Полководец князь Воротынский

Примечание: автору присуждено звание лауреата третьей степени в международном литературном конкурсе "Международная премия Мира" в 2021 г.
Сей день принадлежит к числу великих дней нашей воинской славы: …сей знаменитой победы и славы князя Михайла Воротынского.
Н.М. Карамзин


1.
Над Московией от сентябрьских легких приморозков расплывалась половодьем разноцветная метелица. Вчера ещё  леса носили летнюю одежку привычную глазу, с одноликим изумрудным разливом,  а сегодня  она иная, опаленная, будто ты очутился в тридесятом царстве, хотя вот они твои знакомые долы, холмы и буераки, свежие порубки для засек от набега татарского. Того и гляди на прогалинах узреешь косулю. Рука так и тянется к пищали. Но погоди, не пришло время  зверя скрадывать, ещё дел на рубеже много. Рубеж этот по Оке тянется от Калуги до  Коломны и  вниз налаживается к Рязани вместе  с поворотами и петлями, обрывистыми берегами и с широкими  плесами, ладными для переправ как местным людям, купцам заезжим, так и извечному врагу – лютому  татарину. Вот и лежит  Ока преградою поперек путей-дорог с разбойного юга к сердцу Руси – Москве-граду, к её люду и богатству.  Очертила Ока-девица собой  пределы Междуречья, уладила вместе с воями сторожевые укрепления, стала опорой и надежей для людей московских. Как ей не быть таковою, когда она по сути своей  кормилица и поилица. Летом струги многочисленные на себе несет неспешно, зимой санный путь по ней стелется из конца в конец. Сама-то она  краса синеокая с кудрявыми берегами, а окрест  неохватно   леса теснятся на крутолобых сопках. Смотришь, и думы о её силушке рождаются. Будто мать перед тобой усердная и многосильная, не то сестрицей милой покажется, и машет приветливо платочком, не то  владычицей грозной обернется с глубокими омутами и водоворотами. Глядишь на её широкий раскат, и дух захватывает от непонятного охватившего тебя чувства. Без неё не омоешься, не очистишься душой и телом. Всему-то она укромница:  человеку с заложенными на её брегах городами и весями,  птице и  зверю с  дубравами, а рыбе – мир необъятный, что и помыслить бытие без неё невозможно, без её бега через русские земли уже обетованные, обустроенные.
Хороши окские просторы в любое время. Пуповиной прирос к ним князь Михаил Воротынский не только новосильской и одоевской вотчиной, но и с юных лет государевой сторожевой службой. Любил осеннюю прохладную и разноцветную пору больше всего. Скоро тронется охотничья забава, огласятся дубравы  лихими облавами, попируют воеводы и уже по снегам потянутся в свои вотчины. Останутся  на Окском рубеже поместные войска,  малые сторожевые заслоны, больше из местных жителей, да в слободах опорные стрелецкие полки. Не ходит   татарин  в эту пору в набеги, далек путь из крымского царства, нечем коней кормить в  лесных краях русских, в снегах убродных. Не носит нукер в походах теплой сряды*, не ставит шатров для ночлега: для него это бремя. Налегке ходят в набеги с тремя лошадьми каждый, а то и четвертую пристегнет с корзинами для  полона и награбленного добра. Весной может дело  сподобиться, тогда не зевай!
Князь возвращался с объезда новой засеки с укрытыми от глаза волчьими ямами. Вместе с ним были стрелецкий сотник Важин и воевода поместного войска дворянин Попков с дюжиной   дружинников. Не безопасно в дубравах возле больших дорог здесь на правобережье в серпуховских густых всхолмленных лесах,  и в левобережных притульских. Свои станичники* могут, как пушечный заряд, вылететь для разбоя и грабежа. Бесстрашный этот народ не видит кто перед ним: то ли купец с обозом и товарами, то ли простой крестьянин с хлебом, то ли князь-воевода. Особенно лют и опасен атаман Кудеяр. Молва о нем всякая: будто Кудеяр - сын Василия III, рожденного   в монастыре его первой женой Соломонией Сабуровой, сосланной туда как неспособную к деторождению и приходится он по отцу кровным братом царю и великому князю Ивану Васильевичу всея Руси. Будто поспешил  великий князь Василий с изгнанием Соломонии, будто наконец-то, после двадцатилетнего супружества понесла от него законная жена и родила сына Георгия. Князь Василий не признал младенца своим, престол великокняжеский передать некому, потому и женился против церковного закона при живой жене на Елене Глинской.  Вот и сделался из царевича первостепенный станичный атаман. Но не о том кручинился князь Михаил Иванович Воротынский, какая-то надсада  душевная поселилась в груди. Он-то сам относил её к слухам московским, страхом ползущим по земле ядовитой гадюкой – от человека к человеку, от града к граду. И ворон проклятый увязался за отрядом, грает тоскливым покриком. Уж подъезжали к посаду, уж маковки церкви засверкали в лучах опускающегося на покой солнца,  а ворон всё впереди, на верхушках дубов черным   злыднем  маячит.
- Чем-то опечален, князь,- спросил поравнявшийся  стремя в стремя воевода Попков,- аль засекой остался недоволен?
На князе кафтан  цвета дубравушки, под кафтаном кольчуга крепкая, на боку сабля в ножнах острая, на голове княжеская папаха богатая. Князь в средних годах, роста отменного. Грудь высокая, неохватная, косая сажень в плечах, телом крепок, что дуб столетний. Такому богатырю и конь богатырский надобен. И он под ним – каурый да гривастый, хорошо ухоженный, ладный, третий год  верно служит. Дорогу копытит – комья земли по сторонам летят. На жеребце – сбруя  с пряжками золотистыми «не для красы-угожества, а ради крепости»: не ржавеют такие от утренних рос, да дождей-снегов. Седло на потничках войлочных лаком крытое, стремена железные, воронёные. При князе его малая дружина, рынды, - всё  подчеркивало знатность воеводы, его силу и власть.
- Рубеж наш замыслен правильно и засека надежная. Слухи московские больно сумрачны. Не на беду ли ворон грает?
- Бог с тобой, князь, службу государеву несем исправно. Татарину нынче сообща гостинцев отвалили, едва убежал с остатками разбойников, в сугон* шли за проклятым до самого Оскола.
- Всё так, воевода, молитвы наши дошли до Господа, не дал он басурману ныне над русскими людьми надругаться. Будем и дальше так служить, как доныне. Дед мой, князь Михаил Федорович говаривал: «Гнев отца на деянья сына всегда в пользу, принимай его по разуму, гнева чужака остерегайся, ибо он чаще неправедный». Государь наш Иоанн Господом послан и примем гнев его по разуму.
- И не мыслим  иначе,- согласился воевода,- всё у нас, слава Богу, справлено и брань, и страда осенняя. Будь спокоен, князь, в своей ли вотчине, аль на Москве при государе, когда распустит он на зиму большое войско. Нас  же за прочными стенами  ворогу не одолеть.
Стены кремлевские в Серпухове надежные. Ещё Владимир Андреевич Храбрый, двоюродный брат великого князя московского Дмитрия Донского, всерьез взялся за укрепление и обустройство пограничного града, вставшего на пути татарских изгонов из Золотой Орды. И не чаяли в те глухие годы ига, каким надежным форпостом станет маленькая крепость на левом   берегу Нары недалеко от  впадения её в Оку, как усилится и окрепнет под надежной рукой князя Владимира. Бивал он и не раз  ордынцев на  переправе через Оку, что ниже впадения Нары.  Полки Тохтамыша, севшего на золотоордынский престол после Мамая,  были  биты  князем и обращены в бегство. Выдержал град в начале следующего века осаду свирепого хана Едигея, а ещё спустя два года литовской рати князя Свидригайло.
Героическое прошлое серпуховцев зиждилось на великих именах. Сначала по воле митрополита Алексея был заложен форпост-монастырь Владычный с каменным собором, а затем игумен Сергий Радонежский основал Высоцкий монастырь на крутолобом берегу Нары, откуда как на ладони видна переправа через Оку и  правобережье до синей дали, и сама крепость с посадом, и первый заречный монастырь. Государь Иоанн предавал большое значение пограничному граду в центре  Окской береговой линии укрепления, на месте деревянного  построил каменный, непреступный кремль с пятью башнями и  тремя  полубашнями. Защищённость позволила развивать не только торговлю, но добывать и плавить  железную руду, ковать оружие,  сохи и другой инвентарь для земледелия. И теперь Серпухов всё больше становится опорным центром  берегового войска, и  Коломна, не злобясь, уступает сему граду первенство в обороне.   

Не только  огнем осеннего цветения  привычного для людского глаза полыхала земля московская:  иные зарницы вспыхивали от гнева самодержца, гасимые  льющейся кровью братьев ближних. За смерть царицы Анастасии ядом загубленную, за измену государю жизнями платили вельможи, умирая в тяжких муках. И никто не ведал на святой Руси, что пережила она самые счастливые годы своей истории со дня женитьбы Иоанна, самые отрадные и обнадеживающие на счастье и повторятся ли они в будущем? Летописные своды тех тринадцати лет, свидетельства иностранцев воздавали хвалу молодому монарху его мудрости и усердию в делах, любовью к своему народу и Отчизне.
«Сей монарх затмил предшественников  своим могуществом, своими победами над врагами, - доносили иностранные послы своим государям,- и после взятия Казани, Астрахани и теперь при захвате Нарвы, Дерпта и  разгрома Ливонского ордена нет края восхищению добродетелью его, преданности ему народа, взаимной любви и крепости в вере своей».
Куда бы шагнула Русь, двигаясь в любви и спокойствии, каких бы вершин достигла в своём стремлении жить праведно, жить богато, могучей рукой покоряя врагов своих!
Судьба распорядилась иначе. Успехи внутренних реформ, военные победы, которые народ приписывал  возмужавшему и властному государю вознесли его высоко, и он стал тяготиться влиятельной Избранной радой, ключевой фигурой которой являлся выдающийся государственный деятель Алексей Адашев. К несчастью, мнения Адашева и Иоанна о ведении Ливонской войны  разошлись, что послужило поводом к разрыву с Избранной радой и опалы Адашева. Внезапная смерть царицы Анастасии явилась последней каплей в ведении царем взвешенной внутренней и внешней политики  с опорой на раду. Она была упразднена. Всегда подозрительный к своим вельможам, видящий в их действиях измену, но сдерживаемый от расправы над ними горячо любимой царицей, Иоанн лишился душевного спокойствия, стал чуток к наветам злоязычным на своих соратников, мужей государственных и ответственных. Первыми пали окольничий искусный дипломат и государственный устроитель Алексей Адашев, протопоп Сильвестр – бывший духовный отец царя, а за ним и их ближнее и дальнее окружение.
Князь Воротынский, будучи тоже у дел государственных, думцем и воеводой более всего склонялся к разумным действиям Алексея Адашева в усилении  власти молодого государя, стоял за укрепление южных границ от татарских диких набегов и менее ратовал за войну с Ливонией, как и окольничий. Его мнение, высказанное осторожно в кругу своих единомышленников просочилось, как сквозь речной песок к государю. К счастью на сей раз на слухи Иоанн не обратил внимания. Сановитость Воротынского, слава большого воеводы и другие заслуги, за что царь ввел новый почетный титул «царский слуга» и удостоил его первого, пока защищали князя от наветов. К тому же он по роду своих обязанностей не был вхож в круг   Алексея Адашева. Годы были тревожные, Воротынский постоянно находился на Окском рубеже, успешно отражал татарские набеги. И первые казни обошли воеводу. Но они не затихали, молодой государь продолжал избивать свое ближнее окружение, искореняя измену. Вести о кровавых расправах московских над его соратниками выводили Воротынского из душевного равновесия.
 - Кровь льется в Москве!- доносил ему верный слуга  боярин Никита.- Нет больше окольничего Данилы Адашева, умерщвлен прямо во храме за дерзость государю в защите чести своей князь Михайло Репнин, убиты князья Кашины и Курлятев. Самолично зарезал государь князя Дмитрия  Оболенского-Овчинина на трапезе от подметного  слова своего нового фаворита молодого Федьки Басманова. Слышно,  государь в гневе  на князя Вишневецкого. Атаман собирался воевать Азов, государь же Полоцк и призвал казаков князя  под свою руку. Вишневецкий осерчал, да и оставил Хортицкую крепость,..- боярин трепетал перед Воротынским. Князь в сердцах вскочил с лавки при последних словах Никиты. Огляделся, нет ли  кого в кремлевских палатах. Пусто.
-Ах ты, волчья сыть!- побледнел лицом   Михаил Иванович, затряс густой окладистой бородой не в силах слышать такую весть,- ты говори, да не заговаривайся. За такие слова голову не сносить!
-Вот те крест, батюшка наш, князь-воевода, слуга царев верный,- упал на колени преданный Никита.- Я ли был вором когда, я ли не служил животом с самой юности  князьям  Воротынским? Сказывают, государь зело  гневается на беглого князя.
-Встань, Никита, да расскажи толком, чтоб ни одна сорока не слышала, что в палатах царских  творится?
- Я бы рад, князь, да боюсь, не поспею. За мной сотник  царёв  следом шел. От Лопасни. Только я хоронился от него, не узрел он меня в дороге. Слышишь грохот его кибитки, и шаги могучие на крыльце – он!
Двери широко распахнулись, и в княжеские палаты вошел грозный Ряжьев, Никита едва успел шмыгнуть в  сторону. Сотник степенно поклонился в пояс князю, пристально всматриваясь во встревоженное лицо Воротынского. Но тот уже совладал с первым потрясением от слов слуги и был готов выслушать гостя.
- Князь-воевода, я послан к тебе государем царем  великим князем Иваном Васильевичем всея Руси сказать, чтобы  собирался ты к ответу   за пожженные посады Мценска,   за дела  крымской орды, что с огнем прошли по окраинным городам нашим,-  молвил сотник, сбивая дорожную пыль с дорогой сряды. В дверь за ним торопко вломились   царские стрельцы в красных расшитых перевязью кафтанах, в желтых сапогах при дорогом оружии.
Князь много раз уж показывал свое дородство на поле брани во всяких летах, не стушевался и теперь, ему уж пошел шестой десяток лет,  постоянная воинская служба закалили  характер и тело. Выглядел он молодо не по летам своим, хотя портил  облик молодеческий с левой стороны чела шрам от  сабли татарской, частью скрываемой рыжею бородой и бакенбардами. В светлых глазах всегда  горел огонь движения   сильной воли и ума. От его пытливого взгляда не раз конфузились строптивые царские  вестники, зная его заслуги  перед отечеством, за умножение могущества отчизны и царского самодержавия. На широких плечах князя был не праздный, а походный кафтан темного цвета с дорогими запонами, перевязь его ременная натуго застегнута и на ней висела сабля в ножнах украшенных дорогими каменьями,  на голове мурмолка, словно князь собирался в поездку или только что  прибыл откуда-то.
- Я готов ответ держать перед государем за побитого с Божьей помощью хана, за угон лютого басурмана  в Дикую степь, за отбитый полон и захваченный обоз, о чем мои вестники доносили государю.
- Вот и прикажи закладывать коней, да поторапливайся,  пока мы у тебя потрапезничаем.
-Никита, - властно позвал своего верного слугу князь,- вели закладывать вороных. Государь к себе требует. Петруха, отведи гостей в трапезную, насыть, чем пожелают.
-Ты что же, князь, с нами отказываешься сесть за стол, не скоро, поди, придется осетрины да визиговых пирогов отведать, гусей с яблоками да перепелов томленых?
- Изволю, угожу  твоей душе, сотник. Чарку меда крепкого в дорогу выпью, чтоб не кручиниться.
-Аль есть за что?
-Вины не ведаю, честью и славой до сего часа служил государю. Крепил войска сторожевые своим опытом  и отвагою воевод. Только вчера с головой стрелецким вернулись с новых засек  в верховьях  малой речки Упы. И сегодня с раннего утра на ногах да в хлопотах. Досматриваем, всё ли сделано перед отъездом в свои вотчины.
- Не мне разбирать твои походы, государю донесешь.
Трапезничали молча. Стол ломился от всякой снеди. Тут  и гуси жареные с яблоками, и осетрина заливная, и  икра черная; тут и перепела томленые в соусе, и говядина холодная с приправой заморской; тут и медовуха в китайских фарфоровых кубках,  и фрукты в  вазах.
Ел, пил князь, а домашняя челядь за дверями  шушукалась. Княгиня Степанида с малолетними  сыном Иваном  и дочерью Аграфеной не смела войти без приглашения. Князь не желал  видеть домашних, особенно баб плаксивых, хотя знал княгиню характером стойким, походами  мужниными закаленную. И в это лето были переезды из Серпухова на Тулу, где долго стояли основные силы полка после отражения ханского набега. Кусок хоть и не сухой был в руках у князя Михаила, а плохо лез в глотку. Дума затмевала: как обернется столь нежданный призыв? Осень постучалась в подворье, в сей час угасла опасность татарского набега, можно обойтись без большого воеводы?  Вопросы неразрешимые стелились дорожкой нехоженой, неизведанной.
После трапезы сотник прощаться с семьёй не велел. Что бы значило такое немилосердие? Не наоборот ли? Просто гроза без туч, вернется назад на свою службу? О казнях князей и думских бояр он хорошо знал. Слух  о них катился по всей земле, как кровавый  ком, что застревает в глотке и его не просто проглотить, не осмыслив. Донося ему о новых  казнях, Никита просто подтвердил неблагополучие при дворе. Та  же кровавая стихия продолжает бушевать, это ожидалось. Вестью о гневе государя на Вишневецкого – сразил. Умудренный  жизнью, в которой Воротынский всякого повидал и отцовской благодати, и семейного счастья, и ратной славы, и невзгод лихолетья в опале при правительнице Елене, не мог не почувствовать влияние судьбы Вишневецкого на свою судьбу. Глаза затуманились, хоть и не под его началом ходил Дмитрий Иванович, но близкий соратник, того лукавее сосед по  царскому наделу. Белев отдан с его волостями пришлому князю. Встань с петухами, к обеду уж к переправе  через Оку подойдешь, маковки золоченные церквей белевских блеснут перед очами. Хоть и не сводила их судьба  и служба за одним трапезным столом, но знал Михаил Иванович о Вишневецком многое.
Князь Дмитрий относился к  тем православным русским  патриотам, у которых ненависть к монголо-татарским завоевателям, а ныне беспощадным разбойникам грабивших славянские земли, была извечная. Набеги татар с Крыма становятся более многочисленными и неожиданными. Они глубоко вторгаются как в русские, так и в польские земли, угоняют в полон христиан и торгуют ими в Азове, Кафе, Стамбуле.
Дмитрий Вишневецкий имел к татарам и личные счеты. В его молодость отец и мать угодили в плен и несколько лет находились в Тавриде. Много серебра потратил род, чтобы выкупить их. Борьбу с татарами возмужавший князь считал, как и отец, делом своей жизни. Его не устраивало только отражение набегов.  Прибыльнее встать на пути татарских изгонов и  не только упреждать грабеж, но и самому промышлять врага. Будучи старостой Черкасс и Канева князь готовился к решительным походам против Крыма. Но польский король Сигизмунд-Август, от имени которого действовал казачий атаман, не ожидал от него такой прыти, не хотел и боялся войны с татарами и турками, гневался, и помощи князю не оказывал. Получив очередной отказ в поддержке от польского короля, Вишневецкий собирает отряд верных ему людей и отправляется в степь, чтобы осуществить свою давнюю мечту – встать  непреступной крепостью в самом подбрюшье татарском на островах Днепра. Здесь среди  днепровских порогов, на острове Малая  Хортица он достраивает начатую несколько лет назад базу-крепость, собирает вокруг себя окрестных казаков. Восточная часть острова дыбится скалами на  пятнадцать метров над речной пучиной. Стремительное  течение  играет на руку запорожцам. Неприятелю не просто высадиться на берег под огнем пищалей и пушек.  Все лето 1556 года  Вишневецкий готовился к походу. Об этом он донес царю Иоанну, и тот направил  ему в помощь своих людей с дьяком Ржевским. Осенью было снаряжено подвижное казачье войско, осаждена, взята и сожжёна  татаро-турецкая крепость Ислам-Кермен.  Захваченные пушки атаман привез на остров,  и разместил на крепостных стенах, сделав его неприступным.
Русский посол в Крыму князь Ф.Д.Загряжский доносил  государю, что на польского короля полетел град возмущений не только от крымского хана, но и от турецкого султана. Оба требовали опалы  дерзкому князю. Напуганный Сигизмунд пытался   отозвать  Вишневецкого в Черкассы, но тот не подчинился, а бил челом Иоанну и просил взять его под своё крыло. Он писал через своего посланника, что не требует войска, а просит  единственно чести именоваться россиянином, и запрет хана в Тавриде как волка в логове. Государю была нужна прочная опора в пределах Дикого поля, и он осыпал милостями отважного князя после того, как в январе следующего года Девлет-Гирей со своей ордой целый месяц осаждал Хортицу, но был сам бит, потерял много людей, снял осаду и убрался восвояси.   
Государь писал грамоту и даровал князю надел Белев, слал жалование как служилому князю. Не раз молва о  смелости и отваге Дмитрия Ивановича приходила в столицу, не раз промышлял он крымцев  и грозил хану Девлет-Гирею с Днепра,  был надежным форпостом в глубине Дикой степи.
«Измена ли это бегство?» - раздумывал дальше князь Михаил, сидя в  походном возке, что катил его по тряской осенней дороге.
Тут трудно ответить на вопрос, сотканный из разношерстных вестей, нравов и обычаев, не зная их. Ещё действовала древняя традиция, когда вассал со своей дружиной мог отказаться от службы своему государю, если тот нарушал заранее оговоренные условия. Это-то и произошло между Иоанном и Вишневецким. Пришлый князь целовал крест животворящий и клялся в верности государю в борьбе с татарами и турками, которые могли наплыть язвой на исконно русские земли, утраченные во времена монгольского порабощения. И теперь настала пора возвращать их. Это льстило Иоанну. Вишневецкий предлагал даже взять под русскую руку  города Черкассы и Канев, но Иоанн не решился пойти на такой шаг, чтобы не обострять отношения с королем, поскольку разгоралась Ливонская война и крупные силы потребуются там. Вишневецкий же не бросал своих устремлений и продолжал промышлять крымцев и турок в Азове, ходил к Перекопу, грозил Кафе. В поддержку запорожского атамана утвердившего Сечь, из Москвы Иоанн выслал к Днепру   молодого  воеводу Данилу Адашева, родного брата своего первостепенного вельможи, зачинателя многих славных дел в государстве. Построив легкие струги, Данила спустился к устью Днепра, пленил два турецких корабля и стал воевать крымские улусы. Вишневецкий в это время осаждал Азов, грозил улусам на побережье моря Азовского. В эти годы Таврида переживала не лучшие свои годы. Ханство сильно ослабело, неурожай, холод и голод косил людей. Хан заперся в Бахчисарае и трепетал, не мог выслать сильную орду для отражения русских, просил помощи у османов. Удобное было время с опорой на Хортицу и удалого казачьего атамана разгромить государю  последнее татарское волчье логово.  Утвердиться на острове, поставить на берегах Днепра и Дона крепости, подобно Свияжску на Волге, навсегда без большой крови вернуть под свою руку бывшие русские  днепровские и тмутараканьские земли. Никто сильно не мешал. Король Сигизмунд через эти земли загородился бы от татарских набегов и  ярма – богатых  поминок* которые нагло требовал хан, изрядно потрошивших королевскую небогатую казну. Вместо этих решительных действий государь летом 1561 года, готовясь к осаде Полоцка, снял от Вишневецкого всех казаков и потребовал самому явиться в стольный град. Потерял чутье государь, или не решился воевать Крым из-за близости могущественной Османской Порты? Как бы то ни было, но охладел его интерес к Крыму, важней посчитал Ливонскую войну. Надо бы, ох как надо бы дать изначальную самостоятельность Вишневецкому и  крепкую поддержку, держать столь славного волкодава у логова, государь же почти обескровил его. Вот  и вызрела обида,  убоялся опалы усердный к службе и славе воевода, зная о начавшихся лютых казнях московских? Гнев же Иоанна на атамана после его бегства понятен. С его уходом пропала надежда  отторгнуть южный край у польской шляхты. Да беда – гневом, хоть и праведным,  атамана назад не вернешь, земли днепровские, едва ли не в руках держа, уплыли. Просчитался государь с Вишневецким и опорой в Хортице на Днепре. Прошли бы годы, укрепился бы Вишневецкий с казаками с помощью государевой казны, отошел бы лакомый кусок к Руси. Оттуда и грозить татарам, покорить и снять многовековое напряжение, как снял его  взятием Казани и Астрахани.
Сказывал Никита некоторые подробности скандала, донесенные до нас летописцем, что грозно насторожило Воротынского. Казаки «Михайло Кирилов да Ромашка Ворыпаев  сказали, что князь Дмитрий Вишневецкой Государю изменил, отъехал с Поля  Днепра в Литву к Польскому королю со всеми своими людьми». Выслушав гонцов, государь впал в гнев. Не остыл он и поныне.  Своему посланнику Коблукову Иоанн велел говорить в Литве, если спросят про князя Вишневецкого: «Притек он к нашему государю, как собака, и утек, как собака, и нашему государю и земле не причинил он никакого убытка». Но тогда же царь приказал выведывать о Вишневецком: «Как приехал князь Дмитрий Вишневецкий на королевское имя, то король ему жалованье дал ли и живет при короле ли, и в какой версте держит его у себя король?..» Сигизмунд мудрее оказался, простил Вишневецкому прежний отступ, наделил его землями и в следующее лето беглый князь вернулся в  Поднепровье с именем короля. Такой вестью Иоанн  был зело  уязвлен. Это-то не на шутку тревожило большого воеводу Воротынского: потерять прочную опору на Днепре!
Впереди Михаила Ивановича гнали экипаж сотника. Десять стрельцов шли вершниками, прокладывая безопасный путь  через дремучие леса, в которых могли быть лихие разбойники. Торная дорога то стелилась   через луга с зародами сена, то шла мимо  зачерненной пашни, то тянулась вдоль полосы с озимой, то опять ныряла в глухомань лесную. Клин журавлиный в поднебесье проплыл, прощально курлыча, пробуя крыло для дальнего перелета. Грачи чернели обильными пятнами на макушках деревьев, и солнце яркое уж не жжет, а словно гладит по щеке теплой рукой женки-княгини, ободряя его своей любовью. Да что там, мужается он, катит  в кибитке, сзади опять  ватага стрельцов царских. Только у государя стрельцы на лошадей посажены, остальные – всюду пешие. Время для раздумий достаточно, и князь  Михаил, царский слуга,  советник ближней думы, третий член  боярской Думы мог пораскинуть умом, проверить себя, где не то сделал, что не так сказал.  Сдается князю, ком причин, не от него зависящих, катится на него с огромной силой, как бы не раздавил…
 
Нынешнее лето – в  тревогах, словно   перевернутая борона торчат они зубьями татарского изгона. Разинул рот, угодил в ловушку, напоролся насмерть. В бесконечных трудах проводил время князь, укреплял береговую линию. И едва успела прилететь весть в Москву, что с Дикого поля на русские земли накатывается орда Девлет-Гирея, а  Воротынский стоял уж в Туле: еще раньше   южные сторожи принесли ему весть о  ханском набеге. Но какую дорогу выберет царь крымский, никто сказать не мог. Ожидать его быстрое продвижение по проторенному пути на Рязань или Каширу, где речных преград нет. Ока с засеками за спиной. Пойдет ли Крымской дорогой на Тулу и Серпухов, или изберет старый Муравский шлях с легкими перелазами в верховьях Оки, где она устремляется почти на север? Думай не думай, а не угадаешь. Для окончательного решения, куда двинуть  рать наперехват, князь ждал новых вершников.  Самая важная весть пришла с гонцом из его вотчины Новосиля. Двух лошадей загнал дворянский сын. Шел сначала на Мценск, упредил тамошних о набеге басурман, сменил свежего коня, и дальше спрямной дорогой ему знакомыми тропами через леса и поймы притульские. Едва на ногах держался парень, только осушил чашу поданную с водой и – к  воеводе.
-Князь-воевода, батюшка, обложила орда твой  Новосиль, да не взять ему нас, обломается. Городок   твоими заботами, что кулак сбитый,   приткнулся  вплотную с правой стороны речки Зуши. Татарину  брод нужен, а левый-то берег высок. Поместное войско в оборону встало, к тыну, ко рвам, а меня воевода к тебе послал.
- Много басурман осадило Новосиль?- сурово сдвинув  широкие брови, спросил князь.
-Потому как проносился вихрем, показывался, да   стрелами засыпал нас, многие тысячи. Уходя, я видел, как часть татар по левой стороне Зуши на Мценск подалась. Я коня сменил и скорей к вам бежать. Только сжег татарин посад у Мценска. Видел зарево сзади, а города ему не взять. Воевода там  расторопный. Осаду выдержит. Хочу с ратью идти на поганых.
-Ладно, оклемайся, в поварную ступай, подкрепись и в дворянскую конницу,- распорядился Воротынский, и тут же сотнику Важину наказ:- пойдешь передовым со своей сотней на Одоев. Разведай, где крымцы, что удумали? Если не встретишь басурмана, иди на Белев. Нынче крымец, видно, новые пути щупает, многие лета там не был. Гонцов отправляй, как расписано в полковой грамоте.
- Все исполню, князь. Дворяне службу нести умеют.
- С Богом, сотник! Следом выступит основная рать. Оповестить воевод к сбору!- властно раздалось на площади тульского кремля. И сейчас же бирючи разнесли по войску приказ воеводы.
- Выступаем на басурманов, час на сборы!- летели их звонкие голоса, подстегивая к спеху воинских людей.
В Туле князь ввел осадное положение, приказал вывести к стенам поместное войско, вооруженное пищалями и полным набором холодного оружия, а сам с дворянской конницей и  казачьими сотнями выступил к Одоеву. В обозе   легкие пушки,  которые били по врагу «дробом»*- отборной гранитной галькой. Следом шел  скорым шагом стрелецкий полк, вооруженный  пищалями и бердышами.
Первая стычка дворянской конницы с передовым  отрядом набега, как и предполагал князь, произошла в окрестностях Одоева, в его родной вотчине. Сотник Важин, надежный княжеский ученик, решительной атакой рассеял передовую вражескую конницу, часть порубил, взял пленников. Под прикрытием стен города и поместного войска сотник учинил допрос, предварительно разведя добрый костер, в который воткнули железо.  Четверо злых татар и один ногаец на вопросы толмача: «Кто ведет орду?»- гордо отвечали:
- Сам великий повелитель Крыма.
- Сколько у хана воинских людей?
В ответ  злобное молчание.
-К каким городам движется войско хана?- последовал новый вопрос, - когда прибежит сюда ваш повелитель?
Результат тот же. Тогда первому прижгли пятки раскаленным железом, воин завизжал и показал:
- Пленник талдычит,  что хан пойдет на Белев и Одоев.  У него (пленный показал два пальца, один согнутый) столько туменов. Пятнадцать тысяч, вестимо,- перевел жесты толмач. Самого повелителя охраняет  тысяча калыков с турецкими  аркебузами.
- Почему хан пошел новым путем, а не рязанским?- спросил Важин.
- Наш повелитель узнаёт новый путь и богатые места, чтобы брать  полон, где его не ждут.
Дознавались у каждого пленника, сверяли ответы и только тогда слали гонца к воеводе
О калыках Воротынскому довелось слышать. Это были  отборные воины из абхазов, черкесов, грузин. Ратную науку они познавали с детских лет в степях Крыма, а, возмужав, селились в Бахчисарае и в окрестных деревнях, готовые в любой час  выступить в набег во главе ханского войска. Их отличала свирепость нравов и желание держать в руках ружья, умение использовать их в бою и в защите своего повелителя. Однако основная конная рать крымцев имела традиционное оружие: лук со стрелами, копье, кривую саблю, аркан. Владели им нукеры превосходно. У хана под седлом каждое лето находилось до сорока тысяч конницы. Но мог  собрать со своих улусов и прилегающих к Крыму ногайских степей нукеров в два-три раза больше. Только в самой Тавриде насчитывалось шесть тысяч больших и малых  аулов, сплошь с многодетными семьями, из которых войско пополнялось воинами. И ходили татары многочисленными изгонами на Русь ежегодно и внезапно, брали полоны, угоняли в Тавриду, продавали  на невольнических рынках. Гнали скот, жгли деревни и посады. Грабеж стал их источником жизни, жгучим  бичом для юга страны. Больше всего страдали рязанские земли и посады. И вот злодей решил изведать  западные русские вотчины, славно поживиться нетронутым богатством.
Еще до выступления Воротынский велел дополнить имеющийся в полку небольшой гуляй-город* поместным конным транспортом, посадил  стрельцов   на телеги, приказал бежать  колоннами, чтобы кучно прибыть к месту брани, учать сражение единым кулаком. В Одоеве войска сошлись и двинулись дальше к удобной переправе через Оку вблизи Белева, выставляя далеко вперед конные разъезды. Ночь прошла в тревожном ожидании вестей. По правой ли стороне пойдут татарские тьмы или перелезут где-то Оку и покатятся по левобережью? Тогда дело усложнится. Войску тоже немедля придется перелазить Оку и встречать басурмана. Ранним утром передовой дозор донес, что татары на левой стороне и движутся в сторону Белева. Воротынский  отдал команду к перелазу реки. Конница пошла по броду, на приготовленных челнах перевезли пушки и устремились навстречу врагу. Солнце уже поднялось к полудню, когда показались маковки церкви, и  сам Белев с посадами. Вдали поднимались дымы: горело крестьянское поместье. Враг близко, успеется ли упредить и сохранить посады града? Успели. Татары выкатились неожиданно и шли лавой излюбленным полумесяцем.
Воротынский знавал приемы татарских темников, их ломящую силу внезапностью и скоростью, охватом войска слева и справа. Знал и не пасовал, и на удар шел ударом решительным и крепким. Без колебаний наказал пушкарям встать  перед посадами Белева, чтобы разить дробом басурман, а  дворянской  коннице прикрывать соколики* с флангов. Подкатили на  телегах полки стрельцов, опрокинули повозки, изготовились   встретить натиск врага залпами из пищалей.
Маневр со стрельцами князь использовал  не впервые. И теперь хорошо организованное войско  Девлет-Гирея не выдержало отражающего удара русских ратников, поддержанного пальбой пушек и  рушниц* стрельцов. Множество татарских воинов полегло. Видя неминуемый разгром, Девлет-Гирей приказал уходить. Трубы заиграли отступ,   всадники вихрем понеслись назад, оставляя на таёжных дорогах малочисленные заслоны. За ними,  не мешкая, пошла дворянская конница, сбивая заслоны, преследуя орду до самого Оскола.
Князь победою доносил государю. Писал, что вынужден добавить  сторожевые посты и засеки на новом татарском  пути, обезопасить тульские подступы свежими рвами и засеками в удобных для крымской конницы речных перелазах, чем  и занялся с воеводами, полагая, что подстрекаемый королем Сигизмундом и турецким султаном крымский царь пойдет большой войной на Русь. 
«Что могло прогневать государя,- терялся в догадках Воротынский, укрываясь плотнее шубой от зябкого вечернего ветерка, хотя был  закален в походах. Рыжая борода начинала уж кое-где давать серебристые отблески, напоминая о прожитых немалых годах.- Шептунов государь привечает. Много молодых доброхотов скопилось у него после опалы и смерти Алексея Адашева, много недостойных шутов пригрел  самодержец великой Руси, на которую со всех сторон лезут вороги, видя обширные земли с лесами и полями, с черными пашнями, где оратаи берут жито многими пудами с десятины. И железо в шахтах работные люди  берут, и медь для отлива пушек, и золото  на Валдае. В реках осетра,  белугу, сома  да сига промышляют, в лесах пушного зверя, да бортной мед с воском. Всего полно, всего не перечтешь. Только охраняй и богатым будешь, свадьбы пышные справляй, сынов жени, да дочерей  замуж отдавай, расти внуков, множь русского человека, сберегай его от набегов  татарских. Но видно, горе вечно будет противостоять  счастью, как   гора  против горы. Межа меж  счастьем и не счастьем мала и хрупка. Того и гляди, гнев прорвется и захлестнет милость. Не дозволяй, государь,  управлять собой всяким  страстям, добродетель в делах твоих пусть будет той путеводной нитью, что приводит к Божьей милости и заступничеству. Веди по ней своего коня и приведет он тебя к любви всенародной и славе государственной. Не взыщи со слуги своего верного той  вины, что  мнится обманчивой подозрительностью, а  испроси сначала у нашего Господа и тогда налагай опалу». Князь перекрестился и под мерный шум лошадиного бега смежил усталые веки.

Москва в звоне колокольном. По убиенным скорбящая и притихшая,  сам царь неистово молился за грехи свои, за пролитую кровь, прося прощение у Бога, велел по убиенным во храмах  служить панихиду. После  очищения души от грехов  государь хотел видеть первостепенного вельможу и слугу своего князя Михаила Ивановича Воротынского. И тот предстал перед ним в одежде воеводы, крепким дородным  мужем, с очами ясными без лукавства. Увидел на лавках  своих старых сотоварищей по Боярской думе в богатых, как всегда шубах, в высоких горлатных* шапках. С медными лицами от напряжения бояре прели в своих одеждах, хмуро косясь на вошедшего князя. Напуганные московскими казнями  они молчаливо и согласно кивали головами в поддержку царя. Ближе к Иоанну сидели с надменными лицами Захарьины-Бельские, ближайшие родственники усопшей царицы Анастасии. Но увидел Воротынский и новых сподвижников: боярина Алексея Басманова, сделавшегося за свою угодливость и злой язык первостепенным советчиком, его сына разодетого в меха и шелка красавца Федьку, князя Афанасия Вяземского,  Василия Грязного и Малюту Скуратова. Последние  двое не отличаясь родовитостью и особым умом, а приглянулись царю за собачью преданность, умение ловко состряпать жуткий навет на человека, а затем  жестоко с ним расправиться по первому слову. Зная достоинства каждого сидящего здесь сановника, у князя Михаила захолонуло в груди.
Иоанн  пристально пригляделся к своему  вельможе, понимая, что ничем не прогневал он Бога, советнику и опоре на южных границах, но тень подозрений после расправ и молений не проходит, а еще более разжигает жажду крови. Но ничего не узрел Иоанн в глазах слуги, сказал снисходительно:
-Не звал ли  тебя с собой изменник   Вишневецкий, твой сосед по уделу, которого я пригрел на груди своей, как змею ядовитую? Не звал ли тебя с собой моего лучшего воеводу, победителя казанского и нашего нынешнего врага Девлет-Гирея?
- Князь Дмитрий далеко стоял от меня, не под моим началом, государь, и ничего о нем я не ведаю. Бит же нами ныне царь крымский изрядно, угнан в Дикую степь,- с достоинством отвечал князь Михаил.
- Как же верить мне словам твоим, коль пожег собака-хан посады Мценска и с огнем до Белева дошел?- царь смотрел на воеводу гневно, властно потрясая посохом не давая вставить слово в свою защиту.- Как же верить мне словам твоим, коль оставил береговое поле на Днепре и бежал  Вишневецкий назад к королю Сигизмунду и получил от него милость. Весной мы его благословили и отправили  на Днепр «недружбу делати царю Крымскому и королю Литовскому»*. Ты о сём  ведаешь. Он же супротив наших замыслов идет, ему Азов воевать надобно. Что станет, если каждый воевода, удельный князь будет нам гордыню показывать и волю свою справлять и сомневаться, правильно ли мы дела свои ведем и воюем недругов? Черниговская земля давно отошла к нам не без воли твоего деда, но близка к шляхте  твоя  вотчина.  Чтоб и ты не сбежал, заточу  тебя с семьей на Белозеро, но без оков. Будешь  получать казну, а вотчину твою на себя возьму. А чтобы не ропталось брату  твоему Александру,  сошлю его в Галич заволжский.
Содрогнулся вельможный князь, обожгли кривые ухмылки собравшихся новых царских прислужников. Вспыхнул князь, хотел  спросить государя, не богатая ли вотчина  главная причина  гнева? Указ о земельном уложении не для того ли  принят, чтобы  свернуть  шею вольности  удельным князьям, запретить  закладывать, продавать, дарить земли – вековечное право собственников. Это право, надо прямо  сказать, не подумавши, ещё летом принялся отстаивать, возражая государю в глаза, но увидел, как грозно сдвинул брови Иоанн, как затряслась его борода в нервном тике, а в очах полыхнул всё сжигающий огонь.   Сдержался князь, что и спасло, видно. Покорную голову меч не сечет. Только больно душе в немоте пребывать, таить обиду за забвение великих дел на службе государевой.
 Все отнято государем! Разорен, пущен по миру нищим! Отобрана родовая богатейшая вотчина, простирающаяся по Оке и её притокам на сотни верст! Нет, невозможно вот так сразу осмыслить содеянную немилость! Ещё не мог тогда князь думать про тиранство Иоанново, ставшее в будущем его жизнею, его кровавой сакмой*, не раз хоженой. Слава Богу, что голову с плеч не снял, как с князя Юрия Кашина и брата его, князя Дмитрия Курлятева по наветам, но милым сердцу Иоанна.
Государь несколько смягчился, видя покорность слуги и воеводы, только побранился,  зная не вину Воротынского, а лишь повод к гневу, тщательно скрывая истинную причину, махнул рукой в устрашение:
-Предаёте не меня, а Русь  великую, оставленную нам великими предками. Да будем  и мы зорко следить и всякий раз пресекать измену!
-Государь, я почту за милость любое твое решение, но о какой измене с моей стороны речь, если за верную службу, где ни один мой совет не пропал, ты дал мне почетное звание  царского слуги еще до Казанского взятия. Я  был и остаюсь горячий сторонник твоего  единовластия и твердости во все времена, и особо ярко оно утвердилось в Казанском походе.
-Я помню, князь, твои заслуги и помню, как одним  из первых с братом своим Владимиром  целовал ты крест за сына моего Дмитрия, но ступай пока на Белозеро, не смущай души моей пылкой.
Князю было велено под охраной стрельцов дождаться семью, взять  добра самую малость, больше одежду, да прокорм на дорогу  и осенними хлябкими дорогами под стражей отправиться  в Кирилло-Белозерский монастырь.
Тяжкие мысли в сметенном состоянии рождаются в голове, тяжкие слова слетают с языка, не удержишь, когда видишь перед собой домочадцев  в страдании: в слезах княгиню Степаниду, совсем малолетних дочь Аграфену, княжича Ивана,    беспечных,  ничего не  разумеющих, но таких  же изгнанников,  как и их славный отец-воевода.
- Как ни служи, как ни будь предан царю и отечеству  все равно крамолу придумал, матушка,- тихо говорил князь жене своей в минуты раздумий,- не с  добрым сердцем смотрит после кончины царицы Анастасии,  со злым подозрением в измене, а измена та  на поганых языках завистников.
-Что ты, что ты, батюшка, среди чужих долах мы, а они тайные уши  имеют. Молча понесем тяжкий крест государев, Господь видит, не прогневали мы его лихим отступом от клятвы служить животом святой Руси.
- Господь все видит, матушка. Мне, служилому человеку горько потерять крепкую опору на Днепре, у самого носа татарского. Князь Вишневецкий с казаками был тому порука. Как же не указал Господь государю нашему, что на той опоре надо бы быстро крепость неприступную и многолюдную возвести, подобно Свияжску под Казанью, утвердить там свою власть и простирать руку дальше в Дикую степь, возвращать наши древние земли по самую Тмутаракань. Заперт был бы, как в амбаре, крымский волк,  с голоду сам бы милости попросил у государя…
Но и другие мысли одолевали князя, о которых едва было не высказался вновь там, у царского трона, и сейчас скрываемые от Степаниды, дабы не устрашить её окончательно. Не та причина – Вишневецкий. Повод. Истина  в иной ипостаси.  И мысленный монолог полился из самого сердца князя:
«Могу ли я гневаться на государя за опалу, Стеша? Обида берет, что не усмотрел он преданность   мою в  рвении служить Отечеству верой и правдой. Рядом я с ним многие годы, советник постоянный, а усомнился во мне, в моей крепости служить ему. Только обида, а не гнев. А она для русского человека – ноша  тяжкая. Подбирает царь всю власть в одни руки, боится дробления Руси на удельные княжества – этой слабости нашей вековечной. По той слабости пала Русь Киевская. И теперь врагов у нас полный короб. С юга татары, подпираемые османами, ныне с ними бился, спасая посады и полон, с запада ляхи и Литва, с севера свеи. Вспомнил, небось,  мое тайное несогласие вести войну с Ливонией. Но главный козырь опалы  – Указ  ограничивающий свободы княжеские и боярские. Это понятно. Крепости для.  Удобно царю по тому указу брать на себя вотчины. Земли умершего старшего брата Владимира не могут перейти в собственность мою и Александра после смерти бездетной княгини-вдовы Марьи! Видано ли такое до сего дня? И те мои слова в защиту своей земли сразу после сего указа не пришлись к сердцу государя. Не убоялся он моего бегства в Литву. Нет,  знает, этого я  никогда не свершу! Но ограничил мою силу и власть над богатым уделом! А теперь и вовсе отнял. Я  ли не содержал на деньги от дохода с вотчины  большую дружину, не набирал ли в войско своих людей, не получал ли от государя хорошую казну за такое усердие! Преданы воины мне больше чем Иоанну. Решил выбить из рук эту силу столь хитрой интригой, не показать истинные намерения,  сделать меня отступником? Деспот засел в нём. Диявол толкает узреть в каждом измену, пролить кровь братьев наших. Вот его Ахиллесова пята. Она и погубит его. Своя рука владыка! Пойдет ли сиё во благо Руси нашей?»


2.
Октябрьский хлад с каждым днем приносил свои слезливые вести: то обмочит мелким знобким дождем, от которого невольники и стража норовили укрыться в  малообжитых ямах, то набросится злым и колючим ветром, от которого тоже добра не жди. За себя  князь Воротынский боялся меньше всего, воин он. И в снегах утопал, и морозы жгли, и дождями полосканный. Не брала его хворь, даже в темнице при правительнице Елене, когда  отец опалился  и  вместе с сыновьями испытал великокняжеский гнев, никакой недуг не пристал, не страдали и братья Владимир и Александр, стоически перенося невзгоды и унижения. Отец же сдал, оттого и близкая смерть его настигла после  опалы. Видать, не смерилось сердце и душа его с наветом об измене.
Воротынский княжеский род происходил из Черниговских Рюриковичей. Княжество звалось ещё и Верховское, там, где Ока  пока  малая, как и её правые и левые притоки. Но и она ширилась, прирастала  новыми впадениями рек и ключей, раздвигались  берега, как и род князей Воротынских множился. То были потомки Святослава Всеволодовича по мужской линии, а по женской - Романа Мстиславича. Коренником  в роде стал Михаил Черниговский – внук Святослава, сын  Всеволода Чермного, а  летопись так глаголит:  «Княжата Воротынские и Одоевские от роду мученика князя Михаила Черниговского, заклонного от Батыя».
Ветви генеалогического древа разрастаются вширь, расширяя  родословную таблицу. Семен Глуховский и Новосильский и есть родоначальник новой ветви – Воротынские, поскольку уселся он в посад Воротынск основанный еще в двенадцатом веке. От имени посада и стали князья зваться Воротынские. Правнук Семена – Федор  явился  первым известным князем своими боевыми и дипломатическими делами в Литве и на Руси. В удел входили Перемышль, Новосиль и Одоев со всеми уездами, пашнями и лесами. Земли богатые, людные. Князья свято блюли свою православную веру даже в глухие годы ордынского ига. И когда после  победы великого князя Литовского Ольгерда над ордынцами у Синих Вод  Черниговщина отошла к победителям, то близость к полякам католикам, стремление папы заполучить в свое лоно новых людей не сломила их веру в православие, а тяга к русскому государству осталась. Хозяйственные связи были гораздо теснее с княжествами Междуречья, чем с Литвой. Дед Михаил Федорович в восемнадцатом колене от Рюрика будучи влиятельным среди  последних удельных князей черниговских, как и его отец Федор Львович, добровольно перешел на службу к великому князю Московскому Ивану III. Он видел необходимость объединения русских земель, понимал силу единства княжеств и был сторонником единоначалия не только в войске, но и в государстве.  Братья  Дмитрий и Семен поддерживали его мнение, и вслед за ним   отложились от Литвы, влились в единую семью русского народа.
Старший из них Иван Михайлович Воротынский унаследовал не только вотчину, но и стремление служить государю верой и правдой на правах служилого князя со своим богатым уделом, сохраняя большую долю самостоятельности. Он был полновластным хозяином в своей вотчине, но что касалось внешней политики, тут верховенство за великим князем. Однако обязательства сторон взаимны и в случае их несоблюдения сюзереном, Воротынский  мог договор расторгнуть. Если всмотреться в старину, то этот элемент демократии был Ахиллесовой пятой Древней Руси, не раз приводивший к междоусобным кровопролитным войнам. Потому великие князья стремились покончить с такой зависимостью. Казалось, ещё рано  рвать эти узы. Но это была основная преграда к единению государства, амбиции  отдельных  удельных князей приносили, безусловно, колоссальный вред могуществу страны. Примеры тому долгое противостояние Твери и Рязани. Войдя в единую семью  великого княжества Московского, Воротынские, как и удельные князья Микулинские из тверских, Курбские из Ярославских, Пронские из рязанских попали во второй слой вельмож великого князя. Они имели свои дружины, крепко стояли на защите своих рубежей от набегов  татар, угроз вторжения литовских войск.    
Отражение татарских набегов, угон разбойников в пределы Дикой степи Иваном Воротынским, взятые полоны пришлись по душе Василию III, и он приблизил молодого князя  ко двору. Со своей дружиной  Иван Михайлович стал надежной опорой  на южных рубежах великого княжества. У него росли три сына, и как только позволял возраст, благословлял каждого на борьбу с татарами, на верное служение государю. Наиболее удачлив был в схватках с басурманами средний сын Михаил. Уже тогда отец заметил у него полководческий талант и всячески развивал и поощрял его,  отдавая дружину в руки своему любимцу. Тот устраивал засады, безошибочно ходил по сакме, настигая разбойников, был решителен в натиске и смел в сече.
Познав  в отрочестве грамоту, князь Михаил охотно читал в княжеской книжнице летописные своды, из которых  узнал о великих битвах на Калке, героической обороне Рязани, русском богатыре Евпатии Коловрате,  о стойкости защитников Козельска и Торжка. Молодого человека восхитила оборона крепостей, изобретательность его защитников. Полководец Батыя Субудай выслал к Торжку разведку в середине февраля. Она донесла ему о пустынных краях, отсутствия фуража, в чем конное войско очень нуждалось. Зимой в русских снегах лошадей тебеневкой не прокормишь, в городе-крепости могло быть зерно. Субудай решил крепость брать. Подходы к нему есть со стороны  реки Тверцы. Полки спокойно перешли её по толстому льду на правый берег. Осадили. Осматривая крепость Субудай страшно удивился. Он никогда не видел такого. Ворота, которые предстояло разбить пороками, покрыты толстым слоем льда, и этот ледяной панцирь прочно охватывал  всю стену, единственную доступную для штурма. Подойти к ледяной горе нельзя было на несколько метров – все превращено в крутую катушку. Верный и самый беспощадный  пес Батыя стал готовиться к штурму. Из стоящего рядом леса руками пленников были поделаны лестницы, нарублена хвоя. Под градом стрел с крепости стали обкладывать лед  лапником. Затем его поджигали, и это повторялось несколько раз, чтобы как-то устранить катушку. Все работы выполняли русские пленники с путами на ногах. За малейшее неповиновение – несчастному ломали спины и тут же бросали умирать. Приступ начался 22 февраля, но он был успешно отбит, как и все последующие. Ещё хватало   защитников,  оружия, смолы кипящей, воды-кипятка, бревен и камней на голову осаждавших. Враги поняли, что крепость с наскоку не взять. Встали ожидая подкрепление, поделали из местного леса пороки, камнеметы в целом немудреные орудия, и стали медленно придвигать их к стенам крепости. В город полетели груды камней, горящая смола, лавина стрел. Пороки проломили стену. Прибывшее пополнение вновь и вновь шло на приступ. Пешие воины упорно ползли по лестницам. Их сбивали, но силы защитников таяли « и тако погани взяша градъ Торжекъ месяца марта в 5 день, на средохрестье»- сообщает Троицкая летопись. Субудаю пленные не были нужны, их требовалось кормить,  в далекий Кара-Корум – не дойдут. Торжок был сожжен  «весь пожгоша, а людей избиша».
Воротынский, хорошо зная историю, задавался вопросом: почему такое случилось с многочисленным русским народом  не уступавшего ни в численности, ни в отваге, ни в воинском мастерстве? Первое, невероятная раздробленность и обособленность княжеств и городов, чванливость и упрямство князей. Второе, между княжествами не было тесных воинских связей, отсутствовала дальняя разведка. Третье, скорее всего главная причина:  на беду русским среди них не было выдающегося полководца, как Святослав, Олег, мудрого человека, как Ярослав Мудрый, Владимир Мономах, способного объединить народ в грозный час. Орда двигалась с востока. Первой пала Рязань. Шесть дней штурмовали её ордынцы, Москва держалась пять дней, чуть больше стольный град Владимир. Князь Воротынский отмечал, что до Владимира Субудай добирался почти два месяца. Этого срока с лихвой могло хватить для объединения нетронутых еще городов и княжеств, если бы  во главе оказался волевой, решительный и смелый полководец. Движение орды стопорилось от развернувшейся народной борьбы на её пути. Люди прятали сено, зерно, нападали на отдельные разъезды. Путь врагу был неизвестен, он пробирался на ощупь, ведомый предателями проводниками, рыскал по окрестностям в поисках фуража для лошадей. Само войско не голодало. Конина для степняка излюбленная пища. Каждый воин вел  запасную в пристяжке, за войском шли косяки захваченных лошадей, скот. Вот его то надо было кормить.
«Не смогли наши братья собраться в единый кулак, отыскать врага и наголову разбить!»- с горечью подводил черту в своих размышлениях князь.
Добродетельного и снисходительного врага нет. Он всегда беспощаден, коварен. И противопоставить ему можно только силу, отвагу, талант. Кумирами на все времена  остались Александр Невский и Дмитрий Донской. Они были его ратными учителями, и с юных лет воевода впитывал их полководческую мудрость.
Сейчас, гонимый в неугодье, кручинился. Особенно молил Бога князь за неокрепшего ещё телом и духом князя Ивана, своего первого наследника,  за Аграфену несмышленыша. Продуют, просквозят ветры, возьмутся дети жаром в дороге да под конвоем, не убережешь. Попонами войлочными укрыты телеги ссыльных, сверху плотной шатровой тканью, что  цыгане на перепутье. Тех никакой бес не берет, а тут княгиня Степанида изболелась по детям, как тень сидит в возке, изводится страхом и неизвестностью будущего. Скорее бы монастырские стены увидеть, церковные маковки узреть. Государь хоть и не оковал князя, а в голове всякое крутится: примчат кони в Белозеро,  схватят прибывших царские люди, в  темницы  бросят, не милостив стал Иоанн после смерти царицы Анастасии, ох не милостив.
Князь Михаил многое повидал за свои солидные годы на государевой службе, много смертей обошло его в ратном деле. Помнит павших князей и бояр на  поле брани, поминает их добрым словом. За Русь святую кто не отдаст  своей жизни! Но обидно и страшно погибнуть от палача царского на лобном месте по навету завистников. Спору нет, разногласий много среди членов  Боярской думы, и все чаще по устройству Приказов, о делах государственных, но не может обличить эти споры Воротынский в измену царю и отечеству. Каждая думная голова старается достичь истины, упорствует, а государю кажется – измена.
Еще вчера здравствовали многие князья и бояре, члены Боярской думы – люди государственные, а сегодня обезглавлены, удушены, зарезаны. Как непредсказуема и загадочна жизнь человеческая, как же мелка и велика! Сегодня ты столб государственный, создатель законов, стойкий оборонитель рубежей ближних и дальних, владелец богатой вотчины дединой, а завтра червь раздавленный. Как же за тебя бороться, жизнь грешная? Загадочности в тебе много, чтобы не оступиться, надо прозорливо видеть вперед на много ходов, как при игре в шахматы. При таком мнительном характере государевом правда тут же может обернуться кривдою. Гнев государя воскружил над нами, окутал, как утренний хлябкий туман. Оборониться от него нечем. Ни латы, ни кольчуга не годятся, ни сила, ни стойкость войска. Только на молитвы к Господу нашему уповать, только они оборонят от гнева царского?
За Казанский поход князь Михаил жалован немалой казною, боярином нарек молодой государь его сорокалетнего, включил в состав ближней думы. Кроме того, он и его братья входили в состав Избранной рады и играли в ней видную роль, но нужда в опытном воеводе ежегодно бросала  Воротынского то на вторых, то на первых ролях в схватки с крымскими ордами. Громко заговорили о Воротынском  ещё в 15 41 году, когда он разбил  царевича Иминя. В тот год хан Крыма Саип-Гирей долго и безуспешно осаждал Пронск. Сын его пустился грабить Одоевский уезд. На его пути с государевым полком и своей дружиной встал Воротынский. Сшиблись, молодой князь оказался искусней в битве, его воины напористее, подсобил огонь пищалей. Иминь побежал, теряя нукеров в поле и на переправах рек. Хан устрашился разгрома царевича, снял осаду. Не раз и до этого дня князь Михаил сшибался насмерть с татарскими изгонами еще при живом батюшке. Так и поныне не знает  горечи пораженья.  Казань же светится особым светом в его славе воинской.
Словно зарницей вспыхивают в памяти отдельные, незабываемые эпизоды многодневной осады  Казани, этого бича русских южных волостей и волжских городов.  Там, в многотрудной битве за свои исконные русские земли  и интересы, мысли князя, осознание сего важного дела были созвучны с государевыми. Ему сразу же пришлось по душе, когда на военном совете двадцати двухлетний царь и великий князь Московский и всея Руси ввел строжайшее единовластие в войске и такое же единовластие повелел иметь воеводам в своих полках. Он требовал    выполнять любые его приказы торопко и усердно, но без его ведома не совершать крупных дел, что грело  опытного князя.  Единоначалие сплачивало рать, повышало её стойкость в отражении атак противника, во время приступа увеличивало разящую силу.
Поход начинался в сложных условиях. Государь с войском находился в Коломне, когда ему донесли, что новый царь Тавриды Девлет-Гирей вторгся в южные пределы русских земель и идет прямым путем на Москву с большим войском.
Эта весть встревожила Иоанна, ибо за крымским ханом стояла могущественная Османская империя. Потерпевший неудачу в войне с черкесами – союзниками русских на Кавказе, хан Крыма Саип-Гирей был зарезан племянником Девлет-Гиреем.  При поддержке Порты убийца воцарился и стал её вассалом. Султан Солиман призвал северных мусульман встать под хоругвь Магомета и не давать отторгнуть русским батыевые завоевания, увидел в новом властителе Крыма человека, способного понести к победе эту хоругвь и не только подстрекал к набегу, но и вооружил. Сулился дать пеших воинов. Честолюбивый хан выжидал выгодный момент для нападения. И вот он, как показалось Девлет-Гирею, наступил.  Молодой государь, оставив Москву слабо защищенной, двинулся  с огромным ополчением на Казань. Разорить Московию, решил хан, можно без больших усилий, а значит получить лавры защитника мусульман, сорвать поход на Казань. Девлет-Гирей просчитался, попросту поспешил с вторжением. Гораздо сложней могла оказаться ситуация, если бы Иоанн был уже под Казанью и втянулся в осаду.
Османско-крымскую стратегию молодой государь разгадал с помощью вестей из Крыма и путивльских станичников Айдара Волжина. Они узрели татар и послали в Москву Ивашку Стрельникова с вестью, что «идут многие люди крымские к украине государевой, а того не ведома царь ли, или царевичи, а уже Северский Донец перелезли».
Весть эта стоила дорого. Дворянская конница находилась в Коломне, и царь повелел своим воеводам выступить на перехват  татарского изгона. Государевы полки, в числе их и большой полк с уряжением решительного и опытного Воротынского, быстро переправились через Оку и разбили хана, осадившего Тулу, погнали остатки в степь, взяли большой полон и обоз, освободили русских пленников. Многие воеводы понесли славу, особенную,  князь Андрей Курбский в схватках раненый дважды.
 Победа окрылила государя и войско. Ничто более не мешало осадить разбойную крепость. Подчинив свою волю единственной цели – разгромить зло взятием города, Иоанн без колебаний, решительно двинулся дальше, и 19 августа 150 тысяч русских воинов  были уже на правом берегу Волги, готовые  осадить Казань. Сильно впечатление, когда  огромная масса ратников стройными  полками движется по степи, слаженно наводит мосты и гати разрушенные то казанцами, то вспучившимися водами от проливных дождей.  А рядом по великой реке ходко идут суда боярина Морозова с нарядом огнестрельным,* груженые рубленными в граде Свияжске башнями и  тарасами*, чтобы придвинув их к стенам крепости, вести осаду и быть менее уязвленными от огня и стрел защитников. Каждый воевода, стрелецкий голова, атаманы казаков выполняли свою работу ладно и споро, и на другой день войску открылась величественная панорама Казани. Город стоял на горе  с каменными мечетями, на высоких шпилях коих серебрились на солнце полумесяцы,  блистал куполами ханский дворец. Широкой лентой уходил к горизонту Арский лес, а перед ним раскинулось благоухающее травами поле. Покой и тишина. Гостеприимный хозяин, казалось, ждал русскую рать, и столы уж накрыты и ломятся от снеди. Но обманчив был казанский покой. Государь в этот день получил ответ на свое мирное послание  царю Едигеру. Иоанн  предлагал  казанцам покориться, бить челом к нему,  и он никого не обойдет своей милостью, а будет каждому дарована жизнь и продолжение  рода под великокняжеской рукой  в пределах его могущественной державы. Но хан и вельможи казанские поносили  государя и Русь, православную церковь покрывали оскорблениями. Бывшего царя Казани Шиг-Алея, вставшего на сторону Иоанна, называли предателем и злодеем,  приглашали русских ратников на пир, ибо  у них всё готово, ждем вас!  Уж напьётесь вы вдоволь своей кровью.

И тогда по иному взглянули  русские воеводы и ратники на возвышающуюся крепость. Она стояла  меж  речек Казанкой и Булаком, преграждающими подступы с двух сторон старицами и болотистыми низинами, разливами во время дождей.  Высокие и крепкие стены, построенные из дуба в два ряда меж которыми насыпана земля, камень  с илом,  глубочайший ров  шириной в три сажени делали крепость  неприступной. Мощь твердыни усиливали пятнадцать башен.  Многочисленные бойницы их, где чернели жерла пушек, делали неуязвимыми все ворота. Удастся ли разбить такие стены ядрами? Огневой припас и пушки выгрузили с судов два дня назад и двигали к стенам. Сеи орудия придавали войску бодрость духа и веру в победу. Не с голым руками подступились!
Неожиданно  перед ратниками передового полка появились верхами мурза и семеро казаков. Поравнявшись с полком, они торопливо спешились,  мурза  знал русскую молвь и просил отвести его к государю.
Взволнованный мурза пояснил, что он перешел на сторону государя Ивана и поведает ему о важном. Перебежчик  снял с пояса кривую саблю, отстегнул скрытый дорогим халатом кинжал, его для верности  обыскали, и тот час же привели в царский шатер. Татарин упал на колени перед восседающим на троне Иоанном, и сказал:
- Я – мурза Камай, бежал из города вместе  со своими двумя сотнями конников, но удалось уйти нескольким. Верь мне, о, великий царь Московский, хан Едигер и Кельшериф-молна вместе с другими князьями сумели вдохновить свое войско, оно поклялось на Коране  умереть, но не сдавать Казань неверным.
- Я тебе верю, доблестный мурза,- ответил Иоанн,- и будешь мною обласкан. Сколько в крепости воинов?
- О  великий государь, пусть отсохнет мой язык, если я скажу неправду. Крепость защищает тридцатитысячное отборное войско татар и три тысячи ногаев с богатым огневым запасом для пушек и аркебузов турецких, много защитного материала: бревен, булыжника, прочных деревянных щитов, а также кормления на несколько месяцев. Бойся, великий государь, другую хитрость Едигера. В Арском  лесу с многочисленными засеками Едигер спрятал хорошо обученную конницу в двадцать тысяч сабель под водительством князя Япанчи, а в глубине леса стоит хорошо  укрепленный опорный острог. Япанча собирает  и вооружает всех, кто живет близ Казани. Полевого черемиса наберется многие тысячи. Они будут постоянно язвить русское войско наскоками конницы, неожиданными  ударами истреблять осадное воинство.
Государь собрал бояр и воевод для совета и решения, донес услышанное от Камая.
- Камаю надо верить,- молвил свое слово  воевода большого полка князь Михаил Воротынский.- Нас и раньше извещали о сильном войске в Казани. Тем ценнее весть Камая о князе Япанчи.  Это испытанный приём татар. Будем всегда настороже со стороны леса. Когда же  враг обнаружится, надобно отрядить сильное войско и уничтожить Япанчи, чтобы не мешал осаде.
- Я знаю Япанчу, это хитрый враг, его надо быстро разбить,- поддержал Воротынского начальник конницы  первый воевода большого полка князь Иван Мстиславский.
Князь Шиг-Алей подтвердил слова воевод. Говорили и другие воеводы, и  сошлись на едином  и приговорили: государю и князю Владимиру Старицкому стать с полком на Царском лугу;  Шиг-Алею за Булаком  у кладбища; на Арском поле быть большому, передовому полкам и удельной дружине князя Владимира Андреевича; полку правой руки  с казаками – за рекой Казанкою; сторожевому полку – в  устье Булака, а левой руке – выше его. Повелели: на каждого воина изготовить по бревну для устройства тына, на каждый десяток пеших ратников по туру. Государь запретил воеводам вступать в битву самостоятельно без его слова, если  татары не вынудят  полки к защитному удару.
Наступила первая ночь в нескольких верстах* от Казани. Русское войско, приготовив на кострах горячую пищу и плотно подкрепив телесные силы, отдыхало. Никла трава от обильных рос, с Волги несло пряной свежестью, в низинах  по Булаку и Казанке расползлись белесые туманы, тишину нарушали свист диких уток да гусей возвращающихся с полей с кормежки в обжитые озерушки да плавни. В разбитых шатрах отдыхали воеводы и другие воинские начальники, воины кто прямо на траве, подстелив с плеч одежку, потники из-под седел, кто на деревянных щитах, кто на турах чутко коротали ночь, набирались сил для последнего броска к стенам крепости. Только сторожевые посты прохаживались впереди, негромко перекликаясь с думой о скошенном, поди уж, жите на своих полях бабьем с малыми детками,  мол, основной-то тягловый мужик здесь, под татарскими стенами, радея вернуться с победой хотя бы к обмолоту снопов сметанных в овины, а там и на свадьбах погулять и попить медов малиновых. Сторожи жгли костры, чутко прислушиваясь к звукам степи, откуда доносились лишь всхлипы сонной выпи, из леса крики филина, да отрывистый лай лис. Небо то укрывалось стадами высоких облаков, не грозящих дождем, то моргало в прогалины мертвым светом звезд, то  в небесных омутах выныривала чахлая в эту пору луна.
Князь Воротынский, второй воевода большого полка, ночь коротал в огромном шатре государя, где можно было проводить сбор бояр для совета. Как  самого опытного из воевод  в борьбе с татарами не знавшего неудач, единомышленника в строгости исполнения наказов, молодой государь старался не отпускать от себя мудрого князя до начала приступа.  В шатре находились и  другие приближенные, отдыхали в ожидании  рассвета и решительного выступления всего войска, чтобы  занять накануне расписанные позиции. И  едва забрезжил светом восток,  все были на местах. По сигналу государя ополчение двинулось. Впереди шли князья Юрий Шемякин и Федор Троекуров с казаками и  стрельцами, за ними  воеводы и атаманы, головы стрелецкие остальных полков. Огромное войско двигалось мерно и стройно. Выкатилось солнце и осветило близкую теперь крепость, тогда Иоанн дал сигнал, полки встали на молебен. Ударили в полковые бубна, заиграли трубы, распустили  знамена и святую хоругвь с животворящим крестом, коя побывала на бранном поле Куликовом. Царь и все всадники сошли с коней, отпели молебен, и государь обратился к войску с речью, в которой он призывал воинов к великому подвигу, просил не щадить самой жизни ради веры и отечества и готов был сам отдать свою жизнь, если потребуется для победы и торжества христиан. Сия речь сильно воодушевило войско. Под сенью знамен и святой хоругви с изображением Спасителя полки двинулись прежним порядком к стенам города. Там было тихо и спокойно, словно город вымер, или был покинут его войском и жителями. Эта тишина многих расслабила, но обманчивое спокойствие насторожила опытных воевод. Князь Воротынский, опасаясь коварства и хитрости врага, настойчиво призывал:
- Не поддадимся, братья, татарской утайки, будьте трижды осторожнее.
И крупные сшибки начались уже в этот день. Из ворот внезапно вылетали конные и пешие, дрались насмерть, теснили русских и были сами теснимы и быстро убирались восвояси. Полки неудержимо двигались к своей цели, и в этот же день кольцо вокруг Казани сомкнулось. Осадное войско принялось укреплять свои позиции, вплотную ко рву придвигать туры, а где топко и неудобно гатили дорогу   бревнами. На станах, выбранных полками, воеводы разбили шатры и три полотняные церкви Архистратига Михаила, Великомученицы Екатерины и Святого Сергия. Вечером Иоанн собрал всех воевод и дал устные повеления к осаде.

 На следующий день татарские ратники стали появляться на стенах и кричали русским:
- Подходите поближе мы вас угостим огненным бесбармаком* с турецкой начинкой, а потом  посадим вас на ваших же лошадей мордой к хвосту и отправим назад в Московию!- ревели глотки в одной стороне.
-Казань - орешек не по вашим зубам,- поддерживали своих нукеры у Арских ворот,- как приходили раньше и бежали назад, так побежите и теперь! Только не забудьте для нас приготовить богатые подарки, когда придем на ваши земли набегом!
- Подождите, басурмане,- отвечали русские ратники,- опояшем ваше гнездо турами, да будем потчевать горячими гостинцами, атось подавитесь!
Князь Воротынский внимательно изучил укрепление и  пришел к выводу, что крепость можно брать только со стороны Арского поля, постепенно охватывая  турами всю окружность стен. Сам Иоанн два дня не слезал с коня, объезжая  боевые порядки своих полков, осматривая крепость, выбирая удобные места для приступа, намечая, где стены брать взрывом. Крепость казалась неприступной.
- Одним боем пушек крепких и толстых стен не разрушить,- высказал свое мнение государь воеводам.- Князю Воротынскому поручаю отыскать безопасные места для подкопов. Как подойдет пора, поведем их зело скрытно.
В течение  первой седмицы осады произошло множество сшибок больших и малых за стенами крепости. Хитрый и расчетливый князь Япанчи утвердился в Арской засеке.  По сигналам с крепости он каждодневно нападал на полки  осаждающих, не давал ставить туры вдоль реки Казанки. Натиск  Япанчи отражали князья  Шемякин, Троекуров, Мстиславский, Хилков и Оболенский. Но злые вылазки  князя не давали вести планомерную осаду, держали в напряжении войско. Татары хватали кормщиков, которые с полевых станов ходили в рати с  пищей. Тогда Иоанн через думу положил: отдать под начало опытного князя Александра Горбатого-Шуйского  30 тысяч конных и 15 тысяч пеших ратников и разбить  войско Япанчи.
Сеча состоялась не без испытанной хитрости: при первой сильной сшибке русские ратники дали тыл, бросились в отступ. Татары вогнали их в   выдвинутый вперед обоз и стали водить круги перед нашими укреплениями. Тогда Князь Шемякин устремился со своим полком на татар с одной стороны,  сам князь Александр ударил с другой.  Битва решилась, враг рассыпался и побежал, преследуемый русскими воинами  был разбит наголову. Позднее  взяли Арский острог.
В этих схватках князь Воротынский не участвовал, а действовал на главном поле осады. 26 августа он вел пехоту большого полка, каждые десять воинов  катили свой тур, а конница князя Мстиславского из этого же полка прикрывала движение от внезапных нападений казанцев, укрывшихся в Арской засеке. Кроме того, государь дал в подкрепление Воротынскому отборных боярских детей из собственной дружины, понимая, что эта рать главная ударная сила.
Казанцы видели, чем грозят надвигающиеся туры:  укрытые за ними ратники  не боятся   метких стрел, не пробьют крепкое дерево аркебузы, а  кольцо осады сжимается. Татары с отчаянием обреченных набросились на государеву пехоту: со стен и башен посыпались ядра, дроб и пули. Из ворот вылетела дикая конница, за ней пешие нукеры, с Арского леса  нападала  орда, засыпая войско  калеными стрелами. Но остановить натиск русских татары не смогли. Конница Мстиславского отбивала наскоки с флангов, давая возможность Воротынскому придвинуть туры как можно ближе ко  рву, укрепить их землею. По приказу воеводы Воротынского стрельцы и казаки полка пробились ко рву и разили врага  из пищалей, давая возможность поставить туры   в пятидесяти метрах от него. Как только  туры были укреплены, князь велел стрельцам и казакам отступить  под прикрытие туров, окопаться и вести огневой бой менее уязвимыми от огня пушек и аркебузов.
На поле боя опускался вечер. Прибывшие к турам кормщики раздавали горячую пищу,  утомленные воины едва успели насытиться,  как осажденные снова бросились в атаку, стремясь  отбить туры. Схватка то утихала, то вновь вспыхивала всю ночь. Русские стояли насмерть. Наконец к рассвету враг сам утомился и прекратил вылазки.
Вставшее солнце осветило поле боя: оно было усыпано вражескими  трупами и перед самыми турами и на мостах через ров  и под стенами крепости. Государь же,  беспрерывно посылая к Воротынскому знатных сановников,  просил через них ободрения и стойкости войску, и сам молился в церкви. Сановникам рассказали, как славный московский витязь Леонтий Шушерин сразился с богатырем Сюнчелеем и победил его в схватке, но и сам вскоре погиб от кривого ятагана. Царь заказал панихиду по славному витязю и был очень доволен, когда ему донесли о множестве побитых врагов вместе с татарским князем Исламом Нарыковым.

3.
О столь внушительном ратном успехе государь велел петь в своем стане благодарные молебны. Голоса певчих разносились далеко по стану, звучали в прозрачных небесах, и звезды торжественно поблескивали, выстраиваясь в победные  колонны, поднимая дух православных. Всюду запылали костры, на них грели пищу, варили травяной чай. Пили и  отходили ко сну, а тем, кому велено – вставали на часы. От костров было светло, как днем, и зарево это проникало в дебри Арского леса, пугая  числом  и мощью русского войска татарские  тьмы, хоронящиеся в зарослях.
Назавтра к турам прибыл боярин Михаил Яковлевич Морозов со стенобитным нарядом и открыл сильную пальбу со всех пушек. Но крепкие стены выдерживали удары ядер и каменьев. Стрельцы вели огонь из своих окопов, но сей бой мало вредил казанцам, которые укрывались  за стенами.  Князь Воротынский усомнился в успехе такого боя.
- Хватит ли у тебя огневого припасу, Михаил Яковлевич, чтобы разбить такие стены?- обратился Воротынский к боярину.
- Кабы поставить тяжелые туры выше стены, да видеть цель пользы было бы больше,- согласился боярин.
Такую башню вскоре построил дьяк  Иван Выродков. В шесть саженей высотой  ее придвинули  к самым Царским воротам, поместили на нее несколько больших и средних пушек, приготовились разить врага напрямую. Вставшее утро изумило казанцев: они увидели   выше стен своих чудище, которое возвестило о себе пушечным дробом и метким огнем искусных стрелков из пищалей. Залпы следовали друг за другом сильно смущая защитников  крепости, многих разя  наповал. Тогда они стали копать на широких стенах ямы и укрываться  под косыми срубами – тарасами, устраивать иные  землянки и оттуда вести защитный огонь.
Князь Воротынский настойчиво продвигался с турами к Арской башне и достиг самого рва. Теперь его воинов отделял от стен только огромный ров. Предстояло наладить через него мосты. Утомленные воины столь тяжелой работой приступили к обеду. Воспользовавшись затишьем, казаны неожиданно опустили на ров мосты и через Арские ворота большими силами напали на защитников туров. Те, сопротивляясь, стали отходить, но Воротынский успел подтянуть главные силы полка и ударил  по татарам. Завязалась кровопролитная сеча, в которой  участвовал сам князь, воодушевляя своих ратников криками: «Постоим за веру  и отечество, братья, за наших отцов!» На помощь князю спешили   другие воеводы и все знатнейшие чиновники, кто находился рядом. В сече ранеными пали воевода Морозов и князь Юрий Кашин, сам Воротынский получил удар саблей в лицо, но все же отбил нападение  татарина, поразил его и продолжал руководить боем. Доспехи его к концу схватки были  иссечены  и помяты. Тут подоспели муромцы, дети боярские*  стародавние племенем  и доблестью, натиск русичей усилился. Часть нукеров была сброшена в ров, часть отступила через мосты, которые были тут же подняты.  Но  спасительные ворота не могли  сразу пропустить толпу отступающих, там сделалась давка, а залпы стрельцов довершили разгром вырвавшейся вражьей стаи.
Государь видел сечу собственными глазами и изъявил  особую милость князю Михаилу Воротынскому, а также витязям  муромским.
- Здесь у Арских ворот, государь, надо подорвать стену и вести полки на приступ.
Настойчивость и умение, с какой вел осаду царский слуга, убедила Иоанна в том, что именно  у Арских ворот надобно разрушить взрывом стену и  тогда  князь обеспечит успех осады. Немец размысл * осмотрел место и по его указу стали тайно  вести подкоп. Три дня и три ночи рыли  ход под стену, и вот 30 сентября стена вместе с тарасами взлетела на воздух. Казанцы уже испытывали страх перед такими взрывами. Первый прогремел раньше, когда был обнаружен подземный ход с родником, откуда осажденные брали воду. В тот раз татары быстро изгнали прорвавшихся русских ратников и тут же надежно закрыли пролом крепкими щитами. Второй взрыв был более мощный, казанцы оцепенели на несколько минут, а русские быстро сумели продвинуть свои туры к  Арским, Алатыковским и Тюменьским воротам.  Рать Воротынского  бросилась на приступ, но встретила отчаянное сопротивление  защитников  крепости. Битва кипела всюду, наиболее ожесточенная в проломе, на стенах и в самой    Арской  башне. Разя растерявшегося неприятеля огнем, большой полк прорвался в город и стал разливаться по улицам.
Воротынский почувствовал решающую минуту в сражении и просил государя вести на приступ   все полки. Но Иоанн усомнился в успехе из-за неполной готовности остальных полков к штурму и повелел оставить улицы города, чем крайне изумил воеводу. Но Воротынский знал, что в войске с самого начала осады укрепилась  строгая исполнительская дисциплина и  любой приказ государя исполнялся. Войско повиновалось неохотно. Ратники  не хотели бросать под ноги успех приступа и по приказу Воротынского заняли Арскую башню, остальное войско ушло, сжигая за собой мосты. Смельчаки укрепили башню  турами и рядами из твердых щитов, сказав воеводам: «Мы будем держать башню до последнего дыхания, ждем вас назад».
Смельчакам предстояло продержаться двое суток, ибо Иоанн видел, что войско рвется вперед и объявил, чтобы оно готовилось испить общую чащу. Но выступать  не торопился, ждал своего часа. Государь опасался, что столь упорное сопротивление татар не даст развить успех общего приступа через одну Арскую башню,   решил ещё в двух местах сделать подкопы,  взорвать стены и тарасы вместе с их защитниками. На этот раз он вновь распределил полки за воеводами, указал в какой пролом кому  идти. Рать князя Воротынского вместе с  окольничим  Алексеем Басмановым должна ударить в будущий пролом от Булака и Поганого озера, причём сам Иоанн решил держать эту атаку под своим пристальным оком и в случае необходимости оказывать помощь воеводе подкреплением из своего полка. Князья Хилков, Троекуров, Курбский, Шереметев, Плещеев направлены на другие ворота и готовящийся пролом. Приказано было изготовиться полкам к двум часа ночи второго октября и ждать взрывов. Воеводы тотчас отправились к своим полкам, готовить их к общему приступу, сам же государь удалился в церковь со своим духовным отцом молиться. Но не успел он провести и часа в душеспасительной беседе, как князь Воротынский через вестника сообщил о тревожном событии:
-Государь, - доносил вестник,- подкопы закончены, в них уложено 48 бочек зелья, но казанцы узрели сие дело наше, готовятся напасть, и князь Воротынский просит без промедления взрывать подкопы.
Государь был одет в военные доспехи, встревожился и велел немедля приступать полкам к делу, а сам продолжил богослужение. Едва дьякон окончил чтение Евангелие и произнес: «И будет едино стадо и един пастырь», как земля вздрогнула, раздался раскат мощного взрыва. Иоанн вышел наружу и увидел над Казанью клубы дыма и пыли. К небесам летели бревна стен, обломки тарас и тела защитников  крепости. Царь успел вымолвить слова: «Покорити под нозе его всякого врага  и супостата», как вновь содрогнулась земля и более мощный врыв  в другом месте разметал стену, уничтожая десятки татарских воинов.
Не успела осесть пыль от первого взрыва,  князь Воротынский воскликнув: «С нами Бог!» повел свой полк в пролом. Его атаку поддержали со стороны Арской башни, и когда раздался второй взрыв, ратники полка уже проникли на улицы города, где завязалась отчаянная сеча со стойкими и мужественными защитниками, решивших умереть, но не идти под руку царя Ивана.
Вскоре новый вестник доносил государю от имени князя Воротынского, что  полки теснят врага на улицах. Иоанн закончив молебен, вышел из церкви, сел на коня и поскакал к  городу. Он увидел, что его знамена развеваются на стенах крепости. Присутствие царя придало уверенности войскам, они со всех сторон  стали теснить врага к центру города. Великий князь чутко следил за битвой и сразу же откликнулся на призыв Воротынского о вводе в дело царского резерва. Государь велел полку спешиться и поспешать на помощь. Сверкая доспехами, свежие силы устремились в  гущу сечи, тесня противника. Иоанн ждал последней вести, и она пришла вновь от князя Воротынского:
-Государь, Казань в  твоих руках. В сече погиб главный мулла,  царь Едигер и несколько его вельмож схвачены. Они просят  твоей милости.
Иоанн воззвал к Богу, благодарил его. Ещё продолжались схватки с остатками татар за стенами крепости, а государь велел служить молебен под своим знаменем…

Вспоминая  битву за Казань, Михаил Воротынский не нашел изъянов в руководстве армией. Твердое  единоначалие, строгое выполнение всех приказов государя, вера в своих воевод, исполнение их советов позволили разгромить опасного и сильного врага. Далеко двинулись вперед управление страной, ратное искусство со времен битвы  на Калке, когда  три князя Мстиславича с сильными ратями возгордясь каждый собою, никому не отдали единоначалие  и были разбиты поодиночке на глазах друг у друга чингисхановскими воеводами. Князь  зная историю своей родины, был противником междоусобицы, и всегда поддерживал это единоначалие, как в ратных делах, так  и в управлении государством. Его твердая позиция пришлась Иоанну по душе, потому не случайно  приблизил  к себе, посадил в ближнюю думу, чтобы  в повседневных вопросах опираться на его советы и выносить  зрелые решения.  Почти все прошедшие годы после Казани, Иоанн направлял Воротынского воеводой то в Тулу, то в Серпухов, то в родной Одоев для обороны южных рубежей, для строительства засек на берегах Оки. И всегда верный слуга был исполнительным и на высоте своего  положения.

4.
Кирилло-Белозерский монастырь встречал опального  князя с семьей мелким холодным дождем. Низкие октябрьские тучи нависали над тайгой, казалось, цеплялись за маковки  Успенского собора, почти беспрестанный холодный мукосей  вносил в души ссыльных смятение за нерадушный прием прогневавшихся святых на деяния князя-воеводы. Длинные  высокие монастырские стены  с квадратными башнями по углам были мрачны и молчаливы, как человек собирающийся исполнить неприятную для него обязанность – заточить славных людей в холодные темницы. Под западной стеной монастыря плескалось холодное, но богатое  рыбой широкое озеро. Оно было спокойно и величаво в безветрии. Виднелись многочисленные лодки и баркасы с мачтами для паруса.
Еще не доезжая до ворот, путники обнаружили, что дождь  прекратился,  ободряя души гонимых в ссылку, видя в том милость  Божью и благостное предзнаменование. Князь и княгиня усердно молились и к удивлению своему, когда ворота распахнулись, увидели встречающего их архиепископа.
«Знать не случайно сие,- подумалось князю,- не будем тайно удушены в темнице,  а жить и здравствовать с семьей в доме. Сам настоятель встречает невольных гостей не иначе, как с позволения царского».
- Князь, ты счастливец,- воскликнул пристав Яков Старый, сопровождавший семью Воротынского вместе с дюжиной стрельцов,- дождь прекратился в твою честь. Вот и отец игумен тебя встречает. Он  отведет  в хоромы.
Князь не ответил, только молча перекрестился и ступил твердой ногой на монастырскую землю, обнажил голову, приложился к пасторской руке. Тот благословил князя и княгиню, сына и дочь на долгие лета.
- Как доехали, сыне, утомились, вижу, не взял ли озноб кого за дальнюю дорогу в непогоду?
-Милостью Божьей питаемся, усердно молились за благополучие, и Господь не обошел нас, сохранил.
- Слава нашему Спасителю! На долгие ли годы к нам, князь, мне не ведомо, но жить  семья будет в добротном доме, а челядь в избе напротив. Таково повеление государя нашего,- сказал игумен и показал в глубине стоящий высокий дом, с почерневшими от времени стенами.- Проезжайте за мной, князь.
Игумен повернулся и неспешным шагом направился по песчаной дорожке, вдоль слякотной дороги, ведущей к дому. Где-то за домом раздавался перестук топоров, то работные люди поднимали стены будущих больничных палат. Тут же вдоль дороги стояли рубленые из кругляка добротные амбары  с ворохами ржи и пшеницы, сыпучего красного проса, на низком лабазе в снопах лён долгунец для мялки, чески и плетенья веревок в длинные скучные зимние месяцы. Степенные монахи и мужики в мирской одежде – наёмные люди молотили снопы ржи. Они повернули головы  в сторону проезжающих, с любопытством всматриваясь в гостей. Тут же стайки воробьев, и сытых воркующих голубей на застрехах. А вот вороха сахарной свеклы для варки патоки. Все примечал князь опытным   глазом, оценивая немалое и богатое хозяйство монастыря, где монашеское братство  использовало наемный труд крестьян и мастерового люда. Князь слышал отголоски церковных споров сводившиеся к тому, что  святые люди не должны пользоваться мирским трудом, а кормить себя сами, быть нравственно выше любого мирянина. Но князя мало интересовали эти споры, более волновало устройство армии, утверждение в ней единоначалия главного воеводы, в частности, в обороне южных границ от набегов хана. В голове у воеводы на этот счет роилось много замыслов, какие он начал вершить на засечных линиях по Оке и которые теперь без него, видно, зачахнут. Волновала также роль боярской думы в управлении государством, как основного советника государю во всех его делах. В думу должны входить не только знатные и родовитые князья и бояре, но больше люди наделенные умом и расторопностью, преданные царю и отечеству. Говаривал о сих мыслях князь  государю, тот слушал, молчал, но соглашался ли?
Устройство на новом месте, хоть и лишенное уюта и роскоши, какое царило в его родовом  поместье, свершилось быстро. Князя привычного к воинским походам, частой смены обжитого жилья оно не тяготило. Более страдала княгиня Степанида, но с ней были отправлены ее прислуга,  дворецкий, да  черные мужики и женки. Они-то позже и создали на новом месте благочинный уют.
Князь в сопровождении игумена осмотрел дом. Он  показался ему благопристойным с общей палатой, опочивальней,  поварной, двумя комнатами для детей и одной  для нянек. Лавки, столы кровати и топчаны строганы,  часть из них крашена  желтою краской.
- Для княжича и княжны по отдельной спаленке. Людей ваших разместим в соседнем доме. Большего не имеем, князь,- сказал игумен, разводя  руками.- Ко княжичу  иеромонаха приставлю,  пусть  Божье слово с детских лет впитывает да к наукам зреет.
- И на том будем благодарить Господа,- с сердечным чувством отозвался  Михаил Иванович,- признаюсь, страшился темницы. И сиживал в юности во время опалы отца моего при Елене-правительницы. Наслышаны?
- Земля слухом пользуется, сыне, и будем смиренно нести свой крест.
- На военной службе государевой я свыкся ко всяким невзгодам, не дрочона*, под открытым небом вместе с ратниками ночевал для поддержания духа в войске, и в шатрах царских, и в простых дворовых избах. Как-то княгиня с малыми детками! Но свыкнется и она, любя и почитая, не раз за мной следовала на южные украины. В честь милости царской прошу, святой отец, отслужить молебен в Успенском соборе.
- Отслужим с почестью, князь.
Жизнь в монастыре потекла неспешно, без особых сует,  скучно, зевотно. Безделье расслабляло волю и казалось, дни активной жизни на государевой службе сочтены. Утрами  просыпались с тяжестью своей бесполезности, только и бодрила обязанность вырастить детей, да выпустить достойными в свет. Под звон церковных колоколов шли молиться в храм. Совершали прогулки в пределах монастырских стен, ибо ограничены были в передвижении, за ссыльными вели надзор постоянно два пристава. Они менялись к соборному воскресению каждого года. Правда по первому снегу собралась ватага охотников на зайцев, князь с позволения пристава тоже  участвовал в ней. Но против  азартных забав с гончими в  своей вотчине, одно баловство. Были потом охоты на кабанов, на оленей, сие дело  посерьезнее, без сноровки кабана не возьмешь и оленя не скрадешь на выстрел. После таких прогулок  бражничали. Пили крепкие медовые настойки рябиновые, да смородиновые, водку анисовую, закусывали икрой черной и красной, лососем соленым, севрюгой жареной,  смаковали вина рейнские или романеи, привозимые князю от государя,  заедали изюмом и винной ягодой. Пели песни с архимандритом церковные и старинные русские. Слушали голосистую княгиню Степаниду, моложавую и приятную лицом и станом, белокурую, но чернобровую с томными голубыми глазами.
Княгиня брала напевную ноту, заводила старинную песню, а князь на гудке подыгрывал, и лилась широко песня о просторах земли Русской:
Высота ли, высота поднебесная,
Глубота, глубота океан-море,
Широко раздолье по всей земле,
Глубоки омуты Днепровские.
Богаты леса Черниговские,
Золоты хлеба на Рязанщине…
Тут князь призывал  Никиту с дудой, дядьку княжича Ванюши с накрой*, сам князь брал гудок-балалайку* и раздавалась озорная плясовая. Княгиня, подобрав длинную юбку, выходила на круг,  выбивала дробь каблуками  и плыла лебедушкой, платочком помахивая, а Никита, наигрывая задорно, шел за нею вприсядку. Прибегала плясица девушка-покоёвка* и под одобрительные кивки князя забегала в круг и задавала жару.
Как не вспомнить в такие минуты первую встречу с суженой. Долгие лета ходил князь Михаил в холостяках. То великокняжеская опала не позволяла выбрать невесту, то ратные походы, то государева служба. Однажды, вернувшись после сторожевой службы в свою вотчину уже по снегу, встретилась ему ведунья у ворот своей усадьбы. Князь только что сошел с возка, а не плечо ему слетела голубка белоснежная, заворковала. Князь диву дался. Полна голубями его голубятня, любил он наблюдать за полетом  стремительных птиц, когда их выпускали на прогулку. Бывало, кормил с руки иных, но чтобы вот так  встретила его голубка, усевшись на плечо, не бывало.
-Знай, князь, что голубица весть тебе подает, Лелем она послана. Быть тебе ныне женатым. Уж и невеста сыскалась. Встретишь намедни и полюбишь.
Сказала, почтенно поклонилась и удалилась.
Молча провожал ведунью взглядом князь, а голубица с плеча не улетает. Неспроста. По его приезду посадский воевода пир званный  устроит. Это как водится: хозяин на зиму вернулся. Не на веселье  ли встретит он девицу красу,  да и сватов зашлет?
Снял с плеча голубицу, на руку посадил. Не улетает птица, только крыльями машет да тихонько воркует. Слышатся в ворковании свадебные припевки: «Люли, лель, лелё». Неспроста, неспроста! Очарованный загадочным явлением так и вошел князь в   усадьбу с голубицей на руке, только тогда подбросил  и проводил взглядом, как устремилась она на свою же голубятню и уселась на самом высоком коньке, что б видна была всему княжескому люду.
Вышло так, как подумал. К посадскому воеводе сестра родная с дочерью гостить приехала. Сам воевода представил сестру и племянницу князю на званом обеде. Глянул на девицу, в кроткие очи опущенные долу, и захолонуло сердце молодца: попался в силки, не выпутаться. Голос   напевный, чистый, да взгляд томный запали глубоко в душу. Бил челом государю о руке Степаниды и  заслал вскоре сватов.
Свадьбу справили богатую. Приглашен был государь, приезжали братья князья Владимир и Александр с женами, Захарьины - родственники, братья Палецкие, Татевы и многие другие бояре и князья. Есть что вспомнить, порадоваться счастьем, пролившимся в ту зиму на головы молодых обилием своим, словно древний божественный Лель каждодневно и каждоминутно выплескивал на них амурное зелье. Вспоминается, как звенели бубенцы и пели полозья саней, когда по морозцу кони несли молодых в церковь, как разливался по Одоеву праздничный благовест и венчальная песнь, а обручальные кольца охватывали приятным холодком пальцы…
В иные вечера князь вспоминал былые походы на татар казанских,  сшибки   на засечных линиях с крымцами, которые по мнению Михаила Ивановича очень воинственны и храбры, а под покровительством османов дюже опасны.
-За спиной у крымцев могущественная Оттоманская Порта. Она восславила себя покорительницей мира,- рассуждал не без основания князь, обладая стратегическим мышлением,- и еще не раз придется схватиться на южных украйнах русскому воинству с коварным врагом.
Князь, ни  на кого не сетуя,  говорил игумену о своих замыслах в укреплении засечной линии по Оке от Белева на Тулу до Рязани, о том, что сторожи надо относить далеко на юг за  засечную линию. По мере сил  создавать новые засеки на путях крымской неудержимой  в походе конницы, и что он воевода и верный царев слуга,  нужен отчизне там, где горячо от  татарских сабель и стрел, а не здесь томиться в безделье и бражничестве. Архимандрит соглашался с князем и шептал ему, мол, как представится  случай,  замолвит слово перед митрополитом, будет просить, чтобы  тот убедил государя снять опалу с боевого воеводы. Не дело ему здесь отсиживаться, а должен вести борьбу с лютым врагом, который ежегодно, грабит и пустошит посады и города, уводит в полон сынов и дочерей русских. Михаил Иванович  благодарил архимандрита, молился о царском прощении. В тягучее безделье занимал себя чтением церковных книг, княгиня воспитанием детей, да и сам князь все больше уделял время подрастающему княжичу Ивану, которого скоро приспеет учить грамоте, а там и ратному делу.
В последнюю зиму надзор за семьей князя несколько послабел, приставы разрешали совершать прогулки в  окрестные леса, и  князю полюбились лыжные вылазки с подрастающим сыном и  боярином Никитой, исполнявшего множество обязанностей при дворе. Нередко в погожие безветренные дни   ходили  до сумерек. Широкие подбитые камусом лыжи на ногах у взрослых хорошо скользили по таёжке. Следом в возке катили по убродным снегам княжича, укутанного в овчину. В вековых темных ельниках  было сказочно красиво.  Старые  ели, усыпанные золотистыми шишками,  кормили  зимующих здесь рябчиков и синиц, красногрудых снегирей и клестов. То и дело попадались беспокойные трескучие сороки и лунки осторожных тетеревов. Княжичу Ивану  чудилось, что вот-вот вместе с птицами он увидит седого от мороза лешего из сказок, рассказанные матушкой в длинные вечера перед сном, а то и лесовика, стерегущего долы. Отец показывал мальчику следы заячьи и лисьи, косули или сохатого и обещал взять на охоту, когда княжич подрастет на годок другой, если пристав не будет возражать. Княжич был рад, и сердце его трепетало в истоме ожидания.
Веселей и просторнее казались сосновые боры, особенно, где не встречался густой подрост. Тут Никита где-нибудь  рядом со  свежей валежиной, утоптав глубокую белизну, разбивал стан,  собирал сучья, ветки и разводил костер, набивал медный чайник снегом, подвешивал его на тагане над костром. Княжич, выскочив  из полушубка, в валенках-катанках, теплом, шитом из верблюжьей ткани армяке подбрасывал валежник, кормя жадный огонь. Никита продолжал хлопотать: доставал из заплечного мешка краюху хлеба, закутанного в холщевую тряпицу и овчину, чтоб не промерз, свиное соленное в ладонь толщиной сало, колбасу, которую разрезал на пластики и, нанизав на крепкий березовый хлыст, поджаривал на огне.
- Вот так мы много раз с батюшкой князем и на охотах, и в военных походах себя потчевали,- говорил Никита княжичу.
- В Одоеве нашем больше под дубом садились чай пить. Там он – царь-дерево,- вспоминал  князь,- иной до самого неба кроной достает. Мужики мерили из любопытства – о  двадцати сажень высота. Желудей усыпано. Тут-то  кабан и кормится. Брали его, секача, лихо, но и опасен, свиреп зверь. Сплоховать нельзя – порвет клыками. Бывали всякие случаи. Любил и я выйти с рогатиной и кинжалом.
Княжич тянул руки к огню, слушал старших с почтением. Никита добавлял в чайник снегу, снова его на огонь и когда вскипела вода, бросил горсть плодов шиповника, несколько щепотей мятого смородинного листа, душицы; на чистый холст ломал краюху, резал мелко сало с прожилками мяса, шелушил репчатый лук, подавал поджаристую  запашистую говяжью колбасу с глазками свиного сала и чеснока. Усаживались на колодину спинами к догорающему костру, чтоб не зябнуть. Никита разливал по кружкам напревший чай, и обед начинался. Промявшийся на снежной прогулке княжич ел с огромным аппетитом, выслушивая похвалу отца.
-У нас говорят: работай  до поту, так поешь в охоту,- балагурил Никита,- а ныне  у Ванюши волос под шапкой взмок, из-под шиворота парок струится. Так-то!
Летом  в спокойном малолюдном  месте и того лучше. На душе у княгини покой и благодать. Муж любимый рядом, дети с ним веселы и счастливы. И ей женское счастье сполна перепало. Не в походах князь, не на царской службе, с нею, голубкой ясноокой и ласковой. Каждый день видит его, каждую ноченьку с ней в опочивальне, а не под стрелами, да саблями татарскими, не в борьбе  за жизнь, а с любовью у неё под боком. И понесла было она, но до родов не дошло. Не дал Бог дитя. И все же никакой ей Москвы не надобно с её страхами и казнями, с  визитами бояр и князей, судами и пересудами дел государевых, предававших забвению старые обычаи, видя в них измену и подрыв могущества Русского государства.
Одно не устраивает, кручинится князь от безделья, томится сердце без дел государевых. Говорит: лучше воду пить в радости, чем мёд в кручине. Рюриковичи они, потомки великого князя Киевского Владимира. И  прадед, и дед его,  и отец князья черниговские стояли на страже границ юго-западных и добровольно пошли на службу великим  князьям Московским, служили верой  и правдой. Кому же, как не ему, воеводе опытному, стоять на страже земли русской, быть государственным человеком. Много раз сетовал на то, что уходят годы в пустоту вечную, грех видел в том, что не защищал рубежи южные, а бездельничал.
- Но ведь не по своей воле мы здесь, батюшка мой, по царской, а значит по Божьей.- ломала руки княгиня перед мужем.
- Вот и молюсь, чтобы государь снял опалу.
Родовитый и богатый князь  с семьей был вынужден довольствоваться скудной казной. Ежегодно казначей  Фунтиков выдавал царское жалование на всю семью без малого сто рублей, из них на содержание прислуги из двенадцати человек приходилось 48 рублей. Однако ж, часто набиралась чувствительная недоимка по доставке  князю одежды, снеди, воска и другого продукта. Заботясь о семье, о приличном питании, об одежде и кухонной утвари он был вынужден унизительно  бить челом государю, и письменно доносить, что ему не дослали «двух осетров, двух севрюг свежих, полпуда ягод винных, полпуда изюму, трех ведер слив». Досылали. Ждали царской милости. В следующем   году князь снова пишет царю и просит его выслать одежду и обувь. Княжна де выросла из того платья, что высылалось раньше, а иное придралось. 
В другой раз князь писал, что ему не довезли: ведро романеи, ведро рейнского вина, ведро бастру, двести лимонов, десяти гривенок перцу, гривенки шафрану, двух гривенок  гвоздики, пуда воску,  пяти лососей свежих. «Князь Михайло, государь, бьет челом о платье белом. Сам я ободрался, и княгиня, и княжна, и сын князь Иван». Приставы, отправленные при Воротынских, подтверждали сию недостачу, и князю все досылалось.
С запозданием доходили вести в монастырь. Сначала порадовала одна из них Михаила Ивановича о снятой опале с брата Александра, но вскоре  огорчила. Князь Иван Бельский и еще шестеро бояр били челом государю и просили миловать Александра. Царь согласился, но пожелал, чтобы ещё полусотня вельмож поручилась за опальника, дабы он не сбежал в Литву, а коль сбежит – платить  за него. С князя взял грамоту, в коей он обещается служить царю до последних дней своих и не мыслить об измене и отъезде в иные  чужестранные земли. Оскорбленный сим освобождением князь Александр оставил государеву службу, постригся в монахи, а через полгода занемог от кручины, завещал брату родные вотчины, приказал    долго жить и почил с любовью к русской земле.
Князь  Михаил оплакал брата, отслужил за упокой души молебен, а в сердце осталась кровавая  борозда не только от смерти князя Александра воеводы царского, а больше от того, как снимает опалы со своих слуг царь-самодержец. «Ужель и мне придет милость государева через поруки боярские, честь княжескую марающие, оскорбительные? Но покорности жаждет Иоанн, а не осуждения делам его. Умереть проще, чем жить и бороться с врагами отчизны  нашей»,- думал нескончаемую думу опальный князь, молил Господа об окончании опалы.


Белозерье недаром звалось северной пустыней. Малолюден край даже в летнее время. Зимою тем более. Ничто, казалось, не могло потрясти сонное царство. Оказалось, сыскалось такое, что захватило дух. Весть эту в монастырь принесли нарочные от митрополита. Царь  в начале зимы покинул Москву и едет неизвестно куда со своим двором  и семьей. Целый полк вооруженных всадников сопровождал его. Сначала он остановился в селе Коломенское на две недели, потом двинулся в село Тайнинское, побывал в Троицком монастыре, а к рождеству приехал в Александровскую слободу. Духовенство, бояре вместе с народом тревожились о таком таинственном путешествии царя, изумлялись, не зная, к чему сия мера приведет и что им делать. Ждали.
Гадали, что  государь скрылся от предательства князя Курбского, который сначала бежал к Сигизмунду из Дерпта, где был воеводой. Избрал он такой путь бесчестия от надвигающейся опалы, как утверждают, за дружбу с Адашевым и  некоторые неудачи в войне с Ливонией. До этого же Андрей Курский овеял себя славой воеводы в Казанском походе, победами в Ливонской войне, друг детства царя и первый советчик. Но после смерти Адашева государь уж больше не любил князя Андрея и искал повод для опалы. Князь бежал. После двухгодичного милостивого отношения к нему короля, передачи богатого поместья Ковельского. Побег вылился в подлое предательство. Изменник стал давать советы Сигизмунду, как воевать Россию, не жалеть казны на подарки крымскому хану и одновременно с двух сторон выступить против Иоанна. И это свершилось: Сигизмунд отдал под начало Курбского 70 тысяч войска и велел идти к Полоцку. Одновременно Девлет-Гирей с 60 тысячами всадников напал на Рязанскую землю.
Измена Курбского была на устах  москвичей, она потрясла народ, подняв  тревогу в Москве. Иоанн, видя в каждом  вельможе союзников Курбского, требовал разоблачений, доносов на отступников. Они посыпались, но царю казалось недостаточно. Мнилось ему, что скоро его самого схватят и сорвут с головы корону.
 От безвластия в Москве сделалось жутко. Пресеклись не только дела в приказах, но и пресеклась торговля.
 Царь молчал месяц.  Третьего января митрополиту Афанасию была доставлена от царя грамота. В ней он «описал все мятежи, неустройства, беззакония боярского правления во время его малолетства; доказал, что и вельможи и приказные люди расхищали тогда казну, земли, поместья государевы..., что они не перестают злодействовать: воеводы не хотят быть защитниками христиан, удаляются от службы…,а если государь объявляет гнев недостойным  боярам и чиновникам, то митрополит и духовенство вступаются за виновных, грубят, стужают ему». Потому  он оставил государство. Иоанн слал  грамоту  гостям, купцам и мещанам в которых он уверял москвитян в своей милости, заступничестве. Дьяки Путило Михайлов и Андрей Васильев  читали  последнюю грамоту всегласно при собрании народа.
Всюду сделалось смущение. Народ с духовенством, боярами, мещанами  били челом государю, просили его вернуться на царство, защищать  от иноземного вторжения. Государь сказал, что вернется на царство лишь при том условии, если ему не будет возбраняться истреблять  врагов внутренних  по своей воле и разумению, опалять изменников без всякого суждения и заступничества со стороны духовенства,  подвергать сих казням и смерти мучительной. Иоанн выпросил большую казну у земства, объявил многие уезды и города своей собственностью, учредил тысячу телохранителей из князей, дворян, детей боярских, давал им поместья, сгоняя с мест прежних владельцев.
 Второго февраля  государь вернулся в Москву. Вид его поразил бояр и князей, духовенство: в глазах его плескался свирепый гнев, а сам взор угас, черты  лица исказились, неизъяснимая ярость кипела в душе и терзала тревогой сердца собравшихся. Что же будет далее, задавался каждый вопросом? И через два дня столица  узрела исполнение вытребованных царских условий. Как клубок, брошенный в пыль, вбирает её в себя, так царский гнев, перемешанный с болезненной подозрительностью, собирал на лобном месте мнимых изменников государственных. Полилась кровь тех, кто якобы с предателем Курбским умышлявших на жизнь Иоанна и на детей его. Первым  пал воевода князь Александр Горбатый-Шуйский, герой казанский, разбивший рать князя Япанчи, потомок Святого Владимира и Всеволода Великого,  умудренный в делах государственных. Вместе с ним  испил сию чашу его семнадцатилетний сын чистый душой и помыслами. За ним был посажен на кол князь Дмитрий Шевырев, казнены шурин Горбатого Петр Ховрин, окольничий Головин, князь Сухой-Кашин, князь Петр Горенский. Вопреки заверениям не избивать простой народ, почти все дворовые люди казненных были  также убиты или разогнаны, родственники сосланы, а  имения розданы новому клану – опричникам. Ближайший родственник покойной добродетельной царицы Анастасии боярин и воевода Иван Петрович Яковлев тоже опалился, но был  великодушно прощен. С него взята клятвенная грамота с подписями многих святителей о том, что он до конца своих дней не сбежит ни в Литву, ни к Сигизмунду, ни к хану или императору, ни даже к князю Владимиру Старицкому. 
Усладив свою душу кровью мнимых изменников, царь взялся за устройство своей новой дружины. Скоро число телохранителей выросло до шести  тысяч с неограниченными правами и неприкосновенностью личности и названы царем опричною.

  5.
Четвертую весну встретил князь Воротынский в пустынном Белозерье. Она вовсю напирала и в этом таёжном малолюдном  северном крае. Свежие ветры все чаще тянули с юга, съедая зимние сугробы. Завертелись крылья ветряной мельницы, мукомолы принялись рушить оставленные с осени про запас хлеба. Запахло  выпеченными караваями. Со скотных дворов тронулись подводы с навозом. Раскисала едва ли не по колено хлябкая московская дорога.
Воротынский за длинные четыре зимы  так и не привык к пустой жизни, надоело бражничать и бездельничать. Он плохо спал, вставал до свету, ополаскивал опухшее лицо студеной водой, набрасывал на плечи теплый дубленый полушубок и шел на улицу, предавался нелегким думам. Семья его и вся прислуга теперь жила в добротном доме на десяток комнат с поварной. Двор срубили еще в прошлом году по велению государя, обнесли частоколом, подчеркивая острожную обособленность.
В новом доме светлица. В ней чисто, солнечно. Радуга полыхает  через слюдяные окна. Стены ровные, вымазанные глиной на извести и побелены. В углах  сухие травы в пучках. Их часто меняют, и от только что занесенных и подвешенных плывет аромат. Печь тоже белая, мазана, от нее постоянно стелется тепло. Лавки в светлице крашены в желтое. Часть их, что у окон, под холстами. Князь часто сиживал  тут, глядел поверх частокола на  кривую домами улицу. Она убегала к центру захудалого города.
В тишине утрами, когда домочадцы ещё спят, много дум спущено князем в немоту. Не раз заходилось  сердце в тоске по воле, по своей  отобранной вотчине, по делам государственным, по войску, без которого не видел своей дальнейшей жизни. Без него он засохнет стручком гороховым рано надломленным.
Кому скажешь о кручине своей, кто поймет? Игумен? Обещался замолвить слово перед митрополитом. Князь терпеливо ждет, а  годы уходят. Сколько ещё отпустит Всевышний? Куда дорога отсюда, в постриг, как брату Александру, а дальше в скорую могилу? Пресечется род Воротынских. Князь Иван больно молод, другого сына для укрепления рода Бог не даёт. Мальцу нужна крепкая отцовская опора. Пропадет без неё, и кладь с золотыми монетами, родовая, что закопана в одоевском дворце, не поможет, несмышленышу. Довериться  особо, кроме Никиты, некому. Жена робка. Ей самой рука-надежа требуется. Без вотчины и постоянного дохода проживут деньги, разорятся.
Думы  не покидали князя  все эти годы, особенно тревожить стали после новоселья в отстроенном дворе, которое вызвало разные толки.  Теперь усилились, набегали каждое утро. Взирал на добротную постройку с мыслями о том, что государь помнит о нем, бывшем своем слуге, победителе казанском. Помнит. Но с каким умыслом срублен двор? То ли о благополучии князя и семьи  печется царь, тогда не лучше ли вернуть на службу, то ли для заточения на многие годы? Тогда к чему такая забота среди дел многочисленных государственных?
 Неразрешенные вопросы остались, как больной зуб. Князь и в прошлом году ждал милости, но не дождался. Сколько же еще впустую лить годы? Он сделался неусидчивым и ворчливым.
«Весна очищает не только нашу землю, но и души,- бормотал  себе под нос набегающие мысли.- Она во многом подвигает людей на новые дела. Как многолетнее растение оживает в тепле и влаге, дает новые стебли, листву и цветы, а затем семена, так и в человеке движение весны рождает стремление свершить праведные шаги. С очищенной душой от грехов прошлых легче созидать».
Это князь Воротынский знал по себе и вопрошал: «А его, государя, подвигнет ли? Не уж-то очерствел совсем, не видит во мне никакой нужды?» Но, глядя, как сходят снега, как идет обновление, всё же надеялся на здравый смысл и царскую милость, ждал перемену в своей судьбе, хотя доносили о готовящейся  смене приставов ещё на год.
Однажды после  завтрака князь вышел на крыльцо, всё с теми же думами и яростью на свою никчемную монастырскую жизнь. Яркое апрельское солнце заливало просторы. Черный шар галок прошумел  над стенами, укатился на берег ещё сонного озера; воробьи да синицы  веселее зашебуршились, подновляя под застрехами свои гнезда. Тяжелые думы князя оборвал  усердный  голос пристава Ивашки Лодыгина.
- От государя нарочный прибыл. Велено, князь, собираться в Москву.
- Где нарочный, не потеха ли надо мной?
- В людской чаем балуется, гнал лошадей безостановочно, уморился. Приказано, не мешкая, выехать в крытом возке вместе со мной.
- А семья?-  багровея лицом, спросил князь.
-Про неё нарочный помалкивает. Велено одному сбираться. А вот и нарочный с грамотой.
Весть эта сделала переполох в семье князя. Пришел игумен, обнёс князя крестом и сказал:
- Весть эта к добру, сыне. Молитвы наши дошли до Господа, и Его благодать  снизошла на твою голову.
Князь возликовал. Сборы воеводы-воина были  насыщены волнениями, но короткими, как  летний проливной дождь. В возке оказались тулупы, припас еды на дорогу, и к обеду князь отбыл в Москву  по раскисшей хлябкой дороге.

До стен Кирилло-Белозерской обители докатывались московские ужасы, творимые государем и его новой опорой – опричным  войском, и Михаил Иванович не без содрогания, но мужественно явился пред очи царя. Его поразил вид самодержца. Знал он его стройным, мускулистым, с гордо поднятой головой, прямым носом и пышными усами и бородой, светлыми и проницательными глазами, всегда горящими огнем праведных желаний, теперь увидел иного человека. На некогда приятном лице запечатлена холодная свирепость, исказившая его черты, угасший взор лишь иногда вспыхивал огнем просветления, борода и усы  показались настолько редки, будто кто-то их усердно только что выдрал. Да и стан царя ссутулился, как бы под тяжкою ношей.
«Эти перемены вызваны душевными  бурями, той яростью, с которой царь бросает в пыточную, а потом на лобное место своих воевод и князей, не раз доказавших в битвах свою преданность отчизне и христианству»,- подумал опальный  и услышал:
 - Просьбами митрополита Афанасия и многих епископов, с поруками земской Боярской думы, земским дворянством, памятуя заслуги прежние при взятии Казани и стороже южных украин, угону собаки крымского хана, снимаю с тебя, князь, опалу. Дарую тебе звание боярина, и  возвращаю прежнюю вотчину города Новосиль, Одоев, острог на Черни. Ты дашь мне грамоту, что не покинешь рубежи московские  и не уйдешь в иные земли, не преклонишь колено моим врагам внутренним и внешним до конца дней своих, и будешь служить мне верой и правдой. Приговариваю:    для бережения от воинских людей стоять тебе воеводой  в Туле.
Воротынский уже знал, что казнены лучшие воеводы  князья Александр Горбатый-Шуйский, Петр  Горенский, в опале князь Щенятьев, воевода Иван Яковлев и нет им замены. Южные рубежи находятся под постоянной угрозой вторжения крымской орды, а то и османского нашествия. Образумил Бог царя, указал ему верный шаг – вернуть на службу преданного и опытного воеводу. Тут же царь и перед земцами очистится, покажет своё милосердие перед Боярской думой и московской знатью. Всё так, всё к одному концу, в одну колоду складывается.
Натерпевшийся унижения, бед и тоски от безделья, но всегда верный своему слову служить государю верой и правдой, князь с трепетом сердечным вновь произнес эту клятву и те обязательства по подсказке самого царя: «Не отъезжать ни в Литву, ни в Старицкий удел, не якшаться со старицкими боярами, не сноситься с литовцами и крымцами».
Царский дьяк Андрей Щелкалов в присутствии митрополита Афанасия тут же составлял поручную запись, в коей значились имена более ста князей, бояр, дворян, церковных иерархов. Все они  отвечали, как в случае с его братом Александром, своими головами и обязались в случае, если князь изменит своему слову, то внести в казну пятнадцать тысяч рублей.
Милости государевы были великие, но и говорили о той напраслине, что возводились на князя ранее. Он готов с легкостью сложить голову в сече с врагами, и сложит её, если будет угодно Господу и  Отчизне. Какова же горечь на сердце от грамоты, что вынужден дать государю на верность службы! Уж присягал ему еще младенцу, когда правили его клевреты и после, когда венчался на царство.
«Что грамота,- думал прощеный князь,- разве она имеет силу вернуть назад сбежавшего, если того не хочет сам человек, потерявший честь? Что же слово наше теперь бессильно? Купцы наши на клятвенном слове держат торговлю. Сам я не единожды давал торговым людям в зарок свое слово, и не знали они отказа или обмана. Сколько помню, ни один не слукавил,  до осьмушки привозят кормление для войска, до рыбьего хвоста. Можно ли так-то со служилыми князьями обходиться, кровь проливающими за отечество? Если в слово наше государь не верует, то  и в наше слово  Господу  и православной вере тоже? Можно ли  отступиться от Отчизны, от веры!?
Нет, ибо покарает за отступ Господь нас, а душа отступника почернеет и не отмыть её не очистить в молитвах до конца дней своих.
Грамотки эти не укрепляют силу  самодержца. Только для потомков  разве важны. Напомнят, под каким гнетом служили, пусть на ус мотают. Для них урок – для нас унижение: многожды присягать вере, царю и  отечеству. Отечество и вера незаменимы, как незаменимы  Ока-река, Дон и Непрядва. Они всегда те же, на тех же местах, со своей славой, и ты с ними неразлучен. Они никогда не покинут ту землю, по которой  текут. Только в половодье, где русло подновится, где петля чуток испрямится. Вот и государи меняются, а Отчизна остается. Иоанн такой же смертный, как и низкий холоп – вон    какая язва по свету ходит, не ровен час, унесет в могилу. На его место придет наследник. Наследник, а другой уж человек. Вот ему снова присягнем с радостью, вечные ценности оберегать будем, границы отечества крепить руками патриотов. Не верить в них – быть битому, жить в стеснении…».
В мае своим послам в Литве Третьякову и Олферьеву царь дал наказ: «А нечто вопросят про князя Михайла Воротынского, про его опалу, им молвити: Бог един без греха, а государю холоп без вины не живет. Князь Михайло государю погрубил и государь на него опалу было положил, а ныне его государь пожаловал по-старому и вотчину его Новосиль и Одоев  ему совсем отдал и больше старого».
«Так вот где собака зарыта,- восклицал в душе Воротынский, - а я терзался в причинах опалы, в причинах потери всего имущества, нищенствовал и унижался, прося на прокорм неполученную провизию. Верно указал тогда себе – князь Вишневецкий не главная  причина, а больше благопристойный повод для опалы на такой срок. Убоялся государь, что  сбегу в Литву со своим уделом!? Нет, не запятнал я своей чести! А лишь высказал свое слово в защиту  извечного права распоряжаться своей вотчиной, как наши предки: дарить и закладывать, наследовать и продавать, кормиться с неё и  защищать  своей дружиной. Но Указ царя о земельном уложении отобрал часть прав у князей и бояр. Что и говорить чесали языками по за углами князья и бояре шумно. Но в думе все смолчали, а я в горечах вступился. А зря: царь отбирал последнюю вольницу удельных князей ради укрепления державной власти! Надобно было сломить гордыню и силу самостоятельных подданных, создать надежную почву для царствования. И сломил. Три с половиной года познавал  истину в ссылке. Седина  от неведения и печали тронула мои локоны. Можно ли было иначе?»
 Воротынский знал из летописных сводов, из рассказов деда, как через кровь, через большую кровь шло объединение русских земель со времен Даниила московского,  младшего сына Александра Невского того, кто стал первым убирать межкняжеский частокол и объединять Русь.  Первая кровь пролилась, когда Даниил с сильной ратью отвоевал у Рязани очень важный город Коломну, ставший форпостом на южном рубеже Московии. Правда, без крови удалось Даниилу получить в наследство от  бездетного племянника Ивана Переяславского  его вотчину Переяславль-Залесский. С таким приращением Московское княжество заметно усилилось и стало соперничать с Тверью в получении  ханского ярлыка на великое княжение Владимирское. Там-то меж этими великими княжествами и лилась обильно русская кровь.  Иоанн IV  своим Указом о земельном уложении стал последним великим князем, кто окончательно припахал удельные княжества в общую государственную пашню. И стыдно не увидеть эти усилия государя. Теперь Воротынский правильно оценил этот последний шаг в труднейшем собирании земель и начало державного царствования русских правителей и корил себя за близорукость тогдашнего взгляда на действительность.
«Так стоило ли грубить государю, брать грех на душу? Паче пристало виноватить самого себя, а грех замаливать!»
В таком хмуром настроении князь прикидывал свои будущие шаги, по сути, в новом жизнеустройстве после опалы. Дел было множество. Беспокоило состояние удела. Оттуда он будет кормить себя, обветшалую семью и двор. Как ведется хозяйство без его глаза? Слышно больно оскудел Новосиль, без государевой казны не поднять. Придется бить челом и просить ссуду. Бывший его человек Ивашка Козлов в хозяйственных делах зело успешный, убоялся опалы княжеской, бежал в Литву.  Ему замену достойную подыскать. Словом, досмотреть надобно бы всё самому. Вернуть в прежнее русло жизнь семьи, устроить её в столичном запустевшем доме, использовать свою казну, сбереженную на черный день. И, не мешкая слишком, отбыть в войско в Тулу. Виделось князю, что прикован он будет к делам государственным, особенно военным, ибо мало осталось у государя мужей крепких разумом, опытом богатых и славой бранной овеянных. Стало быть,  мужей первостепенных, самостоятельных и решительных в делах. Закаленный смолоду в невзгодах князь с жадностью голодного медведя после многолетней спячки деятельно взялся за навалившиеся дела.

6.

Вновь обретя прежнее положение  при дворе, получив назад свою вотчину, хоть и урезанную, Михаил Иванович озадачился первостепенным делом. Настало время написать духовную грамоту-завещание и распорядиться богатством предков своих в пользу наследников. Дело это ответственное, щепетильное, хотя и обдуманное. Об этом князь думал всё время с того дня, когда царь вернул ему южную часть вотчины. Надо спешить. Как пойдет жизнь дальше только Богу известно, неровен час в стычке с татарами можно и живота лишиться. Беспокоит  возможный гнев государя за какое-нибудь неосторожное слово? Рядом со смертью ходит.
В хлопотах по полкоустроительству в обороне юга, в поездках на свою вотчину, отчасти захиревшую без прежнего хозяина, особенно Новосиль, ушло несколько месяцев, и князь никак не мог выкроить свободных дней, чтобы заняться своей духовной. В начале июня он был призван царем для переговоров с послами Сигизмунда-Августа. Его посланцы повели речь о перемирии в Ливонской войне. В честь послов государь дал богатый в русских традициях пир. Рядом с царем  сидели его   опричные сподвижники в парчовых кафтанах с самоцветными перстнями на пальцах, в шапках брызгающих огнем алмазов. На шелковых перевязях расшитых травами с крапинами жемчуга висели кривые сабли, усыпанные камнями. За какие заслуги перед государем    и народом успели  обрести такие наряды,  на которые можно накормить и одеть весь нищий люд Москвы? 
Дальше сидели  первостепенные бояре Иван Бельский, Иван Мстиславский,  Михаил Воротынский и другие родовитые степенные князья и бояре, коих знатность и богатство не вызывало сомнений и кривотолков. От литовской стороны, не уступая роскошью в одежде, дорогом оружии присутствовали послы Ходкевич, Тишкевич, писарь Гарабурда. На пиру произносились обоюдные здравицы в честь правителей. Меда крепкие лились рекой, столы ломились от снеди. Пили из огромных серебряных кубков, моча усы и бороды, ели много и жирно. Скалили в довольстве зубастые рты.
Гремела музыка. На круг выходили плясуны, забавляя подвыпивших послов, выдергивая их из-за стола для разминки. Плясали и сами хозяева, больше опричники. Иные валились с ног. Их оттаскивали куда-нибудь в угол, окатывали для потехи водой. Одуревшие, с глазами на выкате, те шли назад на свои места под смех хмельного застолья.
На пьяные выходки опричников родовитые Рюриковичи и Гедиминовичи в ответ только покряхтывали, пряча гнев  в глазах под кустистыми бровями, в сердцах осушали кубки. Утыкались носами в блюдо с закусками, шумно ели. Хмельной и веселый государь, восседая выше всех, замечал и запоминал всё.
Как водится, бражное застолье вопросов не решает,  переговоры  были отнесены на середину июня. Они начались в Столовой избе. В присутствии государя и литовских послов бояре решали, принять ли предлагаемый мир с польско-литовским королем или нет? На правах первых лиц сидела все та же боярская троица. Государь не хотел терять наметившийся успех в войне с вечным западным противником, рассевшемся на исконных русских землях бывшей Киевской Руси. И переговоры зашли в  тупик.
Иоанну требовалась поддержка Земского собора для нового натиска на соседей,  познавших силу его пушек и полков. С 28 по 2 июля того же года в столице прошел Земский собор. На нем присутствовало более четверти тысячи бояр и дворян. Собор в угоду царю решил  продолжать Ливонскую войну. Из семнадцати родовитых бояр подписавших приговор, князь Воротынский упомянут девятым. Доподлинно неведомо, оставил ли на документе свой автограф  Михаил Иванович, но известно его мнение о Ливонской войне еще со времен правительства Алексея Адашева. Воротынский очень сдержанно относился к ней, как дальновидный стратег полагал, что война на два фронта, с реальной угрозой  Крыма и Оттоманской Порты, будет непосильной ношей для возрожденного государства. Опытный и искусный воевода склонен прежде обезопасить южные рубежи, навсегда покончить с набегами крымских и ногайских орд и лишь тогда грозить западным соседям.
Дебаты с послами в Москве, близость князей-соратников позволяли Михаилу Ивановичу заняться устройством личных дел. Да и грешно было не воспользоваться случаем. Предстояло  выполнить свой долг перед семьей, написать завещание, подвести  итог своей жизни.   Обычно  он брался за всё основательно, как пахарь собирается почать свою ниву,  кормиться с неё весь год, разложив свои богатства по сусекам. А сусеки у князя – его семья. И так ему надобно разместить свои земли, города, села и деревни, леса и реки, чтобы корни его, прежде всего – сын князь Иван и тот, кто родится после его смерти, стояли на ногах крепко и продолжили  род. Предстояло избрать для себя душеприказчиков, родовитых и авторитетных людей. Воротынский позвал к столу  князя Ивана Федоровича Мстиславского – второго человека в  Боярской думе, в коей сам  был третьим, да боярина Никиту Романовича Юрьева. Торжественность обстановки подчеркивало присутствие знатных свидетелей – это князья-братья Андрей и Борис Палецкие, боярин Иван Петрович Новосильцев, да духовный отец введенский поп Тит с Псковской улицы.
Июль уж  накатывал жаром  с проливными дождями, уж земля дарила обильные плоды крестьянского труда на княжеский стол редис да репу, огурец да лук, клубнику да маслята, суля тучный урожай с нив. Початы и первые борти медовые, прямо с сотами золотистыми. Всё, казалось, подчеркивало налаженную жизнь  с её малыми радостями и благодатным настроем на  будущее. В светлой летней гостиной Михаил Иванович отвесил поклон приглашенным, собрался с мыслями и стал диктовать духовную своему человеку Яковцу Котёлкину.
«Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Я, раб божий многогрешный князь Михаил Иванович Воротынский, пишу сию духовную своим целым умом и разумом…»
На свои  долги и заемщиков у князя была составлена память. И по ней в первую очередь, если сам не успеет, завешал сыну Ивану эти долги выплатить,   а также взять деньги у того, кто ему задолжал. Заострял внимание он на том, что если кто-то из его кредиторов окажется умершим, то тогда всё вернуть его родственникам, но если же  в течение трех лет платить будет некому, то долг этот раздать нищим.
Князь прервал диктовку, задумался о составленной памяти. Всё ли в ней вписано, не пострадает ли  честь его от забытого ненароком. Жизнь прожита бурная, всё в ней было и радости, и печали. Сам во многом помогал людям, и ему одалживали казну, не всегда удавалось в книгу долги вписать,  больше на слове честном держится, на слове твердом и порушить его никто не смел. Будто всё помянул, ну, а коли нет, то быть по сему: 
«А если случится, что я у кого что взял, а в памяти написать забыл, и при этом кто что за мною своё скажет, то тогда сыну моему им всё заплатить.
Часть нашей вотчинки прародителей, которую государь пожаловал мне после опалы и была у меня – город Одоев, на Черни острог в Одоевском же уезде да город Новосиль – все  эти города с посадами и со всеми уездами, с сёлами и с деревнями, со всеми землями, лесами и с всякими доходами я передаю сыну моему Ивану».
Щедро наделял в случае своей смерти Михаил Иванович жену Степаниду. Он отписывал  ей  села с деревеньками, дворы и всё то, что к ним относится. Однако главным лицом в семье после него самого оставался наследник князь Иван. Потому ему держать в руках  нажитое прародителями и следует запись: «После её (матери) смерти  те сёла, деревни и дворы на посаде должны перейти к сыну моему Ивану».
Ни словом, ни намеком не упрекает князь в своей духовной государя за опалу, но взывает к его милости. Из монолога ясно, что их изначальная вотчина город Перемышль с уездом да треть Воротынского уезда   были за тремя братьями.  Третью часть старший брат Владимир отписал своей жене княгине Марье, но в случае её смерти, поскольку она бездетная,  всё переходит  ему, да князю Александру.    Но и князь Александр тоже умер. Теперь эти города  и земли должны перейти в собственность князя Михаила. «По греху по нашему государь на нас опалу положил,  город Перемышль да треть Воротынскую у нас забрал. Но, может, государь милость покажет и всё отдаст обратно. Если отдаст, то тогда я завещаю город Перемышль да треть Воротынска со всем уездом сыну моему Ивану. С той вотчины сыну моему душу мою поминать и матери своей приданое заплатить четыреста рублей, что я за неё взял да истратил. Матери же своей дать надел в четыреста рублей, а сестре своей Аграфене дать в приданое шестьсот рублей».
Потеряв своих братьев, Михаил Иванович словно осиротел. Теперь его род держится на нем самом и его сыне Иване. Братья Владимир и Александр не оставили сыновей наследников. У Александра лишь одна единственная дочь Анастасия. Михаил Иванович постоянно думает о продолжении рода. Случись непоправимая беда с ним самим, а тем паче с княжичем, род грозил пресечься. Сам князь  был в доброй силе, ещё способен на деторождение, но  вот жена его скудна. В иных семьях что ни год – так новый младенец. Не всех удаётся вырастить, многих прибирает Бог в разные лета, больше в младенчестве, но у тех надежда есть на появление крепыша. Признаться и у него есть надежда, жена молода. Кабы он меньше  в разъездах бывал, а больше дома… Однако и того не мало. Семья почти все зимние месяцы бывала при нем. Опять же белозерское сидение не дало нового дитя. Что тому причина? Неволя или её женские качества? Потому вся забота о сыне Иване, за ним личный догляд в воспитании. С малых лет закалка, походы, упражнения с холодным оружием, военные игры. Ему всё богатство, уплата по долгам, управление вотчиной, воспитание  того, кто вдруг да родится после живота князя. Что ж не предусмотреть  возможное.
«Если после моей смерти  жена Степанида останется беременной и родит сына, то всё что завещано сыну Ивану, разделить пополам, если же родится дочь, то князь Иван обязан вскормить её, выдать замуж и дать  в приданное шестьсот рублей».
И вновь князь настойчиво упоминает о своих долгах не только перед обычными кредиторами, но в  лице государя. Он стремится быть честным и наставляет своего наследника быть таким же, служить отечеству, государю Иоанну верой и правдой. Долг, что образовался во время  посольского представительства в Литву, князь просит снять, а если государь не погасит, то платить обязан сын Иван по полетной грамоте в рассрочку.
«А если окажется, что сын мой или дети мои долг мой не выплатят, то тогда после их кончины вотчинку мою пусть по сей моей духовной возьмёт государь царь и великий князь. И тогда прошу государя тот мой долг заплатить тем, кому что написано. А то, что написал в сей духовной дочерям своим, государя прошу того у них не забирать. А если из-за моего греха государь меня не пожалует и долг за меня не велит заплатить и если сыну моему по церквам и по монастырям дать по мне будет нечего, то тогда ему раздать по мне на сорокоуст на сорок церквей по сорок алтын на церковь. На это сто рублей дано при мне и роспись взята. Да в Кириллов монастырь дать по мне сто рублей».
В духовной грамоте раскрывается убежденность в вере Православной. Это видно по вкладам в церкви и монастыри. Как глубоко верующий человек, проживший более полувека, он беспокоится о своей душе после смерти.
«К тем же землям, которые я сам отдал монастырям и церквам в Одоеве, на Черни и в Новосили, сыну моему или детям моим дела нет.
Тех людей, которые служили у меня по крепостям, по полным грамотам, по докладным, по беглым и кабалам, а также страдных людей по всяким крепостям, – всех этих людей наказываю сыну моему или детям моим отпустить на свободу с жёнами и с детьми. Их крепости всем  поотдавать и отпускные грамоты дать,  отпустить их со всем имуществом.
Свою душу приказываю господам своим - князю Ивану Фёдоровичу Мстиславскому да Никите Романовичу Юрьеву. А если тело моё грешное будет у них в руках, то меня положите в Кириллове монастыре».
К сей духовной я, князь Михаил, руку приложил.
Июль 1566 года.

7.
Разместившись в живописной долине реки Чуруксу, столица Крымского ханства Бахчисарай утопала в буйной зелени. Кривые улицы с арыками, несущие  живительную влагу реки, с нагромождением саклей преимущественно из камня с плоскими покатыми глинобитными крышами были тесны и неуютны. Дороги в центре мощены булыжником, на окраинах они унавожены и плохо убраны.  Величаво возвышались мечети с длинными пиками с полумесяцами, ханский дворец с золотыми овальными куполами. Город строился. То там, то здесь поднимались дворцы князей и мурз, купола новых мечетей и высокие минареты. Расширялся и без того многолюдный и шумный в любой день базар с лавками генуэзских, еврейских, армянских купцов,  с раскинутыми прямо на земле коврами, разной бытовой утварью для продажи,  с толпами изможденных пленников и тучными покупателями  живого товара.
Неожиданно в конце палящего зноем дня город заполнился остатками конницы царевича  Алды-Гирея.  Тяжелый топот копыт был заглушен ревом труб и протяжными молитвами мулл восхваляющих Аллаха и предводителя набега на русские земли. Но Алды-Гирей не был доволен результатом,  его войско крепко потрепала русская дворянская конница, отбила основную часть полона. Жидкие остатки  пленников едва тащились  связанным караваном под бичами свирепых погонщиков.
Среди владельцев полона был Дивей-мурза хитрый и говорливый, крепкого телосложения, зрелых лет человек, приближенный к самому хану. Он носил желтый халат и красные расшитые тюркским орнаментом сапоги. Лицо его было широкоскулое с чёрными кисточками бровей, густая черная борода и усы часто знали стрижку. Мурза  отобрал себе нескольких юношей для  продажи, и некоторое время содержал их в загородной усадьбе, которая с каждым годом разрасталась. Здесь был заложен дворец и сад вокруг него. Имелась большая конюшня с многими стойлами. Чаще она пустовала, лишь малая часть занята под содержание лошадей для выезда. Несколько  косяков мурзы  табунились на лугах, зимой на тебенёвке, и только в период подготовки к набегу  отборных рысаков ставили на откорм. Сенька Головин сын богатого дворянина с группой парней тоже попал сюда на короткий откорм. Отдохнувшие  и сытые рабы стоили гораздо дороже. В этом мурза  знал толк и брал хорошие барыши. Сенька ничем не выделялся среди своих сверстников, схваченных при разных обстоятельствах татарами, пригнанные в Тавриду через всю Дикую степь.
Парню шел шестнадцатый год, и он во время схватки с внезапно нагрянувшими на головинский двор татарами был оглушен по голове рукояткой  сабли, свалился с лошади  и был повязан, брошен на пристяжного коня поперек и увезен в общий полон. Отца с матерью на усадьбе не было, только он да старики, которых татары тут же порубили. Огню усадьбу предать враги не успели, завидев невдалеке пыль от  набегающей со стороны Рязани конницы, постарались побыстрее убраться и увести полон – главное  богатство, поскольку всякая домашняя утварь, кроме меха, на невольничьих рынках не пользовалась большим спросом.
Сенька был смышленым  малым, хорошо знал русскую грамоту, читал и писал, готовился служить государю там, где тот посчитает нужным. У него уже был могущественный покровитель боярин и князь Воротынский, который обещал рекомендовать грамотея в Стрелецкий приказ. Но кто мог подумать, что Сенька Головин окажется на невольническом рынке в Бахчисарае? Ноги юноши захлестнуты, как и у его спутников, колючими и жесткими волосяными путами, привязаны один к другому и помещены в пустое крыло конюшни. Их досыта кормили просяной похлебкой, водили по нужде, работать не заставляли. Через неделю посвежевших парней повели на торжище.
Сенька не хотел, чтобы его продали какому-нибудь перекупщику: тот увезёт ещё дальше от русской земли. Он  стоял под пекущим солнцем и угрюмо взирал на вереницы таких же пленников, в которых вперемежку шли юноши и  зрелые девушки, постарше  женщины и совсем малые дети в оборванных одеждах. Базар пестрел красочными нарядами купцов, тюбетейками, белыми чалмами, гудел голосами разных наречий. Слышалась русская речь, но перекликаться надсмотрщики запрещали, упрямых вразумляли  плетьми. Доносилась   польская речь и молдаванская,  валашская и гортанная   адыгейская и иных народов. Пуще всего голосили русские бабы, когда  отнимали их малое дитя и продавали в безжалостные руки перекупщиков. Мальчиков до десяти лет увозили в Османскую Порту, воспитывали  в мусульманской вере, из  сильных и крепких готовили отборных янычар. Потому рядом в строю  могли стоять русоволосые и голубоглазые парни с северных земель и черноволосые, смуглолицые южане, забывшие прежнюю родину. Жесткое содержание, постоянная муштра делали их выносливыми, хорошо владеющими рукопашным боем.
Русских на базаре было гораздо больше. Если  русоволосых женщин покупали охотнее, то мужчин перекупщики обходили стороной, зная их непокорный нрав и стремление к бегству. Семён быстро разгадал эту загадку и смотрел на появившихся купцов злыми дерзкими  глазами, в чем подбивал и своих несчастных товарищей.
- Какой злой гяур,- схватил Сеньку за подбородок богато одетый купец в белой чалме, чтобы посмотреть Сенькины зубы.
- Я от тебя все равно сбегу, купец,- зло  сказал Сенька и получил от надсмотрщика удар плетью. Купец отскочил от пленника, принялся осматривать соседа.
В нескольких метрах от группы Семёна огромный надсмотрщик вырывал из рук молодой матери на вид пятилетнего мальчика, чтобы передать его стоящему в чалме купцу-турку. Женщина завопила на украинском языке, укусила за руку своего палача. Тот взвыл от боли и принялся хлестать молодуху ременной плетью.
На вой и крики женщин и детей  среди мужчин-полонян пронесся ропот. Семён и его дюжий товарищ было дернулись на помощь полонянке, но откуда ни возьмись, перед их лицами замаячили с десяток копий нукеров.
- Сядь, поколют,-  крикнул третий их сотоварищ годами старше, и ухватил за руку Семёна.- Я слыхал, за бунт  прямо на рынке виновным сдирают шкуру или ломают хребты.
Огромный надсмотрщик вырвал из рук матери мальчика, отдал его турку, а сам поволок женщину за дувал, откуда раздавались некоторое время её приглушенные крики. Вот они стихли, Семён напряженно вслушивался. Ни звука. Вскоре надсмотрщик приволок молодуху назад, бросил к ногам полонянок истерзанную в кровь с задранной на голову юбкой.
- Снасильничал, собака!- прошипел в гневе Семён.- Дайте мне кинжал, я убью этого шакала!
Копья нукеров приблизились и уперлись в спины рабов, готовые по повелению старшего пронзить любого. К счастью невольников на рынке появился наездник, он что-то сказал надсмотрщику и Сенькину группу парней из пяти человек повели назад. За дорогу в Крым и те дни, что пленники  были на усадьбе мурзы, Сенька успел схватить суть татарского языка и уже запомнил много слов и понял, что мурза передумал продавать рабов. Их вернули на усадьбу, заставили строить из глины с навозом – самана  и камня новую конюшню, дворец с гаремом поскольку, как потом выяснил Сенька, мурза  получил новую милость от хана, назначен  темником с огромной властью. Днем рабов освобождали от пут, а на ночь вновь надевали и привязывали в конюшне, рядом с лошадьми. Молодые силы Семёна с трудом выдерживали изнурительный труд под палящим солнцем, пища была скудная, в основном похлебка из жареного пшена, да редко сыр. Еду готовили две русские молодые пленницы в большом котле. Он стоял под открытым небом на печи, выложенной из каменных плит, вместо дров шел сухой кизяк, собираемый на пастбищах, а также его делали из навоза, что накапливался в сараях, вылепливали на стены лепешками и сушили. Готовую похлебку  раздавали эти же полонянки. Одну из них пригнали вместе с Семёном.
-Меня кличут Семёном,- улучил как-то момент парень во время раздачи пищи,- а тебя как?
- Весняна,- тихо ответила девушка, наливая черпаком похлебку в глиняную, плохо обожженную чашку.
-Я сын дворянский, надеюсь на батюшку, выкупит, когда дознается. Я и тебя не оставлю. Только ты мажь лицо сажей, а то в гарем уведут девицу-красу.
- Уже одну моложе меня увели, а меня, слава Богу, оставили. Я молилась Пресвятой деве.
-Все равно мажься, у них закон не писан, любой нукер позарится и  в кусты унесет.
 Пленники получали свою порцию пищи и отбегали в тень стены, за которой рос виноград. Дальше виднелись дубовые рощи и холмистая степь, средь которой возвышались глинобитные аулы да  теснились табуны лошадей.  Стена не являлась препятствием для побега: неизвестно куда бежать дальше. Семён, волочась через однообразную Дикую степь, примечал путь. Сначала их торопливо везли на лошадях по русской земле через леса и пашни. Но когда царевич убедился, что русские ратники его уж не догонят,   весь полон, что  приторочен на запасных лошадях, был снят и поставлен на ноги, связан в одну длинную вереницу и погнан по степи.  Она казалась бескрайней, то слегка всхолмленная,  то ровная как стол, с высокими травами, но безводная. Попадались и реки, где пленники утоляли жажду и шли дальше под палящим солнцем. Когда миновали Перекоп, Семён удивился множеству  татарских аулов ничем не огороженных состоящих из юрт, глинобитных построек с загонами для скота. Гораздо позднее он узнал, что в Крымском царстве  больше чем полторы тысячи крупных и средних поселений, шесть тысяч мелких усадеб.  Каждый мужчина с двенадцати лет носит  оружие, учится метко стрелять из лука, биться саблей, ловко бросать аркан на своего врага, а для похода обязан иметь две-три запасные лошади. Но это было потом. Благодаря его любознательности он узнал  ещё и тонкости тайного сбора войска. А сейчас ему надо было укрепиться духом и телом, чтобы не упасть на тяжелых работах. Пленники ломали в каменоломнях камень, грузили на длинные телеги, запряженные парой лошадей, перевозили во двор мурзы. Плитняк клали  в стены вокруг усадьбы,  поднимали  на сажень. Более опытные строили дворец и гарем. Иные убирали навоз из конюшен и чистили лошадей. Мурза каждый день  ездил со своей свитой на службу в ханский дворец.
- Весняна, ты из наших же рязанских земель?- расспрашивал Семён понравившуюся ему девушку.
-Приокская, каширская. Мой батюшка  занимается купечеством. Наезжал в Тулу, в Серпухов, в Коломну. А в этот раз на Москву удалился с маманей. Я одна домовничала с холопами, да вот нерасторопная в полон угодила, а младший братец десяти лет успел в лесу схорониться.
-Весняна, ты люба мне, я замыслил, как нам отсюда вырваться. Мы уж тут обжились, по городу нас за покупками водят, я грамоту русскую хорошо знаю, и увидел на одном дворе хоругви христианские и надписи, возвещающие о посольстве российском. Я читал ученые книги и знаю – это государевы послы вершат дела его в ханстве. Дай срок, я попаду к нашим.

8.
Стрелецкий десятник Калина стоял с полком в серпуховской слободе. Он отличался крепостью тела, удалью в рубках бердышом, метко палил  из пищали. Свою ледяную глыбу, что ставили перед цепью стрелков, обучая их огненному бою, разбивал одним из первых. Был он набран в стрельцы из одоевских крестьян. Его лично знал князь Михаил Воротынский, через отца справного поместного крестьянина. Федька Калина  с охотой пошел в стрельцы и показал там себя быстро и был записан десятником.
- Меня сам князь знает, у моего отца меды пивал,- хвалился Калина, - не можно моему десятку хвост замыкать, всех научу бердышом владеть и с пищали без промаха бить, как сам умею.
Стрельцы кто помалкивал, кто подшучивал:
-Гляди, Калина, не осклизнись, не то рылом в грязь заедешь,-  упреждали иные, однако удаль Калины признавали  и желали видеть в нем дружелюбного сотоварища. Но тот чванился и ровней видел только людей своего чина и был жесток  к тем, кто не мог быстро освоить приемы рукопашного боя и принуждал такого доносить ему всё о том,  как моют его косточки стрельцы.
Однажды в слободу приехали серпуховские да тульские купцы, привезли товары, разложили на площади перед  стрелецкой съезжей избой, где сидел голова, писарь, хранились знамена и казна, где судили  и наказывали провинившихся. У купцов  мясо свежее, сало свиное, огурцы, репа, хлеба и пряники, мед бортной, дорогая и дешевая срядь,  кинжалы каленые, шеломы железные, кольчуги на любой рост. Тульские оружейники разложили на лавки свои товары, больше оружие: кинжалы обоюдоострые и иные с рукоятью из кости, какими хорошо разделывать туши говяжьи, да шкуру хряков до белизны отскабливать, стрелы с калеными наконечниками, сагайдаки, сабли отточенные да такие гибкие, что едва не кругом можно загнуть, показывая свою крепость, не уступая дамасской стали; тут и бердыши иные с гвоздевым обухом и с копьем на крепком кленовом ратовище, подковы, уздечки. Удивили  пищали – все как на подбор, с воронеными дулами и казенниками в дереве дубовом. Ай, да тульские мастера! Широко лежат пилы продольные и поперечные, губастые ножницы резать железо, тут же для ткани поменьше, зубила и тесла, шилья да горновые клещи, молоты для кузни и наковальни; а там дальше деревянная посуда токарной выделки, скалки да веселки, чаши глубокие и мелкие тарелки, бочонки пузатые, ведра кленовые, коромысла расписные, туеса берестяные, кошели из лыка… Пошли по рядам стрельцы, выбирая товар, кто цену сбивал для порядка, кто и так товар брал. Калина больше не на товар смотрел, а на купчиху молодую, пышногрудую. На голове  тугая коса полушалком узорчатым прикрыта, а в глазах красавцы селезни брачные плавают. Оторвать не может от тех селезней свой взгляд Калина, да муж дородный сбил очарование:
-Что стал, добрый молодец, аль бабы давно  не зрил? Выбирай товар, пока не расхватали. Кольчуга  моя по твоей стати,  в ратном деле, что жёнка пригожая в постели,- хитро подмигивал купец,- от  поганой сабли сбережет.
Федька опомнился, купчиха засмущалась, глаза долу, захлопотала, товар показывая. Прикинул кольчужку Калина, широка грудь оказалась у молодца, не годится, стеснять в бою будет, давить груди молодецкие.
- Не беда,  сошью кольчугу  богаче,- пообещал купец.- У меня кузнец молодец, да и сам возьмусь – с  рук не вывалится. Железные каменья добываем, из них железо в доменке варим, да такое, что на все годится.
- Ждать мне больно тошно купец, никак посадский ты, местный? Скажи имя, прозвище, я к тебе сам наведаюсь,- а сам на молодуху так и смотрит соколом.
- Кличут меня Прокопием по прозвищу Кузнецов. Приходи, на левый посад, если в мошне серебро водится. Сторгуемся.
Не кольчуга запала в голову Калине, а молодуха с селезнями в глазах, с полушалком и тугой косою. Расплести бы ее, ржаную, темной ноченькой, да обвить ею свою грудь  обнаженную, укротить сердце взыгравшее, замести огонь вспыхнувший. Завсегда ли купец посадский берет в помощники свою женку или только на ближний торг? Уж он выведает, уж он высторожит, когда купец отъедет в иные края с товаром. Вот  тогда-то темной или звездной ночью придет вором под её окно Калина, выкрадет и выпьет с ней чашу меда сладкого да хмельного. Видит Калина, как смущена купчиха-краса  от его  орлиного жаркого взгляда,  от груди его вздымающейся, как мех кузнечный. Ох, не заметил бы этот грех  суженый, хоть и в годах он, а Богом ей даден, ему только и будет принадлежать она. Разве что коротко вспомнится сей добрый молодец, помечтается также коротко, да и забудется.
Как река большая имеет незаметный исток, а устье её от земель плодородных зависит, по  которым она протекает, так и  первый лучик любви, первый сердечный порыв незаметен и уж во что выльется любовь дальше – никому  не ведомо. Только знал Калина, унесёт его страсть к молодухе, как чёлн смоленый к водопаду и бросит с кручи, потопит. А может и вынырнет  пловец и прибьёт его к спасительному берегу. Калина надеется – выплывет, ждет свою воровскую ноченьку.
И вскоре случилась такая ноченька, не раз и не два. Утонул Калина в ласках молодухи Дарены. Усадьба у купца обширная,   дом пятистенный, ставни расписные,  крыша плахой крытая, а на ней петушок вертится, направление ветра показывает, два амбра, конюшни и кузня под навесом. Тут же груда металла для ковки. Усадьба тыном обнесена, яблони и сливы скрозь, схорониться есть где. Тын для Калины перемахнуть, что озорство. Только собаки у дома, у конюшни, брех подняли. Калина горбушкой да говяжьей костью прикормил волкодавов. Дарена охнула, испугалась, да сил не хватило прогнать молодца, приняла его, хотя  трясучка забила лихорадкой. Ворованное счастье сладким оказалось. Увидел как-то Калина на груди у лебедушки синяки, ужаснулся:
-Он озорует, наша тайна раскрыта?
-Он, но не тайна виною, а не могу ему сына принести. Прежняя жена трех девок принесла, да забрал её Господь. От меня сына ждет, а я не могу, побои терплю. Хоть  бы ты меня украл навеки от ирода, за тобой на край света пойду, сокол мой ясный!
- И я готов с тобой на край земли, но служилый я человек, бедный. Все что на мне – государево, в год  пять рублей казны получаю, двенадцать четвертей ржи да овса. Ремесло еще свое не завел, года не служу. Вот если казну купеческую взять, тогда и в Литву можно бежать.
- Дай срок, казна будет, я тебе весть подам.
Срок вышел иной, в следующую воровскую ночь побит Калина был тайно братьями Дарены. Едва ноги унес. Пластом сутки пролежал на окраине посада. Хватились в сотне Калины, пропал десятник, нет нигде. Только ночью отыскалась пропажа:  Калина пришел к сотнику повиниться, упал в ноги. Да уж и стрелецкий голова прознал об отлучке. Как тут пощаду дашь? Судить проказника, а то, как в поход пришлось бы выступать. Татарва слышно, на дальних украйнах  разбойничает. Но как же быть с Калиной, из княжеских людей выдвиженец, пороть без согласия князя боязно.
Уведомили воеводу.
-Как в Приказе  сказано, так и поступайте,- отчитал просителей воевода.- Воинскому человеку поблажка – смерть порядку.
Присудил стрелецкий суд наказание батогами. Отлежится – в  ряд последним поставить.
Знал Калина о словах князя, его волю. Скрипел зубами от батогов, которые спустили ему шкуру. Провалялся Федька в лазарете почти седьмицу и задумал бежать с Дареной. Выждал, когда купец снова в Москву ушел с товаром, предупредил жену неверную, тайно с кровью взял полковую казну, и ушел ночью в тульские дремучие леса, мечтая примкнуть к Кудеяру-разбойнику. По утру, снаряженная погоня  ничего не дала.

9.
Словно вторая молодость наступила у князя Михаила. Всегда энергичный он теперь, казалось, перещеголял самого себя. Длинный его треугольник Москва-Тула-Новосиль с Одоевым  заставлял хозяина удела, воеводу и боярина-думца  едва ли  не поселиться в крытом возке, чтобы всюду поспевать. На крепость стати, на здоровье не жаловался. Рынды его измотались верхами, проделывая с князем многоверстные пробеги. И всюду он спешил с охотой. В Туле  армия, плоть от плоти он сам. Горел  в укреплении обороны, возводя засечную черту на возможных путях крымской орды, ставил непроходимый тын на переправах. Обладая  богатым военным опытом, как сокровищем, обучал   войско   отражать набеги и преследовать врага. При обороне придавал особое значение огнестрельному оружию, потому стрельцы и казаки с пищалями были у него в чести, и сам любил наблюдать, как ведут бой полки.
В родовом уделе хозяйственное домостроительство. А оно цепких рук требует, неусыпного труда множества  челядников, коими надобно умело распоряжаться, давать ту работу, что каждый может выполнить лучше другого. Дело знакомое, необходимое, но кропотливое. В Москве другой интерес. Там семья, там есть к кому голову приклонить, душу согреть, счастливым отцом и справным мужем себя почувствовать. А там и государевы дела воспринимаются с легкостью, хотя ума палата  требуется в разбирательствах думских в творении иных законов, в выполнении наказов государя перед литовскими послами. Ко всему подходил князь в строгом рвении и много сделал за истекший свободный год. В следующем стоял он на окском рубеже с полком правой руки, год выдавался будто спокойным, без тревог с Дикого поля. Однако спокойствие было обманчивое,  не ведал князь, что за его спиной громоздятся скалы интриги, готовые обрушиться и раздавить страшной опалой.
То Ивашка Козлов, бывший сын боярский молодой и усердный, управитель князя до его опалы, а теперь бежавший в Литву и ей служа, двигался окольными путями через Полоцк к боярину старому конюшему Ивану Челядину-Федорову. В сумах крамольное письмо от короля Сигизмунда. Ехал Ивашка посланником  официально  с важным королевским  поручением. И принят конюшим всегласно, как подобает на государевой службе, но тайное письмецо Ивашка тайно и вручил. Стал конюший читать грамоту, страх Божий, волосы зашевелились, дыхание сперло:     боярина  Челядина-Федорова, князей Бельского, Мстиславского и Воротынского король, призывает  на свою службу. Сделаю, мол, вас удельными князьями, держать буду у себя в первопрестольной, наделю землями и большой властью. Натерпелись князья от тиранства Иоаннова, от опричнины, под топором ваши головы.
Трясутся руки у конюшего, глаза от страха строчки теряют. Ивашка Козлов нашептывает: наслышан король  от беглых ваших людей, как тяжко стало жить на Руси великой.  Бояре и князья спят, а во сне содрогаются от страшных московских казней,  дрожат за себя и свои семьи, как бы не угодить под топор самодержца, как бы не быть ограбленными сворой опричников, гораздых на любой подлый подлог и неправедный суд.  У короля Сигизмунда все   будет иначе. Если бояре и князья выступят против тирана, то король поможет заговорщикам военной силой. Словом, как действовать боярам, расписано в письме до мелочей, только читай и выполняй.
Особую надежду возлагает король на Воротынского, недавнего опальника, зело обиженного царем и предлагает два варианта. Бежать к нему со всеми владениями, если понадобится, то король и гетман помогут войсками. Наибольший успех князя ожидает, если он возглавит заговор, за ним пойдет местная знать, обиженная царем и опричниками. Король передаст Воротынскому отвоеванные земли царя, а также замки, что подошли к его владениям. Привилегии будут даны, какие имеет герцог в Пруссии и другие знатные польские вассалы. Допускает король и воцарения  на троне самого Воротынского – отпрыска Рюриковичей. В таком случае отношения соседей будут дружественными.
Смекнул Федоров, что не уцелеть ему, если не пасть перед государем, да письмо то ему не отдать. Замысел Сигизмунда  ясен: не смог он добиться мира в Ливонской войне переговорами в прошлом году, решил интригой  сломить царя, а если не удастся, то подвести под опалу и пытки  первостепенных бояр и советников, ослабить его и добиться своей цели. Конюший немедля тайно  снесся с государем.
- Государь, - упал не колени Федоров и письмо из-за пазухи вынимает,- не вели казнить, вели молвить.
Царь посохом о  пол грохнул.
- Говори!
- Перехвачена грамота от врага нашего Сигизмунда к  первостепенным боярам. Вот зри. К себе на службу призывает, земли многие сулит дать и больше того, власть. Тут заговором, изменой пахнет.
Иоанн было взгорячился, вспыхнул огнем расправы, что сухая смоляная ветка, но решил вникнуть в суть интриги, да обратить её в свою пользу. Вник, возрадовался.
- Собака Сигизмунд не добился от нас мира, интригу плетет!- вновь грохнул Иоанн посохом,- да мы ответим ему вместе с князьями. Позвать поименованных!
Иоанн лукаво усмехнулся в усы, в глазах его засверкали жгучие огни, знать созревал ход его ответных действий.
Князья  явились быстро.
- Слыхана ли такая дерзость: Сигизмунд-Август через гонца вас троих к себе на службу зовет, и конюшего Федорова туда же. Земли и власть удельных князей даёт. Как же вы ему отпишете?
Наступила минута замешательства. Не шутит ли государь? Но тот вопрошающе  смотрел на своих первостепенных советников и опору в государственных делах, сжимая в руке свиток.
- Разобраться бы, государь, надобно, откуда  и как сей поганый глас пришел?- выказал первым нетерпение Воротынский.
- Верно глаголет князь Михаил, сё нам не ведомо,- поддержали своего соратника Бельский и Мстиславский.
- Отпишем же королю достойно, а его  лазутчик доставит ему ваши ответы,- решил государь.
Рассказывают, письма были написаны царем  от имени вельмож в срок со второго по 27 июля. Все они изложены в единой манере и многие страницы, якобы составленные Бельским, Мстиславским и Воротынским совпадают не только по стилю, но по высказанным мыслям. Кто больше уподоблялся наивному дитя, король или царь московский, пусть каждый судит по своему. Иоанн не поверил в предполагаемую измену своих советников и оставил их на прежнем месте. Это говорит о том, что  интрига короля выглядела, по меньшей мере, несерьезной. Действия государя показывают нам то, что  тиран не всегда был тираном,  стремился не столько извлечь пользу из создавшейся ситуации, сколько принизить своего врага, поиздеваться над ним словесно. Письма  сановников Сигизмунд получал от своего посланника и  надеялся на успех своей интриги. Но скоро понял, что его дурачат, однако  извлек большую пользу, нежели Иоанн. Внезапно в ночь с 24 на 25 июля князь Сангушко нанес удар по численно превосходящим силам князя Петра Серебряного и разгромил его. Тем самым король как бы сказал: «Не валяй-ка дурака, государь, с  письмами  от мнимых вельмож. Ты разоблачен».
Рассерженный царь приказал схватить посланника короля  Ивашку Козлова, бросить в пыточную и дознаться, какую цель преследовал Сигизмунд-Август. Под пытками несчастный лазутчик раскрыл известные ему подробности польско-литовской интриги. Гонцу поручалось всеми способами привлекать московских бояр на сторону Сигизмунда. В случае же провала переговоров он должен был предоставить Иоанну неопровержимые доказательства для обвинения наиболее знатных московских сановников в государственной измене, на что самодержец был легок. Но король недооценил своего противника. Царь выяснил, что письмо короля  изначальная интрига, а тайных сношений  с боярами не было. Враг хочет поссорить его со своими советниками. Об этом царь говорил летом 1567 года английскому послу.
Признания не спасли жизнь лазутчика, его посадили на кол.
Донесем же некоторые ответы якобы написанные Михаилом Ивановичем Воротынским, они представляются наиболее интересными. В первом письме  настойчиво проводится царская идея   о том, что династическое наследство от кесаря Августа божественное и таковым обладают московские государи. Данная ветвь превыше посаженных властителей-королей, а власть их  не слабее. Первостепенные бояре, руководители Боярской думы соглашались принять литовское подданство  лишь в том случае, если король поделит между ними Литву, а затем все скопом, вместе с августейшим, перейдут под власть царского вольного самодержца, а уж он оборонит их от турок и татар. Обязанность каждого царского холопа (независимо князь, боярин ли ты первостепенный или простой дворянин, все по отношению к царю в одном ранге) верно служить своему государю. «Мы же достойные чести и первосоветничества верны и покорны царскому величеству. Государь благим жалование подает, а злых наказывает». Не забыл разъяснить князь   роль опричнины. Она задумана государем, как личный двор, усиление его единовластия, что никакого разделения государства на опричнину и земщину нет. «Вся его царская держава в его царской деснице, а кто годен, тот у царского порога, а кто не годен, тот служит в отдалении».
Если Гедиминовичи Бельский и Мстиславский указывали на свое родство с королем, считали невозможным быть подданными у брата, подчеркивая свое очень высокое положение при московском дворе, то Воротынский сознательно принижал свою родовитость. Но тут же подчеркивал, что он, как Рюрикович, царскою милостью выше всех князей. Чтобы сравняться с таким положением в Литве не резон ему соглашаться на малое, он просит отдать ему Новгородок Литовский (Новогрудок), Витебск, Минск, Шклов, Могилев и иные города по Днепру, кроме Киевского повета, а также  Волынскую и Подольские земли. Князь Бельский  в своем послании поддерживает территориальные претензии Воротынского.
Историки замечают, что столь согласованные послания  не могли родиться без личного участия самого царя, более того без его острого слова полемиста. Сей явный перехлест и явные насмешки вылились в окончание королевской интриги, за которой последовал ночной разгром полков Серебряного и арест гонца Козлова. Однако главной цели: вызвать необоснованные обвинения московской знати в измене, а значит уничтожение её, польско-литовская авантюра не достигла. Тем не менее, у Иоанна подспудно накапливался компрометирующий материал на своих советников, который он мог использовать по своему усмотрению.

10.
Михаилу Воротынскому не по душе   постоянная перетасовка воевод, стоящих на защите южных рубежей. Ежегодную смену  первого воеводы большого полка считал ошибочной, и яд этой ошибки растекается татарским опустошением   приокских  земель.   Он склонялся к тому, чтобы оборону возглавлял кто-то один из знаменитых ратными делами князь. У постоянного начальника возрастет ответственность за оборону рубежей, укрепится авторитет, расширится театр военных действий, управление ими будет единым с надежной  разведкой, как  важнейший ключ в оборонных мерах. На эту роль подходил больше всего он сам, с большим опытом борьбы именно с татарами, хорошо знающий их повадки и возможности. Много лет укрепляя окские берега засеками, частоколом на переправах знал их прочность и постоянно следил за их состоянием после весенних паводков, приказывал налаживать разрушенные, ставить вторую линию. Обычно такие укрепления строились из двойного ряда тына с заостренными  верхушками. Между рядами насыпалась  земля, взятая с тыльной стороны. Получался ров. Стены служили препятствием для всадника и  хорошей позицией для укрытия и ведения огня из пищалей по переправляющемуся через броды врагу. Здесь же устанавливались туры для пушек.
Князь уверенно опирался, на смекалку и боевые качества посадских и городских воевод, стрелецких голов, сотников. Среди местных жителей,  по сложившемуся уложению, имелись надежные сторожи в поле, вестники. Это были те русские православные люди, что гордятся своей отчизной и ради её свободы готовы положить животы, что давало свои  преимущества в разведке, управлении, надежность в исполнении приказаний. Князь по-воински был строг к дисциплине служилых людей, в  выполнении установившихся порядков в береговом войске. Строптивым, как водилось, судные люди щедро отваливали   батогов.  Не только страх быть наказанным заставлял воинов во всем повиноваться, но вся эта масса людей была искренне предана родине, и понимала необходимость выполнять требование тяжелой походной службы.                Устойчив был тот уклад,  из которого сложилась поговорка: наказанный сын – бесчестье отцу. Князь же понимал многие нужды служилых людей на местах, старался  за их преданность в службе отвечать вниманием в решении хозяйственных жизненно необходимых вопросов, был справедлив в наказании провинившихся, щадил ветеранов. Из их числа, наиболее смекалистых и расторопных воинов, выдвигал на головные места, начиная с десятников. В схватках князь старался быть на виду у своего войска, нередко шел в голове атакующей конницы. Никогда не подавлял инициативы своих соратников, поощрял разумные предложения. Все эти  качества поднимали авторитет воеводы, и воины относились к нему с уважением, служили не за страх, а на совесть.
В условиях несения полевой службы и обороны  воеводы всегда зависели от последней воли царя. Нередко решение менялось. Кто-то из князей бил челом государю, де, мол, я родом знатен, а должность мне дана низкая и быть мне с большим воеводой невместно. Иоанн отвечал невместной грамотой, полководцы смещались. Зачастую частая смена воевод мешала брать на себя решение острых вопросов.  Воротынского огорчало то, что он, являясь членом ближней думы и первостепенным вельможей в Боярской думе,  в одно лето возглавляет полк правой руки и стоит в Серпухове. В следующем году во главе передового полка и снова то в Серпухове, то в Туле. Среди лета мчит нарочный с грамотой и росписью по полкам: «А нечто крымский царь и царевичи учнут украины воевать, а к берегу не почаяти для большого дела, и за реку идти боярину и воеводе князю Михаилу Ивановичу Воротынскому с товарищи и быти по полкам: в большом полку бояре и воеводе князю Михаилу Ивановичу Воротынскому». На следующий год все переиначивается, хотя сам Воротынский в здравии.
Князь видел причину частой смены главных воевод: государь в постоянном подозрении измены  и сговора с татарами. Возразить или дать совет, если он его не спрашивает, означало немедленно опалиться его гневом с большим подозрением в измене. Искушать судьбу не хотелось, князь стал более осторожным в словах, настораживала польско-литовская интрига, из которой удалось выйти с незапятнанной честью и совестью.

Весна третьего года после опалы не сулила тревог. Михаил Иванович командовал передовым полком и стоял в Серпухове. Летом обстановка обострилась, появилась угроза вторжения татар в южные просторы. Государь и дума приговорили  быть князю Воротынскому воеводой большого полка и отражать набег. И войско стояло начеку.
Вместе с тревожными вестями с Дикого поля   князю поступали с вотчины добрые вести об убранных овощах и жите, о припасах льна-долгунца для производства тканей, о собранном мёде и воске, о начавшейся путине на Оке и озёрах, о предстоящих свадьбах его знатных людей и бояр с удела и много чего доброго.  Михаил Иванович довольный ходом хозяйственных дел хвалил  управляющих через гонцов, выпивал за добрые вести чарку медовухи, отдыхал где-нибудь у реки, ловя крик журавлей в поднебесье, всматривался в клин, считал, сбиваясь в счете, как это делал мальчишкой, усмехался в усы. Но столь долгожданной вести не чаял услышать: княгиня  Степанида наконец-то понесла! Муж умилялся в надежде на добрый исход. Беременность проходила, как всегда не гладко, что беспокоило князя, молящего Бога подарить ему  второго наследника. Однако радость ожидания омрачилась крутым шагом царя. По-прежнему подозрительный к своим подданным и даже к первосоветчикам, он взял вдруг на себя родовые земли Воротынского, дал  разрозненные наделы:   Стародуб Ряпол;вский с  уездом,  в Муромском уезде село Мошок с деревнями того села,  в Нижнем Новгороде село Княгинино,  в Василегородском уезде Фокино селище  со всеми угодьями, бортными лесами. То ли сказались  отголоски польско-литовской интриги, то ли иные наговоры, но болезненная мнительность сработала.
Досада сжигала души князя Михаила и его жены. Налаженное хозяйство вновь приносило в княжескую казну ощутимые доходы, терять их ох, как не хотелось. Но плетью обуха не перешибешь, а  время лечит. С покорностью были приняты и эти удары судьбы. Больно оскорбляло достоинство вельможного князя присылка в его вотчину опричного воеводы Колодка-Плещеева с войском для охраны, дабы опальный не отложился в Литву, не изменил.
Измена! Который уж раз   гремит  государь этим страшным словом! Измена для родовитого  князя – это потеря чести, не говоря уж о потери имущества и вотчины. Не положит же он её в карман. Это попрание завета прародителей – верно  служить русской земле, позор для родственников. Честь погибнуть в битве – бесчестие струсить и бежать. Перейти на сторону врага и того ниже.    Бегство князя Вишневецкого пришлого удельного князя всего лишь несколько лет состоящего на службе у Иоанна не столь осудительно. Не сошлись характерами. Но если вдуматься, глядеть государственным оком - принесло большой ущерб. Прислушайся государь к голосу строптивого князя, глядишь, через несколько лет без крови бы отошел лакомый  южный кусок с Днепром от поляков, не было бы нависающей каждодневной угрозы с юга. Осознал это самодержец, да поздно. Потому зол на Вишневецкого.
Бегство Курбского носит иной характер. Военные неудачи на поле брани нельзя объяснять изменой.  Это проще всего. Просчет, недогляд, не дозрел воевода до столь масштабного дела.  Тут  умы крепкие в драку вступают. Чаще сила ломит силу. Того горше не знать за собой вины и быть напрасно обвиненным в измене, погибнуть под пытками лучше ли, чем уйти и принять позор? Выбирай сам свою судьбу. Да как выберешь, коль она определена Богом и царем. Покориться и во всем помогать государю. Разве этого не делал князь Курбский и многие убиенные, не целовали  крест за царя, не радели за своё отечество?  Поступок Курбского находил сочувствие до тех пор, пока он действительно не предал свою родину, выступив против неё с иноземным войском.
«Разве не покоряюсь я государю, не даю толковые советы по военным вопросам, в которых что-то разумею? – думал князь Михаил,- но   осторожно даю. Принимает  их государь, нет ли – его   дело. Во всем стараюсь угождать его воли. Бывает, и смолчу, не перечу. Не вижу своего изъяна в службе. Он видит, слушает завистников, наговорщиков. Как оборонить себя от сей язвы?»
У каждого своя правда, для себя не лживая, а со стороны? Разум должен нами править и добродетель. Интересы государства и его граждан строить на этих основах. Остальное – баловство.
Знаем мы измену князей русских, того же упомянутого Андрея Курбского вставшего под знамена Сигизмунда и с огромным войском выступившего против своих соотечественников. Знаем  предательство за свои животы в дни нашествия хана Тохтамыша, когда сам великий князь Дмитрий Иванович собирал полки для отражения врага, но не успел. После трехдневной безуспешной попытки приступа стен московского Кремля хан пошел на хитрость. Его богатые посланники выехали к воротам и стали увещевать защитников покориться хану, открыть ворота, и он с миром  войдет в неприступный град. Не поверили наперво москвичи, но увидели в свите татарской русских княжичей Василия Кирдяпу и Семена – сыновей Суздальско-Нижегородского великого князя Дмитрия Константиновича.  Те подтвердили ханское обещание. Как не поверить москвичам, когда рука об руку с врагами оказались родные братья великой княгини Евдокии.  Не крикнули княжичи братьям по крови – не верьте врагу, обороняйтесь,  в битву! Сложили бы головы с честью! Нет, не крикнули. Наказ отца своего выполнили малолетние княжичи – покориться силе. На стенах Кремля нашлись легковерные, открыли ворота, вышли с подарками. И началось убийство безоружных. Первым пал князь Остей - вдохновитель обороны Кремля. На опустевшие от защитников стены взобрались по лестницам враги и  разорили город, устилая трупами улицы.
Кто судьи малолетним князьям, спасавших свои жизни? Тысячи погибших от руки коварного врага, сожженный город, разграбленная великокняжеская казна, разоренные многие  города русские! И как следствие –  развенчание великой победы Куликовской, продолжение многовекового татарского ига. Предательство нельзя прощать  никому, даже гению.
Русский витязь Евпатий Коловрат бесстрашно вступил в битву с малой дружиной под Рязанью против несметного монгольского войска и со славой погиб! А мог бы затаиться, не вступать в брань. Он выбрал долг и честь!
Каждый вершит свои поступки в силу своей души и разума. За себя одного решай, а если за твоей спиной стоят тысячи жизней – отдай свою и станешь героем. Не живи подлым предателем.
Душа моя чиста, разум светел. В чем же новый грех мой перед царем и отечеством?
Воротынский бил челом государю и просил остаться в родовом гнезде до тех пор, пока жена его княгиня Степанида не разродится. Не хотелось срываться с насиженного места, ехать за двести пятьдесят верст, в чуждые для него  земли, жить среди незнакомых людей севернее великого Владимира. Как-то там поглянется, как всё обустроится. Новая вотчина по размерам мало уступала родовой, но не та она, насильно прислоненная к сердцу, разбросанная по волостям и уездам. Можно осесть семье навсегда в столице, что, скорее всего, так и будет.  Княгиня  уж не чурается московской  жизни, как до опалы. Там  часто живет княгиня Марья с  Анастасией Александровной – родной племянницей.  И тут весть приятная: похоже, приглянулась краса Настюшка князю Мстиславскому. Слышно, позволение жениться на ней просил  у государя. Ждет, когда можно будет засылать сватов. Породнятся с близким государю человеком. Но крепче ли станет почва под ногами? Ведь и раньше близок был к царю через царицу Анастасию. Князья Воротынские родственники роду Захарьиных. Благоволил государь, не перечили и мы, братья, все в одну дуду дули с царем. А вот нашла коса на камень после смерти благодетельной царицы, никого не щадит Иоанн ни ближних, ни дальних – все у него на подозрении, коль любимую им Анастасию дали отравить. А происки ли это внутренних врагов царя, а если внешних? Убоялись нарастающего могущества Московии при ладном-то государе, с удачами во всех сторонах жизни государства, так давай же подрубим его опору, лишим спокойствия, обозлим  против своих ближних. Он вон, какой, неуравновешенный! И добились своего враги! Охо-хо, дума, что река в половодье неудержимая, размывает всё, чем жили раньше.

Семья ждала рождение младенца с нетерпением. Гадали, кто родится? Князь, как водится, загадывал сына, княгиня соглашалась и умилялась. Угодит ли князю рождением мальчика, укрепится ли славный род Воротынских?
Всё течет, всё изменяется, всё укладывается в свои ипостаси. Вот и зима уступает весне, как печаль уступает место радости. Неизбежные противоположности, с коими человеку суждено постоянно жить и принимать мир таким, какой он есть, как и свою судьбу. Переживали, волновались. Князя одолевала бессонница. Всё тут сгрудилось и очередная немилость государя, и ожидание родов, и жизнь на птичьих правах под надзором опричников. И, слава Богу, княгиня  благополучно разродилась и принесла мальчика! Назвали Дмитрием в честь великого князя, очень чтимого, победителя Мамая.
Ликование в семье не знало границ. Счастливые родители благодарили Бога за этот дар, готовились к крещению младенца – к  таинству приобщения к церкви. Надо было поспешать: скоро огласится царский призыв в береговое войско, и идти князю сначала на Коломну для смотра войск, затем растекаться с полками по росписи по берегу. Куда поставит его государь, не угадаешь. Ну, да где бы не пришлось, а службу понесет исправно. Пока же семьей занят, младенцем. Надобно крестных подобрать достойных его рода. И крестного отца, и мать. Всё будет, как подобает при семи обрядах, и пир, что называется на весь мир. Михаил Иванович вспоминает крестины княжича Ивана. Как забавно он пил крестильный сбитень, поданный ему бабкою. Сбитень, зело сдобренный хреном, перцем, солью и без того острый, что скулы сводит, так он ещё и нарочито на потеху публике отпил, морщась, да высыпал в оплату горсть серебра. Тогда иные были времена, сытые, казна от родовых земель поступала богатая, не скупясь, отпраздновали свершение  таинства святого крещения первого своего наследника. И сейчас не поскупится, только бы рос младенец  здоровым для укрепления славного рода князей Воротынских.
С торжественностью не меньшей чем прошли крестины Дмитрия, Михаил Иванович совершил новую припись в свою духовную грамоту:
«Раньше я отписал в сей  духовной свою вотчину и своё имущество сыну своему Ивану. Но у меня родился сын Дмитрий! Теперь моя вотчина и моё имущество перейдут по сей  духовной детям моим Ивану да Дмитрию. Если зайдёт на меня смерть, а жена моя останется беременной и родит сына, то тогда моя вотчина и моё имущество переходят детям моим всем в надел. Долг мой платить им по жеребьям. А если жена моя родит дочь, то детям моим Ивану да Дмитрию, вскормив её, выдать замуж и приданое им за неё дать.
Сию припись писал человек мой Яковец Котёлкин в апреле 1569 года».

Год этот, оказался для князя Михаила весьма насыщенный не только событиями в его личной жизни, но и служебными. Он не роптал, а напряженно работал, укреплял в силу своего дарования власть царя и рубежи государства. В Москве  активно участвовал  в приеме и переговорах с литовским посольством. Вновь поднимался вопрос мира и размена пленных. Одновременно Воротынский командовал береговым передовым полком. К середине лета стали поступать вести о мелких набегах крымских татар, и Михаил Иванович был уряжен большим воеводой в Серпухове, ходил за Оку отражать   врага. Осенью он  участвует в приеме послов Швеции по вопросу вечного оборонительного союза.

11.
С весны  тревожного  семидесятого года, когда еще свежа в памяти зверская расправа  опричников во главе с Иоанном над  жителями тверской и новгородской землями, Воротынский с передовым полком стоял в Серпухове. Страшное злодеяние это  явилось по существу кульминацией опричного террора, о чем  мы расскажем подробнее ниже, чтобы понять причину поражения в мае 1571 года. Сейчас  лишь скажем, что народ метко называл опричников  кромешниками за их черные дела. Только в Новгороде по ложному навету опричниками под водительством царя порублено, удушено, сожжено, утоплено в Волхове за январский и февральский разбой 1570 года до пятнадцати тысяч человек. Идя к Великому Новгороду карать его население за мнимую подготовку к отступу в Литву, опричники  опустошили Клин,  Городни, Тверь, Торжок. Били не только вельмож, бояр, дворян, но и всех подряд мужиков, жен и детей, громили и разоряли монастыри, вырезали пленных в острогах и тюрьмах.
Зная хорошо почву междоусобных войн, карательных походов золотоордынских ханов и их масштабы, Михаил Иванович не находил столь жестокого повода  к расправе царя со своим народом, содрогался  от чудовищного злодеяния, в душе осуждал Иоанна, но как и остальная знать вынужден был молчать, старался нести службу как к тому обязывала его честь. Он ходил с полком в Коломну и снова возвращался в Серпухов. Проверял надежность старых засек, ставил рогатки, строил вторую линию. Воротынский хорошо знал, что государем готовится поход на Ревель, понимал свою ответственность за прочность границы на отведенном полку рубеже  и был удивлен, когда получил известие, что царь с сыном Иваном и  опричным войском движется в Серпухов.
Воеводе уже донесли, что из Путивля и Данкова государю приходят тревожные вести о многочисленном татарском войске, вторгшемся в пределы русской земли по Муравскому шляху. Разъезды видели облака пыли, обнаружили многочисленную сакму, слышали  прыск и ржание лошадей. Наместник Путивля  князь Петр Татев отправил в столицу сторожу Обрамку Алексеева, он сообщил, что видел крымских людей у Межи и Коломока. Орды водимые царевичами Магмет-Гиреем и Али-Гиреем приходили под Рязань, но узнав, что русские полки стоят на берегах Оки, устрашились и преследуемые ратью во главе с окольничим князем Дмитрием Хворостининым, ушли обратной дорогой.
Воротынский ждал Иоанна не без опаски. Настораживало неровное состояние духа государя. Он не любил деятельной самостоятельности воевод и снисходительно относился к распрям между ними в Ливонской войне. Распри не подрывали  власть самодержца, а по его мнению, наоборот укрепляли, заставляли действовать воевод только по его указаниям. Они также давали повод обвинить князей в измене и незамедлительной расправе через пытки и мучения. В то же время инициатива полководцев снижалась, они не могли проявить свои качества в полной мере: смелость, решительность, мужество. Дух такого человека был некрепок, что в целом отрицательно отражалось на боевой готовности воинов, их  усердия в ратных делах. Все это видел опытный и мудрый Воротынский, и всякий раз задавался вопросом: чего ожидать? Тем более в этом разбойном году.
Серпухов встретил въезд государя  колокольным перезвоном. Воеводы, бояре и духовенство поднесли  Иоанну хлеб и соль, творили молитвы за здравие. Стрельцы сгоняли с церковных площадей нищих и голодающих. Они шли из разоренных опричниками северных уделов в одиночку и семьями. С  языков несчастных срывались проклятия в адрес самодержца, кромешников, жуткие подробности разбоя, пролитой крови, чему поначалу верилось с  трудом. Число  беженцев в поисках лучшей доли росло с каждым днем и услышанное  подтверждалось. Люди цепенели от ужаса, затворялись в домах. Иные беженцы не задерживались в Серпухове, подавались на Дон в казаки. Другие находили временное пристанище в благодатном городе, часто посещаемого государем и милуемого им, как опорную крепость на подступах к столице, богатую  хлебом, льном, прядильнями и выплавкой черного чугуна из местных руд, как и в Туле,  растущим числом литейных дел мастеров,  оружейников, что  делали пищали и белое оружие. Ссориться царю с серпуховским и тульским людом было накладно. Он милостиво склонял перед ними главу свою.
 Несмотря на то, что был конец мая, улицы Серпухова не  прибраны от навоза, зимнего мусора, выбрасываемого жителями куда попало и особенно заезжими людьми. Правда, неприглядность эту уже скрывала буйная зелень в палисадах возле домов и церквей, а также вдоль крепостных стен дикорастущими кленами и липами. Чище и ухоженнее выглядел кремлевский холм на высоком  мысу между левым берегом реки Нары при впадении в нее речки Серпейки. Белокаменный кремль, заложенный еще в юность Иоанна, опоясан высокими стенами с пятью башнями и тремя полубашнями. Государь, озабоченный движением крымцев  к Окским пределам не видел никаких беспорядков, и, помолившись усердно, удалился с  Воротынским, боярами, стрелецкой головой,  Малютой Скуратовым, Борисом Годуновым, шурином Михаилом Темрюковичем  Черкесским в палаты воеводы, что размещались в Серпуховском кремле.
Михаил Иванович упрежденный о приезде самодержца его передовыми вершниками пережил первое внезапно нахлынувшее на него безотчетное волнение, навеянное тверской и новгородской зимней расправой,  теперь был спокоен и сдержан. В его  осанистой поступи чувствовалась уверенность, но и примеченное наблюдательным Борисом Годуновым уважительное поклонение перед государем,  не заискивание, как человека с носимой в душе виной. Однако зоркий глаз князя тоже  заметил некоторую перемену в царе: его высокая фигура сутулилась, походная срядь старила его, борода стала длиннее, но густотой не отличалась, глаза  излучали всем знакомую суровость и властность, но при этом лик его был утомлен. Поразило Воротынского отсутствие  князя  Афанасия Вяземского и обоих Басмановых. И это вновь взволновало. Знать не  врет молва: в страшной опале бывшие первостепенные опричники, безжалостно  брошены в пыточные.
«Упаси боже, от новой опалы, образумь государя нашего, нет у него врагов подлинных среди князей, бояр и воевод. Все животы свои положим за землю русскую, православную»,- молился про себя князь, смелейший и неустрашимый ратник, пропуская вперед Иоанна и его  людей в свою воеводскую. Она свободно вместила  вошедших  бесцеремонных людей.
Государь прошел к престолу, где обычно восседал князь-воевода в часы, когда собирались воинские люди для  сообщений и решения дела, а его люди разместились на лавках, что тянулись вдоль стен. По бокам царя встали, как рынды первые доверенные лица красавец  со спокойным бесстрастным лицом Борис Годунов и Малюта Скуратов с бешеным, поедающим взглядом князя и его воевод.
- Вижу, князь, ты в походной сряде,  готов выступить супротив крымских хищников? Где ж они?
- Передовой полк всеминутно готов отразить набег, государь. Только пока бить некого, доносят, царевичи повернули, не дойдя до Рязани,  ушли той же сакмой.
- Меня убоялись! А откуда узнали?- подозрительно уставил взгляд на князя Иоанн.
- Были малые сшибки  под Рязанью и под Каширой, государь. Я  тебе доносил, что окольничий Дмитрий Хворостинин и Федор Львов с опричным полком татарам отлуп дали, языков похватали и полон ополовинили. Крымцы на своей шкуре испытали  стойкость русского воина, они сюда идут за наживой, а не за смертью. Получили отпор и назад той же сакмой, чтобы доподлинно не узнать, сколько их приходило.
- Какой силой шли?
- Казаки-следопыты называют две-три тьмы.
- Собаку-хана султан турецкий науськивает, хотя мы послали к нему умудренного Новосильцева. Посол поздравил Селима   с   воцарением на престол турецкий, высказал пожелание наше мира и дружбы, большой торговли.
Воротынский был солидарен с гневом государя о турецком давлении на крымцев, о  впадении в наши земли с целью воевать Астрахань.* Летом в 1569 году Касим паша без объявления  войны с большим караваном  судов,  с тяжелыми пушками на борту, провизией поднялся по Дону до Большой излучины. С ним шла многотысячная турецкая и татарская конницы и янычары. Дойдя до Переволока паша взялся копать канал для прохода судов в Волгу, но ярмо этой затеи оказалось тяжелым и едва не сломало шею  туркам. Тогда Касим велел тащить суда и пушки волоком. Но и сия ноша выпала из рук.  Татары в помощи не усердствовали, а советовали возвратиться. Девлет-Гирей не хотел, чтобы древними татарскими улусами владели турки. Тут к паше прибежали астраханцы-единоверцы и сказали, что возле крепости стоит множество струг, и все они будут отданы турецкому войску, ворота крепости перед ним откроют и кормление добудут. Только приходи скорей под стены.  Касим поверил союзникам, отправил суда  с тяжелой артиллерией назад в Азов, а сам с легкими пушками спустился к Астрахани и принялся строить крепость на Городище, с намерением зимовать и осаждать город. Но русские не дремали. Государь  успел усилить астраханское войско воеводы Карпова, урядив  отважного князя Петра  Серебряного. Тот посадил свою рать на струги и прорвался  в Астрахань, где поместное войско встретило его ликованием. Изменников, что протягивали руки паше, побили. В степи на турок нападали конные отряды казаков с Дона и Днепра. Касим паша понял, что без тяжелых пушек крепость не взять,  астраханские союзники побиты воеводами, и помощи изнутри не будет. Продовольствие у него истощалось, голодные янычары воевать не хотели. Паша сжег свой лагерь и бежал в степь, растерял в безводных просторах  войско от мора и бесславно вернулся в Порту.
Государь в кругу приближенных смеялся и злословил в адрес паши, но писал султану грамоту, вновь отправлял умудренного посольскими делами дворянина Новосильцева   к султану Селиму, чтобы  поздравить его с воцарением. Посол вёз богатые подарки, письмо, в котором Иоанн перечислял все дружеские сношения России с Турцией со времен Баязида Молниеносного, с удивлением упоминал о приходе без объявления войны рати к Астрахани*, предлагал мир и дружбу, большую торговлю.
Изустно посол Новосильцев сказал от имени царя: «Мой государь не есть враг мусульманской веры. Все иноверцы, что живут на Руси, свободно и торжественно славят Магомета в своих мечетях…»  Он говорил, что многие татарские князья и царевичи господствуют в его владениях, молятся со своим народом в мечетях, и никто не притесняет их веры. Слуга Иоаннов царь Саин-Булат господствует в Касимове, царевич Кайбула в Юрьеве, князья ногайские в Романове. Речь его была убедительна и правдива, султан знал о такой милости к мусульманам Иоанна, Новосильцев был доволен приемом султана, но озадачен тем, что  не был зван  на обед.
В грамоте, отправленной с Новосильцевым,  султан Селим  потребовал от царя: Астраханскую дорогу отпереть,  новую крепость, поставленную русскими  в Кабарде покинуть и отовсюду  людей проезжих пропускать для торговли.
Повторное посольство  также было принято торжественно. Для угодливости государь обещал султану взорвать свою новую крепость в Кабарде. Но султан хотел  Астрахани и Казани, собираясь посадить туда своих крымских вассалов, предлагал Иоанну  признать себя данником великой Оттоманской  Порты.
Государь был оскорблен сим предложением  султана и оставил его претензии без ответа. Покоренная мечом и политая кровью русских витязей земля в подарки не раздается. Сие не дорогая шуба с царского плеча, расшитая самоцветами. Всё же  желая  сохранить мир с турками, а всю борьбу за владение западными землями  перенести в Ливонию, Иоанн взорвал крепость в Кабарде,  всех  своих людей  отправил в Астрахань.
Но сия мера не остановила южных противников, и с Крыма шли царю вести о подготовке нового татарского набега. На сей раз подстрекал хана, кроме турков,  польский король Сигизмунд, вызывая негодования у Иоанна.
 -Сигизмунд шлет хану щедрые поминки. Богаче наших. Но мы не будем кланяться. Востри мечи, князь. Зрю, слово имеешь, говори.
- Государь, в войске нашем  главенствует твой приказ и  роспись по полкам Боярской думы. Как ты являешься самодержцем земли  русской, а мы все слуги твои с рвением  выполняем  твою волю, так и над войском на южных рубежах должен быть один главный воевода. Вся засечная черта должна быть хорошо знакома и видна его оку. Разведку от  дальних сторожей  воевода должен получать в первую очередь. Расстояния между Москвой и засечной линией велики, надобно время, чтобы вершники донесли к нам твой глас. Позволь действовать главному воеводе быстро, выходить за Оку, упреждать грабеж и разорение наших земель  без второго твоего слова. И ещё мню, сторожевую роспись надо делать по головам* и относить наши засечные линии к самой Дикой степи, строить там новые заставы.
- Замысел твой схож с моим, князь, не гоже здесь держать большое войско. Скудеть стала земля русская от язвы  и недорода, а нам надо воевать  Ливонию,- царь переменил грозный свой взор на милостивый и сказал:- Велю, князь, трапезничать!
 Воротынский через  Никиту передал царское желание и сам прошел в поварную, где уже хозяйничали царские повара. Здесь в котлах варилась говядина, на вертелах жарились поросята, в русских печах сидели гуси с яблоками. В трапезную понесли закуски холодные: осетров копченых да семгу малосольную, икру черную  и красную, хлеба черные  и белые, меда малиновые да водку анисовую. Наливали напитки в кубки  китайские фарфоровые. Приглашали на пир государя великого со товарищи, они входили,  и важно рассаживались. Первый кубок пили за здравие Иоанна, закусывали заливною осетриною, да икрою  с маслом коровьим. Приносили повара на столы гусей-лебедей, а за ними  поросят разомлевших поджаристых. Наливали кубки анисовой, пили за здравие серпуховцев, что на страже стоят земли московской.
Князь в летах своих грузных не отставлял кубка, произносил здравицу в честь государя и русского воина, но засели в голове слова царские: «Скудеть стала земля русская от язвы и недорода». Не с того ли язва прилипчивая пошла гулять по земле русской, не с того ли недород, что за царский грех в избиении народа своего – тверичей  и новгородцев  гнев Господний последовал. От того ли недород, что бежит разоренный дворянин и крестьянин со своей земли в края далекие, не пашет и не сеет жито, как бывало. Где же жать хлеба, коль не возделаны, а тучи вражеские над землей русской сгущаются: с запада и севера поляки  с ливонцами, подпираемые немцами и шведами, с юга татарская орда с могучей Оттоманской империей. Крымский царь спит и видит себя вторым Батыем, вновь стремится полонить Русь великую, брать дань тяжелую. Царь опричниками окружил себя, в них видит опору, а не в земщине многочисленной и многосословной. Разве не сплочены были без опричнины князья и бояре, купцы и промышленники при войне с Казанью, не укреплялась ли вера православная? Теперь в изменниках у государя не только бояре и князья, но и дворяне  с духовенством. Разве не митрополит московский старец Макарий подсказал великому князю зваться царем самодержавным, чтоб укреплялось единство на русской земле во главе с Москвою. Протопоп Сильвестр, бывший духовный отец  царский, разве супротив  был единства власти государевой? Нет, но он правильно мыслил: монарх не может один править, опорой ему должна быть дума, собранная из людей умных, даже и не родовитых, но смышленых. Больше надо бы просвещать  народ свой, радеть за него. Мысли иерея Сильвестра, некогда наставника Иоанновой  совести и целомудрия созвучны с его мыслями о суде и правде: закон равен как для великих людей, так и для малых. В строгости держит  князь  своих людей в уделе, но стремится быть справедливым, работящего да умного поддерживает, землей наделяет, жадного да ленивого  попирает. Вот и в духовной не обошел  милостью: «К тем людям, что служили у меня по крепостям, по полным грамотам, по докладным, по беглым и кабалам, а также страдных людей по всяким крепостям. Всех этих людей наказал сыну моему или детям моим отпустить на свободу с женами и детьми с  отпускными грамотами и имуществом. А кому я людям своим что давал, то сыну моему или детям моим того у них не брать». Князю вспомнился Федька Калина. Да разве он один в памяти, за сметливость его в десятники поставили,  пошел бы в гору быстро человек, но вот в бабьей юбке запутался, согрешил, в татьбе уличен, говорят, в Литву ходил, да вернулся, где-то здесь кружит, поди, с атаманом Кудеяром сошелся.
- О чем закручинился, князь Михаил?- спросил Иоанн, выбирая сочные истомленные яблоки из чрева гусиного,- не оставить ли тебе для наблюдения за басурманами ещё часть моих людей?
- С твоими людьми нам способнее стеречь ворога,- отвечал Воротынский.- А кручина одна, государь, за землю русскую. Могущество наше, приращенные земли Поволжья и Приуралья не дают покоя врагам нашим. Завидуют  богатству нашей земли, боятся силы и многолюдства нашего. Кто они станут перед нами, когда земли наши немереные, реки не считаны, в недрах клады неведомые?
- Ещё прадеду моему послы Священной Римской империи, германские государи с Ватиканом  предлагали союз в борьбе с турками и татарами. Жениться  желали  вельможи германские на дочерях великого князя. Через те узы и союз  сулили имперскую корону. Что стояло за  сим делом?
- Вассальная зависимость Руси от Рима, государь. Под его дудку норовили заставить Русь плясать, нашими руками их недругов  громить.
- Разгадал дед мой хитрую политику, не впал в роль цепного медведя. Отверг все притязания. Сам решил править Русью великой, собранной в единое государство, сам брался от врагов  его защищать. С той силой сбросил иго поганое. А мы довершили его дело покорением Казани и Астрахани, в будущем и Крым на колени поставим.
- Придет срок и поставим. С Тавриды будем туркам грозить. Потомки наши благодарны будут первому царю российскому.
Засмеялся Иоанн, приказал наполнить кубки и сказал:
- Жалуешь ты меня, выпью сей кубок за твое здравие, а ты повесели нас, князь, музыкантами. Слышал, мастер ты на гудке играть, балалайка в руках, что каленый меч, покажи нам свое умение.
- Гойда!- воскликнули  опричники.
- Что ж, государь, своё искусство рад показать, вели  кликнуть моего боярина Никиту, дударя отменного, да бывших моих гусляров-дружинников.
- Что ж о сыне Иване своем не поминаешь? Хочу взглянуть, возмужал ли  молодец.
- Мал он еще, государь, но в седле сидит, как в люльке, в поход напросился с дружиной, старую засеку, что близ Каширы правит. Перелаз через Оку крепят там, где я указал.
- С малых лет пестуешь в воинской науке, как и тебя, твой батюшка.
- Пример есть с кого брать, государь. Люблю  летописные своды читать. Много разумного черпаю. Великий князь московский Дмитрий Иванович Донской в первый поход отправился в неполных двенадцать лет.
-Помнишь, князь, нашу историю, помнишь! Великий отрок во Владимир со свитой и своими двумя братьями на княжеское венчание выступил  во Владимир с ярлыком  от хана Амурата. Да, мира тогда не получилось,- царь умолк, как бы давая возможность продолжить рассказ далее князю, прищурился в ожидании: верно ли донесет события тот.
- Правда твоя, государь,  суздальско-нижегородский князь Дмитрий Константинович – отпрыск Всеволода Большое Гнездо уже венчался во Владимире на великое княжество. Говорят, ханский ярлык  не достался тогда сыну великого князя Ивана Красного из-за его малого возраста.  Однако русские люди усмотрели  такое венчание «не по отчине и не по дедине» и большинство князей на созванный съезд в Кострому не явились и не поддержали Дмитрия-Фому. А через два года  хан Амурат  выдал таки ярлык на великое княжение Дмитрию Ивановичу. Летним утром снаряженный обоз мирно тронулся во Владимир чтобы, получить  ярлык из рук ханских послов. Радость омрачилась. Дмитрий-Фома разгневанный ханским решением занял с ратью Переславль, перерезал путь во Владимир.
Получив  такое известие, москвичи быстро собрали воинство, и оно двинулось в Переславль, чтобы осадить его, выкурить Константиновича  и наказать. Но тот не стал испытывать судьбу, не имея поддержки своих братьев, особенно старшего Андрея, зело напужался и побежал во Владимир, там не задержался, прытко «бежа  в Суздаль» в свою «отчину и дедину», накрепко затворился в детинце.  Победители не стали сеять разор в княжестве, проявили великодушие. Не хотелось отроку венчаться на великое княжество на крови.
-Мудрость великого отрока разлилась по всей Руси благодатью и победами над ордой. Мы это хорошо узрели, князь Михаил.
Государь остался доволен  беседой,  ярким примером для отрока княжича Ивана и через минуту музыканты княжеские стояли в трапезной. Воротынский взял гудок, дал знак, и полилась старинная русская мелодия, рассказывая о походе княжеском, о ветрах буйных, о степи широкой, о битве  удалой, напоре богатырском неостановочном. Царь заслушался, взгляд его размягчился,  подобрел. Следом музыканты ударили плясовую, на круг выскочили плясуны, показали удаль. Дородный князь старался, наигрывал, так что пот градом выступил на его высоком лбу. Борис Годунов с легким восхищением смотрел на Воротынского, у Малюты Скуратова так и не пропал его звериный взгляд, отточенный  убийствами невинных да пытками несчастных.
- Садись, князь Михаил, во всяких искусствах ты мастер,- с некоторой завистью сказал Иоанн.- Поднести музыкантам по кубку и пусть играют еще, а мы послушаем да трапезу продолжим.
- Музыканты в походе, государь, что глоток воды в жажду,- подметил Михаил Иванович,- отыграют на привале, дух воинский, что молитва укрепляет. Господом нашим всё предусмотрено.
До позднего вечера продолжалась трапеза, уж вспыхнул небосвод всеми звёздами, и ущербная луна взобралась под купол, уже опричники иные под столы попадали, лишь  тогда Иоанн пожелал пойти в опочивальню. Нетвердой походкой шел он, поддерживаемый Годуновым, а Михаил Иванович накладывал крест на себя и благодарил Господа за благополучное окончание пира.
Музыкальное искусство и показ его государю не оскорбляло князя. В годах он  был, мудрость подсказывала, что высокое не может быть оскорбительным, далеко не каждый вот так владеет инструментом, как копьем или мечом, но всё же молился князь за благополучный исход, ибо знал царские причуды скоморошничать, наряжаться в маски вместе со всем гульбищем. Не дай Бог, и ныне в голову придет  такая блажь, как пришла однажды до опалы и ссылки. Знал о той жути князь из рассказов очевидцев. Царь пировал во дворце своем, опьяненный медами плясал со своими любимцами в масках скоморошьих. Увидев это безумство, думный князь Михаил Репнин крепко огорчился. Царь же пытался заставить его в скоморохи превратиться, подавал ему маску, велел надеть и в шутовство впасть. Репнин растоптал маску, и сказал: «Не пристойно быть государю скоморохом, и мне боярину и твоему советнику в думе непристойно безумствовать!»
Иоанн разгневался, выгнал  Репнина из дворца, а через несколько  дней его удавили молящегося в святом храме. Показал ли самодержец своему окружению, что от его  гнева не схоронит и святая церковь или другая обитель, или просто не терпелось ему расправиться с не покорившимся, имеющим честь князем, молва умалчивает.

Все лето нес воевода службу в передовом полку в Серпухове. В конце августа стали вновь поступать  из станиц вести, что в степи  замечена высокая пыль,  движется большая масса татарской конницы. Государь в сентябре  выехал с сыном к войску. Были легкие сшибки с татарами в местах каширских и рязанских, их легко прогнали, но основное войско так и не появилось. Иоанн, побывав в Коломне и Серпухове, получил грамоту из старинного Путивля, основанного еще в бытность Киевской Руси, от наместника Петра Татева. Он наскоро писал и сообщал с нарочным, что его сторожевые казаки выезжали в Дикое  Поле и не обнаружили следов татарской конницы.  Осень щедро разливала свои краски по долам и лесам,  прохладными утрами падали  туманы с обильными росами. Дело к холодам, в непогоду крымчаки в набеги не ходят, и Иоанн успокоился. Памятуя о разговоре в Серпухове с воеводой Воротынским  о неверных вестях, тревоживших его и войско все лето, о том, что надо расписать сторожей по головам и на них возложить ответственность за разведку, государь 22 сентября собрал всех воевод на совет. Воеводы пришли к выводу, что неверные вести о татарском войске очень опасны и могут вылиться в непоправимую беду. Царь согласился,  повелел к зиме распустить основное войско, а князю Воротынскому со своими соратниками обдумать, как укрепить сторожевое дело, написать грамоту, затвердить её в Боярской думе и приговорить, расписав ответственность по головам, создать новые сторожевые заставы. Понимая, что дело это очень серьезное, государь сказал, чтобы Воротынский ждал  на сие дело приказ.

На надгробной плите, что находится в Смоленском соборе Новодевичьего монастыря, видна надпись камнереза на старославянском языке. В переводе она гласит: «В лето 7071 (1570 года) в сентябре  16 дня преставилась князя Михаила Ивановича Воротынского княгиня Стефанида, в день памяти святых мучениц Веры, Любви, Надежды и матери их Софии».
Как видим, личные потрясения не покидают Михаила Ивановича.
Новые удары судьбы, как они скажутся на будущем его семьи? Продолжало беспокоить малое число семьи. Всего трое детей у князя, только два сына. Не больно то плодовиты и многие его соратники. Как-то сужаться стали княжеские семьи, пресекаются. Разве не нужны  родовитые князья и бояре – опора и советники государя? Слава Богу, хоть   Ванюша  окреп и сейчас, как молодой жеребчик справный, ладный  телом и умом. Вместе с отцом отрок познает воинскую науку. Воеводой видит его князь. Глядя на Ивана, душа поет. Дмитрий  совсем мал, рядом с матерью был, на руках у добрых нянек. Страшится князь язвы, которая валит людей, особенно малолетних деток. Вот и жена не убереглась. Упрятать бы наследников в глухое место, в  чистую деревеньку пока на ноги не встанут. Да где она? Язвенное поветрие незримой тенью пробирается всюду. Даже в  великокняжеские терема и покои, уносит черная старуха всех без разбору.
Мысли разные клубятся в голове, крадутся злым татарином. Не прогонишь их мечом, не опалишь из пищали. И видишь себя беспомощным и безоружным, как перед гневом Господнем. В мольбе перед ним спасение, в молитвах и в делах государевых.
По усопшей жене отпели молебен, схоронили рабу Божию Степаниду в Смоленском соборе. Князь наказал подыскать доброго камнереза, чтобы увековечить её имя надписью на граните и, мужаясь, заторопился в Серпухов, куда, как известно, двигался со своей свитой, сыном Иваном и опричными полками  государь, где и произошел военный совет воевод берегового войска с задачей укрепления сторожевой и пограничной службы.


12.
Возвращался в Москву Михаил Иванович по снегу. Основное войско было распущено и разъехалось по домам. Ехал к семье и князь, которая на зиму перебралась в столицу из вновь отобранной новосильско-одоевской вотчины. Москва встретила его хмурым небом, пронизывающим ветром. Уныло и неприбранным выглядел многочисленный посад, опоясав убогими хижинами город. Купечество, напуганное казнями, зная присутствие государя в Москве, старалось, против обыкновения, миновать столицу, но она нуждалась в торговых людях, и смельчаки появлялись на базарах. Дороговизна убивала москвичей: четверть ржи стоила 60 алтын. Такими деньгами народ не располагал и страдал от голода. Толпы нищих попрошаек шатались из улицы в улицу и набрасывались с причитанием и просьбами о подаянии на каждого появляющегося на мостовой  боярина или дворянина хлопотавшего по своим делам. Но милостыню почти не подавали. Опухшие от голода люди жались к церковным оградам, отирались возле домов богатых бояр. Всюду валялись трупы, убрать их  было некому. На тела  слеталось вороньё, ворошилось черными нарывами на каждой улице.
Князь въехал в столицу в крытом возке. Михаил Иванович столкнулся с дороговизной на похоронах жены, теперь, спустя два месяца   дороговизна клацала голодом. Пугали разные слухи о людоедстве, о распространяющейся по городам и столице язве,  о том, что на дорогах стоят стражи и не пускают никого в столицу без письменного разрешения на въезд, но он не верил. Однако столкнулся с более удручающей картиной: возле Китай-города, примыкающего вплотную к Кремлю и огороженного стенами, у ворот его остановила стража опричников и потребовала грамоту на въезд. За стенами был его московский дом возле реки Москвы. Здесь  жили  многие другие князья и бояре, имеющие свои наделы в разных городах страны. Воротынского очень удивило и взволновало такое положение в столице.
 Огорчение? Не только. Разочарование в правлении самодержца не раз посещало его впечатлительную, не всегда сдержанную натуру. Расширение границ государства, возвращение  исконных русских земель всегда одобрялось, но оскудение и разор собственными руками – никогда. Богатая  земля Верховского княжества щедро одаривала хлебом и мясом, овощами и фруктами. Крестьянство в его правление отчиной развивалось и множилось. Распаханы новые земли, заложены новые дворы. Отсюда князь взял немало свободных людей в  государево войско, за что имел солидную казну. Люди его хорошо служили, получали государево жалование и сейчас большинство из них вернулись на зиму в родные края и семьи. Только он, как сирота вынужден на зимний постой идти в московский дом: взял вновь на себя государь отчину, взамен наделил рваными кусками на Клязьме, в Нижегородской волости.
 Дожили русские люди при нынешнем самодержце до крайности: не моги въезжать в свой дом без   тщательной проверки кромешниками или без грамоты думской. Князь Михаил вышел из возка. Назвался. Не успел получить разрешение ехать, как тут появился странник- седовласец, одетый в рубище в лаптях с непокрытой головой, но с посохом в руке. Как бы давая знать, не торопиться, приподняв посох, молвил чистым голосом:
- Будет тебе, князь, труд и ратная слава, но впадешь и в горечь!
И сверкнув чистыми очами перед князем, словно осветил его несказанным светом, удалился.
- Кто ты старче!- воскликнул во след князь,- о ком молиться!
- Молись о милости Господне!- услышал в ответ князь.
Минута недоумения длилась меж стражниками и приезжими. Затем, как бы очнувшись, стража зашевелилась.
- Князь Воротынский будешь? -   получив  утвердительный ответ, последовало,- проезжай.
Князь уселся в возок. Зачарованный словами старца, не знал - то ли радоваться, то ли печалиться. Но тут же помолился Богу, прося у него милости и успокоения души своей встревоженной.
За стенами Китай-города было иначе. Не бродили толпами нищие, не валялись трупы, снег  белел пятнами на крышах  домов, а на мостовой стравлен колесами повозок и копытами лошадей. Еще не  лег  он обильно для санной езды.
В доме, рубленном из оструганного бруса, высоком в два этажа, смотрящим на реку крыльцом и оконцами – переполох! Не отъехавшая после похорон Степаниды княгиня Марья, заневестившаяся  княжна Аграфена с маленьким княжичем Дмитрием, подросший князь Иван входящий в отрочество, няньки и дядьки все в жалевом платье высыпали на крыльцо. Слезы умиления, поцелуи, объятия, причитания. В теплой и просторной светлице дух обжитого жилья размягчил сердце воеводы, душа окунулась в ласки дорогих домочадцев. Подарки от тульских да серпуховских купцов выложил отец. Княгине Марье платье красной ткани, ушитое серебром, Аграфене серьги с бриллиантами, Дмитрию золотом шитую перевязь с сабелькой, княжичу Ивану настоящую, но по младой руке. Довольны  все подарками, слов нет, а больше счастливы от встречи, а  после потери матери и вовсе  долгожданной. Что и говорить, коль  любовь в сердцах томится от разлуки, то при встрече бурной радостью выплескивается, улыбками  белозубыми светится, да румянцем на щеках горит. И хоть все это ожидаемо, предсказуемо, а льется на душу всякий раз по разному, омывает освежающе, словно сам Господь к твоим ланитам прикоснулся и благословил.
Как водится, по русскому обычаю с дороги накорми, напои, в баньке помой, а потом расспрашивай, княгиня распорядилась накрыть стол в трапезной, а сама к деверю с опасливым вопросом.
- Не задержала ли тебя, батюшка наш, опрична, как же жить дальше на Москве? Голодно, страшно. Не мило здесь, не съехать ли нам в свой удел?
Просьба оказалась для князя необычной, никогда столь тревожными не были вопросы снохи. Они схожи с вопросами жены  в далекой теперь опальной и ссыльной осени.  Жизнь словно возвращается со своими невзгодами, хотя укрепляться должна покоем от трудов многих, наполняться богатством, радость нести от детей подрастающих. Но словно небывалое встает  за плечами, ливень тревог захлестывает поросль радости и не отвести его рукой могучей, не закрыться от него щитом воинским, как от стрелы ордынской. Где ж  та сила, чтобы тревогу побороть, успокоить сноху и детей своих? На устах твоих, князь-воевода, а для себя самого дух  крепкий!
- Хоть и стояли мы о двух днях перегона от Москвы, а не дышала нам в затылок смертью невзгода. Бегущие люди на юг не раз наполняли Серпухов и переправы, с языков слетал гнев бранный, но не казалось нам такой мрачной картина в центре земель наших.
- Вот и на трапезе узришь, батюшка, что оскудел твой стол не от нехватки серебра, а от пресечения торговли. Не будь старых запасов в кладовых твоих, так и зубы на полку пора складывать.
- Удел наш новый будто в здравии, голубушка, но туда ныне съезжать не буду. Чужд мне   Стародуб Ряполовский, не принимает его ни душа, ни сердце. Разве только весной тронешься с семьей. Государю я вскорости понадоблюсь по важному воинскому делу. Ждать буду призыва, матушка. Ну, да теперь трапезовать будем, чем Господь послал.
Намного позже, перед новым отъездом на берег по призыву государя, князь пожелал  взглянуть на свою дочь в праздничном платье, поскольку подходила пора выданья замуж. Уже и сваты намечались, и собирался он  осенью бить челом государю, просить позволения на свадьбу. Отец велел всем собраться в горнице.
Ожидать долго не пришлось. В горницу ввели совсем ещё малого Дмитрия в узорном кафтане, в шароварах красных и сапожках сафьяновых. Он уже хорошо ходил, забавно топая по крашеному полу ножками, лопоча свои первые слова. За ним павою вошла Аграфена-краса.  Коса её русая, струясь по груди, ниспадала до пояса, на голове завеса из жемчужных нитей, платье шелковое небесное, расшитое мелким жемчугом, подол оторочен золотым орнаментом, рукава пышные у запястий схвачены бриллиантовыми застежками, на осиной талии опояска парчовая. На ножках туфельки хром, расшитые серебром. Лицом вылитая маманя-княгиня с черными дугами бровей с искристым взглядом больших голубых глаз, наполненные счастьем и дочерней любовью к родным, с ожиданием того чуда, какое подарит неизведанное будущее. А оно истомное охватывает всю тебя, и не знаешь то ли восторгаться этими чувствами, то ли бояться его.
Княгиня Марья тоже в наряде праздничном в парче и жемчугах, платье струится в серебряных узорах, украшая не погодам стройную фигуру, правда, несколько погрузневшую, а в глазах всё те же краса и тепло, принесенные из молодости.
Михаил Иванович встал навстречу  детям  и снохе, взор его загорел любовью. Он распростер руки, растроганный красотою своих детей, молвил:
– Завтра настанет день разлуки, государь призывает отца вашего на службу. Благословляю вас, дети мои,  именем Господа нашего на благие дела, на здоровье, богатство, женитьбу и замужество, на служение отчизне и на многие лета, аминь!- князь перекрестил каждого, начиная с Ивана, поцеловал в лоб, привлек к груди своей дочерь.- Пора уж, Аграфенушка, невеститься тебе, не приглядела ли жениха? Скажи мне без утайки, вернусь со службы государевой, жениха подберу. Глядишь и помолвим.
- Нет, батюшка,- зарделась маковым цветом девушка,- не приглядела, с матушкой рукодельем в светлице была занята, а теперь с крестной.
- Дом на Москве наш добротный и просторный, ныне призову весь свой двор в столицу. Будешь жить больше здесь, в свет выходить, не засиживаться за рукодельем в светлице, женихам московским показываться, их здесь пруд пруди!- Михаил Иванович говорил с ласкою, держа  руки дочери в своих,- желаю на твоей свадьбе пировать.
- Пусть Ванюша, братец, первой женится. Первостепенный наш сокол,- отвечала в смущении Аграфена, глядя в очи отцу, а потом повела взор на брата, что стоял подле во всей своей красе отроческой с очами зоркими,  на ногах резвых.
-Что скажешь, княгиня-крёстная?
- Прав, батюшка, прав! Надобно показать свою красу. Как бы в девках не засиделась. Только год больно для нас тяжкий, траурный, да Бог даст, переживем.
-Истину глаголешь, матушка,- согласился князь,- на то и уповать будем.
- На Москве, князь-батюшка, ради детей я готова  сидеть.
Так шел неспешный разговор в семье воеводы с надеждой на будущее, а будущее в надежде всегда мнится счастливее прошлого.


Воротынский ждал с нетерпением дальнейшее продолжение разговора с государем. Будучи воеводой на южных границах, он по-прежнему оставался членом Боярской  и ближней воинской думы, часто бывал в Кремле, принимал участие в заседаниях. Приближался январь, а царского слова о новой сторожевой службе всё не было. Извелся князь ожиданием томительным, из столицы никуда не выезжал и однажды государь позвал  к себе. Принял  милостиво в своей тронной палате.
-Заждался, князь, моего слова о сторожах, так вот оно,- и присутствующий при разговоре дьяк Разрядного приказа Андрей Клобуков, человек в годах, с энергичным и волевым лицом, но с немалой бледностью от сидений в помещении, развернул грамоту и торжественно прочитал:
 - Царский приказ о назначении князя Михаила  Ивановича Воротынского ведать станицы и сторожи, и о созыве в Москву станичных голов, воевод и сторожей для расспроса.
«Лета 7079 генваря в 1 д. приказал государь, царь и великий князь Иван Васильевич всея Pycи боярину своему князю Михаилу Ивановичу Воротынскому ведати станицы и сторожи и всякие свои государевы полские службы,.. велел государь поустроити станицы и сторожи и  доискатись станичных прежних списков».
Предстояла ответственная, напряженная работа под рукой царского слуги, боярина, князя Воротынского. Со всех южных городов и станиц, а также городов через которые проходила засечная черта были вызваны бывалые порубежники, те кто нес сторожевую службу, но и те, кто оставил её от увечий в схватках с татарами или по возрасту. Служилые люди съезжались быстро, их расспрашивали об опыте несения сторожевой службы, записывали, держали совет, как устроить дозоры, чтобы татарин не застал врасплох ни одного сторожевого поста? Разрядный приказ гудел простуженными голосами, наполнялся запахами кислой овчины от полушубков, мужичьим потом, от казаков, что прибыли с Дона, несло сивушным самогоном из буряка. Седые воины удивлялись:
- Гляди, братове, и на нас у государя спрос поимелся.
- Знать, не лыком шиты, старый конь борозды не портит.
- Я князя давно знаю, но как не умна одна голова, а две лучше.
- И я ж про то: на свой ум надейся, а с чужим советуйся.
- Вот-вот за советом к народу пали, знать припекло.
Михаил Иванович сам говорил со многими, слушал их реплики и дивился их мудрости. Он старался со служилыми людьми держаться в обращении проще, в той равности, что бывает в сече, когда рядом с тобой простые мужики,  прикрытые кольчугой, но  с одинаковым мужеством принимая на себя удары кривых сабель или певучих острых стрел. И смерть не разбирает кто ты – князь, боярин или поместный воин, крестьянин-чернопашец ли? Объяснял, для чего понадобился совет убеленных сединой воинов. Те с понятием соглашались, иные задумывались, не спешили слова ронять, другие горячились, но сходились к тому, что землю русскую надо стеречь денно и нощно, а начинать сторожи возводить с самых дальних украин. А коль так, то ставить заставы прочные с землями и дворами, с тяглом пахотным и инвентарем богатым, лугами тучными, где бы скот пасти и на зиму корм готовить. Тогда только станичник будет блюсти пограничные свои земли, как свое око, от ворога защищать и гонцов слать исправно. Заставы те с разъездами конными иметь, считать их государевыми и казну получать от царя-батюшки. Тогда будет с кого спросить за недогляд.
Через полтора месяца князь Воротынский вместе с дьяком Клобуковым написали важнейший для воинской службы документ и представили на рассмотрение Боярской думы во главе с государем. Он был одобрен, принят и явился первым в истории России пограничным Уставом: «Боярский приговор о станичной и сторожевой службе». Суть его, прежде всего, состояла в ответственности станичных голов за своевременное и правдивое упреждение о выступлении вражеской конницы, о её численности и направлении движения. Для стратега Воротынского приговор имел важнейшее значение: правильно расположить главные силы войска, не распылять их, а, встретив врага, дать ему генеральное сражение на удобной для себя позиции.
- Войско должно  всегда готово ударить сжатым кулаком, а не растопыренной пятерней,- подчеркивал князь Михаил свою мысль при беседах с государем во время составления первейшего документа.- История битв нам говорит как раз об этом. Три Мстиславича были разбиты только потому, что не объединились в одно войско, не выбрали единого воеводу. Александр Невский бил единым кулаком и шведов, и псов-рыцарей с напором решительным неостановочным. При взятии Казани мы тоже били одним кулаком.
- Но и хитростью,- охотно включался в разговор  государь,- у Дмитрия Донского воинская хитрость вылилась в засадный полк. Стояние на Угре принесло победу Ивану Васильевичу, мнится мне ещё и потому, что он пустил по реке множество стругов с ратниками. Видя сие, татары всполошились, как бы эта рать не зашла в тыл и бежали.
- Для  рати важно ещё, государь, кто ею управляет. Войско более стойко, когда видит рядом овеянного походами и славою полководца. Рать под Казанью всегда воодушевлялась и грозно напирала, когда ты на боевом коне с хоругвями появлялся у неё на глазах.
Государь соглашался с князем и был неузнаваемо великодушен и милостив, велел оставить под документом подпись своего верного царского слуги.
Устав о пограничной службе обязывал нести её круглосуточно на хорошо укрепленных  заставах. За каждой закреплялось до пятидесяти верст поля. Конные сторожи совершали объезды,  пешие наблюдали за степью из укромных мест, секретов. Второй частью являлись подвижные сторожевые заставы. Их назвали станицами. Группа хорошо вооруженных всадников разъезжала вдоль границ, отыскивая сакму, по ней определялась численность татарской конницы. О замеченном движении конные вестники бежали к соседям, а те дальше. С быстротою крепкого ветра несли весть  государю  и береговому воеводе. Осенью станицы должны  жечь степь, без урона для себя и лесов, чтобы хорошо была видна весенняя татарская сакма.
Значение Устава оценено не только современниками, но последующими поколениями. Он был настолько глубоко и всесторонне отработан, затрагивал жизненные интересы государства и его исполнителей, что им пользовались по меньшей мере два столетия.

13.
Со дня полона Семёна прошло почти два года. Он хорошо освоил татарский язык и вел разговоры с нукером Саидом, который был и сторожем, и палачом, и благодетелем.  Многодетная семья Саида жила в ближнем ауле на склоне сопки поросшей диким виноградом, кизилом, абрикосом. Близ Бахчисарая татары селились оседло, строили глинобитное жилье с плоскими крышами, на стены шел  также   плоский камень,  добытый неподалеку в скальных образованиях. Но излюбленным жильем  оставалась юрта крытая войлоком, незаменимая при кочевке на летние выпаса, где скот ходил вольно, нагуливая вес.  Саид держал коз и лошадей.  Жирное молоко коз шло в пишу, из него готовили питательный сыр, из конского молока большей частью    готовился кумыс, который татары очень любили. Он не только хорошо утолял жажду, но и расслаблял члены и размягчал зачерствевшую душу степняков. Под его воздействием хорошо спалось на мягкой кошме.  Вот и сейчас хозяйка торопливо подала мужу пиалу с кумысом для утоления жажды. Отпивая  его, усевшись на кошму в тени кизила, Саид закусывал серыми круглыми шариками, куртом. Тут же на расписном  блюде лежал вкусный и аппетитный баурсак: жареные в топленом  жиру или в масле нарезанные из хлебного сочника квадратные дольки.
Для Семёна, если удавалось урвать – лакомство. Но сейчас он был далек от восхищения пищей. Два сына нукера уже носили оружие, и когда Семён для каких-нибудь дел бывал у Саида в хозяйстве, то видел подрастающих воинов, готовых пойти в поход грабить и разорять русские земли.
-Урус, урус,- шипели сыновья Саида и бросали на Семёна арканы, связывали его и волокли к отцу, показывая свою прыть. Отец хвалил подростков, велел освободить раба для дел по хозяйству, но не запрещал безобразничать, а только бросал парню парочку баурсаков и велел работать. Однажды Семён услышал, как Саид жаловался своей жене на скупость мурзы, за то, что не ставит его сотником в будущем набеге на Русь.
- Начинаем кормить лошадей овсом,- услышал Семён,- целый тумен поведет Дивей-мурза. Он в большом почете у хана. Его конюшня переполнена отборными скакунами. Не пройдет и полторы луны, как мои сыновья вместе со мной вольются в рать мурзы и станут доблестными нукерами.
Услышанное очень заинтересовало Семёна, вернувшись на усадьбу мурзы, парень увидел, что двор и конюшни переполнены лошадьми, и на морде каждой висит сума с овсом. Что бы это значило? Семён стал осторожно расспрашивать Саида, зачем весной, когда пошла хорошая трава в поле, лошадей кормят овсом.
-Это наш закон. Перед набегом за полторы луны лошади набирают силу, и десятидневный путь проходят за одно солнце. У каждого нукера две или три запасные лошади, чтобы в набеге не утомлять одну, на ходу меняем скакуна. Ты не забыл, как был приторочен на лошадь? Так уводят полон по старой сакме.
Семён опечалился и сказал Саиду:
- Я привык к тебе, Саид, ты добрый человек. Но у вас есть другой закон: старых рабов заменят новыми, чтобы они, обжившись, не помышляли бежать.
- Мы оставляем только тех, кто покорился воле Аллаха и принял нашу веру.
-Саид, ты бы теперь мог хорошо заработать. Я сын богатого дворянина, и если ты отведешь меня в русский двор, за меня хорошо заплатит посланник царский Нагой. Он даст казну и тебе.
-Почему ты молчал, хитрый шакал?- разозлился Саид.
-Я не знал раньше о посланнике Нагом. Узнал, когда последний раз ходили в город за покупками.
-Завтра мы снова поедем на базар. Ты войдешь к боярину, договоришься. Но если ты меня обманешь и останешься, я зарежу Весняну за побег.
- Я не обману, Саид. Отец Весняны купец, он одарит тебя за дочь.
- Мне известен род девки. Ты составишь грамоту к её отцу, и в новом набеге я смогу передать его в Каширскую землю.
-Аллах не успевает защитить всех своих детей в набегах,- осторожно заметил Семён,- здесь ты можешь получить серебро еще до набега.
-Саид подумает и завтра  даст  ответ.
Бахчисарай просыпался с первыми протяжными звуками песнопения муэдзина, раздающиеся с минарета, они призывали  мусульман на молитву. Высокий и чистый голос поющего разлетался по всем уголкам города, подхватывался муэдзином усадебной мечети, и русские полоняники вставали и украдкой обносили себя крестами, шептали молитвы  и ждали, когда кто-то из дежурных нукеров спустит их с волосяных арканов, а женскую комнату не освободит от затвора. Тогда им принесут скудную похлебку и погонят на работу.
Семён с нетерпением ждал появления Саида. Тот уже не был простым нукером, а следил за всем двором мурзы, управляя строительными и другими работами рабов. После молитвы он появился почти сразу же верхом  на коне с саблей на поясе и велел Семёну и двум женщинам идти с ним на базар. Кривые улицы города еще не были запружены  пешеходами и наездниками и различного рода конными повозками, но со дворов то там, то здесь вываливались всадники и заполняли говором и лошадиным топотом весенние улицы с распустившейся зеленью, пьянящим запахом яблонь и груш, ореха и каштана. У Семёна на родине все цвело гораздо позднее, но с таким же ароматом и красотою, волнуя молодое сердце. Родная земля уже почти перестала грезиться ему в коротких снах, но забыть её он не мог. До мелочей помнил свою усадьбу, семью с заботливой хозяйкой-матерью, строгим и требовательным отцом, добрую бабушку со сварливым дедом, порубленных в набеге татарами у него на глазах. И кровь парня горячилась местью, душа замирала в мечтах о свободе вместе с Весняной, за честь которой он боялся почти каждую ночь. Особенно с появлением новых дерзких нукеров, похотливо поглядывающих на девушек. Семён удивлялся себе, что и в неволе полюбил девушку, и тому, что и она тоже готова отдать ему свое сердце и  девичью чистоту. Они вместе придумали легенду, что она мужняя жена, а её суженый витязь в княжеской дружине. Семён и Весняна  искали случаев для тайных встреч в обширной усадьбе мурзы и были счастливы, когда им удавалось хоть на минуту оказаться лицом к лицу без постороннего глаза. От любви  и страха быть застигнутыми замирали сердца, но отказаться от  таких тайных минут свиданий они не могли  и шли по острию ножа. Они уже знали такие случаи, когда влюбленная пара била челом  своему господину, принимала мусульманскую веру и становилась мужем  и женой, по-прежнему исполняя обязанности рабов, но жили вместе в каком-нибудь закутке.
Семён не хотел такого счастья, хотя готов был отдать за возлюбленную жизнь, защитить её от посягательства, если не дай Бог, такое случится. Он молился святым отцам за вспоможение, за скорое избавление из неволи, и вот час этот настал. Как только поравнялись с русском двором, Саид сказал:
- На обратном пути Саид ждет тебя у ворот с монетами.
Семён бросился к воротам двора, обнесенного каменной стеной в рост человека, а Саид невозмутимо поехал дальше на шум близкого базара. В деревянной прочной двери виднелось прорубленное квадратное очко, и в нем Семён увидел глаза русского стража, охраняющего ворота.
- Открой ворота, пусти меня к боярину Нагому, у меня есть важные вести.
- Ты кто? Полонянин?
 -Прозвище  Семён, по прозванию Головин, сын дворянина, ныне раб у Дивей-мурзы.
Ворота заскрипели, отворились, и Семён тут же юркнул в щель, но был схвачен сильной рукой сторожевого опричника.
- Оружие есть?
- Гол как сокол, друже.
- Зачем тебе боярин, говори мне,  донесу.
- У меня мало времени, я должен вернуться, пока татарин обернется на базаре с покупками,- Семён смотрел на  посольский дом с  надеждой, что оттуда вот-вот выйдет его избавление. И в самом деле, на высоком крыльце появился  еще один опричник в богатом красном кафтане  и махнул рукой, чтобы человека с улицы привели сюда. Семён был бос, портки на нем обремкались, а холщевая рубаха, некогда красная, вылиняла от солнца, пота  и редкой стирки, едва держалась на плечах, готовая развалиться по швам на части.
- Кличат тебя  в дом, ступай,- сказал стражник.
Семён быстро пересек широкий двор с коновязью, поднялся на крыльцо, вымощенное из мраморных плит. Опричник загородил ему дорогу, внимательно осмотрел.
- Не пристало нам беглых полоняников привечать, но коль вошел, какая нужда?
-Я не беглый, с разрешения нукера о выкупе, мой батюшка Головин Иван Степанович богатый дворянин из-под Рязани. Он за меня выкуп даст мурзе, не поскупится. Только как весточку ему послать? На вас надежа, на посла государева.
- Откель такие мудреные слова знаешь?
- Грамоту русскую разумею, читал книги. Теперь у Дивея-мурзы украдкой татарскую грамоту познаю.
- Проходи, всё расскажешь послу,- услышав имя мурзы быстро согласился опричник.- Только больно ты нищ.
Посольские палаты, как и двор, показался Семёну широкими и светлыми. Убранство богатое. Вдоль стен стояли две широкие лавки, в центре длинный и широкий стол с деревянным креслом. Под потолком на стержнях висели подсвечники с множеством свечей. Пол выстлан мрамором. Из боковой комнаты вышел царский вельможный посол в одежде опричника с богатой перевязью на груди.
- Полонянин Семён Головин, сын дворянский бьет челом к тебе,- сказал сопровождающий Семёна опричник,-  живет у самого Дивея-мурзы, знает грамоту и татарскую молвь.
- Что просишь, сын дворянский?
- Прошу выкупить меня у мурзы,  мой батюшка в долгу не останется. Я знаю русскую и татарскую грамоты. Рад служить государю в этих чужеземных далях.
- Мурза знает о твоей учености?
-Нет, сие держу в тайне. У мурзы есть русский и татарский алфавиты, я несколько раз видел сие  и запомнил. Могу  читать и составлять слова по-татарски.
- Мурза жаден и запросит за тебя большую казну. Ты сбежал?
- Нет, меня   отпустил Саид. Мы пошли с ним за покупками на базар, я втолмачил ему, что может от меня заработать. Если я не вернусь, он зарежет Весняну, дочь купеческую, я за нее тоже прошу.
- Не много ли ты хочешь?- сдвинул брови посол,- почему ты решил, что мы тебе поможем и верим?
-Саид рассказывал, что знатных людей мурза отдает за выкуп.
- Чем же ты знатен?- рассмеялся Нагой,- тем, что знаешь две грамоты?
- Могу сообщить об одной тайне, если  здесь можно говорить.
-Говори, без опаски. Определим цену твоей тайны.
-Со вчерашнего дня хан готовит очень большой набег на Русь.
- Откуда такие вести?- встревожено переглянулся Нагой с опричником.
- Два дня назад Саид брал меня в свой дувал, и я слышал, как он говорил о готовке похода своим сыновьям. Но не всегда простые слова можно взять за веру, но дела в первую очередь.
-Какие же дела?- нетерпеливо спросил Нагой.
-Татары  согнали отборных лошадей в конюшни и стали кормить их овсом.
Нагой сощурился и тревожная улыбка тронула его губы, в глазах вспыхнул огонь недоверия.
-Тебе сии вести принес ангел?
- Со слов Саида я вывел, что овсом татары кормят коней только перед набегом для  выносливости. В набеге за одно солнце они покрывают десятикратный путь пешца. Каждый нукер имеет запасным три коня для смены,  полона и награбленного добра. Кормить коней овсом они будут  полторы луны. В середине мая пойдет изгон.
Нагой знал о подобной  подготовке лошадей к набегу из уст беев  Сулешевых, которые особо задаривались государем дорогими подарками для получения известий о Крыме, о его царе, царевичах и первостепенных  вельможах, о набегах, с какими странами хан ведет мирные переговоры. Особенно государя беспокоило то, как влияет на хана захватническая политика Оттоманской Порты, насколько властелин Крыма зависим от султана? Последнее время Сулешевы стали скупы на язык. Боятся ханского гнева. Девлет-Гирей жестко пресек смуту в царстве, получил крепкую поддержку ногайской орды и стал ежегодно обрушивать на Русь, Польщу, Молдову, Валахию набеги, обогащаясь за счет грабежа, помышляя вернуть Казанские и Астраханские юрты. Только богатые поминки от государей сдерживали его на время от пустошения земель щедрого данника. Вот и о начале подготовки к нынешнему набегу  пока молчат Сулеши, не разговорятся  без новых подарков. Девлет-Гирей стал подозрителен к своим вельможам, особенно после того, как приблизил к себе Дивея. Нагой уже дважды встречался с мурзой, увидел в нем хитрого и опасного советника с богатым опытом набегов, знанием  наших оборонительных засечных линий и склонному, в отличие от хана, к применению огнестрельного оружия. Просьба Семёна дает возможность еще раз встретиться с мурзой, глубже понять его  характер и его полководческие способности.
- Твои слова мне понравились, я лично встречусь с мурзой и поговорю о твоём выкупе.
- Благодарствую, батюшка посол,- Семён  упал перед ним на колени,-  замолвите  слово  о Весняне. Дайте мне несколько монет, чтобы я сейчас же мог заплатить Саиду, и тогда он наш союзник.
- Верно говоришь, получи,- посол достал из стола кошель и вытряхнул из него несколько ефимок, передал Семёну.- А теперь иди и о кормлении лошадей овсом никому ни слова. Иначе не сносить тебе головы. Мурзе скажешь, если будет пытать, что тебя на базаре увидел вот этот Фёдор и признал в тебе сына своего товарища Головина, а ты к нам не приходил. Фёдор проводи гостя, проследи, как он  пристанет к   Саиду.
Семён и Фёдор ушли, а посол погрузился в невеселую думу. Он видел: новые несгоды скоро упадут на русские земли. Его тайные шептуны должны проверить весть Семёна, и тогда в Москву уйдут несколько тайных гонцов по всем основным дорогам. Одни напрямик   через Перекоп в верхи  Дона и на  Серпухов, другие – на  остров  Хортицу на Днепре к казачьим атаманам и дальше с их поддержкой. Еще через Азов по Дону есть путь  проторенный татарами на рязанские земли. Какому гонцу удача выпадет: велика и опасна Дикая степь. Послу надо знать, сколько туменов пойдут в набег,  какую дорогу выберет крымец?
 Ногой видел, что государь стремится сохранить мир с Оттоманской Портой, через послов поздравлял султана Селима с воцарением, желал большой торговли и дружбы. Султан не хотел мира, воевал Астрахань, но неудачно,  просил у польского короля  Сигизмунда Киев для нападения оттуда на Русь. Велел султан на Дунае строить мосты и запасать хлеб для великого войска. Крымского хана Девлет-Гирея правитель турский постоянно толкает к набегам на наши земли. И к горечи государя и посла  царевич крымский Адил-Гирей весной 1570 года в предгорьях Кавказа разбил рать тестя Иоанна Темрюка Айдарова, взял не только большой полон, но и двух его сыновей. Поражение кабардинского князя сильно ослабило позиции России на Северном Кавказе, лишало  союзников в борьбе с татарами. На западе и севере союзников вовсе никогда не было. То затухая, то разгораясь, там шла Ливонская война. С соседней Польшей  так и не сложился военно-политический союз, хотя польские земли постоянно подвергались татарским набегам.
Совсем недавно крымский царь призвал его, Афанасия Нагого, к себе во дворец на пир, хвалился своей победой над кавказскими союзниками Московии и говорил ему, что  Иоанн не по праву владеет батыевыми завоеваниями и должен отдать  Казань и Астрахань, тогда он не будет тревожить государевы земли. Нагой писал Иоанну грамоту, сообщал о требовании крымского царя. Трепетал и боялся его гнева. Теперь он снова трепещет от новой невзгоды. Не дай Бог, подтвердиться вестям полонянина Семёна. Торг за знатного сына дворянского покажет царскому советнику в военных делах Дивею-мурзе, что  посол занят безделицей и ничего не знает о готовящемся набеге, хотя  скрыть до конца  подготовку не удастся. Но будет поздно: татарская конница  пойдет быстрее, чем посыльные с Тавриды к московскому государю.
 Не ведал посол Афанасий Нагой, как и никто на  святой Руси, что принесёт русичам этот готовящийся весной 1571 года  татарский изгон, с сильной поддержкой султана Селима.


14.
Наберемся же мужества и поведаем о том горьком дне  и великом горе, что постигли Москву, береговую армию и народ московский. Всегда легче повествовать о делах славных, победных, чем о поражении, наголову разбитых полках, о страданиях плененных, унынии всенародном  и гневе монаршем. Но тем ярче засверкает в лучах славы будущая виктория и возвеличит значение для Русского государства, а имена полководцев – сынов отечества навсегда останутся в памяти благодарных потомков.
Легче одолеть горе с верными товарищами, с краюхой хлеба, щепотью соли и жбаном кваса, с молитвой к Господу и его поддержкой, чем одному голодному и  холодному, покинутому и забытому без надежды на помощь Господнюю.
Давайте помолимся и обопремся на плечи товарищей своих, как на правду, ибо только она дает нам силу понять ошибки прошлые и не повторять их в будущем. Но и память стоит призвать нам в услужение, ибо ошибки прошлого легко предаются забвению, и тогда человек-творец или  властитель-самодержец, возложивший на себя ответственность за нацию и государство не сможет извлечь из него урок, а общество, изнуренное страхом деспотизма, не сможет упредить о неверных шагах его и будет наказано по старым росписям, что приносили беды.
Осень одаривает  человека  плодами, так  и  седина - мудростью. Но  не всякий плод сладок,  так  и  не всякая  мудрость  от  седин.
Любой  младенец не порочен душой  и  телом,  если  даже  зачат во  грехе и  насилии. Порочность наступает в делах  зрелости,  а  чаще в  безделице. Как в  умелых  руках кресало источает  искру и  зажигает трут, так   от  любви  материнской - истока  доброты, питаться  тому  младенцу себе  на  счастье, а  людям на пользу.
Не  поддавайся  сомнению в  искренности друзей своих, если в  трудный  час делят они с тобой  хлеб-соль, а в  счастье  твоем тебя  забывают. Пусть  каждый заглянет с  любовью в  душу каждого, тогда  увидит  ту  же  любовь, что в  тебе  самом, а тот несчастный, что  не  узрел ее,  пусть обратится за  помощью к Всевышнему, и Он одарит такого своею  милостью.
Для  жита необходима чистая  пашня,  тепло светила и обильные  слезы Всевышнего,  так  и  людям необходим  мир, тепло души и  сердца  вождя  своего. Будет  тепло, раскроется  цветок,  а  затем  и  плод нарастет...
Очертим более подробно в каком  состоянии  находилось государство к тому роковому дню, каково душевное состояние  как приближенных кругов к самодержцу, обеспеченных и зажиточных граждан, так и простого народа, добывающего хлеб и  иные богатства? Не будем кривить душой, скажем, что  оно виделось как пустынное болото с чахлыми деревьями, да тлеющими  в глубине мощными  пластами  торфяника. Расположение  духа, как приближенных кругов к самодержцу, знатных граждан, так  и простого народа сравнимо с некогда благоухающим садом, готового к цветению, но с подрубленными корнями и от того угнетенного. И сад чах, угрожая не принести плодов, которым питался благоверный люд. Объяснялось такое содержание  нарисованной картины действием Иоанна со своей отборной стаей кромешников, как называл народ опричников. А народ в оценках не ошибается. Некто волынский вездесущий Петр, обиженный новгородцами, указал самодержцу на письмо, спрятанное в Новгороде в церкви Святой Софии за образами. В грамоте той сказано, что весь народ новгородский от архиепископа до простого чиновника и смерда, готов отдаться Литве. Сие письмо обнаружили и доставили государю верные его люди. Иоанн убедился в сказанной человеком правде и неслыханной измене. Вызревающая в его душе подозрительность в ненадежности бывших свободных граждан и вечевиков утвердилась окончательно,  и он приговорил новгородцев на гибель. Но крушить  изменников, догадавшихся спрятать смертоносное письмо за образами, самодержец начал с тверской земли, присоединенной к Московии ещё его дедом, но по-прежнему мнимой Иоанном, как тайные ненавистники, о чем мы повествовали выше. Но о великой беде, исходящей от деяний самодержца не грех ещё раз напомнить. Первым был разорен Клин, люд от мала до велика побит. Оставив за собой пустыню, истребители шли дальше с огнем и  мечами, обагряя их в крови невинных и безропотных подданных  во всех городах бывшего великого княжества, а также в самой Твери  дальше до Ильменя. Улицы и дома были завалены трупами, дороги опустели. Если случайно попадался проезжий купец, убивали  и его, чтобы весть об избиении своего народа не проникла за пределы разоряемого богатого уголка своего царства. На дорогах стояли заслоны.
Но всё тайное скоро становится явным. Страшные известия прорывались сквозь кордоны. Приближение карателей новгородцы ждали,  оцепенев от ужаса. Второго января 1570 года кромешники вошли в город, оцепив его сильными заставами, чтобы никто не смог убежать, приступили к избиению граждан, грабежу церквей, монастырей, дворов новгородских. Жителей семьями топили в Волхове, и он не мог пронести  трупы  в Ладожское озеро. Вода покраснела от крови изрубленных. Расправа, неведомая за что, длилась шесть недель. Многочисленный  ремеслами и купечеством город опустел, никто не торговал, не вел своих ремесел, люди не выходили из  домов, но в них врывались кромешники и гнали в реку. Опустошение низверглось и на все обители вокруг города. Грабили подчистую, что не могли увезти, крушили и жгли, истребляли хлеб, лошадей, скот. Только 12 февраля на самодержца снизошла благодать, и он даровал оставшимся новгородцам живота, велел жить далее и благоденствовать в сем граде. Не будем описывать дальнейшие многочисленные казни в самой Москве, ибо не такова наша цель, а только скажем, что погромы в тверской и новгородских землях, публичные муки бояр, князей, дворян поколебали веру народа в царскую святость. Мало кто видел в нем наместника Божьего и защитника, а скорее тирана  и разорителя. К рукотворному урону людскому в царстве в эти два злосчастных года присовокупился неурожай от холодов летних и засухи. Сеять в разоренных землях сделалось некому, оставшиеся в живых крестьяне и дворяне снимались с обжитых мест и бежали в иные земли и грады для налаживания хозяйства и торговли. Повальный голод множил трупы тысячами, к тому же к голоду присовокупилась смертоносная язва.


На радость и ликование властителя Крыма  Девлет-Гирея во дворец к нему стекались ужасные вести о смертоубийстве своих граждан  опричной дружиной во главе с царем Иоанном. Молва доносила об опустошении  Тверского великого княжества многолюдного и хлебородного, славного в  севе льна и получения из него тканей, обильного скотом и дающего лошадей для ратных походов, но якобы замыслившего  тайную измену. Хану доносили, что сего побоища не знали тверичи со времен Батыева, не сравнима и ужасна сия расправа и с местью  хана Узбека свершившаяся почти  два с половиной века назад, потому что русскую голову секла русская рука, грабила и жгла.
Девлет-Гирею не пристало наводить следствие и причину  такого разорения княжества, он был обрадован уменьшением голов в царстве, а значит и московской рати. Но его мудрый мурза Дивей воскликнул:
-Иоанн безнаказанно избивает наших будущих данников. Нам негде будет брать большие полоны, а дань оскудеет!
Хан изумился такой тонкой мысли своего мурзы,  обещая в скором  будущем  разбить русское войско и полонить самого царя, вернуть прежнее господство над Русью.
 Чауша* приносили новые вести о  карающем и опустошительном походе Иоанна в Великий Новгород, этого постоянного оплота русской земли. Хану не доносили подробностей, но называли  убитыми многие тысячи людей всех сословий и рангов, жен и детей.
- Новгород никогда не был у ног  наших нукеров, но он всегда пополнял русские полки,- весело говорил хан,- пусть царь Иван выжигает город и посады, нам будет большая польза. Я награжу своих вестников, устрою пир в честь  бескровной нашей  победы и приглашу на пир московского посла.
-О, великий царь, наша радость может разгневать Ивана, он в гневе страшен и полетят новые головы с плеч его  князей и бояр!- поддержал  хана Теребердей-мурза.- Сам Аллах вложил в руки Ивана карающий меч.
- Султан Селим, после неудачного похода на Астрахань, не решается направлять в русскую сторону своих пашей с войском, он побуждает нас воевать Русь и обещает укрепить войско янычарами с пищалями и  пушками. Но мы не любим, когда нас поучают и будем сами искать сторонников в Польше и Литве, получать от них богатые подарки и воевать против царя Ивана,- высказал свою волю хан.- Мы передадим послу Нагому, что поминки царя Ивана с каждым годом скудеют, мы хотим с его земли полную дань, будем требовать в свои руки Казань и Астрахань. Пусть все улусы готовятся к набегу в начале мая.


15.
Зима 1571 года заканчивалась,  весенние ростепели уносили снега, сливали их в реки и озера, обнажая человеческие безобразия на улицах городов. Не оправившаяся от голода Москва  выказывала заиндевевшие трупы нищих. Не торжествовали даже гробовщики, ибо безвестные  трупы не нужны никому и за их погребение не возьмешь мзду. Хотя всяк труд оплаты своей достоин. Умерших стаскивали на окраины города за скудную похлебку такие же нищие. Иные трупы сжигали на кострах, иные бросали в реку, но больше закапывали в ямы за посадами. И не было видно пресечения мора от голода и язвы, только надеялись на милость Божью, молясь неустанно в церквах, да на будущий урожай, если не случится прошлогодних разоров от опричного войска, да татарского огня и полона. Будет ли кому сеять на обширной русской земле?
В апреле князь Воротынский, как и многие другие, был вызван  к государю. Среди них Михаил  Иванович увидел первостепенного боярина князя Ивана Бельского, князя Ивана Мстиславского. Иоанн был в гневе.
-Собака-царь крымский готовится впасть в наши земли с большим войском,- сказал он воеводам,- под начало войско свое отдает хитрому и коварному Дивей-мурзе, да и будет сам при деле, грозится полонить царство наше. Велю, не мешкая, собрать полки силою в пять десятков тысяч. Большой полк поведет  главный воевода первостепенный боярин князь Бельский, да боярин Морозов, с правой руки встанут Мстиславский и Шереметев Меньшой, полк левой руки поведет Иван Петрович Шуйский да Иван Щербатой. Михаил Воротынский и Петр Татев возьмут передовой полк, а сторожевой полк отдаю под начало Ивану Андреевичу Шуйскому, да Ивану Плещееву. Опричную дружину держать в  запасе. Велю выходить на берег и стоять прочно. Зелье для пищалей и огнестрельный наряд взять сполна.
Как услышал князь Михаил Воротынский такую роспись, померк лицом. Не доверил государь ему главное командование, хотя уже не раз и успешно возглавлял   береговое войско, а  после выстраданного им и написанного Устава о пограничной и сторожевой службе надеялся на своё верховенство на южной границе. Почему, чем не угодил опять государю, какие сомнения вызрели в его подозрительном уме? Повлияло семейное несчастье? Глупости. Царю ныне сострадания не ведомы. К росписи с претензиями не подступишься. Князь Иван Бельский – Гедиминович. По рангу не уступает.  Умудрен в правительственных делах, но  в воинском искусстве не сильно крепок. Всего дважды участвовал  в военных походах. Первый раз ровно десять лет назад отражал  татарский изгон, потом участвовал в Ливонской войне. Иоанн приблизил его, поставил первым боярином в думе. И он зажирел, сидя в палатах за государственными делами, утратил качества воеводы, как старый мерин теряет бодрую иноходь. Воротынский же, какой уж год обустраивает засечную линию по Оке. Кто  больше сведущ в обороне, у кого прижилась дальняя разведка и сторожи, как не у него? Не ладное творит государь, назначая давно отошедшего от воинских дел боярина. Что ж, дела человека висят над ним гроздьями. Одни светлы его добрыми делами, другие черны от яда  ошибок, сорвешь такой и обагришься своей кровью. Что-то вспомнился святой старец в рубище, обронивший загадочную фразу: «Будет тебе, князь, труд и ратная слава, но впадешь и в горечь!»
Труд уже был, князь понимал, что создал важнейший воинский документ, которым будут пользоваться потомки на многие лета. Впереди ратная слава? Больно не тот человек князь Иван Бельский, с кем за воинской славой ходить. Уж Воротынский знал способности к ратному делу каждого здесь стоящего. По государственному рангу на войну посылать опасно. Впрочем, он тоже не последний вельможа, третья голова за Мстиславским  в Боярской думе, сам  больше  склонен к полковому строительству, потому по сей день в ближней царской воинской  думе, а круг её очень мал. Не только лично за себя огорчился, а за то, как поведется дело ратное. Но князь, помня опалы, взял себя в руки. Прочь обиду, когда за тобой русская земля в стонах от занесенной татарской сабли в надежде, что русские богатыри отведут её. 
И князь Михаил сказал себе: возведем же, братья по разуму, в ранг святости непогрешимые  деяния свои, в силу мудрости своей и веры в добро будем жить без зла и ненависти, подставлять друг другу  плечо в тяжких делах своих.
Если хватит ума, то  хватит силы и воли одолеть супостата, как солнцу хватает света, чтобы обогреть необозримую Землю нашу и возродить в пустынных краях человека творца, а не разрушителя. Покоренные народы исчезают с лика земли, и во тьме веков умирает память о них. Что теперь сталось с половцами и печенегами, некогда рьяно воевавших земли предков наших, куда укатились? В неизвестность. Мы же  устояли в прошлом, устоим ныне и будем стоять вечно!
Князь с присущей ему энергией помимо Разрядного приказа стал собирать войско передового полка и все воинское снаряжение. В заботах наказал верному Никите, сердце подсказывало, вывезти семью из Москвы вместе с княгиней Марьей, быть при ней.
Никто из воевод не знал, от кого государь получил весть. Тайный приказ подчинялся только ему. Думали: крымский посол Афанасий Нагой  доносит через казачий Днепр и Дон.
Поскакали  гонцы Разрядного приказа  во все города, где на своих квартирах зимовало распущенное войско. Первыми встали в строй стрелецкие полки,* что сели усадьбами в стрелецких слободах  Серпухова,  Тулы,  Коломны. Войско стекалось в опорный город по росписи для традиционного смотра на пятое воскресение Великого поста. Сам государь придирчиво взирал на полки, добавлял огнестрельный наряд. Рать собиралась крепкая, многочисленная с пушками на подводах.  Стрелецкие полки, вооруженные пищалями, бердышами и саблями хорошо тренированные  составляли ядро пешего войска, считай первые регулярные воины государевы.  Многочисленной и хорошо вооруженной была дворянская конница, в которую вливались дети боярские. Шли с разных мест отряды казаков и пополняли, в  основном,  большой и передовой полки. Благословив войско и воевод,  Иоанн велел становиться по росписи. Ныне большой полк остался в Коломне, передовой полк ушел в Серпухов,  полки правой и левой руки на засеках по Оке.
Еще не полностью установилась по государеву и боярскому приговору сторожевая и пограничная служба, но расписанная ответственность дозора по головам уже приносила плоды. Князь Михаил Тюфякин и дьяк Ржевский доносили: в начале мая сторожевые разъезды увидели  в степи большие массы татарской конницы, а ночью море костров у переправ Северского Донца. Но войско пока дальше не идет. Хан собирает в кучу ногаев, черкесов и другой воинский люд.

16.
Встревоженный вестью  Семёна, Афанасий Нагой  велел своим опричникам тайно выведать о  словах полонянина. Первое, что увидели сыскные люди – на базаре бойко торговали овсом купцы сильной еврейской общины, которой хан благоволил, получая от торговли на его рынках солидную долю. Цены на овес вздорожали. Тайные шептуны татарские за серебряную монету сказали, что на мордах у лошадей висят торбы с овсом во множестве. Афанасий выждал неделю, скрытно  выясняя  подлинность слухов, отправил на Дон к казакам тайного гонца. Он должен был сказать атаману Михаилу Черкашенину, что хан готовит большой поход на Русь. Пусть эту весть быстро понесут казаки в Москву самому царю. Грамоту Афанасий не давал, а только тайный знак известный одному государю. Сам же бил челом мурзе Дивею, и просил согласие на выкуп раба его Семёна. Де мол, сей раб был с покупками на базаре, его узрел и узнал мой служилый человек,  признал в нем сына дворянина Головина, сотоварища. За него Нагой готов дать вдвое больше, чем цена на  самого лучшего полонянина на Бахчисарайском базаре. Если достопочтенный мурза пожелает вести торг, то сговориться можно во время трапезы, что устроит посол, когда пожелает  великий мурза.
Дивей долго не отвечал, Нагой подумал, что жадный мурза обиделся за столь низкую цену за сына дворянина, но через две седмицы мурза прислал гонца и соглашался продать раба, только гораздо дороже. Не откажется он и от трапезы и даже привезет с собой парня. Если посол не согласится дать больше, то Дивей  тут же велит сломать  рабу хребет и бросит его собакам. Великий мурза на трапезе сообщит волю хана.
Нагой за многие лета, находясь в Бахчисарае, познал всякие хитрости татарские, связанные с угрозами. Чтобы запугать и показать свою твердую волю подобные мелкие угрозы чаще всего выполнялись. Зная  о подготовке похода, Нагой смекнул, что мурза, скорее всего для потехи, выполнит угрозу. Такое бахвальство говорит еще и о том, что мурза уверен в успехе нового набега, возьмет сотни  рабов. Предполагал посол и о воле хана. Она не нова: вновь будет через посла требовать от Иоанна Казань и Астрахань. Бей Сулешев сообщал Афанасию, что хан тяготится покровительством султана Селима, с неохотой принимает его помощь в войсках и огнестрельном  оружии. Хан не любит  обременять себя пушками, они мешают ему делать стремительные  наскоки на ратников, на малые города и деревни, также быстро, взяв полон, откатываться. Но ныне он согласен на турецкую помощь. Знать задумал дело немалое. Сам же он хворает. В набег собирается с трудом и неохотой,  его подталкивают Порта да раздоры между царевичами, которые делят власть и недовольные сидением на месте отца.
Мурза в назначенный день явился в посольство со своей многочисленной свитой. Нагой ждал и принял ханского посланника  как подобает.
Против роскоши ханского дворца и дома мурзы посольство Нагого выглядело скромно. Находясь в состоянии постоянной войны, государь не давал много средств на обустройство, зато на приемы не скупился, и Афанасий устраивал богатые обеды, где были  русские  и татарские блюда, меда сладкие и крепкие.
Дивей был одет в дорогой шелковый халат золотистого цвета, на груди глухая перевязь усыпанная  каменьями, под которой угадывалась упругая грудь, широкие шаровары заправлены в сафьяновые красные сапоги с восточным орнаментом шитый черным жемчугом, на голове малахай из тонкой белой фетры, края которого обметаны серебряной нитью, а на острой макушке и верхних полях горели рубины, ножны сабли украшены серебряной чеканкой, эфес блистал золотом. Черные глаза мурзы горели властным огнем, губы скривились в надменной улыбке. Стан его был крепок и подвижен. С таким человеком шутки плохи. Но Афанасий Нагой был не из робкого десятка и сам мог сразить любого гневным и властным взглядом, и держался перед мурзой уверенно и свободно. Одет был не беднее гостя. Его алый атласный кафтан на груди расшит золотом,   широкие рукава схвачены у запястий  бриллиантовыми застежками. Желтый шелковый кушак плотно опоясывал его ладный стан. Кисти кушака с золотистой бахромой свисали почти до колен. Широкие бархатные штаны заправлены в сапоги с высокими голенищами, где красовался бисер жемчуга. На голове парчовая мурмолка с красочной окантовкой с ликами святых угодников. С левой стороны висел дорогой кинжал работы тульских оружейников.  В его посольской палате он без лишних эмоций принял мурзу, который сначала пожелал высказать посланнику русского царя  требование хана.
-Великий царь Девлет-Гирей не сочтет сил своего ханства. Его  боятся польский король Сигизмунд и литовские великие князья и недавно прислали моему господину дорогие поминки. Царь милостиво принял их, обещал не трогать набегами их земли. Мой великий господин от царя Ивана подарков не просит, он может их взять сам, и требует вернуть  Казань и Астрахань, тогда он будет считать царя Ивана своим братом.
Афанасия не смутила такая откровенность. Бесцеремонность ханского посланника говорила  о многом: битые и слабые враги всегда заискивают, рассыпаются угодливыми похвалами, подобострастно кланяясь. Этот же изволил лишь слегка наклонить голову, подчеркивая ханскую силу и независимость от других владык, а так же и от турецкого влияния после позорного поражения паши Касима под Астраханью, его бегства безводными степями, устлав путь трупами  воинов.
- Царь и великий князь всея Руси Иван Васильевич  знает о такой просьбе великого хана, и думает, как бы ублажить своего брата. Велю послать гонца к государю Ивану Васильевичу с челобитьем великим сегодня же. А сейчас прошу на трапезу в честь великого мурзы Дивея, полководца и первостепенного вельможи царя Тавриды.
- Мы согласны трапезничать, с гонцом не спеши, может ты дашь мне столько за раба моего, сколько попрошу и отправишь его на свою землю вместе с гонцом. Я привез его с собой и одел в дорогой халат. На потеху мы можем сломать ему хребет и выбросить голодным собакам.
-Великий мурза пощадит сына моего  товарища, пусть золотые монеты сберегут ему жизнь,- сказал Нагой.
-Не лешим себя удовольствия торга на  трапезе,- хитро отвечал  мурза,- я велю позвать раба и  палача, когда вино заиграет в наших жилах.
- Пусть исполнится желание великого мурзы,- ответил Нагой, а сам подумал, что сия беспечная игра в торг убедит мурзу в полном неведении посла о готовящемся походе.
Разговаривая так, вельможи прошли в трапезную, где их ждал роскошный обед. Вскоре разгоряченный крепкими напитками, напичканный добротно приготовленным мясом по- татарски, мурза пожелал начать  торг за своего знатного раба. Он хлопнул дважды в ладоши и в  трапезную вошел одетый в желтый халат  и сапоги Семён, а за ним  голый по  пояс палач с бритой головой, мошной грудью, сильными руками с узлами мускулов. Он поиграл  ими описывая те  движения рук, а  также ног при которых человеку ломают хребет. Семён знал, какая ожидала его участь, если посол поскупится, но держался мужественно, отвесив  поклоны своему хозяину и  послу.
- Проходи Семён, сын Головнина рода  дворянского, отрок моего сотоварица. Испей чашу вина, если позволит твой хозяин, я даю за тебя хорошую казну.
На стол слуга перед Дивеем поставил серебряное  блюдо, а Нагой бросил на него горсть золотых.
- Пусть выпьет кубок мой раб перед кончиной,- взглянув на мелкие монеты, сказал  мурза, - поднесите ему вина.
Тот же слуга подал Семёну серебряный кубок с вином и парень, не торопясь, осушил его не пролив ни капли. Мурза сделал знак палачу и тот приблизился к Семёну, готовый схватить несчастного   в клешни и разом переломить позвоночник в верхней его части. Но Нагой бросил на блюдо горсть крупных монет, и мурза отвел казнь. Жестом  приказав убрать блюдо, он сказал:
- Щедрость посла заставляет меня отдать своего лучшего раба, хотя луна предостерегает от всяких торгов  перед великими событиями.
У русских трапезников вырвался гул довольства.
-Ты теперь свободный сын дворянина, садись с нами на дальнее  место и трапезничай на равных за будущую службу отечеству,- сказал Нагой.
Семён поспешил выполнить наказ, и  трапеза потекла своим руслом. Нагой же  вновь убедился, что мурза  ненароком обмолвился о предстоящем большом набеге на Русь.
В ту же ночь во дворе посольства были снаряжены четыре пары рысаков на татарский манер, и как только открылись ворота Бахчисарая, вестники   Нагого в сопровождении Семёна, одетого в татарское платье, взяли направление  на север. Одни должны были пойти на Дон, вторые к днепровской Хортице. И те и другие везли грамоту хана Девлет-Гирея, в которой он требовал у Иоанна вернуть Казань и Астрахань в противном случае  будет жечь и пустошить московские земли.

17.
Ночь уже похрапывала, укрытая темными облаками, сыпала огненные падучие звезды, вспыхивала тусклыми зарницами, как бы боясь раскрыть перед человеком свои тайны, хорошо освежала просторы остывшим низовым ветерком. Нечего шляться по долам, надо спать, чтоб днем  трудиться. Но кому как. Старшой разъезда Гришка Охапкин выскочил верхом на холм перед далеким Северским Донцом и замер от неожиданности, судорожно сжав в руке хлыст: перед ним полыхал заревом костров далекий берег реки. Днем отсюда Донец не виден, даже его пойменные заросли – далеко. Надо скакать полдня, чтобы узреть лесистую пойму и еще остаток дня, чтобы зачерпнуть пригоршней речную воду, напиться и напоить коня.
Татарва! Кучкуется перед походом, потому   близ своих владений жжет безбоязненно костры. Далее ни-ни. Попрет ходом. Ночлег  впотьмах, в схоронках. Он это знал от стариков. Теперь видел несметную орду сам, обозначенную кострами. Сколько их, костров – отсюда не сосчитать. У каждого, наверняка, десяток воинов сидит. Сплошное зарево. Много!
- Что стал? - подскакали к Гришке отставшие  товарищи, и, увидев далекие огни, замерли.
- Набег?- молвил один из них, осмыслив увиденное.- Только в какую сторону?
- В нашу,- ответил сурово Гришка.
- Авось на ляхов? Они ближе.
- Гадают гадалки,- озлился Гришка,- наше дело донести не мешкая, тадысь глазеть, куда пойдут и снова донести. - Ганька да Ивашка, аллюр три креста к атаману. Я с остальными останусь здесь. Лучшего обзору не сыскать.
В ночной степи гулко разлетелись слова дозора, и быстро затих скрадываемый прошлогодними пожухлыми травами топот пары рысаков.

Шатер Девлет-Гирея стоял на холме перед удобной переправой через Северский Донец. Степь донская цвела. Пахло чабрецом и мятой. В пойме реки разлился цвет  яблонь, вишни и черешни, в плавнях и старицах гнездились кряквы и серые гуси, лебеди-шипуны и казарки. Величаво проплывали над рекой большие белые цапли, а на верхушках дубов гнездились аисты. Хан смотрел на свой цветущий край. Он не был ни охотником, ни путешественником, чтобы восторгаться богатством земли. Он был властелином и воином, как и все его подданные. Вон они устраиваются на ночлег у костров прямо на земле, подстелив под себя потник, а под голову седло. Лошади их стреноженные отпущены выедать молодую донскую траву. Сыр да жареное просо с ячменем, черпак воды из реки вот  походная пища нукера. Они выносливы и беспощадны, как волки, остервенело рвут павшую добычу, упиваясь кровью врага. Они пируют после, когда возьмут и угонят полон, скот и лошадей. В глубине Дикой степи на последней ночевке, у реки, вспыхивают  тысячи костров: воины бьют скот и обильно варят в котлах мясо, а вестник победы – сеунча  летит к хану  на крыльях. Он тоже любил победные пиры в степи, но ему больше мил уют своего дворца, танцы  наложниц во время многочисленных пиршеств, звон золотых монет взятой казны, сверкание дорогих украшений. Но  скудеют поминки от русского царя  и вызывают священную злобу.  Поэтому он смотрел на степи и деревни, лежащие впереди, как завоеватель. Он возьмет там золото и серебро, товары и хлеб, наложниц и полон для продажи в Азове оптовым купцам. Он и его воины не торгуют сами, у них есть для этого евреи, армяне, арабы. В его стане отчаянные нукеры, которых он поведет за собой разорять русские земли,  и когда-то вновь покорит Русь, как это сделал  великий  Бату-хан. В своей одежде крымчак подражал величайшему из великих, носил небольшие усы, но бороду брил.
Дальше за рекой  уже не его владения, но его стол, казна и могущество. Посланные царем Иваном люди ставят на Дону заставы, оказачиваются здесь беглые  люди с разоренных  северных русских земель. Их все больше и  больше, а воевать с ними не просто. Они как мыши разбегаются по степи, прячутся в своих норах, а, собравшись в крепость, дают хороший отпор огнем из пищалей. Он не будет задерживаться в этих степях, это же советует ему и верный Дивей-мурза. Как только подойдут ногаи, ночь на отдых, и утром его неудержимая конница быстро покроет просторы и окажется у стен Москвы. Он избрал путь на Новосиль, Мценск, Козельск.  Если удастся быстро перелезть через Оку в знакомых местах под Белевом, потом Жиздру, обойдет Калугу и выйдет в тыл русским полкам. Он знает их постоянное место стояния для обороны реки по засечной черте. Он будет  искать царя Ивана, потребует от него Казань с Астраханью и прежнюю гиреевскую дань.
-Король Сигизмунд упрекал нас, что мы давно не делаем никакой шкоты царю Ивану, не взяли  у него ни одной крепости и не отдали королю,- сказал хан, зная, как ловят каждое его слово царедворцы.- Земля будет гореть под копытами моей конницы. Пусть король шлет новые поминки за такую шкоту.
-Имея большое войско с ногайской ордой*, мой великий повелитель  пленит самого царя Ивана и сорвет с него корону,- вкрадчиво сказал стоящий рядом Дивей-мурза, как бы читая мысли своего господина.- У царя Ивана мало войска. Одни полки добывают Ливонию, другие на засечной черте. Московский люд голодает и не доволен царствованием Ивана, многие не хотят ему служить.
- Ты обещал найти холопов, которые укажут нам пустые перелазы через Оку и другие реки.
- Великий царь, такие найдутся.
Справа со стороны восхода солнца, где уже бледно высвечивались редкие фонарики звезд, до острого слуха мурзы донесся визг идущей большой массы всадников.
- Великий царь, на кромке света  мурза Теребердей! Я слышу их крики!
 Хан повернулся направо и увидел в вечерней степи  поднимающуюся к небу пыль. Его главный воевода был прав.
Утром многочисленная лавина всадников и запасных коней, разбитая на тьмы, устремилась на переправы через Северский Донец.


18.
От ногайской стороны атаманы Юрий Булгаков и Борис Хохлов прислали в Москву вестников о движении ногайской орды, кои спешат в стан к хану, а  сакма многотысячная.
«Костры в ночи пылают заревом, их много, что звезд на небе. Быть потоптанной земле русской копытами воинских лошадей»,- доносили казаки-атаманы. Обеспокоенный прибывающими все новыми вестями о многочисленном татарском войске, идущего, как всегда стремительно через Дикое поле, государь двинулся с опричною из Александровской слободы безлюдными дорогами в Серпухов. Оскудевшие земли от недорода, голода  и язвы молчаливо пропускали войско. Кто и выезжал столбовой дорогой, увидев пыль, шарахались в страхе в лесную глухомань. Но на крымском шляхе стали попадаться толпы крестьян с подмосковных земель, да посадские люди со всей приокской стороны. Грозное войско старались обойти и объехать, хоронились  в дебрях лесных  да в ракитах  пойм рек. Иоанн велел у иных крестьян дознаться: по какой нужде бегут на Москву?
Малюта Скуратов тяжелой рукой толкнул вперед средних лет мужика в добротном кафтане, на голове отороченный мехом картуз, на ногах сапоги. Чуть в сторонке, падая на колени с челобитьем, его баба и четверо малолеток. Справная сряда удивила государя.
- Чей будешь и куда ноги несут?- пронзая взглядом  мужика, спросил Иоанн, когда тот поднялся с колен, принуждаемый Малютой.
-Мы Никишины, царь-батюшка. В пойме Нары за нами несколько десятин пашни. Отсеялись ныне, да под стены московские подались. Шибко боязно под татарином оказаться.
-Сорока на хвосте принесла тебе про татарина?- усмехаясь, молвил государь.
-Дык, царь-батюшка, земля слухом полнится, катится  несметной ордой поганый. Козельские посадские мужики весточку подали, вон откель, а поперед нас бегут, вот мы и снялись с добром своим. У Москвы града гуртом супостата бить выйдет сподручнее. В телеге, чай,  бердыш, рогатина да боевой топор и кольчужка под рогожей. Хаживал в ополчении, да вот устарел.
Государь пристально вгляделся в мужика-хлебороба, ища в нем свое душевное упокоение от впадения в русские земли крымцев, но не найдя его, махнул рукой и колесница его покатила вперед. Напротив,  тревога  пуще вгрызалась в душу. Не внял турский Селим его челобитью через послов, не  принял в жертву взорванную крепость в Кабарде. Ему подавай Казань  да Астрахань, а если  не их, то требует быть данником Порты. Оскорбительна сия нелепость для Иоанна, когда грады  те саблей взяты. Поспешим же к засечной Окской линии, где стоят его верные полки. И  «…Тово же лета  майя в 16 день государь  царь и великий князь Иван Васильевичь всеа Русии и сын его государев царевичь князь Иван Ивановичь пошли из  Слободы на берег». С государем воеводы были по полкам: в передовом полку князь Михайло Темрюкович Черкасский*, да боярин и воевода князь Василей Иванович Темкин Ростовской, да окольничий князь Дмитрий Иванович Хворостинин. В сторожевом полку князь Петр Тутаевич Шейдяков, да боярин князь Василий Петрович Яковлев, да боярин князь Василий Андреевич Сицкой. Дворовые воеводы князь Федор Михайлович Трубецкой да князь Федор Иванович Хворостинин.
 Рать   отборная. Один - десятка стоит. 
 «…в походной  сряде в боевых доспехах, готовые разить врага с большою силою и напором неостановочным»*.
В эту напряженную пору между приближенными  в войске у государя не было единодушия. Боговерующие, но невежественные некоторые вельможи нарушали одну из божеских заповедей: завидовали занятому месту в свите государя, били ему челом с жалобой, что стоит ниже по чину своего сотоварища. И государь потакал челобитью, хотя обстановка не располагала временем, не создавала боевой настрой в войске. Иоанн не пресекал жалобы, доносчики чаще всего выигрывали спор, а  самодержец не медлил с опалой неугодных. Так «бил челом государю Яков Афанасьев сын Годунов, что велено быти у государя на его государевой службе в рындах Роману Бутурлину, а у копья князю Петру Хворостинину, а ему, Якову Годунову с рогатиною меньше Романа Бутурлина и князя Петра Хворостинина быти невмесно»*.
Государь по указу  удовлетворил просьбу Годунова, согласился с ним, лишив названных оруженосцев должностей.
Но ещё хватало времени, чтобы собраться с духом, возглавить береговое войско, усиленное опричными полками и отразить набег  татарской орды. У Москвы выставить ополчение из стихийно сбегавшегося в столицу окрестного многочисленного люда, дать ему опытного  воеводу со славою, коих ещё можно было  быстро сыскать на великих просторах Руси, или на Окском  рубеже ещё не порубленных и не удушенных петлей опричнины. Но словоохотливый крестьянин Никишин не надоумил пойти на такой шаг государя. Он ограничился обычным, освежил в памяти полковую роспись, и прежний приговор оставил в силе: в большом полку Иван Бельской, Михайло Морозов; в передовом полку  Михайло Воротынский, Петр Татев, в правой руке – Иван Мстиславский, Иван Шереметев... К сожалению, князь Петр Татев  поддался искушению зависти и бил челом государю в отечестве на Михаила Морозова. Иоанн не пресек битиё, а пожаловал на Морозова грамоту невместную. Тут же выбыл из состава полка сей знаменитый по Казани муж, искусный пушкарь, коему надлежало с прежней сноровкой и отвагой управлять огнестрельным нарядом, что придан большому полку. 
Государь разослал по полкам гонцов  и велел стоять на переправах. Воеводы поспешили занять свои места на засечной черте по росписи. И стояли там на изготовке. Тревога о подходе татарской конницы огненным смерчем витала по берегам Оки. Одни слышали весть, что далеко крымский царь, почти  в верховьях Оки. Другие подтверждали, что поганый встал под Козельском, вспоминали долгую зимнюю осаду крепости Батыем. О том, как  потомок покорителя вселенной не мог справиться с упорными русичами семь недель, как проломили пороками крепостную стену, но в рукопашной сече полегло множество врагов и три сына темника, как были изрублены потом все козельцы от мала  до велика. И прозвали монголы Козельск злым городом. Прикидывали, вряд ли нынче крымец решится брать город приступом, терять людей и выгоду от внезапного и быстрого продвижения к Окскому рубежу.
Молчала разведка большого полка. Князь Иван Бельский, зная, что сам государь   двинулся в Серпухов,  пасовал,  мыл бороду в Оке, ждал его указов.

Тревога за исход мощного вторжения татар в южные пределы страны  заставила Воротынского быстро и решительно приводить в боевую готовность передовой полк размещенный в Серпухове. По сложившейся военной доктрине полк был обязан  встать первым на пути движения татар, наглухо закрыть собою удобную для перелаза реки переправу, находящуюся  в трех верстах ниже по течению  от крепости. Подновлялся частокол на левом берегу напротив переправы, добавлялись засеки на опасных участках. Князь проводил смотр войск полка, вооружение, пополнял скудные запасы продовольствия. Его в голодный год взять было трудно, негде. Брал рыбу, солил и вялил. Полнил запасы зелья для стрельцов и казаков, вооруженных пищалями, подбирал надежных вестников из князей, бояр, дворян, ибо придавал особое значение  связи с государем, с большим воеводой, знаниям о намерениях и движении противника.  Сам был всегда собран, деловит, успевал всюду.
Вспомнил о своем завещании.  Дописать его после смерти жены, занятый государственными делами он так и не собрался. Теперь же военная обстановка обязывала позаботиться и о своих детях. Ходит-то рядом со смертью. Извещенный, что в Серпухов движется сам государь, Михаил Иванович взволновался и 15 мая продиктовал новую припись в завещании своему человеку Матюшке Куровскому.  Присутствовал его духовный отец  Троицкий протопоп Киприан серпуховский. Диктовал кратко, основное.
«А что отписал я раньше в сей духовной жене своей Стефаниде сёл и деревень до её кончины,  и вот её не стало, и та моя вотчина переходит детям моим Ивану да Дмитрию».
В этот напряженный час Михаил Иванович сообщает горькую для своей чести весть. Она тяготила, как неудобная татарская колодка  на шее: его душеприказчики составленного завещания  князья Иван Мстиславский да Никита Юрьев отказались от столь важной и почетной миссии. Убоялись насильственной замены царем старой вотчины князя Михаила на новую, увидели ухудшение   отношений государя к своему слуге, коль не поставил  ныне Воротынского большим воеводой. Не помогают родственные связи – женитьба Ивана Федоровича на родной племяннице, более того, удручают.
Мы уже говорили, что князь Воротынский почитал своих великих предков Александра Невского, Дмитрия Донского и видел в их правлении идеал не только добродетели к своим подданным, но больше справедливого отношения и большого доверия. Михаил Иванович, оказавшись под новым подозрением царя и последовавшей  насильственной замене родовой вотчины на новую в Стародубе Ряполовском и других волостях, вспоминал  слова Дмитрия Ивановича к своим знаменитым послухам после составления великокняжеского завещания со слов автора «Слово о житии и представлении великого князя Дмитрия Ивановича». Присутствовали игумен Сергий Родонежский, боевые соратники великого князя по Куликовской битве   его двоюродный брат Владимир Серпуховский, Дмитрий Боброк, Тимофей Вельяминов, Иван Квашня, Федор Кобылин, Иван Собака-Фоминский…
Великий князь и полководец тогда молвил: «Други мои, с вами великое княжение весьма укрепил и мир, и тишину княжению своему сотворил; великую же честь и любовь к вам имел и под вами города держал и великие волости, и чад ваших любил, никому из вас зла не сотворил, не отнял ничего силою, не досадил,  не укорил, не разграбил, не обесчестил, но всех в чести великой держал, радовался и скорбел с вами…».
Вот образчик с кого надо Иоанну брать пример и учиться мудрому правлению. Времена были грозные, Русь раскатанная по бревнышку монголами и вовсе обособилась, княжества жили под постоянной угрозой ордынского возмездия за неповиновение, поступали как кому прибыльнее. Отсюда сила многочисленного народа снижалась. Конфликтов с соседями – полная папаха княжеская. Однако Дмитрий Иванович терпеливо продолжал собирать вокруг себя уделы, не видел кругом измену,  казнил публично лишь одного подлинного предателя Ивана Вельяминова.
Случилось следующее. Великий князь после смерти  тысяцкого Василия Вельяминова  упразднил саму должность. Сын его Иван, жаждущий власти городского головы по родовому наследству оказался не у дел, обиделся и переметнулся в Тверь к князю Михаилу с инородным купцом Некоматом, подбил тверича на новое противостояние великому князю в стяжании многожданного ярлыка из мамаевых рук на великое княжение Владимирское.  Михаил получил его и возгордился. Предательство Ивана Вельяминова вылилось в грозное противостояние Москвы и Твери, обагрилось кровью при осаде мятежного города. После месячной осады покорился тверской князь, запросил пощады, и Дмитрий Иванович согласился на бескровный мир, но с более жесткими условиями чем прежние. И головы с плеч  ничьи не полетели.
«У нынешнего же царя  великого князя и самодержца в ходу не замирение со своими подданными,- упрекал в душе царя Воротынский,- уж не говорю – любовь, а клевета, доносы, опала, пытки, топор и виселица. Уж завершилось объединение русских земель, нет  явных и скрытых врагов в русском государстве, каковы были во времена великого князя Дмитрия, а установилась единая власть в единых руках. Вот тот рычаг, что достался от предков Иоанну и которым  удерживается великодержавие и могущество. Но рычаг этот постоянно теперь в крови, стал скользким и готов выпасть из рук. Надо ли обагрять  его в мокроте человеческой плоти, не лучше ли держать его сухим, чтобы не выскальзывал из рук? Находили же человеколюбивые, мудрые государи иные средства в управлении страной!»
И все же, как бы Михаил Иванович не осуждал в душе неверные шаги царя, видел в нем ревностного устроителя крепкого государства, оборонителя земель русских, защитника Православной веры потому по-прежнему наставляет в завещании и на словах  своих сыновей  искать поддержку и помощь у государя.
« А детям моим Ивану и Дмитрию бить челом обо всём о себе и о всяких своих нуждах государю царю и великому князю Ивану Васильевичу всея Руси и его детям, нашим государям, и полагаться во всём на их милость государеву».
Здесь же он, как любящий отец своего дитя, с широкой не скаредной натурой завещает своим сыновьям заботиться о своей сестре Аграфене и опять же мудро наставляет бить им челом к государю, чтобы он «милость показал и велел её выдать замуж за кого он, государь, по своей милости пожалует». В приданное, кроме всего прежнего тканей и платьев, сел и деревень дает ей самую ценную семейную реликвию – икону  Федоровской Божьей Матери в окладе покровительницу невест и семейного благополучия, а также те образа, что достались ей после Белозера, к тому же ещё шестьсот рублей.
«Деньги, что у меня в Серпухове в зеленом ларце детям  моим, когда будет тело мое грешное у них в руках, раздать по мне на погребение по церквам на сорокоуст и нищим».
Приложив руку к  сей приписи в своей духовной, князь исполненный долга перед детьми готов был принять любые удары судьбы.  Она надвигалась с юга набегом несметной татарской конницы, вести о которой уже пришли и в Москву, и на Окский оборонительный рубеж, а с севера движением в Серпухов  разгневанного вторжением «собаки-хана» и подозрительного государя со своим опричным войском в шесть тысяч всадников.

19.
Русская рать собралась сильная и стойкая*. Стрелецкие  полки, как элемент регулярного войска, вооруженные пищалями и  холодным оружием, обладали против конницы большой убойной силой. Они имелись во всех полках. Приданный большому полку огнестрельный наряд, бьющий по противнику  дробом (картечью),   ещё увеличивал разящую силу береговой армии. Имея превосходящее вооружение,  которое все больше и больше  играло решающую роль в  сражениях, воеводы с уверенностью в силе и правде, готовились отразить врага на Окском рубеже, разбить или отогнать его за свои пределы, не дать грабить, жечь города и деревни и без того опустошенные опричниной, язвой и голодом.
Вместе с тем дожидаться встречного боя и не искать противника в полевых условиях за укрепленной береговой линией, где и сама река является внушительной преградой, оказалось в корне неверно. Понимали ли это воеводы и сам  Иоанн? Однозначно ответить невозможно. Судя по той создавшейся тактической обстановке, согласно полковой росписи, вывод напрашивается отрицательный. Полкам  предписывалось встать у переправ, то есть, на большом расстоянии друг от друга. И они встали, лишая себя удара по врагу общими силами, в том числе пушками, стрелецкими и казачьими пищалями, ибо скорость передвижения тяжелого обоза по пересеченной местности и пеших  была невысокая, значительно уступала  скоростной татарской конницы. Дворянская же конница могла конкурировать в быстроте передвижения по собственному изученному краю, но лишенная огневой поддержки (прямо скажем, решающей в сражении) будет разбита превосходящими и хорошо организованными силами врага, в чем история не раз подтверждала. Татары же, понятно, не пойдут в лоб на укрепления, постараются обойти их. Тактика скрытого маневра и кучного набега на русские города и посады, уклонение от боя в невыгодных условиях известна и осталась прежней. Чтобы достичь  желанной внезапности, татары шли хорошо разведанным путем, выставляя далеко вперед сильную разведку. Достигнув конечного пункта, сжатое в ядро войско стремилось ошеломить противника неожиданным мощным натиском.
Иоанну следовало менять свою тактику. Такая попытка была сделана зимой этого года: по приказу государя Воротынский со товарищи создал Устав сторожевой и пограничной службы. Дозорные и сторожи были обязаны наблюдать за врагом, своевременно доносить о направлении его движения, а войско быстро встать на его пути, не пропустить на левобережье, дать решающее сражение. Но службу эту еще предстояло развернуть, обучить людей, отработать доставку вестей. Никто не рушил и старые связи, но при новом большом воеводе они не сработали в полной мере, хотя движение орды было обнаружено рано и весть доставлена своевременно. Требовалась решительность большого воеводы. Но он её не проявил, поскольку при малейшей ошибке, чего вполне можно было ожидать, угрожала опала за измену и пытки. Не была предпринята  обычная мера – вести поиск вторгшегося врага на подступах к засечной  черте. Опыт такой борьбы применялся Воротынским еще девять лет назад, когда  стоял  с большим полком в Туле и почти без урона отразил набег пятнадцатитысячной орды всё того же хана, повернул его и гнал злобно огрызающиеся сотни крымской конницы  до Оскола.
 Весть о том, что государь с опричным войском прибыл в Серпухов, воевод-князей, особенно земских не обрадовала. Они не любили опричников, чувствовали себя неуверенно, и не смели по сложившемуся еще с взятия Казани правилу единоначалия, брать на себя управление войском. Помня о многочисленных казнях бояр и князей, дворян и духовенства, расправу над жителями тверской и новгородской земель, авторитет государя в их глазах падал, был попросту невелик. Они знали, что самодержец видит едва ли не в каждом измену и сговор с врагами, дабы нанести ему вред, а то и сместить  с царства, умертвить. Страх самого царя  перед своими подданными выливался в многочисленные казни, о коих говорилось выше лишь частично. Но  Иоанн не находил в казнях свою крепость и накануне грозных событий просил укрытия в иноземной стране у королевы Елизаветы английской.  Королева была весьма удивлена  тайным письмом Иоанна и его просьбой, но отвечала милостиво и сообщала, что примет его, коль будет такая нужда, позволит жить, где беглец решит сам. Если же пожелает уйти в иную страну, королева противиться не станет. Также согласится с его волей, коли вдруг великий князь решит вернуться на родину.
Покров безлунной ночи  всегда непрогляден, но и во мраке сыщется  тропа, по которой наладится путь, так и тайна не всегда сохранится, если о ней знают двое, а то и трое. Слухи о поисках царского отступа расползлись среди знати, но сия угроза теперь их мало трогала, переполох в народе не произошел, какой был зимой 1564 года, после предательства князя Курбского и отъезда государя с царства монашествовать в Александровскую слободу.

Предвидеть развитие удара неприятеля и есть дело полководца, его военное искусство: победить мысленно, разгадав  планы  до начала столкновения. Князь Михаил Воротынский был лишен возможности проявить свой дар полководца, который у него, несомненно, имелся, в чем читатель убедится в дальнейшем, поскольку  не был назначен главным воеводой, а только возглавлял передовой полк. По  указу государя полки выступили к реке. Большой полк под началом главного воеводы князя Ивана Бельского после традиционного смотра войск государем остался в Коломне  более чем в шестидесяти верстах от Москвы. До Серпухова, где можно было сноситься с государем, ожидая его указания, расстояние составляло сорок пять верст по прямой, что не позволяло быстро принимать решения и быть уверенным, что приказ получен и немедленно выполнен. Иоанн в Серпуховской крепости мог считать себя в полной безопасности, поскольку мы видели, что он пришел сюда с опричным войском в шесть тысяч человек, с царевичем и многочисленными оруженосцами. Здесь же  стоял сильный передовой полк во главе с князем Михаилом Воротынским. Серпуховская крепость считалась неприступной и могла выдержать многодневную осаду, наносить значительный урон врагу, тем более что ударить по осаждающим с поля было кому: в Кашире занял переправы  полк левой руки под началом князя Ивана Шуйского. Обрушил бы на врага свою мощь и полк правой руки с Мстиславским из Лопасни, а большой полк с пушками, придя из Коломны. Имелся и сторожевой полк,  ушедший  в Тарусу, как наиболее предположительное направление движущейся Орды, ибо сторожи доносили сначала с Данкова о многотысячной сакме, потом  тревожные и более точные вести пришли из Новосиля, Мценска и Белева. Поместные войска этих городов встали в оборону, но татары приступ творить не стали и полона не брали, а последняя запоздалая весть пришла из Козельска. Как видим, расклад сил позволял добыть победу над ордынцами. Требовались единая твердая рука, воля и решимость. Но её не было.
Князь Воротынский был при царе, рискнул высказать свое мнение о разворачивающихся событиях, а они говорили стратегу о многом.
- Государь, я  твой слуга и ближний советник, скажу по опыту: царь крымский ведет себя необычно, не грабит и не берет полон. Видно, замыслил  идти на Москву и будет искать перелазы, где нас нет. Малые реки  Жиздра, Угра, Таруса, Протва, Нара не принесут волку много хлопот. Вели встать на пути моему полку, а большому полку сильным прыском двигаться к Лопасне  и дальше по моему следу, чтобы двум полкам сблизиться со мной, а, найдя басурмана,  встретить огненным боем пушек и пищалей, ударом конницы. У нас сила не малая!
Государь находился в расстроенном духе, молясь святым угодникам, плохо внимал словам  воеводы. Воротынский покорно ждал ответа под пристальным оком Малюты Скуратова.
- Почем тебе известно, куда пойдет собака-хан?- наконец спросил самодержец.
- Такое размышление подсказывают действия супротивника  и движение на Козельск. Там перелазы не обороняемы, до Москвы рукой подать.
- Опыт и ум князя дают так мыслить, государь. Царь крымский старается обойти наши полки, надо решиться выступить наперехват,- сказал Борис Годунов, взглядом подбадривая  князя-воеводу.
- А как обманемся?- воскликнул Иоанн, осмыслив услышанное.- Подождем новых вестей.
«Молодые руки сильнее старых,- размышлял с огорчением между тем князь-воевода,- но опыт и сноровка замещают эту слабость. Не всегда молодое побеждает, так сила мысли седого мудреца бьет точнее и дальше. Ждать в неведении – равно  тому, что сидеть на сломанном табурете на краю пропасти».
Вечерело, с юга упругий ветер нес грозовые тучи, но дождь не шел, легкие пыльные смерчи бежали по колеям просыхающих майских дорог. Видя сеи вихри ранние, необычные для этой поры года, как знак чего-то недоброго, государь хмурился,  подозревая кругом измену, не решался взять на себя управление войском, не отпускал от себя Воротынского, надеялся на новые добрые вести.
- Государь, беда, царь крымский Девлет-Гирей с тучей войск перескочил Протву и движется к Наре.
Эта весть застала Иоанна за вечерней молитвой в церкви. Малюта Скуратов схватил гонца за плечи, едва стоявшего на ногах от быстрой езды, взревел:
-Врешь, собака, дознаться прикажешь, государь, правду ли говорит человек? Не измена ли?
Бледный государь поднялся с колен, трясущейся рукой дал знак оставить вершника, поманил к себе, спросил:
-Правду ли глаголишь, сын дворянский? Целуй крест!-  Иоанн протянул висящий на груди крест с распятием Спасителя.
-Государь,- упал на колени и пополз к нему сын дворянский, целуя крест,- правду, своими глазами видел. Я полонянин самого Дивея-мурзы, меня выкупил Афанасий Нагой, и я шел по пятам за войском в сряде татарской, а как нагнал и уразумел, куда путь держит хан, сюда побежал. Добрые люди указали, где искать государя.
-Сколько же у него войска?- холодея душой и сердцем, спросил царь.
-Служилые люди под Новосилем сказывали, что орда идет черной тучей. Белевские сторожи подтвердили
- Чей   будешь?- спросил Годунов.
-Семён, сын Головин рязанский.
Иоанн властно поднял руку, огнем сверкнул на Годунова.
-Взять его с собой, если лазутчик собачий, в котле сварю.
-Воля твоя, государь, только, правда за мной. Натерпелся я зла в полоне. Люто ненавижу поганых! – и вестник, как бы спохватившись, извлек из потрепанного кафтана потаенный царский знак, врученный ему Нагим, обрадовано воскликнул:- верь мне, государь, растерялся я, вот при мне знак твой от посла Нагого!
Иоанн грозно сверкнув очами, вырвал из рук вестника кожаный тайный знак и ещё более разгневанно крикнул:
- Князя Воротынского к ногам! Велю с малой дружиной и царевичем выступать на Бронницы. Темкину с остальной опричной идти на Москву и стоять  под началом главного воеводы, куда поставит.
Забегали, засуетились приказные люди. Государь, оставаясь в молельной палате, встревоженный, но гневный стал прохаживаться туда-сюда. Воротынский явился быстро и тоже встревоженный.
-Государь,  лазутчики и вестники только что донесли о подходе крымцев к Наре в её сердцевине. Повелишь собирать войско в кулак и выступать полкам на перехват?
- Правду ли доносят лазутчики? Говорные тайного приказа молчат?
- И они принесут такую же весть,- встревожено отвечал князь,- как бы не упустить время. Зело разбросано наше войско.
Иоанн остановился напротив князя, пристально всмотрелся в его очи. Воевода выдержал испытывающий тяжелый взгляд государя, которого страшились многие бояре и даже ближние опричники.
- Велю всем полкам бежать к Москве и закрыть к ней подход, разить  огнем и мечом собаку-царя, чтобы бежал  назад зело побитым. Приказным людям во все полки донести мой приговор. И ты, князь, выступай немедля на Москву.
Последние слова государя сильно смутили воеводу.
- Как же ты, государь, где стоять будешь, куда вестников слать?
- Моя дорога пластом по всей Руси лежит, не тебе о ней, воевода, печалиться,- затряс всклокоченной бородой Иоанн,- измена кругом! Кто навёл царя мимо войска нашего, кто перелазы указал через реки многие, в эту пору набухшие? Аз скажи!
- Не ведомо мне об измене, государь, за землю русскую буду биться, животы положу, а ярмо татарское сброшу!- горячо и гневно воскликнул  Воротынский.
-Ступай, князь, ступай, дорого дело, а не слово, минута час бережет!
Князь вышел из храма в сердцах. Он ждал от государя главенства над войском, надеялся, что тот соберет полки в один кулак, настигнет хана и ударит всею силушкой. Пушки и стрельцы с   пищалями повышают стойкость в отражении первого натиска врага, дают возможность  коннице совершать скрытый маневр для захода во фланг или в тыл, укрыться в засаде и решительным натиском смять противника. Словом, маневр, сообразно обстановке возможен.
«Ах, получить бы в свои руки огнестрельный наряд, одним передовым полком сковал бы татар до подхода всех сил. Как-то сладит дело князь Иван Бельский? Сам он человек норовистый, к нему подступиться с советом, как и к государю непросто. Пока вершники государевы к нему добегут, мой полк уж под Москвою будет, правой руки полк с князем Мстиславским из Лопасни вовсе раньше поспеет, а уж левой руки из Каширы придет следом за мной. Всем надобно  встать стеной на ближних подступах, под Воробьевыми горами. Разведку беспрерывно вести надобно, чтобы знать, где движется враг». Так размышлял князь Михаил, торопясь в полк, который вышел из Серпухова и стоял на берегу серпуховской переправы, что укреплена трехрядным тыном. Удивило Михаила Ивановича то, что впереди него шла дружина опричников во главе с князем Темкиным. Это не вполне обрадовало: конница добрая, но и своевольная,  без государя неуправляемая.
- Государь велел мне идти в дозоре до Москвы и вместе с земским войском татарский приступ отбивать,- пояснил князь Темкин свои действия.
- Будь моя воля, я бы такую подвижную рать в засаду поставил,- отвечал Воротынский,- чтоб ошеломить татарина неожиданным сильным наскоком.
Темкин довольно засмеялся и молвил:
- И встанем! Тебя, князь, медом не корми, а дай над войском поверховодить.
- Войско всегда должно находиться в твердой руке, как это было в Казанском походе.
- Не хочешь ли ты упрекнуть государя, князь?
- Мне ли, слуге, до упреков. Я не знаю намерений государя, как могу судить. Стадо без пастуха не ходит,- в сердцах отвечал Воротынский.
Выход  татарского войска за  Перекоп был обнаружен быстро. Успела сработать обновленная сторожевая и пограничная служба по созданному зимой Уставу, над которым работал Воротынский.
А дальше – глухота. Почему же запоздали вести – в   каком направлении идет татарская конница?  Только сейчас открылось, что басурман пересек Оку скорее всего у Белева на знакомой переправе, где ровно десять лет назад били его. Дальше пошли мало знакомые для него  места и реки Жиздра, знаменитая Угра.
Думали, пойдет  хан проторенным путем на Рязань. Потому и стоит самый сильный большой полк  в Коломне – в противоположной стороне от татарского изгона, передовой в Серпухове. Обманулись с такой полковой росписью. Только сторожевой полк ушел к Жиздре, один  встанет на пути  многочисленной орде. Что сталось с ним? Почему от него нет вестей?
Главная причина этой глухоты не хитрость врага с поворотом на северо-запад, а потеря управления сторожевой и пограничной службой вследствие замены главного воеводы. Князь Бельский далекий от проблем обороны юга, строительства засечной черты, налаживания сторожевой службы не  успел  обжиться ни с войском, ни с разведкой, как грянул необычно ранний весенний набег. Особенно тошно налаживать полковую тайную разведку, а надо. Государю не нравится, что первые вести идут мимо него: не есть ли тут сговор с татарами?  При постоянном  ли воеводе, или по случаю опасности вновь уряженном надежнее и проворнее сработает вся цепочка сторожей? И кого винить государю, как не себя, свой просчет? Но самодержцы не признают своих ошибок, ибо они наместники самого Бога  на земле.
Проворонили. Но вопросы не исчерпаны.
Откуда взялось столько изменников на русской православной земле в помощь ненавистной татарве? Что породило нелюбовь к своему отечеству и вере? Не корысть же от врагов своих и не милость, ибо предатель всегда ненадежен! Если предал землю свою, то всегда может предать и нового своего  господина. Нужен ли такой человек могучему  властелину? Только на время, чтобы силу предательства использовать сполна,  наградит изменника казной, а потом выбросит его голову собакам или водрузит на тын.
Неужели таков был страх верующих перед Иоанном за те принародные казни своей знати, за массовую  расправу над тверичами и новгородцами, пустошение опричным огнем  и мечом городов и деревень, ожиданием нашествия царского топора на соседние головы? Православные помнили слова  митрополита Афанасия, который восклицал, уча своего послушника Иоанна: в чем сила пророка? В правде и вере! В чем  слабость тирана? В его топоре!
Иоанн не внял мудрым словам, скоро невзлюбил правдивого  Афанасия и низверг его, приведя в смущение многих своих подданных как в числе знати, так в народе московском.
Неужели ненависть к царю-тирану так велика, что она сломила любовь к отчизне многих  мужей знатных, а чернь бросилась в разбойники, уменьшая рать московскую и мощь её. Бегство в иные земли от  топора и гнета понять и оправдать можно, но явное предательство – никогда! Оно совершилось лицами мелкими и ничтожными, но эта мелкота подрубила святое – защиту Отечества.
 
20.
Царь крымский, его мурзы,  царевичи прекрасно  знали путь в верховьях Оки до самого Козельска. Бывали и не раз под стенами Мценска, Белева, Одоева, прошли все удобные перелазы через большие  и малые реки. Не знали лишь, где ныне стоят русские полки, в какой силе?
 Козельск неприступной крепостью возвышался над жиздринской кручей. Она словно парила своими стенами и башнями над невысокой горой, притягивала взгляд путешественника, восхищая своею  красотой и господством над округой, вызывала содрогание своей мощью у врага. Хан приказал раскинуть шатер под горой, откуда  просматривалась только часть крепости и не казалась ему грозной и неприступной. Тут же расселись алпауты*, и его охранный полк калыков с аркебузами. Повелитель раздумывал: брать ли большой полон, опустошить ли эти богатые края и повернуть назад, продолжая разорять все на пути или идти налегке к Москве. Всё же опасался её силы, был склонен больше к миру с русскими, получать богатые поминки. Но оскудели они. Недовольна знать, недовольны царевичи, рвутся  в набег. Каков будет гнев царя Ивана? Хоть и далека Таврида, не умеют русские на конях одолевать просторы дикой степи, но на его памяти есть и другие зарубки. Князь Вишневецкий дерзко воевал не только его, но и турок в крепостях. Молодой воевода Данила Адашев пришел на стругах в Черное море и взял два турецких корабля, пустошил побережье Крыма. Отважный рейд князя Серебряного в Астрахань под носом у посрамленного паши решил исход турецкого похода в пользу русских. 
Ныне можно бы ограничиться набегом до Козельска, пограбить  и повернуть назад с богатым полоном, но  царевичи и мурзы хотят крови москвичей, разорения  столицы, громкой славы. Дивей-мурза советует обойти город, не трогая его, идти дальше. Полон с посадов и сел можно взять на обратном пути после победы над Москвой.
- Пусть великий царь вспомнит, как всемогущий Бату-хан назвал Козельск злым городом,- убеждал своего властелина Дивей-мурза.- Он долго брал его.
- Мы должны жечь и пустошить землю русскую, гнать в полон крестьян со всех земель, отрядить из войска погонщиков,-  не соглашались  царевичи. - Тогда некому будет сеять хлеб, голод еще сильнее ослабит нашего врага и великий царь Крыма возьмет Московию через год-два голыми руками.
-Мы не можем долго ждать, султан Селим тоже поглядывает на Московию, собирается воевать её через Киев. Велел запасать хлеб. Я пока не решил, как поступить… Но что за шум я слышу в нашем стане? Ведут пленника!
Дивей-мурза посмотрел в ту сторону и увидел русского с поднятыми руками. Он  тут же дал знак своим телохранителям и пленника привели,  бросили к ногам царя.
- Это не пленник он добровольно прибежал к нам,- сказали хану сотники,- говори, неверный!
-Великий хан, я - атаман Кудеяр Бушенков. Знаю все перелазы до самой Москвы. Царя  там нет, он сидит в Серпухове. Но у него мало войска. Все полки стоят на берегу далеко от тебя. Я проведу войско пустой землей  до самой Москвы.
-Ты лазутчик, как я тебе поверю?- усомнился царь.
-Я пришел к тебе сам. Царь Иван избивает свой народ. Разбей его, сорви с него корону, посади  на Москве меня своим вассалом.
-Хе-хе, мы сами воцаримся на московском  троне. Если я прижгу тебе пятки каленым железом, откажешься от своего слова?
-Не откажусь, я глаголю сущую правду. Вели казнить меня, если на пути моем встретится большое войско.
-Пусть будет так. Сколько туменов у царя Ивана?
- Большое войско воюет немцев. На берегу воинских людей меньше. В Московии голод и язва, много люду померло, многих сам государь сразил опалою с опричным войском. Возьми Москву и посади меня наместником. Я буду твоим данником,- упрямо твердил Бушенков.
Не успел  Девлет-Гирей принять решение, выслушать советы мурз и царевичей, тут новые крики случились, и снова нукеры тащат и бросают к ногам царским уруса.
- Не вели казнить,  великий хан, вели миловать сына боярского Бушуя Сумарокова.
- Говори!- приказал царь.
Бушуй просил за обиды побить Иоанна, прогнать с царства. О войске донес тоже, что и атаман Бушенков.
-Подожди новых вестников, великий царь, я разослал всюду увертливые разъезды, скоро вернутся, скажут о войске московитов, а утром побежим на Москву,- дал мудрый совет Дивей.
Вечер догорал багровым закатом. Подувал теплый майский ветерок с юга. На восточном небосклоне зажглись первые звезды. С холма за рекой Жиздрой далеко просматривалась степь, над самой рекой высились неприступные стены Козельска. В нем земское войско готовилось к обороне. Носили на стены бревна и камень, грели в котлах смолу, кипятили воду, чтобы опрокинуть на головы и спины штурмующих, если пойдут на приступ. Наблюдатели в башнях видели, как нукеры устраивались на отдых,  ели сыр из конского молока - курт, жареное просо, запивали водой из реки, костров не жгли, хоронились.
Царь держал совет с мурзами и царевичами. Решил обойти сначала Козельск, затем  Калугу. До Москвы два дневных перехода. Быстрее двигаться мешают реки с полыми водами. Но и это пустяки, если нет на пути сильного войска. Ободренный алпаутами и добрыми вестями перебежчиков хан отошел ко сну. Ночью явились  двое из Калуги, и сказали, что в городе нет войска, кроме поместного. Под утро прибежали двое из Каширы и  принесли весть о стоящем там полке. Но далека Кашира, пусть себе стоит, не  тревожится. Прибежали двое новокрещенных татарина, валялись в ногах у мурз, царь слушать их не хотел. И все твердили одно  и то же: об уроне людском в московских землях от язвы и голода, что многих людей государь в опале побил,  о войне в немецкой земле, где бьется основное войско.
Воодушевленный сей бедой, павшей на Московию, рано утром мурза поднял войско, поставил перебежчиков впереди, повязав их арканами, и взял в аллюр. Земля застонала от многотысячного конного прыска, окрестности огласились ржанием лошадей и диким визгом вооруженных лютых всадников. Пыль, поднятая копытами, закрыла вставшее над русской землей солнце. Оратаи, завидя её, бросали работу и убегали  прятаться в дубравы, в непролазные дебри. Купцы, попадавшиеся на пути орды, были биты, но воины ничего не брали, чтобы не обременять себя и не терять скорость. Только обозы ханские, как шакалы и гиены, собирали брошенную утварь и тоже спешили за войском. Под Тарусой Дивей, идя с передовым полком натолкнулся на  сторожевой полк, опрокинул и рассеял его,  еще больше ободрился  в успехе набега и дальше шел неудержимо без остановок,  не встречая на пути никакого войска. Мурза видел себя во славе непобедимого Субудая-багатура, разбившего на Калке трех князей Мстиславичей и половцев в  первом нашествии на Русь орды Чингисхана. К несчастью он  был не далек от истины, ибо давно уж не знала русская земля столь многочисленного и успешного набега, когда главные силы берегового войска стояли далеко на востоке в двух днях пути. И никли  травы в лугах от ветра бесчисленной конницы, чернели белоснежные облака от поднятой пыли, выбрызгивались реки на перелазах от неисчислимых конских копыт, багровели закаты от разлива пожженных деревень. На просторы русские накатывался визг победный из хищных глоток татарских и ногайских,   смешивался с плачем русских матерей, жен да малых детушек. Только не гремели щиты и мечи русских воинов, не  тупились в жестокой сечи, не громыхали пищали  и пушки, не отбивали набег, не отправляли его вспять…
Двадцать второго мая татары вышли севернее Серпухова вблизи Лопасни. Здесь они столкнулись со сторожевым разрядом опричников воеводы Волынского. Завязалась сеча, превосходящие силы татар разгромили полк, но и сами задержались почти на сутки.  Это дало возможность проскочить большому полку на московскую дорогу едва ли не под носом у татар. Лазутчики  хана донесли,  что  Иоанн бежал с опричной дружиной из Серпухова на Бронницы и далее мимо Москвы в северные пустыни.  Дивей видел немалую сакму  русского войска, показывал её своему повелителю и хищно смеялся.

21.
Русские полки тем временем спешили в Москву, чтобы заслонить её собою.  Только бы успеть собраться всем полкам и загородиться рогатками и телегами, отразить натиск огнем пищалей и пушек. Чтобы в  походе татары не застали врасплох, как это случилось двести лет назад на реке Пьянее с московскими полками, Воротынский выставил всюду разведку,  торопя свой  полк к столице. Тогда вои в ожидании подхода татар разомлели на жаре, расслабились, сняли  все доспехи, погрузили  на телеги обоза,  кто сморился сном, кто пошел купаться в реку. Чувашские князьки прознав про то, быстро навели конницу царевича Арапшы. Началось избиение заставших врасплох  людей. Изрубили, смесили.  Торжествовали. Мало кому удалось уйти. И горе, и позор – дать врагу легкую победу. 
У Москвы Воротынскому первому принимать удар  крымцев. Быстрым маршем шли при оружии, с  запасом зелья в обозе, провизией и фуража.  Груженые телеги скрипят и погромыхивают, возчики шевелят вожжами, помахивают бичами, лошади, словно чувствуя всеобщее напряжение, идут ходко. Легкие на ногу для переходов не отстают стрельцы и казаки. Два дня пути  до посада московского. Майские дороги встали,  не то, как на берег шли, подсохло изрядно. Пронеслась туча, громыхая, ударил косой  скорый дождь, охладил разгоряченных воинов, умыл потные лица, смочил космы на голове да бороды нечесаные. Князь даже папаху с головы сорвал, подставляя под струи дождя полысевшую голову. Конь под ним, чуя свежесть, заиграл мышцами, запрядал ушами, грызя удила. Воевода  похлопал его по холке, отпустил поводья.
Чем ближе к Москве, стал замечать князь, тем больше на пути встревоженного люда. Крестьяне бегут от татарина, уже отсеялись, отстрадались, каков урожай возьмут ноне? Дай Бог, соберут больше прошлогоднего, пресечется голод. Спешит под защиту стен московских мастеровой люд, купеческий. Татарвой напуган, полона боится, семьями бегут с пожитками. Полнится земля слухом о несметном вражеском войске, что идет стремительным набегом. Едва молва впереди поспевает.
- Откуда весть о татарве пришла?- спрашивал беглецов князь.
- От Калуги гонцы прибежали, да со стороны Тарусы. Сказывают, смял татарин там наш полк,- сказали одни.
- С оружием бежите или только в портках?
- У кого что было - прихватили. Рогатины есть, булавы, кольчужки да топоры боевые.
-От Бронницы шпарим, куда царь бежал с опричною. Однако не задержался там, дальше пустился,- сказали другие,- идем  под Москву спасаться. Её-то чай, оборонять станут.
Уже на подходе к столице  нагнали полк Воротынского гонцы главного воеводы, идет он с главными силами в дне пути. Будет под тыном столицы мая 23 дня. Велел передовому полку встать в посаде московском, что у Таганского луга. Сия мера собьет  маневр татарский  по охвату войска двумя крыльями и захода в тыл. Полку правой руки указал  Якиманскую у Москвы реки. Придет сам Иван Дмитриевич, поглядит, куда встать, если наперед татарина сподобится.
- Надо в поле встречать басурмана, на просторе бить его огнем пищалей и пушек, - отвечал гонцам Воротынский, но они не слушали его, погнали дальше упреждать князя Мстиславского, который из Лопасни первый пришел  ко граду с полком.
Еще шел князь в поле, а уж измышлял, как и где встать не в посаде, а перед ним на лугу против Крутиц. У села Коломенского с царской усадьбой до Воробьевых гор поставить бы крепкий заслон, маневром быстрым оказаться перед главными силами крымскими. Девлет-Гирей с двух сторон может устремиться наскоком, чтоб рассечь полки и частями бить. Тут важно угадать, куда главной силой ударит хан с царевичами, где пойдет ногайский голова Теребердей. Злой и напористый воин, много лет топчет русскую землю в союзе с ханом.
Спешил воевода и видел, как муравейником полнятся беглыми людьми предместья Москвы. Встревожился. Когда же  пришел, ужаснулся: запрудили  посады люди, тысячи многие их. И еще увидел, стоит Мстиславский на Чикимовской,  упираясь в реку, выполняя наказ главного воеводы. Поскакал к нему, высказал несогласие:
- Как же ты, князь, будешь бой вести, когда посад не даст  тебе никакого маневра, а тын московский для татарина слабая преграда.
- Я не в воле своей, князь, вершники Бельского дали такую роспись. Слово его главное, царской воле подобное.
Уехал князь к своему полку с досадой в груди. Таганский луг что ладонь, отовсюду просматривается, одет цветущим разнотравьем. Встал на нем, но отодвинулся от посадов, оказался   напротив Крутиц. Огляделся: посад у него далеко сзади, не мешает, только прут люди и прут через его позиции, пропускает всех, торопит.  Велел рогатки перед полком поставить, телеги сомкнуть полукружьем, стрельцов с казаками возле них нарядил, конницу по краям спешного укрепления разместил. Ударят  басурмане – отбросят. В передовом полку воины надежные, в прошлом году с ними стоял на берегу под Серпуховым, учил скорострельности стрельцов и казаков. Науку эту постигли, каждая секунда в бою дорога, промешкаешь с зарядом, вот он, лихой татарин, уж перед тобой, стрелой каленой разит, саблей рассекает. Потому учились бить с рушниц не все скопом, а сначала первая шеренга, за ней вторая залпами. В эти секунды первая заряжает пищали, и так идет бой волнами, валит конницу. Разят и стрелами с флангов. 
В хлопотах ушел  день, а ночь в тревоге. Днем, как ожидалось, 23 дня пришел большой полк. Князь Воротынский встретил главного воеводу, высказал свои помыслы насчет встречи врага в поле, коль он еще не появился.
-Разведка доносит:  в пути басурман. Есть ещё время изготовиться, закрыться телегами,- убеждал он князя Бельского.
-Хан с царевичами птицы вольные, обойдут наши городушки тележные и  с других сторон ударят,- высказал свой резон князь Иван,- стой, как стоишь. Я же войду на Варламовскую улицу. Здесь меневру ханской коннице никакой, но кучный заряд пушек сметет татарву. Дома  и стены помогают. Опричный полк в засаду на Неглинную улицу поставлю, пусть в одночас тыл нам закрывает.
- Не верно, князь Иван, мыслишь. Не за высокими и прочными  стенами  ты, а меж улиц, за тыном слабым, без маневру,  в сутолоке. Люду-то сколько с предместий набежало в посады, запрудили улицы московские. Как бы беде не случиться.
- Без веры, князь, победы не одержишь,- побагровел  Бельский от несогласия Воротынского.- Царское слово мне дано в крепость, и быть по сему! Ступай в свой полк, держи оборону.
Сколько несчастий в захлеб испила русская земля от междоусобиц, от разобщения княжеств!- с горечью на сердце думал Воротынский.- Сколько крови братской пролито в напраслину, сколько ран нанесено! Не меньшим числом могли собраться русские люди на ратные дела с моголами Батыя, не собрались! Гордыня ложная не дала поклониться брату перед братом. Или не ведали о смертельной опасности? Какой уж век под татарином горе мыкаем. Уроки были сплочения и побед на поле Куликовом, на Угре стоянием, взятием Казанским да и совсем недавно бит был и хан и паша турский под Астраханью. А вот урок видно вновь не впрок. Не продумал князь Иван Бельский как расставить силы, стеснился в улицах. Будто богатырь в болоте топком оказался беспомощен, так и полки утопают в людях посадских и пришлых с предместий со своими детьми, повозками, скарбом. Будто полотна, спущенные с небес, не дают воину размахнуться мечём. Горько и больно смотреть. Не видать же и сторожевого полка и полка левой руки. Где воеводы, что с ними никто не ведает. Вот она роспись у него в руках, в голове, в памяти. Куда пропали люди?
Еще дед мой обучал ратному делу, отец наставлял  смолоду, дружину свою доверял. Сколько доводилось бить и гнать вспять врагов, и вот уж с сединами стоит  тут на Таганском лугу у Крутиц, прикрывая подступы к столице со стороны села Коломенского и Рязанской дороги, ждет вестей от лазутчиков о движении ханского войска. По московской дороге идет враг, склоняясь к западу. Выйдет на село Коломенское, оседлает Воробьевы горы, как Мамай оседлал Красный холм. Не иначе. Оттуда и на приступ пойдет на северную излучину Москвы-реки, против впадения Яузы.  Тогда ударю полком во фланг.  Видно будет, как  сеча развернется. Лиха беда начало…

22.
Царь крымский явился на следующий день, в день Вознесения. Встал сначала в Коломенском. Обозрел окрестности, сбегал на Воробьевы горы, увидел переполненную Москву войском и прочим людом. Подивился такой изготовки русских к битве. Лазутчики донесли, что на улицах  града и в посаде толпы народа, войска стеснены, возрадовался.
-Великий повелитель, вели лучшим лучникам поджечь посады во множестве мест. Домы в посадах деревянные, крыши соломенные, сухие, вспыхнут факелами,- вкрадчиво сказал Дивей-мурза,- сожги Москву вместе с  войском.
Девлет-Гирей изумился столь простой мысли и  распорядился подготовить огненную атаку города. Десять сотен самых отважных лучников бросились в  десяти направлениях к посадам Москвы, часть из них мчались  с юга, туда, где стояли большой полк и полк правой руки, часть со стороны Воробьевых гор, через реку, часть на Таганский луг. Другие прорвались «за Неглинною от Ваганки» и подожгли деревянные укрепления острога.
Ударил в набат большой барабан главного воеводы, им ответили малые барабаны воевод полков, подтверждая готовность к отражению врага. Запели трубы, сурны, гобои для воодушевления войска, и оно решительно изготовилось к сече. Но каково же было недоуменное удивление впереди стоящих  воевод  и ратников,   когда они увидели  малые силы первых отрядов. Не иначе, какое-то коварство. Отбили басурманов.
Соловецкий летописец сообщает  «Князь И.Д.Бельский выехал против крымского царя и крымских людей за Москву-реку забил за болота на луг».В этом отражении был ранен большой воевода Бельский, его увезли в город на свою усадьбу. Но все же  сотни зажигательных стрел взвились в воздухе и вонзились своими жалами в крыши соломенные, в стены деревянные хижин и домов и сразу в десяти разных местах вспыхнули во множестве огни негасимые в посадах. Излюбленный чингисхановский прием перед осадой – зажечь дома в крепости, посеять панику, отвлечь воинов от обороны стен для тушения пожаров. На Таганском лугу стрельцы Воротынского ударили из пищалей по набегавшей сотне поджигателей и отбили  нападение. Ни один вражеский воин не прорвался к посадам на полет стрелы. Уцелевшие татары откатились. Но не успели воины передового полка остыть от короткой и жаркой стравки, как ужаснулись  от растекающегося  пожара в посадах и особенно со стороны Неглинной.
 Утро было ясное солнечное, ветер дул с юго-запада, он подхватил огни занявшиеся и пошел полыхать пожар с дома на дом, с хижины на хижину перескакивая, устрашая невиданной атакой огненной войско и люд дворовой да пришлый. Не успели опомниться люди, сообразить, какая беда нагрянула на их головы, как взвились вихри необычайные, словно дули нечистые силы,  раздувая  круговорот пламени. Будто оставил Господь души московитов без своей милости, отдав на поругание темным силам за грехи их тяжкие. Какие же грехи, Господи? Крестьяне сюда сбежались, от сохи, от пашни, люд работный мастеровой, что  кусок  хлеба старается своими  руками  добыть. Сколько ремесел изучил: по дереву мастера и по железу, по гончарному делу и по ткацкому, по оружейному и по швейному; добытчик он меда, воска, дёгтя;  сети вязать да столы полнить рыбой всякой мастер, а храмы православные рубить – не сыскать лучших, без молитвы к Господу не садится за трапезу. За веру православную стоит, что и за отчизну – животами своими. Благочестивый тут люд, натерпевшийся за многие века от басурманской пяты, и теперь сбежался в стольный град от его бича да аркана. В чем согрешил люд русский? Не за грехи ли государевы и опричнины, за побитие многих жителей деревень и градов, за пожоги своего  кровного, годами нажитого? Так нет тирана в стольном граде, бежал в пустыни северные, настигни его, Господи, пусть ответ  пред тобой держит вместе со своей опричною! Но не внемлет огненная стихия причитаниям несчастных. В считанные минуты сделалось на улицах нестерпимо жарко и тесно.  К тем, кто  был  ходячий меж теснин уличных, прибавились те, что сидели в домах и хижинах, бежать бросились от бушующего моря огня. Скучились стадом людским, запрудили улицы. Клубы дыма застилали улицы, не продохнешь. Вихри крутили их, вознося к небесам, вздувая жар.
А куда бежать? В  сторону поля, где кончаются посады? Там выскочить ещё можно из огня, но смельчаки тут же падали сраженные стрелами татарскими. Вот оно стоит в поле грозное своей дикой силой, сидящее на косматых выносливых лошадях, едва сдерживаемые наездниками. Вглубь города кинулись толпы, где ещё спастись можно, к реке прижимаются, в воду прыгают. Кишит она людьми, топят друг друга, тонут. Но и тут  от огня не спасешься,  над рекой жар от пылающих деревянных громад. Бегут люди в панике, в воду бросаются, захлебываются, от жара и угара наземь валятся. Лошади, что под седлами у воинов, пошли неудержимым наметом по Варламовской, да по Якимовской и другим улицам, топча  копытами несчастных. Но и сами всадники, и кони, огнём охваченные, падали наземь замертво.  Дикая паника вмиг охватила толпы, тысячеголосый рев людской и скота, ржание лошадей перемешался с треском пылающих домов, никто никому не подчинялся, всё бежали к северным воротам, давили друг друга, устилая трупами улицы в три ряда. К Китай-городу, к  Кремлю ринулись, чтобы за их стенами спастись. Но и  через стены Китай-города перескочил огненный вал, где главный воевода укрылся в своём каменном погребе.  Бушующее пламя и угар удушило его, так же как и боярина Михаила Воронова, толпу купцов английских и других  гостей-иноземцев.
В Кремль же никого не пускали, завалив ворота, где укрылся в церкви Успения Богоматери митрополит Кирилл со святынею и казной. Воспылал арбатский дворец царский.  Бежал с Неглинной с малой частью опричного войска князь Василий Темкин. Только стоял на Таганском лугу, отодвинувшись от страшного огня Воротынский со своим полком, отражая слабые набеги конницы. Вскоре и они прекратились, ибо всех – и  врагов, и защитников устрашил адский огонь: в три часа  не стало Москвы! Кремль утонул в дыму, чаде, огне: выгорел двор государя. По свидетельству скупых на слова, но точных  и ёмких по смыслу летописей сказано: « В Гранатовой, Проходной, Набережной и иных палатах прутье железное, толстое, что кладено крепости для, на связки, перегорело и переломалося от жару». Взорвались пороховые погреба и вырвало две стены городские: «У Кремля и пониже Фроловского мосту против Троицы, а другую з Китае против Земского двора».

Князь Михаил Воротынский, как и его второй воевода князь Петр Иванович Татев, а  с ними воины  с содроганием взирали на бушующую огненную стихию и ничем помочь не могли. С покрасневшими лицами иные  изумленные ужасом, другие с диким удивлением творящегося с воспаленными глазами смотрели в оцепенении страха и жути,  третьи неистово молились во спасение погибающих душ, четвертые зачарованные необычайным смертоносным зрелищем не могли двинуть членами, пятые беззвучно плакали  со скупыми мужскими слезами, скатывающимися по щекам в бороды. Слов не находилось, огненный смерч парализовал их волю, но где-то в самой глубине души уже сознавалась непоправимая трагедия, гнездилась боль за погибающих православных и громоздилась лютая ненависть к  врагу. Но эта ненависть поначалу ничем не выражалась, напротив, подавленные невиданным доселе поражением, они  готовы были броситься в спасительное  бегство от близкого пылающего посада. У многих в столице жили  родственники, у  воевод семьи.
К несчастью  Михаил Иванович не знал, где находится дочь Аграфена,  сыновья же с княгиней Марьей давно отбыли в свой удел. Вечером он посылал своего человека разыскать дочь  и приказал перебраться из московского дома в Кремль, где соберется вся знать с митрополитом и епископами. Человек его замешкался и не вернулся даже к ночи. Михаил Иванович нервничал и терялся в догадках: нашел ли он дочь, передал отцовский наказ, успела ли она его выполнить? Аз есть же при ней дядьки, уж  позаботятся о   беспечной.
Долго думать о дочери он не мог, наваливались вопросы полкового устройства, обороны, кормления, дозора и отдыха воинов, чтобы не растерять свои телесные силы так нужные в рукопашных схватках с врагом.  Но решались эти вопросы, и отец снова   думал о безопасности дочери. Забеспокоился  крепко, когда пожар перекинулся в Китай-город и окутал столбами дыма Кремль. Отягченный всеобщим бедствием, обязанный отвечать за свое войско, он целиком был подчинен заботами о нем, о его стойкости.  От  мужества и собранности первого воеводы  в эти жуткие часы многое зависело:    сохранится ли полк как боевая  единица, не   разрастется  ли паника, а за ней бессмысленное бегство и гибель. Как самый старший по званию и  возрасту, видавший множество смертей, перенесший сам суровые дни и даже годы  жизни в двух опалах,  воевода не мог пасть духом. Попросту  не имел такого права. Он был тут надежда и опора каждого своего подчиненного. И он нашел в себе достаточно мужества, чтобы приказать отодвинуться полку в поле, принять удар врага и стоять на смерть, если он последует после столь фантастического уничтожения Москвы, потрясшего умы и души оставшихся в живых.
Никто из татар больше не помышлял драться. Сам  царь Крыма, любуясь на дело рук своих с высоты холма Воробьевых гор, вдруг устрашился огня и пепла на огромном пространстве, не посмел грабить в этот день чадящий и затянутый дымом Кремль. Пугали взрывы пороховых погребов, вид обгорелых человеческих тел и животных, груды их, многие тысячи, остовы печей. Прах и пепел поколебал даже его неустрашимую душу,  жаждущую власти над Московией, и  царь крымский простоял сутки, не рискнул продвинуться к Кремлю и на другой день. Так и маячил на глазах у воинов передового полка, ожидающего натиска, и 26 мая  ушел назад. Рассказывают,  ему донесли о том, будто государь послал из Новгорода сильную рать во главе с принцем Мангусом. Хан, якобы, устрашился и поспешил оторваться от мнимой погони.
 Но мы не можем всерьез принимать испуг Девлет-Гирея. У него было достаточно сил и решимости, чтобы разбить этого неискушенного в ратных делах иностранца. Крымцы не просто ушли, а бросились беспрепятственно  грабить нетронутые южные села и малые города числом в 36, бесчисленное количество деревень и дворов, угоняя в полон  молодых и здоровых мужиков и женщин, девушек и детей,  скот. Алчно хватали всё ценное в обозы, составленные из русских телег, запряженные местными лошадями, довершая неслыханный урон могуществу царства русского.  Крупные города  он не трогал, зная, что в них сидит поместное войско и даст отпор. Зачем мудрому победителю понапрасну  губить своих воинов, они  пригодятся во вторичном набеге на ослабевшее русское государство,  покорение которого свершится следующим летом, а он великий царь Крыма сравнится славою с самим Бату-ханом и воссядет на трон московский, избавится от опеки турецкого султана. Поддержка ему требовалась  двадцать  лет назад, когда он  коварно убил своего дядю Сахип-Гирея после войны с Черкесией и сел на трон в Бахчисарае. Его поддерживала Порта, как  покорного вассала. Однако острожным быть никогда не вредит. Московия еще не завоёвана. Этот поход он сравнит с первым походом великого Темучина, когда его непобедимый Субудай впервые разбил русских, а потом волжских болгар и прыснул назад в великий каганат для отдыха и собирания новых великих сил. Он поступит также.

  23.
Ростовский кремль  окружен опричным войском – не подступиться! Грозные клики, бряцанье оружия, храп и ржание тысяч оседланных лошадей, развевающиеся на копьях рынд и оруженосцев вымпела. Дорогие доспехи горят в лучах утреннего ясного солнца, затмевают  взор любопытных. Но и тех мало. Кто попрятался в домах, кто от греха подальше в леса подался: знают, опричное войско скоро на расправу. Тут же  тебя на дыбу вздернут или  вверх ногами – на ветку дуба. И ори о своей горькой долюшке на потеху откормленным опричникам.
Царь Иоанн  из светлицы не выходит, вестей ждет о битве с крымцами. Гневен. Глаза хоть и светлые, но окрашивают всё в черное. Гонцы доносят, где встали русские полки, где топчет землю собака-хан. Пойти бы самому, возглавить битву, да поди поздно уж. Разве в разгар ударить полками в тыл. Да где он тыл тот? Кто укажет, кто правду молвит – измена кругом. Того и гляди, самого схватят и собаке-хану к ногам бросят. Подождет исхода  тут, в Москве войска и  люду хватает, отмахнутся.
Подошел к окну, видно всё окрест, солнце яркое вспыхнуло, ожгло будто. Отпрянул в испуге, да снова очи зрят двор. Полки его бездельничают, опричники озоруют меж собой. Не та сила под ним и вокруг него, сомневаться во многих стал. Сын Иван и тот иной раз взгляд от  отца отводит, не вполне люба ему опричная война со своим народом, хотя  и он обагрял саблю кровью невиновных. Худо, что знает наследник о невиновности порезанных и удушенных тверичей и новгородцев. Найдется два-три ядовитых гада среди сотни, их бы посохом, да кто увидит  в них зло, кто  отыщет и укажет? Всех, всех вычистить с пораженной земли!
В такой маете катили колесом по ухабам подозрений минуты и часы. Уж солнце перевалило за полдень, уж и стало цепляться за остроконечные кромки леса на холмах западных, а всё та же смертью пахнущая неизвестность о крымцах.
Но что это  там всколыхнулась рать, загомонили опричники? Вершник  идет аллюр три креста и кричит что-то не разобрать! Выбежал на крыльцо с посохом в руках, в халате царском, но без мурмолки. Пал перед ним вершник с коня взмыленного, бешено глазами вращает, изо рта не крик уже, а хрип посмертный: 
-Горит, государь, горит Москва! Смерчь огненный бушует по посадам, по улицам. Захлестнул всё живое! Нигде нет спасения ни войску, ни иным людям. В огне горят, в  реке топнут! Не вели казнить, государь, а  правда моя: кара нам небесная  спущена и нет никому  спасения!
- Не верю! На дыбу его, пусть на дыбе крест целует и правду о Москве и  войске глаголит!
Подручные Малюты, да и сам он тут, горазды на заплечные дела, в миг схватили гонца  собрата своего опричника, туго ремнем стянули запястья, заломив  руки за  спину. Сорвали с плеч одежду. Тут и тренога сподобилась, перекинули через перекладину ремень, подтянули двое дюжих палачей, взлетел гонец с вывернутыми  руками, коротко взвыл от  боли в  суставах, повис. Смочила моча шаровары, заправленные в сапоги.
- Целуй крест,- Малюта поднес  его губам,- сказывай, что видел, да не привирая.
Поцеловал несчастный распятие, собрался с духом, не сказал, а вскричал плачем:
-Смерч огненный по Москве гуляет. Собака-хан запалил сначала посады, налетел вихрь,  огонь через тын московский перескочил. Буря сделалась огненная, горит все живое и неживое.
- Татары где, татары?- закричал Иоанн.
- Не ведомо мне, где татары. Я на Неглинной у Темкина стоял.
-Что же  Темкин?
-Попятился от огня к северным  воротам, да там люду в три ряда  устлано. Я едва на волю вырвался.
Не прошло и часа возни с вершником, как  второй мчит:
-Государь, нет боле Москвы и московского люда, и войска берегового нет. Всё в огне захлебнулось.
 -Крымец где?- побелевший лицом  государь трясущейся рукой ухватил гонца за бороду, рвал её в бессильной злобе.
- Москва в пепле и трупах, грабить нечего, царь стоит на Воробьевых горах, не решаясь идти приступом на пораженный огнем и взрывами Кремль.
Ночь и день прошли в тревоге и ожидании. Иоанн распорядился сниматься и бежать далее в северные пустыни, запереться в Кирилло-Белозерском монастыре. Выступить войско не успело, как  едва живой примчался новый вершник.
- Государь, царь крымский повернул свои  тьмы  вспять, пошел  жечь и пустошить землю нашу. Один Воротынский с полком на Таганском  лугу цел остался.
Иоанн не то  в гневе, не то в радости оттолкнул ногой вестника, и бегом скрылся в светлице. Опричники и среди них Борис Годунов стояли в растерянности, не зная, что делать. Первый пришел в себя  Годунов.
-Государь наш в раздумье. Дорог каждый час, он пошлет в сугон уцелевший полк Воротынского. Пусть же воевода хоть что-то спасет, кого-то убережет от полона. Снарядить  государевых вершников к Воротынскому и отправить его по следам разбойников. Того пожелает и сам государь.
Годунов решительно распахнул двери царских покоев и твердой походкой удалился к Иоанну, чтобы словом и советом поддержать его в лихую годину.

Полк Воротынского уцелел весь. Князя не удивил приказ государя идти за татарами и гнать разорителей. Но, как матерый волк умел быстро перегрызать глотку своей жертве, так  и хан, раскидав свои тьмы по южным и восточным уделам,  умел быстро грабить, разорять и жечь села,  уходить от погони. Князь Михаил понимал, что  войско его упало духом от  невиданного пожара, от гибели неисчислимого количества людей,  воинов берегового войска и тех, что сидели в столице, от груд пепла и своего бессилия что-либо изменить. Оно растерянно и подавлено. В таком состоянии полк не представляет собой стойкую рать,  огромная татарская армия, что гарцевала на виду у ратников во время пожара, сомнет его. Как-то надо вернуть веру в свои силы и стойкость. Через молитву, через Божье слово и его убеленного сединой и сечами воеводы. Он выехал перед полком в сопровождении князя Петра  Татева, ударили оба в медные барабаны, сбивая оцепенение с каждого, зычным голосом молвил:
- Православные братья, сотоварищи мои, государь повелевает нам идти за разбойником ханом и спасать от полона православных людей наших.  Войско не смогло отстоять Москву, отразить басурмана, основа рати  погибла в огне у нас на глазах. Я хочу спросить вас, братья, есть ли в том вина нашего полка?
-Нет, княже-воевода, ты верно  указывал: встречать татарву надобно в поле!- раздались крики.
-Полк не пропустил лучников на Таганку, разметал их!
-Веди нас князь за басурманом, кровь ключом бьет в жилах, душа мести жаждет!
-Воины русские, братья православные, я уверовал в силу вашу и поведу полк в сугон* басурманов. Помолимся прежде за упокой погоревших и утопших людей московских, ратников, отомстим врагу во всю силу полка нашего!- зычно говорил воевода. Он первый, сняв папаху, поблескивая лысиной, стал накладывать на себя крестное знамение, обращая взор свой на церковь Успения Богоматери, возвышающуюся над пожарищем, по которому бродили редкие оставшиеся в живых люди, отыскивая в трупах своих близких, разбирая завалы в реках Москве и Яузе, течение которых пресеклось и вышло из берегов. Его примеру последовал весь полк, поворотившись на церковь, сняв шеломы и мурмолки.
Полк ушел и в нескольких верстах от Москвы увидел следы грабежа, но долго татар не встречали, и уж на каширской и рязанской земле настигли отдельные отставшие отряды грабителей,  гнали их, те  избегали ударов, уходили стремительно от погони. Хан же думая, что из Новгорода пришла сильная рать, оставляя крепкие заслоны на переправах, уходил в Дикую степь и привел в Крым более ста тысяч пленников, многочисленные гурты скота и косяки лошадей.
Никогда не было столь масштабного страшного разорения и тлена в одном граде русского государства от руки врага. Ни во времена Батыева нашествия, ни в царствование хана Узбека, ни в Мамаево. Даже само мамаево побоище не исчислялось столькими трупами людскими, также не сравнится ужасом и сожжение Москвы Тохтамышем. Тогда войско и москвичи оборонялись, вместе с русскими воинами падали и татарские головы, и была Москва не столь крупным градом. Хотя чего  греха таить, предательством князей русских, обманом  и коварством в тохтамышево нашествие покорены защитники  и сожжен непреступный Кремль, разграблена великокняжеская казна, пока Дмитрий  Донской поднимал полки. Ныне же горели только русичи,  да  иностранцы к несчастию оказавшиеся здесь при своих товарах и делах. Горы трупов были не только человеческие, но и конские и другого скота. От множества потонувших, бросившихся спасаться в реки от жара,  вода вышла из берегов  затопила  низины меж московских холмов, разнося всюду обгорелые трупы. Некому было убирать их и хоронить.  Карамзин ссылаясь на зарубежные источники сообщает: «Только воинов сгорело сто двадцать тысяч и граждан, кроме жен, младенцев и жителей сельских бежавших в Москву от неприятеля; а всего около осьмисот тысяч»*.
Безусловно, оценить количество погибших довольно трудно. Если учесть общую численность населения государства, это число завышено. Но ущерб неслыханно огромен и ни с чем не сравним по тем временам. Папский легат Поссевин насчитывал в  Москве 1580 году всего лишь тридцать тысяч населения. Шестьдесят лет назад в столице имелось 41500 домов и не менее ста тысяч жителей.
Позволим не согласиться с таким подсчетом. Если брать в расчет только взрослых, то есть, мужа и жену, проживающих в этих домах, цифра сходится. Но известно, что в средние века семья из двух человек не могла существовать, надо на дом прибавлять максимум трех детей, выросших в течение пятидесяти лет, давшие потомство. Таким образом, приплюсуем еще более 125 тысяч жителей столицы. Если брать расчет в пять детей, что вполне реально, то общая цифра жителей перевалит за  триста тысяч человек. Если мы возьмем на себя смелость и решим, что за пятьдесят лет до трагедии число жителей столицы удвоилось, то вряд ли погрешим  против истины. Добавим несколько тысяч гостей, проезжих купцов, иностранцев, хлынувший поток крестьян и ремесленников из Подмосковья под защиту стен от татар в мае  того ужасного года, число воинов, то  цифра иностранцев все таки окажется реальной, а жуть от сожжения стольких людей потрясающая, не вмещающаяся в сознание, что такое могло произойти с русским народом от рук врагов. И можно ли простить тех, кто допустил трагедию?
 Иоанн не хотел видеть свой позор, не пришел в Москву, остановился в  Братовщине и приказал сгонять жителей с других городов для очистки многоверстного пепелища от трупов, а так же Москву-реку и Яузу. Приказал хоронить, чтобы не распространялся тлен, и не вспыхнула какая новая прилипчивая болезнь. «И как государь пришол из Ростова к Москве, и, видя такую великую беду и излия многие слезы, и повелел  городы чистить, мертвых людей  погребать. И чистили городы до Ильина дни».*

 
24.
 Ещё далеко не все трупы были погребены и убраны, как явились к государю в июне гонцы царя Девлет-Гирея. Гордый и вознесенный на вершину славы крымцами за столь блистательную победу, не потеряв и  тысячу своих нукеров, хан решил унизить Иоанна  в грамоте, коей увековечил свою победу, превзойдя многих властителей.
«Жгу и пустошу все из-за Казани и Астрахани…Я пришел на тебя, город твой сжег, хотел венца твоего и головы; но ты не пришел и против нас не стал, а еще хвалишься, что-де я московский государь! Были бы в тебе стыд и дородство, так ты б пришел против нас и стоял. Захочешь с нами душевною мыслию в дружбе  быть, так отдай наши юрты – Казань и Астрахань; а захочешь казною и деньгами всесветное богатство нам давать – ненадобно; желание наше – Казань и Астрахань, а государства твоего я дороги видел и опознал».*  Гонец вытащил из-за пояса кинжал и хотел передать его в качестве подарка от хана, но Иоанн   в гневе отверг сей подарок.
Гордый и самовластный государь, не терпящий возражений своих подданных, видя во всех делах  измену и расправляясь с тысячами, а не сотнями в пытках, казнях и массовых убийствах, устрашенный столь сокрушительным поражением от варвара и врага своего стал  искать мира, обещая отдать Астрахань, на что хан не соглашался, требуя  Казань. Иоанн, зная турецкую поддержку крымца, пытался уступками и подарками оттянуть новое вторжение Девлет-Гирея. Но вместо того, чтобы деятельно готовить войско к отпору   нового набега, он учинил расправу над мнимыми предателями, наведшими царя на Москву и последовала пятая эпоха убийств своих приближенных. На кол был посажен в ложном подозрении шурин Михайло Темрюкович, якобы за то, что его отец, князь черкесский Темрюк участвовал в набеге вместе с ханом, что в последствии не подтвердилось дознанием посланного специального гонца в Крым Севрюка Клавшова.  Забиты палками были князья  Иван и Василий Яковлевы и воевода Замятий Сабуров, боярина Льва Салтыкова постригли в монахи, а затем умертвили. Казнил царь при помощи яда одного из своих фаворитов опричника Григория Грязного, князя Ивана Гроздева-Ростовского… Но не только  казни отвлекали царя от управления государством,  от защиты  южных рубежей, а личные страсти. Он уж давно изнывал половою истомою в поисках третьей жены. Нашествие хана прервало это занятие. Но он продолжил поиск невесты, хотя еще дымились гари столицы и не все погибшие были погребены. Была собрана сначала четверть невест, царь отобрал дюжину, сравнивая их в красоте и женственности. Остановил выбор на Марфе Собакиной, дочери купца новгородского, а также избрал невесту для царевича Ивана Евдокию Сабурову. Нарушая все церковные каноны, самодержец женился в конце октября, а ровно через полмесяца царица умерла, как говорят злые языки, от страха перед тираном.

Преследование татар передовым полком Воротынского длилось несколько дней. Настигая разрозненные отряды арьергарда татар, русские ратники значительно уступали в численности и подвижности (в полку половина воинов являлись пешими), не могли вести активных действий, лишь  угрожали вражеским грабителям, вынуждая их быстрее откатываться с обжитых земель. Такая тактика позволяла сохранять силы, осуществлять давление на врага. Иначе Воротынский рисковал быть разбитым наголову, а татары завершить свой поход полным триумфом.
Вернувшись на пепелище Москвы не в лучшем расположении духа, угнетенный сожжением столицы и многотысячной гибели граждан,   Михаил Иванович получил  личный удар: его известили о кончине  25 мая  дочери Аграфены. В этот день князь еще стоял с полком  на Таганском лугу у Крутиц, во всеобщем бедствии и хаосе не мог знать о постигшем его несчастье. Мужественный человек любой удар судьбы переживает стоически. Оплакав смерть дочери, он распорядился предать её прах земле рядом с могилой матери в усыпальнице Смоленского собора и увековечить память о ней надписью на белокаменном надгробии.
 Можно догадываться, что гибель княжны вызвал страшный пожар: надышавшись дыма, она назавтра скончалась. Однако Михаил Иванович не сообщает причину смерти княжны, и мы узнаем о ней из приписи в духовной грамоте сделанной намного позже. Князь не торопится перераспределять свои владения и имущество после кончины любимой дочери, поскольку она не является первостепенным наследником, а его сыновья. То, что она была любима, и отец заботился о её судьбе, наделяя княжну немалой долей своего богатства, видно из предыдущего текста духовной, наказе сыновьям позаботиться о выдаче её замуж, если на него, отца, найдет смерть. И в частности, в четвертой приписи сказано:  «А если сыновья мои изведутся  бездетными и родится дочь, то тогда что было написано в сей духовной сел и деревень дочери моей Аграфене, то села и деревни переходят той, которая родится после меня».
Потеря жены и дочери угнетало дух Михаила Ивановича. Множество государственных дел не могли полностью отвлечь его от скорби, заслонить   личные интересы. Он всегда жил полнокровно и умел сочетать дела государевы со своими. Он мог глубоко вникать в  военные дела на южных границах, был хорошо осведомлен о ходе Ливонской войны, работал в думе и решал посольские вопросы с Литвой и Швецией, так же глубоко вникал в хозяйственные дела своего удела. Круг его интересов был широк и изумлял своих соратников. Теперь после потери жены и дочери забот прибавилось, его внимание,  прежде всего,  было уделено наследникам. Если князь Иван рос крепким и здоровым, хорошо постигал грамоту и другие науки, интересовался военными делами своих предков, как и он в отрочестве и юности, то Дмитрий выглядел хилым и часто болел. Слабый тыл не устраивал князя, его наделы и богатство позволяли обеспечить будущее нескольким наследникам и значительно укрепить род. Эти думы одолевали князя и, чувствуя в себе достаточно сил для деторождения, спустя чуть больше траурного года, женился на Елене Татевой, дочери своего боевого соратника князя Фёдора. О чем он сообщает в  своей духовной, сделав припись в ноябре 1571 года, и снова распределяет родовые богатства  между сыновьями Иваном и Дмитрием. При этом не забывает напомнить о своих еще не уплаченных долгах, которые непременно должны будут погашены  наследниками.


25.
В то время, когда хан Девлет-Гирей торжествовал в своей земле, получал хвалу не только от своих подданных, но и от турецкого султана, польского короля, литовских  князей и готовился к  решительному покорению  Московского государства, расписывая царевичам и мурзам русские уделы, император Максимилиан был обеспокоен усилением крымского ханства и давлением через него Османской Порты. Его амбиции простирались далеко за пределы  империи, а мысли складывались в строй завоевательных походов против Московии мощных и хорошо подготовленных. Но ему требовались глубокие знания обширных русских земель, а на основе их созреют пути покорения. Эти знания собирал некий католик  опричник царский Генрих Штаден. Он излагал их в письмах и направлял императору «Священной римской империи» и в дальнейшем выработался весьма обстоятельный план обращения Московии в имперскую провинцию. Штаден писал: «Всепресветлейший, вельможнейший, непобедимейший римский император, король венгерский и чешский, наш всемилостивейший государь! Ваше римско-кесарское величество усмотрите из этого моего послания, как сильно и жестоко,  не без основания,  воюет крымский царь землю великого князя».
Далее он излагает причины, почему хан воюет Русь: она уже не платит дани много лет, и даже подарки, которые раньше сдерживали крымских татар от набегов и разорения юга страны не даются, поскольку русские в начале царствования Иоанна расширили свои владения, укрепились и возгордились. Однако последние разорения, учиненные великим князем в своем государстве, сожжение Москвы вместе с войском и многочисленным населением  огромного города привело в расстройство силы русских, поколебало веру в своего государя-тирана.  Русское войско, воюя на две стороны - западную и южную, не сможет оборонить рубежи, и следующим набегом хан крымский при поддержке турок покорит Московию, возьмет царский престол и огромную казну великого князя, которая собиралась его предками столетиями, а самого царя и его сыновей закует в цепи или обезглавит. Чтобы упредить татар с турками, автор разрабатывал подробный план захвата московских земель. Он был знаток русского государства, его земель, морей, рек и озер, городов и дорог. Этот враг православия, описал устройство северо-западных земель, Поморья, откуда надо начинать вторжение, подсчитал, сколько понадобится сил. Всего-то двести кораблей, сто тысяч ратников, на все уйдет сто тысяч талеров. Войско надо набрать из странствующих по всем городам  воинских людей. Половину кораблей даст Дания, потому что великий князь Иоанн отнял у датчан несколько  замков, и еще намеревается воевать Норвегию, с герцогом Магнусом он обошелся не по-христиански. Вторую половину кораблей на один рейс даст принц Оранский или Франция с Испанией. Сто кораблей может одолжить Ганза, Гамбург и сам Любек.
«Шкипера и лоцманы найдутся в Голландии, Зееландии, в Гамбурге и в Антверпене,- расписывал в деталях операцию по вторжению Штаден.- В Голландии, в Бриле, есть шкипера и лоцманы; найдутся они и в Дордрехте. В Схидаме живет шкипер по имени Яков Гейне: он плавал в эти места несколько лет. В Антверпене живет шкипер по имени Иоганн Яков: он долгое время ходил к этим же местам. В Гамбурге живет некто по имени Симон Салинген, который давно знает русский край: и Онега, и  Поморье ему хорошо известны. В Бергене, в Норвегии, живут Северин и Михаэль Фальке; они побывали в этих местах за четыре года до того, как я там появился».
План указывает откуда, как и какими силами надо начинать, как углубляться в русские земли, как, без жестокости, покорять местных крестьян, натерпевшихся бед от разгрома поместий самим царем Иоанном.
«Ваше римско-кесарское величество должны выбрать одного из братьев вашего римско-кесарского величества в качестве государя, который взял бы эту страну и управлял бы ею. Прежде всего, он не должен быть суровым. И с бедными, и с богатыми должен беседовать охотно и каждому давать благожелательные аудиенции – впрочем,  до тех пор, пока страна не будет занята. При войске на первый раз должна быть по меньшей мере сотня проповедников: в укреплениях и городах, они проповедовали бы слово божие воинским людям…И все это должно быть налажено в течение года, чтобы  отплыть из   Гамбурга, Бремена или Эмдена. Отправляться следует 1 апреля и плыть сначала к заливу и реке Коле в Лапландии…Наш военачальник должен говорить с ними [служилыми людьми] дружеским тоном и предложить каждому из них  прислать или принести грамоты на их поместья: если они выполнят это по доброй воле, то военачальник собственной рукой подпишет-де им  грамоты  тут же в их присутствии, и после будет их всячески охранять…Когда русские узнают, что им предстоит долгая и упорная война, посредством которой великий князь только и сможет их защитить, и, с другой стороны, увидят, как благожелателен и дружественен к ним наш военачальник, то они не будут больше отклонять его предложений.
Ибо из этого моего послания ваше римско-кесарское величество усмотрите, в какой большой беде находится теперь Русская земля! Так жестока и ужасна тирания великого князя, что к нему не чувствуют расположения ни духовные, ни миряне; ему враждебны все окрестные государи как язычники, так и христиане да так, что  описать невозможно. Как только великий князь засядет в каком-нибудь городе, его нужно тотчас же осадить. И когда русские увидят, что дело касается только великого князя, то они же, его собственные русские, немедля окажут нам поддержку. Настоящие воеводы великого князя все перебиты.
Как только будет захвачена Русская земля, Польша отойдет к Римской империи. Русскую землю, если угодно, чтобы лучше ею управлять, можно разделить на 2 или на 3 части, ибо она очень обширна: 600 миль в длину и столько же в ширину…»

26.
Все, казалось бы, предусмотрел  опричник Штаден, но он не брал в расчет, что ещё жив знаменитый по Казани и другим воинским делам воевода князь Михаил Иванович Воротынский, не перевелись русские люди и вои крепкие в своей вере православной, не терпящие иноземного вмешательства. Поставленный государем в следующем году после пожога столицы большим воеводой на южную границу, князь деятельно готовился к войне с крымцами, которые  уверовали слабость русского государства собирались нанести решительный удар, покорить и воцариться.
Страшный урон в людях в предыдущие годы от язвы и голода, в московском пожаре, разорении крымцами Рязанской, Тульской, Калужской земель не позволили собрать многочисленные полки. Людей брали отовсюду, но помалу. Царь по традиции в апреле приехал в Коломну  для  смотра войска, и оно произвело на него удручающее впечатление.  Полки стояли за посадом города на ровном поле с пожухлой прошлогодней травой. Через неё активно   лезли шилья молодого пырея, мятлика, чабреца, подорожника. Разбитые шатры шумели и хлопали от юго-западного ветра, развевались полковые знамена. Сыпали дробь полковые барабаны, играли рожки и сурны, когда государь верхом сопровождаемый своими многочисленными рындами,  воеводой Воротынским подъезжали  к полку. Воины вскидывали копья, бердыши, стрельцы как наиболее обученное подразделение брали во фронт с пищалями на плече, а всадники обнажали сабли.
Царь смотрел на воинов и не видел в них прежних защитников, что ежегодно выходили на этот плац, показывали стройные шеренги, опрятность в одежде с полным набором оружия. Да и лица горели если не глупым счастьем от созерцания самого государя, то довольствием того, что стоит здесь, как стоял его отец и дед, готовый защищать родную землю. Такого сейчас не было, да и не могло быть по той простой причине, что они по молве народной знали и слышали много нехорошего о государе-тиране разорившего два княжества, прогневив Бога, за что тот послал на их землю голод и мор от язвы. Молитвы не всегда приносили спасение, а лишь слабое утешение, что всё переживёт русский человек на своей земле, возродит былое и преумножит, если отобьёт врагов, падких на чужой каравай.
Иоанн в царской походной сряде, восседал на сытом жеребце в яблоках, хмурил зоркие очи, подергивал  головой от неудовольствия. Перед ним стояли разрозненные волостные и уездные отряды мало обученных людей, за исключением воинов прошлогоднего передового полка, каким командовал тогда сам Воротынский. На правах большого воеводы князь половину воинов взял в свой полк, остальных, как ветеранов и опытных бойцов распределил по полкам. Гораздо лучше выглядели  казаки и стрельцы – часть регулярного государева войска. Детей  боярских и дворянских составляющих основу конницы  не насчитали и полторы тысячи человек. Внушительно выглядели воеводы-князья, взятые буквально отовсюду как средний командный состав со своими оруженосцами и стремянными, людьми способными на ратные схватки, но в малом количестве. Окончательно  испортили настроение государя боевые холопы*, пришедшие с детьми боярскими и дворянскими. В неутихающий голод от неурожая прошлого года, разорения двух княжеств собственными руками гулко  аукнулся теперь не только недобором  воинских людей, но и оружия, продовольствия, конной тяги, телег для обоза и другого военного имущества необходимого для обороны. Лишний рот в армии, не укрепляющий её силу, надлежало захлопнуть.
-Чем кормить будешь, князь, эту холопскую ораву. Поставишь в строй?- угрюмо и даже зло спросил государь.
- На них не выдано ни полушки снеди, а ставить в строй необученного оболтуса равно бабе.
-Так обучай,  прикажу добавить провиант.
- Обучение вопрос сложный, дастся ли воинская наука вон тому юнцу, что в драном картузе? Сдается мне он кроме как лыко драть, да за скотом навоз убирать ничего не умеет. Спросим его?- государь досадливо махнул рукой, мол, и так на душе тошно, а Воротынский продолжал.- Мы не знаем, когда к нам басурманин пожалует. Весной, летом ли? Наука рукопашного боя за неделю не даётся. Годами наживается.  Тех, кто раньше держал в руках оружие, поставлю в строй, остальных в коневоды, водоносами, плотниками рогатки готовить. Всякому найдется дело.
-Не утешил ты меня, князь Михаил, а подтвердил моё намерение удалиться с семьей в Новгород. Там обдумаю наглую грамоту собаки-хана, присланную с гонцом после сожжения Москвы вместе  с подарком  – кинжала. На что намекал Девлет, прося Казань и Астрахань? Аз, скажи?
Царь подъехал к шатру воеводы, спешился с помощью стременного, прошел в шатер, уселся в кресло. Воротынский встал подле.
-Садись, воевода, напротив, чай на ногах правды нет, да ответь на мой вопрос. На что намекал сабака-хан, даря мне кинжал?
- Грозился покорить.
- Тем ножом меня зарезать собрался не без рук моих вельмож? Тесно мне среди них. Ты узрел, что мало привел с собой свиты опричной? Даже Малюту  с Годуновым оставил в Москве. Ни в кого не верю. Опричное войско из рук выбивается. Окольничего Хворостинина с опричниками дам тебе, держи их в строгости. В наряде его поставь вторым воеводой передового полка, первым – князя Хованского. Этот спокойней, под моей рукой исправно служит. Велю убрать знаки опричные. Не хочу, чтоб выделялись своими признаками, пусть лихость  в рубке  врага покажут. Грех свой перед народом замолят, как я замаливаю часами перед образами.
- Замаливать грехи за Тверь, Торжок, Новгород, монастыри долго придется.
-Но-но, князь, больно язык распустил. Я всегда молюсь по убиенным мной врагов  внутренних,  всегда скорблю. Только не о том сейчас речь. Хитрость дипломатическую применить надобно против наглости собаки-хана. Посулю  ему  Астрахань. Посмотрю, как он себя поведет, а потом и отдам. Пусть подавится.
-Не подавится, проглотит.
-Зато время выиграем на год. Соберем войско могучее, обучим. Пушек много отольём. Мастер Степан Петров загружен заказом на литьё соколиков. Домницы в Туле, Кашире, в Серпухове на твоё войско будут работать. Пополним  берег пушками. Псковский и Новгородский заводы тоже зелье к наряду ладят.  Сколько оружия сгорело вместе с войском в столице. Восполнять тороплюсь.
- Хорошие вести, государь, приятно слышать. Возьмет ли хан одну Астрахань? Волк кровь почуял, Казань потребует.
-Не с его рылом Казанью править. Но поглядим, посулим тоже. Я в Новгород уйду, оттуда отпишу хану. С Тавриды сообщают мне, хорохорится орда, под седлами коней держит. Ты готовься к отражению орды.
-Воля твоя, государь. Вели слово молвить, выслушай совет слуги своего, думца ближнего.
- Говори, князь, без утайки.
- Хитрость в делах дипломатии хороша. Надобно морочить голову Девлету. Только не клюнет он на сию подачку. Он теперь возомнил себя Батыгой кровавым. Пойдет воевать Русь. Но есть у тебя ещё воеводы решительные и опытные, стрельцы да казаки, огнестрельный наряд с гуляем. Пополнять его всеми силами ты обещаешь, но уже сейчас надобно отдать его мне. Мы его обкатаем, да учебу учиним. Ещё твоё имя и  слово в крепость дай нам, а слуга твой старый не подведет, как и раньше не подводил. Животы положим за Русь!
- Что мне животы ваши! Собака-хан через вас  перелезет, сядет в Москве и ко мне потянется. Получится ли разбить его поганого, искрошить его войско, а самого пленить? -государь всем телом подался к Воротынскому, зорче всматриваясь в его глаза, не отведет ли взгляда слуга его, не слукавит ли?
-Не гоже, государь, по живым панихиду служить. Каждый стрелец да казак с пищалью десятка будет стоить, а пушка – сотню. Верь моему слову!
-Султан Селим слышно, даёт собаке-хану янычар несметно и пушки. Разящая сила орды возвысится. Как отбиваться будешь?- всё с той же пристальностью смотрел царь.
- Маневром, государь. Татарин всегда брал внезапностью, стремительным наскоком, скоростью. Теперь же увязнет с пушками да пешими янычарами. Растянется его войско, лишится скорости. Дай тебе татарскую трубу, не сыграешь на ней, пока не обучишься. Девлет впервые поведет такое разношерстное войско. Уметь его водить надобно, а главное – применять. Турки для него, как штаны без кушака, как  наездник на лошади без узды. Такого всадника бить можно сноровисто.
- Слова твои золотые, да ларца для них нет.
- Прости, государь, не гоже усопших лихим словом поминать, однако надобно. Урок из прошлого взять мы обязаны. Иначе грош нам цена. Пётр Татев тому свидетель и полк мой, да и ты сам, государь, просил я тебя и Бельского выступить навстречу татарам, собрать все полки и дать  бой в поле. Не послушали. Собрались мы в Москве на целые сутки раньше  до прихода врага. Было время упредить в поле, а что сделали?
Государь склонил голову, исподлобья меча на князя гнев испепеляющий. Правду глаголит князь, оттого сильнее жжет в груди досада. А князя не остановить, как лошадь, закусившую узду.
- Силы у нас  были немалые. За сутки два-три полка собрали бы из местных и пришлых мужиков. Оружие у них имелось. Сам видел. Мстиславский  вовсе раньше нас прибежал в Москву, не собрался с мыслями, сидел, ждал. Воли на то не было. Я подсказывал, вот крест тебе на этом целую, государь.
-Уязвляешь, князь, меня. Режешь по живому, а прав. Даю тебе полную волю над войском, пушкарей московских пришлю немедля, зелье и заряды сполна.  Прикажу  мастеровым людям на заводах на тебя работать. Ты с них глаз не спускай! Пищали, пушки, заряды, зелье – всё  твоё. Все города южные под твою власть отдаю. Пусть до прихода басурмана в оборону встанут и тебя всем обеспечат. Велю отпускать  всё за счет казны, как в наказе моём дьяками писано.
После смотра государь уехал со свитой и воеводами полков в Коломенский кремль трапезничать. Наутро царь отбыл в Москву, а оттуда, спустя некоторое время, не будучи уверенный в успешном отражении крымцев,  удалился с огромным обозом и семьей в Новгород. Стремясь оттянуть вторжение орды, написал Девлет-Гирею грамоту, предлагая Казань и Астрахань. Но волк почуял запах крови и от подачки отказался, пожелал «изустно с государем решить о Казани и Астрахани».  Посмотрим, же каким войском располагал Михаил Иванович Воротынский перед ожидаемым вторжением  120 тысячной орды, в том числе усиленной турецкими янычарами – пехотой с огнестрельным оружием: аркебузами и пушками.
Полковая роспись берегового войска М.И. Воротынского 1572 года выглядела так.  В большом полку бояре и воеводы князья Михаил Иванович Воротынской да Иван Васильевич Шереметев. С Воротынским: детей боярских выборных 40 человек, коломнич 170 человек, коширян 430 человек, мещан 150 человек, вязмич 180 человек, суздальцов 210 человек, ржевич 200 человек, зубцовлян 60 человек, черниговцов 100 человек, Шелонские пятины 300 человек. И всего со князем Воротынским 1840 человек.
С Шереметевым: выборных 25 человек, муромцов 150 человек, мещерян 170 человек, торопетцких помещиков 150 человек, серпьян и мощинцов 70 человек, Вотцкие петины 500 человек. И всего с Шереметевым 1065 человек.
Да в большом же полку из украинных мест з Дедилова быта: воеводе князю Ондрею Дмитриевичу Палетцкому, а с ним 350 человек, из Донкова князю Юрью Курлятеву, а с ним 200 человек. И всего в большом полку и с украинными 3455 человек.
Да в большом же полку детей боярских изо всех городов прикащиков сохи 70 человек; с митрополита и со владык: детей боярских 430 человек, голичан и коряковцов и костромич и балахонцов 1000 человек с их головами; з головами стрельцов с Осипом Исуповым 500 человек, с Михаилом со Ржевским 500 человек. Да наемных казаков з двема головами, с Юрьем Булгаковым да с Иваном Фустовым 1000 человек.
С головою с Юрьем Франзбеком немец 100 человек, а голова у них Аталык Квашнин да юрьевским и ругодевским немцом с их приставы 200 человек, да с оникеевых детей  1000 человек с пищальми казаков; и у тех казаков быти в головах Игнатью Кобякову да Юрью Тутолмину.
И всего в большом полку детей боярских, и стрельцов, и унжан, и костромич, и с митрополит и со владык детей боярских и казаков и немец 8255 человек.
Да в большом же полку Мишка Черкашенин с казаки».*
Вот весь состав большого полка. Как видим, далеко не полный, если брать минувшие годы, когда на берег выходило до 50-65 тысяч ратников*  и даже далеко не такой, каким был в страшном году сожжения Москвы. Аналогичная поголовная роспись дается Разрядным приказом и по остальным полкам: В правой руке: боярин и воевода князь Никита Романович Одоевский да воевода Федор Васильевич Шереметев.  Под их начало собранны отовсюду 3590 воинских людей.
В передовом полку: воевода князь Андрей Петрович Хованский да окольничий и воевода князь Дмитрий Иванович Хворостинин.* Численность полка лишь 4475 человек. По русской воинской традиции  этот полк обязан принимать на себя первый, возможно, главный удар врага и численность его  уступала лишь большому полку, считаясь вторым по значимости соединением.
   В сторожевом полку: воеводы князь Иван Петрович Шуйский да окольничий и воевода Василий Иванович Умной-Колычев собрали под знамена только 2063 воина. В левой руке: воеводы князь Андрей Васильевич Репнин да князь Петр Иванович Хворостинин. Состав  полка 1651 человек.
«И всего во всех полках со всеми воеводами всяких людей 20034 человека, оприч Мишки с казаками»,- подводит итог дьяк Разрядного приказа.
Что же касается казаков донского атамана Михаила Черкашенина, то он привел к Воротынскому не большое количество воинов. Дон только заселялся, был малочислен. Казаки не могли отпустить к Москве всех воинов. Станицы  также подвергались нападению татар, а казаки заселялись с семьями навеки, их надо было защищать. Тогда казаки еще не были конницей, но вооружение имели современное и первоклассное, это пищали и холодное оружие.  Согласно уставу о береговой и пограничной службе, автором которого был Воротынский, казаки все больше и больше садились на лошадей, поскольку им вменялось в обязанность быть разъездными станицами и вести наблюдение за степью до пятидесяти километров. Оперативность  донесений требовала подвижное средство – коня.
Дьяк Разрядного приказа не дает  сведений о количестве единиц огнестрельного наряда, то есть, гуляй-города. Из других источников   косвенно можно  сказать довольно большое количество пушек. Наряд этот был московский, и государь придал его большому полку. Возглавляли батареи князья Семён Коркодинов и Захарий Сугорский. Прислуга у наряда насчитывала не менее стрелецкого полка, около пятисот человек. Дополнительный и весьма весомый приварок к остальному войску.
Князь Воротынский и его воеводы усиленно обучали собранное войско ведению боя, учились ходить на приступ в конном и пешем строю, быстро ставить гуляй-город, метко стрелять из пищалей и пушек, быстро заряжать их, вести огонь по команде. Молодые воины учились рукопашному бою. Князь проводил смотры войскам, лично размешал полки по береговой линии.  Воевода придавал особое значение быстрому сбору основной рати для обороны рубежа от главных сил врага. Для этих целей при главном воеводе имелось до шестидесяти  хорошо обученных гонцов из княжичей, детей дворянских и боярских. Много внимания уделял своему детищу – сторожевой  и пограничной службе,  своевременной разведке о намерениях противника, о направлении его движения. Эти знания давали возможность быстро реагировать на действия коварного врага в лице самого хана, его главнокомандующего Дивей-мурзы и правой руки опытного и напористого ногайского мурзы Теребердея. С Крыма доносили о подходе в Азов семитысячного корпуса турецких янычар вооруженных аркебузами и пушками. Этот факт говорил о том, что поражающая сила татарского войска увеличивается, но   пешие янычары, пушки снижают маневренность и скорость движения козырной конницы. Отсюда вытекает возможность успешно преследовать татар, если они преодолеют засечную линию Оки. Где это будет сделано?  Никто на этот вопрос  не ответит. Даже сам крымский властелин.  Окончательное решение  рождается в походе.

27.
В Бахчисарае  с минаретов мечетей разносились протяжные голоса мулл, на невольничьем рынке трещали барабаны, стонали, надрывая душу   чебузга и зурны, хрипели и выли длинные трубы. По улицам разъезжали всадники в чекменях, у арыков в тени деревьев в котлах варились баранина и конина. Дух свежего мяса и наваристой сурпы*, подхваченный легким ветерком  будоражил русских голодных невольников. Огороженные глинобитными стенами дворы походили на своеобразные крепости. Они нередко скрывали жалкое жилье бедняка-воина покалеченного в набегах или напротив добротные двухъярусные ступенчатые дома, устланные коврами, с подслеповатыми окнами, затянутые бычьими пузырями или слюдой. Праздновали годовщину сожжения Москвы и возвращения войска в ханство с огромным полоном.
 Во дворце хана Девлет-Гирея ликование после  головокружительной удачи не прекращалось почти весь год. Королю Сигизмунду и князьям Литвы хан писал надменные грамоты, напоминал, что он совершил русскому царю «великую шкоту» и требовал от них значительные поминки. И они слали. Писал  султану Селиму о своем успехе, но более сдержанно, видя в нем назойливого покровителя, неохотно принимая от него военную помощь. Больше всего он надеялся на свое внутреннее отборное войско, улусников, которые по-прежнему кочевали на просторах Крыма,  по обширным  прикаспийским степям, в луговом приазовье, в припонтийских просторах плоть до берегов Дуная. Вот и теперь по истечении года собрался курултай. На нем царевичи,  мурзы больших и малых нагоев, князья ширинские. На достархане пиалы с кумысом и блюда с превосходным куртом. Потом, когда будут решены все вопросы, подадут мясо. Справа от хана, за спинами алпаутов седобородый писец с каламом. Он оставит для потомков мысли великого хана.
- Царь Иван бьет мне челом, просит слать вельмож и вести торг за Астрахань. Сулится отдать её. Но мы требуем Казани,- говорил хан  с кривой усмешкой на губах на этом почетном  сидении знати  у его трона.- Мы не можем взять одну Астрахань и быть его братом. Астрахань в устье, тогда как Иван будет владеть вершиной Волги. Мы согласимся на всё прежние юрты!
- Мы узнали о слабости Московии. Узнали  дороги и перелазы через Оку. Царь Иван занимает нас пустыми разговорами. Он боится нас,- тихо говорил Дивей-мурза,- чем скорее мы двинем тумены, тем слабее будет войско русских. Не давай, величайший, ему время для собирания сил.
-Мои царевичи рвутся в набег, их кони стоят под седлами.
-Ногаи выступят в любую минуту, конница пополняется новыми нукерами,- сказал Теребердей.
- Силы Московии велики,- предостерег горячие головы бей Сулеш, пригубив пиалу с кумысом.- Ещё не все проданы прошлые пленники, их нечем кормить. Зачем губить живой товар.
-Надо подстегнуть наших купцов евреев и армян, грузин и арабов. Они сильно разжирели на нашем товаре,- зло сказал царевич Мухаммед-Гирей.- Таких купцов мы можем продать туркам, если не будут шевелиться. Хочу скорее воевать урусов.
- Отправьте оставшихся рабов в Азов или в Кафу, посадите их на турские корабли. Пусть это будет малая плата султану за огнестрельное оружие. В начале лета велю кормить лошадей,- успокоил царевича хан.- Мы пойдем, как только султан пришлет на кораблях семь тысяч янычар с огнестрельным нарядом. Они поднимутся по Дону как можно выше и в удобном месте высадятся. В дороге пусть побьют встречных казаков в их челнах. Такова наша воля.
- Казачьи гнезда надо разорить и всех людей полонить,- заметил Дивей,- они беспокоят нас, сторожат, быстро донесут о набеге. Казаки становятся очень опасными.
- Надо их хватать и ломать хребты,- подал голос царевич Мухаммед-Гирей,- а мы сидим без движения, как урус в яме.
- Казаки сильные рабы,  они  злые и часто от нас убегают,- сказал царевич Алды-Гирей,- только железные оковы удерживают их.
-Не пройдет и двух лун, как мы будем занимать улусы в Московии,- сказал хан,- мы уже назначили наместников во многие города, разделили Москву. К южному порубежью мы подберемся незаметным серым волком, и  ударим неудержимой стаей кочетов на зазевавшихся уток. Готовьтесь! Я и Дивей-мурза поведем вас к победе и славе. Чингисиды должны вернуть все потерянные юрты и покорить всю Русь. Всемогущий Аллах нам поможет разбить урусов!
Хан благоговейно совершил  ритуальный намаз, за ним его повторили  все собравшиеся, восхваляя Всевышнего, веря в свою силу и непобедимость после пепла русской столицы.

28.
В ставку главнокомандующего южными порубежными войсками, что расположилась в Серпухове,  стекались тревожные вести. Работала, постепенно приобретая очертания самостоятельной и ответственной  сторожевая и пограничная службы. Усилия зимнего сидения в Разрядном приказе в прошлом году не пропали. Князь, получив власть большого воеводы, постоянно напоминал через грамоты и гонцов об укреплении сторож и подвижности станиц. Казны государь не скупился, и Разрядный приказ выделял достаточно средств для строительства укрепленных сторож, какие потом становились опорными военными пунктами, перерастая в города и казачьи станицы. Земли для кормления раздавали щедро. Степь просторная и плодородная для земледелия сподручная. Черноземы, на коих взрастишь богато жито, гречу, овощи, фрукты. Только не ленись, руби дома, разводи скот, выпаса богатейшие, коси травы в лугах  впрок, паши целик, сей злаки, ставь мельницы. Садись по-хозяйски, оберегай семью и нажитое от басурмана, а уберечь можно только сообща вместе с русским войском.   
От крымской стороны князь Михаил Тюфякин и  дьяк Ржевский хорошо взяли в свои руки службу и доносили о том, что в землях Тавриды идет усиленная подготовка к набегу, хорохорятся бесчисленные улусы за Перекопом, за Северским Донцом татары съезжаются в отряды, усиленно кормят лошадей. Лазутчики от Афанасия Нагого, который стеснен ханом после его победы, тоже доносят: турки шлют хану в помощь большое войско с огнестрельным нарядом. Стало быть, пушкарей, злых и упорных в бою янычар, а также конницу.
От ногайской стороны князь Юрий Булгаков и дьяк Борис Хохлов доносят о том же. Здесь пространства пустынные и огромны, разъезды станичников натыкаются на кучкующихся ногаев.  Адыги и черкесы, потерявшие веру в могущество русских, обиженные расправами с их князьями от руки государя, готовы присоединить свои рати к татарам. И еще писали в своих грамотах головы сторожей, что на Волге  и на Дону надо строить крепости. Иначе малым силам станиц не сносить головы.
Воротынский собирал все сведения и бил челом государю о том, что надо переносить засечную линию гораздо южнее, сроить её от Алатыря через Темников, вести на Ряжск и Данков, на Новосиль и далее на крепость Орёл, до самого Новгорода-Северского, впереди устроить крепкие крепости  Рыльск и Путивль. Государь челобитную читал и зело соглашался с воеводой, писал в Боярскую думу, в приказы для исполнения. «Казны не жалеть и устроить за сим делом надзор». Воротынский воспринимал такие наказы  с воодушевлением, понимая, что это дело будущего, а ему сейчас надо стоять с малым войском на прежней  и хорошо укрепленной засечной линии по Оке. После   смотра войска  в апреле, как известно, государь опечаленный его невеликостью, опасаясь нового страшного набега крымцев, удалился в Новгород, отправив туда едва ли не полмиллиона возов с казною и скарбом, взяв сыновей своих и прочих придворных вельмож, поручив защиту Москвы князям Юрию Токмакову и Тимофею Долгорукому. Столица медленно вставала из пепла, люда прежнего в ней были единицы, а всё пришлые по царскому повелению собранные отовсюду, удрученные постоянным страхом пред татарами. И «…указал государь Новодевич манастырь строить, церковь и ограды и кельи Григорью Иванову сыну Пушкину да дьяку Меньшому Панкратьеву сыну Панину».
Рукотворение что бы ни было, а всегда можно улучшить, приспособить к жизни более ладно и надежно. Столица вставала с иным лицом. Боясь нового пожара от вражеской руки или от  местного несчастного случая, государь не велел ставить посады вокруг Москвы, а дома высокие не строить, чтобы огонь не перекидывался и был бы гасимый. Зрил он и в будущее.  Повелел собрать семь тысяч каменщиков да работников, обнести Кремль крепкою красивою каменной стеною, которая была окончена в четыре года и уставлена пушками.

  Не без причины витал в столице  страх, уж полнилась земля московская прочными слухами о скором набеге хана. Говорили, будто бы поганый  уже распределил своим улусникам не только города и деревни по всей земле русской, а разделил между царевичами и главными воеводами саму  Москву, как делил земли Батыга. Без причинно людей хан убивать не велит, ему нужны живые и крепкие рабы, чтобы кормили его двор и войско, и всю землю крымскую. Быть  полоненным для русича равнялось одному – небытию. Оказаться рабом на своей земле у нехристя, ставилось рядом с первым. Ропот  – ширился, люд наливался гневом против замыслов крымца, и готов встать в рать для спасения земли своей. Эти настроения, хорошо известные воеводам, придавали уверенность в стойкости собранного войска.
Отсутствие царя не пугало  главного  воеводу. Он незримо присутствовал здесь. У князя на руках  подробная роспись Разрядного приказа, выданная от  имени государя, где кому  стоять: большому полку в Серпухове, правой руке в Тарусе   более чем в пятнадцати верстах вдоль большой излучины Оки, где река течет на север с удобными перелазами, в том числе и  через Протву. Гонец за два часа днем на сменных лошадях, а ночью, считай, за три часа,   принесет приказ воеводам князьям Никите Одоевскому и  Федору Шереметеву. Вдвое больше потребуется времени, чтобы полк прибыл в Серпухов для главного боя. Или наоборот по вестям из Тарусы придется двигаться туда большому полку и остальным. А будет ли у большого воеводы столько времени в запасе?
Передовой полк во главе с князем Андреем Хованским и Дмитрием Хворостининым отодвинуты  на день пути к Калуге. Тут надобно не вступать в съемный бой*, уходить от рукопашных схваток, пока все силы не будут стянуты в один кулак. Наиболее решительного и дерзкого воеводу, каким слыл Дмитрий Хворостинин, князь Михаил предпочел бы держать рядом с собой, но ослушаться росписи – понести голову на плаху. Кто пойдет на такой шаг? От государя Воротынский получил наказ, как действовать: если царь двинется на Москву и будет искать войско для сражения, то воевода обязан  перекрыть старый Муравский шлях и выходить к реке Жиздре, если собака-хан пришел только грабить и быстро уходить из-под удара, то воеводе устраивать засады, отбивать полоны, гнать врага в степь.
В памятке большому воеводе Михаилу Воротынскому, в составлении которой участвовал сам князь, указано: как только придут угрожающие вести о царевом походе из всех украин велеть сходиться воеводам по росписи к берегу. В пограничных городах людей заранее оповестить и собрать в осады, начиная сразу же после окончания смотра войск.  В распоряжение князю Михаилу Ивановичу отпускать  бояр, воевод. Пополнять ими полки. Вдоль Оки вниз до Рязани и вверх до  впадения Жиздры  ездить дозорами, укреплять гладкие перелазы плетенями, «где в каком месте пригоже какову крепость поделать». Строить оборону обязаны как местные люди, также и полковые. Довольно подробная и в целом правильная роспись давала возможность большому воеводе действовать по сложившейся обстановке,  быстро собрать основные силы на направлении главных сил врага.
Воротынский был уверен, что татары в набеге не отойдут от привычных скрытых кучных действий. Всё у них умыслено давно и верно. Противопоставить можно только свои правильные шаги. Прежде всего, глубокую и всестороннюю разведку, которую Воротынский постоянно пестовал. Полученные вести говорят об одном: не для грабежа выступил крымец с поддержкой турецких янычар, цели его куда серьезнее. Полное покорение страны! Сакму смотрели опытные следопыты, и они говорят, что на север идут  сотни тысяч лошадей. Известно, каждый воин ведет в пристяжке три-четыре лошади. Ныне только две. Значит  всадников больше ста тысяч,  да пешие янычары. Лошади  не для полона, боевые для смены в быстром прыске. Царь подойдет к Оке скопом, ударит по переправе огневым нарядом янычар. Поскольку у него сила великая, то постарается в нескольких местах перейти Оку и сомкнуться где-то под Москвой, повторить прошлогоднюю баталию. Вот какова мозаика наблюдений и раздумий. На такой расклад указывает  и перст Господний.
Далее роспись гласила: сторожевой полк  обязан стоять в Кашире. Там воеводами Иван Шуйский с окольничим  Василием Умным-Колычевым. И самый малочисленный полк левой руки с князьями  Андреем Репниным и Петром Хворостининым на задах, в Лопасне. Здесь, правда, под боком. Будь его воля, князь на таком удалении от центра не держал бы полки,  собрал бы их в кулак, оставив на перелазах заградительные подвижные сотни с целью разведки и определения движения главного войска татар, да выдвинул вперед на вероятные направления такие же отряды с той же целью. Травиться же с татарами только в крайнем случае, не вступать в съемный бой, уходить от врага. Главная цель – разведка. При таком построении враг будет как на ладони. Его всегда можно перехватить в поле и навязать сечу, громить пушками из гуляй-города.
Лето уже перевалило макушку.  Войска хоть и постоянно укрепляли линию обороны, познавали воинскую науку  до седьмого пота, а всё же истомились  в ожидании татарвы. Вечерами основное войско отдыхало в шалашах, по берегу ходили дозорные, перекликаясь. Костров палили мало. Там, где разводили под сенью дубравы, собирались в круг любители побалагурить, да песню затянуть. Сотни большого полка с гуляй-городом стояли в трех верстах от Серпухова, где впадала в Оку Нара. Тут тянулись песчаные отмели, а  далее шли глубокие ямы. Отмели широкие, по брюхо лошади, едва ли не до середины реки, а там бросок, и – вот  он берег.  Место удобное покатое. Дороги к нему тянутся с тульских мест, челны на волне плещутся и паром для скота с перилами. Выше стоят ещё несколько десятков для быстрого перевоза войска, если понадобится пойти на правый берег. Перевоз притянет к себе самоуверенного басурмана. На левом берегу дорога перекрыта крепкими воротами, а далее вбит высокий частокол, за ним плетень, тянется до засеки, между тыном и плетнем земля. Тут же ров, и пушки, скрытые от чужого глаза. Дальше задубравились берега, орешником окутались с черемухой, да калиной повязались намертво, навечно. Тальник древостойкий, не прорубишься, боярышник колючий одежку поизорвет, шиповник с рябиной рыжею застилают свободный путь. Берег высок, обрывистый. Нет, не сунется тут враг. На перевоз пойдет или в другом месте будет искать перелаз. Много их на Оке. Всаднику налегке по теплой воде всюду можно перебраться.
По росписи на память знал, сколько и какого кормления на воина государем положено и припасено приказом. Да всё ли собрано, как хранится. «А  велено вятчаном быть на берегу, и бояром приготовить велеть на Коломне, в Серпухове, в Калуге запасы государева на девятьсот человек сухарей 1350 чети, на человек по три осмины на три месяца, да круп овсяных 135 чети, да толокна тоже на три месяца…». Это только малая часть из приказа. Воевода частенько заглядывает в шатры с провиантом, требуя отчета: сколько съедено, сколько осталось, как хранится корм. Всё ладом его кормщики содержат, знают о скорой расправе в приказной избе, за лень или нерадивость суд живо батогов отпустит, а кому охота со спиной исполосованной жить. Случалось и на плаху вора отправляли. Нынче в ожидании татарина харчи тратились строго по норме, неизвестно, сколько ждать его? Собрана провизия хоть и вся по приказу, да больно туго собиралась она из-за прошлогоднего недороду. Нынче всюду вести о хлебах хорошие. Овощи, лён урождаются знатно. Скоро страда тронется, тогда и приварок новый войско получит. Пока по Оке кормщики промышляют, добирают рыбой свежей. Солят, да вялят. Чаще тут же ушицу варят, а припасы сберегают.
Князь Воротынский подъехал  к воинам, что развели небольшой костер в дубраве, спешился, Никита принял коня, рында князя тут же. Подошел к служилым, спросил:
-Каков дух у воинов? Есть ли жалобы? Получили ли жалование государево?
- Получили, не обошел нас милостью государь, - ответило несколько голосов.
- Вот и славно.
-А что, батюшка-воевода, напужался нас татарин,- сказал  сидя у костра могучий суздальский витязь Тимур Алалыкин.- Я уж давно аркан приготовил, хочу самого хана споймать или его главного воеводу.
- Аркан метать – целое  искусство,- отвечал воевода.
- Мой батюшка коней разводит, вот и наловчился конев по-татарски брать.
- Я видел, как они ловки в таком деле, когда в полоне был,- молвил наш старый знакомый Семён Головин.- Дивея бесенок поставит нас гуськом и мечет аркан то с земли, то с коня. Наловчился, мурзёнок, давай на рысях бросать. Сшиб одного полонянина, поволок по двору, а он каменьями устлан, убил насмерть. Я тоже не раз попадал в его аркан. Визжит от радости мурзёнок. Отец выйдет, хвалит сына. Просит до смерти не убивать.
- Ты видел самого Дивея!- воскликнул Алалыкин, - придет хан, держись возле меня, охоту  поведем на мурзу вместе.
- Вижу, не застращал ворог нас прошлогодним набегом, коль самого главного воеводу в полон собрались брать. Крепкий дух воина – что  сабля вострая.
-Верно, мы тут песню про собаку-хана спеваем,- сказал Семён.- Новая, может, слыхал, князь-батюшка?
- Не слыхал, коли новая.
- Заводи, Сеня, у тебя голос звонкий,- сказал Алалыкин,- мы подтянем.
Тут появились в руках у воинов переладцы из ивы и залились протяжными звуками, тут ударили ложки, и Семён запел сочным голосом:
А не сильная туча затучилася,
А не сильные громы грянули:
Куда едет, собака крымский царь?
Умолкли ложки, переладцы тихо и грустно повели далее мелодию, и отвечали несколько голосов:
А ко богатому царству Московскому:
А нынечи мы поедем к каменной Москве,
А назад мы пойдем, Рязань возьмем.
Далее певец доносил, где кого посадит крымский царь, кому какой удел отведет на кормление.
О чем думал князь Михаил, слушая песню, сложенную по слухам о будущем грозном набеге и намерениях крымского царя. Может о том, что глас народный точно указывает цели басурмана, знает их, оттого не боится встать грудью за родную землю? В отваге своих воинов князь не сомневался. Может, думал о  своей ответственности перед войском, отчизне и государем, который оставил войско и готовится к свадьбе своего шурина в Великом Новгороде. И вот  предоставлена возможность доказать свою преданность отчизне и государю в кровавой сече с коварным и сильным врагом, тяжким ярмом повисшего на шее у каждого русского человека. Может, думал о том, что мала его армия, чтобы отразить напор многотысячной  конницы. Она пробьет любые его малочисленные заставы на перелазах, раскиданные на добрую сотню верст от Калуги до Коломны по течению Оки. Он обязан сохранить силы для главного сражения, навязать его врагу в невыгодных для него условиях и разбить. Где и когда выпадут эти условия, как Божий дар, никто не ведает, кроме Отца нашего. Где уж, а в ратном деле князь видит указывающий перст Всевышнего, и не случалась ещё ни одна промашка, и теперь  ведёт. Ныне   главная задача – определить, по какой дороге пойдет царь?
Драться с завязанными глазами, пусть даже в своем  доме – есть бессмыслица. Воротынский срывал эту повязку хорошо организованной разведкой и связью с полками через быстрых и смышленых вершников. Впереди ходили сильные конные разъезды, из укромных мест высматривали вражеское войско, прикидывали его великость. Доносили. Князь в приказной избе сверял эти вести с  теми, что получил прежде от своих сторож. За прошедший год они  стали многочисленней, а глаз зорче. И он знал,   где находится неприятель, как и где движутся  ударный передовой  и  сторожевой полки.
Враг идет ходко. Правда, сторожи и станичные разъезды атамана Черкашенина донесли, что отяжелела орда янычарами с пушками и пищалями. Турки, помня свое неудачное вторжение ровно три года назад с целью воевать Астрахань, снарядили теперь легкие судна, погрузили огнестрельный наряд и все имущество, прошли Большую излучину Дона, поднимаются выше, мостятся высаживаться после впадения Воронежа. Янычары налегке, не отягощая судна, топчут многотысячной колонной пустынные берега. Кто и попадет на пути,   куропатками разлетаются по степи, хоронятся в буераках.
 Не резон царю с пушками да пешими янычарами уходить в сторону на какую-нибудь из четырех дорог московских, идущих  на север. Выбрал самую краткую, известную, что зовется Крымской через Серпухов  и Тулу. Басурман уверен в своей силе и в слабости русского войска после московского пожога. Ещё доносят, не идет царь  лощинами, не скрывается волком по оврагам, а прямиком по шляху. И это в ту же колоду: прошлогодняя удача несет его на крыльях…к погибели. Будь уверен, да не перехлестывай!
Вот и новый гонец от донского атамана Черкашенина. На подходе его казаки, вот-вот придут в Серпухов. Бодрит сия прибыль, войско казаков стойкое, люди лихие. Они уже почувствовали государеву заботу о казаках, как о надежной опоре в пределах Дикой степи, откуда видно, как впадает враг в эти малообжитые земли. Наделы земельные, казна, пищали, зелье к ним и свинец выдавались щедро. Сам Черкашенин крепкий казак, как телом, так и нравом быстро сыскал славу среди новых заселенцев, слыл не только удалым, но и смекалистым, прозорливым воином, строгим, но и заботливым батькой. Велел князь эту добрую весть по полку разнести.
Не успела разойтись молва, атаман с ватагой уж челом  бьёт князю.
- Принимай, князь Михаил, добрую рать казацкую,- спешился со степного рысака могучий детина, с лихими усами, в кубанке с красным околышем и в шароварах с лампасами. Широкую грудь закрывает колонтарь, искусно сработанная броня  из колец и блях. На бляхах главы орлиные. Начищенные  песком  они тускло играли многими  бликами от близкого  костра. И казалось, весь человек-орёл в полете неудержимом. Стань на пути – разнесет  в клочья. Такие же могутные и его витязи, только и отличаются доспехами: у кого кирас, у кого зерцало или бехтерец. Не простые люди, знатные, от которых и пойдут впредь рода казацкие, славная опора государству российскому.
По старинному русскому обычаю трижды почеломкались воеводы, крепя и  без того не слабый  дух.
- В глубь дубравы заходи атаман,  костры жги так, чтобы не познал басурманин сколько нас и где мы. И помни, каждый  в сече обязан полдюжины стоить. Пищаль-сестрица да пуля меткая нам допомога!
- Верно молвишь, князь. С Божьей помощью  каждый казак справил такую сестрицу, и она во всем – выручка. И дальше мыслю, –  а как под каждым казаком  добрый конь будет, то сила его утроится.
- И ты, атаман, верно судачишь, пограничная сторожевая служба того требует, а государь тому  порука.
Слова воевод вскоре потонули в сотнях людских крепких голосов с чёлн и парома идущих через Оку. Казаки  выгружались на берег и исчезали под кроной дубравы. Шли сотнями, с амуницией, располагались на ночлег после долгого пути. Воротынский отметил, что конных у атамана большая половина, а вот огневого запасу, по словам Черкашенина мало. И воевода тут же дал наказ пополнить сумы казачьи зельем и пулями. В глубине дубравы занялись огни костров,  невидимые с переправы.
Прискакала группа разведчиков. Лошади в мыле, знать покрыли изрядное расстояние, неся важную весть. У разведчиков два языка, притороченные поперек седел. Воротынский в шатре принял главу разведчиков. Он доносил со слов языков, взятых под Тулой о численности татарского войска, направлении движения, о янычарах и огнестрельном наряде.
-Прикажешь дознания повторить при тебе, Михаил Иванович,- спросил князь Курлятев несший дежурство по полку,- татары упрямиться не будет. Всё уж выложили под пыткой.
- Давай  узнаем, всю ли сказали правду? Сверим дознание с другими вестями,- согласился Воротынский. Языков спрашивали. Они повторили уже известное.
Воеводу интересовали многие другие вопросы. Как ведет себя войско, скрытно ли,  или не хоронится, смело и нагло жжет костры, берет ли полон мастеровых мужиков для наведения переправ, не ходят ли разъезды врага  в западную сторону, щупая прошлогодний путь?
Толмач сдержанно басил ответами. По  словам языков выходило, что враг идет по шляху  стремительно, кучно, выставляет свою силу для любого  любопытного глаза: смотри, страшись и покорись! Ночами встает по лощинам, костров не палит. Полона нет, обоз отягченный янычарами и пушками едва поспевает за конницей. Впереди сильные разъезды. Ни вправо, ни влево не ходят. В авангарде у хана  идут ногаи.
Воротынский  сделал выводы и приказал собрать на совет всех воевод.

29.
-Воеводы, бояре, князья, я собрал вас на думное сидение, чтобы умыслить как вести войну с царем крымским. Басурманы идут прямой дорогой на Москву. Ночь застигнет их под Тулой. Доносят о великом войске. Против каждого нашего воина пять татарских и турецких. Имеют  много пушек, несколько тысяч  янычар с аркебузами. Войско тяжелое, с таким грабить не  ходят, а покорять. Ведут орду царь Девлет-Гирей и его главный воевода Дивей-мурза, с ними царевичи и ширинские князья. Впереди идет ногайская конница  Теребердей-мурзы. Басурман знает наши дороги и перелазы через Оку. Враг хитрый и коварный, как будем его отбивать, чтобы не повторилась прошлогодняя конфузия?- сказал размеренным сильным голосом большой воевода.
В шатре воцарилась напряженная тишина. Западный ветер шуршал крышей,  хлопал хоругвями. Для каждого сидящего здесь и самого Воротынского прошлогоднее поражение сидело  в сердце острой занозой. Оставалась загадка: почему  хан быстро  ушел назад, а не стал развивать успех? Устрашился ли небывалого пожара и неслыханного своего злодейства: велика всё же сила Московии, каков будет гнев государя? Или поразила его обманная весть, что из новгородских земель, снятая с войны свейской Иоанном идет сильная сорокатысячная рать под началом принца Магнуса, вот и побежал назад?
 Вряд ли, отвечал себе Воротынский. Враг своей карающей деснице не мог устрашиться. Скорее вспыхнула досада, что вместе с Москвой сгорела богатая пожива, а каковы силы Иоанна и где они, враг толком не знал. Также не мог он убояться быстрого подступа Магнуса. Тому  потребовалось бы несколько дней перехода. Разведка же   татарская из отборных воинов рыскает впереди по уделам, хватает на дорогах купцов всё знающих,  дознается о своём интересе  с помощью пыток и тут же доносит повелителю. Не было никаких сведений о движении вспомогательного войска, поскольку вовсе такое не родилось. Но будь такое войско, Девлет-Гирей мог разбить принца, этого неискушенного в ратных делах, со слабой волей иностранца. Скорее третье: не готов был тогда царь крымский к покорению всей Руси. Сожжение столицы лишь первое звено в длинной цепи батыевого нашествия. Ещё стоят десятки неприступных городов с поместным войском способные объединиться. Крепкий орешек будет не по зубам. Потому надо пустошить сим изгоном  южные, западные  и восточные земли.  Посады, села и деревни, что лежат сразу же за пепелищем стольного града. Решил обогатиться без потерь полоном и табунами скота –  стать более могущественнее. Пусть Русь трепещет! Покорение состоится ныне, после тщательной трехгодовой подготовки и крепкой поддержки Османской Порты.
Тишина в палате сгущалась. Казалось, служилым людям тяжело дышать. Они понимали, что мало войск на рубеже, основные полки стоят далеко на северо-западе перед литовско-польскими и шведскими войсками. Враги перехитрили Иоанна. Терпящий сокрушительное поражение, теряющий города, ливонский магистр объявил себя вассалом Речи Посполитой, куда входило по Люблинской унии великое княжество Литовское. За раздел земель и городов  ордена ринулись со своими войсками Дания и Швеция. Дания, имея сильный флот, захватила остров Эзель, Эстония с  крепостью Ревель отошла к Швеции. Новое герцогство Курляндское пожелало находиться под рукой Литвы. Прах одного врага вдруг приобрел лик трех могущественных держав. Чтобы сдерживать разыгравшиеся аппетиты врага надлежало иметь здесь многочисленную армию с хорошим вооружением – убойными пушками, лучшими в Европе. Ещё Алексей Адашев предупреждал царя о возможных событиях  в войне с Ливонией, был противником её. И как в воду глядел дальновидный  окольничий – случилось худшее. Солидарен с ним был и Воротынский – ведение войны на два фронта станет тяжким ярмом для Руси. Государь никого не слушал, возражающих опалял, отправлял  на плаху или в ссылку.
Теперь угроза свободы Руси надвигалась с юга. Как повести дело с малым войском, чтобы выиграть войну на Окском рубеже? Каждый воевода знал, о чем гласит полковая роспись: оборонять перелазы. Татары могут рассыпаться на несколько потоков, бить по обороне из турецких пушек.  Могут обойти с флангов и зайти в тыл разрозненным полкам и перебить каждый по одиночке.
- При малом войске надо держаться рядом. Полковая роспись указывает: «а по вестям изо всех украин велети  с собою сходитися до цареву приходу», - заявил первый воевода передового полка князь Хованский смелый отпрыск великого Литовского князя Гедимина.
-Мы лучше знаем округу,  с четырьмя тысячами наш полк может делать внезапные наскоки и уходить от съемного боя,- не согласился  князь Хворостинин.- Знать бы, где орда начнет перелазить Оку и тут  потопить войско.
-Басурманин птица вольная,- резонно заметил большой воевода,- при такой великости войска он может избрать несколько перелазов. Наша засечная линия протянулась от Калуги, через Серпухов, до Коломны. Плетени  на перелазах без ратников и огня рушниц проходимы. Это надо понимать.
- Полк левой руки окажется на пути татар. Под стенами Лопасни  дадим отпор, но в открытом поле при съемном бое не устоять,- сказал князь Репнин.
Иван Петрович Шуйский, теребя черную окладистую бороду, высказался за решительный сбор войска в один кулак. Воевода полка правой руки князь Одоевский тоже сослался на роспись, и указал, что государево слово нарушать нельзя, но роспись требует выбирать крепкое место и травиться*, «делать как лучше и государеву делу прибыльнее».*
-Мы знаем битвы успешные. Великие князья Александр Невский и Дмитрий Донской били ворога единым кулаком. Стойкость, внезапность, удары запасных полков  и другие хитрости решали исход сечи. Об этом напоминал мне государь. Волей данной государем решаю:  роспись использовать, как нам прибыльнее. За врагом вести наблюдение, на перелазах в съемный бой не вступать. Передовому полку и правой руке сойтись, на перелазах оставить по две сотни сторож для тайной слежки за его движением. Сторожевому полку и левой руки немедля в ночь примкнуть к большому полку. От Каширы до Сенькина брода  сторожевому полку нарядить две сотни для наблюдения. Пусть хан оставит Оку за спиной, мы вцепимся в его хвост и будим бить единым кулаком. Мнится мне, такая масса войск, отягощенная пушками и обозом янычар, одним перелазом не обойдется. Войско его распустится, растянется, и как не свитая верёвка, потеряет крепость. Тут и возьмемся его рвать  и бить, но не раньше, как  басурман окажется на московской стороне. Гонцов слать с вестями каждый час. Невыполнение моих наказов  посчитаю изменой. Молитесь за нашу победу и просите у Господа  вспоможения. Разбойник на чужой земле труслив, мы же защищаем отчизну и веру нашу, а по сему не дрогнем.
Думное сидение окончилось уточнением действий полков в предполагаемой обстановке. Большой воевода напоминал о кормлении полков, о пополнении запасов провизии, ибо с сытым желудком легче бить ворога.
Тревожная ночь опускалась на стоверстное пространство от Калуги до Коломны  вдоль засечной черты, где стояли на страже русские полки. На далеком востоке мгла вспыхивала неожиданными и пугающими душу зарницами:  с вечера было замечено, как потянулись к северной стороне предвестники злой сечи стаи черного воронья. На горизонте юго-запада, где осело ярило, московским пожаром догорали сгустки облаков. Кони в возках и под вершниками, копытя  знакомую тропу, беспричинно всхрапывали, гремели удилами. Воеводы, сопровождаемые малой дружиной, торопились к своим полкам с неразрешимыми думами: где пойдет крымец, обойдется ли так, как задумал главный воевода? И чем больше каждый вникал в суть замысла, тем крепче утверждался в мысли, что иного пути нет. Не крепость они обороняют замкнутую в кольцо, а длинную, извилистую реку с множеством удобных мест для переправы легкой конницы в пять-шесть раз превосходящей силы обороняющихся.
Воеводы торопились, особенно Хованский и Хворостинин. Почти сорок верст надо отмахать, а враг под Тулой. В какую сторону он двинет полки? Что как повернет на Алексин. С Тулы  до него рукой подать. Там перелезет через Оку. Не прозевать бы!

Семён Головин пристал к береговому войску после  того  дня, как появился в Серпухове с вестью о страшном  набеге хана. Ныне он по совету отца  влился в полк Воротынского. Был здесь же по росписи  старший брат Иван Михайлов, сын Головин Большой, да князь Федор Кривоборский. Вот все люди с рязанской земли, опустошенной татарами. В осаде осталось поместное войско. Без него нельзя. Села же опустели. Редко где в дальней стороне среди дубрав схоронившиеся крестьяне распахали клин плодородной земли, посеяли хлеб. Нынешний год сулил богатый урожай. Дожди да тепло творят добро.  Сам десять даст жито, а то и более. Такой редкий урожай поспеть бы убрать. Жать да снопы вязать бабы со двора пойдут. Справятся, а вот в скирды метать, да в овины возить, тут мужик надобен. Только где его взять? Та же жилистая баба и вытянет, приберет хлебушек, не будет работный человек голодать от недорода. Разор же татарский обсечь надобно навеки.
- Ныне покончим с татарвой, вот те крест,- говорил Семён своему новому товарищу суздальцу  Тимуру Алалыкину.- На дальних пашнях с весны сеяли жито с батюшкой, да стариков двое. Вымер крестьянин в наших краях, выбит, угнан. Я сам назвался в полк, батюшка отпустил. Как-то без моей помоги справится, где мужиков возьмет. Уж одряхлел батюшка.
Семён привязался к витязю. Уж больно ловок он и в кулачном бою, и шестопером ветер поднимает, и стрелу точно в цель кладет. А тот полюбил парня за голос его ладный, за речи складные и прибаутки забавные. Вот одна из них, сказанная  Семёном скороговоркой:
 -В одном царстве, просяном государстве, жил сверчок запечный. Пришел к нему мастер дел заплечных. Говорит, надоел ты мне своим голоском, снесу башку твою топором. Сверчок прыг на шесток, а с шестка мужику на висок. Клюнул усач, и усох палач!
Семён в такт своему голосу и ритму ходил по кругу, изображая то палача, то сверчка.
Алалыкин весело смеялся, хлопал тяжелой рукой Семёна по плечу, то аж, трещало.
- Еще сказывай, больно забавно,- просил Алалыкин. Вокруг  собиралась толпа, слушали  и зубоскалили. Семён рассказывал.
-Откель ты их берешь?- спрашивали Семёна.
-Сами в голову лезут,- отвечал парень.
- Сочинитель, истинно сочинитель!
 Вскоре Тимур узнал о лихой доле  сотоварища, что выпала ему стать полонянином, а когда прознал, как тот хитро утек, вовсе под свою руку взял. Слушал сказ Семёна, а не верилось, как у посла очутился, как  был выкуплен у мурзы, как вызволил Весняну и шел с нею в татарской боевой одежде по Крыму и далее до острова Хортицы, что на Днепре. Девушка осталась там, а Семён с группой  сотоварищей с вестью о скором набеге  ушел в Москву. Шли быстро, а путь далек. Падали кони, не выдерживали всадники, и Семён  один пришел в Серпухов, едва уцелел от гнева государя, да смилостивился тот, увидев в руках гонца свой тайный знак. Только к осени удалось вернуться за Весняной, привезти в отчий дом.
-Оженился?-  спрашивал возбужденный Алалыкин.
- А  как же, коль зазноба!
- Моя зазноба в Суздале. Побьем крымца, оженюсь. Заждалась.
К приятелям прибился бастрыга Ермолай, коренастый, прожорливый. Оттого видно, постоянно заботился о приварке.
-Браты,  я люблю быть добытчиком, особливо любо мне рыбалить. Дозволенье вышло с неводком по Оке походить, шибко ушицы хочется. Кто смел?
Охотников набралось много, больше серпуховские, хорошо знающие удобные места для ночных тоней.
-Спустимся на конях ниже, версты за три не доезжа до Сенькиного перелазу, там страсть какие омуты без коряг, и отмели, выводить ладно,- говорил Ермолай суетно, но решительно.- Там наши кормщики две ладьи припрятали. Брали уж богатые тони, и мы возьмем.
Ватажились недолго, на двух подводах пустились вдоль  Оки. Алалыкин и Ермолай верхами.  Торная дорога скоро потерялась в прибрежных зарослях, потянулась едва заметная колея, петляя в прогалинах  и вырубках леса. Торопились засветло отыскать ладьи, да снарядиться на ночные тони, когда рыба сонно бороздит брюхом по отмелям, не пугливая, доступная. Правда, комар разбойный в теплые ночи тучами, но для рыбака он не помеха. Смажет прогорклым жиром безволосую часть лица, руки и пошел невод бросать, да отфыркиваться от удовольствия, когда чуется, зацепили живого серебра на пару пудовых корзин, а то и более…

30.
Хан недомогал. Ранним хмурым утром, припадая то на одну, то на другую ногу вышел  из шатра. Оглядел с высоты холма своё необозримое войско. Прямо перед ним стоял его царский полк в желтых халатах и с такими же желтыми конскими хвостами на копьях. Справа тумены Дивея-мурзы, славно облитые шоколадом, слева ногаи Теребердея. Эти носили рыжую сряду, в хитрости сравнивая себя с лисами, на копьях такие же рыжие конские хвосты. Впереди оранжево маячил сторожевой полк. Хан обернулся и всмотрелся в цветастые шеренги янычар и турский обоз с пушками и темной конницей. Настроение у него, не смотря на хворь, победное, легкое.
- Мы никогда так медленно не ходили,-  все же недовольно проворчал царь,- уже несколько лун тащимся по московским землям.
- Турский обоз с нарядом виноват, мой великий повелитель. С ним быстро не побежишь.
- Посади янычар на телеги, я хочу быть у Серпухова до вечерней молитвы.
- Отсюда Теребердей  побежит к Сенькину перевозу, днем оглядится, а вечером будет на той стороне и пойдет к Москве. Проводники есть. Мы выйдем на Серпухов главными силами и откроем пальбу из всего турского наряда по урусам. Они стоят там и ждут нас.
-Их много?
- Знает только один Аллах, великий повелитель, мы возьмем их обманом. Оставим наряд травиться, а сами пойдем одни к Тарусе, другие – к  Сенькину перевозу, сакмой Теребердея. Сойдемся у Пахры, а там  Москва под носом.
Девлет-Гирей внимательно слушал своего полководца и в знак согласия возносил хвалу Аллаху.

Михаил Иванович  встал с восходом солнца,  увидел хмурый рассвет. Ползли невысокие тучи, роняя мелкие капли дождя. Все верно, о непогоде говорили ему натруженные походами и простуженные ноги и спина. Верный Никита сделал ему на ночь примочку из настоя лопуха и сейчас готов слить  умыться. Михаил Иванович любил утрами освежаться по пояс. Он немного прошелся перед шатром с думой о семье, о доме, о басурманине-крымце, сбросил с себя нательную рубаху, и – пошла  купель. Князь фыркал и отдувался от порций прохладной воды, какую Никита набирал из кленового ведра ковшом и лил то на руки, то на шею, то на лопатки, растирая заматерелое тело. Мышцы играли и были еще крепки, хотя князю шел седьмой десяток лет. Когда кончилась вода, Михаил Иванович подхватил широкое холщевое полотенце и стал с удовольствием растирать влажное тело. Оно загорело, запарило в утренней прохладе, как горячие вареники, которые он любил со сметаной.
Из шатра выскочил возмужалый и рослый княжич Иван, молвил:
-Господь в помощь, батюшка.
- Благодарствую, сыне, какие сны привиделись?
-Не помню, батюшка,- ответил Иван, сбрасывая исподнюю рубаху по примеру отца,- а ну, Никита, окати меня волной студеной.
- А я видел, Ваня, матушка наша, покойница, хлеба нам с тобой подавала, а мы принимали. Много хлебов! Думаю, вещий то сон, побьем мы басурмана без сомнений.
- Где он ныне?- спросил Иван, подставляя под ковш руки лодочкой.
- У Тулы. Огнестрельный наряд турский его крепко держит. Обуза для него, а нам на руку.
- Он с ним, как мужик со спущенными штанами запутался в беге,- сказал Никита, обливая княжича из ковша,-  крымец дик, не привыкший к пушкам.
- Янычары с аркебузами у него злые,- сказал Иван,- но против наших стрельцов и казаков им не устоять.
-Верно говоришь, - князь прекратил растирать тело,- надел исподнюю рубаху и сказал,- торопись княжич к столу, да пора в приказную избу. Послушаем последние вести о басурмане, да отпишем грамоту государю, узнаем, пришел ли сторожевой полк, да где оставил заслон. Потом отправлю тебя в Серпухов с Никитой под защиту надежных стен.
Княжич вспыхнул  костром от последних слов отца, хотел порывисто возразить, мол, не маленький  я, не уж-то вершником не сгожусь, но воспитанный в строгой воле отца, смолчал, понимая, что рисковать своим наследником в битве батюшка ни за что не согласится. Покорно склонив голову, Иван потупил взгляд. Отец глянул на покрасневшее лицо сына, остался доволен его покорностью, но и немым возражением, направился к своему боевому коню, которого в двух шагах за узду держал  оруженосец. Княжич последовал за воеводой.
- Жди, Ваня, следующего года. Жив-здоров буду, возьму  тебя вершником в свой полк, или к Хованскому в передовой определю,- пообещал отец, и увидел благодарный взгляд сына, одним движением на радостях вскочившего в седло.
В приказной избе  новый писарь Семён Головин  под диктовку князя  Ивана Шереметева писал, что 1863 головы сторожевого полка заняли позиции с левого фланга большого полка, а двести конных воинов в доспехах в окрестностях Сенькиного брода остались сторожить хана,  мешать ему делать перелаз. Велено, в съемный бой не вступать, а только травиться, да проследить, куда пойдет орда.

Вести об орде шли одинаковые: татары, ступив на русские земли идут ходко,   ночуют в укромных лощинах, как водится, без костров, бесшумным гигантским муравейником там, где покинуло их солнце. Теплые ночи макушки лета позволяют вести себя на отдыхе скрытно и покойно.
«Как ни огромно войско,- размышлял Воротынский,- как ни сильно, а вступив на чужие земли, хоронится. Знакомый прием, рассчитанный на скрытный удар». Это не беспокоило, тревожила молчанка передового полка и  полка правой руки, хотя Таруса находилась ближе, чем Кашира. Не выказывая своей тревоги, воевода отправился с малой дружиной да княжичем Иваном смотреть, где и как встал сторожевой полк.  Воеводы князь Иван Шуйский и окольничий  Василий Умной-Колычев утомленные ночным переходом велели войску встать поодаль берега в дубраве и отдыхать три часа. Кормщики готовят горячую пищу, но особливо дымы не пускают, в кострах палят осину да тополь, горящие бездымно. В ожидании сечи горячая пища ободрит войско.
Главный воевода  слушал и одобрительно кивал головой.
-И дальше будем скрытны от врага. Пусть покажет свою рать и польстится на Серпуховскую переправу. Как достигнет середины реки, со всех пищалей  встретим.  Посмотрим, куда повернет. Стрельцов и казаков передвинь, князь Иван, ближе к парому, чтобы от огня пищалей жарко стало басурману.
- А как не пойдет на перелаз?- усомнился окольничий Василий.
-Басурман струги с собой не везет, чтобы огнестрельный наряд переправить, он привык всё брать у нас, кормиться работорговлей. Плоты рубить тоже не горазд. Попытается захватить наш паром и струги, или приневолит полон мужиков наших. Пока полон не берет. Можно сжечь или убрать паром, но оставим на глазах для азарта, как бы впопыхах брошенный.
- Смерч огненный по татарину бросим,- раздумчиво сказал князь Шуйский,- собьём тысячи. Тройной тын у Серпуховской переправы сходу не взять. Перелаз отобьем. А он на другой, и там бы так, да где поспеть!
- Не забывай, князь Иван, он числом велик. Распустится на потоки, и здесь оставит тьму, а то две для нового приступа. Будем следовать вчерашнему уговору строго.
- Я не супротив, лишь только умом прикидываю. Будь в моем полку с тысячу стрельцов и казаков с пищалями, не оставил бы Сенькин брод. И ты бы такой наказ не дал.
- По Сеньке и шапка,- ответил Воротынский,- почивайте пока спокойно. Басурман явится не раньше, как после полудня, он тоже не на крыльях, да с нарядом. Наши сторожи зорко за ним следят.

Часы ожидания смертельной схватки с врагом всегда проходят томительно и  нервно.  Русское войско, хоронясь в прибрежном лесу, в трех верстах от Серпухова чутко прислушивалось к звукам на той стороне, а само безмолвствовало. Дозоры сидели в береговом чащобнике, хоронились в дубраве, зорко всматривались вдаль и после полудня, когда уже солнце поворотило на спад, выныривая меж сизыми дымными облаками, увидели на шляху поднимающуюся тучу пыли.
- Идут, хоть и дождь с утречка брызнул, а едино взбили пыль, видно войско огромно!- сказал Тимур Алалыкин своему напарнику по секрету Ермолаю.
- Тут брызнул, там, поди, нет,- урезонил тот, поправляя купеческий кафтан, под которым скрыта кольчуга.
- Мотай к сотнику, скажи на шляхе пыль столбом.
Ермолай, хоронясь в зарослях кустарника, исчез. Алалыкин ощупал скрытый под кафтаном  у пояса обоюдоострый клинок, подобрался весь, замер, глядя на растущую тучу пыли. Вернулся Ермолай, зашептал, хотя враг был ещё далеко:
- Велено разведку пропустить, будут брать сами.
- Донеси соседям,- также тихо ответил Тимур.
Ермолай вновь исчез, едва успел вернуться, как на той стороне низкой и усыпанной галечником, куда в половодье ходко идет вода, заливая прибрежный богатый луг, появились всадники. Они остановились, гортанно переговариваясь, и было слышно, ветерок подувал с юга-запада, речь ведут с опаской. Татары указывали на причаленный к берегу паром на двух стругах, на  вытащенные  на полкорпуса  десятка два легких плоскодонок без весел и с веслами.
 -Не слышно о чем бают,- прошептал Тимур, - вон того бы взять языка, ишь петушится, видать старшой.
Разведчики рассыпались по берегу влево и вправо высматривая, есть ли тут кто, чтоб схватить и дознаться о войске. Но пусто кругом, мертво, даже птахи не летают. Нет, затрещала сорока на тех, что вверх по реке ушли. Увидели громаду  стен Серпуховской крепости, тоже безлюдную, вернулись на перевоз. А пыль приближалась. Вот уж различим стал шум огромной, идущей на рысях конной массы, и татарский дозор, нащупывая брод, а он четко обозначен на берегу колесами телег, двинулись на левый, тоже пологий берег, держа на изготовке луки с заправленными стрелами. Прошли по брюхо лошадям стремнину. Озираясь по сторонам, увидели брошенные на берегу струги без весел, паром, выехали на берег и тронули шагом, в любую секунду готовые пустить в противника стрелы и поворотить  коней назад. Безлюдно и тут.
- Урус бежал,- донеслась до Алалыкина гортанная речь, и всадники скрылись за поворотом  лесистой дороги.
 Он не слышал шум короткой схватки. Знал, скрутят чисто, извлекут пользу.  Только через полчаса, когда на берегу появился сторожевой татарский полк и остановился в ожидании разведчиков, из-за поворота на рысях выскочил один вражеский всадник, и в нем Тимур узнал Семёна Головина, хорошо знающего татарский язык, за ним второй и третий  воины, переодетые в татарские доспехи. Они остановились на берегу, и, вздыбливая коней, заорали в три глотки:
- Хурра!Хурра!- поворотили коней, взмахами рук указывая путь, зарысили в московскую сторону.
В передовых рядах на том  берегу произошло замешательство.
-Не признали, не поверили нашей уловке,- прошептал Алалыкин.
- Чай они уйдут восвояси?- не согласился бастрыга Ермолай,- тута одна стезя, к Аллаху.
Из глубины орды на берег вылетел на сером в яблоках скакуне богато одетый всадник. Не иначе князь или царевич. Он размахивал саблей, что-то кричал и первый устремился к переправе. Его тут же обошла лава конников и,  угадывая брод по колесной колеи и ребристому  течению, устремилась  на приступ реки. Чуя воду, кони сбавили ход, но сзади напирали, обходили слева и справа, погружаясь в более глубокие места. Течение реки вздыбилось от сотен конских ног и туш, заходили волны. Ещё минута-две и всадники пересекли середину реки, готовые выпустить из луков тучу стрел в противника, если тот появится на пути.
Вдруг на левобережье  ожил густой кустарник, прилегающая дубрава закишели стрельцами в разноцветных кафтанах и ермолках, казаками в темных рубахах с кожаными нагрудниками и в кольчугах, немцами в латах. И всё это воинство в несколько тысяч человек, ударило по увязшей в переправе коннице. Густо били с флангов и в лоб. В ответ засвистели стрелы, слепо находя цель. Стрельбой командовали с одного крыла Игнатий Кобяков и Юрий Тутолмин, с другого фланга Юрий Булгаков да Иван Фустов. Атаман Черкашенин с казаками, выскочив из дубравы, оседлав дорогу и центр переправы, бил в лоб. Пороховой дым застлал всё вокруг, но вторая партия стрелков, едва видя цель, дружно разрядила пищали, затем  третья. Вой, визг раненых, храп  и ржание лошадей, вскипевшая вода от неистового всплеска конной лавы глушили даже залпы. Всё смешалось. Всадники, сраженные меткими пулями, падали с высоких сёдел под ноги обезумевшим животным, окрасили воду Оки своей кровью. Многие лошади, потеряв всадников, рванули вперед, влево и вправо, попадая в близкие окские ямы. Одни выбирались на берег, другие, выбившись из сил, тонули, давили раненых, которые старались ухватиться за сбрую и выплыть на берег. Часть лошадей выскочила на дорогу, и бешено унеслась  в дубраву. Всадники на том берегу придержали коней, но и им досталось от четвертой партии стрельцов и казаков, ударивших залпом. Приступ захлебнулся. Татары отхлынули, встали поодаль недосягаемые пулями.
Русское войско, сотрясая пищалями, ревело буйволами на все голоса. Прорывалось ещё малоизвестное «Ура!» принесенное  донскими  казаками. На берег прискакали воеводы Воротынский, Шуйский и увидели много побитых и отступивших татар.
Князья Михаил и Иван крестились.
- И ещё Бог воздаст!- сказал Воротынский, он ударил в свой барабан, что приторочен слева у седла, привлекая внимание войска. И когда стихли возгласы, воевода выехал  на бугорок, чтоб все видели, громко сказал:
-Молодцы браты стрельцы и казаки! Вот так и дальше будем бить басурмана. Поднести каждому  по чарке анисовой. Здесь будем ждать основную орду. До ночи они не сунутся, а сунутся, велю выкатить пушки, а пока пусть стоят скрытно для смущения басурмана.
- Вот это воевода!- восхитились иные.
- С таким  орда не страшна!- кричали другие.
- Ура, князю-воеводе!- вознесли хвалебный ор донцы Черкашенина.
Воевода усмехался  в усы, но огнем горящие глаза, говорили, что он доволен. Повернул коня и уехал.
Кормщики появились быстро. Десятка два.
-Разберись сотнями, получил, вертайся на свое место!- раздался приказ.- За берегом наблюдать.
Стрельцы и казаки, а с ними кучка немцев быстро разобрались, и бочка анисовой тут же переместилась в их желудки. Жевали с утра полученные сухари. Повеселевшие, бодрые вои расходились по своим местам, зорко взирая на прибывающую на правом берегу, табунящуюся конницу, изготавливались к новому бою. Но на переправу  никто не шёл. Однако скоро было замечено оживление: на берег стали выкатывать пушки, за ними суетились пушкари и янычары с аркебузами. Рокот правого берега неожиданно перекрыли громы. Набежавшая темно-сизая туча метала ослепительные молнии, ветер рвал и гнул ивы, черемуху с черными плодами, местами обобранную воями, гудел в дубраве, треща сломанными ветками. Секанул проливной кривой дождь, как из ведра. Стрельцы и казаки забеспокоились за припасы зелья, укрывая рожки и кожаные сумки. Через завесу дождя плохо проглядывался правый берег, на котором суетились вымокшие до нитки турские пушкари и цветастые янычары.
-Беречь огнестрельный заряд,- кричали сотники,- прикрыть, чем можно!
Встревоженный ливнем, когда пищали, что железная палка, не применишь, Воротынский подтянул к переправе всю наличную конницу, лучников и  арбалетчиков на случай дерзкого прорыва татар во время грозы, на который они горазды. Но небесные силы остудили порыв вражеской конницы. Она отошла под прикрытие ближнего леса и не помышляла о прорыве. Ливень с мелким градом отложился на восток так же быстро и неожиданно, как и налетел. Возле пушек зашевелились турки, подтягивая на телегах огнестрельный наряд. Небо очистилось от туч, брызнуло склонившееся к дальнему зубчатому лесу яркое и приятное солнце.
О возне у пушек вновь донесли Воротынскому. Вместе с Шереметевым он тут же появился и, оценив обстановку, приказал скрытно отойти стрельцам и казакам в дубраву. Не успели они показать тыл, как с того берега ударили пушки. Ядра со свистом падали в чашобник. Стрельцы да казаки поспешили убраться, готовые встретить врага огнем пищалей и пушек. Вновь на берегу появилась конница, но татары медлили, хотя пушки палили неистово. Уже в сгущающихся сумерках видно было, как конница отхлынула от пушек. Янычары и пушкари продолжали палить из всего огнестрельного оружия по левому берегу. Главный воевода Воротынский попусту травиться  не велел и не показал врагу своих пушек. Это произошло  вечером  и ночью 27 июня 1572 года.
Ночь выдалась темная, небо закрыто высокими кучевыми облаками. Дождя больше не ожидалось, костры палить воеводы не велели, ждали ночного нападения. Стрелецкие и казацкие сотни стояли близ берега за частоколом, готовые отразить натиск. Под Серпуховом все обошлось спокойно, если не считать неустанную пальбу турецких пушек. Князю Воротынскому, наконец, донесли, что передовой полк и полк правой руки пошли на сближение, а на перелазах  у села   Дракино встал небольшой  конный отряд.

31.
Двести воинов сторожевого полка, в голове которых был княжич Иван Долгорукий из Орла, притаились в зарослях Оки по обеим сторонам Сенькиного брода. Здесь, против широкого плеса, уходя краями в засеки, стояли крепкие плетни из ив и отынены.  Между ними в две сажени шириной насыпаны земля, гравий, песок. Настоящая крепостная стена. С северной стороны глубокий  ров, заполненный грунтовой окской водой. Тут же устроены подмостя для воинов, чтобы не мочились в воде, а прикрытые стеной били бы из рушниц, арбалетов и луков. При надобности на насыпи свободно размещается более десятка легких пушек. Взять такую крепость не просто. Но цель у сторожевиков была иная: по возможности мешать перелазу татар, в сечу не вступать, а вести наблюдение: куда пойдет враг и, не мешкая, донести главному воеводе.
Вечерело, появились вражеские разведчики, пошли на правый берег.   Сторожи подпустили их  к плетням на выстрел и поразили из арбалетов. Подобрали копья и увидели на них рыжие конские хвосты – знак мурзы Теребердея. Не прошло и получаса, как Сенькин брод наполнился криками всадников, храпом лошадей. Шум нарастал  лавиной, и в тусклом вечернем свете отряд различил плотную массу всадников идущих на приступ. Вода вспенилась под копытами скакунов, моча брюхо, полоща стремена  и ноги наездников. Косым дождем сыпанули стрелы. Недолет, еще несколько минут, и засадные сотни будут осыпаны стальным ливнем. Не спасут и доспехи, на многих воинах они кожаные с металлическими бляхами, пробиваемые стрелой арбалета. Надо уходить, но горяча кровь  княжича, так и не терпится достать саблей врага. Денис Ивашкин годами старше, телом могутнее, сгреб в охапку княжича и через ров с водой к лошадям бросился. За ним те, кто сидел на подмостях. Послышались слепые шлепки стрел о тела, кто-то охнул  сраженный, взвилась на дыбы раненная лошадь.
-Уходим,- раздался зычный голос Ивашкина,- мы ещё сгодимся в главной сече.
У плетеней свалка.  Передние конники смяты и прижаты к стене. Её не взять с маху, не перескочить. Заиграла труба, останавливая лавину конницы. Плетни схвачены крепкими волосяными арканами. Лошади натянули. Стоят укрепления, не та сила берет.  Еще добавились арканы, в ход пошли топоры, подрубая колья.
Сторожевой отряд отошел на полет стрелы, перестроился и короткая атака, удар из всех арбалетов и луков. Падают захватчики, но в ответ новая лавина тяжелых ногайских стрел. Вскрикнули раненые, упали убитые. Русичи откатились. А тем временем новая волна конной тяги  повалила  подрубленные плетни, обсыпалась  часть земли, кинжалами принялись рыхлить земляную преграду  враги, и вот первые конники  перемахнули  стену, угодили в ров. Ещё и ещё с визгом прыгают в ров всадники, кто на тот свет отправился, кто выбрался, ожидая своих, и когда накопилось несколько сотен пошли в атаку на русских витязей, хоронящихся у засек, огрызающихся стрелами.
Княжич Долгорукий отправил гонца к Воротынскому с трофейным копьем, велел сказать, что орда Теребердея перелезла через Оку и передовые сотни устремились в сторону Москвы по каширской дороге. Через час новый гонец подтвердил эту весть: орда  тысяч в двадцать рассеяла часть сторожевого отряда и ушла по сакме передовых сотен. Днем вестники княжича продолжали доносить о движении Теребердея, распознавая его воинов по рыжему цвету халатов.
Князь за полученные вести крестился, славил Всевышнего, а вершнику велел подать чарку за верную службу.
  На Серпуховской переправе лазутчики, ходившие на правый берег Оки, захватили языка,  он показал, что с пушками осталось только две тысячи конных татар и турок, а сам хан пошел следом за ногайским мурзой, Дивей-мурза повел вторую половину орды под Тарусу.
-Божье предзнаменование исполняется!- крестясь, тихо молвил князь.
Стало ясно, Дивей будет перелазить реку у деревни Дракино. Это самое удобное место. Здесь стоит  полк правой руки, в нем всего три с половиной тысячи  ратников, из них тысяча стрельцов и  казаков с пищалями. Казаки из Шацкого, Ряскова, Дедилова и Данкова - конные. Они могут разъезжать вниз и вверх по реке, на случай, если татары станут строить плоты и на них скрытно переплавляться, чтобы зайти в тыл обороняющимся. Вряд ли Дивей решится на это хлопотное, длительное дело, никак не укладывающуюся в крымскую тактику – скорость и внезапность. Орда попрет нахрапом, не считаясь с потерями, перелезет реку, возможно в нескольких местах. Лето, теплынь! Татарва сему обучалась на Северском Донце, не менее полноводного Оки. Зайдут  со всех сторон. И тогда при всей стойкости полку переправу не удержать. Он будет смят и уничтожен превосходящими во много раз силами. Воротынский ещё раз утвердился в своем верном решении. Выполнят ли его наказ строптивые воеводы?
Девлет-Гирей перемахнет Оку все на том же Сенькином перевозе. И  дай Бог, чтобы  не остановился у реки, а пошел    на север по сакме своего мурзы. Тогда малая, но боеспособная русская армия не окажется меж двух ратей, не будет окружена. Татары же напротив будут находиться меж защитниками Москвы под началом князей Юрия  Токмакова, Тимофея Долгорукого и береговой армией.
Воротынский  эту ночь был на ногах, подкреплял силы горячим травяным чаем, принимал  полковых вершников и отправлял своих, терпеливо ждал вестей о войсках самого хана и Дивея.  Девлет-Гирей с царевичами был проворен, и  ранним утром Воротынскому донесли, что сильная ханская рать  устремилась к Крымской дороге и идет на соединение с ногайцами, которые  встали у реки Пахры, перерезали все московские дороги, но никого не воют.
Большой воевода переживал за исход войны больше всех, но внешне выглядел спокойным и уверенным. Эта  внутренняя уверенность сидела в нем с того момента, когда получил известие о пополнении татарского войска турецкими янычарами и огнестрельным нарядом – обузе конницы. Тогда-то стало зреть  решение. Его  ум стратега увидел действия крымца и в противовес выдвинул свой замысел: сохранить силы для решающего сражения. И виделось оно ему не в один день. Князьям Хованскому и Одоевскому, как первым воеводам, слал гонца за гонцом с требованием не вступать в съемные бои, уклоняться и не показывать свои истинные силы. Требовал соединения полков, общими силами догонять ушедших вперед татар, а, догнав, вцепиться в хвост.

Воротынский ещё отдавал наказы вершникам, а большой полк в эти минуты снялся и двинулся на предельной скорости за басурманом. Князь Иван Шереметьев головой отвечал за движение и сохранность гуляй-города и всего огнестрельного наряда. Теперь от скорости продвижения и взаимодействия полков зависел успех будущего сражения. Чтобы оставшиеся турки с пушками не воспользовались паромом и лодками, большой воевода приказал проломить днища и затопить. В Серпухов послал гонца с наказом воли государя: поместному воеводе беспокоить оставшихся у переправы турецких пушкарей с огнестрельным нарядом, не давать  перелазить на левую сторону реки. Турок охраняют всего две тысячи татар. Воеводе по силам перебить басурманов и обеспечить не только свою безопасность, но главное, закрыть тыл береговому войску, ушедшему за крымцами.
Вестники шли к Воротынскому по наказу. В пути ему донесли, что полк правой руки воеводы Одоевского потрепан наскочившими на него у Протвы татарами, ночью он уклонился от съемного боя и сохранил главные силы. У Лопасни новый вершник донес, что полк Одоевского соединился с полком князя Хованского и рать настигает Дивей-мурзу. В заслоне он держит сторожевой полк с царевичами Алды-Гиреем и Казы-Гиреем. 28 июля  к вечеру полки могут ударить по хвосту  татар.
 После полудня, под палящим солнцем Воротынский, сопревший в доспехах,  миновал церковь Воскресение Христова, деревню Молоди. Передовые вестники донесли, что у речки Рожая есть невысокий крутолобый холм. На севере  просматривается топкая пойма реки Пахра. Там же сизой накипью угадывается растянувшееся на несколько верст татарское войско. Главного  воеводу эта весть обрадовала, но не удивила. Он перекрестился, воздавая  хвалу Господу, и поспешил осмотреть местность.
Князь торопко выехал из лесу  и остановился там, где земля взбугрилась, поросла травой и кустарником. Холм  ни холм, а бугристая лобастая поляна действительно господствовала на десятки верст в округе. Перед всадником, едва ли не до самой Пахры раскинулось неширокое поле, окаймленное  густыми рощами из смешанного леса, а южная окраина его накатывалась на этот взлобок. Справа и слева  к холму  подступали густые рощицы, что могли быть естественной преградой для стремительной татарской конницы, лишая её излюбленного маневра – удара  с флангов, с целью зайти полкам в тыл. Если посмотреть на восток, то есть, вправо, то глаз находит окутанную изумрудной ризой садов деревеньку Молоди, стоящую на малой речке Рожае, почти скрытую от глаза волнистой шалью забок. Видны кособокие овраги. Они есть и слева. Довольно глубокая и  широкая лощина подпирала взлобок с юга и уходила полукольцом на север к Пахре. Позиция для генерального сражения отменная. Это сразу же отметил Воротынский. Здесь стоять гуляй-городу!  Пока всё складывается, как загадано. Впереди задача не из простых: навязать врагу сражение на выгодной для себя позиции, не дать противнику быстро понять насколько она ему неудобна. Потому медлить с устройством укрепления – играть против себя! И большой воевода отдает  приказ о развертывании гуляй-города так, чтобы края его прикрывались конницей полков, и она бы смыкалась с лесочками слева и справа. Большую брешь надо оставить справа, чтобы в пылу натиска враг мог развивать свой успех, уходя туда, подставляя бок для меткого огня пушек и рушниц. Тут же татары будут встречены конными полками.
Отдав наказы, князь спешился, еще раз всмотрелся в округу, задумался, прислушиваясь к своему  уставшему от тревог и волнений сердцу. Оно билось ровно. Что-то здесь напоминало ему великое поле Куликово  раскинувшееся всего лишь на несколько верст, его тесноту для битвы огромных масс войск, подпираемое дубравами, оврагами, Доном и Непрядвой – верными  союзниками великого князя Московского Дмитрия Ивановича. Бывал он там и раньше и в прошлом году, возвращаясь после сугона. Стояли  и на Красном холме, обозревая поле битвы. Ходили на места, где раскинулись полки великого князя, ломали шеломы, молились за упокой братьев. И теперь родная земля с этим холмом, сотворенного когда-то Всевышним, посланного ему для твердости и крепости, с удобной для маневра лощиной, поросшей шиповником, цветущим Иван-чаем, пустырником и шалфеем, эти перелески,   Рожай с оврагами и топкая Пахра, в которую уперся головой басурман-крымец станут и ему союзниками, верной опорой, коль остался он брошенный государем наедине с сильным и беспощадным врагом. В который раз уж вспоминается ему таинственный московский старец, обронивший вещие слова: «Будет тебе, князь, труд и ратная слава, но впадешь и в горечь!». И ещё заметил воевода: поодаль слева и справа макушки деревьев усыпаны черными птицами, они  то взлетают волнами над лесом, то падают на ветки, и грай вороний рокотно долетает до слуха, подхваченный ветерком, то глушится  в гущах лесных. Над лугом, одетого в благоухающее разнотравье, со следами недавнего покоса, струилось прозрачное марево и чудилось ему, будто ангелы слетаются, уготавливая просторы эти для  вечного покоя тому, кто вступит на них в великую брань. Не раз уж бывало перед сечей чудилось ему такое, правда коротко, неясным мимолетом, а сейчас устойчиво и зримо. Тут, тут быть басурману битому!
Гулко по бездорожью набегали тяжело груженые подводы со щитами и пушками. Быстро, с разворота наметанным глазом они ставились друг возле друга, тут же коней выпрягали возчики-воины, лошадей уводили в лощину, треножили, отдавая на поруки коноводам, а сами шли в пеший строй.  Десяток мужиков двигали телегу к стене, поднимали деревянный шит, сцепляли крючьями. Пушкари  определяли место  своим соколикам. Казаки и стрельцы несли  тяжелые деревянные рогатки и спешно ставили, облюбовывая удобные позиции перед крепостью для боя пищалей. Ещё не была  установлена первая пушка, а Воротынский  слал гонца за гонцом Хованскому и Одоевскому: татары у него перед носом. Разведка доносит, что басурман растянулся на семь-восемь  верст, наступила решительная минута для атаки вражеского сторожевого полка. Потрепите его как кудель. Не дайте царевичам уйти дальше! Тогда царь ввяжется в затяжную брань.
Новый гонец принес воеводам дальнейший  наказ: во время сечи покажите тыл, не нарушая боевой строй, идите к гуляй-городу, заманите татар под огонь всего наряда, сами уходите вправо.
 
32.
Гуляй-город – крепость  на колесах, зимой на санях, был чисто русским изобретением. Ещё до повозок-крепостей гугенота Яна Жижки, нечто подобное применил Мстислав Киевский при битве на Калке с монголами, возглавляемых чингисхановским полководцем Субудай-багатуром. Русские воины, оставшись в меньшинстве, сцепили телеги обоза, и трое суток  успешно отражали набеги  разъяренных монголов. Натиск врага ослабел от сильного урона, подкрепления  не было, битва могла закончиться победой, если бы легковерные князья не поддались  увещеваниям, мол, храбрых багатуров монголы отпустят восвояси, если они дадут выкуп, сложат оружие и уйдут. Вел переговоры воевода Плоскиня Бродников, первейший предатель русского народа и отечества. Князь Мстислав поддался на уговоры, поверил единоверцу,  сложил оружие, вышел из крепости. Отдалившихся от укрепления воинов татары окружили и перебили. Князя и воевод схватили, связали  и бросили на землю, накрыли деревянным настилом, уселись пировать под стоны раздавленных воинов. Это была типичная хитрость и зверство завоевателей.  Подобной хитростью и предательством  также была взята и сожжена Москва Тохтамышем. Когда же злой  урок пойдет в прок!
Гуляй-город времен описываемых, выглядел просто и внушительно. На телеги крепились прочные из дуба щиты в полбревна, низ загораживался толстыми плахами, в стенах – бойницы для ведения огня из пушек, затинниц и ручных пищалей. Перед стенами копался ров, впереди выставлялись сцепленные массивные деревянные рогатки, за которыми также можно было укрываться и вести огонь из пищалей, бить врага из луков и арбалетов. Пушки из крепости разили  дробом и ядрами. Важной особенностью было то, что в любой момент гуляй-город мог принять под свою защиту полевых воинов, отбрасывая стену через ров, выполняя роль моста. Затем каждый щит  быстро поднимался веревками и укреплялся. Был и второй способ. При необходимости несколько человек, расцепив крючья, разворачивали телегу со щитом, открывая проход для отходящих ратников. Затем ставили сооружение на место, укрепляли.
Со дня весеннего набора войско изрядно обновилось и неустанно обучалось ратному  искусству, сноровке, меткой стрельбе из всех видов оружия. Обучать было кому: старых воев прошлогоднего передового полка сохраненного князем было не мало. Они находились в каждом полку и составляли ядро. Князь полагался  на их храбрость и смекалистость, рассудительность воевод, и преданность Отчизне. Тут погрешить ни на кого не мог. Но вот строптивость окольничих терзала. Как-то  будут выполняться ими его наказы. В минуты смертельной опасности не взыграет ли порочные для русских князей междоусобица и местничество? И тогда – поражение. Не от врага, а от фальшивой горделивости. Не дай Господь, такому случиться!
Новый вестник от князей Хованского и Одоевского донёс:
-Воеводы выполнили твой наказ, князь. Полки идут скопом. Собран ударный отряд. В нем  конные казаки с пищалями,  стрельцы. Набралось больше двух тысяч. Вместе с конницей двух полков отряд настигает сторожевой татарский полк, ждет момента для внезапного удара.
Воротынский был удовлетворен и успокоен. Очи его сверкнули зарницею, будто высвечивая  путь в кромешной тьме. И сейчас же к Хованскому и Одоевскому полетели свежие вершники с новым  наказом о том, как действовать дальше, куда отступать. Сам же стал поторапливать устроителей гуляй-города, которыми управлял второй воевода большого полка князь Иван Шереметев, головы пушкарей князья Семен Коркодинов и Захарий Сугорский.
-Поторопитесь, братья, скоро потребую огня соколиков! - зычно подал он голос.
- Стараемся, князь, аж рубахи взмокли,- отвечал князь Семен Коркодинов,- правое крыло готово палить. Скоро пособится и левое.
- Казаки полка уже наладились вести бой,- доложил Игнатий Кобяков.
- Стрельцы тоже стоят наизготовке,- не замедлил откликнуться Михаил Ржевский.
К гуляй-городу подтягивался обоз с провиантом. Конница большого полка становилась в резерв на краю лощины. Полк левой руки занял свою позицию слева. Князь Андрей Репнин ревностно следил за размещением. Пешую рать направил в руки главного воеводы,  тот указал, где копать ров перед укреплением.
С минуты на минуту Воротынский ждал появления сторожевого полка во главе с князем Иваном Шуйским, прикрывающим тыл войска. Его место справа от укрепления, куда по мысли пойдет основной натиск татарской конницы. Там уже стоят  казаки Михаила Черкашенина, копают ров, выставляют перед собой рогатки, взятые в обозе. Велел Воротынский нарубить в лощине подлеска и прикрыть ими щиты укрепления, чтобы наперед не напугать крепостью противника. Всякие работы ключом кипели на холме, на котором становилось тесно и шумно от людского говора, конского храпа, топота многих тысяч человеческих и конских ног, скрипа телег, звучных команд устроителей гуляй-города. Солнце перевалило далеко за полдень,  припекало разгоряченные тела воинов и лошадей, выжимая пот с острым запахом. Начала одолевать жажда. Вода для питья, что имел каждый ратник в долбленых баклагах, кончилась. В бочках  находилась неприкосновенная для охлаждения пушек. К близкому Рожаю потянулись кормщики для пополнения  запаса воды. По их спешному ходу видно, как распалились люди в напряженных часах подготовки к битве, и глоток свежей воды будет мил, как поцелуй невесты или жены.
Тем временем передовой полк под командой первого воеводы князя Хованского  быстрым маршем пошел на сближение с татарами. Примчавшийся вестник от главного воеводы передал его волю: ударить всеми силами по татарам…
Они были рядом. Ударный отряд остановился, дал отдых лошадям, перестроился по уговору, пуская вперед конных казаков с пищалями и стрельцов. «И передовова полку воеводы князь Ондрей Хованской да князь Дмитрей Хворостинин пришли на крымской сторожевой полк. А в сторожевом полку были два царевича. И учали дело делать у Воскресенья на Молодех и домчали крымских людей до царева полку»,- гласит запись в Разрядной книге…
Стремителен был бросок сводного  полка. Татары встретили конную массу русских дождем стрел. Казалось, приступ  тут же захлебнулся: передние конники остановились и спешились. Короткое замешательство, и дружный залп рушниц, бьющих гораздо дальше полета  стрелы, ошеломил татар. За первым залпом последовал второй, внося немалый урон и душевное  смятение сторожевиков под командой двух царевичей. Пороховой дым на несколько секунд накрыл пространство между противниками,  легкий ветерок нес его к татарам, а когда  едкая пелена рассеялась, нукеры увидели, что русская конница врезается в их порядки. Началась сеча. Многих татар побили  и поколебали, погнали, уничтожая в сече.  Спасаясь со свитой, царевичи прибежали к царю. Он стоял на берегу Пахры со своим полком.
-Московские люди догнали нас и побили, - кричали царевичи, - на Москву идти рано, надо разбить их здесь, чтобы не оказаться между двух ратей. Дай нам две тьмы,  мы сомнем неверных.
Разгневанный Девлет-Гирей метал на царевичей огненные молнии и свирепо рычал.
- Мы опрокинули два жалких отряда на перелазах, русские уже дважды нанесли нам заметный урон. Берите  тьму ногайскую и две тысячи моего полка да принесите мне голову того князя, кто уничтожил мой сторожевой полк из отборных нукеров.
Затрещали барабаны, завыли  трубы, посрамленные царевичи вскочили на коней и тьма всадников ринулась добывать славу и голову обидчика. Обидчики же получили к этому часу точное место, где развернулся гуляй-город, и, отбиваясь от наседающего противника с помощью казачьих и стрелецких пищалей, стали отходить в заданном направлении. Когда вышли к деревне Молоди,  увидели на холме своих, то откровенно побежали, обойдя гуляй-город справа, закрывая  собой обзор, подставили ногайскую конницу под меткий огонь пушек,  под пули нескольких тысяч  стрельцов и казаков. Многие ещё не успели занять место в крепости,  палили из пищалей, спустившись  с косогора на несколько метров, чтобы не мешать целиться стрелкам за крепостной стеной.  Всадники валились снопами. Ошеломленные внезапным огнем, остатки отряда показали тыл. С флангов передвижной крепости выскочили лавы конников, собранные со всех полков и довершили разгром  атакующих, устилая поле трупами. Царевичам удалось уйти.

Новая удача окрылила русское воинство. Гуляй-город заполнился пешими и конными до отказа и рокотал радостными голосами, подобно громам долгожданным в начале знойного лета. Сделалось чадно от дыхания скученного войска, нагретых от выстрелов пушек и пищалей, пахло людским и конским потом, но никто не замечал неудобицу, лица воев освещались улыбками, удача подкреплялась крепким словом и смехом.
- А не поднесет ли нам воевода по чарке за новое дело,- гудели стрельцы Квашнина, которые вели огонь за пределами стен.
- Ишь,   разохотились!- смеясь, отвечали им казаки Булгакова.
-Нашего полку прибыло,  где князю взять столько анисовой, чай в Серпухове запас остался.
-Анисовка, браты, хороша для раненых, и горло промоет, боль снимет и рану от татарской сабли обескровит,- подводили черту подьячие из приказной избы.
Тут и Сеня Головин выкатился на круг и прокричал:
Разбежался татарин прыткой,
Но вышел Тимур с Никиткой.
Вдарили пищальми метко да хлестко,
Из наряда  дробом  жестко,
Повалился снопом басурманин.
Не ходи. Здесь стоит крепкой русиянин.
Тимур Алалыкин, крутя  лохматой головой, подошел в развалку к Семёну, приобнял его, расцеловал.
-Башка, во башка!- восхитился он.
- Пошто меня пропустил? Не узрел, как я сек  татарву, да из кольчуги стрелу вынул?
- Узрел, Ермоха, только не в склад твое бугристое имечко попадает. В другой раз, глядишь и вкручу. Мне про князя песнь надо составить, чтоб люди пели.
-В чем же заковыка?
-Это, брат, дело трудное.
Ещё не схлынуло в гуляй-городе и за его стенами возбуждение, толкотня, поиски своих сотоварищей, собирание сотен, а кормщики призывно заиграли в рожки. День допивал последние солнечные лучи, и каждый полк потянулся к своей походной поварной получить гречевую похлебку, ломоть хлеба да добрый кусок  присоленного сига, щуки, язя. Сотники, получив приказы от воевод, разбирались кто жив, кто ранен, кто убит. Последних, слава Богу, было немного. Раненых стрелами больше. Тяжелым давали анисовую водку, промывали раны настоями из целебных трав,  рваные – прижигали. Доклады сотников стекались у воевод, а те шли в приказную избу, писари заносили в книгу, считали, и когда все улеглось, донесли большому воеводе. Урон войска убитыми и ранеными с прихода орды на берег тянул к тысяче. Татар же только перед гуляй-городом  и далее в угоне похоронщики насчитали более десяти тысяч. Собрали оружие, сняли с  трупов кольчуги и   иные доспехи, сапоги, халаты и другую добротную одежку.
Всюду из гуляй-города, с его флангов, где стояли конные полки, видны были многочисленные трупы людей и конские. Местами они лежали грудами, в иных – курганами.  Так кучно и с огромной поражающей силой били пушки и залпы пищалей. Воины некоторое время взирали на дело рук своих молча. Поражал не сам вид трупов, а обилие их, вызывая тот отвлеченный страх, который сидел в каждом человеке перед атакой и улетучился с первым залпом.  Теперь тот испуг как бы вновь вернулся, предупреждая о грозной опасности впереди, но устрашиться уж никто не мог и каждый про себя, а то и вслух говорил: воздал нам Бог и ещё воздаст многие победы. Затем шел по своим делам, к поварной  своего полка для подкрепления телесных сил
Тимур Алалыкин хватился своего дружка Ермолая, тот, оказалось, подался в лекарню с раной в плече. От глубокого ранения, спасла кольчуга, вроде царапина, а вот  кровоточит, мажет одежку. Ещё он, как и каждый раненый, опасался огневки, от которой, если возьмется, не спасешься.
-Ермоха, где запропал?- обрадовался Тимур, разыскав товарища.
- Стрела вот царапнула, неглубоко, а кровавит.
- Дай-ко, гляну,- Тимур с видом знатока вгляделся в обнаженное плечо купеческого сына, молвил:- Стрела в жилу угодила, айда в сторонку, я лекарничать могу. У меня бабка травница, знахарка по настоям да мазям. Счас я тебе анисовой водкой промою рану, тады соком подорожника смешанного с соком  кровохлебки залью, и листом подорожника укрою, да тряпицей повяжу. Бабкино наставленье держу в голове. Пригождалось. Зарастет как на собаке.
- Ну?- не поверил Ермолай.
- Дугу гну! Слухай старшого, не кочевряжься, не то ужин прохлопаем. Слышишь, кормщики голос подают.
После плотного ужина войско уже в сумерках вышло из гуляй-города и окопало его рвом, выставило рогатки. Усиленные конные и пешие дозоры выступили на охрану, войско расположилось на ночлег, сберегать силы для будущей брани.

33.
Пока государево войско под командованием князя Михаила Ивановича Воротынского чутко отдыхало, набираясь сил к решающему сражению, зададимся вопросом. Почему же сильное и мобильное татаро-турецкое войско, оснащенное современным стрелковым оружием и пушками с первых же минут прихода на правый берег Оки и пытаясь её форсировать в самом удобном  месте на пути к Москве, стало терпеть неудачи и далее они его преследовали в большей и большей степени?
Это было совсем не счастливое стечение обстоятельств в действии малочисленных полков  раскиданных по росписи Разрядного приказа на большие расстояния от Калуги до Каширы и влево до Лопасни, и не Божеское предзнаменование действий, а в том, что ныне у руководства стояли иные воеводы, иной главнокомандующий и его гениальная организация решительных действий войска, предвосхищение ходов  противника, налаженная связь посредством верховых гонцов ( напомним, у Воротынского их было около шестидесяти князей, княжичей, детей боярских и дворянских), четкое выполнение его указаний другими воеводами. И это превосходство в организации войска в боевой обстановке с применением современных видов оружия и оборонительного сооружения – передвижной крепости на колёсах, а также умелого маневра полками дало тот результат, какой мы  увидели и ещё увидим.
После первого  сражения на Серпуховской переправе дух войска усилился на столько, что ему не страшен был сильный и коварный враг. И дух этот дал войску ту силу, с какой каждый воин назавтра гнался вслед за татарами. И необычайная гонка эта уставших людей не сломила их стойкость и решимость победить. Воины с азартом удачливого игрока принялись ставить гуляй-город, размещать у бойниц пушки, подносить заряды и выполнять множество другой работы под палящим июльским солнцем в доспехах, не  смея снять их и тем самым облегчить для себя нагрузку. Но эта нагрузка была ничто по сравнению со смертью и поражением, которыми угрожало близкое татарское войско, ожидаемое здесь с часу на час. Но не только призрак смерти останавливал, но и покорность воеводе, дисциплина и боевая выучка. И тем выше  поднялся  и укрепился дух, сделал каждого героем неуязвимым, гораздо смелее и увереннее, когда русское войско отбило первый  натиск, опрокинуло и уничтожило   почти двенадцать тысяч татар с помощью  гуляй-города так удачно поставленного волей большого воеводы  и Провидения. И они знали, что и ещё будет то, чего не было раньше с другими воеводами. Они верили в звезду Воротынского, служили ему как один преданный человек, готовый исполнить самые трудные приказания не щадя живота своего. И дух этот витал в гуляй-городе, на его флангах среди конников, воевод и князей. Каждый понимал, что победить такое сплочение войска никто не сможет, а оно опрокинет любого. И никому о том духе говорить не  надо, каждый нес его в себе, как матерь носит во чреве свой первый плод, дорожит и лелеет. И уверенная, в следствие своего крепкого здоровья, что родит крепкого младенца, она спокойна и велика для себя. И воин был велик и спокоен, он знал, что бьется за эту матерь и младенца, за новую жизнь, за свою землю и свободу.
Так же, как были уверены воины в своём воеводе, так же  был уверен в войске большого полка Воротынский. Уверен в преданности Отчизне, стойкости, выносливости, в хорошем обучении, чем занимался постоянно. Он и они были как ствол дерева со своими ветками – одно целое, неразделимое, питающиеся одними  соками земли, принимая на себя шквалы ветров, зной и ливни, вместе стонали и вместе крепли.
Враг же пришедший на чужое поле и испуганный первыми неудачами был уже сломлен, только ещё не понимал постигшую его  безысходность и горячился, как бы противясь своему близкому разгрому.
Повествования авторов и  историков как древних, так и современных о событиях грозного нашествия татар, многодневной битвы при Молодях для нас бесценны. Но ещё более важны архивные документы, основными из которых являются роспись Разрядного приказа, в частности: «Память боярину и воеводе князю Михаилу Ивановичу Воротынскому с товарищи» выданная государем и Боярской думой, полковая роспись, ряд летописей,  а также  «Повесть о бою воевод московских с неверным ханом» неизвестного автора, скорее всего участника событий, поскольку он сообщил некоторые подробности сражения, а также развернувшееся дело по дням недели и числам. Тщательный анализ этих документов дает нам правдивую картину побед в сражении с многократно превосходящими силами противника и военного гения Воротынского,  которого государь откровенно затирал, не без влияния местничества князей и воевод, не поставил  главнокомандующим, скажем, в том же трагическом 1571 году.
Не  только потому армия хана Девлет-Гирея оказалась на берегах Пахры и Рожая, что все дороги ведут в Москву, а потому, что враг поставил стратегическую цель: покорение Московского государства. Основания к тому у него были. Во-первых, прошлогодний разгром береговой армии, сожжение Москвы, разорение  юго-восточных, юго-западных земель, угон огромного полона, скота, что подорвало людские резервы и хозяйственную мощь этих областей и в целом страны, внутренняя нестабильность общества от погромов тверской и новгородской земель, неурожая, голода и язвы, опустошающие население. Во-вторых, прошлогодний успех высоко поднял  моральный дух татарского войска, укрепил материально. К тому же армия, оснащена современным оружием, основательно подкреплена живой силой со стороны Османской империи, создано явное превосходство  в численности, что являлось основой военных успехов орды. Стратегические расчеты Девлет-Гирея и его военного советника Дивея-мурзы и других приближенных хорошо увязывались  с тактикой ведения войны. Это быстрый набег без распыления сил, применение тактических хитростей. Получив отпор на Серпуховской переправе, хан оставил наряд на берегу травиться, прикрытый конницей, а сам решил форсировать Оку в двух далеко  удаленных друг от друга переправах, затем, оказавшись в тылу у противника, что всегда его угнетает и угрожает разгромом, сосредоточиться в назначенном рубеже и далее развивать успех завоевания страны.
Воротынский, как уже говорилось, разгадал замысел противника и противопоставил ему свои тактические шаги. Во-первых, дал утвердиться врагу в мысли, что основные силы сосредоточены на Серпуховской переправе, а значит другие слабо обороняемые. Можно смело перебрасывать конницу, сосредоточиться под Москвой и брать её с прежним успехом. О количестве русских войск и его огневой мощи враг полного представления не имел, хотя полагал, что оно малочисленное и не боеспособное в виду вышеназванных причин. Это вносило огромное дизорганизующее действие на врага: поскольку Воротынский на пальбу турецких пушек не отвечал, стало быть их нет, или очень мало. Большой воевода молчал умышленно. «Воротынской с товарищи по татарским полком ис пушек из гуляя города стрелять не велели», говорится в Разрядной книге и в «Повести о победе над крымскими татарами в 1572 году». Убедило ли Девлет-Гирея молчание пушек  в том, что их у русских нет, мы не знаем, но то, что он не предпринял попытки переправить турецкий наряд вслед за собой, говорит   в пользу нашего предположения. Впрочем, сам крымский правитель  относился к ним с недоверием, как  лишней обузе. У него свежо в памяти посрамление турецкого паши, застрявшего с тяжелыми  пушками на Переволоке, и вынужденного отправить их в Азов. Царь Тавриды же делал ставку на быстроту и внезапность. Предстояло покрыть, и он покрыл, за несколько дней огромное пространство по пересеченной местности.
Ногайский ордынец Теребердей-мурза легко преодолев Оку, первый вышел к Пахре. Он не грабил и не жёг сел. Не только потому, что боялся себя таким образом  обнаружить, не зная истинную численность русского войска, встретив на перелазе и разметав небольшой  сторожевой отряд, а ещё и потому, что пришел сюда, чтобы стать хозяином завоёванной земли, убежденный, что останется здесь, что это уже всё его, зачем же жечь и грабить своё, если он собирается кормиться с этих земель и деревень, жителей превратить в рабов. Но он не являлся ещё хозяином этой земли, а только в своей разгоряченной алчной фантазии. Землю эту надо было  завоевать, людей покорить. И он стоял, как суслик, выскочив из норы, осматривался, ожидая  главные силы.
Но супостат не обладал той крепостью духа, какую имел русский воин, защищая  свою землю, жен и детей, православную веру, всё, что дорого его сердцу. В ежегодные набеги татарский нукер идет с расчетом на удачный грабёж,  русский  крестьянин идет весной с воодушевлением  на пашню, с надеждой на урожай. Здесь он получит хлеб и будет им сыт. Захватчик же сыт грабежом, убийством безоружных стариков,  полоном молодых людей и детей,  работорговлей. Хорошо обученное и организованное для грабежей войско, вряд ли могло быть стойким при получении отпора. Дух его держался на превосходстве в численности, лживой надеждой на легкую победу и покорение своего бывшего данника. В этой лживой моральной ловушке находился и сам царь Крыма. Нынче у него цель не только  Москва, как таковая, она сожжена и ещё не восстановлена. Там нет того богатства, что было до сожжения. Захватчик рассчитывает на большее: разбить по частям армии русских. Сначала на подступах к столице, затем,  подтянуть с Оки застрявшие пушки, подкрепить турецких пушкарей завоёванным огнестрельным нарядом русских и всю новую мощь обрушить на то войско,  что возможно, обороняет пепельную Москву. Далее обескровить опричные полки и взять самого государя, воссесть на московский трон. Сил у него предостаточно.
Но встал на пути и мешает делу Воротынский. Ханские фантазии на уровне батыевого могущества потускнели от крови двух разгромленных туменов. Царевичи говорят об огненной крепости гуляй-городе. Разбить её нечем. Пушки, оставленные на берегу сами сюда не прискочат. Напуганный неудачами царь перешел Пахру и углубился в болото на несколько километров, чтобы прийти в себя, провести разведку и умыслить какую-нибудь хитрость, чем были знамениты Субудай-багатур и Джебе нойон. Болото не топкое, кочкарник с жесткой осокой и зарослями камыша. Стоять можно.
Утром, утомленного и невыспавшегося хана разбудил залп пищалей. Что это, стрельцы и казаки Воротынского?
В шатер вбежал перепуганный Дивей-мурза и воскликнул:
-Великий царь крымский, неверные бьют из пищалей по нашим полкам. Они смяли сторожевые заслоны и близко подобрались к стану! Прикажи отогнать стаю волков!
- Разве ты не главный воевода над моими нукерами,- взревел царь, брызгая слюной,- и сам не можешь разбить голову псу, чтобы не тревожить меня?
Дивей-мурза, пятясь и прикладывая руку к сердцу, выскочил из шатра, поднял   свою тьму и погнался за конными казаками и дворянской конницей. Те покорно отхлынули, отошли за Пахру и стали убойно огрызаться пищалями. Дивей-мурза оставил тьму за Пахрой травиться, а сам вернулся к царю.
Повелитель был хмур и зол, даже не притронулся к поданной пище, от чего никогда не отказывался раньше. Ему не здоровилось, в чреве ощущались боли, они делаются более острыми при плохих известиях.
- Мой повелитель, разреши взять в дело янычар.  Их аркебузы помогут сломить казаков и стрельцов.
- Турские бездельники оставили пушки на берегу, нечем взломать гуляй-город, бросай их на казаков нещадно! Пусть хвастуны покажут свою прыть!
Дивей был готов жертвовать всей турской ордой, а не только янычарами, турская конная лава не отличалась отвагой, а воеводы старались не попадаться на глаза царю и Дивею. Теперь он погнал янычар к Пахре. Кочкарник не давал быстро двигаться людям, лошади то и дело спотыкались в непролазной осоке и камышах. В такой ловушке нет никакого маневра коннице, надо уходить на простор степи и брать приступом гуляй-город. Скоро в этом убедился и сам хан. Янычары травились с казаками и стрельцами, но стоило напереть коннице, они, вскочив на лошадей, уходили под защиту крепости. Через некоторое время урусы зашли с другой стороны и били по веренице растянувшихся татарских войск. Девлет-Гирей собрал мурз, царевичей, князей и велел подготовить приступ гуляй-города на завтра.
- Набег на Москву откладываем. Пусть ночью конница покинет болото. После утренней молитвы на приступ пойдут все царевичи, мурзы и князья, Дивей поведет их, и  с помощью Аллаха разобьет неверных,- решил хан.- Пусть развевается наше царское знамя, играют трубы и бьют барабаны. Победителям я раздам все московские, рязанские, тверские и другие улусы. Многие вернутся в казанские  и астраханские юрты. Царя Ивана запрем в Новгороде, уморим  голодом или сорвем с него корону. 

34.
Ночные дозоры и лазутчики-казаки Черкашенина заметили оживление в татарском стане. Ночь была ясная, звёздная. Ущербный месяц лил тусклый матовый свет на землю,  и очертания болотного кустарника, хилых редких берёз, казалось, двигались навстречу засевшим за Пахрой лазутчикам. Они напряженно всматривались в ползущие  тени, на воскуряющийся над хлябкими озерушками молочный туман и увидели медленно движущуюся лаву всадников. Послышались храп тысяч  лошадей, звяканье удил, хриплые окрики наездников. Лазутчики спешно ретировались, вышли на берег Пахры и стали ждать событий. В лунном свете конная масса медленно плыла, как единый гигантский призрак, зароняя в сердца бравым казакам трепет.
- Свят-свят,- крестились оробевшие лазутчики и сиганули по броду за Пахру, вышли на конные дозоры и передали весть, что татарское войско движется в сторону русских полков.
- Два гонца к воеводе,- сказал десятник дозора,- донесите воеводе, что поганый прыскает из болота. Встает несметной тучей на берегу Пахры. Мы до свету будем хорониться и  дозорить.
Князь Воротынский, приказав после первого отражения татар ни на минуту не давать врагу покоя, что и делалось, отдыхал в шатре приказной избы вместе с другими воеводами. Площадь гуляй-города ограничена, много шатров не наставишь, в боевой обстановке можно прикорнуть и на телеге. Большинство сотников, стрелецких и казачьих голов так и делали, подстелив под бок любую сряду, тем более на дворе макушка лета и ночи теплые. Воины рядами устилали истоптанную на холме траву. Она, можно сказать, уже выбита тысячами сапог, обнажилась черная земля. От дыхания и храпа тысяч крепких мужиков в крепости стоял шум, словно  в ветреную ночь голос дубрав да перекатов Оки. Поодаль скучились тысячи лошадей, их храп и бряканье удил разносился на версту. Коней партиями водили на водопой к Рожаю, кормили, готовя к дневной брани.
Гонцов окликнули ещё на подступах к крепости, у ворот с тыльной стороны их уже встречал дежурный воевода из Дедилова князь Андрей Палецкий. Он внимательно выслушал вестников и встревожился, заспешил к большому   воеводе, имея его наказ: будить в случае опасности или иных тревожных вестей. Стояла заполночь. Князь Палецкий неслышно вошел в шатер и на ощупь тронул Михаила Ивановича, чутко дремавшего на топчане, прикрывшись легким одеялом.  Князь мгновенно проснулся, сел, свесив босые ноги.
-Что случилось?- полушепотом спросил воевода.
-Дозор донес: царь вышел из болота и встал на берегу Пахры. Войско необозримо.
- Завтра пойдет на приступ!- вымолвил князь Михаил.- Но какими силами?
- Вестники сказывают, конница растянулась вдоль берега  на версту, а то и шире. Мрак, могли ошибиться.
-Где вестники? Погодь, обуюсь, выйду. Больно тут душно. Пусть воеводы спят.
Но неслышный разговор разбудил чутких воинов. Поднялся князь Шереметев, за ним князья Хованский, Одоевский, Хворостинин и поспешили за Михаилом Ивановичем. Вышли на свежий воздух. Ночь выдалась приятно  теплая, как мягкая перина, в которой тонет уставшее от дневных забот тело и находит покой. Она как бы извиняется за знойный и тяжкий день и даёт полную возможность скинуть в крепком сне усталость, встретить новое утро радостным сознанием, что ты жив и здоров и готов довершить то, что не успел вчера  вместе со своими товарищами. Они здесь, рядом, разлеглись по всему гуляю так, что и ступить негде. Палецкий окликнул гонцов, велел подойти. Те подскочили мигом.
- Кто узрел басурмана?- спросил Воротынский.
- Оба зрили, только луна тускла.
- Что же он?
- Вышел из болота и оперся о берег Пахры. Дугой встал, топкие места мешают.
- Днем кто обозревал эти места?
- Ноне  впервой.
- Как же знаешь о топких местах?
- Наш берег выше, сухой. Ходили скрось с версту. На левом много лыв и кочки.
- Об этом же мне говорил казачий воевода, что днем  травился с басурманом.
-Пугнуть бы его из пищалей на рассвете,- сказал  князь Хворостинин,- смутить  перед приступом. Река Пахра в верховьях мелкая, но топкая.  Большие конские полки скоро не пройдут, увязнут.
- Мысль верная! Перед рассветом, когда  морит сон, содеять дерзкую вылазку стрельцам и казакам. Бить залпами по скученным татарам,  при дюжей опасности быстро верхами вернуться в крепость! Нам не ведомо, куда он пойдет, но поймет, хвост его всюду придавлен. Остается одно – приступ. Где стоят конные казаки, что вчера травились?- спросил Воротынский у князя  Одоевского.
- На правом фланге гуляя. Атаман Черкашенин со своими - на левом. На подъем они горазды.
- Отсюда до басурмана рукой подать. Посадить  казаков и стрельцов на коней, встать  в крепком месте, травиться сколько можно и отойти. Побудку войску проведем   на рассвете, до дела принять пищу, раздать в запас сухари, занять перед гуляем и с флангов позиции по росписи. Таков мой наказ.
Роспись по традиции: стрельцы и казаки передового полка под началом князя Дмитрия Хворостинина встанут перед гуляй-городом укроются во рву и загородятся рогатками; правый фланг прикроют  пешие стрельцы и казаки полка правой руки с князем Федором Шереметевым. Они также сядут за рогатками в ров, что загодя раскинул свои крылья влево и вправо, сзади  будет стоять, маневрируя, конница князей Андрея Хованского и Никиты Одоевского; пешие воины полка левой руки с князем Петром Хворостининым, усиленный стрельцами сторожевого полка с окольничим Василием  Умным-Колычевым и казаками Черкашенина обороняют левый фланг, за ними  – конница полков во главе первых воевод князей Андрея Репнина и Ивана Шуйского. В гуляй-городе московские пушкари и воеводы у наряда князья Семён Коркодинов да Захарий Сугорский, казаки с пищалями Игнатия Кобякова и Юрия Тутомлина,  наёмные казаки Юрия Булгакова и Ивана Фустова, стрельцы голов Осипа Исупова, Михаила Ржевского. Тут же немцы Францбека и  все остальные. Ими командует начальник крепости второй воевода большого полка Иван Шереметев. Задача этого самого большого отряда не только отражать лобовые атаки врага, но и при надобности прикрывать своим огнем конницу на флангах, гасить набег, а как пойдет замешательство в рядах татар, тут пойдут в  сечу обличенные в доспехи конные витязи полков.  Конница большого полка поодаль, в резерве. На неё у большого воеводы свой потаённый умысел. В доспехах воины готовы вступить в сечу по первому слову головы войска. На всё зоркий глаз Михаила Ивановича с его гонцами
В шатер идти в  напряженный час не хотелось. Шереметев с Палецким призвали через дежурных гонцов атамана Черкашенина, а Никита Одоевский  атамана конных казаков Ряскова. На дело вызвался идти князь Дмитрий Хворостинин. Воротынский урядил его, зная разумную решительность окольничего, бившего два года назад татарский изгон под Каширой. Он быстро собрал атаманов и голов стрелецких, передал наказ Воротынского. Шум, поднявшийся в лагере, побудил многих, но трубачи побудку не играли, и люди продолжали отдыхать. Воеводы в раздумье присели кто куда. Михаил Иванович глянул на звёздное небо, отыскал ковш  Большой Медведицы, он уже изрядно наклонился, собираясь через часок вылить на землю рассвет. Глухо ухнул за лощиной филин, да плаксиво сообщила о себе выпь. Из  глубокой, но покатой лощины, тянуло стойким медвяным ароматом цветущих зарослей Иван-чая, шалфея. Местами пересекались кусты шиповника да пустырник. На южной стороне лога цепь березняка, липы, осины. Весной здесь сыро от сточных снежных вод, а сейчас сухо и укромно. Хороша для скрытого маневра, за ней зоркий глаз сторожей, выдвинутых на версту вперед.
- Далеко за полночь,- сказал князь, сбивая нарастающее напряжение в ожидании начавшейся дерзкой вылазки,- вот и поварные взялись за дело. Не опоздать бы.
- Стрельцы и казаки упредят, сорвут утреннюю молитву,- откликнулся Хованский. - Обождём.
Минуты тянулись медленно, за правым флангом  гуляй-города и далее за речкой Рожаем, над деревней Молоди вороненое небо, расцвеченное звездами, стало светлеть.  Вот-вот князь Палецкий объявит побудку. Но вперед трубачей войско побудил раскатистый, но глухой залп пищалей, напоминающий далекий гром. Воеводы молча вскочили с лавок, поворотив  головы на север. Прислушались, через  минуту раздался второй. Лагерь ожил, вопрошал тысячами глоток.
- Браты, никак басурмана наши травят!
- Кто, откуда?
-От верблюда, с нашим воеводой жди всякого!
- Верно, прижали татарину хвост. Не уйдет.
И тут трубачи заиграли побудку.
- Хороша музыка трубачей, а пищальная лучше!
- Слыхал, третий залп дают. И пошто я не там!
-Погоди, прибежит  татарин и тебе гостинец.
- Отблагодарствую пулей, с меня сбудется.
С получаса гремели пищали, потом враз  смолкли.  В лагере ударил полковой барабан, поднимая по тревоге полки. Ратники, хватая оружие, побежали занимать позиции по росписи, которую огласили ещё вчера. Прошло десятка два напряженных минут и в молочном рассвете появились всадники, они ехали неспешной рысью, удивляя  изготовившихся к отражению приступа воинов. Вскоре полились рассказы о деле. А это было так. Татары отдыхали, кони под седлами стояли на поводах, общипывая вокруг себя сочную, но грубую траву. После первого залпа нукеры всполошились, заметались. Завыли трубы, войско  отхлынуло  от  берега, оставляя убитых и раненых людей и лошадей. Успели  дать десять залпов. Увидели, что с флангов  татары  пытаются обойти смельчаков. Выполняя наказ воеводы, стрельцы и казаки  откатились. Каков нанесен урон – сказать  трудно. Палили впотьмах, но татарва ревела.

35.
Лавина всадников бесшумно выкатывалась со стороны Пахры на раскинувшееся неширокое поле перед гуляй-городом: до холма не долетал гул орды, как далекий гром, а лишь отблеск молнии напоминал о приближающейся грозе. Так и здесь над полем сначала вспыхнули блики наконечников копий, доспехов, затем они потонули в поднятой туче пыли многотысячными копытами лошадей. Лава простерлась на всю поперечину поля, уже изведавшего множество копыт и обагренное кровью, накатывалась  гулко и стремительно. Пыль застилала солнце, грозя накрыть собой и поле, и перелески, и холм с гуляй-городом, ограничивая обзор, мешая вести прицельный огонь. Это не на шутку встревожило воевод, но и набегающая конница оказывалась ослепленной. Вскоре стал слышен рокот лавы, а дикий клич «Хурра!» многотысячной орды заглушил боевой рык труб и дробь многих барабанов.
 Русский  стан,  замерев, молчал. Утреннее солнце  изрядно разогрелось,  с запада неожиданно потянул ветерок, сваливая столб пыли вправо, открывая левый фланг бешено мчавшихся всадников. Войско накатывалось  излюбленным полумесяцем, намереваясь охватить фланги, сходу зайти в тыл, если удастся опрокинуть плотные ряды русской конницы, упирающейся в перелески слева и справа. Перед крепостью на полет стрелы по указу Воротынского ранним утром были поставлены тяжелые дубовые  рогатки, крепко увязаны. Низкие и выносливые в беге татарские лошади не могли брать  такие барьеры, а значит, стремительный бег будет неизбежно сорван, сгрудившиеся всадники представят собой хорошие мишени для боя стрелецких и казачьих пищалей, огнестрельного наряда гуляй-города. Задача, поставленная большим воеводой – выбивать живую силу как можно больше, решится.
В центре крепости стояли туры, откуда Воротынский вёл наблюдение и отдавал команды. Развивалось знамя большого полка с изображением Спаса.  Войско стояло наизготовку: воеводы в доспехах, шеломах на боевых конях окруженные рындами и гонцами находились в гуще своих полков под развевающимися хоругвями; пушки, заряженные дробом, зияли жерлами в бойницах,   у московских пушкарей дымились фитили; стрельцы и казаки перед гуляй-городом засели в ров, закрылись щитами и рогатками, ощетинились смертоносными дулами пищалей. Такую же изготовку приняли стрельцы  в самой крепости готовые к залпу. Конница детей дворянских и детей боярских  и иных  людей в доспехах и шеломах  с луками и арбалетами на флангах. Ждали накат врага для верного посыла своих снарядов, пуль и дроба.
Напряжение нарастало. Ураган  вражеской конницы накатывался. Вот-вот хлынет ливень стрел. В тот миг, когда первая шеренга оказалась перед рогатками и всадники осаживали коней перед неодолимым с ходу препятствием, а следующие за ними, не видя его, напирали, в гуляй-городе  набатом ударили в огромный полковой барабан восемь барабанщиков, засвистели рожки, заиграли зурны. Этот барабанный бой послужил сигналом для общего залпа, и он прокатился оглушительным и продолжительным громом, снося с седел сгрудившихся наездников.
Тучи стрел засвистели с той и с другой стороны. В центре всё смешалось. Наземь падали не только всадники, но и раненые лошади, подминая собой  живых ратников. Пушки и пищали рыкнули второй раз многотысячными смертями, останавливая лавину всадников в центре. С флангов татарам удалось оттеснить, разорвать рогатки. Двумя потоками, продираясь по кромкам леса, всадники стали прорываться вперед, развивая приступ. Вновь дружно рыкнули пушки, выбрасывая с огромной силой  отборный гранитный гравий и чугунные шарики, сметая людей и лошадей, и первый приступ захлебнулся в крови убитых и раненых. Просочившиеся немногочисленные отряды татар были уничтожены в яростной, но короткой сече русской конницей.
Воротынский удовлетворенно наблюдал, как  крымцы откатывались на исходный рубеж, долго перестраивались на виду у русских воев. В лесу слева и справа появились отряды  смельчаков, которые метали арканы на рогатки, стягивали их на конной тяге, расчищая поле. По ним ударили из пищалей, пешие казаки были посланы отогнать татар, но те успели расчистить проходы для конницы, и она снова  бросилась в атаку, закрывая перед собой жаркий день дождем стрел. Но пули и дроб пушек вновь били дальше и точнее,   уязвленные всадники валились с высоких седел на землю или продолжали мчаться вперед, ухватившись за лошадиную шею. Кони ржали, неудержимо неслись в общем потоке лавы.  Задние напирали на передних, стремясь пробиться к стенам крепости, сокрушить стрельцов и казаков, но обжигались сами от убойного огня. Злые залпы следовали за залпами.  Татары не выдерживали и поворачивали коней, показывая тыл. Тогда с флангов с места в карьер выходила конница и гнала до предела расстроенные тьмы татар и турок.
Суздальский витязь Тимур Алалыкин дрался рядом со своими товарищами Семёном Головиным и Ермолаем на левом фланге, где атаки татар были более успешны,  а воины отличались ростом, проворностью и настойчивостью. Пушки с центра сюда не доставали, били только те, что находились на левой дуге крепости и потому здесь постоянно мелькали доспехами царевичи и мурзы, надеясь пробиться в тыл. Редели ряды защитников от метких стрел атакующих.
- Укажи, кто из них Дивей,- говорил Тимур Семёну,- я припас для него аркан и пойду его брать.
-  В такой каше разве можно узреть мурзу,- отвечал Семён.
Однако атаки не прекращались, за  ополдень давление усилилось, но татарам не удавалось уничтожить пеших стрелков засевших во рву под стенами, пробиться в тыл. После залпа из пищалей и пушек-соколиков всё также бьющих прицельно дробом набег захлебывался, в сечу вступала русская конница.  В одной  такой атаке Семён увидел мурзу и указал:
- Вот  Дивей, под ним вороной жеребец,  халат простого нукера, да под халатом дорогие доспехи – пуля не берет. Сабля у мурзы хорезмская, рукоять с каменьями.
- Вижу, волка, счас стрельцы приперчат, пойдет наше дело! Заарканю!
Стрельцы и казаки палили дружно, быстро заряжая горячие пищали. Но враг напирал, левый фланг попросил подкрепление, Воротынский немедленно переместил с центра несколько сотен казаков, и огонь пищалей усилился. Татары вновь не выдержали меткого огня и показали тыл, за ними устремилась конница. Алалыкин с места взял в карьер и быстро настиг уходящего вместе с поредевшими нукерами всадника на вороном аргамаке. Рядом с витязем шли Семён и Ермолай, посылая на ходу стрелы из арбалетов. Лошадь под мурзой спотыкнулась, витязь бросил аркан, петля захлестнула всадника,  и он был выбит из седла.  Алалыкин подтащил к себе мурзу, взвалил его перед собой и помчал в гуляй-город. В татарском войске прокатилась волна возгласов смятения, началось  беспорядочное отступление  к Пахре. Русская  конница, прикрывающая фланги гуляй-города под восторженные крики и улюлюканье, казачье «ура»  всюду  теснила врага.
Воротынский зорко наблюдал за отходом басурманов. Передовые волны конницы ушли далеко, отрываясь от основных сил, и  он дал сигнал барабанщикам играть отбой  атаке, ибо знал, как ловко умеют отходить татары, заводя наседавших под удар засадного полка. Так поплатился героический Козельск, выдержавший семинедельную осаду монголов. Но случилось непоправимое. Пороками была разрушена стена, куда ринулись вражеские воины. Защитники отбили приступ, но вместо того, чтобы немедленно заделать пролом, бросились преследовать отступающего врага. «… исшедшие изъ града, исекоша праща их»…- скупо сообщает летописец казалось бы победную атаку.  Витязи и их воевода не знали своих врагов, их хитрости, тактику боя в поле, не догадывались о таланте и опыте  главного  воителя. Он же предвидел такой исход и поставил в засаду свежих воинов, и когда козельская дружина далеко оторвалась от крепости, была отрезана от крепости. Произошел неравный бой, где все русичи полегли, унося на тот свет каждый двух, а то и трех врагов.
Воротынский прекрасно знал своего врага, все его хитрости и заморочки. И хотя нынче было видно, что татары изрядно биты, уходят в беспорядке, главный воевода всё же поостерегся, понимая, как  ещё много свежих сил у врага стоит в резерве и понести урон своих сынов в выигранном сражении дня никак нельзя. Только выбивать врага на расстоянии с самыми наименьшими для себя потерями. Всадники полков, разгоряченные боем, услышав звуки отбоя атаки, неохотно поворачивали вспять, возвращаясь на исходные позиции по усыпанному трупами полю.
В гуляй-городе всё внимание теперь было приковано к Тимуру Алалыкину, который  пробирался через стесненные ряды застоявшегося резерва, въехал в крепость через задние ворота. Семён Головин помогал ему пробиться к центру, где на возвышении находился большой воевода.
- Дорогу витязю Алалыкину!- кричал Семён во всю глотку,- он пленил главного воеводу татар Дивея!
Дорогу давали, салютуя обнаженными саблями, но мало кто верил словам, видя связанного пленника в сряде простого воина.
Слух о пленении Дивея быстро докатился до Воротынского, и он  пожелал немедленно взглянуть на своего первостепенного противника. Спешившись, Алалыкин вел под уздцы своего коня  с навьюченным поперек седла пленником. Представ перед князем, он сгреб в охапку рослого врага, поставил его на ноги, и, видя недоверие в очах  воеводы и случившихся рядом с ним других князей, не растерялся:
-Этот шакал и есть Дивей-мурза,- пригибая пленника могучей рукой к земле, принуждая его встать на колени, сказал Тимур. Витязь сорвал с него халат нукера, под которым были скрыты дорогие доспехи.- Сеня Головин его опознал.
- Пусть же он скажет, откуда знает мурзу?- велел Воротынский.
- Два года в его руках был пленником, много раз его зрил вживую, как  теперь, - отвечал Головин,- посол Нагой меня  выкупил и к государю прошлым годом послал с вестью.
Дивей зло осклабился, зашипел:
- Я прогневил Аллаха, не сломал тебе хребет.
Воротынский  знал татарский язык и воскликнул:
-Птицу видно по полету! Хороший подарок государю и войску сделал наш славный витязь. Буду просить государя за подвиг удостоить Алалыкина особой чести – дать дворянский титул и поместье. Слава витязю и всему нашему войску!
- Слава! Слава! Слава!- троекратно прокричали  воины, собравшиеся вокруг командного пункта.
- Теперь отведите мурзу в шатер, оставьте нас с князем Шереметевым, хочу спросить  у мурзы многое.
Мурзу спрашивали с пристрастием: сколько  привел хан войска, что задумал совершить царь, и что собирается делать теперь?
Мурза особенно не упорствовал, сказал, что хан привел с собой двенадцать туменов, семь тысяч янычар, собирается сначала разбить Воротынского, выручит его, мурзу, из неволи, потом с пушками пойдет брать Москву и самого царя Ивана, чтобы вернуть прежнее господство орды над Русью. Повелителю помогает его брат по вере – султан  Селим.
- Силы моего повелителя велики, и гнев его  будет тоже великим. Он сломает хребты каждому воеводе, кто попадет ему в руки после падения крепости,- грозился мурза, а князья дивились наглости пленника, его самоуверенности. Спесь Дивея слетела, он сник после того, как уже в сумерках большому воеводе донесли, что кроме Дивея татары в этот день потеряли убитыми ногайского предводителя Теребердея-мурзу, трех ширинских князей, астраханского царевича взяли в плен. Нукеров же побито бесчисленно много. 
Девлет-Гирей был потрясен потерей своих военачальников. Негодуя, он клялся выручить своего воеводу и повелел назавтра повторить приступ. Но огромные потери резко охладили его пыл.  Отойдя за Пахру в обморочном состоянии, он два дня зализывал раны, уряжал новых воевод, перестраивал полки.

36.
Русское войско тоже понесло  потери. Поредели стрельцы и казаки передового полка,  конные воины от стрел и сабель противника. Урон  ощутимый к соотношению всего войска, но каждый погибший унес   с собой до десятка татар и турок. Однако и при  потерях Воротынский не позволил хану лечить войско в спокойствии. В ночь на первое августа над Пахрой повисли грозовые тучи, загрохотали громы, засверкали близкие молнии, освещая спешившееся войско татар и турок, пошел  ливень. Поначалу татары воздавали хвалу Аллаху за грозовое вспоможение от цепких урусов, которые не давали покоя даже ночью. Хвала оказалась преждевременной. За ливнем долго и нудно шел мелкий густой дождь, наполнив Пахру и кочкарник избытком воды, подтопив шатры. Царь был вынужден вовсе покинуть спасительное болото и выйти к берегу реки. Дождь сеял до полудня. Затем вышло освеженное солнце, а вместе с ним  появились  русские и стали прицельно бить врага из пищалей. Им отвечали стрелами, а янычары извлекли из своих подмоченных сумок зелье и кое-как наладили огонь аркебуз. Вступать в рукопашный бой басурманы не решались, зная, что русские тут же уйдут в крепость и  снова вернутся, как только татары откатятся за Пахру.
Первого августа стрельцы и казаки продолжали травиться с противником, нанося урон в живой силе,  уходя от съемного боя, держа в напряжении врага, сея в душе смятение, что могло прорасти шильями близкой паники и безудержного бегства.
За эти два дня раненым воинам лекари промывали настоями из целебных трав раны, убитых переносили в тыл и после отпевания полковыми священниками хоронили в братской могиле, ставили один крест. Работы хватало всем. Конные отряды сопровождали кормщиков, которые пополняли из Рожая запасы воды. Возили бочками  на подводах, наполняли баклаги каждому воину.
Воротынскому доносили о большом расходе зелья, пуль и зарядов для пушек, истощение провизии. Битве же конца не видно. Михаил Иванович и сам видел непомерно большой расход огневых припасов от столь частой стрельбы, и снарядил подвижной отряд в Лопасню и Серпухов с указом пополнить армию хлебом, скотом на убой, а главное зельем и зарядами. Взять его как можно больше, ибо речь идет о жизни войска и свободы отчизны. Обернуться велел в течение суток. Гонцов  с раскладом чего и где брать выслал немедля в города. Казну кормщикам для покупки продовольствия распорядился выдать сполна. Отряд, не мешкая, ушел в ночь. Благо дорога наезженная.

Вечером первого августа   с тыльной стороны гуляя, где стояла в резерве конница большого полка, пришли двадцать молодинских мужиков. Все в лаптях, кто в зипуне, кто в рубахе,  у кого за спиной, у кого сбоку подоткнутые за кушаки топоры на длинных свеже остроганных черешках, в руках по самодельному копью, у иного рогатина, у троих по булаве. В туесках у мужиков малина и смородина. Их остановил еще на подступах сторожевой разъезд во главе с князем Юрием Курлятевым, в доспехах на боевом гнедом жеребце с серебряной сбруей его мужики безошибочно  определили воеводой.
- Чьи будете?- спросил князь Юрий.
-Молодинские, батюшка-воевода, многие вам лета, подсоблять идем супротив татарвы,- нашелся среди них разговорчивый на вид крепкий мужик в холстяной рубахе, в сером картузе, с бородой клином.- И гостинца несем. Бабы, ишь, ягоды набрали. Несите, наказали, нашим воям, пусть по горсточке посластят языки.
Его товарищи молча кивали  головами в знак одобрения.
- И вам многие лета, мужики. Кто у вас старший?
-Я и буду, - ответил разговорчивый,- Анисим меня кличут сын Коркин, оратай потомственный, батюшка-воевода. Ещё и хлеба печёные несём в заплечных мешках.
- Прибыток рати не помешает, драться горазды ли?
- Животы положим за матушку-Русь, батюшка-воевода, не сумлевайся.
- Идите, мужики, с Божьим промыслом, Иван, проводи до ворот.
Окликнутый молодой всадник тронул коня, повернул вправо.
- Ходко за мной, мужики,- сказал бравый Иван и пустил коня скорым шагом. За ним дружно заспешили молодинцы. В крепости их встретили с умилением. Голова крепости князь Иван Шереметев распорядился поставить мужиков к пушкам для пополнения расчета, поскольку меткие татарские стрелы из арбалетов поражали даже прислугу пушкарей. Бойниц для пушек не хватало, и часть их стояла на лафетах  в проемах между повозками со щитами. Крепкие кованые крючья  прочно удерживали повозки, проскочить между такими щелями-проемами человек сходу не мог, но прицельно стрелять они позволяли  той и другой стороне дерущихся.
Приятная новость быстро облетела воинов. Пополнение невелико, но оно восхитило   войско сговором мужиков, желающих  драться с погаными по подсказке своего сердца. Да где ж взять татарину таких молодцев! Да не только сами пришли, но съестные гостинцы богатые принесли и сдали в поварню. Князь Воротынский захотел взглянуть на мужиков. Несмотря на занятость в подготовке ожидаемого приступа татар, он присел на ступень повозки и стал спрашивать мужиков, что их заставило влиться в рать? Все тот же словоохотливый Анисим доносил:
-В прошлом годе татарин пожег деревню, не всю, правда, люди загодя схоронились в дальнем лесу, но пограбил остатни пожитки. В полон угнал, кто подвернулся под руку. Сколько ж можно бедовать, князь-воевода. Мы тебя знаем, не впервой тут.
-Сколько  в Молодях дворов?
-Не богато, три десятка счету после татарина. Земли тут скрось пахотные. Орай токма, сыт будешь. В иной год жито сам пять берем. Лён сеем, полотно ткём, портки да рубахи шьем. Маслице из семя давим сполна. Ягода всякая: глубенника, сморода, малина, черемуха. В вершках Пахры клюква на болотах, черника водится, гриб белый – иной год не вынесешь из лесу. Приварок зело добрый. Землицей, князь-батюшка кормимся, долами, не ленись токма.
-Славно говоришь, Анисим, душа от твоих слов петь хочет. Побьем басурмана Божьим промыслом, да с вашей  помощью, приеду на пироги с глубенникой, ещё со щавелем на меду люблю, а клюква студеная к чаю, как хороша!
-Приезжай, князь-батюшка, долгие тебе лета, угостим пирогами, всей деревней встретим.
-И тебе, Анисим, долгие лета, привыкайте тут, пушкари московские  вразумят твоих мужиков,- князь тяжеловато поднялся, опершись о колесо, видно годы и заботы ратные  угнетали плоть, побаливали ноги, и поясница порой досаждает. Спасибо Никита настоями лекарничает, в бане крапивой так пропарит, долго мурашки бегают и вроде горит поясница, а приятно. Золотые руки у Никиты, куда бы он без него. Княжич Иван, главное, у него на руках, воин, возмужал, не заметишь, как и женить пора подоспеет. Сватов надобно скоро засылать…

Гонец, посланный к государю князем Воротынским с вестями о перелазе Оки крымским царем с огромным войском, прибыл в Новгород 31 июля. Государь опечалился, ужаснулся от возможного повторения прошлогоднего пожога  столицы, и вспомнил свои тайные искания убежища у английской королевы Елизаветы, еще раз огорчился, что она отвечала на его просьбу с холодностью, хотя обещала принять его и позволяла жить, где Иоанн пожелает. Послу Дженкинсону Иоанн говорил: «Для чего же королева, занимаясь единственно выгодами английской торговли, не оказала живого участия в обстоятельствах решительных для судьбы моей? Знаю, что торговля важна для государства, но собственные дела царские ещё важнее купеческих».
Следом за первым гонцом прибыл второй с более отрадными вестями: войско князя Воротынского вцепилось в хана и остановило его на реке Пахре. Государь приободрился и велел снарядить гонца Воротынскому с грамотой, в которой  писал держать собаку-царя, а он поспешно отправит сильное войско. Сам же продолжил праздновать свадьбу своего шурина Григория Колтовского.
И «… князь Юрья послал гонца с грамотою, что идет рать новгородская многия»*.
Тайный царский гонец стремительно шел к Пахре. Тут его полонили татарские разъезды, грамоту отняли и прочитали. Спрашивали гонца, когда прибудет новое войско. Гонец ничего не знал. Его пытали  и умертвили.
Девлет-Гирей советовался с оставшимися царевичами, мурзами и решил быстрее разбить войско Воротынского, выручить из неволи своего советника, обогатиться захваченным огнестрельным нарядом, а отдохнувшее и победное войско встретит и поразит государеву рать. С берегов Оки будут переправлены к войску оставленные турецкие пушки и припасы. Пушкари еще усилят его рать, кони будут повернуты на Москву, засевший там враг также будет разбит. Устрашенный Иоанн запрется в Новгороде, его обложат, как оленя волки. Тогда русская земля снова окажется на многие века под пятой татарской. Он сам сядет на Москве, и раздаст своим вельможам окрестности, как  обещал еще в Бахчисарае.


37.
Второго августа, оправившись духом, Девлет-Гирей назначил новый приступ гуляй-города. Сил у него было ещё предостаточно,  он отменил безумные конные набеги, спешил войско и пошел брать крепость пешим строем. Вдали на бранном поле недосягаемые для пушек строились, устрашая ровными рядами,   фаланги янычар, каждая  в шесть шеренг. По краям и за ними спешившиеся турецкие татарские конники. Конные полки  с флангов густо прикрывали пеших. Развевались татарские и турецкие знамена, трещали мелкие барабаны, ухали раскатисто большие,  надсадно выли трубы. Мириады солнечных бликов от доспехов, сабель, кинжалов, аркебузов полыхали, словно  разлившееся море. У русских ратников по шкуре полз мороз.
В ответ загрохотали полковые барабаны, грозный набат творили  те же восемь  барабанщиков большого полка, свистели десятки  рожков, басили трубы, пели зурны.
Увидев иной ход приступа, главный воевода велел расступиться гуляй-городу, бросить стены на рвы и всех стрельцов и казаков впустить  в крепость, встать в неприступную оборону у бойниц и над стенами,  закрыться от стрел доспехами и щитами. Их было не счесть: собранные с убитых врагов кольчуги и щиты быстро разошлись по ратникам, зерцало и шеломы тоже. Большая часть кожаных доспехов за ненадобностью свалена в кучу. Подходи, бери. Но их не брали: противен был устоявшийся запах долго не мытых тел степняков.
 Фланги крепости по-прежнему прикрывала  конница всех полков. Только всадники большого полка,  скрытые лощиной, оставались в резерве,  томительно, но терпеливо ожидая своего решительного часа. Причем уж, который день! Как можно вынести бездействие в то время, когда твои сотоварищи бьются из последних сил, проливают кровь и умирают. Просились в первые ряды. Но воля большого воеводы была непреклонна – время резерва ещё не  наступило и надо ждать решающего момента, как ждал его на Куликовом поле воевода волынец Дмитрий Боброк. Когда же он наступит?
 Главный удар татар был нацелен на гуляй-город, в нем крымский царь видел первостепенное зло. Там сидел в плену его главный воевода Дивей-мурза, которого царь поклялся вызволить. Жаркое августовское солнце выжимало пот. Воины удушливо покашливали. Янычары разодеты, как куклы: широкие синие шаровары заправлены в коричневые высокие сапоги, на плечах наглухо застегнут атласный плащ красного цвета, полы подоткнуты под кушак, видна низкая юбка кафтана с желтыми рукавами. На кушаке висит кривая длинная сабля в ножнах, тут же подоткнут ятаган. На голове длинный колпак с золотистой оправой. Хорошая мишень для стрелка. Татары одеты проще в однотонные халаты, опоясанные кушаками. Оружия навешено на каждого больше: тут и кривая сабля в ножнах, через плечо  кожаный сагайдак со стрелами и луком,  кинжал с набалдашником на рукоятке. У воинов первых шеренг в руках копья. На голове малахай из фетры. Поневоле сопреешь, да ещё прижаренный стрелецкими и казачьими пулями.
Шеренги пеших под гром барабанов двинулись. Под грозный дружный клич янычары и вся татарско-турецкая рать выхватила из ножен сабли. Они сверкнули на солнце тысячами зеркал. Русская крепость молчала, только гремел полковой барабан, играли трубы и рожки да зурны.
Князь Воротынский пристально наблюдал за мощным и красивым движением врага. Зрелище впечатляло, слышан был мерный твердый шаг многотысячного войска. Сколько же их идет, сколько осталось в резерве? Последний вопрос волновал воеводу больше всего и решал исход замысла. Еще один день приступа и огнестрельный заряд, даже пополненный из крепостей может истощиться, отбивать наседающего врага станет нечем. Но никто не мог сейчас сказать что-то утешительное. Разве что меткая стрельба его пушкарей, стрельцов и казаков, стойкость и напористость конницы.
В горле от напряжения пересохло. Воевода ждал приближение грозного врага. Вот фигуры из карликовых выросли во весь рост,  вот уж можно различить и лица первой шеренги. Она дружно выбрасывала из глоток боевой клич, устрашая. Сглатывая твердый воздушный ком, главный воевода взмахнул рукой, отдавая команду. Справа и слева раздались голоса воевод огнестрельного наряда князей Коркодинова и Сугорского.
-Заряжай соколики первым зарядом! Выбивать янычар с аркебузами, не давать им вести огонь!
Пушкари ловко, без суеты в минуту выполнили наказ.
- Соколики заряжены,- понеслось от пушек,- фитиля запалены!
Ещё выжидательная пауза. Глазомер подсказывал, расстояние между крепостью и атакующими сократилось на двести  сажень. И снова взмах руки главного воеводы, стоящего на виду у всего войска под знаменем с изображением Спаса. Шелестели на ветру полковые знамена, светились лики святых угодников. У защитников крепости прибавились копья, на длинных древках  вымпелы и ленты. Их частокол то поднимался, то опускался на стены крепости, показывая её неприступность, создавая впечатление многочисленности воев в шеломах и ладных доспехах, смущая врага.
-Соколики, за  веру, отечество, за государя по басурманам, залп!- раздалась команда воевод у наряда.
Дружно раскатисто ахнули пушки, отскочившие назад от самого сильного заряда, бьющего на двести и более сажень. Пороховой дым окутал стены крепости, с визгом полетел дроб свинцовый вперемежку с чугунными шариками и отборной круглой гранитной галькой.
- Заряжай первым зарядом,- раздалась новая команда воевод, ещё не видевших, что же произошло с врагом? Но не успела смолкнуть команда, как с поля раздался вой раненых: по такой армаде промахнуться было мудрено. Враг смешался, ряды его расстроились,  но зычные голоса полковников янычар повелевали выровнять строй и пуститься на приступ бегом. И тут их накрыл второй залп картечи.  Несколько десятков полевых пушек изрядно устлали  поле разноцветными  трупами. Однако янычары и спешившиеся турки-конники, стиснутые с флангов татарами и отрядами конницы, бежали вперед.
Третий залп пушек слился в единый залп пищалей стрельцов и казаков. Били прицельно. Передние ряды наступающего войска опадали, как под косой подрезанная трава. Строй смешался, и новый залп соколиков и пищалей погнал врага вспять. Тучи стрел выпущенные наступающими падали, не долетая до гуляй-города. По отступающим ударила конница полков, началась сеча. Но конных татар, поддерживающих приступ, оказалось слишком много, и Воротынский велел  трубить отход конницы. Она под прикрытием огня  пушек и пищалей откатилась, обагрив сабли, шестоперы и булавы в татарской крови, но и сами вои обагрились своею.
Пеший приступ откатился на безопасное расстояние, густо усыпав почерневшее поле  трупами. Хан обзывал отступивших турок шакалами, трусами, недостойными жизни и милости, грозился применить старый обычай предков: ломать хребет отступившему нукеру или турку, а с ним и всему десятку, отступит десяток – казнит  сотню.  Его царский полк угрожающе ощетинился саблями, арбалетами и прославленные в иных странах, но посрамленные на земле московской у деревеньки Молоди янычары вновь стали строиться в шеренги. Новая атака была настойчивее и более многочисленной, хотя шеренги янычар укоротились. Девлет-Гирей ввел в бой новые силы.
  Пушки и пищали раскалялись от пальбы, их охлаждали водой, она кипела, брызгая горячими каплями, обжигала. Воду требовалось экономить, Рожай хоть и рядом, да где тут сбегаешь во время неистовой брани, когда каждый стоящий на ногах человек бился у стен крепости! Припекало и полуденное солнце, выжимая пот. Рубахи под доспехами у пушкарей и стрельцов взмокли, пищали жгли руки.
После нескольких отбитых натисков янычары и татары, прикрываясь огнем аркебузов, всё же прорвались к стенам, пытались раскачать щиты, повалить и ворваться в расположение. Крепость от усилия множества рук ходила  ходуном, крючья крепления щитов гнулись, стены кренились, внутренние колеса телег то там, то здесь отрывались от земли, грозили опрокинуться и дать дорогу врагу. Сеча шла великая, в ход пошли копья, сабли, топоры.  «И тут многих тотар побили и руки пообсекли бесчисленно много»*. Ров перед гуляем стал быстро наполняться трупами, давая возможность набегавшим нукерам и янычарам без усилий хвататься за стены. Конные полки с флангов бросались в атаки на наступающих, давили пеших конями, доставали  саблями. Но врагов все ещё было слишком много, наседали конные татары, что прикрывали фланги пеших. Сдержать превосходящего противника  удавалось с огромным трудом. Разящая сила пушек и пищалей в ближнем бою теряла свою мощь, но гром огня не умолкал. Били кучно в ту сторону, где у татар и янычар намечался успех, грозя разметать шиты гуляй-города.  Иногда казалось, что вот-вот крепость рассыплется, и враги ворвутся в расположение. Но каждый раз витязи находили силы и отбивались, едва ли не в упор из пищалей расстреливали наседавших.
Воротынский в доспехах, шеломе чутко следил за ходом битвы. После полудня он убедился, что Девлет-Гирей, не считаясь с потерями, бросает в бой  новые и новые силы, и вот уже всё его войско сгрудилось перед гуляй-городом. Брошенный камень не упадет на землю, выпущенная пуля из пищали найдет цель. Но и в гуляй-город через стены летел косой дождь стрел, находя жертвы, барабаня по щитам стоявших в резерве и измаявшихся в бездействии конных воев большого полка готовых в любую секунду ударить по приказу своего воеводы.  Приближалась та решительная минута, о которой Воротынский всё время говорил резерву. Князь приказал явиться князю Андрею Дмитриевичу Палецкому –  помощнику в резерве.
- Князь, наступает час резерва. Готовы ли воины выступить сиюминутно?
- Заждались!- на лице Палецкого засияла радостная  улыбка.- Животы положим!
- Надо победить, князь, и сохранить животы. Отдавай команду готовности. Пусть сторожи разберут завалы в лощине.
Грузный, отяжеленный доспехами, князь повернулся и заспешил к воинам большого полка, вот он не удержался и с шага перешел на бег. Увидев необычное поведение воеводы, кавалеристы без слов поняли, что наконец-то пришла пора показать себя в сече. Подобрались, изготовились к выступлению,  как благодать восприняли слова князя о скорой атаке на врага.
Одновременно Воротынский призвал князей Хованского, Хворостинина, Одоевского, Шуйского и Репнина. Они находились со своими полками, но явились быстро.
-Князья, дело  к вечеру, а битва не угасает. Зелье кончается, воды нет. Мыслю, царь бросил все силы. Басурман осатанел, натиск усиливается. Обойдем его маневром: я в полной тайне по лощине, что за гуляем, быстро зайду в тыл басурману, ударю. По сигналам моих труб, надо дать последний залп со всего огнестрельного наряда и броситься со всем войском навстречу мне. Битва решится!- Воротынский внимательно смотрел в глаза воеводам, убеждаясь, убедил ли?- Я на вас надеюсь, на  решительность, рать за вами пойдет. Предупредите всех стрелецких голов, пушкарей, пусть пойдет каждый, с Божьей помощью одолеем. Вижу, глаза загорелись! Пора, минута дорога, слушайте сигнал к общему приступу! В гуляе единый глас к приступу пусть подаст воевода  Шереметев.
 Князь, не мешкая, сверкая доспехами, с легкостью молодца вскочил на своего каурого, выехал из ворот крепости и повел конницу большого полка по лощине, подминая душистые в рост человека цветущие медоносы и кустарник. Сторожи  разобрали завалы на выходе из лощины, и князь сходу изготовился для удара с тыла. Заиграли трубачи, давая сигнал к встречной атаке всех сил находящихся в крепости. Затрещали барабаны воевод, поднимая дух своей рати и угнетая вражеский.
- Сыны мои,- крикнул зычно большой воевода,- не посрамим отцов и братьев наших, за Веру и Отечество секи басурмана!- И первый ринулся в атаку, видел, как мчат рядом его рынды с копьями, как засвистела в воздухе туча стрел, как сверкнули сабли на солнце, склонившегося к дальнему лесу. Слышал грохот пушек и пищалей, за ним казачье «Ура!» подхваченное остальным войском, слышал, как бил рокотно полковой барабан,  наигрывали рожки и зурны. Но увидел главное: растерянность настигнутых басурманов, их искаженные смертельным страхом лица, и понял, что они сейчас побегут под воинственные клики русских конников, что неустрашимой широкой, но не густой лавой гнали коней в карьер!
 Натиск получился стремительный, застоявшиеся  всадники, давно рвущиеся в бой, выплеснули свою отвагу и злость  на врага, настигали и били нещадно. Конные полки татар пытались пойти на выручку пешим, но…
Дав залп из всех пушек и пищалей, из крепости выхлестнулась лавина пеших воинов всех полков. В атаку шел каждый, кто мог стоять на ногах и держать саблю или боевой топор. Впереди отважные воеводы, Дмитрий Хворостинин, Фёдор Шереметев, атаман Михаил Черкашенин с казаками, за ними, увлекая за собой прислугу пушкарей, князья  Семён Коркодинов и Захарий Сугорский. Слева на врага устремились остатки сторожевого полка с воеводой Иваном Шуйским, полка левой руки во главе с воеводой  Андреем Репниным. С правого фланга ударили остатки конницы передового  полка и правой руки.  Их вели неустрашимые князья  Андрей Хованский, Никита Одоевский.  Напор ратников с двух сторон  был настолько неожидан и силен, что татары крича: «Урус, урус – подмога!» ринулись в бегство, бросая оружие, в панике давя друг друга, а тот, кто еще сопротивлялся, понимая, что русских гораздо меньше даже после нескольких дней битвы, был сражен застоявшимся резервом. Бегущего врага преследовали до темноты. Обтекая Молоди, сеча докатилась до берегов Лопасни. Воротынскому и другим воеводам, князям стало ясно: враг разбит наголову.
  Ночь укрыла остатки рассеянных всадников и пешцев. В бою были убиты царевичи и внук хана, многие мурзы и нукеры взяты в плен, повязаны арканами. Янычары полегли полностью. Поле битвы цветасто пестрело трупами.
Не приходи на чужую землю!

 





38.
Ликование в гуляй-городе не умолкало почти всю ночь.  Утомленные битвой воины считали товарищей, помогали раненым. Рожай, обагренный кровью врага, не мог  остудить разгоряченные груди. Князь велел выдать из неприкосновенных запасов по чарке  анисовой, кормщикам  накормить рать всем, что осталось. А остались крохи, но и тем были довольные вои. Сытила их души победа, крепила и поднимала и без того не слабый русский дух, а бренное, уставшее тело, дай срок, насытится. Луна хоть и ущербная, но щедро лила свой блеклый свет на замершие в тишине окрестности, и звезды прорывались чрез мглу расстояний. Полковые музыканты после атаки сменили свою грозную музыку на песенную, хороводную, плясовую и играли без устали.
Осозналась ли в душе каждого воина, воеводы, князя великость многодневной битвы? Осозналась ли витающая над гуляй-городом и полем брани мысль, что спасена Русь от нового татарского ига? Осознал ли в душе каждый, что он – герой русский? Восторги и радость еще не полная оценка содеянного. По тому числу плененных и грудами лежащих  чуждых тел виделось, насколько велика была сила врага, и с каждой минутой наступившего мира и покоя безумство от победы над столь грозным воинством уходило в глубь сознания и ворошило вопрос: а что бы содеял ворог, не укроти его здесь?
 И ответ высвечивался мрачной тьмою над Родиной. Виделось, как раздирают её на улусы хищные руки, обагренные кровью русичей, как свистит татарская сабля над головами рабов от мала до велика, от оратая до князя, как будет гнуть тулово  непомерная дань. Поклоны пред малахаями даже простых нукеров войдут в норму жизни, ибо не по согнутой спине тут же запляшет огнем многохвостная ременная плеть в сильной руке. И падешь в пыль дорожную под копыта степняка, орошая её кровушкой. И более того может исчезнуть под ордынской и турецкой пятой сама святая Русь с её верой, обычаями, жизненным укладом, ибо за спиной варваров вассалов стоит более грозная сила – Османская   Империя, покорившая весь юг Европы, и иго это более жестокое, чем прежнее, растянется на новые века.
 Но не бывать более такому! Над лобастым холмом, над гуляй-городом и полем брани от реки Пахры до берегов Лопасни вместе с вечерней зарей сгорела и рассыпалась в прах последняя реальная угроза порабощения Руси татарами и турками, и освещенная мудростью Воротынского  рать закрепила  могущество страны на южных границах.
И осозналось! Гордая глава русича высоко поднята, и широкие плечи, скрытые доспехами, вольно расправлены, и орлиный взгляд очей светлых  видит таких же неукротимых и вольных собратьев, а дыхание спирает от счастья за себя, за сотоварищей по оружию. Душа просит меда крепкого, песен и плясок молодеческих. Вольная Русь обогатится золотом нив, изумрудом дубрав и покосов, небесной синью рек и озер; услышится говором русским, смехом задорным на ярмарках городских у себя на родине и в странах заморских; окропятся праведным потом лица мужиков за сохой да  сеятелей; осветятся огнем горнов богатырские плечи кузнецов;  перестуком топоров и жужжанием пил огласятся новые грады; полетят  свадьбы шумные с благословением Господним, с колокольным звоном победным в православных храмах. Все это твое, милое сердцу звучание Отчизны!
Множество тяжких испытаний вынесли наши предки  и в древности, и в недавней эпохе самые разрушительные войны двадцатого века. Но выстояла Русь, возродилась из пепла, став  более сильной, могучей! Так неужели теперь есть такие враги, что разложат на лопатки русского человека и расчленят его, как расчленили Советскую  империю, а паче самого русича на том огромном земном пространстве, что оставили нам предки, и те земные богатства, что хранит земля наша не достанется русскому народу, а также и тем народам, которых собрал  он вокруг себя, сохранил, не угнетая, на кого опирается, неужели не возродится в нем тот патриотизм, что был вечным в душах и сердцах предков наших?!

Суздальский витязь Алалыкин тщетно искал среди живых и раненых своего товарища Семёна Головина. Возле гуляй-города его не было. Кто-то его  видел недалеко от Молодей. По утру Тимур пустился туда на поиски друга. Встретился Ермолай и сказал, что видел его, когда татар гнали и рубили за Рожаем. Трупы тянулись до самой реки Лопасни, обтекали деревню Молоди. Вот там-то и нашли товарищи своего стихотворца Семёна, так мечтавшего сложить песню о князе Воротынском. Тяжело раненый в шею татарской стрелой он умер, опираясь  о комель березы. Алалыкин бережно погрузил своего друга на коня и тут из распахнутого доспеха вывалился пергаментный свиток. Витязь подхватил его, развернул  и увидел ровные строчки руки Семёна.
-Ермолай, глянь, свиток Семёна,- крикнул он  приятелю и стал вглядываться в строчки в лучах утреннего солнца. -  Да тут ПЕСНЬ О КНЯЗЕ ВОРОТЫНСКОМ!- и он принялся разбирать по слогам ровное письмо Семёна, успев научиться грамоте у своего боевого товарища.

Ты зачем пришел к нам Крымский царь,
Рать несметную за собой привел?
Ермолай замер, вслушиваясь в дорогие слова погибшего друга.

Я просить пришел юрты нашенские
Казань да Астрахань золотоордынские.
Жег Москву я только ради них,
Разорял, пустошил земли русские
Чтоб вернул государь  наше кровное.
Посулился царь Иван отдать
Казань да Астрахань. Коль отдаст-
Стану другом его, а не обидчиком.
Тимур взмок, читая горячие строки, вокруг стали собираться ратники, бравшие добычу, разыскивая своих друзей-товарищей.

А пришел ты к нам, поганый Девлет,
Чтобы стать вторым Батыем,
Сесть на трон в Москве, на Святой Руси,
Да раздать-поделить князьям-царевичам
Земли русские, земли-пажити,
Да с Османом турским пить нашу кровушку,
Нашу кровушку, как  вина крепкие, спотыкачные.
Тимур перевел дух, окинул взглядом ратников и возвысил голос:

Гой еси, не захлебнись, собака-царь
У реки-Оки на поле бранном!
Есть еще на Руси православный царь.
Его очи  грозные полыхнут огнем,
И пошлет полки на твою волчью сыть.
Да есть же на тебя, поганого, еще слуга царский,
Православный, боярин крепкий, князь отважный
Михаил свет Иванович Воротынский.
Да есть же на тебя еще сабля вострая,
Да пищаль-рушница меткая,
Да стрелец лихой, да казак младой,
Да дети есть боярские, да удалые дворянские.
Да припасен для тебя наряд убойный,
Да гнев мужика от сохи с рогатиной.
Тимур торжественно потряс рукой  свиток и все также высоким  голосом продолжил:

И полетишь ты бегмя, поганый, в степь Дикую,
            В свои палаты золоченые, в свой гарем многоцветный,
Чтоб под юбкой схорониться у наложницы.
Пусть прикроет она твой позор
Паранджу на тебя одеваючи.
            Иль башку свою на закланье отдай,
Князю славному Воротынскому,
Свет Михаилу Ивановичу.
Иль в норе сиди  тихим сусликом…
-Тут список песни обрывается,- сказал Алалыкин,- кровью писца изукрашен. На груди носил песню. Слава Господу, донес он её до нас. Запоём  её, затянем дружно на множество голосов. Вот только оправимся после битвы, братов схороним по христиански,- и  тронул коня к гуляй-городу.

Не досчитался своих мужиков и молодинский потомственный оратай Анисим. Оставшиеся в живых долго искали  своих среди татарских трупов. Отыскали утром. Попросили телегу и увезли в деревню, чтобы предать сырой земле по христианскому обычаю. Прощаясь, хотели увидеть большого воеводу, но смутились от его хлопот и забот. Однако разыскали князя Курлятева, того, кто встретил их в поле и сердечно простились, приглашая в гости на пироги.
Утомленное войско чуть прикорнуло на утреней зорьке, когда сторожи большого полка донесли, что хан с остатками разгромленных полков ушел за Пахру. Шатер его так и стоит на сухом бугре среди кочкарника. Видны и ратники, табуны запасных лошадей. Сколько в живых осталось нукеров, никто сказать не мог.
Михаил Иванович  слушал сторожей молча, задумчиво и устало оглаживал окладистую серебристую бороду. Вот в очах его вспыхнули задорные огоньки, видно, что решение к действию у него созрело. Едва солнце присушило росу, а жидкий туман над Рожаем и Пахрой стал подниматься к небу, обещая ведро, Воротынский отправил самых свежих, окрыленных победой конников большого полка, но полных воинской злости, добывать хана. Выяснилось, что он бежал, оставил неохватный глазом запасной табун лошадей да три тысячи нукеров травиться. Казаки и стрельцы взяли их в полукольцо и уничтожили последними зарядами.  Михаил Иванович снарядил в погоню за Девлет-Гиреем сильный отряд и сам пошел по следам беглеца. На Серпуховской переправе полк столкнулся с заслоном, опрокинул его, часть нукеров была порублена, часть потонула в реке. На помощь воеводе прибежали ратники посадского войска. Они видели, как крымцы перелазили Оку и били по ним из пищалей.
- Сколько же людей ушло с царём?- спросил воевода.
- Ярило ещё не встало, было сумеречно. Крымец перескочил реку с изрядной прытью. Видно, не богато при нем людей. Однако тьма набралась.
Полк ходил за царем до края Дикого поля и не  смог настичь бегущего с позором несостоявшегося Бату-хана.
Так с Божьей помощью и славою закончилась Молодинская битва, своим значением в истории государства Российского она вошла в ряд  великих битв прошлого и настоящего времени, ибо русское войско отстояло независимость Родины от нового татарско-турецкого порабощения. Разгром подорвал мощь крымцев, и они уже никогда не помышляли о возврате былой славы, а русские границы отодвинулись далеко на юг, Дикая степь стала заселяться, превращаясь в житницу.

В Серпухове и в Лопасне не умолкая звонили в колокола, извещая миру о великой победе. В церквах отстояли молебен во славу победителя царского слуги, боярина, большого воеводы князя Михаила Ивановича Воротынского и его славного войска. В Новгород к государю были отправлены  князь Данила Андреевич Ногтев Суздальский да сановник Алексей Григорьевич Давыдов с сеунчем, что крымский царь разбит наголову. Они привезли Иоанну две ханских сабли и два сагайдака с луками.
Князь Воротынский, как все его сотоварищи не знал, что государь, несмотря на смертельную опасность, глушил душевную тревогу в пирах, праздновал в эти тревожные дни в Новгороде свадьбу своего шурина Григория  Колтовского, веселился в монастыре и топил… Впрочем, сошлемся на Новгородскую летопись: «Да того месяца июля в 29, вторник, женился в Новгороди царев великого князя шурин Григорий Алексеевич Колтовский…да месяца августа в 6 день, в среду, государю радость, привезли в Новгород Крымского лука два, да две сабли, да и сагайдака со стрелами Алексей Григорьевич Давыдов, князь Данила Андреевич Ногтев Суздальский сеунчи; а приехал царь Крымский к Москве, а силы его 100 тысяч и двадцать, да сын его царевич, да внук его, да дядя его, да воевода Дивей-мурза, - и пособи Бог нашим  воеводам, князю Михаилу Ивановичу Воротынскому и иным воеводам московским. И побежал Крымский царь от них не путьми, не дорогами в мале дружине; а наши воеводы силы  у Крымского царя убили 100 тысяч на Рожае на речке под Воскресеньем в Молодях. И того же дни в Новгороде звонили по всем церквам весь день в колоколы и до полуночи, и  молебны пели по церквам и по моностырям всю ночь. А в  7 день,  архиепископ Новгороцкый Леонид бил молебны в Софии Премудрости Божий, и приходили того же дни священницы с соборы своими, со кресты и с иконами, и царь православный и с царевичи был у молебнов… Да того же лета царь православной многих своих детей боярских метал в Волхову реку с камением, топил. Да того же месяца 9 в субботу, мурзу Дивиа привезли в Новгород ко государю жива; и государь мурзу приказал ко князю Борису Давыдовичю Тулупова, на бреженье, на улицу на Рогатицю».
Государь милостиво принял восторженных гонцов Воротынского.
Давно уж  не видел Иоанн столь сияющие лики своих поданных, возрадовался, выспрашивал, как удалось одолеть малому войску несметную орду крымцев и ногаев да турецких янычар с османской  же конницей да нарядом огнестрельным? Как же эти заморские вои по числу во много превосходящие наших, наводящие ужас на всю Европу, биты наголову?!  Посланцы вручили государю две сабли и два лука ханские, били челом от воевод хоробрых, которые всю славу отдавали Господу нашему и самодержцу Российскому. Челобитчики были красноречивы, улыбчивы, как свидетели и участники  великой сечи, в подробностях изложили битву, длившуюся целую седьмицу с прихода царя. Иоанн умилялся и в благодарность в избавлении от своего страха пред  разорителем земли русской, городов и деревень, назвал победу своего верного слуги, боярина, князя Михайла Воротынского знаменитой, велел звонить в колокола и петь молебен  не умолкая, осыпал вестников и воевод милостями.  Прислал на берег к боярам и воеводам с золотыми монетами Афанасия Александровича сына Нагого.

Несколько дней пленённые татары убирали трупы своих соплеменников и складывали их в курганы, засыпая сырой землей. Павших русских витязей собрали и на поприще битвы  в братской могиле предали земле. Полковые священники отслужили панихиду, полки стояли, сгрудившись с обнаженными головами,  на лицах печать скорби, но и свет витал от сознания победы, не напрасных жертв сей великой брани. И долетел до слуха воинов далекий благовест с церкви  Воскресение Христова, Лопасни и самого Серпухова в знак сей тризны. И хоть велики были расстояния, но Господь наш так устроил землю нашу, вдохнул в нее жизнь многоликую, что  по живым жилам её, с ветром  чутким несло звуки колоколов, и каждый осязал нутром своим  святое благовестие, воздавал славу небу  и Богу. И понимал тут уж каждый, что сломана  сила татарская многолетием висевшая тяжким ярмом, сброшена навсегда. И пусть же братья почившие знают: не зря отдана жизнь каждого, кровью окроплено южное порубежье, непреступное для любой силы диких степняков.
Уж заканчивалась тризна, как появились  сначала люди конные – родственники погибших воинов, а следом на подводе вдовица молодая в траурном одеянии. Сошла, поклонилась воям  и молвила:
-Вдова я Сени Головина, Весняна, мечтала увезти мужа своего к себе в вотчину, да знать не успела. Дозвольте мне приклонить главу свою пред могилой его.
Расступились воины, пропустили вдовицу, та упала ниц,  и полетел к небесам  плачь  по усопшему.
«Что ж ты, сокол мой, сложил крылышки, да под спуд сырой земли пошел, а расправь же ты их широко, могуче, да взлети в поднебесье высокое, да взгляни на нашу землю-матушку, как хороша и мила она сердцу русскому со дубравами да озерами, со полями и реками; да лети  над ней в поднебесье синем, присмотри удел для себя широкий, обильный бортями, лугами  да нивами; и свей  ты  в том уделе гнездо прочное да просторное, да возьми к себе меня голубку светлоокую. В том гнезде вольном да и просторном нарожаем малых детушек, да и встанут они витязями крепкими, да ладными, да вскормим их с конца копья твоего острого, чем землю русскую оборонял ты; да твоя забота им отца милого, почитаемого; пустят сыны твои ветви широкие, да укроют мать-землицу от ворога, от зноя жаркого, и пойдет по земле их поросль  буйная да и статная, люду местному пригожая. Да полетят  благовест по земле свободной, да песнопенье сердцу милое!
А не бывать такому делу славному, коль головушку буйну сложил ты во полюшке бранном, да  встать  на ножки резвые ты не в мочь теперь. И я твоя голубица сирая с крылами подрубленными буду жить в печали траурной, и не цвесть мне маковкой яркою, а засыхать полынь-травою горькою.
Но обожди печаль-кручинушка не всё тебе властвовать. Оставил сокол мой соколёночка, уж вскормлю его грудью матери, полетит он в просторы широкие, воспарит над твоей могилою, и ударит в помин души твоей в грудь гуся-лебедя, чтобы справить тризну новую и совьёт своё гнездо соколёночек, как мечталось; знай же, свет очей моих, муж мой суженый не задаром пролил ты свою кровушку. Да и встану я, мать дитя твоего, поклонюсь полкам в пояс низко, да пойду взращивать дитя малое…»

39.
Государь  не долго оставался в Новгороде и заспешил в Москву со всем своим двором. Столица ожидала его, чтобы восславить за победу над ненавистными крымцами. Но прежде он написал гневное письмо шведскому королю Юхану III:  «…ты распускаешь слух, будто я прошу  мира!.. Спроси, что было хану крымскому от воевод моих! Мы едем ныне в Москву, а к декабрю будем опять в Великом Новгороде. Тогда увидишь, как царь российский  и его войско просят мира у шведов».
Войска короля шведского сидели в Нарве, Ивангороде, Копорье и вместе со своим монархом  трепетали от  близости  российских сил с мощной осадной артиллерией. Однажды в разгар ужина в конце июля королю доложили радостную весть:
- Ваше королевское величество, Бог посылает нам свою помощь в виде  храбрейшего варвара хана крымского Девлет-Гирея, он вторгся в пределы земель московских  с огромным татарско-турецким войском, а теперь стоит под Москвой не далее одного дневного перехода. Он вновь перехитрил воевод великого князя Ивана и грозится полонить его землю и сесть в русской столице!
 Король Юхан не менее самонадеянный, чем царь Иван, и не менее грозен к своим подданным,  воинственный государственник вытер губы салфеткой, встал из-за стола и прошелся вдоль сидящих вельмож. Они, затаив дыхание, ждали реакции своего монарха, ибо соседство с дикими азиатами пугали их более чем могущество Османской империи, захватившей юг центральной Европы. Россия же была и остается буфером между кочевниками, и, слава Богу, ни один швед не полонен татарами и не продан в рабство.
-Мы не будем восхищаться вторжением в русские земли легкомысленного крымского разбойника,  стоит опасаться поддержки его султаном Селимом. Мы знаем, как страдает от набегов Польша и Литва. Движение наших интересов идет не только в сторону русских городов, но и в Ливонию и дальше на юг. С разгромом берегового войска Девлет-Гирей получит долгожданное: Казань и Астрахань, обложит данью Московию. Более этой конфузии русским нам бы не хотелось. Царь Иван будет вынужден ослабить свое войско на наших рубежах и оборонять южные вотчины, а мы разовьем успех. Боюсь, русского орла  посадят в клетку!
-Блестящие мысли стратега!- раздались голоса вельмож.
-Виват королю Юхану!
-Закажем  панихиду по русской рати!
Сие событие шведский двор вспрыснул вином, и такие вести не мешали монарху сладко почивать.   Традиция получать добрые вести за ужином длится вот уже много лет. Юхан с нетерпением ждал вестей об исходе вторжения хана. Они запаздывали. Король проявлял неудовольствие нерасторопностью гонцов. Но оказалось, что русское войско под началом одного из лучших воевод царя Ивана  князя Воротынского дает затяжное сражение татарам с турками и бьет их огнем пушек и пищалей. И вот это оскорбительное письмо от русского царя!
- Так что же произошло под Москвой?- нетерпеливо спросил король, прочитав послание.
-Воевода Воротынский  в семидневной битве наголову разбил Девлет-Гирея. Хан с жалкими остатками царского полка ночью бежал, едва не плененный.
Король шведский помрачнел. Не дай Бог, этот Воротынский появится с войском у наших прибалтийских рубежей.
-Народ славит князя-воеводу более чем царя Ивана,- заметил вестник, - государь же очень мнителен, слава Воротынского ему как кость в горле.
- Интересная интригующая мысль,- заметил король и задумался.-  Нам ясно – впереди война с русскими.

Император «Священной римской империи» Максимилиан II уже не обладал тем могуществом среди держав Европы, как его предшественники. Однако он с интересом выслушал доклад военного префекта на основе записок о превращении Московии в имперскую провинцию, представленные тайным лазутчиком и опричником Генрихом Штаденом, в последствии вылившиеся в недурной план. Мысли этого человека заинтересовали. Силы Московии действительно подорваны бесконечными войнами, набегами татар, разгулом опричнины, мором и голодом. Решиться на такой шаг можно было бы при внутреннем спокойствии в империи, но куски её территории стали отваливаться, и ничего с этим император поделать не мог. Тем не менее, он с интересом наблюдал за русским  государством и государем, называющим себя третьим Римом. Этот Штаден советует поторопиться, пока Оттоманская Порта со своим вассалом не наложила  вооруженную лапу на Московию. В середине лета  император получил огорчительные вести: татары и турки воюют Русь. Они собрали рать, не уступающую Бату-хана, Мамая. И наверняка покорят Московию, ведущую войну на два фронта.
Император любил получать мировые вести после сытного завтрака во время прогулки. И то, что докладывал ему тот же префект, поразило его.
-Этого не может быть! Победоносная орда, усиленная турецкой конницей и янычарами, разбита наголову русским царем. Причем число его войск из ваших уст я слышу в несколько раз меньше ордынского!- император взволновался, красота венских парков в его резиденции показалась ему искаженной, как все эти вести искаженные ложью.- Я допускаю,  татарские разбойники без огнестрельного оружия будут биты всегда. Но янычары, вооруженные аркебузами, наконец, множество турецких пушек! Это же сила! Вы знаете подробности?
- Некоторые, ваше императорское величество. Царя Ивана при войске не было. Главнокомандующим так называемым «береговым войском» явился воевода князь Михаил Воротынский. Он применил искусную тактику нападения от обороны: закрылся деревянной крепостью на колесах. Русские её называют гуляй-город, нечто похожее на повозки Яна Жижки, разил оттуда татар и турок картечью из пушек и свинцом аркебузов. Утомленных  приступом татар он топтал  и сек конницей. Невероятно, но разгром свершился. Московия избавилась от давления татар и Порты надолго. Царь Иван в будущие годы может поправить свои дела.
- Пойти в чужую землю и драться со столь искусным полководцем так же  опасно, как кормить голодного льва из своих рук. Хорошо, что мы не поддались на заманчивую болтовню этого недомысла лазутчика Штадена. Впрочем, пусть его рассуждения, не лишенные оснований,  останутся для истории.
Император гордо вскинул голову и продолжил прерванную прогулку.

Седмиградский князь Стефан Баторий прославился в своей полудикой стране отвагой, гибким умом и терпимостью вер. Слыл тонким дипломатом и снискал доверие султана и императора Максимилиана. Был уважаем не только людьми своего круга, но и народа Трансильвании. Его широкая ученость  позволяла заинтересованно черпать  мировые события, особенно военные. Он хорошо знал своих соседей по рубежам. Весть о разгроме татарско-турецкого войска князем Михайло Воротынским его изумила и увлекла, как полководца. Не мечтая в тот год о троне монарха, он попытался через свои связи выяснить все подробности битвы, как её окрестили русские, при Молодях у Воскресения, а сам государь назвал  знаменитой. И что же  обнаружил? Он знал ход многих битв, приступов крепостей, их падение или отражение осады. Все они не похожи, как два чужих человека, хотя многие элементы присутствовали и повторялись, так же как на человеческом лице присутствуют глаза, нос, рот, подбородок. Молодинская же битва не имела себе аналогов. Она восхитила. Здесь всё было ново и необычно. Пропуск противника через укрепленную линию, его преследование малыми силами в поле и сокрушающие удары из полевого укрепления, наконец, скрытный маневр резерва, его  атака  с тыла в решающие минуты с одновременным встречным натиском сил из крепости! Как на ладони, видно искусство полководца, безупречное управление многодневной битвой, мужество и стойкость русской рати, её обученность  ведению рукопашного и огневого боя в поле и за тонкими деревянными стенами  крепости на колесах. Гениальное предвидение и исполнение. Стефана Батория посетила истинная полководческая зависть.
Иметь такого искусного противника – честь. Победить – добыть венец лавровый. ( Не знал тогда Стефан Баторий, что добудет венец короля Польши и будет громить царя Ивана в Ливонской войне, но уже без полководца Воротынского).
Завершая показ  триумфа Воротынского в Европе,  приведем:
 Письмо папского легата в Польше к кардиналу епископу Комскому, об одержанной Московским войском победе над татарами.
All Jlimo t Rmo Signor Cardinal di Como.
An 1572. Dopo quello, che scrissi ieri e venuto dviso da Vilna, chei Tartari avendo gia vinto la battaglia con i Moscoviti, nel dividere la preda sono stati assaltati daun altro esercito del Mosco, et tagliati tutti a pezzi. Sara con questa un poco di Cifra Eta. V.S. Jllma bacio riverente mente le mani.
Di V.S. Jllma e Rma
Di Suleovia 3. Octobre 1572.
Umilissimo Servitore
Jl Card. Commendone.
(Господину кардиналу в Комо. Октябрь 1572. Свидетельствую о противостоянии татарских и московитских войск, в результате которого московиты разгромили татар.
Целую руки.)

40.
Государь въехал в столицу. Она встретила его звоном  колоколов на уцелевших в Кремле от прошлогоднего пожара церквах и вновь возведенных соборах. Народ славил царя, и он упивался его вниманием и раболепием. Опустошение от язвы остановилось, хорошие урожаи овощей и хлеба пресекли голод, стало выправляться крестьянство и разъезжать купечество. Южные враги разбиты, царь крымский притих, а султан,   битый три года назад под Астраханью, и теперь под Москвою больше не хотел рисковать войском, а главное опасался ущерба своей славе непобедимого сотрясателя Вселенной и перестал помышлять о войне с Московией через своего вассала-неудачника  Девлет-Гирея.
Приняв как должное торжества народа московского по случаю великой победы, Иоанн,  узнав, что прибыл гонец от хана, сделал снисхождение и принял его в тронной палате при сидении  воевод-победителей, своих любимцев и  ближней думы. Толмач читал царю грамоту Девлет-Гирея, а Иоанн изумлялся неразумности, но и хитрости. Хан уверял, что ходил с войском совсем не для войны, а для заключения мира, договориться о Казани и Астрахани. «Но твой холоп гнался за мной, и мои дети-богатыри, серца своего не уняв, без нашего ведома билися; на детей своих покручинився, назад пришед твоих людей облег. И которая ногайская рать со мною была, учали они говорити, что пришли есмя  ногами пять месяц и нам лежать не прибыльно и лошадям истомно; молвя, все заплакали, на ногу пали. И мы потому, пожелеючи их и слова их не отставили, со всеми мусульманскими ратьми и с лошадьми со всеми здорово потише поворотилися. Были сшибки малые, и мы не найдя тебя поворотили назад и ушли»*.
С присущим государю остроумием, он тут же бросал едкие слова гонцу:
-Вот как татары  за миром ходят, всей ордой крымской и ногайской, для веселья турское войско снарядили!- государь окинул насмешливым взором гонца, своих людей, усмехающихся в бороды, эдак подбадривающее хмыкая.- Не накладно ли через всю степь бежать? Слуга мой, воевода князь Воротынский глаголит, все свои пушки нам в поминки оставили, сабли ханские, обоз и лошадей табуны. От тех малых сшибок между Рожаем и Лопасней множество курганов из побитых нукеров выросли. Полон татарский те курганы русской землей присыпал. Велю свезти тебя, гонец, поглядишь да пощупаешь, забывчивому царю поведаешь.
- Царь наш Казани и Астрахани просит, или хотя бы одну Астрахань. Царю нашему от турского срам. Если Казань и Астрахань дашь, то до смерти на твои земли ходить не будет. «Другу твоему друг буду, а недругу твоему недруг буду; от детей и до внучат меж нами в любви быть».*
- Что нам за печаль за срам царю от султана. Нам больше в радость. Ныне видим против себя  только одну саблю – Крым; а если отдадим Казань, будет вторая сабля, Астрахань – третья, ногаи – четвертая. Ничем утешить царя не можем. Поминки посылать тоже не пристало, царь прежде писал, богатство для него прах. Ступай гонец в свою Тавриду, к трапезе не зову тебя…

В один из последних солнечных осенних дней  победители Молодинской битвы с торжеством входили в Москву. Играли трубы и рожки, били дробь барабаны, развивались хоругвь с изображением Спаса, полковые знамена. Впереди большой воевода в воинских доспехах, в тех, в каких был в решающей сече, в шеломе богатырском на своем кауром жеребце в чепраках и челдарах. За ним  во всю ширину улицы  гарцевали первые и вторые воеводы пяти полков. Далее шли пушкари московские с банниками в руках и их полковые головы. На лафетах катили десяток пушек, следом шагали бравые стрельцы и казаки, строй замыкала конница с копьями и красочными вымпелами. Москва еще не видывала такого победного и праздного шествия. Московский люд высыпал на улицы, громкими криками приветствуя победителей, бросали под ноги цветы, отдавали земные поклоны с улыбками на устах и счастием в глазах. Звонили колокола, как и при въезде в столицу государя.
Большой воевода князь Воротынский время от времени поднимал в руке булаву и потрясал ею, приветствуя москвичей. Воеводы следовали его примеру, казаки гаркали «Ура!», клич подхватывало остальное войско. Конники по чьему-то счастливому слову обнажили свои сабли и, сверкая ими на солнце, с широкими улыбками взирали на благодарную толпу. Сделалось необычайно шумно и торжественно, что было мило душе и сердцу.
Открылись ворота Кремля у Спасской башни, и голова войска въехала  во двор. С царского крыльца на прибывших взирал государь со свитой, зело взволнованный. Он стоял величавый в царской шубе изукрашенной золотым и серебряным шитьем, усыпанной каменьями, в царской шапке и с посохом в руке.
Войско остановилось, князь Воротынский соскочил с коня и шагнул к крыльцу, отбивая низкий поклон, осыпая себя крестным знамением в тишине от смолкнувшей музыки и барабанного бою, возвестил:
- Государь царь и великий князь Иван Васильевич всея Руси, бьет тебе челом слуга царский и боярин, большой воевода князь Михаил Воротынский и все твое войско и извещает тебя о полной победе Божьим промыслом над крымским царем Девлет-Гиреем и отдаем эту победу в руки твои. По сему стояла и будет стоять Русь великая!
Государь изумился от столь необычного зрелища перед его дворцом.
-Волею Божьей и словом нашим именовать битву при Молодях знаменитой, в честь брани победной обнести чаркой войско из погребов наших, всех воевод, бояр, князей, голов стрелецких и казачьих усаживаю за стол царский на пир победный! Храбрейшим воинам жалую дворянские наделы. Особливо отмечаю витязя Тимура Алалыкина, пленившего воеводу Дивея.
- Разреши, государь, в честь славы твоей и войска твоего победного салютовать стрелецкой и казачьей сотне!
-Быть по сему!- стукнул посохом государь.
Воротынский взмахнул рукой, шагнул на крыльцо к государю, встал справа подле Бориса Годунова. Тут выбежали две шеренги стрельцов и казаков перед царским  дворцом с пищалями, положили их  на бердыши дулами в небо, присыпали пороху  на затравку. Стрелецкий голова Михаил Ржевский поднял саблю, гаркнул:
-Готовсь!
Стрельцы поднесли фитили к полкам.
-Пли!- рубанул саблей голова.
Сотня пищалей грохнула дружно. Войско рявкнуло «Ура!»
-Готовсь!- крикнул казачий голова Игнатий Кобяков, и через паузу,- пли!
Снова дружный громовой раскат пищалей и раскатистое «Ура!».
Набежавший ветерок унес от царского крыльца клубы порохового дыма. У царской свиты от умиления повлажнели глаза. Воротынский довольный оглаживал серебристую окладистую бороду. Государь по-орлиному сверкал помолодевшими глазами.
- Слава Молодинскому победителю!- воскричали вдруг в наступившей тишине первые ряды  князей-воинов. Ор подхватили следующие ряды, и фраза покатилась волной в конец войска. Мало кто заметил, как багровел лицом государь и не ведал, что этот клич – нож  острый для самодержца, который долго помнит неуютные для него минуты. А народ продолжал возвышать славу победителей и спасителей земли русской, называя князя знаменитым Молодинским.
Никто в ту пору из современников не смог увидеть, обобщить и запечатлеть на бумаге  главные причины победы знаменитой битвы. Безусловно, прежде всего, это военный гений Воротынского. Необходимо подчеркнуть составные его военного гения, ибо они являются важными и поучительными элементами нарождающейся военной доктрины. В полководческих  решениях и действиях князя прослеживалось собирание наработанных, но разрозненных тактических приемов ведения  боевых операций, обобщенных им в своем незаурядном уме и применённых  в комплексе в конкретных условиях,  стратегически осмысленных. Первоначальные сомнения соратников в его успешности исчезали, они  вникали в суть задуманного Воротынским и уже сами творчески следовали за ним в своих действиях.
Приведем основные элементы военного успеха берегового войска под началом князя Воротынского. Это глубокая и всесторонняя разведка. Постоянная связь с полками на основе вершников. Пропуск врага через линию обороны, его преследование с навязыванием сражения в невыгодных для него условиях. Концентрация всех сил в одном месте и единое управление войском. Эффективное использование в полевых условиях гуляй-города – крепости на колесах. Широкое применение огнестрельного оружия всех видов, залповый огонь при  высокой выучке воинов. Оборона и  атака от обороны подвижными силами. Сохранение кавалерийского резерва, скрытный его маневр  с заходом в тыл противника и неожиданный удар на завершающем этапе. Одновременная атака из крепости, то есть, натиск с двух сторон. Весь этот комплекс действий  явился новшеством побеждающим, а для преемников и последователей тактическим наставлением, но, к сожалению, не обобщенное и не изложенное письменно самим автором, не явилось документом, как скажем первый Устав пограничной и сторожевой службы – детищем князя, ставшее истоком всех последующих обобщений, иначе сказать, научных трудов. Достижения его были растеряны, точнее, не нашлось, кому подхватить и привнести его искусство побеждать в ближайших грядущих сражениях в Ливонской войне с не менее искусным полководцем королем Польши Стефаном Баторием, принудившего Ивана Грозного к подписанию невыгодного мира с потерей многих городов и земель русских.

Суздальский витязь Тимур Алалыкин возвращался в отчий дом как и все воины берегового войска глубокой осенью. Он знал о милости государя, которой  щедро осыпал воинов из своей казны. Но многие князья, воеводы, стрелецкие и казачьи головы выходили из общего разряда своей отвагой в сражении. Таких царь наделял  землями. В число отважных попал и суздальский герой, полонивший главного воеводу Дивея-мурзу, а также сразивший в схватке ханского зятя. Столь славное дело восхитило государя,   и он жаловал  Темир-Ивану Шибаеву, сыну Алалыкина дворянский титул и богатое поместье. О сем витязю донес суздальский наместник. Отец Тимура местный конезаводчик передал в крепкие руки свое дело и тот преуспел в отцовском наследстве на новом дворе, создал хороший капитал своим сыновьям, внукам и правнукам.
Известна родословная Алалыкиных. Она дошла до наших дней.   Потомки витязя растеклись по всей Руси великой, служили в армии, среди них были генералы и наместники. Так случилось, современники наших дней живут в одном селе с автором этих строк. Старший из них Леонид Михайлович Алалыкин родился и вырос в селе Сухобузимское, окончил Тимирязевскую академию, работал в родных краях в качестве  ученого агронома-экономиста. Со студенческих лет писал стихи и песни, многократный дипломант  песенных и поэтических молодежных фестивалей Красноярского края, опубликовал  несколько сборников стихов и подборок в альманахе «Истоки». Последние десятилетия жил в Волгограде, и в ноябре 2012 года на 77 году жизни скончался. Его брат  Владимир Михайлович ветеран труда, активный общественник  живет в селе Сухобузимское Красноярского края. Отец братьев Михаил в Первую мировую войну сражался на фронтах, много раз отличался отвагой за что удостоен звания полного Георгиевского кавалера. В годы коллективизации был раскулачен, сослан в Сибирь в Читинскую область. Там ему удалось окончить техникум и получить специальность ветеринара. Затем был направлен в Сухобузимский район для борьбы с болезнями скота. Эпидемия была погашена, а Михаил так и осел в селе Сухобузимское, где продолжал заниматься крестьянским трудом.

41.
 Князь Михаил недомогал в своей любимой вотчине Перемышле, возвращенную государем после столь знаменитой победы, а вместе с ней и все титулы, понимая, но не признаваясь себе в том, что Воротынский сохранил ему  царство, скипетр и державу. Это радостное событие Михаил Иванович незамедлил в декабре победного года отразить в своей духовной и отдать в наследство родную землю своим сыновьям. О  Стародубском уделе, взятом царем назад, не огорчался. Оставлены  за ним были наделы в Муроме и Нижегородской волости. Не милы они, а желанны дедовские земли, где взрастал, где науку воинскую от отца получал, откуда попал в первую опалу при правительнице Елене всей мужской половиной. Весна, казалось ему, сюда приходит раньше и солнце ласковее, и долы ярче и милее, как семья родная. Не в упрек ей, весне, что с её приходом, в последние лета, как гости непрошенные,  боли в пояснице жалуют. Никите удавалось быстро изгонять хворь из тела княжеского, а сила долга перед отечеством и  сила воли  воеводы не позволяли подолгу властвовать ей. За  годы борьбы с татарами счел быть в ответе за южные украины. И всякий раз огорчался князь, когда государь не ему отдавал в руки судьбу городов и самой Московии от беспощадных набегов. Постоянной горечью отдает в сердце сожжение Москвы, гибель основного берегового войска, множества народа в том злосчастном майском набеге крымского врага. Он и себя винил, что не настоял перед первым воеводой князем Бельским, не входить в столицу, а перехватить врага на подступах, хотя бы в двух верстах. Не его власть была. Теперь, после Молодинской битвы, князь Михаил считает, что не зря прожил жизнь, битва эта стала венцом всех ратных трудов, ибо укрощен царь Крыма, а вместе с  ним  и султан турецкий познал остроту русской  сабли, не помышляют больше брать дань с русской земли. Будет ещё кусаться татарин,  привык он кормиться не от сохи, а от сабли, но это уже не тот страх, что висел  над Русью. Можно теперь вздохнуть спокойно. Вестники его доносят, как сильно обезлюдила Таврида, голодают татарские семьи. Вместо полона да награбленного добра, почти все мужики и конское поголовье осталось на Пахре. Известно, конина у татарина излюбленная пища. Кумыс, сыр из конского молока был дарован. Где теперь всё взять, коль табуны потеряны, как и привычный многовековый ясак. Притихнет басурманин не на один год! Не от этого ли спокойствия расслабился, не от отхлынувшей ли угрозы его хворь стала одолевать? Он встанет, если государь позовет, снова оборонит отечество.
 И царь позвал, вручил ему оборону южной границы.
В середине Великого поста пожаловали гонцы-молодцы  из Разрядного приказа. Тишина опустилась  в княжеские хоромы, как в глухую ночь. Разговаривали шепотом, да маячили знаками. Как же, вестники московские, гроза или милость с ними государева? Бывало уж не раз! Вот они велят дворовым известить князя о себе, а сами так и прут в светлицу. В прихожей шубы с плеч бросили в руки челяди и стали ждать, когда их хозяин покличет. Он не заставил долго ждать, принял вестников в светлице в дорогой сряде, на перевязи сабля  неразлучная сработанная тульскими мастерами, рядом князь Иван в боевых доспехах, молодец загляденье. Старшой среди  троих гонцов хоть и утомленный дальней дорогой, а  с улыбкой глаголит:
-Слуга царский, боярин, член Боярской и ближней воинской думы, воевода большой, победитель знаменитый Молодинский, князь Михайло Иванович Воротынский,- возвеличил всеми титулами гонец,- государь царь  великий князь Иван Васильевич всея Руси  повелел быть на Москве, встать  головой берегового войска. А на сборы седмица дается.
И подают государеву золотую монету, какою уж не раз награждал своего верного слугу. С волнением сердечным, с радостью душевной принял монету седовласый воевода и словно гора с плеч,  в ответ:
- Милость государеву, как Божью принимаю, бью челом царю и великому князю Ивану Васильевичу всея Руси. Сборы не в тягость, будем с князем Иваном в срок. А теперь в трапезную с дороги отведать разносолов перемышльских.  Чай проголодались?
- Кто бы отказался, князь Михаил, а мы  покорны,- с улыбкой отвечали гонцы, отдавая явившейся челяди сабли, шли вслед за князем, который тоже оставил оружие в светлице. Княжич Иван, зардевшийся от  вестей, замыкал ход.
В трапезной длинный стол накрыт узорной скатертью, лавки дубовые крашены в ореховый цвет, свечи по стенам в свечниках, над столом подвесной на десяток. Ярко видны образа святых угодников. Гости и хозяева сотворили молитву и уселись за стол. Тут же были поданы, соблюдая Великий пост, огурцы соленые, грузди и капуста квашеные, клюква с ледком, уха из налима, икра паюсная, суп грибной с крупою, гречишная каша на оливковом масле, пироги с заварной капустой, грибами да с брусникой вприхлеб с суслом, блины и шанежки горячие с медом, кисели разные…
После сытной трапезы государевы посланцы откланялись и нехотя покинули гостеприимные хоромы князя, уселись в крытые возки, завернулись в теплые медвежьи шубы и покатили в столицу.
 
Княгиня Елена Федоровна, узнав о царском  призыве князя на большую государеву службу, счастливо всплеснула руками, молвила:
- Слава тебе, Господи, вразумил государя. Знает, пригож наш князь-батюшка на всякой службе. Для Ванюши славно быть под отцовой опекой. Не узрели, чай, когда и вырос. К Дмитрию голову приклоню, ему теперь вся моя заботушка.
- Не успеешь оглянуться, как сын заженихается,- князь поднялся с топчана застеленного мягкой кошмой, на которой после отъезда гонцов его врачевала местная знахарка, бодро прошелся по покоям, разминая поясницу.- Зри княгиня, как государева весть лечит, словно вновь народился, не надобно более знахарки. Соберемся в горнице,  по традиции слово отцовское молвлю перед дальней дорогой. Аграфена покойница, царство  ей небесное, помянулась,- князь перекрестился,-  хотел ей жениха по сердцу выбрать, у меня в войске молодцы как на подбор. Да не суждено,- с горечью вымолвил Михаил Иванович.
- Что ж поделаешь, на всё воля Божья,- отвечала сдержанно молодая княгиня и  ушла хлопотать перед торжественной минутой, оставив  мужа в  светлице.
Князь встрепенулся душой и сердцем, с великой охотою  собирался в Москву, уж Никите наказал готовиться к отъезду, получит в Разрядном приказе роспись по полкам, сойдется войско, отбудет на берег, встанет с большим полком в Серпухове. Дело знакомое, сердцу милое. Жену молодую вызовет, разместит  в Серпуховском кремле, как бывало раньше со Степанидой. Сын Иван с ним, догляд отцовский, строгость воеводы только в пользу. Богатырем отрок становится, в князей Воротынских статью пошел. Шелом и доспехи, что прошлым летом носил, малы, справят новые. Сабля теперь уж по руке у Ивана. Вместо лука арбалет  облюбовал, к нему приохотился, более грозное оружие, сноровистее с ним управляется. Пищаль тоже не в пасынках. Казаки Михаила Черкашенина приглянулись парню, у них уроки брал княжич. Добрый воин растет.
Михаил Иванович кликнул сына, он с готовностью тут же и вырос. Отец ласково потрепал по плечу Ванюшу, радуясь его стати, молвил:
- Ступай за мной в горницу.
Отец и сын вошли в просторную чистую половину княжеского дома, светлую с многими окнами изукрашенными искусной резьбой, цветной и прозрачной  слюдой, с иконами расписанными греческими мастерами, с камином европейского стиля и прямыми креслами, на оголовках которых золоченый герб черниговских князей Воротынских – Рюриковичей. В зимние церковные праздники, в торжества семейные  здесь собирались родичи,  духовенство, знатные люди  города. Сначала трапезничали, а потом услаждали  душу хороводами, удалой русской пляской под звуки балалаек, дудок, гудка, да песни заводили. На масляную неделю совсем  недавно после катанья с горки на салазках, на лошадях. В среду-лакомку подавали гостям сладости и меда крепкие, блины горячие. Веселье в горнице – растворяй ворота, ибо тесно  в хоромах, оно наружу просится. В пятницу завели тёщины-вечёрки, а в субботу золовкины-посиделки. Грянуло воскресенье – проводы веселые, целовальник.
В горнице княжич Дмитрий  в красном расшитом серебром кафтане, в шароварах с ломпасами и сапожках сафьяновых, на боку сабелька. Шел ему пятый годок. Княгиня Елена  в наряде праздничном в парче и жемчугах, платье струится в серебряных узорах, украшая  молодую стройную фигуру.
Михаил Иванович, распростер руки навстречу сыну и жене, взор его загорел любовью и растроганный он молвил:
- Наступает день разлуки, государь призывает отца вашего на службу. Князь Иван поедет со мной. Благословляю вас, дети мои,  именем Господа нашего на благие дела, на здоровье, богатство, женитьбу и на служение отчизне и на многие лета, аминь!- князь перекрестил каждого.- Решил я ныне сына Ивана помолвить с Марией Репниной, сватов зашлю, как только на то милость государеву получу.  Сокол наш  уж вот-вот крылья расправит для  брачного полета. Да и мне уж седьмой десяток лет катит. Не ровен час, споткнусь. Что скажешь, княгиня?
- Бог с тобой, батюшка, в тебе сила молодецкая не убывает, я вся  в твоей воле, только на Ванюшиной свадьбе вместе пировать будем. И на Москву ради детей готова ехать сею минуту за вами.
- Обождем до лета, неуютно на Москве, всё ещё пожег крымский виден. Государь велел заселять столицу, да народ окольный не торопится. Жмется по своим уделам, безопасней и сытнее там.
Так  снова шел неспешный разговор в семье прославленного полководца познавшего радость удач и горе невзгод. Горя всегда много,  счастья  же – мало, его много не бывает.
Не ведал полководец, что эти счастливые дни  и часы для него последние. Молодая жена вскоре после его отъезда занедужит, сляжет в постель и больше не поднимется.  У государя же созрел замысел, как потушить разгоревшуюся московским пожаром тягостную для царя  славу знаменитого воеводы.

42.
Федька Калина намыкался горя по чужим землям. Побывал в Литве, но не сыскал  там славы и доходного места ни в войске, ни в делах купеческих, в какие ударился по совету своей избранницы. Промотал деньги награбленные и вернулся разбойником в свои земли. Выходил одинцом на большую дорогу, но удача не сопутствовала ему, и он подался в Одоев к отцу своему потомственному крепкому крестьянину, где и Федька поднимался и был замечен князем Михаилом да призван в стрелецкий полк. Волком в сумерках весеннего вечера пробрался задами на усадьбу. Долго прислушивался к голосам, убедился, что никого чужого нет, окликнул отца, управляющегося на дворе со скотиной.
Батюшка наслышанный о бегстве сына, его татьбе, встретил чадо сурово, не хотел впускать  в дом, но  мать-старуха узрела соколика и взвыла  белугой, упала на колени перед мужем, прося его обогреть сына, накормить, расспросить о житье-бытье. Впустил шалопутного, но только на ночь. Федька  с женкой-красавицей похлебал горячих щей, повеселел, повел расспросы о делах семейных, о братьях и сестрах, о князе Воротынском, о его здоровье, да нельзя ли к нему с повинной явиться?
- Князь-батюшка человек государев, великую битву содеял с татарами, страх перед ним появляться по просьбе хозяйственной,  о воре и разбойнике заикаться – срамно подавно, лучше в могилу ступлю!- отстегал словами сына Калина старший.
- Слышно в Перемышле сел, хворать стал князь-батюшка, все спиной мается, - вставила словечко в разговор мать.- Кабы ты башку на плечах имел, у князя под рукой вырос бы. Опришна едва не разорила нас после твого убегу. Господь помог, Митрошку в опричнину отдали, смиловались. Только царство ему небесное, сложил головушку Митрошка на войне свейской.
-Небось, знахарки ходют ко князю?- спросил Федька.
- А то как же, князю на ногах быть Богом завещано, государь изнова призвал его на большую службу,- отвечал отец.
-Ладно, благодарствую за хлеб-соль, уморился в дороге, на полати дозволь, батюшка, забраться, как в детстве бывало.
- Лезай, а утром – дух  вон! От срама людского сгорю!- отвечал отец.
Федька забрался с женкой на полати и долго шептался с нею о князе, о будущих делах разбойных, о том, как вымолить пощаду у самого государя. Утром отец рано поднял беглого сына и указал ему путь-дорогу через зады в лес. Ушел Федька с котомкой добра, при оружии. На опушке  леса отыскал  стреноженных пасущихся и оседланных коней, вскочил с женкой в седла и взял путь на Москву.
Разбойника Калину схватили государевы люди на большой дороге, хотели тут же вздернуть, но он взмолился:
- Отведите меня в Тайный приказ, я знаю секреты про воевод, государя нашего извести хотят.
- Кто такие, говори!
- Не могу, только дьяку приказа или самому Малюте Скуратову молвлю.
- Нет больше Малюты, аль не ведаешь?
- В лесу сижу, откель мне ведать. Преставился?
- Пал государев любимчик на приступе  шведской крепости, сложил буйну голову от малого числа защитников.
- Бог покарал за лютые пытки и казни бояр и князей,- вырвалось у Калины.
-Но-но, за такие слова государь сам тебя на костре поджарит, как поджарил всех пленных шведов и немцев той крепости, где дух испустил его любимчик. Сам видел, как связанных в огромный костер бросали в месть за смерть Малюты. Вот как любезен был клеврет государю! А ты раб, станичник, язвишь. Язык вырву!
- Грех, грех взял на душу, родимый, как же я без языка о секрете поведаю?
- И то правда, оковать вора да в приказ свезти,- сказал старшой,- женку его тут же обесчестим и отпустим на все четыре,- и сам двинулся к женщине, сидящей на земле у дерева.
- Не подходи,- вскочила она, выхватывая острый кинжал из-за пояса и подставляя его к горлу.- Порешу себя!
- Такая краса и рука не дрогнет?- приостановился старшой.
- Не дрогнет!
- Зри, какая чертовка!- молвил старшой, резко взмахнул плеткой, какой  только что охаживал Калину, выбил из руки женки кинжал, плюнул, повернулся и пошел к своему коню, крикнул, садясь в седло,- бросайте станичника в возок, а этой за смелость живота  дарую.

43.
Весна поцеловалась с летом и, попрощавшись последними знойными майскими днями, откатилась в прошлое. В деревнях наступило короткое затишье перед сенокосами, на Оке зашмыгали челны с рыбаками. Иные с сетями, иные с бреднями добыть на ушицу красноперку, язя, щуку, окуня колючего, гожего на уху и на жареху, а то и сига с налимом. Войско же придя на берег по росписи укрепляло перелазы, подновляло засеки, шла  та обыденка, которая потом дает плоды свои.  Под знамена берегового войска собраны соратники Михаила Ивановича. К себе в большой полк расположенный в Серпухове он ждал приезда второго воеводы славного по Казанскому взятию  Михаила Яковлевича Морозова, в руках у него был тогда весь огнестрельный наряд осадный.  Да что-то задерживался боярин, никак занемог, в годах уж, как и сам князь.
В правой руке  в Торусе стояли Молодинские победители князья Никита Одоевский с Иваном Шереметевым. В левой руке, в Кашире, один из главных героев битвы,  первым воеводой князь Андрей Хованский, а вот князя Дмитрия Хворостинина вопреки даровитости и  надежды снова государь поставил вторым воеводой в передовой полк на Калуге. И совсем неприятно для Воротынского первым воеводой сторожевого полка расписан князь Василий Юрьевич Голицын. Михаил Иванович не помнит случая, когда бы сей вельможный князь попадал в полковую роспись берегового войска. Все больше в свите государевой, в войсках опричнины при делах его больших.  Правда, был  в трех городах поместным воеводой, по году в каждом. Воеводой быть для него – тяжкий  крест нести. Береговое войско  вовсе новь. 
Михаил Иванович не опасался нынче сильного набега татар. В Тавриде стелется ропот от поражения равному Мамаеву на Куликовом поле, там голодно, разве от отчаяния соберется тьма, выскочит за Перекоп голодным волком, сторожи тут же донесут об опасности. Михаил Черкашенин с казаками на пути встанет. Казаков государь щедро наделил землей, снабдил зельем, огнестрельным нарядом, казной. Укрепляются казаки на тех наделах, своя пуповина, как её не оберечь, справно несут службу по Уставу   пограничной и сторожевой службы – князево детище по государеву слову. Не дойдут  разбойники к обжитым землям, войско встретит басурмана на подступах. Посекут. Потому не в тягость ему вельможа-воевода. Одно опасно: может возникнуть зависть, местничество, так любимое государем.
И полководец, как в  воду глядел: бил челом государю князь Голицын и не соглашался о месте  службы  своей и князя Воротынского, писал: «…князь Михайло Воротынский в большом полку, а я, холоп твой в сторожевом полку, и мне, государь, холопу твоему меньше князя Михайла быть невместно. Пожалуй меня, холопа своего, вели, государь, мне с ним, со князем Михаилом, в отечестве щот (счет) и суд дать…»*. 
Государь уважил просьбу Василия Голицына, оставил без мест в том разряде  обоих воевод  писал князю Голицыну:  «мы тебя пожалуем, велим тебе на Воротынского суд дать и велим вас в вашем отечестве счести. Писано на Москве лета 7081-го году, июля в 11 день»*.
Еще не созрела в голове государя мысль, что приближать к себе, управлять страной надобно не по родовитости, а по уму и таланту. Быть ли воеводой, дьяком в приказе, управлять думой или земством, вести казну или стройку городов, торговлю и  другие государственные дела. Но уже намечалась эта линия в посольских делах. Иоанн видел, что никакая знатность рода не возьмет верх в тонких посольских интригах, если посол туп, не красноречив, не хитер, не гибок как в поведении своем перед иностранным государем, так  и в искусной речи, достоинстве к себе, к сопернику, манерах держаться с величественной осанкой. Ещё не решался он порушить вековечные традиции  родовитости, хотя насажденная им опричнина явилась первым образчиком будущего, хотя и не в лучшем проявлении. Многие любимчики его не являлись родовитыми, но лично преданые бывали на первых ролях, однако многие уничтожены в пытках и казнях. Яркие примеры – Малюта  Скуратов, личный палач государев;  умнейший советник, тонкий психолог Борис Годунов – выходцы не из старинных родов. Но не пользовалась доброй славой опричнина в народе московском, а только дурной. Разорение поместий, а не созидание явилось почерком опричнины. Бегство крестьян из центральных уделов, сокращение посевов, недобор хлеба стали причиной голода на Руси. Настроение людское близкое к бунту и другие причины заставили Иоанна в конце 1572 года упразднить опричнину, запрещалось даже упоминать о ней. Но характер самодержца оставался прежний, подозрительный, скорый на расправу своего ближайшего окружения.   Воротынский и Одоевский были тревожно озадачены  повелением государя: быть на Москве. Неволей, а надобно ехать. Небо супилось, как бы недовольное отъездом с берега знаменитых воевод. Михаил Иванович, взбудораженный и огорченный срочным призывом, чувствуя душой и сердцем неладное, с тоской достал закатанную в кожу свою духовную грамоту и сам, поскольку не случилось рядом ни писаря, ни духовного отца, приписал в ней следующее:
«В мае 1573 года не стало жены моей Елены. Что давал жене своей Елене всяких вещей и все, что осталось из тех вещей, отдаю детям моим Ивану да Дмитрию.
Сю припись писал я, князь Михаил».
И снова закатал в кожу, убрал в ларец. Окинул в последний раз свои палаты, и вышел наружу, где его поджидал князь Оболенский.
- Меня государь призывает по невместной грамоте. Супор*  с Голицыным предстоит,- пояснил Никите  Романовичу  большой воевода,- в тебе какая нужда?
- Мню, опала, князь, местничество государю любо. Молох его первостепенный. Тебе, князь, после Молодинской битвы главное воеводство в любом войске Богом указано, ан нет, завистники языкасты, государь таких привечает. Твоей славы государь страшится. Не каждому Богом дано управлять войском, ох, не каждому!
- Не каркай супротив дела, Никита Романович, изведет воевод опытных, с кем Русь оборонять станет? Судная борьба с Голицыным в моей чести, наш род старинный – Рюриковичи мы. Ветвь эта первая  по знатности на Руси. Ведаешь. Сам я много  раз стоял первым в большом полку. Вторая по знатности, не спорю,  княжеская ветвь  династии Ягеллонов. А князь Василий Голицын - Гедиминович в седьмом колене, никогда не бывал первым в большом полку на берегу. Государь это разумеет, сверяет по росписям, ставит по знатности, хотя знатность сия совсем недавно обернулась нам сожжением Москвы. Воля государя, мы его слуги.
- Правда твоя, князь Михаил, от того и горько. Страшусь родства со Старицкими*. Сестра княгиня Евдокия, супруга князя Владимира Старицкого, погубленная ядом несколько лет назад, как и вся семья, из могилы платком машет.
- Не будем загадывать, князь Никита, трогаем. Мимо Молодей пойдем, заглянем. Анисим на пироги звал. Я нарочного послал упредить  мужиков. Князя Ивана  на Москву  не возьму, к  Хованскому его переписал. Пусть будет от славы отцовской подальше.
- Будь по-твоему, Михаил Иванович,  доведется ли в этих краях побывать, полем нашей воинской славы проехать!
- Никогда зло не будет выше добра, как река не будет выше своего русла. Исключу только половодье.
С тяжелым сердцем тронулись в знакомый путь князья. Каждый сел в свой тарантас на зыбких дрогах, рынды  пошли вершниками. Выехали рано, еще по обильной не истаявшей росе, дорога знакомая, много раз езженная, кони шли ходко, и в ополдень показалась деревня, а там за лесом, лежал опорный холм битвы. Забилось сердце у воевод, словно  встреча впереди с дорогим  человеком.
Князья  въехали на взгорок, где почти год назад стояли насмерть. Долго и молча смотрели на поле своей славы. Земля, вытоптанная до черноты сотнями тысяч копыт, помертвевшая, оживала шильями трав, молодыми побегами березы и осины. И вовсе не полуденный июльский зной выжимал пот  на лбу у князя Михаила, а волнение, вновь пережитые часы тревоги за исход битвы и уверенность в победе. Увиделся  натиск татарской конницы, неудержимый, казалось марш янычар, гром пушек и пищалей, дым пороховой, тыл врага и сеча русская, удалая.
 Князь промокнул платком бисер пота, вышел из возка, прошелся по холму, по несмело отрастающей траве, вытоптанной  ногами его воинов, копытами боевых коней, опаленную  огнем пушек, вспоминал лица воевод, пушкарей, казаков и стрельцов, оставшихся в живых и счастливых победой, погибших воев своих, горы трупов врага. Князь Одоевский последовал за ним, приблизился ко рву, что был отрыт перед гуляй-городом и обагрен русской и басурманской кровью. Он еще не осыпался, только местами сглажен для прохода конницы.
- При благополучии не поскуплюсь, поставлю часовню на поле брани,- молвил князь Михаил,- чтоб забвенью не предалось оно, а чтилось в веках.
- Куликово поле было началом побед над ордынцами – Молодинское  поле стало концом татарского разбоя и грабежа земли русской,- молвил свое слово  Одоевский,- грех большой забыть сию битву!
- Спасибо на добром слове, Никита Романович,- но пока слава наша не обороняет нас от невзгод. Могущество славы обманчиво, признать сие горько, но надобно, иначе уподобимся жаждущему человеку, идущему к роднику с решетом.
Князь в последний раз окинул оком поле своей славы, молча вернулся к возку, уселся и тронул в деревню.
Молодинские мужики и бабы с великими почестями встретили  воевод. Широкую улицу в тридцать дворов, утопающую в садах, заполнили и стар, и млад. Мужики в расшитых травами рубахах, в опоясках с кистями, кто в атласных  шароварах и сапогах, кто в простых портках да в башмаках, кто и в новых лаптях с картузами набекрень. Бабы в цветастых сарафанах, на груди узоры шерстью расшиты, юбки широки, с оторочкой. У молодых девок ленты в косах, да полушалки на плечах. Низкий поклон били молодинцы под звуки рожков. И смолкли они, когда Михаилу Ивановичу хлеб-соль подносили на расшитом рушнике. Он с благодарностью отщипнул краюшку, в солонку макнул, в рот положил, хлеб-соль принял, Никите Романовичу передал, тот последовал примеру князя Михаила, и передал своему стремянному. Сельский выборный староста Анисим ломал шапку перед воеводами.
- Знаменитому Молодинскому  победителю над крымская татарва Михаилу Ивановичу громкая слава и долгие лета!- возвестил Анисим,- просим, князь-воевода, в приход наш на молебен в честь  Молодинской победной битвы, а тогды за стол праздничный на пироги званые!
-Благодарю вас, молодинцы,  за память о нас защитниках земли русской, за хлеб-соль, за посильное участие в битве с басурманами. Исполним  ваше желание и низкий поклон вам и домам вашим,- князь Михаил, а с ним вместе и все гости низко поклонились крестьянам, и людской ход двинулся к приходу  святого покровителя хлебопашцев Иоанна Крестителя. Приход находился рядом в недавно срубленном доме, правда, без колокольни. На нее-то  у жителей не хватило денег. Отстояли молебен, и Михаил Иванович высыпал в пригоршни Анисиму  и батюшке для колокольни горсть ефимок из своего кошеля, что случились при нём.
- Ещё желаю возвысить на поле брани, где стоял гуляй-город, часовню на свою казну, сам же и содержу. Пусть приходят люди, молятся по убиенным  в битве русским воинам, прославляют поле брани на века вечные,- донес  своё намерение Михаил Иванович.- Ноне же начну, как вернусь от государя на берег к войску.
-Славное дело задумал князь-воевода!- восхитился Анисим,- село наше в стороне не останется. А теперь, гости дорогие, просим отведать пирогов  обещанных, да любимых князем Михаилом Ивановичем.
Анисим степенно, без суеты, указал дорогу к накрытым столам, повел гостей. Столы находились тут же в саду плодовом, где созревала вишня, наливались соком яблоки, алела урожаем малина. Бабы, завидев подошедших к столам гостей, торопливо из стоящего рядом дома вынесли на противнях пироги разные, накрытые расшитыми скатерками, поставили, поклонились, другие принесли самовары и разлили в чашки ароматного  травяного чая. Гости уселись за столы и принялись за благословенную трапезу.


44.
Знаменитый Молодинский победитель, царский слуга, боярин, большой воевода князь Михаил Иванович Воротынский лежал прикованный к бревну и тихо стонал, творя молитву, призывая Бога дать ему силы вытерпеть муки сожженного тела огнем медленным, угольями жаркими. Боль была нестерпимая, жгло не только снаружи, но и внутри, с правого  бока, там, где печень, прожаренная через ребра и брюшину, а с левого бока сердце его богатырское, вынесшее тяжкое утомление в многодневной Молодинской битве, когда он почти не спал несколько суток кряду.  Оно билось, давало силы вести воеводе управление великой сшибкой не на жизнь, а на смерть и в решающей сече повести за собой запасную конницу большого полка, гнать татарву несколько часов до берегов Лопасни, устилая поле трупами врага ненавистного. Только ночь остановила побоище, высушила обагренные кровью сабли. Выдержало всё его могучее сердце, как молодой сокол летал и разил, выдержало, казалось, нечеловеческую нагрузку семидневной неутихающей битвы, не выдерживает только Иоаннов огнь смертельный. Как же тяжко  и унизительно лежать здесь, как же жжет, как же горит тело,  слышен  запах своей паленой кожи. Господь наш, воздай за грехи истязателю моему, за мя безвинно погубленного. Ты зришь и знаешь – чист  я перед отечеством…
Знать ошибся я, говоря, что никогда зло не будет выше добра, как река не будет выше своего русла. Половодье зла захлестнуло Русь нашу, когда схлынет, никто не ведает…
В пыточную, с довольно высоким потолком, каменными стенами, где в железных оправах чадили факелы, в горне горел огонь, а рядом лежали орудия пыток, вошел царь великий князь Московский и всея Руси  Иоанн IV мрачный и сгорбленный, отягченный тяжелой ношей. И не простой ношей смерда или холопа, которую донес до означенного места и сбросил. У него иная, государственная, гнет и стесняет, а вокруг него измена боярская арканом татарским вьется, того и гляди  обоймёт, вырвет из трона. Отяжеленная мнительным подозрением,  видимая только самим государем со времен Сильвестра и Адашева,* поддерживаемая клеветниками и угодниками, эта мнительность стала второй натурой самодержца и удовлетворялась только кровью заподозренных.  Дознавался в измене часто сам, и брал грех  на свою душу за пролитую кровь, в молитвах пред Богом каялся. Он ли кровопроливец  против других государей! Испанский полководец и правитель Нидерландов  герцог Альба при взятии городов Антверпена и  Гарлеме уничтожил 28 тысяч человек. В Англии  в первой половине нашего века повешено семьдесят тысяч человек за бродяжничество. Германцы, подавив восстание крестьян, казнили сто тысяч человек. Император Максимилиан в послании ко мне  ужасается пролитой кровью королем французским в ночь Святого Варфоломея: тридцать тысяч зарезанных парижан только за иную веру. И он отписал императору  сострадая по невинно убиенным. На Руси всякая вера терпима и православная, и католическая, и мусульманская. Разве сравнима та кровь с нашею! Токмо для укрепления самодержавной власти отправляю заносчивых да строптивых на плаху, кого на кол сажаю для страху, кого орудьями давлю на смерть, кого собаками затравлю, кого огнем сожгу под горячую руку… Опричну изгнал вот – страх народный. Поминки по Малюте  знатные справил в отвоеванном граде Ливонии. Всё для укрепления единой власти государевой и Православной церкви. Городов уж не счесть сколько возвел на просторах русских, сколько земель отдано казакам и крестьянству под пашни. Однако люд, а больше бояре да князья, молвят, едва не рассыпалась власть наша от татарской и турецкой сабель. Да Божьим промыслом одолели врагов вековечных. Плачет собака-царь, стенает, поминок уж не требует, в Тавриде голод, в большой набег тронуться – сил  нет. Укротил врагов южных. Молва иная по Москве ходит: Крым перво-наперво покорить надобно, на Черном  море господствовать, потом за Ливонию браться. Откуда ветер? От Молодинских победителей. По сей день народ Молодинских героев  славит, на устах первый – Михайло  Воротынский. Его успешность уснуть не дает покойно. Войдешь в опочивальню государем самодержавным, а проснешься в оковах или изведенный тайными оговорами колдуна-чернокнижника.
И сей муж, слуга царский первый воевода по Казанскому взятию, думный боярин, в ближней воинской думе отменный, против басурманов стойкий, как не признать сего, замыслил  извести нас. После пожога московского пытался упрекнуть, что не в те руки отдал главенство в береговом войске. Как в делах великих голова всему, так и в позоре бранном ли, в смерти великих тысяч жизней московских перед Богом и отечеством ответ держи – государь. Не только по заслугам дедов и отцов воеводство отдавать учит, а по воинской смекалке, по нынешним  ратным победам. Что же, прав оказался князь. Разгромил собаку-царя крымского.  И тогда бы не дал сжечь столицу, будь у него в руках главенство в войске?  Много дум спущено в тьму прошлого, невозвратного. Была рать, было упреждение. На сутки раньше прибежало войско с берега  вперед собаки-царя. Могли бы изготовиться, вцепиться в татарина на подступах. Ан промахнулись. Кусай теперь локоть!
Меня упрекают, что бежал тогда от царя, имея при себе лишь шесть тысяч войска опричного. Я не испугался врага многочисленного, а лишь устранился от измены бояр своих. Изменники казнены. Первым пал князь Михайло Темрюкович Черкесский, посланный мною догонять собаку-царя. И выступил уже с полком опричный князь, но сраженный вестью в измене отца, как оказалось не верной, посажен на кол. Мы же вынуждены говорить, что «ехал из полку в полк и погиб безвестно». Мне упреки, а воеводе Воротынскому теперь слава?
- Государь, в чем вина моя? Я ли когда осуждал власть и волю твою?- услышал Иоанн страдальческий голос закованного в цепи князя Воротынского, уже истерзанного палачом новым вместо Малюты и вздрогнул от слов изреченных.
- Пусть укажет тебе тот, кто сведал про дела твои тайные,- глухо сказал Иоанн, поднося факел поближе к великому знаменитому Молодинскому победителю им же так названного, чтобы лучше рассмотреть следы страдания на мужественном лице полководца, изрезанного морщинами да  сабельным шрамом казанским.
В пыточную втолкнули  рослого с черной бородой известника.
- Глаголь что знаешь о князе?- государь  ближе поднес факел к страдальцу.
- Дык, к ведьмам хаживал, к волховству принуждал, чтоб на тебя, государь, язва нашла.
Полководец встрепенулся, сделал порыв к клеветнику из последних сил, но цепь удержала его на бревне прикованного.
-Государь, не верь злодею, то холоп мой бывший Калина, уличенный в татьбе. Дед мой, и отец служили государям московским верой и правдой, и я также служу тебе, прибегаю к молитвам божьим в скорбях наших, его промыслом живу, не пристало мне на старости лет к ведьмам обращаться. Ты, государь, наделен божественной силой повелевать, Бог тебя защищает, почему же ты мнишь, что простой смертный способен на тебя покуситься и погубить? Только  богоподобные государи могут это сделать. Одного такого я с войском разбил наголову. Он теперь не скоро соберет силы. Но есть другие не менее могущественные государи, их бойся, а не меня и твоих других подданных отечеству преданных. Употреби разум их и опыт на укрепление могущества своего! Смерть же от пыток или топора не умножит, не укрепит могущества твоего и Отчизны, а ущемит.
-Оставьте нас!- Иоанн махнул рукой на клеветника. Палач вытолкал Калину, и сам вышел следом. Чадящие факелы, разведенный огонь в горне едко и удушливо наполняли пыточную. Слабая   устроенная  в стене  вытяжка гари, не справлялась.
- Хотел бы не верить, да не могу, уязвлен ум мой коварством. Любо мне знать, кого на трон возвести намеревался? Сам, поди, сесть помышлял!
- Государь, я, как и ты – Рюрикович, но стар я для трона. У тебя наследники есть. Уж седьмой десяток лет пошел мне, хвор становлюсь, о каком троне мечтать! Ты мне в сыновья годишься, власть единодержца с юных лет твоих поддерживаю. Таков наказ от  князей Воротынских, от  отца моего был, и предки мои видели силу русской земли в одном кулаке, в одних руках. Единством власть сильна. Особливо в войске. Казань брали – все войска в твоих руках, славное дело вышло. Иные земли российскими стали от этой единой власти. Разве бы я разбил басурмана, распылив войско? Я так и молвил воеводам: волей данной мне государем все наказы мои, от государя идут, кто супротив наказа моего пойдет, буду считать изменой. Битва решилась единым Божьим промыслом и твердым словом. Твоё слово твердое, бороться против него, против ветра плевать. Власть, кому хочешь, кости переломает. Я это понимаю чутко и глупцом слыть не хочу.
- А славу свою раздуваешь, как костер на ветру,- скорбно молвил Иоанн, и резко:- с умыслом всё с умыслом коварным! Микита Одоевский твой сотоварищ тоже старается, вдвоем против меня паутину плетёте! И боярина Морозова туда же?
- Государь, народ победителей славит, а народу рот не закроешь. Я свое слово молвил: предан вере нашей и  земле русской, слово государя моего, равно слову Божьему. Тело моё умирает, но дух мой не истребим, никакими пытками и огнем из рук твоих не угасить его,  в Господе нашем защиту свою зрю, а тебе кипеть в огне адовом за муки невинных тобою убиенных, о том тебе глаголил  митрополит Афанасий. Впереди тебя ждут битвы грозные, но кто поведет войско, коль истребляешь ты мужей воинских? Будут у тебя удачи ратные, но больше поражения. Потому говорю тебе такие слова, что знаешь: не виновен слуга твой верный, прощай, государь, я умираю, искуплю вину свою перед Богом смертью. Но Богом прошу, оборони семью мою, сыновей! Ради детей наших, жен, мы – мужи  крепкие,  идем на врага не жалея  живота своего. Помысли, государь, как  аукнется на других убиение семей наших, как хрупка становится крепость воев при мысли о погибели семейной от опалы, от местничества. Снял ты меня с берега на супор с князем Голицыным – первый шаг к расправе со мной, второй шаг – холоп низкий Калина. Вот и лежу оклеветанный, обожженный тобой. Нестерпима эта боль человеческая, но мысли мои там, на берегу, в обороне границ южных отодвинутых в Дикую степь. Сотни станиц надобно ставить, земли там плодородные, укрепится казак, обрастет хозяйством, семьей. Кто надежнее казака оборонится? Не пройдет в глубину земель наших ни татарин крымский, ни осман-басурманин. Прощай,- из последних сил выдохнул слова князь,   смежил в немощи вежды, его изожженное тело покидали последние силы.
Иоанн ужаснулся от слов, от  мужества и силы князя-воеводы, советника верного ближнего, видел его немощь, знал и невиновность, молча встал с чурки и удалился от умирающего своего лучшего полководца, отстоявшего в великой битве единство государства Российского, которого народ славил и боготворил наравне с первым царем российским Иваном Грозным. Но притемнится  слава победителя от умолчания нашего…
«Того же году положил государь опалу свою на бояр и воевод на князь Михайла Ивановича Воротынского, да на князь Микиту  Романовича Адуевского, да на Михайла Яковлевича Морозова.
И тогда Воротынский и Адуевский з берегу взяты и казнены смертью. Да с ними же казнен Михайло Морозов»*.
И погребли победителя Молодинского в Кашине, после кончины его на пути в ссылку на Белозеро. Много позже прах его вместе с сыном Дмитрием перенесен в Кириллов монастырь, как и завещал князь в своей духовной.
Ремесло мастера  звонче любой монеты, также и луч солнца ярче любого костра. Мудрость старца заключается в  опыте его жизни, а также и его сподвижников, но смерть подобно пропасти, обрывает тропу  мудрости, и только память есть продолжение накопленного исторического богатства. Если у поколений нет памяти, то ошибки отцов с болью повторяют их сыновья.
 Пусть же  сердце  наше   станет  многоокое,  чтобы  видеть, где  добро, где  зло.  Пусть же  ум  наш  не  оскудеет хлебными,  живительными  мыслями, а  душа наша  не  сожмется от  любви,  а  расширится,  как  Вселенная.
 Как  озеро пополняется водой  рек  бегущих,  так  пусть не  скудеет  любовь наша к  Всевышнему, а  его - к чадам  своим новоявленным. Пусть разойдутся  они по  Земле, как  звезды Вселенной, со  светом добра  и  любви к  себе подобному. И  возродятся  те,  кто душою мягок,  кто сердцем щедр, с врагами крут и решителен и воскреснут  на  возрожденной православной Земле,  и  вознесут славу Всевышнему Разуму и  будут  жить  и  здравствовать,  как  Он велит!

Конец.
С.Сухобузимское, 2009-2012 гг.


Использованная литература и документы:
• Андреев А.Р. История Крыма. М. 2001 г.
• Андреев А.Р. Крупные татарские набеги во второй половине 15 века.
• Андреев А.Р. Россия, Турция, Казанское, Астраханское и Крымское ханства. XVI в.
• Андреев А.Р.. Неизвестное Бородино: Молодинская битва 1572 года. М. 1997 г.
• Ананьев Г.А.. Князь Воротынский.  1996 г.
• Акты исторические, собранные и изданные Археографическою комиссиею имп АН. СПб., 1841. Т. 1. С. 268-336.
• Беликов В.Ю, Колычева Е.И. Документы о землевладении князей Воротынских во второй половине XVI- начале XVII вв.  Архив русской истории. М., 1992. Вып.2. С. 93-121.
• Беликов В.Ю,Колычева Е.И. Духовная грамота М.И.Воротынского. Приложение № 2. 1992 г.
• Библиотека Якова Кротова. Разрядная книга 1475- 1605 гг.
• Веселовский С.Б.. Синодник опальных царя Ивана, как исторический источник. М.- Л. 1940 г. СБ.З.
• Буланин Д.М. Повесть о битве при Молодях. Институт русской литературы.  (Пушкинский дом) РАН.
• Буганов В.И.. Документы о сражении при Молодях в 1572 году. Исторический архив, № 4, с. 166-183, 1959 г.
• Буганов В.И.. Повесть о победе над крымскими татарами в 1572 году. Археологический ежегодник за 1961 год. М. 1962 г.
• Бурдей Г.Д..  Молодинская битва 1572 года. М. 1963 г.
• Волков В.А.. «Полководцы и витязи Московской Руси». Статья шестая, Интернет.
• Воротынский М. И.. Большая Советская энциклопедия.
• Грамота крымского хана Девлет-Гирея Ивану IV, посланная 23 августа 1572 г.
• Д.390 - Государственная публичная библиотека им. Салтыкова-Щедрина в Эрмитажном собрании.
• Давыдова А.А., Юрищев М.А. Кто  и когда основал Воротынец? Историко-краеведческие очерки. Нижний Новгород.
• Дьяк Сукины. Роспись о Молодинской битве. Эрмитажный  список.
• Запись разрядной книги. (ГИМ в собрании Щукина д. 496)
• Каргалов В.В.  Михаил Иванович Воротынский.
• Карамзин Н.М. История государства Российского. Книга третья.  «Феникс» Ростов-на-Дону. 1994.
• Карамзин Н.М. Предание веков. Москва,  «Правда». 1987.
• Ключевский В.О.. Русская история. Полный курс лекций в трех книгах. Книга первая. Москва. «Мысль» 1993.
• Казанское взятие. Библиотека мировой литературы для детей. (Казанская история 100 глав).
• Курбский Андрей. «История о великом князе Московском».
• Лызлов А. Скифская история. ГИМ, Щукинское собрание № 496
• Лобин А.. Царевы пушкари. Родина. 2004 г.
• Лубченков Ю.Н.. Самые знаменитые полководцы России. М. «Вече» 1999 г.
• Манягин В.Г. «Правда Грозного царя»» Москва, 2009 г.
• Михайлович К. «Записки янычара». М. 1978 г.
• Наказ, выданный из Разрядного приказа царем и боярской  думой М.И. Воротынскому и другим воеводам (1572 г.)
• Новгородская летопись.
• Никоновская летопись.
• Памятники литературы Древней Руси: Середина XVI в. М., 1985. С.300-565.
• Памятники литературы Древней Руси: Вторая половина XVI в. М.,1986. С.218-399
• Песня о нашествии крымских татар на Русь в 1572 году.
• Повесть о победе над крымскими татарами в 1572 году. (ГИМ Щукинское собрание № 496)
• Повесть о бою воевод московских с неверным ханом.(Неизвестный автор).
• Полковая роспись берегового войска М.И.Воротынского (1572 г.).
• Пискаревская летопись
• Разрядная книга 1571 года.
• Разрядная книга 1572 года.
• Разрядная книга 1573 года.
• Роспись голов берегового войска (средний командный состав войска).
• Румянцев В. Князья Воротынские. Интернет-портал Хронос.
• Соловьев С.М. Сочинения. Книга III. История  России с древнейших времен. Москва «Мысль» 1989.
• .Смирнов Н.А «Россия и Турция в XVI-XVII веках». Москва, 1946 г.
• Середонин С.М. Известие иностранцев о вооруженных силах Московского государства в XVI веке.
• Смирнов В. Россия в бронзе: Памятник Тысячелетие России и его герои. Новгород, 1993.
• Толстой А.К. Князь Серебряный. Советская Россия. 1980.
• .Ульянов В.П. Князь М.И.Воротынский – военный деятель России XVI в. Нижневартовск. 2006 г.
• Флетчер Д.. О государстве Русском. СПб. 1905 г.
• Центральный государственный архив древних актов ф. 210.
• Чернов. А.В. Вооруженные силы Русского  государства в15-17 веках. М. 1954 г.
• Черникова Т.В. История России IX-XVII века. М. «Дрофа». 1997 г.
• Шамбинаго С.К.. Песни времени царя Ивана Грозного. Сергиев Посад, 1914..
• Шамбаров. В.. Поле забытой битвы. Журнал «Молодая гвардия».
• Штаден Г..  О Москве Ивана Грозного. Записки немца-опричника. Л.,1925.
• Щепкин В.Н.. Русская палеография, 3-е доп. изд., М.: Аспект Пресс, 1999.
• Щербатов М.М. История Российская.
• .Юрищев М.А. М.И.Воротынский. Духовная грамота. Перевод и комментарии. Черноголовка, Московской области. 2012 г.
• Юрищев М.А.. Ранняя история Княгинина и Фокина. «Книги».Нижний Новгород. 2010
• Юрищев М.А.. Се аз, князь Воротынский. Открытый текст. Электронное периодическое издание.
• Юрищев М.А.. Сколько лет Воротынцу? «Воротынская газета».Нижегородская область.
.
   Список старинных слов и комментарий к ним
================
Стр. 1…Сряда* - одежда.
Стр. 1 …Станичники* - разбойники. 
Стр. 2. …Сугон* - погоня, гонка за кем-нибудь.
Стр. 6. …богатых поминок*- богатые подарки хану в помин былой дани с русских княжеств в период ига Золотой Орды.
Стр. 8. …Дроб* - картечь, выполненная из речной отборной гальки, чугунных шариков, кусочков свинца.
Стр. 8 …Гуляй-город*- полевое подвижное укрепление на телегах или санях из деревянных щитов с бойницами.
Стр. 9 …Соколики* - фальконеты,   полевые пушки для поражения живой силы противника.
Стр. 9 …Рушница* - ручное ружье, пищаль. 
Стр. 10 … «…недружбу делати царю Крымскому и королю Литовскому»*-Разрядная книга 1561 г.
Стр. 10. …Сакма* - след многочисленной конницы
Стр. 15….Наряд огнестрельный* - различного калибра пушки, артиллерия.
Стр. 15. …Тарасы*- деревянные укрепления, укрытия.
Стр. 16 …Верста*- русская мера длины, равная 500 саженям ( 1.0668 км). До 18 века равна 2,13 км. для определения расстояния между насел. пунктами. (БСЭ -1987 г. М.)
Стр. 17. -Бесбармак* -  хорошо уваренная баранина.
Стр.19. – дети боярские* – разряд мелких феодалов появившиеся на Руси в 15 веке, несли обязательную службу, получая за это от князей, бояр, церквей – поместья, не имели права отъезда. Часть детей боярских – это потомки младших членов  княжеских дружин или же измельчавших боярских родов.
Стр. 19 …Размысл или розмысл*- старший военный инженер, обычно наёмный  немец.(Вл.Даль, Толковый словарь).
Стр. 22….Дрочона* - неженка.
Стр.23…. Накра*- бубна, барабан.
Стр. 23…Гудок* - род скрипки о трех струнах.
Стр. 23….Девушка-покоёвка* - служанка.
Стр. 46… …о приходе рати к Астрахани* - неудавшийся поход турецко-татарских войск для захвата Астрахани  в1569 году.
Стр. 47….По головам*- возложение персональной ответственности на воеводу.
Стр.60 … Чауша*- тайный гонец, разведчик.
Стр. 62. …Стрелецкие полки*- полный состав стрелецкого полка 500 человек.
Стр.66. …с ногайской стороны*- обычно ногаи поднимали в строй до 20 тыс. воинов.
Стр. 67. …князь Михайло Темрюкович Черкесский*. В официальной литературе фамилия пишется через  «а». Думается от первоначальной ошибки средневекового писаря. Производная же от наименования нации черкесы, города Черкесск, правильнее было бы писать Михайло Черкесский. Черкассы же город в Украине и фамилии русских князей писались через  букву «а», что является верным.
Стр. 66. … «…в походной  сряде в боевых доспехах, готовые разить врага с большою силою и напором неостановочным»*. Разрядная книга 1571 г
Стр. 67….«…и князя Петра Хворостинина быти невмесно»* -Разрядная книга 1571 г.
       Стр. 69 ….…сильная и стойкая*. По неизвестным причинам до нас не дошли документы, свидетельства летописцев о численности и составе татарского  и  берегового войск. У историков нет единого мнения. Одни завышают, другие занижают численность русских воинов до минимума в шесть тысяч человек. Кандидат исторических наук В.П. Ульянов написал и защитил диссертацию «Князь М.И.Воротынский – военный деятель России XVI в. Нижневартовск. 2006 г.», в которой собраны факты и наработки всех крупных  русских историков. Однако исчерпывающего вывода автор не сделал. Например, Ульянов пишет: «Численность войск Девлет-Гирея в 1571 году, по подсчетам современников, составляла  40 тысяч человек.  «Свидетельство Ивана Грозного польскому послу: «Татар было 40000, а моих только 6000, равно ли это?» Тут явно лукавят  государь и  Ульянов, ибо ниже  сам же Ульянов  опровергает государя и себя, говоря, что царь шел в Серпухов «На помощь другим опричным полкам». Каким? Известно, что у Иоанна было 6 тысяч опричников и Разрядная книга называет три полка, идущие с Иоанном в Серпухов. Кроме того, на берегу были и земские полки с земскими воеводами. Разрядная книга называет все пять полков, стоящих на Оке с воеводами пофамильно. Пришли к Москве только три полка и полк опричников Темкина. Сколько же в них насчитывалось людей, никто нигде не сообщает. Явно, не шесть тысяч воинов.
           Свидетельство С.М. Соловьева, том шестой, стр.587. «в русской армии насчитывалось 50 тысяч». Свидетельство В.О.Ключевского береговое войско «ежегодно поднималось на ноги до 65 тысяч рати». Русская история. Полный курс  лекций, книга первая, стр. 517.
С.М.Соловьев называет 120 тысяч татар, там же.  Н.М. Карамзин пишет: « тысяч сто или более». История государства Российского, книга третья, стр.381..
Стр. 73….Алпауты*  - знать.
Стр. 83…осьмисот тысяч* - ( Н.М.Карамзин, История государства Российского, книга третья, стр. 382).
Стр. 83 …и чистили городы до Ильина дни».*  - Разрядная книга.
Стр. 83 …я дороги видел и опознал».* (С.М. Соловьев, сочинения, том  шестой, стр.588)
Стр. 89…Мишка Черкашенин с казаки».*- Полковая роспись «Берегового войска» М.И.Воротынского.   
Стр. 89….до 65 тысяч ратников* (В.О. Ключевский. Русская история. Полный курс лекций, книга первая стр. 517),
Стр.89…Дмитрий Иванович Хворостинин* - Некоторые историки как древние, так и современные отводят воеводе Д.И.Хворостинину  ошибочную роль командира передового полка. Из текста Разрядной книги видно, что он был вторым воеводой, и по сложившейся иерархии командовал пешей частью передового полка. Современный историк В.А. Волков в статье «Полководцы и витязи Московской Руси» пишет: «Громкую славу принесла Хворостину Молодинская битва 1572 года. В ходе её он командовал Передовым полком из состава выдвинутой к окским переправам армии М.И. Воротынского». О громкой славе возражений нет, возможно, он был один из энергичных воевод в осажденной крепости, но приписывать ему командование передовым полком ошибочно и вредно для истины, так же как и дальнейшее утверждение Волкова: «2 августа крымская армия штурмовала "гуляй-город", оборону которого возглавил воевода Хворостинин, стремясь разгромить русских и отбить Дивея-мурзу. Во время ожесточенного сражения под стенами деревянной крепости Большой полк под командованием М.И. Воротынского смог обойти неприятельскую армию, нанеся мощный удар с тыла. Одновременно противник был атакован находившимися в "гуляй-городе" отрядами русской и наемной немецкой пехоты. Эту атаку возглавил лично Дмитрий Иванович Хворостинин».Ни больше  ни меньше! Ни одно высказывание в отношении Хворостинина не выдерживает критики. Оборону возглавить Хворостинин не мог, поскольку в гуляй-городе находился сам Воротынский и второй воевода большого полка князь И.В. Шереметев, по рангу командуя пешими воинами. Во-вторых, утверждение «наемной немецкой пехоты» выглядит весьма несерьезно: немцев в большом полку с начала военных действий было всего лишь 300 человек. Чего их выпячивать на передний план битвы? В гуляй-городе  2 августа были сосредоточены остатки пешцев всех пяти полков, ибо татары пошли на приступ в пешем строю и оборонять крепость воины могли при подавляющей численности врага только за стенами крепости, иначе бы они были смяты. Утверждение «атаку возглавил лично Д.И.Хворостинин» не подтверждено ни одним историческим источником. Этот вымысел историка, мягко говоря, не имеет под собой почвы.
Стр. 90 …наваристой сурпы* - здесь жидкость от варки мяса, заправленная луком.
Стр.93 …не вступать в съемный бой,*  - то есть, в   рукопашные  схватки.
Стр.98 ….травитися,* - обстреливать неприятеля из всех видов оружия.
Стр. 98 … «делать как лучше и государеву делу прибыльнее».*  - полковая  роспись.
Стр.120…. И «… князь Юрья послал гонца с грамотою, что идет рать новгородская многия»*- Пискаревская летопись.
Стр.123. … «И тут многих тотар побили и руки пообсекли бесчисленно много»*- Повесть  о Молодинской битве.
Стр.133. …назад и ушли»*.- Грамота Девлет-Гирея Ивану IV.
Стр.133. …в любви быть».* -Там же.
Стр.139. …и суд дать…»*  - Разрядная книга 1573 года.
Стр. 139. …июля в 11 день»*.  - Там же.
Стр.140 … Супор* -  спор, борьба судная.
Стр.140. …со Старицкими*. - Князь Владимир Андреевич Старицкий, двоюродный брат  Иоанна отравлен им,  а также вся его семья. Мать утоплена в Шексне. Князь был обвинен в покушении на жизнь государя посредством яда. Жена его Евдокия до замужества княжна Одоевская.
Стр.142. …Сильвестра и Адашева,* - первый церковный деятель, бывший любимчик государя, второй крупнейший государственный деятель попали в опалу и были умерщвлены.
Стр.144. …И тогда Воротынский и Адуевский з берегу взяты и казнены смертью. Да с ними же казнен Михайло Морозов»*. - Разрядная книга 1573 года.


Предлагаемая иллюстрация:
1.На обложке  фотография памятника  «Тысячелетие России».
2. Портрет автора.
3. Художественное изображение  М.И.Воротынского на памятнике «Тысячелетие России» в Великом Новгороде.
4. Памятник князю Воротынскому в поселке Воротынец Нижегородской области.
5. Обелиск  на поле славы в честь 430- летия Молодинской битвы.
6. Вручение Иоанну IV трофейного оружия хана Девлет-Гирея, взятого в Молодинской битве. Литография П.Иванова с оригинала Б. Чорикова.
8. Празднование 440-летия Молодинской битвы.
9. Русские ратники
       10. Стрельцы.
11. Дворянская конница.
12. Гуляй-город (Варенбург) с гравюры  XV века.

Все права на роман «Полководец князь Воротынский» принадлежат автору В.Г.Нестеренко.