На недолгое и осторожное нажатие на кнопку дверного звонка, перед нами предстала хозяйка, которая не переступая за порог, оглядела нас коротким, но цепким взглядом и спросила:
- Вы вдвоём будете снимать?
Получив, недружный утвердительный ответ, она широко открыла дверь и молча ушла вглубь небольшой стандартной трёхкомнатной «распашонки», планировка, которой уже была видна из маленькой и узкой прихожей, ставшей еще более тесной от нависающих зимних одежд с настенной вешалки, прибитой, сразу за полотном открытой двери, и стоящей под вешалкой, узкой тумбочки, для обуви . Когда мы вошли, то увидели ее уже сидевшей в кресле напротив входа в гостиную комнату, рядом с проходом в промежуток между левой и правой спальными комнатами.
- Можем жить вдвоем в одной комнате – сказал я, намекая на недорогой, для
нас, вариант съёма жилья.
- Конечно! А нам куда деваться? Не будем же мы спать в проходной комнате, и
вы не будете, я думаю…
На эти слова в комнату вошла другая женщина лет тридцати, которая вышла из правой спальни, прошла через комнату и села на диван, стоявший рядом с входом в гостиную. Женщины оказались почти напротив и видно было, что они хорошо читают и понимают друг друга.
Мы, оба сели на диван, рядом, с позже, вошедшей женщиной.
Когда я увидел планировку квартиры, я уже не хотел снимать здесь жилье, потому, что в той, которой мы уже жили неделю, хозяин спал в антресоли, устроенной между такими же спальнями, над тупичком между ними, а хозяйка спала на кухне, на маленьком диванчике. Все остальные комнаты, включая гостиную, были сданы, и эта толпа, из восьми человек, создавала друг другу бесконечные утренние и вечерние трудности. Правда, не это было главное, а щемящее, ежедневно возникающая, странная боль за ту пару хозяев, которая вынуждена была так жить, хуже чем на вокзале. Что их заставляет, так гнаться за деньгами, ведь, оба еще и работают, получают зарплату? … Беда? Больно за них. Нажива? Больно за нас, помогаем в этом? … Не хочется на это смотреть…
Мне, уже не хотелось начинать разговор . Я боялся, что мы опять получим похожий вариант.
Я стал рассматривать гостиную. У стены, что напротив входа, стояло низкое кресло, на котором сидела хозяйка. Рядом, вдоль всей стены мебельная стенка, кажется румынская, с множеством полочек и закрытых шкафчиков. На всех полочках стояли хрустальные вазы, стаканы, рюмки, и один кувшинчик окруженный хрустальными чашечками на хрустальных блюдцах. Почти под каждой вещью были постелены кружевные, явно ручной работы, салфетки. Дальше, после стенки - тумбочка с телевизором. У другой стены комнаты разместился низкий диван и еще одно кресло, а перед диваном, небольшой журнальный столик. У окна, в самом углу, торшер. А рядом пустовало место размером со столик, который , видимо задвигался туда, в часы его ненадобности.
«Здесь достаток» - подумал я. «Но каков источник? Опять, погоня за наживой?»
Эта планировка, такая же как в прошлой, настораживала, и я задал неуместный вопрос –
- Сколько вас в семье? Есть еще жильцы?
Я успел пожалеть, ожидая плохую реакцию, но хозяйка, та женщина, что постарше, скупо улыбнулась и сказала –
- Двое, вот мы. Нет и не будет больше жильцов.
И сложила кулачки перед собой, на коленях. Еще не сердилась, но напряглась, сдерживая свою реакцию.
«Странно, она, как будто, уверена, что мы поселимся» - подумал я.
А она, как бы отмахиваясь от продолжения разговора, встала и громко сказала –
- Пойдемте, покажу комнату.
Прошла вперед, в левую спальню. Войдя следом за ней, мы увидели у окна две узкие кровати прижатые к стенкам, между ними две маленькие тумбочки, каждая с ящичком и двумя полочками, возле двери, слева небольшой письменный стол, а справа, у стены шкаф для одежды, с неплотно пригнанными дверцами, одна дверца провисала и была чуть приоткрыта.
Я слегка толкнул дверцу, не закрывается. «Придется отрегулировать» - подумал я.
А хозяйка уже повела нас на кухню, по дороге открыв дверь, показала нам совмещенный санузел. Где царил отменный порядок и чистота. Сверкала белизной вся сантехника, над унитазом и дальнем торце ванной висели пластмассовые шкафчики, на крышах которых на постеленных, опять кружевных салфетках, стояли мелкие и крупные поделки из дерева, то точенные деревянные высокая ваза и чаша, то фигурка деда лесовика из еловых шишек, то медведь из тех же шишек и еще что-то, я не сразу разглядел. Я вошел и механически, не думая, нажал кнопку унитаза, спустив воду, он не закрыл сток, и пришлось ещё несколько раз нажать. Сработал.
«Да, в доме нет мужика» - подумал я.
Мы прошли в кухню и увидели стандартную, для таких квартир, шестиметровую кухоньку, Тесно, правда, с умом, заставленную всем необходимым. Здесь чудом разместились два маленьких, как высокие тумбочки, холодильника, кажется под гордым именем «Саратов». Над ними, достаточно высоко, кухонные, двух дверные настенные шкафы, а прямо на крышке холодильника сушилки для тарелок и рядом пластмассовые хлебницы с овальными задвигающимися крышками. Это прямо возле двери, слева от входа. Дальше у окна небольшой кухонный стол, под который были задвинуты два стульчика без спинок. Справа от входа и дальше металлическая кухонная раковина, с явно импортным, роскошным смесителем. Вдоль дальней стенки стояли газовая плита и неширокий разделочный стол с массивной крышкой и двумя дверцами, до пола, а над ним двух дверной кухонный висячий шкаф. Видно было, что все предметы, кроме холодильников, сушилок и хлебниц, «осколки» одного кухонного гарнитура, видимо также импортного.
По хозяйски, положив руку на ближний холодильник и подняв руку на висящий шкафчик, она сказала –
- Это ваши, а это наши. Границы не нарушать!
И указала на комплект возле окна и мелко, частыми всхлипами, и негромко засмеялась.
- Ну для вас это маловато – сказал я.
- Конечно у нас есть второй холодильник и полочки для запасов в кладовке – сказала она махнув рукой в сторону комнат.
Действительно, там, между спальнями, я знал, была устроена маленькая четырехметровая кладовка, обычная для таких квартир.
«Ну, смотри, она уже уверена, что мы поселимся» - подумал я.
Из чувства сопротивления и стремления возражать, я сказал –
- Но там же нет окна и холодильник не сможет работать, быстро сломается,
теплу некуда деться!
- Мой покойный муж работал конструктором на заводе, куда вы приехали учиться,
он так устроил, что теплу есть куда деваться! – сказала она, и от верха
крыльев носа до уголков губ легли две глубокие морщины, а губы чуть
вздрогнули и уголки их опустились.
Уже потом, когда мы все вернулись в гостиную, я увидел выглядывающее из стенки антресоли квадратное жерло вентиляционной маленькой шахты. Закрытая решеткой, она не бросалась в глаза, но видимо, вытяжка работала синхронно с холодильником.
Поймав мой взгляд на решетку она открыла сначала дверь кладовки, где стоял большой холодильник и прилипший к его задней стенке вентиляционный раструб, с вентилятором, и потом, она открыла дверь своей спальни, где большой портрет мужчины висел над одной из кроватей.
Я сразу узнал его. Это было лицо, снимок которого я видел, среди других, в заводоуправлении, на доске, которая называлась «Вечная Слава». Это были портреты людей, сотрудников и рабочих завода погибшие на войне или на заводе, в результате бомбежек или аварий.
Когда мы все, также, как прежде расселись, я заметил, что дочка хозяйки, я так сразу решил по заметной схожести их, задернула плотные шторы, оставив небольшую щель в середине. В комнате образовался полумрак и какая-то странная прохлада, хотя и было хорошо натоплено. На дворе стоял холодный и снежный декабрь. Самое начало его. Этот полумрак и прохлада, от чуть приоткрытой форточки, создали, какую-то, комфортную атмосферу по еле уловимой причине, когда кажется, что здесь хорошо дышится, уютно, не надо никуда спешить, да и не нужно ни о чем думать. Каждый обзавелся своим маленьким и тесным мирком, и окутался им, дальше метра никого не видно, да и нет необходимости вглядываться. Все молчали, опустилась мягкая тишина и в покой погрузились тело и мысли.
И в этой тишине раздался теплый, негромкий голос –
- Мы будем рады, если вы поселитесь у нас… Оплата как везде… В условиях
ничего особенного нет… Как у всех… Соглашайтесь!
Последнее слово было сказано чуть громче, но не в командном тоне и не просительно, но с какой-то твердой убежденностью, что не откажут, и с беспредельной уверенностью, что так будет лучше… для каждого из нас, … здесь сидящих…
Я повернул голову на голос и увидел лицо хозяйки. Оно было частью этого полумрака. Не далеко, не у противоположной стены комнаты, а здесь на границе моего мирка. Как будто, оно близко висело в воздухе. И только сейчас я увидел ее глаза. Как-то раньше, я и не видел их, и даже не мог бы сказать какого они цвета, глубоко посаженные или выпуклые, большие или нет. А сейчас на меня смотрели два черных, глубоких, источника слабых серых отсветов.. Этот серый цвет не был цветом ее глаз, и не был влекущим или давящим источником, а светился каким-то успокоением и какой-то тихой надеждой… А сама она неподвижно сидела в кресле.
- Конечно, мы к вам переедем. Можно сегодня? – сказал я, и услышал, как эхо, слова моего товарища в этой командировке – «… Можно сегодня?»
Дальше, мы коротко обсудили цену и условия проживания, разрешения приходить и уходить в любое время, но тихо и без лишнего шума и запреты на приглашения гостей и девушек, и вышли из квартиры. Вечерело, и нам хотелось до ужина, уже, устроиться на новом месте.
Рахим, с которым мы вместе приехали на эти курсы, при заводе, посланные, каждый со своей работы, и решили снимать вместе комнату, когда вышли из квартиры, пробурчал, то ли себе, то ли мне –
- Ну, вроде мы сами решили… Нас никто не заставлял, так ведь?
«Сомнение – великий двигатель прогресса,… но, может быть, и потерь» - подумал я.
Вопрос остался висеть в воздухе, да и Рахим, видно было, не ждал ответа.
Меня же устраивало, что нет такого, как в прежней квартире перенаселения и отменные чистота и порядок, здесь, привлекали. Чувства, что меня заставили не было. Я как-то был уверен, что сам принял решение.
Вечером, уже в вечерних сумерках, мы приехали и опять собрались в гостиной, чтобы получить ключи и дать переписать данные наших паспортов – обычная процедура для квартирантов, в те времена. Екатерина Александровна, так звали хозяйку, а по простому Катя, так она просила себя называть, крикнула –
- Лёля выйди, перепиши паспорта!
Из спальни вышла ее дочь, мимоходом включив свет в гостиной, села во второе кресло и, низко наклоняясь над журнальным столиком, стала переписывать наши данные в большой блокнот.
Когда она включила свет, люстра ярко осветила комнату, всеми шестью лампочками и я смог, в возникшей паузе из-за переписывания, более внимательно посмотреть на наших хозяек.
Днем, когда мы первый раз пришли, я не мог их разглядеть и только помнил общие и смутные образы. Когда, как это всегда бывает, в суматохе и незнакомой обстановке, лица не видишь. Теперь, когда мы были, так скажем, в нашем камерном ландшафте этой комнаты, многие мелкие детали стали заметны и доступны для узнавания, особенно, черты лица.
Пока, я мог видеть только профиль Лёли, чистый, но чуть испорченный неглубокой, капризной складкой, которую морщиной еще нельзя было назвать, идущей от верха крыльев носа рядом со ртом почти до подбородка. Напрягаясь от чтения наших непривычных восточных имен и фамилий она морщила не сильно курносый носик и эти складки приподнимались, а губы сжимались, и складки, уже более четко очерченные, удлинялись. Это придавало лицу какой-то недовольный и капризный характер. Когда она поворачивалась к нам, для уточнения подробностей из паспорта, я мог видеть все ее лицо, и заметил, что брови почти прямые и мало изогнуто стремящиеся вверх, коротковаты для ее рисунка глаз. Это придавало мине несколько злой характер, а складки, идущие от крыльев носа вниз, мотивировали эту злость какой-то капризой и делали ее необоснованной. Это отталкивало, и неприятие этой немой претензии, вместе с привычкой щурить небольшие карие глаза, вызывало чувство сопротивления и стремление возражать, чтобы она не собиралась сказать или уже говорила. Кожа, типично блеклая для города и слабо припудренная, где даже нанесенный легкий румянец не помогал, и чуть желтоватые зубы подсказывали, что эта дамочка курит. Да и суховатый голос, и временами легкое покашливание намекали на то же.
Я ошибся, перед этим, определяя ее тридцатилетний возраст, она была значительно моложе, и пожалуй ей было, где-то, лет двадцать пять, значит, она была нашей с Рахимом ровесницей. Старила ее манера одеваться, и может быть, эта маска, претензии ко всем встречным и еще не встреченным, заранее. На ней была длинная светло серая, из искусственного, плотного шелка блузка, опущенная поверх, свободной немного расклешенной темно-серой, видимо, шерстяной юбки. Глухой стоячий воротник блузки и манжеты рукавов были, по краю, оторочены мелкими кружевами, черные, мелкие пуговицы застегивали всю длину блузки, от шеи до короткого запа'ха, в конце.
Руки ухоженные, но не ленные и сухие, споро двигались, видимо, привычные к какой-то мелкой работе. Коротко стриженные ногти длинных пальцев, с маленькими коготками над подушками, не мешали работать. Привлекали эти руки ослепительной, хотя и холодной белизной. Помогая расправлять паспорт, чтобы открыть страницу с отметкой о прописке, я намеренно прикоснулся к этим ледышкам и убедился в их буквальной, фарфоровой холодности. Но они были больше красивы чем нет, может быть, не только ясным аристократическими контурами и общим, пожалуй, благородным рисунком, но и этой экономной и точной живостью движений.
«Не она ли, так много вяжет? Да и фортепиано в доме не видно» - подумал я.
Но мое, якобы, нечаянное прикосновение к руке Лёли не ускользнуло от внимания Катерины, так я ее уже называл про себя. Я почувствовал внимательный взгляд ее, скорее, всем животным чувством жертвы хищника, всем телом и существом, чем увидел глазами и понял умом. Я поднял голову, и прямо глядя в глаза и лицо в лицо, стал разглядывать ее, я рассчитывал на то, что в такие минуты, минуты беззастенчивого осматривания, любой человек опустит глаза. Но она не опускала и тоже смотрела на меня, в упор.
В этих черных глазах, с каким-то серым ободком я прочитал спокойную уверенность, в чем-то. А в чем? Я еще не понимал. Сейчас меня занимала мысль – какой цвет у этих глаз? Это огромные, сильно расширенные зрачки, а серый ободок это остатки радужной оболочки, или это такой сложный цвет глаз? Она сидела у противоположной стены комнаты и я не мог разглядеть четкая ли граница серого и черного, считая, что это укажет на расширенный зрачок или плавная с переходом, тогда это укажет на цвет радужной.
Маленький рот с не пухлыми и не тонкими губами был расслаблен и держал чуть насмешливую полуулыбку, где-то среднюю между той, что с удовлетворением и той, что с издевкой. Тонкие, аккуратно выщипанные брови сошлись на переносице, и лоб покрыли вертикальные морщины, уже чуть рыхлые и пухлые щеки прорезали несколько морщин, подбородок сжался и выдвинулся вперед. Все лицо выражало интерес и сложное размышление и вопрос – что дальше?
Но сейчас, чтобы разорвать этот контакт и отвлечь, я громко спросил –
- А Лёля, это домашнее. сокращенное имя или это полное?
Катерина шевельнулась, отклонилась назад, переставила ноги в перекрестии, собрала руки вместе на коленях, все, видимо, это для того, чтобы помочь себе сменить эту маску на лице и отогнать мысли.
Она приняла, поучительную позу, поднялась правая рука с распрямленным пальцем, на лице появилось выражение наставника, и она сказала –
- Лёля, по белоруски - ласковая, и это полное имя!
«Да, есть ли на ласку надежда, что-то не похоже» - подумал я, а сам пошутил, как бы , стараясь польстить, хотя и совсем не искренно –
- Мужу повезет!
- Посмотрим, посмотрим… -
Она это сказала, как будто, продолжая наш безмолвный контакт, и как бы приглашая вместе посмотреть. «Как это?» - подумал я, - «Мы, же, через три месяца уедем».
Что она имела ввиду я стал догадываться, примерно через неделю – две, когда до праздника Нового года оставалось несколько дней.
А пока, мы утраивались, разложили свои вещи в тумбочки в свои половины шкафа, который меня удивил. Он отличался от обычных стандартных шифоньеров, всюду продаваемых тогда, полной симметричностью своего внутреннего устройства. У каждой половины, за дверцей, в верхней части нв штанге висели по несколько плечиков, ниже, на хорошем удалении, были две высокие полочки и у самого пола низкая – для обуви. Мы могли разместить свои вещи не смешивая и не обсуждая кто и что куда повесит и будет класть. Стало понятно, что хозяйка хорошо подготовилась, и с достаточным уважением, относилась к своим жильцам. Это так разительно отличалось от прошлой нашей комнаты, где на всех шесть жильцов имелся только один встроенный шкаф, и я порадовался своему решению переехать сюда!
В ближайшую субботу, мы с Рахимом прошли по всему дому и отремонтировали все, что не работало или плохо работало. Катерина снабдила нас, довольно большим набором инструментов, оставшихся от мужа и нам только один раз пришлось сбегать в соседний хозмаг, за прокладками.
Я вырос в частном отцовском доме, с участком, со всеми постройками, где постоянно надо было что-то строить, ремонтировать или перестраивать, поэтому имел нужные навыки и выучку работать руками и головой для устройства быта. Рахим же вырос в городской квартире и мало что умел, но признавал это, и со старанием мне ассистировал. Со стороны, видимо, было видно, как у нас все ладится и как споро идет работа, потому, что я несколько раз видел теплый взгляд Катерины, то на мне , то на Рахиме.
Лёля не совсем понимала, что происходит и только тихонько фыркала, когда переходила из комнаты в комнату, и когда мы просили ее уйти в другую. Но мне казалось, что это напускное, потому, что иногда она замирала и долго и озадачено что-то пробовала, убеждаясь, что стало лучше. Например, раз пять она открывала и закрывала кран в ванной, ожидая тот сильный гул и вибрацию, которые были прежде, до замены, нами, резиновой, с бронзовым венчиком прокладки, и теперь исчезли, а потом быстро убежала в свои спальню, заметив мой взгляд.
Много времени и старания ушло на регулировку дверец шкафов и шкафчиков, но зато это позволило заглянуть нам в хозяйскую комнату, где плохо двигались ящики комода и почти все дверцы шкафов плохо закрывались, а часть, просто, провисли. Вот, там я и понял источник дохода наших хозяек, там стояли небольшой ручной ткацкий станок «Верховина», на котором можно было изготовить трикотажную ткань и электрическую швейную машинку. Перехватив мой взгляд, Катерина сказала –
- Мы шьём теплую, детскую одежду, Вы же знаете какой, сейчас, дефицит… а когда муж погиб, Лёличке было, всего, пятнадцать …
Потом добавила –
- И плетем кружева, их особенно хорошо берут.
- Ну на «Верховине» много не наткешь, так ведь?
- Это для цветных вставок, немного надо добавлять к покупным тканям. И тогда получается очень красиво и хорошо берут.
Она открыла большой встроенный шкаф и показала несколько детских костюмчиков, действительно броских и привлекательно смотревшихся из-за комбинирования, при раскрое, разными яркими вставками. Я повернулся, и на комоде увидел два комплекта коклюшек для плетения кружев, в один из которых была заправлена начатая салфетка. Из-за спины я услышал –
- Сначала, это было мое увлечение, с детства, а потом стали заказывать.
- Все в доме, это Ваша работа?
- Да и Лёличкина, она тоже любит плести. Все говорит –«Мама, давай поплетем
«интриги»!»
Я добавил –
- Белые интриги! - И мы, оба, громко рассмеялись.
Конечно, я стал более уважительно относиться к Катерине. Муж погиб во время аварии на заводе, и надо было жить и поднять дочь, и она это делала честно, трудом, и неплохим образом.
Однажды в последнюю субботу года, когда Рахим убежал покупать шапку, было неожиданно холодно, и кепка, хотя и из драпа не спасала, а Лёля уехала за тканью, и мы с Катериной остались одни, она мне сказала –
- Знаете, у меня есть просьба к Вам. Пожалуйста, поедем, со мной, в наш загородный дом. Он не далеко, в пригороде, есть прямой автобус. Там надо проверить, все ли в порядке, и смазать петли ворот и дверей. Да и вообще, гляньте мужским глазом.
Я не смог отказать, ее просительный тон и заметное волнение, говорило мне о действительно важном, для нее, деле. Я согласился, только спросил, нужно ли захватить инструменты, на что она ответила –
- Там все есть, даже машинное масло.
Действительно, мы ехали недолго и приехали в первый же, на трассе, поселок, возле города, состоявшего из сотни частных домов выстроившихся вдоль трассы и чуть рассыпанных вглубь короткого простора, перед густым лесом.
Катерина повеселела, видно было, что ей здесь хорошо, и она с удовольствием приезжает сюда.
- Это мое родное гнездо – сказала она, и добавила –
- Правда, Коленька, царство ему небесное, все отстроил заново.
Она выпрямилась, подняла голову и зашагала, гордо и уверенно, время от времени оглядывая улицу, дома соседей, и дальний лес, видимый, иногда, в промежутках домов, и тот простор, который был за домами и перед лесом и санную дорогу идущую от поселка к лесу, по этому простору. Со встречными она здоровалась громко, низким кивком головы, после, всегда спрашивая –
- Ну как ты?
И дождавшись ответа, выслушав, шла дальше. Встречных было немного и мы без особой задержки подошли к довольно большому дому.
Это был полутораэтажный дом, где то, десять на десять или двенадцать на двенадцать метров, высокий, штукатуренный и беленный без окраса, с высоким полуподвальным этажом, из которого выглядывали по трети каждого окна. Окна основного этажа были со ставнями, деревянными и окрашенными бледно голубой масляной краской, сейчас закрытыми. Крыша была крыта железом и везде были устроены аккуратные сливы дождевой воды. Сейчас под снегом, не видно было какого цвета крыша, но возле слива, где образовались крупные сосульки, проглядывала, через лед, красная охра.
Когда мы с визгом железа и глухим грохотом полотен, открывали ворота, из соседнего дома выбежал, видимо как мог, шумно и тяжело дышащий дед. Он чуть припадал на правую ногу, прижимая к телу широкий, для его комплекции теплый, но расстегнутый бушлат На голове была армейская ушанка с непривязанными ушками шапки и они смешно поднимались и опускались, а иногда вдруг замирали в стоячем положении и слабо колыхались, образуя уши как у зайца. «Наверно смешно для детей» - подумал я. На ходу взмахивая рукой, то ли приветствуя, то ли отгоняя, он подбежал и почти пропел, в растяжку, тонким голосом -
- Катерина, Катерина, это ты? С кем это ты?
- Василь, на тревожься, это я, Катя – громко прокричала Катерина, делая несколько шагов к нему навстречу, потом засмеялась –
- Ой, Василь, что это у тебя , на голове?
А мне негромко сказала –
- Глуховат он, посматривает за домом, да и раз в неделю протапливает. Берет не дорог всего десять рублей, за месяц, зато я спокойнее.
Они обнялись, здороваясь, видимо дружили с детства. Он казался намного старше ее, но она сказала, что только на пять лет, и добавила –
- В войну много пережил, да и после ранения, сильно сдал.
Василь потрогал шапку и отмахнувшись от чего-то сказал –
- А, это мы с внучкой играли в зайчика и волка. Она была волком, представляешь? – и весело, заливисто захохотал.
Мы вошли в дом, двери, действительно нещадно скрипели, но добротные половицы не шелохнулись и по дому можно было ходить беззвучно. Следом зашел Василь. Присели в большой комнате, потом она достала из сумки две поллитровки водки, деньги и какой-то сверток. Одну бутылку, деньги и сверток она протянула Василю, со словами – «Костюмчик, для внучки». Другую бутылку ловко открыла и разлила в три рюмочки, потом ойкнула, и убежала на кухню, вернулась с открытой банкой соленных огурцов и блюдечком. Потом прямо руками достала три огурчика и положила на тарелочку. Подняли рюмочки, Катерина сказала =
- Помянем Коленьку… За упокой души Коленьки.
И залпом опрокинула рюмку, выдохнула и откусила огурец. Василь крякнул после рюмки и лишь понюхал огурец, я пригубил, и тоже откусив огурец, пролепетал –
- Я не пью, Вы же знаете.
Когда я посмотрел на Катерину, я увидел, что она удовлетворительно кивнула. «Не обиделась, слава Богу», подумал я. Конечно, они еще выпили по две или три «рюмахи», за детей, здоровье и пожелания долгих лет…
- Василь, оставь нас, кали ласка –
Сказала она.
Он сгреб подарки и подойдя к двери, вдруг, повернулся к нам и грозно, хотя и фальцетом закричал -
- Катька, дом не продавай! Это же Сашкина и Аньки память, да и Колькина,
сколько он труда положил! Катька помни!
И быстро вышел, громко хлопнув дверью.
Она засмеялась, и сквозь смех, захлебываясь сказала –
- Дурачок! Каждый раз об этом говорит. Не знает, что этот дом я для зятя с
Лёличкой берегу! А? Хороший дом, правда? А? Вам нравится?
Было видно, что она чуть захмелела, не сильно покраснев, она оставалась довольно трезвой, точной в движениях и четкой речью, хотя, может быть, не мыслями. Заёрзала на стуле, помолчала, потом, схватила со стола связку ключей, видимо, чтобы занять руки и резко подняв голову и сказала –
- Присмотритесь к Лёле…
Замолчала, беспомощно оглядела комнату, ища какой-то поддержки, потом опустила голову, помолчала, вперившись в точку на столе, встрепенулась, встала и тихо сказала -
- Пошли домой, пора – и отмахнулась от чего-то.
Я понял, какая-то большая речь, которую она намерена была говорить, не получалась, и она решила не делать этого. Опять села.
Я спросил –
- А смазать ворота и двери? Где масло?
- Ай! Пусть скрипят! Василю будет лучше слышно, если кто зайдет.
Та, смутная мысль, которая возникала в голове и, которую я не хотел признавать, теперь заняла основной поток моих размышлений. Я все понял. Катерина привезла меня сюда, не для того чтобы делать что-то, а поговорить наедине, без помех и предложить мне Лёлю в жены. Почему же так скоро, ведь, мы еще и месяца не знакомы и почему так унижено, видимо, из-за него она и не смогла все выговорить. Я не думаю, что Катерина считает Лёлю дурнушкой или глупой, да и нет для этого оснований, а считать меня «заморским принцем», вряд ли можно. Что же там, в прошлом случилось, что мать не верит, что дочка сама найдет своего суженого? А торопится она понимая, что впереди только два месяца, и курсы закончатся и мы с Рахимом уедем. Может быть, она хочет заранее заронить мне в голову, мысль о возможности пожениться с Лёлей?… Но нет, же никакого повода, Лёля мне не нравится, да я, и я был уверен в этом, не нравлюсь ей. Мы, почти, не разговаривали с ней, не было никаких чувств и интереса друг к другу. Я ясно видел, что Лёля вся в броне, в глухой защите от всех мужчин. Но что-то, когда-то случилось, судя по всему недавно, сильное разочарование во всем, приведшее к частой подавленности, у Лёли не прошли, и паника, в голове Катерины, не давала ей покоя. Разбитые сердца и матери и дочки еще сильно болели, и в душе у Катерины есть смятение и страх перед будущим дочери.
Я тихо и медленно сказал –
- Катя, ведь этот вопрос решаем не мы с Вами,… и не только мы с Вами,… есть
еще Лёля. Потом добавил –
- Мне кажется, Лёле, сейчас, никто не нужен. Дайте ей время, чтобы она отошла
от прошлого, там, пусть не скоро, но может появиться, кто-нибудь, кто ей по
сердцу. Я не знаю что случилось, но вижу «рана» глубокая. А Вы молодцом, что
так заботитесь о дочери, но не торопитесь, она у Вас с головой, выкарабкается…
Она подняла голову, долгим, как мне казалось, благодарным взглядом глядя на меня, медленно встала и сказала –
- Да, да, Вы правы. Спасибо! Но я хочу, чтобы она быстрее отошла, отбросила
все, что ли,… больно, знаете, на нее смотреть…
Ох, убедил, ли я ее? Но чтобы отвлечь, и еще мягче выйти из разговора сказал –
- Пусть ворота скрипят, а вот петли дверей давайте смажем!
Мы, оба, уже, как мне казалось, с легким сердцем, быстро смазали петли всех дверей, не торопясь и надежно закрыли дом и вернулись в город.
Когда я зашел в нашу комнату, Рахим показал мне новую, темно-коричневую, шапку из кроличьего крашенного меха, и бормоча, что великовата она и что меньших не было, все время примерял ее, без зеркала, двигая ее на голове, во все стороны, дергал головой, проверяя слетит она или нет. Я успокоил его тем, что сказал, что мех, всегда шагренится и шапка сядет по размеру, через пару месяцев.
Наши монотонные учебные будни, на курсах, скрасились предстоящим праздником, и в группе, оживлено, шли разговоры о том, кто и как собирается его встречать. Бо'льшая часть из нас были приезжими, и тогда не принято было встречать Новый год в ресторанах, да и Новый год считался очень семейным праздником. Было, какое-то, у большинства, чувство неприкаянности. Почти все снимали комнаты и понимали, что будут неуместны за столом семей хозяев, а некоторые, у которых, сложились не очень дружеские отношения с членами семей и вообще считали, что лучше уйти из дома на новогоднюю ночь. Каждый искал и придумывал варианты, а просто спать в новогоднюю ночь, запершись в своей комнате, не хотелось.
Поэтому, когда Настя подошла к нам с Рахимом, на переменке, и предложила встретить тесной группой Новый год в доме ее родителей, я обрадовался.
Она, стесняясь, что мальчикам делает такое предложение, тараторила, чтобы быстрее высказаться -
- Давайте соберемся у нас! Мама с папой, как всегда, уедут к бабушке с
дедушкой, а я могу остаться. У нас отдельный дом в старой части города, это
не далеко от центра и вокруг маленькие дома, можно шуметь и веселиться!
Она была намного моложе нас. Только, что закончила местный политех и видимо хорошо училась, поэтому получила распределение в Вычислительный центр Госплана, что считалось очень престижным, вышла на работу этой осенью, а те отправили ее на курсы при заводе, известном всей стране, и выпускавшем самую новую технику. Лет ей было двадцать - двадцать два, точно не знаю.
Настя сильно жестикулировала, волнуясь, поминутно, отбрасывая прядь ниспадающих, с правого виска, красивых каштановых волос, не темно-коричневых, а какого-то редкого цвета чуть серо-орехового, блестящих, тонких и густых. Она была из тех красавиц, которые таковыми себя не считают и не вела себя многозначительно замкнуто или требовательно, непрерывно отслеживая выражение своего лица, часто позируя и наблюдая за реакцией окружающих, как те это делают, а всегда была ровной и спокойной в разговорах, никому не поучала и редко кого перебивала и иногда, когда она смотрела и слушала или поясняла, она мягко улыбалась, всегда доброжелательно и с участием. Такому лицу, обычно, можно рассказывать все без утайки, не боясь за последствия или возможные сожаления о возникшей искренности.
Она говорила, глядя на Рахима и как бы ему, у меня чуть кольнуло сердце от ревности, но в какую-то секунду я поймал очень короткий боковой взгляд на меня, и там был интерес к тому как я слушаю и смотрю на нее. Я успокоился и продолжал любоваться ею.
Не было понятно, чем притягивало это лицо, каждую деталь отдельно нельзя было определять как совершенство, хотя глаза, были редкого, спокойного зеленного цвета, а брови, как пологие и долгие дуги предваряли широкий лоб. Губы, маленького рта, были несколько бесформенные, хотя, свежие и розовые и обходились без помады, тонкий, прямой, носик, же, был чуть-чуть длинноват, но скулы опускались вниз чуть дольше, чем могло бы это быть, и синхронно длине носа, и вместе с аккуратным подбородком и чуть припухлыми, нежными щеками, образовывали почти детский овал, он видимо и создавал это очарование. Высокая шея и длинные, красивые ноги завершали общий притягательный, для большинства мужчин, образ этой девушки, заставляя мечтательно грезить, даже о невозможном.
Конечно мы поддержали ее идею, и я спросил кого из нашей группы она хотела бы пригласить и есть кто-то из друзей, которые не из группы, и которых она позовет.
Я, также, сказал –
- Ты пойми, Настя мы с Рахимом займемся закупками к столу и спиртным, да и
сбором денег, тебе же это будет не очень удобно, надо знать на сколько
человек все покупать и у кого брать деньги.
- Вот хорошо! Спасибо! Завтра я дам список. Я позову еще Олю, школьную
подругу, А вы кого позовете? – и посмотрела на Рахима.
Это меня обрадовало, со мной все ясно, это мы с Настей друг друга, уже, пригласили.
Рахим сказал, что он подумает, а я для проформы и сберегая ее женскую репутацию, сказал –
- А я никого не позову, можно?
Она, чуть обрадовано, заулыбалась и посмотрев на меня с заговорщическим видом, мило и как-то по детски, а затем, кивнула. А потом, чтобы скрыть свою реакцию, или как-то закончить разговор, она сказала –
- Мы с девчонками обсудим, что готовить на горячее, и я попозже дам перечень
продуктов, для покупки, хорошо?
Мы, дружно, закивали и оба глубоко вздохнули, Новый год, для нас решался самым лучшим образом. Настя, дважды кивнула и пошла к подруге, стоявшей у другого окна коридора, видимо, начала «сколачивать банду».
Наши квартирные хозяйки также готовились в Новому году и закупали какие-то продукты, я заметил, что количество этих закупок, явно, было рассчитано на четверых или на большее количество участников. Я порывался сказать, что мы не будем встречать с ними Новый год, но Рахим меня удерживал. Наша восточная деликатность не позволяла, так открыто и сразу расстраивать людей. Он всё говорил –
- Попозже, попозже, что-то может изменится, да и вообще, это может быть и не для нас.
Действительно, Катерина ничего не говорила и не приглашала нас.
И вот настал этот день – тридцать первое декабря. Накануне, еще тридцатого мы всё завезли к Насте домой и тридцать первого могли позволить себе поспать, предстояла бессонная новогодняя ночь. Но где-то, в четыре вечера, то Катерина, то Лёля стали давать нам разные поручения по накрытию праздничного стола. Прежде всего, мы собрали и установили, в гостиной, большой обеденный стол, который хранился разобранным, в кладовке, потом чистили свеклу, Катерина шутила –
- Это самая мужская работа, руки трудно отмыть!
Последовала куча разных банок, которые надо было открывать, потом поручили чистить картошку и морковку и протирать посуду, и приборы, для сервировки. Видимо, Катерина, молчаливо предполагала, что мы празднуем встречу нового года вместе.
Хотя, Настя просила нас рано не приходить, потому, что родители, как обычно, уедут часов в восемь вечера, да и она с подружками стесняются при нас демонстрировать свои кулинарные способности, и сами хотят все приготовить.
Она говорила –
- А накрывать будем вместе, хорошо? Приходите часов в девять, десять, хорошо?
И добавила –
- Гулять, же, будем до утра, а утром пойдем гулять по городу, здесь, у нас,
центр близко!
Я, все же, решил позвонить ей. Телефон стоял в гостиной и я стал громко обсуждать с Настей подготовку к вечеру, и спрашивал: все ли мы купили и что надо прикупить, по дороге, и не надо ли пораньше прийти, чтобы помочь? Настя стояла на своем, но я и не ожидал другого.
Странно, но Катерина, которая все время сновала между кладовкой и кухней и несколько раз проходила мимо меня, верно, все слышала, как говорится, и бровью не вела.
Рахим не выдержал и сказал Катерине, что мы обещали сокурсникам встречать Новый год вместе. Она, довольно, спокойно и уверено сказала –
- Ну ничего съездите и вернетесь… - помолчала и улыбаясь, пошутила –
- Такие парни, всегда нарасхват!
Мы смирились, часов в восемь, вчетвером сели за стол и начали есть закуски и говорить, обычные предновогодние тосты и пить, и за уходящий год, и за планы и мечты на новый, ну в общем, все, как обычно.
Очень быстро и незаметно пролетели полчаса и мы деликатно засобирались, потом извинившись уехали к Насте.
Вдогонку Катерина сказала –
- Фаршированного белого амура будем есть вместе!
Как можно быстрее, на такси, мы приехали к Насте, в начале десятого, все были, уже там и уже начали накрывать. Это был небольшой особняк, недалеко от центра, но послевоенной постройки. Невысокий нижний полуэтаж, хотя и с маленькими окнами, был нежилой, и видимо использовался для хозяйственных нужд. На жилом этаже были прихожая, гостиная, небольшая кухня и две маленькие спаленки. Что было приятно, вода и канализация были проведены в дом, и просторная ванная комната и маленький туалет были в пристройке, прилипшей к задней стенке дома. Я так понял, по отделке и оснащению, санузел был пристроен значительно позже постройки дома, может быть и недавно. .
Стол накрывали в гостиной. Мебель была частью старинная, частью современная, но все функционально, и без излишеств. Всюду были постелены половички, в гостиной, лежавший до сбора гостей большой, ковер был скатан в трубу и торчком стоял прислонённый к стенке в углу, за креслом. Это была обычная манера многих жителей частных домов тех лет, да и у нас так делали. Знаете, и пролить, что-то могут, да и танцевать неудобно..
Когда я вошел, я по привычке и старой выучке снял обувь, оставив зимние ботинки в прихожей, девчата были все в туфлях, переоделись, видимо захватив с собой, часть парней были также в туфлях, которые они, скорее всего, надели дома, и несмотря на мороз приехали в них, а часть щеголяли в домашних тапочках, которые дала им Настя. Рахим приехал в осенних полуботинках, с не толстой подошвой, которые, вполне, могли сойти за туфли, он в них и прошел, на улице все закрыто снегом, так что надо было только вытереть об половик Я не попросил тапочек, догадываясь, что мне их не хватило, приехал последним и молча вошел в комнаты в носках, на оханье Насти я сказал, что они у меня полушерстяные. Настя махнула рукой и убежала на кухню.
Когда я ступил, на покрытый линолеумом, пол прихожей, я почувствовал, что он удивительно теплый, в гостиной, в которую я вошел было жарко и очень душно, хотя большая форточка была открыта настежь. Нас было двенадцать человек, и большинство были в гостиной, я решил – надышали.
В половине десятого сели за стол, выпили первые тосты за уходящий год, начали закусывать, все было довольно вкусно, девчата постарались.
Я единственный сидел в носках и чувствовал, что пол странно и ненормально горячий. Я много лет жил в частном доме и понимал, что это не нормально. Все, в том числе и Настя были в обуви и не чувствовали этого. Я спросил у Насти –
- Это нормально, что пол такой горячий?
Сев на корточки, я стал, на глазах Насти, трогать пол. Она присела и стала щупать его и подняла голову, и я увидел в ее глазах страх, недоумение и вопрос – «Почему?» Потом она вскочила и закричала –
- Подвал, там печка!
Настя побежала в прихожую и надела сапоги, накинула куртку и сказала –
- Вход со двора, пошли вместе!
Я взял свои ботинки и ужаснулся, они скорёжились, подошва выгнулась дугой, носком вверх, кожаный верх сильно уменьшился и смялся внутрь, шнурки безвольно висели, отойдя от объёма ноги. Я потрогал пол в том месте, где стояли ботинки, и отдернул руку. Пол был очень горячий.
Я спросил –
- Настя, что в этом месте в подвале?
- Кучка угля, кажется …
Я уже кричал –
- Настя, в подвале пожар! Дай мне какую-нибудь обувь, эти, уже, нельзя
надеть! –
Показал ей и бросил ботинки на пол.
Она порылась в шкафчике и кинула ко мне, какие-то мужские полуботинки, со стоптанным задником.
- Папины, старые, подойдут?
И увидев, что я смог их нацепит, выбежала во двор, по дороге, щелкнув выключателями, как я понял, света, во дворе и подвале. Я следом, на ходу спрашивая, где вход в подвал. А она, молча, побежала вправо от крыльца. Там, в свете, горящей над крыльцом лампочки, я увидел небольшой приямок, прямо у фундамента, с несколькими ступеньками., чистыми от снега. Над приямком была устроена покатая, к задней части, крыша. Я догнал ее, схватил и оттолкнув от ступенек и вбежал в приямок. Подошел к двери и потрогал, она была очень горячая, но не раскаленная. Тут я услышал топот, это Рахим подбежал ко мне.
Я взялся, за терпимо горячую, ручку, повернул, освобождая защелку и потянул к себе… Сильный поток воздуха ударил по двери и она широко распахнулась. Я успел отскочит и оттолкнул Рахима. Зазвенели разбивающиеся стекла подвальных окон. Глаза защипало, и пока мы отворачивались, поднимая руки, защищали лицо, и переводили дыхание, через разбитые окна и дверь образовалась сильная тяга и поток хлынул обратно. Появился гул, как в печке, с сильной тягой. Когда Рахим, оставаясь пред дверью и сильно согнувшись, заглянул в подвал и стал оглядывать его, поворачивая голову право и влево, шапка слетела с его головы и покатилась в темноту, он дернулся туда, с криком – «Она же новая!» - я схватил его и не пустил, объяснять некогда, я знал, что там много угарного газа, С улицы втягивался, уже, холодный воздух и я смог заглянуть в подвал. Там я увидел, в правом углу небольшую кучку угля, которая горела тлеющим огнем, уже покрытом белесой коркой пепла. Само горение, шло там внутри кучи. «Эх, антрацит» - подумал я. Почти все владельцы частных домов стараются запастись, на зиму, этим сортом угля. Высокая теплоотдача, горит без дыма и пламени, поэтому привлекателен, но поэтому мы довольно долго и не чувствовали его горения. Температура этого угля горения очень большая. Я глянул на потолок подвала и увидел, что он бетонный. «И слава Богу» - подумал – «Дом, может быть, и не загорится». Глянул на пол, он тоже был бетонный и и шел, снижаясь, покато от дальней стенки, сюда, к двери и к кучке угля, белесый след воды, высохшей от подтека из крана, торчащего из стенки подвала, справа от печки, указывал на этот скат. Слева, у стенке стоял угольный котел, который грел и гнал воду в систему отопления дома. Я резко закрыл дверь, и отпустил ручку, щелкнула щеколда, гул затих, дверь удерживали тянущий поток и щеколда.
Я старался собраться. В ушах стоял голос и повторялись слова нашего препа, полковника с военной кафедры политеха, где я учился – «В бою победит тот, кто ясно мыслит... ясно мыслит ясно мыслит…»
Ясно мыслить, … собраться – сказал я вслух
Настя плакала, все время, стеная –
- Ой наш дом, наш дом! - и начала, чуть ли, не выть.
Я тряс ее за плечи и стал кричать –
- Тише, успокойся, тише, есть в доме фонарик? Где щиток электропитания?
Пришлось резко, но не сильно, ударить ее по щеке. На меня кинулся Рахим, хватая меня за руки и вскрикивая –
- Да ты, что? Ты что?
Я отшвырнул его и снова замахнулся на Настю. Тут подбежали ребята, которые были за столом, и уже высыпали наружу, к Насте кинулись девчонки.
Настя отпрянула и затихла, покосилась на мою руку и прошептала –
- Дура я, прости, надо что-то делать, а не реветь. Прости меня! Что там? - Она мотнула головой на подвал.
- Горит уголь. – сказал я спокойно, и как можно, деловито спросил -
- Где щиток? Есть фонарик? –
Она побежала к крыльцу, я за ней. По дороге крикнул –
- Выгоните всех из дома, могут задохнуться!
Так, крикнул никому , просто в группу наших ребят, во дворе, я был уверен, что все уже вышли.
Заскочив в прихожую, указала рукой на угол слева от двери и побежала на кухню, по дороге крикнула –
- Фонарик должен быть в чулане!
Я крикнул вслед -
- Закрой магистраль газа, слышишь Настя!
- Ага! – услышал, я в ответ.
Я подошел к электрощиту, висевшему на стене, открыл его и увидел очень правильное устройство и монтаж. Аккуратный и профессиональный монтаж. Стояли два черных полуавтомата пробок, с красными маленькими кнопками выключения и большими белыми – включения. Что мне понравилось, выше их был поставлен большой с хорошо видимым разрывом ручной рубильник.
Пришла Настя, она держала в каждой руке по фонарику, один большой, с аккумулятором и большим рефлектором, квадратный, с ручкой, профессиональный фонарь и маленький, алюминиевый цилиндр – батарейный китайский фонарик.
- Включай, пробуй оба - сказал я.
Оба включились. Я повернулся к щитку и сказал –
- Свети!
Она направила оба фонаря на щиток, и я понял, она теперь будет делать все, что нужно, и мы справимся. Я нажал по очереди обе красные кнопки, затем, уже, при свете фонарей. опустил вниз ручку рубильника.
Дом погрузился в темноту. Я машинально закрыл щиток. Мы вышли.
По дороге я ее спросил –
- Где и кем работает твой папа?
- Преподает в институте.
- Что читает?
- Энергетику и электроснабжение промпредприятий – ответила она.
- Это видно, он нас поймет – сказал я с облегчением, и спросил –
- У вас участок, как вы поливаете его? Где кран?
Она побежала за дом, в сторону огородика, не выключая большой фонарик, умница, она выключила маленький, поняла, что он запасной, если, вдруг, большой погаснет. Она направила свет на большой металлический крашенный ящик, прикрепленный к стене фундамента пристройки, накрытый, старым ватным одеялом.
Я сдернул одеяло, открыл железную крышку ящика и увидел, что он разделен перегородкой. Из одной, меньшей половины, заполненной опилками торчал большой кран со сгоном, для насадки шлангов. В другой, лежала бухта толстого шланга. Я осторожно стал открывать кран, зашипел воздух и потекла вода, я быстро его закрыл. С трудом вытащил тяжелую бухту, шланг был длинный, я осмотрел его. Один конец был мягкий и свободный, для насадки, на другой был туго насажен раструб лейки с большими дырочками. «Повезло» - подумал я.
Если бы не эта лейка, шланг бы начал, там в подвале, плясать от напора воды и брызгать во все стороны. А это опасно, на горящий уголь, особенно антрацит, нельзя брызгать водой, он не только будет разгораться, но и еще и начнет стрелять искрами и горячими угольками и может заполыхать весь подвал, все, что там есть. Теперь, надо было опустить шланг в нужном месте, так чтобы вода подтекла к куче угля и не брызгала на него. Я помнил покатость пола в подвале и стал искать окно выше по уровню, чем кучка угля. Я насадил свободный конец шланга на сгон и перебрасывая бухту вперед и разматывая ее, я обошел дом и вышел к дальнему, крайнему окну за углом, которое располагалось, почти в верхней точке пола подвала, и ближе к горящей кучке, как я прикинул. Рахим был, все время, рядом и помогал. Я засунул в разбитый шип подвального окна конец шланга с лейкой, и опустил его до самого дна, потом чуть потянул, так чтобы он там висел, а чтобы его не сбросило я прижал его железной крышкой ящика, которую принес Рахим.
Я вернулся у ящику, и медленно открыл кран, Напор был очень хороший, шланг напрягся и зашелестела вода.
Настя и Рахим молча бегали со мной, все время помогая мне и освещая все, что мне нужно, без вопросов, то ли понимая, что я делаю, то ли, стараясь не мешать.
- Что делать дальше? - спросила Настя.
- Ждать, когда вода подтечет к кучке – сказал я.
Мы вернулись во двор. Там у скамейки, в дальнем конце двора, собрались все наши, застольные сокурсники. Во дворе было относительно светло, помогал высокий уличный фонарь, горевший справа от ворот. Дом был тёмен. Настя подробно рассказала ребятам, о том, что мы сделали. И мы стали ждать. Довольно скоро из подвальных окон повалил густой пар.
- Вода дошла до горящей кучки – сказал я.
И добавил –
- Кажется, мы справимся …
Вдруг стукнула калитка, и мы в контр свете, уличного фонаря, увидели какого-то человека, который шел к нам. Он был одет в короткую куртку, наподобие бушлата и чуть припадал на правую ногу. На голове у него была шапка, ушки которой, то поднимались, то опускались, то замирали торчком как уши у зайца…
- Василь! – сказал я, вздрогнув, негромко, но из-за возникшей тишины, было хорошо слышно.
- Что ты, это же папочка! Какой Василь? Петровна я, ты, что забыл?
Я услышал низкий баритон –
- Настя, Настя, как ты? Что случилось?
Настя побежала к нему навстречу и бросилась к нему на грудь.
Когда я услышал этот голос, хорошо поставленный преподавательский баритон не такой как у Василя, я успокоился, но где-то глубоко в груди возникла и нарастала дрожь и тревога. Как-то механически, стремясь остановить эту дрожь, я, некстати, задал вопрос –
- Что у Вас с ногой?
- А-а-а, подвернул, когда торопился сюда. Соседка позвонила к нам, в дом отца и перепугала всех нас. Прокричала, что наш дом горит и бросила трубку. Вон, видите и шапку отца одел, перепутал.
- Кто сказал соседке? Ведь не было никаких, внешних признаков пожара, это, только сейчас пар повалил. – рявкнул я, оглядывая ребят.
Оля, подруга и одноклассница Насти, виновато, рассказала, что это она побежала к соседке, объяснила все и попросила разрешения позвонить родителям Насти, а та не дала телефон, и стала сама звонить, кикимора, как же, такая новость! Все рассмеялись и стали громко, перебивая друг друга, комментировать произошедшее.
Стукнула, опять калитка, и во двор вошли еще два человека, можно было разглядеть еще одного мужчину и женщину.
- Ой, мама и дядя Витя! – крикнула Настя и кинулась к ней
Настя скороговоркой, запинаясь и тараторя рассказывала родителям обо всем
Петр Федорович, слушал и иногда, задавал короткие, вопросы и когда все понял, запричитал –
- Как же так? Бедные дети! Могли же отравиться угарным газом, насмерть,
хорошо, что пол бетонный, сплошной… Моя вина, моя вина…
Все затихли, видимо, только сейчас поняли, какая была смертельная опасность, смерть от угарного газа. Всем же было ясно, что никто бы не сгорел, но эта «тихая смерть», в голову никому не приходила.
Потом, Петр Фёдорович спросил –
- Что со светом, замыкание?
Настя сказала, что это мы и свет и газ выключили, перед тем, как воду лить.
Я спросил –
- Петр Федорович, А как уголь оказался в подвале?.
Хотел добавить – «Ведь, Вы же профессионал!», но не стал.
- Это я, накануне, натаскал из сарая, и всего пятнадцать ведер. Мы
четвертого, с Асей, это мама Насти, должны были ехать в Крым на две недели,
мне в профкоме путевку дали, так я решил, чтобы Насте легче было и сделал
маленький запас, прямо в подвале, она же одна
остается. Помог называется …
Пока мы разговаривали, пар перестал идти из подвальных окон, все стихло, видимо мы сделали дело, потушили.
Он, как бы, признав меня за старшего, и к моему удовольствию, на ты, спросил –
- А почему ты пожарных не вызвал?
- Вызвал бы, если бы не получилось. Но, вы знаете, у нас в пригороде, где я с
родителями живу, был такой случай. У соседей загорелась пристройка, да и не
сильно, только, только дым пошёл, так пожарные приехали и своими
брандспойтами и сильными струями весь дом залили и разрушили, почти до
основания, все стены упали. Осталась куча мусора, а не дом, даже крышу
шиферную разметало. Жалко мне было Ваш дом, вот я и попробовал без них
обойтись.
Он сказал –
- Ну давай, посмотрим.
Взял фонарь у Насти и пошел к приямку. Я шел сзади и опять увидел эту шапку с прыгающими ушками. Сердце ёкнуло и я решил, что надо быстрее ехать домой, не ровен час, еще что-нибудь случится. Он очень правильно открыл дверь - распахнул и отскочив, подождал, потом посветил фонарем внутрь, не заходя, осмотрел все. Оставил дверь открытой, поднялся ко мне из приямка и сказал –
- Туда, до утра лучше не заходить, угарный газ. Все погасло, даже печка. И
хорошо тянет, к утру все выдует, окна, видимо, разбились, так ведь? Это к
лучшему.
Он глянул на меня –
- Спасибо тебе!
Я сказал –
- Воду, лучше пока не выключать, пусть зальет все, как следует, и поднимется ее уровень еще выше, вдруг, что-нибудь там тлеет. И сегодня дома не ночуйте, ладно? Поезжайте, с Настей к Вашим родителям.
Он кивнул и сказал, что еще, не меньше чем полчаса – час надо лить.
Я, тогда, осмелился спросить –
- Петр Федорович, можно мы с Рахимом поедем домой, что-то у меня на сердце не
спокойно? Я же здесь не нужен. Мы завтра приедем, помочь привести все в
порядок.
- Да, да, конечно, вас мой братишка Витёк, отвезет у него машина. Это же недалеко? А мы пока воду будем лить, подождем.
Я подбежал к Насте, все, как мог, объяснил, сказал, что завтра приеду. Потом сказал, что поеду в башмаках, который она мне дала, и завтра привезу их обратно и добавил –
- Мои выбрось, их уже нельзя носить.
Она, кивнула и сказала –
- Спасибо тебе! Не беспокойся, папа со мной! - и чмокнула меня в щёку.
Нас довез Виктор Федорович, довольно быстро, намного быстрее, чем на такси. По дороге Рахим, все время тер уши и щеки, он много бегал без шапки, и кажется, чуть их подморозил.
На лестнице, когда поднимались, я сказал Рахиму –
- Про пожар - ни звука!
Зашли в квартиру без пяти двенадцать. В прихожей, я увидел на узком шкафчике для обуви, в коробке с открытой крышкой, лежали новые, зимние ботинки, поднял голову и на полочке для головных уборов зимнюю шапку, из симпатичного серо-белого кроличьего меха. Этикетка свисала с края полки, это показывало, что она новая. Я не понял, видел эти вещи Рахим или нет, но мне казалось, что они мне привидятся. Я тряхнул головой, зажмурился, и шагнул вслед за Рахимом в гостиную. Катерина и Лёля сидели за столом, телевизор был включен.
На столе, на большом блюде лежал, еще не тронутый, фаршированный белый амур…
Катерина протягивала Рахиму бутылку шампанского и кричала –
- Открывайте, открывайте, уже пора!
Открыли, с бабахом, разлили и с криками - «С новым годом!, С новым годом!», - под куранты, поющие из телевизора, выпили.
Катерина сбегала в прихожую и принесла те ботинки в открытой коробке и ту шапку с полочки, и вручила мне ботинки со словами –
- С новым годом!
Потом, нахлобучила шапку на голову, сидящего Рахима, с теми же словами. Он побледнел и не трогая шапку, опустив, дрожащие руки, зашептал –
- Мурашки по коже, боже , как страшно, все же могли умереть...
Катерина начала резать белого амура поперек, толстыми пластиками…
Я убежал в нашу комнату, достал три красные десятки, быстро сделал три самолетика из них, и сел на свое место, напротив от женщин, через стол. Затем, громко крикнул –
- С новым годом! А мы вам дарим самолеты! От меня, от Рахима, от Насти!
И стал пускать в них самолетики из денег. Они летели и приземлялись на стол перед ними, а один Катерине, прямо на грудь.
Катерина, сняла с груди самолетик, взяла его в руки и прошептала –
- Отвёл, надо же, отвёл, значит потушил…
©Все права: Абдумажет Мамиров, 2019