ксюш, я просто хотел, чтобы ты поняла, как легко нас загнать в рамки, навязать чужой смысл и чужие желания, как сами мы неосознанно это делаем. Просто проявляется оно в разных формах…
Когда Мишка называл ее по имени, не добавляя гламурного японского «-тян», он говорил серьезно.
«Может, правда стоит иногда задумываться о таких вещах…» Она обернулась.
– Ксю…
Мишка не успел договорить, когда совсем рядом вдруг полыхнуло. Резко, салютно, перечно выедая глаза. Как будто сверкнула яркая вспышка фотографа, на миг заволакивая все окружающее. И раздался грохот. Оглушительный хлопок и страшный визг раскуроченного металла, словно вагон гнуло, плющило, выворачивало изнутри наружу, стирая о несущиеся мимо стенки тоннеля.
Неведомая сила оттолкнула, прострелила тело, сбила вспарывающим острием, швыряя на затоптанный подошвами грязный пол, огнем впилась в затылок. В ушах звенело, слышались… чьи-то крики, вопли, какая-то неразбериха.
Что-то случилось?.. И где Мишка?
Ксюша попробовала разомкнуть веки.
Сквозь красную заливающую пелену перед глазами кроваво светили сверху цифры бегущей строки.
14:33
Как новая заповедь. «Кто не отрешится от всего, что имеет…»
До станции оставалось чуть меньше минуты.
До отрыва сознания от тела – ноль целых две десятых…