Серия рассказов из книги «Къадар» (Судьба), написанных из воспоминаний отца автора). Через сложную линию жизни главного героя – своего отца - автор стремится передать дух трагедии, перенесенной карачаевским народом в 40-е годы XX столетия, и суть происходивших в то время процессов.
----------------------
Когда мне было шесть-семь лет, началась Великая Отечественная война, мужчин стали призывать в армию. Среди первых ушли на фронт мои дяди: Локман, Зулкарнай, Юнус, Ильяс, Харшим. У моего отца было пять братьев и три сестры. Только моего отца – Узеира, не призывали в армию, на нём было много обязательств. Он работал на Учкуланской ГЭС и обеспечивал электричеством население трех аулов - Карт-Джурт, Хурзук, Учкулан. Он был технически образованным человеком, очень надёжным и ответственным работником.
Мой отец всегда был душой любой компании, без его присутствия не обходилась ни одна свадьба или культурно-массовое мероприятие в этих трех аулах.
Я был ещё малышом, но уже понимал, что война - это плохое явление, она забирала и пожирала людей. С фронта постоянно приходили похоронки. Женщины, потерявшие сыновей и мужей, плакали навзрыд, ходили в траурных одеждах, с поникшей головой. Всех нас, детей, охватила внутренняя тревога, неизвестность, страх перед войной.
Мой отец не на войне, значит он живой, рассуждал я про себя, и это меня радовало, хотя видел его очень редко. Помимо своей основной работы он готовил строевых лошадей для фронта. У него был собственный кош, много своей скотины, и за ними требовался постоянный уход. Их он держал далеко в горах, вдали от чужих глаз, тайком.
Но счастье моё продлилось недолго, горестно осознавать, что его, увы, никогда не бывает много.
В декабре 1941 года моего отца - Узеира Бекмырзаевича, призвали на фронт.
Я был старшим ребёнком в нашей семье и любимчиком всех родственников и соседей. У меня были две младшие сестры и младший брат, которые постоянно находились под присмотром мамы.
Я считал себя самостоятельным, взрослым, ведь мне уже было около восьми лет. Можно сказать, что я был даже немного разбалованным ребёнком. Мог себе позволить ходить по гостям, поехать в аул Учкулан навестить Чотчаевых, проведать любимую бабушку.
Обычно возвращался домой с подарками и угощал своих друзей. Мои младшие очень любили меня и всегда ждали с гостинцами.
Кто же мог подумать, что совсем скоро для них я буду и отец, и мать.
Как я расстался с отцом
Помню, как сейчас, тот день, когда пришел домой, а моя мама в расте-рянности стояла и читала повестку о призыве на фронт моего отца. То, что это была повестка, я узнал позже. (Здесь папа прослезился – авт.).
Теперь её надо было доставить моему отцу. Он был на кошу, как раз отбирал лучших своих лошадей для Красной Армии. Кош находился далеко в горах, добираться до него часов пять верхом на лошади, по безлюдному горному лесу. День клонился к вечеру, на улице было по - зимнему холодно.
Мама достала мою рубашку, положила в карман аккуратно, вдвое сло-женную повестку и наскоро зашила карман. Наверное, боялась, что я могу её потерять. Затем собрала в мешок какие-то вещи, положила соль, продукты и, волнуясь, сказала:
- Да сынок, ты теперь у нас самый главный мужчина.
- В доме? - спросил я.
- Во всём нашем ауле, так как кроме тебя некому отвезти эту важную
бумагу твоему отцу, - прошептала она.
Я был горд, что стал главным мужчиной, что везу очень важную бумагу отцу. Раздался плач моей младшей сестрички Мариям, ей было всего около годика. Я быстро побежал к ней в комнату; когда она меня увидела, сразу же успокоилась, заулыбалась. За мной прибежал младший братик Хусей, он очень любил её и мог с ней играть целыми днями, ему было чуть больше четырёх лет. В сторонке стояла ещё одна моя младшая сестра - Муслимат. У нас с ней разница в возрасте всего полтора года. Она смотрела то на меня, то на маму, и казалось, что она понимает происходящее больше всех нас. Но Муслимат молчала, тяжёло сопела и ничего не говорила. Она была очень красивая девочка, с ярко - синими большими глазами, светлыми шелковистыми волосами и белоснежной кожей. Все в доме были очень встревожены и даже напуганы. Один я - радостный, потому, что как взрослый поеду к отцу. Вот он обрадуется, думал я. Я давно мечтал и мысленно представлял, как однажды поеду на кош сам, самостоятельно, без взрослых.
Я быстро привел себя в порядок, оделся и пошёл в сторону сарая. Мама с мешком в руках вышла за мной. Подошли ещё три женщины, соседки или снохи, уже не помню. Пожелали мне благополучной дороги, быть настоящим мужчиной и побыстрее вернуться домой.
Одна из женщин стояла молча и вытирала краешком платка слёзы.
- Вот как меня провожают, - думал я.
Подсадили меня на старую кобылу, которая и сама могла без всадника найти дорогу до отцовского коша. Сколько лет она ходила по этой дороге туда и обратно, один Бог знает. Я поехал.
Еду, аж петь хочется, на улице снег, мороз, но мне тепло, я одет, сыт. Ребята, мои друзья, бегут за мной, я хвастаюсь перед ними, что сам еду к отцу, без сопровождающих, и везу ему важную бумагу.
Вскоре аул остался позади. Никого нет. Еду верхом, даже управлять не надо, лошадь сама знает, куда ехать. Свернули в сторону леса, а там ни тропы, ни дороги не видно, но лошадь идёт себе степенным шагом. Через какое-то время, я вдруг почувствовал, что лошадь не хочет дальше идти. Видимо, чего испугалась, то ли крик шакалов или вой волков её напугал. Тогда я начал её погонять. Стало и самому как - то страшно, а она не двинулась ни на шаг вперёд. Встала, как вкопанная, и стоит. Посмотрел вокруг - ничего кроме деревьев нет. В метрах десяти увидел большой камень. Думаю, слезу с лошади на него, попробую потянуть за уздцы, а потом опять как-нибудь залезу на седло. Но не тут-то было, лошадь стала кружиться вокруг камня, а близко подъехать не получается. Таким образом, я потерял много времени. Когда стемнело, она и вовсе не захотела двигаться. Я испугался ещё больше. Начал её хлестать плёткой, а она фыркает, ходит вокруг камня и снова останавливается.
Это продолжалось довольно долго, я устал, очень сильно замёрз и понял своё бессилие. Начал плакать, но лошадь не шла. Я сидел в седле и продолжал мёрзнуть. Тут мне захотелось по своей маленькой нужде, но я замерз до такой степени, что и пошевелиться было больно. Чувствовал себя куском льда. Терпел, терпел, но потом не удержался. Мне стало тепло от мочи, которая растеклась по моим ногам, и я уснул.
С этого момента всё, что происходило со мной, вспоминалось только эпизодами.
Помню голос отца, который находился довольно - таки далеко от меня. Он издалека разглядел лошадь и сказал своему напарнику:
- Смотри, там то ли всадник, то ли сама лошадь пришла?
В горах эхо чётко доносит даже тихий звук. Всё было отчётливо слышно. Потом отец снял меня с лошади и говорит:
- Так он же уже всё. Перемёрз.
Он быстро несёт меня на руках к куче овечьего помёта, укладывает возле неё и торопливо выкапывает в ней яму. Я видел, как из этой ямы повалил тёплый пар. Меня закопали в навозе в надежде, что я выживу.
Наконец, последний эпизод. Я его запомнил до вкуса и запаха. Это был момент прощания с отцом. Но тогда я ещё не знал, что это прощание будет навсегда.
Я лежал на топчане на кошу. Был приятный запах костра и хлеба. На меня был одет тёплый шерстяной свитер, который пахнул моим отцом, боль-шие, не по размеру, тёплые ватные штаны и шерстяные носки.
Всё, как во сне. Отец подает мне кусок испечённой на углях лепешки и тёплый вкусный айран с сахаром. Говорит: «Ешь сынок», обнимает меня и целует мою голову. Это был первый случай в жизни, когда он меня обнял и поцеловал.
Отец был очень строгий, сдержанный и никогда не сюсюкался со мной, как это и принято у горцев. Хотя меня очень любил.
Прервав свой рассказ, папа спросил:
- Ислам, вот видишь шрам на руке? И показал левую руку. На ней, действительно, был большой шрам.
- Это я отцовской опасной бритвой поранился. Это память о моём отце Узеире.
А было это так. Как-то в очередной раз я мастерил уздечку для своей лошади. Резал толстую кожу для неё. И вдруг зашёл отец. Я испугался, что взял его бритву без спроса и хулиганю, отвлёкся, но продолжал резать и нечаянно поранил руку, да так глубоко, что с трудом кровь остановили. Но он меня даже не поругал. Такие случаи бывали часто. Он мне все прощал, видимо, очень любил.
Придя немного в себя и отогревшись, я сел поудобнее, жую хлеб, запиваю айраном, а у самого ком в горле стоит. Не могу и слова выговорить, очень переживаю, что не получилось приехать вовремя. Чувствую за собой вину. Хотя, с другой стороны, рад был тому, что отец меня обнимал и даже похвалил.
Обычно, по правилам коша, когда кто-то приходит в гости, его не спрашивают, зачем он пришёл, кормят, поят, дают возможность отдохнуть. Если он сам расскажет, то расскажет, не расскажет - его не спросят ни о чём.
В моем случае было не до этикета, не стали дожидаться, когда я сам начну рассказывать. Отец меня сразу же спросил, всё ли хорошо дома, почему мать отправила меня одного в такую даль?
Тогда я вспомнил о главной причине моего приезда. Но говорить всё ещё не получалось. Я, в полушоковом состоянии от пережитого, был зажат и не мог выдавить из себя не единого слова. Показал пальцем на грудной карман, что-то пробормотал. Отец быстро сообразил, в чём дело, выскочил на крыльцо, туда, куда он бросил мою грязную, мокрую одежду, и достал из кармана сильно обмякшую, трудно читаемую повестку. Аккуратно разглаживая её и пытаясь прочитать, что там было написано, зашёл обратно в кош. Обращаясь к старику - своему напарнику, сидевшему на топчане, отец с сожалением сказал:
-Мне ещё рано утром надо было быть в Микоян-Шахаре. Ну, ладно, я поскакал.
Затем быстро оделся, крепко меня обнял, снова поцеловал мою голову, и за ним закрылась дверь. Тогда я и подумать не мог, что больше никогда своего отца не увижу. Но самое страшное ожидало нас впереди.
ДЕПОРТАЦИЯ НАРОДА
Депортация карачаевского народа, начавшаяся 2 ноября 1943 года, не прошла мимо нашей семьи. Депортация - это и потеря нашей мамы, которая умерла, от горя, на чужбине в Средней Азии, вскоре после того, как получила письмо с фронта о том, что мой отец пропал без вести, это и наше голодное, сиротское детство и беспризорничество, на которое обрекла нас – четырёх безвинных детишек – меня, братика и двух сестричек, подлая война и не менее подлая политика сталинского режима, подвергшего жёстокой и необоснованной высылке безвинный карачаевский народ. Наши отцы воевали на фронте против Гитлера, а детей, женщин и стариков оправили в ссылку в неведомые края. Наверное, наши красивые горы и природа кому-то очень понравились, вот их и очистили для себя.
Вначале наша мама и мы – малолетние дети, находились в ссылке в совхозе «Пахта-Арал» Южно-Казахстанской области.
Это самая гиблая, безлюдная и безводная местность называлась Го-лодная степь. Зимы здесь были суровые, вьюжные, с лютыми морозами. А летом - зной, нестерпимая жара и ни одного деревца или кустика, чтобы укрыться от пекла, только песчаная степь без конца и края. В первые два года ссылки в этой огромной местности вымерли 70 процентов родившихся карачаевских детей. Вымирали целыми семьями - женщины, старики, дети. Хоронить их было некому, наши мужчины находились на войне, а позже их стали снимать с фронта и отправлять в трудовую армию на лесоповал и другие тяжёлые работы.
Потеря мамы
Когда умерла моя мама, некому было её похоронить. Мне исполнилось одиннадцать лет, а сестрёнкам и братику ещё меньше. Рядом с нами не было ни родственников, ни знакомых. По соседству жила одна казахская семья, старик и старушка. Они мне помогли. Казах – старик, безногий инвалид, без помощи посторонних не мог передвигаться. Помню, как мы с ним вдвоем, на старой кошме, волоком дотащили тело моей умершей мамы до места захоронения, а потом он, лежа на животе, помогал мне копать могилу.
Мама была уверена, что наш папа нигде не пропал, а погиб на фронте. Видимо, чувствовала сердцем, поэтому, получив извещение, очень горевала, сразу слегла в постель. Так и не оправившись от горя и навалившихся бедствий, она, ещё молодая и красивая, ушла в мир иной, оставив нас - бедных сирот, одних на этой земле.
После смерти мамы я остался круглым сиротой с тремя малолетними детьми на руках, без средств к существованию. Наш отец - Узеир Бекмырзае-вич, считался пропавшим без вести, а не погибшим на фронте, поэтому нам не выдавали положенное по закону ежемесячное денежное содержание, и никакой помощи как детям погибшего фронтовика не оказывали.
После похорон мамы, чуть живой от горя, холода и голода, я вернулся домой, хотя назвать домом это помещение было трудно. Мы жили в землянке – яме, накрытой камышом. Но у многих ссыльных и такого жилья не было.
Мои младшие сестрёнки и братик стояли заплаканные и, как голодные птенцы, испуганно прижавшись друг к другу, смотрели на меня в надежде, что я принёс им поесть, а я сам был едва живой. Посмотрел на них, на душе стало ещё больнее и горше, и я, давясь слезами, пошёл обратно на улицу. За мной выбежала старшая из сестёр – Муслимат.
- Если хоть, что-нибудь принесёшь съедобное, то я приготовлю такую вкуснятину, пальчики оближешь, - промолвила она.
- Иди домой, а я принесу вам рис, и мы приготовим плов, - предложил я.
Вернулся к соседу - казаху, он насыпал мне в карман несколько жменей риса, дал кусок твёрдого хлеба и сказал что-то на казахском языке. Я поблагодарил его и побежал домой. Бегу и думаю - не надо было отказываться, когда этот старик предлагал продукты. Стыдно было брать, теперь не до стыда, когда есть хочется, а ничего съестного нет. Но наша природная стыдливость и гордость часто брала верх над голодом и не позволяла попрошайничать. Даже в самые голодные годы я не слышал, чтобы наши карачаевские женщины и дети просили подаяние.
Зашёл в дом, смотрю, мои младшие сидят, ждут меня. Только что приходила соседка, немка по национальности, тоже из репрессированных, принесла кружку козьего молока и что-то печёное. Дети очень сильно хотели есть, но без меня даже не попробовали угощения.
Я решил приготовить им вкусное блюдо, сварить рис в молоке. Видимо, рис хорошо не сварился, а потом в животе разбух, нам всем стало очень плохо. Как в тот день мы все не умерли, не знаю. Слава Всевышнему Аллаху, что смилостивился над нами - осиротевшими детьми.
У нас не было ни посуды, ни одежды, ни продуктов. Ведь нас с мамой арестовали прямо на дороге, по пути к маминому отцу - нашему деду, и отправили в далёкую ссылку. Что было в бричке и одето на нас, это и взяли с собой в дорогу. В вагоне, куда нас погрузили, люди попались незнакомые, им было не до нас. У всех свои беды и проблемы, никто не мог помочь другому. Старики, женщины, дети, повсюду плач стоны и причитания. В битком набитых ссыльными телячьих вагонах духота, теснота, холод и антисанитария. Все это запечатлелось в моей детской памяти на всю жизнь.
Трудно было себе представить, что я - тот самый обеспеченный мальчик, который совсем недавно угощал своих аульских друзей сладостями, сахаром, медом, имел свою лошадь. Я, которому завидовали соседские ребята, теперь хожу голодным, холодным, в рванной одежде, в поисках куска хлеба для своих малолетних сестричек и братика.
В ссылке я часто вспоминал, как мы собирались поехать к деду в другой аул, а моя мама все ценные вещи - серебряные, золотые изделия - сложила в ящик и подняла на чердак нашего дома. Ведь мы не знали, что завтра нас - жену и детей фронтовика, от имени государства арестуют и отправят в Среднюю Азию на погибель.
- Вот бы мне сейчас эти наши богатства, я бы мог их обменять на хлеб, одежду, - думал тогда я, в одиночестве, осиротевший, обедневший и поневоле повзрослевший мальчишка, мучаясь от голода и холода в своей яме-землянке под камышовой крышей.
Род Хубиевых всегда был зажиточным, помогал и другим людям. Мои деды имели свои табуны, у них было много скота, земель. А нас внезапно на рассвете выгнали из родного дома, разорили, сделали бесправными изгоями, оклеветали и лишили Родины. Теперь мы ничего не имеем. А наш безвинный народ, славные сыны и дочери которого героически воюют на фронте, как перекати – поле, скитается по бескрайним степям Средней Азии. Как так получилось, кому мешал наш маленький, трудолюбивый и гордый народ? Для меня это было не понятно.
Кто эти люди, которые с нами так бесчестно и жестоко поступили, окле-ветали наше доброе имя, лишили нас родной земли и отчего дома.
Думал я об этом все время и не находил ответа. Этот далекий голос детства и сегодня не дает мне покоя, - завершил свой печальный рассказ, мой отец - Хызыр Узеирович Хубиев. Затем, помолчав, он продолжил, обращаясь ко мне:
- Ислам, я рассказал тебе грустную и драматичную историю нашей семьи, то, о чём раньше молчал и скрывал от тебя, несмотря на твои расспросы. Теперь ты уже большой мальчик, должен знать и чтить историю нашего древнего рода и передавать её из поколения в поколение. Тебе надо знать и помнить о лишениях и испытаниях, выпавших на долю нашего народа и нашей семьи во время Великой Отечественной войны, особенно в годы незаконной депортации карачаевцев в Среднюю Азию и Казахстан.
Только благодаря людской доброте, поддержке наших соседей - казахов, ссыльных русских, немцев и других, я - маленький мальчишка, две мои сестрички и братик, разом лишившиеся отца и матери, выжили в тех страшных условиях и вернулись после реабилитации на свою Родину - Кав-каз.
Сынок, ты часто спрашивал где твой дед, что с ним случилось?
Ты можешь гордится им, Узеиром Бекмырзаевичем Хубиевым. Он, как всякий достойный мужчина, ушёл в декабре 1941 года на фронт защищать свою Родину, свою родную землю, свою семью, нас - своих малолетних детей. Я уверен, что он воевал мужественно, честно и погиб в бою, как храбрый воин. Поступить иначе он не мог, такой он был человек – твой дед Узеир. Станешь взрослым, обязательно найди его могилу и соверши обряд дуа, чтобы душа его упокоилась. Это твой долг.
P.S. 4 декабря 2009 года не стало моего отца Хызыра Узеировича Хубиева. Он ушёл из жизни также, как и жил: тихо и спокойно, без надрыва и помпы, оставив после себя доброе имя и глубокий жизненный след.
Мы отыскали могилу своего деда. Узеир Бекмырзаевич Хубиев служил в 197 стрелковом полку 99 стрелковой дивизии. Пал смертью храбрых в бою 9 февраля 1942 года. Похоронен в братской могиле в селе Резниково, Ямского района Сталинской (ныне Донецкой) области.