Месяц Ворона. Повесть. Глава 9

 


                Месяц Ворона.

  Первая командировка на Север родилась в 1987 году, когда я летал  в Суринду,  далекий и малодоступный тогда эвенкийский поселок. Поездку оплатила газета «Красноярский рабочий». 
    В Байкит домчались на ЯК-40. Удобно, комфортно, быстро. Лайнер этот вполне можно считать гордостью отечественной конструкторской мыслью. Но мир его игнорировал. Все русское тогда отталкивали. Завидовали, но, наше не покупали. Зато мы летали на изумительных  машинах. Садишься в ЯК и, вроде, себя больше уважаешь. Ведь мы все были причастны к достижениям в стране. И всем казалось, что СССР – это вечность. Но вся вечность состоит из мгновений.               
  Дальше сутки карабкались из Байкита в Суринду поездом в десять мощных вездеходов. Расстояние около ста километров. За все 24 часа не удалось сомкнуть глаз ни водителям, ни пассажирам. Дорога - абсолютное бездорожье.  Стена снега  высотой почти два метра. Местами больше. Намека на дорогу не  находилось. Мы плыли по просеке,  по которой периодически  идут автопоезда. Но ни одного намека, что тут кто-то ездил. Если нужно было соскочить со ступеньки КрАза по нужде, ты утопал в снегу по плечи или с головой.  Я не понимал, как это месиво мог преодолеть груженый вездеход.
  А их на «трассе» было десять. Мы почти не останавливались. Ехали и ехали. Спотыкаясь,  пережидая, когда вытащат завязшую машину, на это ухрюкивали по полчаса, а то и час. Потом все равно двигались. Водители и на минуту не сомкнули глаз. Но к таким маршрутам они привычные. Вкатились в  Суринду, сутки отдыха  и обратно. Теперь по пробитой колее. Тоже не подарок, однако, время в пути  уже наполовину короче. Через две- три  недели опять рейс. Колею к этому времени заметет, будто её и не торили.
  Иногда какую-нибудь из машин кидало в сторону, и она надежно вязла. Или проваливалась в болото,   небольшую речушку. Которые сверху так забило снегом,  и не подумаешь о существовании  под белым покрывалом  льда и воды.
  То под совершенно ровным снегом оказывался вдруг овраг, и  груженый под завязку  вездеход тонул в нем  передними  колесами. Непривычное к таким поворотам сердечко ёкало, мне было непонятно, почему мы вместе с четырнадцатыми тоннами комбикорма не ссыпались в этот овраг, и не остались в нем навсегда. 
     Водитель сначала сыпал направо и налево маты, он-то дорогу знал и прозевал шильце, затем выталкивал себя из машины, доставал где-то из заначки трос, нас натужно вытаскивали, и мы снова давили рыхлый снег, только теперь уже не первыми.
 Стоял апрель, в середине мая  должна была начинаться распутица. Снег  уже лежал  рыхлый, как песок. Солнце  его таким сделало.  Хотя ночью прижимало до минус  сорока, а то и больше. Особенно по болотам.   С полуночи садился туман.  Такой колючий, хоть  плач.  Весной в Эвенкии всегда туманы и морозы. Противные: не сбежать от них и не спрятаться.  Хоть хватай топор и руби  туманы  на кусочки.   Лечит все время.  Незаметно с туманами приходит потепление и распутица. Месяца четыре  в  Суринду ни кто больше по этой просеке  не проедет.
  В суриндинский магазин мы везли полугодовой запас для поселка  муки, круп, сушеной картошки, морковки, костюмы и платья, обувь. Вешалки для белья, капканы на песцов и соболей, детские игрушки, топоры и гвозди. За все это отвечала молодая женщина из райпотребсоюза. Она ехала с нами. Привыкшая к командировкам: мужская меховая куртка, шапка-ушанка, ватные брюки. Но кто-то из мужиков обязательно находил возможность хлопнуть ее по заду, на что она весело взвизгивала и кричала водителю: дурак, самый настоящий!
  - Это Галька, - хмыкнул мне водитель,  - товаровед, она тут некоторым  жена. Уже три с половиной  года  забрасывает  в Суринду товары. Дома не живет. То в машинах, то в самолетах, так и мотается по району. Дурой – дурой, лучше бы просто продавцом встала у прилавка. Вот надо ей сутки не спать.  Два оклада-то не заплатят.  Она у нас с авторитетом, член райкома комсомола.
  С Галей мы познакомились уже в Суринде, когда по команде  директора совхоза «Суриндинский» Виктора Гаюльского, кормили приезжих обедами и ужинами в заежке: небольшой избушке прямо  на окраине  поселка. В ней  отбили три комнаты.  Одна большая, кроватей на двадцать и две одноместные. В них жили я и Галя.  Вечером мы пили чай вместе, у неё в комнате. Она как-то быстро привела её в живой вид и в её комнатке было веселее, чем в моей.
  - Я здесь уже привыкла, - улыбалась она,  - сразу приехала, хоть плач. Товароведом-экспедитором поставили. В три поселка катим товар только так, караванами.  В остальные -  самолетами и вертолетами.  Зимой ещё ничего, три - четыре дня и дома. А летом на катерах, по рекам грузы тащим. Вода то упала, то поднялась. То катер ход потерял. Сиди на палубе, отмахивайся от комаров. В каюту зайдешь, их там ещё больше.  Ни одна мазь не помогает. Три года отбухала, хотела уволиться и домой, но думаю теперь, куда повернуться.  Квартиру мне дали, зарплата северная. Да что толку – одна живу. Деньги хорошие платят, на любой курорт лети, только что там найдешь? 
 - Без семьи?
 - Какая семья, - чуть не заплакала она, - с такой -то работой. В этом году  у меня сразу два отпуска, семьдесят дней в Красноярске проживу у мамы.  Если выйду замуж, тогда уволюсь. Меня замдиректора райпотребсоюза сватают. Там тоже командировок много, но уже в Красноярск. А это совсем другое. Туда на «Яке» и обратно. Комфорт, тепло, ни каких бессонных ночей.  Планов много, а что получится, как скручу жизнь – не знаю. С Байкитом сроднилась, а женихи вокруг не вьются. Вроде и много ребят, а замуж не зовут. Как заговоренная.
  - Ещё не вечер, - как кто-нибудь из подружек поддержал её я.
  -  Все подружки замужем, - ещё больше скукужилась она лицом, -  а я вот в  командировках.  Через день приеду домой, а в обед уже самолет загрузят, полечу в Ванавары.  В самолетах тоже замуж не выйдешь.
   А пока мы ехали в Суринду. Ближайшее время в поселок  будет летать лишь вертолет. Много в него положишь? То ли дело КраЗ  или КАМАЗ.  Один вездеход был полностью забит солью, для оленей и людей. Тонн  пятнадцать.  В других машинах лежало тонн сорок комбикорма, для поддержки важенок после отела.
  Неудобства переезда остались позади, когда колонна вползла в Суринду,  лежащую на пологом склоне.  Как потом я узнал, склон – берег реки. Мы речку эту  и не заметили. Закрыта сугробами.  Хотя чум без шкур оленей, только жерди в круг,  я видел, он стоял у самого входа в поселок.  Чум без шкур по эвенкийски зовется дюхча. Он показывал уровень воды в паводок. Ниже дюхчи ставить чум весной ничего нельзя, смоет паводок. Для знающих людей, конечно, информация. Слишком короткие у нас  командировки. Разлив реки Суринды я так и не увидел.
 Первыми автопоезд встретили эвенкийские лайки.  Они провожали колонну машин молча, слегка покачивая хвостами. Видно не определились ещё, что мы такое и нужно ли лаять.
  Лайки здесь светлые, крупные. По пояс человеку, а то и выше. Дома  в поселке без стаек и заборов,  только лепятся вокруг домиков нарты и снегоходы. Лайки охраняют  здания прямо на снегу или на нартах для оленей и снегоходов.  Лишь в морозы за пятьдесят копают норы в снегу и прячутся в них. Когда  я гостил неделю в Суринде, ниже сорока не опускалось. Но весна чувствовалась.
    Во всю гудели по утрам куропачи, делили самок. Гу – гу – гу, бу-бу- бу. Казалось, что их возле заезжей избушки, где ютился я,  сотни. Может, так и было. Днем я выходил посмотреть на красавцев, хоть бы один на глаза попался. Петь они начинали в пять утра. В это время тут уже светило яркое солнышко. Но в сорокаградусный мороз, особого желания  искать куропачей не закипело.
  По собакам и технике возле дома легко определить, кто в нем живет. Если стоят два-три снегохода и четыре пять нарт к ним -  охотник. А если снегоходы с нартами, да ещё оленьи нарты -  и к бабкам ходить не нужно - оленевод. Но охотников больше, чем оленеводов. Оленей в Суринде уже тогда стали есть быстрее, чем разводить.  В поселке, в своем доме тепло и уютно, кому охота  прожить холодную зиму в чуме?
   Здесь, в Суринде,  я  познакомился с интересным  эвенком, бригадиром оленеводов  Августом  Гаюльским. Теперь   Августа Егоровича давно уже нет, и даже в Суринде его мало кто помнит.  Я недавно звонил туда, сегодня это легко сделать, и разговаривал с председателем местного сельсовета. Она только знает, что в Суринде такой человек жил, но  не больше. Когда Август жил, глава администрации  ещё пешком под стол ходила.  Гаюльских и по сей день в Суринде  как спичек в коробке. Поди, узнай, кому  из них Август Егорович был родня. Скорее всего, всем.
    -  Эко, кого вспомнили, - смеялась в трубку местная власть звонким женским голосом, -  их когда-то два знаменитых брата жили.  Август Егорович и Артур Егорович.  Оба члены окружкома КПСС были.  Лучшие бригадиры.  У нас говорят, их не стало и олени вывелись. Время уже почти всю память о них выжгло.
    Впрочем, не мудрено и забыть стариков. Ведь мы с ним встречались в 1987 году.  Август уже в то время считался самым старым в Суринде. После нашей встречи  отмотало  уже тридцать два года. Половина Суринды те, кто родился после его смерти. Здесь, на Севере, из-за неуемного пожирания  спиртного умирают раньше, чем на материке. Особенно мужики. А которые добрые, из хозяевов, давно уже умотали из Суринды в Красноярск, Москву, Петербург. В Москве  с семьей  и царствовавший последние пятнадцать лет директором акционерного общества, бывшего  совхоза «Суриндинский», Виктор Гаюльский.
 Мне Августа  тогда  представили как знаменитого бригадира оленеводов. Орденоносца. Но сам он был так изношен болезнями, что когда был последний раз в стаде – не говорил. Август, в отличии от других эвенков, не пил спиртного и не курил.  По посёлку и то с  трудом ходил. Однако личность могучая, хорошо знал историю своего народа.
  Август  из знаменитого рода князей Гаюльских. Князь Ганя Гаюльский, раскулаченный и расстрелянный в свое время, его  прямой  родственник. Все паскудное, что  написал о князе некто Михаил  Ошаров  - выдумки писателя –большевика. Таких, как Ошаров, с 1917 года сыпало на Россию больше, чем комаров на Эвенкию.  Все они призывали бороться с буржуями, кулаками, узурпаторами, еще с кем-то. Настоящим хозяевам в деревне, а в искусстве талантам, они затыкали рот сразу. В тундре – Гане Гаюльскому, в Москве -  Сергею Есенину и сотням тысяч таких, как они. 
   Знаменем пустозвонов писателей и поэтов в революцию и позже  считался Демьян Бедный.  Ошную и одесную с ним сидели Фурманов. Серафимович, Кириллов, Герасимов, Гастев, Садофьев, Казин , Крайский, Князев, Обрадович, Александровский, Полетаев. И ещё черт знает кто. Это сейчас их забыли, а в то время они громко, очень громко лаяли. Затравили поэтов «кулацких крестьян»  Есенина и Клюева.
   Терзал  буржуев и тугодумов крестьян, как щенок цыплят, Маяковский. В стихах Владимира Маяковского выпирала тема интернационализма, классовой ненависти, которая сочетается с острой политической сатирой на буржуазный строй («Мистерия Буфф» ,1918), буржуазную науку и искусство. 
  Все, что было накоплено народом в культуре и быте, Маяковский рубил как простушка-крестьянка гармошку мужа, чтобы он с нею не блудил по деревне, а помнил:  в постели каждый вечер и в любое другое время его   ждет жена. Жена печалилась о теле мужа, не хотела делиться ни с кем. Что деревне нужна гармошка больше, чем хлеб,  не думала. Ей мужик был нужен,  не гармонист. Гармошка ей ничего, кроме слез, не дарила.
   Маяковский хорошо понимал, что рушил и зачем.   Рядом с этими «литераторами» раздувался  Алексей Толстой. Он кричал, что у русских «мертвый язык», нет культуры. Все это им дала революция.  Любой  русский помещик, фабрикант у него минимум пациент психической больницы. Читать Алексея Толстого до сих пор страшно. Как интеллигентный человек мог всю свою жизнь посвятить унижению целого народа. В грязь превращать наших помещиков, бояр, князей, царей. Хвалил только одного, забулдыгу Петра.  Наверное, и умирал сжав кулачонки, что не всех обгадил.
  Все у наших  губителей успешно получилось. Посмотрим на себя, мы даже не знаем, как звали наших прадедов.  Некоторые и про дедов-то своих ничего сказать не могут. Толстой и Ошаровы торжествуют. Они на сто процентов отработали зарплату, которую им платила первые большевики.
  Август рассказывал, что его дед  многое поведал ему про Ганю Гаюльского. Князь  в принципе не мог быть мироедом и  фашистом.  Он руководил  своим родом и хотел, чтобы его родственники, эвенки, как и их далекие предки скифы,  были образованными и состоятельными людьми. Но определенный  процент лодырей и недотеп в  каждом роду, даже княжеском или царском, рождается постоянно.  В конечном итоге эти редкие пьяницы из Гаюльских и предали ни в чем неповинного князя. Ганю отправили из тундры в тюрьму как эксплуататора.
   - Сплутатора -  шамкал  в нашей Татьяновке первый деревенский коммунист Кирилл Шишкин. – Они же богатеи, носики задирали. А мы им под дых: отдай народу пшеницу и скот, а потом в телегу и в район. Оттуда ни кто не вернулся.  Присмирели. По – другому закудахтали.
  Во время рассказа о своих революционных  деяниях дед Шишкин подхихикивал сам себе, смотрел в эти минуты не на нас, а куда-то в окно. Может, всплывали в его памяти   моменты, как он отправлял на тот свет всех недовольных советской властью. Для него это счастливые дни: деревней командовал.
  Кирилла всегда приглашали к нам  в школу на пионерские сборы. Все-таки первый коммунист.  Он подолгу и подробно  рассказывал, как устанавливал в Татьяновке Советскую власть. Дело это было не тяжелое. Кого расстреливали на месте,  кого отправляли на тот свет через волость.
 - Начальство говорило, сколько нужно выслать, - шепелявил дед Кирилл, -  а мы с Васькой Ерохиным только списки составляли да выселяли. У нас тогда порядок в деревне был. Сказал, значит надо сделать. Ни кто не пикнет. Всю деревню за хребты  держали. Знали, кто чем дышит. Если против мирового пролетарьята – к ногтю. Как Маркус учил: спрятал от народа хлеб –  жди пулю. Нам в районе так говорили: кто сопротивляется, кончай на месте. Приходилось  и стрелять. Злющие которые, как собаки. Они бы нас живьем съели, а пистолетик – то, вот он, в моих руках.
  Сам Шишкин Маркса не читал. Он был полуграмотный. Хотя писать мог, списки под раскулаченье сам составлял. Но те, кто приезжал к нему и давал задания, часто Маркса и Энгельса цитировали.  Кирилл импровизировал высказывания этих грамотеев  по своему.
  - Маркус как говорил, -  сочинял он что-то из своего прошлого, - надо в колхоз отнести последнюю ложку – отнеси. Мы  с женой Василисой трех кур туда сдали и телегу без колес. Правда, кур в голод коммунары  съели, не успели они нанести яиц. А на телегу у кулаков колеса сняли, она ещё этих мироедов в район возила, можно сказать, в последний путь.
   Позже, когда я делал книгу про родную Татьяновку, по документам  о Кирилле и его жене  Василисе многое узнал. Василиса сначала раздобрела в замужестве  за Василием Новиковым. На фотографии 1919 года она стоит с родственниками. Смотрится красиво, интеллигентно даже, а в улыбке столько женского соблазна, даже на фотографии её рукой потрогать хочется. Семья была зажиточная, всегда на столе хлеб и мясо.
  Василий Новиков как-то поехал зимой нарубить талы на дрова, пока рубил и укладывал талу, вспотел, а на возу сразу не накинул шубейку, простыл и в две недели отошел. Василиса с двумя детьми почти сразу вышла замуж за Кирилла Шишкина. Кирилл с Василием и рядом не стоял. Любитель выпить, поплясать, попеть, жил одним днем. И Василисы веселая душонка, из того же ряда  беззаботных оказалась. Они с Кириллом  быстро  пропили двух коней,  четырех дойных коров и молодняк. К переписи двадцать восьмого года у них остались только надворные постройки. Может кур тогда просто не учитывали, они за бойкой семейкой не числились.  О трех этих курицах, которых Кирилл принес в колхоз, я ни каких записей не нашел.
   А после этой переписи в Сибири  пошла коллективизация. Кирилл сразу вступил в партию и  раздулся в Татьяновке за главного. Хоть и перестал играть на гармошке, все-таки  начальник, но пить и куролесить закипал ещё  чаще. Каждый норовил угостить командира, на дурничку Кирилл и пил. 
 Лет на семь позже, когда Кирилл  уже снесли с почетом на кладбище, там гремел последним салютом пионерский барабан и горн, и мы, пионеры, отдавали последний салют забулдыге,  баба Сина Сукрутова подтверждала мне все его похождения.  Она прожила больше ста лет.  Было  у меня время и её послушать
   - Пьяницы они  неисправимые, татьяновские революционеры, крысы  деревенские. А их боялись.  У кого свадьба или праздник какой: Рождество, Пасха, Троица  – Кирилла обязательно  звали. Садили только в красный угол, для  почетных. Упаси бог, если останется чем-то недоволен. Сразу в список внесут и на выселение.  А случалось прямо на свадьбе хозяина пристрелят.  Или  арестуют жениха с невестой. При сельсовете каморки для арестованных сделали, там сидели безвинные.   Поиздеваются на девкой и выпустят, а жениха её без разговора на тот свет.  Не пойму ни как, почему мужики –то Кирилла терпели. Боялись, что ли?
   Бабушка была грамотная, но такого слова, как политика, не знала. Ей мнилось, не  будь в деревни  Кирилла и его подельников, все выглаживалось бы по-другому.  Не понимала, что два деревенских проходимца  царствовали, потому что конкретно им власть дал уполномоченный из райкома. Ему такие пьяницы и были нужны.   Они хоть что подпишут. Весь многочисленный род Глущенковых из Татьяновки  в Богучанскую тайгу отправил Кирилл. Их там половина от голода и морозов в первые месяцы на тот свет прибралась. Обратно вернулись  – крохи. Свернуть Кириллу башку  тоже побоялись. 
   Не убедить было бабушку Сину, что клинья в крестьянскую жизнь вбивали  московские постановления. Солидный крестьянин не подпишет ни какой протокол.  Вот и опирались на пьяниц и бездельников, то есть на бедноту и  батраков. Пропивший чужое хозяйство Кирилл сам себя в батраки записал. Неимущий, круглая беднота. 
  Но вернемся к Гаюльским. Убийству Гани  не мало способствовал писатель Михаил Ошаров, который  разрисовал  его, как зловредного кровопийцу на шее своих родственников. Но что с него возьмешь,  с этого писателя.  Он звал людей к «светлому будущему», но гнал туда всех  винтовками. И дорога  к коммунизму была полита не дождями, слезами и кровью «сплутаторов». Родителей расстреливали, маленькие дети гибли в тундре от голода и холода.
    Ни в чем не повинной крови знатных людей той Эвенкии на руках Ошарова  в сотни раз больше, чем у князя  Гани Гаюльского. Привычный мир уничтожил Ошаров, не Ганя. Ошаров и есть настоящий мироед. Ведь на тот свет отправили не только Ганю. Но и детей его, жен. Многих  ближних родственников.
 - Обидно за наш род, - говорил мне чуть позже депутат ГосДумы Виктор Гаюльский. – Ошаров,  что попало писал про Ганю Гаюльского и ни как не ответил  за свою подлость. Хорошо, что в нашем роду был Август Егорович. Он многое молодым оставил о Гане Гаюльском. А Ошарова самого в тридцать седьмом расстреляли. Подонки тоже долго не живут.
 К моменту нашего знакомства Август Егорович был очень пожилой, сильно прибаливающий,  но образованнейший  для Суринды человек.  Хотя официально он вряд ли имел за плечами и начальное образование. Август отличался абсолютной трезвостью, нажил собственную солидную библиотеку  и письменный стол у окна с видом на низинку, где текла  речушка Суринда, которая переводится как Сиговая. Каждый день он что-то писал, но мне так ни одной своей работы и не показал. Думаю, после его смерти все ушло на подтопку в печи. Но в любом случае рукописи его заслуживали того, чтобы быть опубликованными. Не позаботился об этом Август Егорович.
   Позже, когда я писал книгу «Топонимика Сибири и Дальнего Востока», я не согласился с  Августом, что Суринда – это сиговая река. Су – это река, ра – солнце. Это с эвенкийским суффиксом нда она так звучит: ри. Солнечная река – так правильно переводится этот населенный пункт и одноименная река. На берегу, которой и стоит поселок.
   Вот вам княжеская кровь, хоть и в четвертом поколении, но проклюнулась в лице Августа Егоровича. Жива кровь Гани Гаюльского,  родит ещё  добрых людей. Хотя и кровь Ошарова, наверное, жива. Может, родит ещё не мало Михаилов, которые готовы хоть кого поставить к стене. Этим лишь бы стрелять. Так построен мир.  Зла и добра рождается поровну.  Для конкуренции. Она – единственный двигатель  истории. До двигались.  Революционеры 1991 года расхватали  народное добро снова. Себя они назвали новыми русскими, хотя ни  одного русского среди них нет. 
  А Суриндой стойбище назвали по реке. По-другому быть не может.  Место это очень удобное для весеннего выпаса оленей. Горы, холмы кругом, с них сдувает снег, и оленям легко копытить ягель, даже в наст. 
    Я жил в Суринде неделю с лишком,  каждый вечер мы проводили в доме Августа Егоровича. Засиживались чуть ли не до утра.  Старик посвящал  меня в  древние ведические знания эвенков.  В  закономерности  рождении и смерти всего живого.
  - Всевышний сделал четыре времени года, - кивал он головой в сторону Неба. – Но в году всего два месяца, когда природа делит   здоровых и слабых, старых и молодых, целых и увечных.  Это октябрь и март.  Из них главный – октябрь.  Этот месяц скифы считали месяцем  Ворона.  В зиму  все должно уйти здоровым. Слабого и больного оленя съест волк. У дряхлого от времени оленя свой запах, волки чувствуют его за километры.  Вот почему старые самцы оленей держатся  подальше от стада, чтобы не привести хищников к молодым и здоровым.
  У старых самок нет этого запаха, и они всегда со стадом, рожают, пока могут ходить. Мир очищается от слабых и убогих постоянно. Но самый богатый на оздоровление живого -  октябрь. Большая часть того, что не способно перезимовать, уходит в октябре. Октябрь в природе месяц пира хищников, а у людей -  проходимцев и преступников.  В эти месяцы они обязательно обижают тех, кто не умеет постоять за себя.
 Здесь, в Суринде, в  то время в самой настоящей глуши,  Август хорошо видел, что природа уже не может залечивать раны, которые ей наносит человек. В горах ягель  не лезет из щелей между камнями  как размножившийся летом лемминг. Август горько переживал это, и считал,  что люди  убивают свою мать – Землю. Меньше стало рыбы в реках, меньше оленя и лося.  Раньше эвенки питались тем, что им дарила тайга. Люди жили до 90 и ста лет. Они ссыхались от времени в веточку ягеля, но не болели. Теперь на обеденном столе то, что в поселок везут из далей дальних.  Мужчины делаются слабыми. Они не способны в сорокоградусные  морозы ходить за оленями, выслеживать сутками лося, спать у костра  в чуме, всю ночь неутомимо делать детей. Вот почему белые люди, потомки скифов, вымирают. Эвенки тоже бывшие белые скифы, и они тоже вымирают.   
  В родной Татьяновке мне об этом же говорил отец, Петр Васильевич. Он тоже был собиратель книг и книгочей каких поискать.  Эти два одаренных человека и подтолкнули меня внимательно оглянуться и посмотреть, почему же мы, люди, губим своё будущее, а значит себя. С каждым годом все больше и больше. Почему мы сами зовем на свои головы Месяц Ворона раньше времени. Он все равно придет, ни кто не останется без его внимания. Но зачем мы сами торопимся на встречу с ним?
  Земля наша, горемычная, из-за своих детей-людей, настрадалась, намучилась, особенно в последнюю сотню лет. Распоясавшиеся  людишки её, которых уже семь с половиной  миллиардов,  в сутеми черной неблагодарности  родительницу  и кормилицу  считают в своей жизни чем-то второстепенным.  Перегораживают реки  или  поворачивают их  течения  вспять. Сводят леса,  будто их и не было. Наготовили столько бомб, что они способны разнести вдребезги саму Землю и производителей этих бомб вместе с Землей. Особенно там, за океаном, рвут и мечут безумные.   Взрывают, стреляют, калечат Землю намеренно. Сатане поклоняются,  ему, чем хуже на земле, тем лучше. Бог – строит, Сатана -  рушит. У каждого свои почитатели. Может быть, их даже поровну. Но побеждать должно добро.
 Однако Сатана с подручными, как Яков Свердлов, Кирилл Шишкин и Михаил Ошаров,  работают без отдыха. Нечистый и сейчас трудится. Только с другими помощниками.  Все последние триста лет побеждают только они. 
  Отец мой служил в трудовой армии, это знаменитый Ирша-Бородинский угольный разрез в Красноярском крае. Здесь же работали японские военнопленные. Хотя и  трудармейцы, и пленные раз в неделю ходили в баню и отдавали свои вещи на прожарку из-за вшей, слабых и больных мужчин все равно одолевали вши. На одном человеке их крутились тысячи. Они забивали каждую складочку на теле обреченного и без устали пили его кровь. Трудармеец на глазах превращался в доходягу  и умирал. Дохли и вши, которые пировали на его теле. Они даже не думали, что нужно умерить аппетит, чтобы сохранить своего кормильца. А с ним и свои будущие поколения.  Не на этих ли вшей похожи сегодня власти наши, не в них ли превращают они и нас, детей Земли.
   Дожились, что считаем себя героями: покорим тайгу,  реку, морские глубины. Покорим – космос. Сами обозначили себя владыками, будто над нами нет власти Неба. Стесняются наши вожди называть себя равными с Солнцем и Небом. Представьте,  станут писать в газетах: бывший сотрудник КГБ, сейчас  вор Дарькин только что поставил в своих домах и офисах  сто двадцатый золотой унитаз. Может, понимают они, что отнесут их куда и нас, простых смертных. А золотые унитазы  другой вор переплавит в золотые мусорницы и выставит их во всех своих хоромах.
    Слабоват умишком обыватель. Его давно уже заставили унижаться перед Сатаной. Разве беспамятство – не унижение? Если ты не знаешь имена своих предков, ты всегда духовно слаб и можешь быть только рабом.
  А безграмотность,  ничего не деланье? Или пороки, которые насаждали и насаждают  на Русь пожестче монгола - татарского ига: пьянство, наркомания, проституция. Европа тут впереди нас, она уже вся черная. Рабская, безыдейная.  Теперь и нас усиленно такими делают. Татары ведь тоже бывшие скифы, тоже русские, но несут про свою избранность, что попало до сих пор.  Хотя на самом деле они потомки скифов и тайцев, тоже вымирают, как и все.
   Вспомним товароведа Галю из Байкита. Если она не вышла замуж и не нарожала детей, нас стало меньше. А кто в этом виноват?  Кто воспитал Галю так, что она сначала всю себя отдала работе, а потом уже стала думать о семье? Это наше государство силами своего телевидения, газет и  журналов, день и ночь вдалбливают молодым: семья для вас не главное. Живи для себя. Но ишачить за копейки на новых русских, значит тоже жить для себя? Хитро придумали современные рабовладельцы.
  Все мы одним миром мазаны, не далеки умом, почесать бы макушку, пошевелить мозгами тем, у которых они есть. Земля  дает нам тело, а Небо вкладывает в него  душу. Небо и ни кто другой.  Всем разную душу. Кто-то  добрым рождается, другой - злым и хитрым. Третий равнодушный и бесчувственный, как обросший мхом валун возле болота. Тем самым и сеется так нужное обществу неравенство. Хочешь быть заметнее – борись за себя, ни кому ничего не доказывай, просто стремись быть первым. Пусть ни когда ты им и не станешь, но борись. Только для этого ты и рождён.
   Кирилла Шишкина нужно было придушить где-нибудь пьяного у плетня. Трезвым он по деревне не ходил.  Пока бы власти ему замену искали, хоть и на короткое время, но в деревне плавала бы нормальная жизнь. И мы, ребятишки, не хлопали бы  этому примитивному человечку. Не считали бы забулдыг героями.
  Не сумел побороться за себя и свою семью – виновен ты. Обидели, можешь поплакать, так проще. Рабу всегда проще, за него думают.  А защитить себя и Русь родную трудно, но сильный духом выберет этот путь. Значит, и помочь нужно тем, кто за Русь - матушку.
  Все смертно: птицы, звери, люди, планеты, космические галактики. Все новое строится из наших распадающихся тел. А вот нужны ли будущему наши мысли, книги, музыка, зажигательные танцы. Зачем мы, люди творчества, не спим ночами, пишем, рисуем, репетируем? От нас уходят друзья, жены, живем большей частью в нищете. Ради того, чтобы написать, нарисовать, станцевать.
   Зачем, если  наши труды тоже канут в вечность. Километровые горы рассыпаются за тысячи и тысячи лет, а  книги горят мгновение.  Континенты раскалываются на острова за миллионы  лет,  а картины рвутся или гниют в сырости за пятьдесят – семьдесят лет. Песни  за это же время забываются навсегда.  Может потому, что все другое, кроме размножения и хлеба, как говорили древние  славяне: суета сует и томление духа.
   Но как без книг, без картин, без песни, что захватывает душу до слез?  Без памяти и искусства каждый из нас быстро становится» овцой стада господнего». Только слово «господь» лукавые пишут специально. На самом деле овцами мы становимся стада Сатаны.
 Древние скифы, это наши предки,  тоже славяне,  писали, что любой труд, сделанный без души, ничего другого, как ни кому не нужная колготня и  капкан для  собственной  души.
    В нашем теле обязательно есть душа. Умирает она вместе с хозяином – телом, или нет, совсем другой разговор. Если душа подсказывает, что делать нужно,  все обязательно получится на пользу себе и людям. Если делать абы как,  без души и желания, все кончится не нужной суетой и огорчением души.
   Витамины оживляют и молодят организм, так и  песня помогает людям жить интересней и духовно богаче.  Но почему же со временем умирает и она? Песня.  Сегодня нужно много трудиться, чтобы узнать, что пели наши предки-скифы?  Навсегда канули в ни куда их песнопевцы или когда-нибудь мы вернем древнюю музыку русичей? Ведь музыку нам всем подарил бог Род.
  Которые считаются добрыми, могут улыбаться всему миру двадцать четыре часа в сутки. Или столько же восторгаться чужими улыбками. Только что от этого изменится  на Земле? На самом деле прибавится добра?  Нет, конечно.
   Злой будет махать ножом во дворе своего дома, бить кому-то в лицо,  унижать другого и заставит плакать третьего. 
   Равнодушный пристально разглядывает шум во дворе с балкона своего шестого этажа, так и уснет бедненький под крик и плач внизу.
    Вряд ли кто-нибудь задумается, что над всеми тремя тоже висит  меч Месяца Ворона. Неотвратимый час кончины.  Сейчас я все больше и больше прихожу к выводу, что случайных смертей нет. 
     Как  писал некогда наш известный словотворец, жизнь  дается один раз, и  прожить её нужно  так, чтобы не было стыдно за бесцельно прожитые годы.  Значит, не зря. Но сам он тоже не знал, что зря, а что – не зря?  Кто из упомянутых нами троих прожил жизнь не зря?
    Кто  проживет жизнь не зря? Добрый, злой, или тот, кто посредине – равнодушный. Известный  в деревне   Татьяновке проходимец  и  вечный тюремщик  Колька Падла или мой троюродный брат Валя, самый великий бабник, которого я знал.  Мой отец или полная ему противоположность, ни когда не стремившаяся ни к  каким знаниям мама?  Сшитый из одного добра так рано ушедший брат мой Ваня или убийца священника Роман  Кришнин, о котором я подробно рассказывал в этой книге?
  За миллионы лет существования человека на Земле, ни кому не пришло озарение  ответить на  этот вопрос. Вряд ли он вообще разгадывается. Создатель посчитал, что  нам это не нужно.  С этим полностью соглашался Август Гаюльский и мой папа.  Хотя они даже не знали о существовании на земле друг друга.
  Сама земля не знает этих пустых забот, не мучается ими как сорока со цветным стеклышком.  Ей хватает времени только рождать нас, и вновь принимать в себя. Десятки лет, отпущенные  на жизнь каждому, на самом деле миг. Жизнь -  короче вздоха.  Все великое и значимое для людей, например  восхваление якобы великих,  споры о чьем-то превосходстве, накопление великого золота нашими олигархами – ворами, и попирание ими нищих,  для   Земли вечные будни, и ни что другое.  Для нас же с вами суета сует и огорчения.
    Прочее в судьбе человека писано Небом. Ибо Небо, в отличии от Земли, не имеет конца и края. Но только до облаков.
   Все, что выше, не нуждается в человеческих измерениях и не пригодно для них. Там, вверху, правда Космоса, а она пока человечеству не ведома. Мы даже не знаем, есть ли  она в Космосе  вообще, правда. Братья по разуму, например, Всевышний создатель… А кто создал его?
   Об этом думал и вспоминал  я, когда стоял на границе России и Монголии.  Это место -  край Руси,  священная Тува. Некогда земля наших славных предков – скифов. Они царствовали тут ещё совсем недавно – всего полторы - две тысячи лет назад.  Это был великий народ.  Их империя протягивалась от Лондона до Желтого моря на территории современного Китая.  А всего империя русов жила не менее  шести – восьми  тысяч лет. С тех пор и до ныне,  люди не смогли создать ни одного государства, подобного скифскому. Особенно по времени жизни государства. Мне кажется, что у государств есть свой месяц Ворона, и он кружит над ними в поисках добычи. Впрочем, Ворон всегда кружит над всем. Все периодически рассыпается, собирается и вновь рассыпается.  Что в песчинке, то и в Галактике.  Что в Галактике, то и во всей Вселенной. Все во всем и всем все. Однако, каждому - свое.
   Колька Падла умер от топора, его  резанул по башке сожитель сестры Нина. К этому времени из десяти откармливаемых ею свиней, Падла украл и продал трех. Он только что вернулся из зоны, но матери уже  не было в живых, и Падла прилепился временно пожить к сестре, в соседнее село.   Сразу стал куролесить. А Вовку Решетникова, его прежнего успокоителя,  к этому времени отнесли на кладбище. Я уже писал как-то про Падлу в одной из книг. И рассказывал, что Вовка Решетников сам когда-то сидел. Мешок зерна с комбайна нагреб и вез домой. И подгадал прямо под рейдовую бригаду из района.  Два года дали, отсидел и с  тех пор почему –то люто ненавидел  тюремщиков, в том числе Падлу, который хвалился, что был на зоне в числе блатных и ничего там не работал.
  После своей смерти Падла, он же Коля Иващенко, не оставил ничего, кроме матов в свою сторону от татьяновцев. Страшней месяца Ворона для него был только он сам.
   Скифы оставили после себя многочисленные курганы, от  Лондона,  до все того же Желтого моря, восточной границы нынешнего Китая.
   Если курганы старше двух тысяч лет, иногда – полтора, в них лежат только белые цари. О какой древности Китая может идти речь.   Кто и зачем сознательно выбросил все это из истории и не дает людям знать правду. Те, кто ближе к Сатане? Или это очередное испытание на прочность умных и справедливых?
   Но кто тогда рождает таких потомков скифов как Август Егорович и мой отец Петр Васильевич? Почему их с детства кидает в историю, и они всю жизнь занимаются стариной?  Выписывают и читают сотни книг. Кем бы они не работали, они живут увлечением. Тратят на него всё свободное время и все заработанное. Кто-то же привозил Августу Гаюльскому книги в Суринду, или он сам это делал? Без выходных и проходных эти люди приближаются к спрятанной правде.  Кто-то напечатает свои труды,  а кого-то засмеют и затравят задолго до этого события.  Рукописи его истлеют и кончат жизнь в печке.
  Подобные обрывки мыслей мелькали и мелькали в голове.  Им нужно было ещё слиться в какое-то целое при подготовке к публикации книги – «Сказание о Сибири и Дальнем Востоке. Последний царь скифов».
    Вот почему  на этот раз я и приехал в священную Туву, восточный край России.  Здесь долго-долго жили арии, потом они же почему-то стали скифами, затем Чингисхан со своими китайцами и тайцами  превратил белокурых и голубоглазых скифов в монголоиды. Что это? Воля злых духов или необходимость перемен в ту или иную сторону? Белых скифов изгоняли из Азии раз и навечно.  Но Земля так и не дала саморазгуляться обезумившим детям.  Потомки скифов вновь живут на Амуре, Сахалине, Алтае, Бурятии, на Камчатке и в Туве.  Но потомки скифов Азии нынче  как никогда  разрозненны и не способны сопротивляться. Может случиться так, что им со временем придется  снова уйти с Востока. У меня нет ни каких сомнений – они обязательно вернутся туда. По всему крайнему Востоку спокон веков жили русские, и они снова будут на родных землях.
   Поездка в Туву планировалась долго и давно. Хотелось найти правду о скифах. Мы обсуждали предстоящее путешествие ещё с живым тогда отцом. Петр Васильевич  считал, что мне нужно больше  помотаться по  тамошней  степи, это  бывшие земли скифов, а потом Чингисхана. Хан тоже был скифом. В его времена еще существовали скифские книги и скифская письменность.  Знаменитая Йаса Чингисхана – это скифские законы.  Йаса была в каждом городе и улусе, захваченных Ханом. Йаса – переводится как закон.  В сегодняшнем звучании она уже ясак. Всю дань или налоги захваченные племена платили монголам  строго по закону – десять процентов от дохода. И ни грамма больше. Тот баскак, который брал больше, мгновенно наказывался Ханом. Но  Йаса, почему - то не сохранилась. Только выдержки из нее. Фолианты с законами Хана жгли по всему Востоку специально. Дабы правда о ней не осталась.   
  Кто и зачем внушал нам все десять лет в школе, что баскаки забирали у покоренных все до нитки. Нет же и нет.  Хан не был полоумным. Полоумные  ни когда не смогут завоевать  весь Восток, Сибирь и Среднюю Азию. Чтобы собирать больше дани, нужно помогать этим людям стать богатыми. Если в засушливые годы у пастуха падали все отары овец, Хан помогал пострадавшим восстановить поголовье. Дабы  пусть и на следующий год, но  взять с них дань. В этом кроется немалая хитрость Великого.  Он создавал иллюзии у покоренных, что они  равные жители Великого монгольского государства – Еке Монгол Улус.
 - Про хана написано столько, - говорил отец, –  твоя книга сразу   потеряется. Но в  написанном мало правды, если сумеешь ее открыть и доказать, твоя книга будет жить.  Правда вечна, а ложь рассыпается и  теряется как пыль с колес телеги. Если кто-то пляшет,  что обманул всех и зарыл правду на века, он ошибся. Правда, как зеленая трава, прорастет обязательно. Я много читал о Хане, когда сравниваешь прочитанное, легко приходишь к выводу: нас учат по ложным книгам, заставляю верить  вранью.
   Отец замолкал,  в доме слышны были  только  часы-ходики, моего возраста, да потрескивание стен нашего старенького жилья.
  - Чё ты парню голову забиваешь, - пилила мама отца, - Толик, иди поешь, не помню, когда ты сегодня и за стол садился. Успеется ещё, напишешь. Жизнь долгая.
  Мои мысли поила печаль. Чтобы правда вернулась и снова стала жить века, её  нужно найти. Древняя Скифия не только Китай, Монголия, Алтай, но и Таймыр, нынешняя Эвенкии, Чукотка, Англия, Франция, Скандинавские страны и отказавшиеся от своего славянства во время нападения кровопийц христиан немцы, эстонцы, латыши и литовцы. Там тоже нужно побывать. Но что и где искать? На какие деньги?
    Курганы копают и сейчас, от Парижа до Китая. Однако ни кто не говорит правду о находках. А найденное, безжалостно уничтожается. Царские кости, найденные в курганах, преступники археологи везут в Германию на якобы исследования. Затем там же их и уничтожают. Докажи, попробуй лет через триста сказать, что в этих курганах лежали белые цари. Нечем! Правду отправили в Рейн.  Лукавые по-прежнему будут говорить, что скифы жили в Сибири и на Дальнем Востоке миг. Но сейчас, в Туве,  меня ещё больше волновали другие вопросы. 
 - Если Хан был скиф, зачем он вырезал по всей Азии скифские племена?
 - Может его перехитрили и кто-то открыто использовал воинскую мощь Хана в своих целях?
  Придти к  одному выводу  ни как не удавалось. Чем больше я читал выдуманную археологами галиматью, тем больше путался. Отец видел это, но он знал о прошлом Руси меньше меня.
 - Глазам страшно,  руки делают, - тушил  мою беспомощность  Петр Васильевич, -  в моей библиотеке о древней Сибири  полторы сотни книг.  И у тебя дома, наверное, не меньше. В книгах много надуманного, сравнивай. Небо пошлет  истину, если ты сам  будешь близко к ней. Старайся, и правда тебе откроется. Я тебе не скажу, зачем  Чингисхан белокурых киргизов сделал желтыми. Этого пока ни кто не скажет, догадаться может только тот, кто хорошо изучит историю Хана. Но киргизы должны знать, что изначальная кровь в их жилах -  русская.
 - Петька, - опять встревала мама, - у тебя совесть есть. Пусть хоть сходит поест.
  Был ли Чингисхан на самом деле скиф, как пишет об этом «Сокровенное сказание о монголах»?  Кто и зачем выдумал в его якобы родословной такой позор, как родная бабка Алан Гоа. В переводе на русский – Маралуха. Дескать, она родила во вдовстве троих детей, и один из них был отцом Чингисхана. Это не правда истории. Евреи Монголии  сюжет «Сокровенного сказания» полностью  передрали из «Библии».
  Алан Гоа пристругивают к блуднице Марии, якобы матери мифического Иисуса Христа. Обыкновенного литературного героя, которого ни когда в жизни не было.   Да и саму родословную Хана полностью переложили из  сюжетов «Библии». Можно со стопроцентной уверенностью говорить, что «Сокровенное сказание» писали не монголы. И не за один Хурал, как  сообщают  в конце «Сказания».
   Самыми хитрыми в Монголии того времени были те 1100 евреев, которые пришли служить Хану, когда он  едва стал возвеличиваться. И они были рядом с ним до самой его кончины. Они затем и пришли в степи, чтобы сопровождать Хана и его руками решить свои дела. Евреи жили в Средней Азии всегда, но власть в свои руки взяли с помощью Чингисхана. Самый яркий пример тому  богатейший Рашид- ад - Дин. 
 Попробуй,  найди у него древнюю правду. Все, что  написано о Чингисхане во время его жизни, к нынешнему дню уничтожено. Потому что там была правда. А то, что писали ученые, нанятые Рашид – ад – Дином  - вранье.  Но оно сохранилось.
   «Сокровенное сказание о монголах» - откровенная ложь.  Оно выдумано, чтобы скрыть правду о Хане. Кто был он, какую ставил цель в жизни.  Всё спрятано. Оставили только сплетни о жестокостях Хана, но в них нет и половины правды. Нам так и не сказали, кто открывал ворота городов Средней Азии войскам Чингисхана? А это были евреи, в том числе дед  Рашид – ад – Дина. За это Хан отдавал евреям власть в этих городах.  Вот это правда, но о ней тоже говорят вскользь.
   Потом, намного позже после поездки в Туву, и обсуждения путешествия с отцом,  я приду к ошеломляющему для себя выводу:  Хан, скорее всего, не убился, упав с лошади, его  отравили.  Он был уже не нужен тому, кто руками Хана менял мир в свою сторону. Его могилу спрятали. Не из-за золота в ней или желания покоренных народов отомстить пусть и мертвому завоевателю. Хана спрятали, чтобы даже далекие потомки по костям не определи причину его смерти. Тот, кто прятал могилу Хана, уже давным - давно ее вскрыл, разграбил, а кости Хана разбросал по степи. Специально оставили, нам,  профанам, миф о могиле, чтобы  мы  искали то, чего  сегодня просто  нет.
  Август Гаюльский не знал тех тонкостей в истории Востока, которые сейчас ведомы мне. Но Август рассказал мне легенды, которые он слышал от своих дедов.  На нынешние реки Тунгуски эвенки кочевали  из Китая.  Там они были царями и их звали чжурчжени. Но потом появились монголы, захватили Пекин и уничтожили чжурчженьскую династию  Цин или Цзин. По неполным данным династия  правила в Китае больше 800 лет.
  Чжурчжени – это  остатки многочисленных  скифов, которые раньше владели всей территорией Китая. Это белые скифы.  Чжурчжени тоже были многочисленны.  Монгольские правители, вкупе с пришедшими в Монголию евреями, дали команду убить всех мужчин чжурчженей, а женщин раздать воинам и чингисхановским офицерам.  Они стали рожать желтых детей. Вот что сделали лукавые руками Чингисхана, они выгнали белых  из Китая. В гражданской войне белых и желтых скифов победили  желтые. Они и привели евреев к власти в Китае, которые живут там уже много  сотен лет. Говорят, сейчас их в Китае больше ста пятидесяти миллионов.
  Но чжурчженям –женщинам как-то удалось объединиться и уйти вместе с детьми  из Китая за Байкал, в земли, которыми владеют нынче якуты. Самоназвание якутов -  саха, что означает люди – лоси. Это потомки тех же скифов, что и у эвенков.  Они – славяне, для нас  люди-братья, люди одной с нами  крови.  Но саха в новой истории притеснили звенков, и им пришлось уйти на Тунгуски. Только приход казаков остановил окончательное уничтожение или ассимиляцию чжурчженей –эвенков.
  Вот так бывшие скифы и стали эвенками. Вместо выращивания тутового шелкопряда и риса, они  развели оленей.  На вечной мерзлоте рис не растет. Во многих местах на русском Востоке эвенков зовут орочами или оронами. Что значит оленеводы.  Но сами ороны и орочи сегодня считают, что это их национальность. Такая вот запятая в истории сегодня совсем не большого народа.
    Папа мой, Петр Васильевич, знал историю Востока чуть лучше Августа Егоровича.  Он все-таки закончил Татьяновскую начальную школу. Потому вникал в правду истории Востока получше.   Потому все время разводил руками:  почему Всевышний дал человеку такую короткую жизнь.  Что можно сделать за 60-80 лет, двадцать из которых высчитывай  на учебу и взросление, десять из прожитых 80  на то, чтобы как-то обеспечивать себе еду и одежду, квартиру. Еще десять, у самых работоспособных, на семью, недругов  и друзей, которые на самом деле недруги.
   И только сорок лет идут на созидательную работу. Учитывая все слабости человеческие, у них и двадцать едва ли остаются  на науку или изучения чего-то.   Это у людей двадцать лет, а фактически  двадцать оборотов  Земли вокруг Солнца. Миг!
   - Любой человек не раз за свою жизнь бывает слабым и беспомощным, - размышлял папа,  -  пусть и на короткое время. Почему над нами в эту беспомощность всегда висит Ворон. Ведь больной может быть особо гениальным.  Кто дает команду, что он должен умереть раньше срока? 
     Папа называл мне имена прекрасных красноярских писателей и поэтов Володю Леонтьева, Юрия Астафьева – они прожили по пятьдесят. Юрий Астафьев даже меньше.  Да и Виктор Петрович Астафьев жил бы ещё да жил. Но кто-то послал к ним Ворона раньше срока. 
  Глазам страшно, руки – делают. Прав был родитель во многом. Хотя и без официального образования жил.  Отец постоянно поддерживал меня и с детства расширял    кругозор.  С четырех лет, я начал  во всю сопровождать папу в его походах на охоту,  рыбалку. И  младшие братья тоже. Ходили вместе за ягодой и грибами. Папа  знал лес и всё, что в нем живет или растет. Сам он вряд ли когда задумывался – надо ли любить природу и любит ли  он ее. На такой вопрос отец  просто бы рассмеялся:  он подсознанием считал себя  частью леса, речки, озер, всего, что окружало нашу Татьяновку. Как можно не любить себя? Или части того, что ты есть на самом деле?
    Отец все видел живым, думающим: березки, осины, клевер, саранки, бабочек, ящериц.  Это сегодня я так общение с Петром Васильевичем  вспоминаю:  знать лес, значит неминуемо быть его единомышленником. В лесу или в поле, как и между людьми всегда идет постоянная борьба за выживание. Между березками, осинками, осокой и папоротником, водой и землей. Это гармония единства противоположностей. На ней и держится вся Вселенная.  Папа говорил мне то же самое, что и чуть позже Август Егорович Гаюльский. Мы ведь с ним в Суринде совсем в другое время встретились.
     Царствует или самый сильный или самый хитрый. Но царство это мнимое и быстро проходящее. Так решило Небо. Впрочем, жизнь ограничивает нас во всем. Лось не может съесть и вытоптать все молодые осинки, иначе он потом погибнет от голода.  Соболь ни когда не выдавливает на одной полянке всех мышей. Это для него тоже гибель. Человек не должен убивать все живое химией, которую сам же и выдумал. Нельзя пытаться обмануть все народы, сам останешься в истории  обманутым.
   Папа все хорошо понимал и сроду не верил платным демагогам с телевидения, когда они убеждали нас в равенстве и братстве всех людей на земле.  Эти разговоры для большинства россиян иллюзии, обман, нищета,  зато  для тех, кто придумал равенство  и теперь пестует якобы его -  это получение  неправедных богатств, роскоши. А для всех остальных, разговоры о равенстве – похороны нравственности, потеря  национального единения  и самостоятельности. Без них Руси  не будет, ее и сегодня без помощи Неба не было бы совсем.
 Папа также  понимал, что все смертно.  Он не переставал  удивляться, почему Всевышний отпустил человеку так мало жизни.  За короткий период практически ничего невозможно сделать.  Вот почему он все больше и больше склонялся к язычеству, пытаясь там открыть многие тайны. Удивлялся, почему умереть намного проще, чем выжить. Осень – месяц Ворона. Природа  тщательно отбирает слабых, они не должны уходить в зиму. Пусть это будет самый умный олень, но он не способен пережить зиму, значит, принесет больше вреда, чем пользы стаду.  Ворон всех проверяет на выносливость. Как я сегодня понимаю,  Ворон – собирательный образ. За ним чаще просматривается  Всевышний, но не всегда. Убили же академика Королева. Гагарина. Есенина.  Господь не должен был допустить этого.  Может, вмешался Сатана?
    Помню, как однажды папа сильно  рассердился, когда увидел у нас в руках зайчонка. Страшно отругал, и велел немедленно отнести туда, где взяли.  Сам проследил, чтобы не выбросили мы его где-нибудь раньше. А уж о том, чтобы мы разорили когда-нибудь гнездо воробья или скворца, в нашей семье и разговора быть  не могло, – руки сразу отобьет по локти: птицу трогать нельзя, птица для красоты создана.  Папа убеждал так, что ему нечем было возражать.
   Все соседские мальчишки - одногодки бегали с рогатками, а у нас их ни когда не было. И быть не могло с таким отцом. Он сам ни когда ни одного лишнего деревца не срубил,  ни одной пташке вреда не принес.  Брал в лесу столько, сколько нужно  для обогрева и еды семье. И ни одной веточкой больше, ни одной ягодкой или грибком. Он  убеждал нас:  ничего лишнего в лесу нет.  Люди должны делиться дарами леса с птицами, зверьками.  Как –то деревенский охотник Коля Семин хвалился на конторской завалинке, что в первый день охоты убил аж восемнадцать молодых уток.
  - Двух только и съели, остальные заквасила баба, свиньям отдали. Дура она у меня.
  - И ты не лучше, - вспыхнул папа при людно, - взять бы эту зря убитую утку, да по голове тебя отходить. Если знал, что не будет жена их потрошить, зачем стрелял?      
   Колька посопел чего-то себе под нос, но перечить вслух побоялся. Мало кто из деревенских мужиков мог стать против папы.
  Зато приучил папа нас, не  пугая птиц, наблюдать за ними. Это захватывало дух подобно детским сказкам: как ласточка строит гнездо, а трясогузка с полным клювом мушек торопится юркнуть в поленицу дров, где у ней спрятаны птенчата.  Как выходят первый раз на свет божий забавные сусличата.  Как ловко  планирует на них белый лунь.  Папа многое умел видеть сам и старался показать все это нам.  Петр Васильевич имел три класса образования, лекции по философии ему не довелось слушать, но он  прочитал очень много книг, потому хорошо понимал, что наши души должны чувствовать природу, и мы обязаны научиться всегда считать природу выше собственного эгоизма.
   В нашем доме ни когда не хранились книги полу писателей, полу поэтов, которых теперь в каждом городе табун.  А вот Пушкин стоял, полное собрание сочинений. Лермонтов  - стоял, Есенин, Шолохов, Твардовский. Но больше всего папа любил философские книги. До полуночи мог впутываться  в чьи-то мудрствования. У нас и Аристотеля книги были, и Гегеля и Рашид ад Дина сочинения. Там, конечно, не философия, и неправды много, особенно у Рашид ад Дина, враль это высочайшей степени. Он специально выкинул из истории правду о Чингисхане. И спокойно вздохнул: я свое дело сделал. Отметим сразу – подлое дело. К тому же,  не подумал, что он, как и все, смертный.  А Создатель обязательно родит Августа Егоровича, Петра Васильевича и других, которые найдут правду и расскажут о ней людям.   Но и в  словоблудии Рашид-ад-Дина поразмышлять есть над чем. Между строк там тоже правда есть. Он писал её для людей, которые поклоняются дьяволу.
   А уж словарей философских, энциклопедий разных – не пересчитать. Но самым любимым его философом был, как это ни странно, масон Мэнли Палмер Холл со своей книгой «Энциклопедическое изложение масонской, герметической, каббалистической и розенкрейцеровской символической философии».
  Папа вряд ли знал что-то серьезное о масонстве, но Мэнли Холла любил. Слава богу,  я тоже купил себе эту книжечку. А после смерти папы, его Холла затаскал куда-то внук Максим. То ли подарил кому-то, то ли потерял. Книгу бы в музей отдать, чтобы потомки знали, как деревенский мужик в дебри философии вхож был. Не получилась с книгой. А жаль, папа умел читать мысли Холла между строк и находил спрятанную им правду. Холл ведь масонский автор. Все в своих трудах что-то прятал, таился, скрытничал. Нас, простолюдинов, лишал истины.  Она в его книгах все-таки есть, но между строк. Очень много нужно знать, чтобы изучать Холла. Тридцать процентов правды в его книгах между строк. Нам доступно десять. Остальные шестьдесят процентов истины только для избранных. 
   Папу  мы со временем стали считать  неплохим учителем.
  - Запомни, - крутил он пальцем перед моим носом, -  зверя или птицу  обижать себе в потеху - грех. Затаскаете вы зайчонка, замучаете, какой с того толк?  Ты его зимой выследи, когда он сильный, здоровый. Тебе обед и ему наука.  Хитрого зайца охотник не возьмет, а лентяя и дурака – в первую очередь. Мерекаещь? Беспомощного, слабого не обижай. Мы все слабые перед Небом. Но оно нас терпит. Не телелюшкает, как вы замучили зайчонка.
  Мы, трое его родных сыновей, племянники папы и дети хорошо знакомых ему людей, согласно кивали – соображаем.
  -  Это чудесно, что не пустоголовыми растете, - улыбался папа, - Надо знать, когда в землю заделывать семена, а когда плоды из нее выкапывать. Разоришь гнездо, птицу лишишь  потомства,  природе вред!  Бери у неё только то, что тебе сейчас остро нужно. 
   Хорошо помню, эту лекцию мы слушали  в середине июня, вечером, на поскотине.  Папа  повел нас посмотреть на игры молодых сусликов. Усадил на холмик повыше и велел не двигаться. Суслики не боятся неподвижных людей, особенно если не сопеть и не чесаться. Случалось, кто-то нарушал  приказ, папа тут же благославлял подзатыльником, а рука у него тяжелая, потому и сидели мы тише воды.
  Впрочем, вечерние игры молодых грызунов так завораживали, не до чесанья было. Смотри да смотри.  Сначала из норы вылезала мама, тут же становилась столбиком, долго осматривалась: нет ли врагов. Наконец чирикала - вылезайте. Но непослушные дети и без ее приказа уже высматривали из-под земли белый свет. Любопытство  съедало страх. 
  Сначала одна мордочка высунулась из темноты норы, за спиной у ней вторая, третья. Судя потому, как они беспокойно вертелись, сзади их  выталкивали остальные браться и сестры. Но после успокоительного сигнала мамы все семейство  на бугорке у норы. Мама столбиком, озирается, а шесть молодых тоже столбиками в линию выстроились,  крутят головками, только еще не соображают, зачем это мама так делает, просто подражают ей. Да и брызжет из них нетерпение, не хватает  умишка  осмотреться, прислушаться, позаботиться о себе. Тут же разбегаются по сторонам, кто траву нюхает. Сорвет былинку, поднесет её передними лапками к своему носу, вынюхивает, на зуб ещё попробовать не догадывается. Но этому он научится скоро. 
 Кто пробует подбирать с земли разных букашек, а кто уже догоняшки сочинил. Но вот мама заметила тень хищной птицы луня, зачирикала, а сама не сводит глаз с луня. Пятеро мигом в нору нырнули, следом за ними  мама. А один замешкался, заигрался возле пучка травы, не услышал  предупреждения родной матери. Короткий писк, и молодой зверек в когтях. А лунь даже не притормозил, набирает высоту в сторону болота, там у него свои  голодные дети. Папу ждут с добычей.
  - Дядя Петя, ты что же не закричал, - чуть не плачет мой троюродный брат Валя, -  он бы испугался, не схватил. Жалко ведь суслика.
  -  А вот вы скажите мне, – не обратил внимание на него папа,  -  матери нужно было защищать свое дитя или она правильно в нору бросилась?
   - Защищать, - чуть ли не хором кричим мы, - лунь бы испугался.
   - А вот и не правильно. Жалко ей дитя, вам жалко  и мне. Но погиб один, а пятеро еще остались.  А если бы лунь забил маму, и им всем смерть? Кто остальных еще раз спасет от луня?  Нет, дети мои, природе мудрости не занимать. Жива мама, и остальные живы будут. К тому же напуганы они смертью братца, осторожней станут. Закричал бы я, напугал луня, а у него ведь тоже дети в гнезде, их кормить нужно. Вот он и охотится. Так жизнь устроена, смотрите на сусликов, а думайте о себе. Вы обязаны будете каждый день бороться за еду, воду, землю свою. Еще говорят – за место под солнцем. Не только суслики, но и вы  будете каждую минуту доказывать, что готовы постоять за себя, за своих близких, за свою землю. Это правда жизни, не нужно ничего выдумывать и слушать обманщиков, все перед вами.  Ваша земля, ваше богатство, а очень много желающих отнять её у вас.
  Километров на двадцать от Татьяновки в любую сторону папа знал, где и какой зверь живет в лесу.  Про речку нашу Рыбную и озера вокруг нее и говорить нечего. В самое тяжелое время – пятидесятые года прошлого века - рыбой и дичью мы только и согрелись от голода. На уток он охотился в том числе, когда на озерах устанавливался первый лед. 
  Только Петр Васильевич умел и без снега отыскать на озере подранков или увечных птиц, которые не смогли улететь. Этих подранков и увечных обычно выедают лисы, хорьки, колонки. Папа считал это несправедливым и часть добычи  у них забирал. Обреченных уток он не стрелял, а ловил сачком.  Больше ни кто из деревенских мужиков подранков у озер не искал, зазорным считали. 
  - А меня этому отец еще в детстве научил, - хвалился папа, -  он как говорил: у птиц всегда определенное число молодых рождается увечными, они ни куда не улетят. Так специально природа сделала. Они должны осенью своими телами подкормить  мелких хищников перед долгой зимой. Озера –то у нас всегда богатые на пищу, утки выхаживаются жирные.  Ощипал их и в жаровню – сладость.   
  На этих же озерах еще ранней осенью подо льдом начинали быстро задыхаться щуки и окуни, которые зашли в них  летом. Папа всегда прорубал прорубь, ставил морду и мы были с рыбой.  Но на некоторые озера он даже не ходил.
   - В этом году туда вода не поднималась, – говорил он, - ни окуня, ни щуки там не будет, одни караси. Чего их пугать бестолку? Пусть зимует карась спокойно. А вот летом мы его попробуем перехитрить. Карась осторожный, сеть видит. А как икру начинает метать, про все забывает. Тут- то мы его и прищучим.
   В одной из своих книг я упоминал, что ни кто из нас ни родных братьев, ни двоюродных так и не стал ни заядлым охотником, ни рыбаком. Из-за папы все это.  Уходил нас Петр Васильевич  зимними охотами на зайцев да коз, вымучил.  А вот природу видеть и понимать ее мы у него научились. Потому со временем папины мысли стали нашими.
   Сам я тоже уже пожилой человек, а до сих пор люблю, как прежде, притаиться  все на том же бугорке, где мы с папой когда-то сидели,  и спокойно понаблюдать за молодыми сусликами.  Только теперь у меня фотоаппарат самый современный и страшно дорогой. Объектив чуть ли не в метр длинной.  Вон какие снимки получаются, люди книги охотно покупают. К сожалению, теперь один сижу на поскотине, ни дети мои, ни внуки природы не понимают.  Скорее всего,   от того, что нет у меня в характере задатка лидера, как у папы.
  А еще люблю ранней осенью втиснуться где-нибудь под крутым берегом реки в частокол засохшей крапивы, затаиться и смотреть на ту жизнь, которая идет кругом сама собой.  Вот выскочила к самой воде мышка,  пробежала, собрала какие-то принесенные водой семена и снова в траву, зашуршала там листвой.
  Почти следом вылезла на берег водяная крыса, оглядывается, прихорашивается.  Крыса вынуждена постоянно мгновенно замирать и прислушиваться. В этом ее спасение. Только от осторожности и чуткости зависит её долголетие.  Вот и сейчас не понравилось ей что-то на берегу, поводила тревожно носиком, юркнула в воду и нет ее. Будто бы  и не  сидела напротив. А на ее месте уже рыжий колонок, крутится, вынюхивает следы добычи. Не поймет, куда это делась крыса? Вон оно что, а я думал, что меня крыска испугалась.  Не удалось колонку перехитрить ее, крыса как-то услышала опасность.
   Колонок – ночной хищник, но осенью часто выходит на поиски пищи и днем.  Осенью ему нужно набрать жира побольше, впереди голодная зима. К тому же перелинять ему придется,  успеть до морозов отрастить теплую пушистую шубу, а без хорошего питания она не получится.
  Тренькнула где-то над моей головой синица, ей ответила сорока с другого берега. Птицы заметили колонка, и он поспешил метнуться в траву. Молодец, сообразил, если его видят, ни какой охоты не получится. Синица пошлет тревожный сигнал сороке, сорока – крысе, и колонок останется без обеда.
   Но опять не пустует берег. На середине реки появилась головка ондатры. Зверек вынырнул и спокойно плывет к берегу, прямо к моим ногам, за головкой грызуна остаются на воде длинные разводья небольших волн – тянутся как гигантские усы зверька.  Ондатра – осторожный зверек, но близорукий, плохо видит. Она больше на звук ориентируется и запах. И еще говорят, что чужое тепло она чувствует метра за три.
    Вылезла на берег ондатра, вытащила с собой припасенный со дна корень, смачно его разрывает, жует сладкую сердцевину. И чем-то напоминает мне маленького ребенка, для которого нет большего счастья, чем взять в руки бутылочку с молоком.
   В какой уже раз в своей жизни смотрю, как разгрызает какие - то корни ондатра, а для меня это снова  как впервые. И уже  не пожилым человеком чувствую себя, а желторотым мальчишкой, который вместе с отцом пошел в лес, и все там для него новое. Кажется мне, что родитель наклонился к самому уху и шепчет.
  - Не шевелись! Не вспугни, сейчас будет самое интересное.
  Я даже оборачиваюсь от неожиданности, словно действительно услышал голос Петра Васильевича. Неужели, правда папа рядом, и я снова слышу его голос, но кругом только желтые листья тальника и черемухи да ссохшаяся крапива.
  Сижу на берегу, смотрю и слушаю и все время  чувствую, что не один я тут,  рядом  отец. Петр Васильевич тоже любуется на светлую сентябрьскую речку, на осенний лес, на непоседу синичку. Смотрит и улыбается.  Доволен Петр Васильевич, что мне интересны события, которые происходят кругом.  Наверное, ему приятно, что я написал, уже когда его не стало, уйму книг, в том числе  про животных. Ведь секреты зверей и птиц мне когда-то раскрывал папа. Не родилось бы у отца увлечения природой, свет бы ни когда не увидел и мои книги. Мне кажется, что каждую из них вначале продумал папа, а потом подарил идею мне. Папа, только он и учил меня быть осторожным, не лезть в объятья месяца Ворона. Уйти с этого света всегда проще, чем выжить.
  Не может не радоваться отец, что сохранились возле Татьяновки суслики и их враги колонки и хорьки,  ондатры да норки, сороки  и синицы.  Что каждый год возвращаются в наши места  белесые луни и ласточки. Красавицы ласточки как жили веселым семейством в наших стайках, так и до сих пор выводят там птенцов.  Хотя ни какой другой живности в этих стайках уже нет. Со смертью папы в нашем старом доме  не кому стало разводить кроликов, овец, свиней, кур разных пород. Одни ласточки в стайках щебечут, да на застрехе старой крыши прячут свои гнезда шумливые воробьи. Правда, для ласточек пустые летние стайки тоже месяц Ворона. С каждым годом ласточкиных гнезд в нашем дворе все меньше и меньше. Ласточки там гнездятся, где люди весело  живут, тут птичкам безопасней.  Мы ведь у себя во дворе ни одного гнезда не разорили.
 Затаился и как бы со стороны   думаю, хороший у нас был отец. Вон  как воспитал свое многочисленное семейство и детей близких родственников. Почти  ни кто не спился, не стал мошенником или пройдохой. Только один из близких вырос подонком, но о нем мы говорить не будем. Это мама говорила.
   - Не торопись Толик, успеешь написать, жизнь большая.
   Папа гнул правду.
   - Сегодня не сделал, что мог сделать, завтра будет другая забота. Считай, сам себя наказал.
   Нам некогда было искать  дурных привычек, все свое свободное время папа водил нас в лес, на речку и озера. И не сколько рассказывал, сколько просил: смотрите и думайте. Размышляйте про себя.  Плохие мысли быстро уйдут, а когда до хороших додумаетесь,  они с вами останутся на всю жизнь.
   И ведь прав был папа, остались. Мы многому научились у Петра Васильевича, особенно хорошо запомнились его наставления, что вся жизнь была и будет – борьба. Забыл об этом на минутку и тебя тут же накажут недруги. Об этом думал я, когда слушал Августа Егоровича о покорении его предков чжурчженей. И совсем недавно, когда стоял на границе Монголии и России.
  Я поднимаюсь на берег, пора уходить домой, меня ждут бумага и ручка. Но еще долго стою на месте,  смотрю, как со стылой осенней воды поднимается  дымка тумана. Кажется, что он живой, думающий, представляет неизвестный нам мир.  Легкий ветерок гонит туман против течения, белая дымка моментально взмывает над водой, лесом, и сразу ломается, превращается в небольшие облака. Возможно,  на одном из них и летит сейчас к звездам душа моего отца.  Он проведет ночь среди звезд, а утром снова вернется на землю. Я ни чуть не сомневаюсь, сегодня мы смотрели на реку вместе с отцом. Не сам я пришел на речку, позвал Петр Васильевич.   Он хотел, чтобы я увидел что-то новое, полезное, вот почему  меня снова обожгли раздумья.
    Задумался, заколола печаль о невозвратности папы, не заметил, как скатилось со щеки слеза, упала на мои же руки. Господи, узнают ли когда-нибудь люди  правду о цели жизни? Зачем отец водил нас на реку, учил думать и видеть? Зачем, если время забрало отца и оставило нас, пожилых уже его детей, без учителя. Не отца забрал месяц Ворона, а нас подталкивал к себе.  Сами мы ведь ничего так и не придумали, папиными думками жили. Значит, остались в растерянности и недоумении. Бессильные в попытках разгадать, кем и зачем нам ниспосланы боли и печали,  слезы и мучения.
  У людей одни мысли: о жизни и смерти.  Вот почему совсем разные люди, мой  отец и Август Гаюльский говорили об одном и том же. Хотя и жили друг от друга за полторы тысячи километров.
  Помыслы отца были светлы и понятны, но они мгновенны. И скорее всего вместе с нами и умрут. Мы –то не научили своих  сыновей и дочерей слушать птицу и зверя, не приютили их к природе. Городские у них души, компьютерные.  Да и живут они проще нас, бездушны. Нам раздумья  несли знания, а знания – это душевная боль.
   Обреченный на знания  мученик. Его толкает известная потребность человека узнать новое. А знаниями нужно уметь пользоваться, иначе они сломают тебя, как тяжелые мешки телегу. Месяц Ворона – страх для мудрого, а не для простолюдина.
   Кто устроил разумную и всякую другую жизнь на земле так, что она вся в гармонии единстве. Бесконечно долго текут полноводные реки в моря. Но вода снова испаряется, и в тучах возвращается к месту начала рек. Миллионы и триллионы тонн воды несут реки в моря. И столько же тучи возвращают обратно. Земля крутит вокруг себя и вокруг солнца – это тоже гармония, в том числе гармония нашего сознания. Быстро растут города и быстро умирают. Их заносит песком и пылью, все зарастает, через тысячи лет люди сюда возвращаются вновь и начинают строить город.
  На берегу Енисея, в двухстах километрах от Красноярска вверх  по течению, есть древнейшая стоянка человека Куртак. Курт со скифского что-то обтягивающее, узкое.. Например, обтягивающая бедра одежка – куртка. Этой стоянке 250 тысяч лет. Иногда  люди здесь не жили по восемнадцать тысяч лет, потом  снова приходили, строили жилища, рыбачили и охотились. Долго думал, как они  находили  это место, заросшее тайгой или ставшее уже тундрой. Ответа так и не находил.
  Ну,  а теперь я в Туве. Видно не случайно в разгар ночи вспомнил отца именно как учителя. Я приехал в этот далекий край по его воле.
   Между Россией и Монголией не везде  есть даже контрольно - следовая полоса. Много лет это мирная граница. Тишь и вечное умиротворение.  Зимой царство буранов и лютых морозов, а летом  тепло и благодать всему живому.  Я склонялся над полуссохшейся землей, раздвигал редкую траву и на тончайшем слое пыли видел целые толпы мелких тварей. Говорят, по обилию жизни степь ни в чём не уступает тайге. Но это тоже  преувеличение.  Кочевники живут  семьями и далеко друг от друга.  Близко нельзя. Овцы быстро до черноты выедят всю траву, и степь  превратится в пустыню. Мы это видим сегодня на каждом материке.
  Деревни в нашей Канской лесостепи по шесть семь километров друг от друга. В степи три –четыре юрты одной семьи стоят от  жилищ другого рода на двадцать –тридцать километров. Каждый стан строго охраняет границы своих пастбищ.
  Тут, на монгольской  границе,  вы не найдете ни колючей проволоки, ни освещения. Днем чабаны с той и другой стороны часто сходятся поговорить.  Этим пользуются злые люди от тувинцев и монголов. Их зовут кайгалы, то есть молодцы. Монгольское  кайгал переводится ещё и как  бандит, убийца. На мой взгляд, это  вернее.
      Кайгалы и сейчас, как и сотни лет назад,  воруют стада друг у друга. Наши ходят к монголам и угоняют у них отары овец, монголы периодически бывают на тувинской стороне. И не редко возвращаются с хорошей добычей.  Для Тувы это обыденное явление.  Овец не только нужно растить, но и защищать. Сохранивший свое стадо защитит и Родину.   
   Мы ночевали в степи, примерно в семидесяти километрах от последнего крупного тувинского селения города Самагалтай. Юрта чабана, на эту ночь отданная нам, стояла  метрах в четырехстах от границы. С монгольской стороны, возле ни кому не нужного рубежа, раза два за день проезжал автомобиль, пограничники  смотрели на нас, наши фотоаппараты и видеокамеры и весело махали руками. Может, здоровались. С нашей стороны вообще ни кто не  появился.  Мы были свободны в действиях и запросто могли на какое-то время пересечь границу. А могли и вообще попутешествовать в Монголии, мне рассказывали, что таких случаев много.
 Стояла глубокая ночь, месяц октябрь.  В ведической религии это Месяц Ворона. Падальщик с высоты своего полета видит все слабое, умершее или умирающее и зачищает землю перед  царством долгой у нас зимы. Приход октября  не отвратим. Однако не все  принимают  это. Многим кажется, что жизнь вечна, потому нет смысла ни куда торопиться…   Но Ворон ни кого не забыл и не забудет. Это я хорошо понимал здесь, в бесконечной ночной степи. При свете ярких звезд и разгорающейся луны. Наступала осень, и степь в очередной раз засыпала. Летняя зелень превращалась в безжизненную серую вехоть.   Весной эти места покроет зелень, однако это будет уже другая трава и другие букашки. Прошлогодние станут почвой. Они якобы возродятся, но  другой травой, другими насекомыми. Цикл этих перемен бесконечен, однако причины безостановочного саморазвития материи так и не разгаданы.
   После обильного ужина, состоявшего из супа со свежей бараниной и местного самогона - араки, я долго не мог заснуть. Не подвигла на сон даже пахнущая молодой  женщиной арака. Молочная водка, в отличии от хлебного самогона, не бодрит и не укрепляет силы. Она делает тело расплывчатым, как вчерашний кисель, расслабленным,  пустым. Наверное, это нужно человеку, который целый день ходил за отарой  по степи под солнцем, на ветру, в пыли. Или в жесточайшие морозы, когда в степи совсем нет снега, и земля промерзает до крепости железа.
   Пьют араку помногу, пьянеют медленно. По-моему, лучше согрешить вечером тридцатью граммами восьмидесятиградусного самогона, почувствовать себя, пусть и на короткое время, молодым и сильным,  чем вытянуть полведра араки и заснуть тут же на ковре, рядом со столиком с короткими ножками, всегда обильно заставленным свежим вареным мясом, тувинским чаем и аракой. Но в степи  много молока, а не пшеницы. Хлебной самогонкой здесь не пахнет.  Кочевники благословляются   аракой. 
  Сегодня гостеприимные тувинцы от души угостили нашу экспедицию. Согревшись аракой, они говорили, что древние тувинцы тоже были белокурыми и голубоглазыми, но Чингисхан победил их и сделал желтыми.  Из поколение в поколение родятся теперь желтые и узкоглазые дети.  Абсолютное большинство их и не знает, что предки тувинцев – белые скифы. Себя они с гордостью зовут чингизидами. То есть, тувинцы  уподобляются не истинным предкам, белокожим и голубоглазым скифам, а их палачам –маленьким, желтым, кареглазым тайцам. Монголоиды – не точное название потомков всех желтых предков  нынешней Азии. Все началось с тайцев, вечных врагов скифов. От Лондона до Желтого моря в жилах почти каждого человека смесь крови скифов и тайцев. Есть и чистые русичи, и чистые тайцы.  Разницы лишь в том, сколько  в каждом одной и другой крови.
  Так бывает, когда мужчины не находят силы охранять своих жен. Женщины достаются чужим воинам. Слабый должен исчезнуть. Женщина всегда  невольна, она  создана  подчиняться мужчине. Сейчас стали говорить  о свободе женщины и её равноправии. Но равноправия в мире не рождалось и не  родится. Его пропагандирует Сатана. Можно на какое-то время объявить женщину свободной, и она, как сейчас все европейские финимистки, будет ходить обнаженной или полуобнаженной в знак протеста. Какого протеста, уже не так важно. Главное, чтобы ей полюбилось ходить голой, если оценивать это на здоровую голову,  то превратиться в свинью. За деньги, конечно.  Сатана им платит, он не тратит денег зря.   К счастью, в Туве такого нет, может и ни когда не будет. Пока там царствует буддизм и ведическая религия. Тенгри – восточное имя бога скифов Рода. 
 Тут спрятана Богом Родом  какая-то философия,  ни на секунду не прекращающаяся борьба противоположностей. Тувинцы – тоже скифы. А когда скифы потеряли свою государственность в Сибири, их стали клевать все, кто хотел. Государство они лишились  из-за гражданской войны между белыми и желтыми скифами. Рассыпали Империю скифов  в мелкие улусы  своими же руками. Государство, разрушенное в себе, превращается в ни что.   Чаще всего от этого страдает простодушная Русь.  У нас теперь уже в один век по две революции. Государство усыхает как оставленная в жаркий день на горячем песке лягушка: медленно, но безвозвратно. Также мы потеряли когда-то чжурчженей, предков нас и нынешних саха, эвенков, бурят и монголов.
  Свежая баранина и арака -  вкуснейшая,  экологически чистая пища и питье.  Но не для моего желудка. Однако поддался  соблазну нечистого и теперь расплачиваюсь за грех бессонницей. Чтобы не завидовать  сладкому посапыванию  спутников,  потихоньку вышел на улицу.
    В тишине летней ночи вспыхивало  тявканье степных  лисиц - корсаков,  легкое потрескивание последних кузнечиков и вечно зеленых богомолов, да недоуменный крик  неведомой мне здешней птицы.  Кому,  какие сигналы подавала она в октябрьской темноте? Может, собирала взрослых птенцов, или плакала в одиночестве, потеряв улетевшую стаю. Птицу со сломанным крылом в степи быстро съедят лисы. Она понимала это и оплакивала себя.   
  Кашляли в загоне овцы, фыркали  лошади чабана. Белый верблюд Гуня спал стоя рядом с юртой.  Жизнь ни на минуту не утихала и в степи. Моя тропинка к Монголии могла составлять   именно эти четыреста метров, не больше.  Дальше была контрольная полоса, пусть и заросшая  степной травой, и  Монголия. Страна, родившая великого завоевателя, ради которого я  и приехал на эту границу. Чтобы написать книгу о Чингисхане, нужно обязательно побывать на его земле.
   Подышать воздухом Хана, посмотреть на великие степи, по которым скакал когда –то он на грациозном белом коне. Я был уверен, что где-то здесь, на камнях полурассыпавшихся  скал,  следы копыт его конницы. Их не могло стереть время, следы Хана и его воинов вечны.   Ведь изначально это дороги Руси, они торились десятки тысяч лет, 
   Ни когда не сотрутся по всей Азии следы белых скифов. За  восемь  или десять  тысяч лет  известного нам тут царства скифов ими натоптаны нестираемые  тропы, нужны сотни и сотни лет, чтобы закрыть их. Сегодня эти тропы хорошо видны и, думаю, ещё долго-долго они будут перед глазами людей.
  Ночь скатывалась ко второй половине, я стоял у места зарождения тумана. Он еще не поднялся  даже до колен  и потому ни как не мог улететь вверх.  Туман, как  ночная рубашка на женщине, то ли прикрывал тело земли, то ли плыл над ней, теряя голову от близости доступного тепла. Белесая серость плескалась в ночи как что-то живое,  непонятное, пугающее. У степи ещё много тайн,  которые она не рассказала людям. Может  и  не раскроет.
 - Чтобы самим познать их, нужно ведать намного больше, чем сегодняшнее человечество. – так говорил  мой папа, напутствуя меня перед поездкой.   
    Предчувствие  подсказывало, этой ночью призрак  Хана  обязательно появится, я ведь специально приехал  на границу с Монголией.   Хотелось увидеть  Великого завоевателя. Наши мысли легко читает Небо.  Дух Хана знал, что я  на землях его бывших владений.  Духам ведомо все. Хан  тоже решил посмотреть на меня.  Не было сомнений.
  Хан ведь тоже понимает, что о нем сегодня говорят неправду. А правду с первых дней после его смерти усиленно стирают с камней и под землей. Нам остается только  ложь Рашид – ад – Дина.   
    Чингисхан  будет  все на том же своем  белом коне и в белых одеждах. Даже там, в другом мире, монголы не способны  ходить пешком, им обязательно нужен конь. А белые одежды символ чистоты помыслов их хозяина. Хан любил их носить. В праздники его воины даже на спины лошадей под седла стелили белый войлок. Но в бой шли с черными подкладками под седла, чтобы белый войлок не измазать в людской крови. Очень много  русской крови пролито в степях Азии.  И она ни когда не зарастет быльем веков. Она будет жечь сердца всех русичей и заставит их  защищать себя.
   Как я в тот момент понимал,  Великий завоеватель   обречен на нескончаемые  путешествия Вечным Небом. Рожденные  править, судить и наказывать,  остаются  царями и там, на просторах Вселенной.  Потому призраки их  далеки от многословия, интриг и хитрости, мелких желаний.  Я стоял у границы тумана и ждал,  что Хан  скоро поедет. Неторопливо и беззвучно.
   Призраки его белого коня, и коней его воинов, не способны коснуться земли, они отталкиваются от зарождающего тумана. Всю ночь мифические образы  должны идти на Запад, а следующим вечером снова начинать свой путь из центра Монголии.  Блуждание отвергнутых Небом  душ вокруг Земли и есть связь прошлого с будущим, молодых с давно умершими стариками, обижающих и обиженных, убиенных и их убийц. Небо подсказывает тем, кто хочет и умеет его слышать. Убиенный, хотя бы на Небе должен знать правду своей гибели, понять, почему именно ему судьба подарила раннюю трагическую смерть.
   В полудреме бессонницы, опираясь на большое двухствольное ружье, без которого мне запретили выходить из юрты ночью,   я ждал призрак Хана, и бог Род смилостивился.  Над  туманом всплыл и двигался в мою сторону Чингисхан с войском. Шли десятки и сотни, тысячи и тьмы.    Дабы Хан не потерял своего величия,  Небо оставило с ним души всех его воинов и их лошадей. При  редких звездах  голубые глаза Хана  светились как отблески вечности. Белые одежды из света звезд и Луны  завораживали чудесным кроем и пышностью. Перед глазами был Владыко, Равный Небу, как говорили ему льстицы. Но вся его фигура выражала глубокую печаль. Мне её было не разгадать.
  Но явно он был недоволен, что я сравнивал его с Небом. Я понимал, что сейчас Хан тяготился прежними титулами.  Ведь он был просто вождем своего народа.  С обычным человеческим сердцем и нервами.  Может быть чуть более прозорливым и вдумчивым, чем все мы?  Хотя это вряд ли. Повторимся, все те, кто близко окружал его, перехитрили Хана. То, что он делал для Монголии и скифов, они выворачивали на себя. И остались у власти Японии, Средней Азии,  Китае навсегда.
  Хан  ехал в сторону Тувы или Алтая. Белый конь был свеж и упитан и приплясывал на ходу. Лицо Хана затемнила не земная дума. Он не успокаивал скакуна и не оглядывался на воинов. Голова и плечи завоевателя были неподвижны.  Его воины  тоже опустили головы. Они не ведали, что ждало их впереди.  И постоянно задавали себе один и тот же  вопрос: почему они должны из ночи в ночь, из века в век, из тысячелетие в тысячелетие кружить ночами над родной степью. Кто наложил на них эту кару и за что?
    Может Вечное Небо послали им испытание за ту людскую кровь, которой они так обильно полили  степи? Но ведь впереди ехал Хан, это он послал людей на долгую войну и потому до сих пор ему не подарен покой. Он командовал и тогда и сейчас.
    Воины ни в чем не виноваты, они служили  Хану, выполняли его приказы. Не исполнивший волю Хана предавался смерти мгновенно, выполнивший её - брал на себя грех чужой крови, которую он пролил по приказу Властителя. Как говорится из огня да в полымя.
   Но другого выбора не было. В этом беспрекословном подчинении Хану у воинов даже не было мысли задуматься, кто подговаривал Хана на вечные походы то в Китай, то в Среднюю Азию, Грузию, на Урал, на Русь?  Кто перехитрил Великого и завоевания Хана в конечном итоге оказались выгодны именно этим хитрецам?
   Грех думать о несправедливости Неба.  Оно ведь прекрасно знало, что воинам-монголам  ещё при жизни надоело из года в год проводить время в седле, каждый день убивать и грабить. Ласкать чужих женщин и тут же их убивать. Снимать с пленных  и убитых золотые украшения, оружие, забирать все из их домов и отправлять награбленное  в кожаных мешках  своей семье. Хан даже придумал специальную почту, которая доставляла добычу воинов  их семьям.      
   Хан думал и о чистоте нации.  Он издал указ, по которому жена воина, согрешившая от долгого одиночества, также предавалась мгновенной смерти.  У самого воина с женами бед не случалось.
  По законам ведизма он имел возможность приобрести тридцать жен, а наложниц столько, сколько сможет прокормить. Любой воин небольшую часть наложниц мог брать с собой в поход. При случае их можно было продать или обменять на что-то.  Например, на курт, это шарики творога с мукой. Они очень питательны, только сушеным куртом можно питаться  долгое время без вреда для своего здоровья.
   Я недолго жил в Киргизии и ел курт там вместе с чабанами,  могу подтвердить это. Пришлось даже научиться делать курт самому. Хотя в Киргизии этим обязаны  заниматься  только женщины. У меня нет рядом женщины, но я знаю,  насколько полезен курт.  Воины Хана тоже ведали целебные свойства творожных шариков, густо перемешанных с мукой.
    Говорят, была даже установлена цена: за наложницу мешок курта. Но кто сегодня знает правду.  Все подлинники документов архивов Чингисхана сознательно  уничтожены. Не врагами Хана, а теми, кто скрывает от мира правду о скифах.  Особенно то, что их империя существовала тысячи лет,  она протягивалась от Лондона до  Желтого моря  у берегов сегодняшнего Китая.  С тех пор и доныне такого государства в мире больше не случалось.  Еке Монгол Улус был продолжением государства скифов. Хотя едва ли составляла и десятую часть от империи скифов.
      Хан требовал от воинов и воевод дисциплину,  они обязаны были ему подчиняться. Говорят и пишут, что за проступок одного Хан убивал все отделение – десять человек.  А за неподчинение десяти  отрубал головы  сотне. За трусость сотни –  тысячу воинов лишались своих голов.  Сейчас я  думаю, что это байки лжеисториков. Случалось, воины Хана отступали целыми армиями, он же не казнил эти армии и их вождей.  Значит, истинная цель этих слухов  – не дать нам правды о Хане. Дисциплина у Хана была жесткая, но её можно было наладить и без отрубания голов. Рубить головы своим воинам опасно, можно совсем остаться без войска.
   Мимо меня проплывали одна за другой конные сотни.  В каждом ряду было строго по шесть всадников. В первых шестерках  ехали  дети Чингисхана. По длинным рыжим усам я узнавал талантливого полководца Джучи, по голубым глазам  его родного  брата  Угэдэя. Плыли над туманом  знаменитые темники Субетей и Мухали.  Все они были прямыми потомками скифов, ибо сам хан был тоже скиф. Хотя, возможно, и не знал этого. 
   Три, шесть и девять – магические цифры таинств славянского бога Рода, дарившего когда-то русам или рысям  ведизм. Хан тоже  исповедовал ведизм. Ведизм призывает к добру и милосердию. Магические цифры у нас украли лукавые, назвав их бесовскими. А сами используют их.
   Хан ехал впереди один.  Ряды сотен  как всегда в походе мешались. Из шестерок они перестраивались в девятки. Затем в три всадника в ряд и тогда конница, как узкая лента какого-то не земного тела,  вилась в ночи от темноты до горизонта. Это была копия Млечного пути, только в масштабах Тувы и Монголии.
  Однако ни Хан, ни его воины так и не скрылись навечно  в дали Неба, кто –то невидимый  нами, не давал им это  сделать. А душам  непобедимого войска Хана так хотелось уйти на тропинку Млечного пути и блуждать там,   оставшиеся  миллионы лет жизни вместе со своими родителями, дедами и прадедами, щурами и пращурами. Лишенная тела душа не мерзнет и не страдает от жары. Миллионы и миллиарды лет.
  Но это человеческое время, оно не приемлемо для Космоса.  Именно  по Млечному пути сегодня плавают  души  миллионов и миллионов  скифов. Они построили империю, которая существовала тысячелетия и была разрушена ими самими. Ибо создатели империи разрушили главную заповедь ведизма: всё  - во всём, всем – всё, каждому -  своё.  А оно предусматривает вечную борьбу: зла и добра, мужества и трусости, хитрости и открытости, лени и желания работать.  Как только скифы посчитали, что они завоевали весь мир и успокоились, их борьба с другими народами перешла в борьбу скифов со скифами. Это называется внутривидовая борьба. Самое страшное, на что может обрекать себя государство.  Внутривидовая борьба и уничтожила сначала скифскую империю, а потом мощнейшую  империю – Еке Монгол Улус.
   Мой отец, Петр Васильевич, был убежден, что Еке Монгол Улус, был последним бастионом скифов в Азии. Эту твердь уничтожили желтые скифы, которые ненавидели своих родных братьев белых скифов. А тайные общества хитро науськивали желтых скифов на родных братьев белых скифов. Это они делают всего , и тогда, и – сейчас.  Красных русских на белых, потом совков на демократов. На телевидении все это разжигал величайший русофоб  Познер. Познерам все равно, чья льется кровь, главное – они при власти.
     Лет девять назад, а может и меньше, я был в командировке на  Таймыре, на мысе Косистый, где стояла брошенная нашими войсками база ПВО. Это сделали Ельцин и его подвижники, по приказу американцев.
  Здесь, на берегу моря Лаптевых мне и моему временному спутнику было видение громадных миражей. Казалось, от меня рукой подать до миража,  бурлила жизнь на  военном аэродроме на  острове Среднем.  Я был там перед самой поездкой на Косистый  и видел эту брошенную базу посредине Северного  океана. От неё  остались только десятки цистерн с горючим, бетонные плиты на аэродроме и замерзшие слезы русских офицеров, которых заставили покинуть эту базу.
      В мираже на Косистом   я  видел, как машины на острове Среднем вытаскивали из ангаров  самые современные самолеты, механики сразу окружали их и готовили к взлету. Очевидно, Вечное Небо, наконец, дало нашим воинам приказ на отражение врагов.
 От всего увиденного  на берегу моря Лаптевых  было немножко не по себе, но потом я привык к видению, вспоминал его и радовался, что если не на Земле, то там, на Небе, у нас есть наконец-то защита.   
     Теперь я смотрел на призраки  Хана,  его войска и  решал,  кто же это на Небе отправил Великого завоевателя в вечный поход?  Наказание это или очередное испытание ему? Ведь всему должен быть конец!  В том числе вечным блужданием Хана и его войска.
 Хан  видел меня, призраки знают и видят  все. Но он не повернул голову в сторону невысокого седого  человека,  проехал молча. А мне очень хотелось узнать, написал ли я правду о нем,  его несгибаемой воле и непобедимом уме. Ибо ответы живых не искренни…
  Хан знает, я не нажил в этой жизни ни денег, ни громкой славы, ни добрых слов от многочисленных соперников. Хотя и сторонниками меня бог не обидел. Сегодня  мои книги во всех крупных библиотеках России, много их за рубежом. Их есть кому оценить, об этом говорят письма читателей. К соперникам я прислушиваюсь, но не особо.
 Видно по моей вине многие близкие смотрели на мою писанину, как жена смотрит на опостылевшего мужа, мечтая о каком- то другом.   Вначале я обижался, потом пришло прозрение, что это и есть борьба противоречий, без которых Небо  нам жить не разрешает. Я боролся не с невежеством окружающих, как вначале казалось, а с собственной ленью, неторопливостью, ненужным самокопанием.
   Спорил с теми, кого нужно было просто обойти и заниматься своим делом. Мою правду эти люди не могли и не хотели понять. Оказывается, если сегодня почему-то не удавалось взяться за перо, завтра я должен был  написать в два раза больше.  За этим кто-то внимательно следит сверху. Потому даже когда я хлип и немощен, а это случается  часто, беру с собой в больничную постель ручку и блокнот.  И пусть смогу написать одно-два предложения, это уже строчки в будущую книгу.
   Бог не одарил меня неповторимым талантом, это понятно.  Зато  вложил  желание работать, упорно, несмотря ни на что.  За это я расплачивался не только потом, но и болезнями. Попробуй, посиди с авторучкой по 12 часов в день. Болезни сразу окружают как волки обреченного оленя. Пришлось научиться поддерживать физическую. форму.
   Зато написанная книга для её создателя – неизмеримая сладость.  Правда, на совсем короткое время. Потом удовлетворение растаивает в глубинах сердца, все написанное кажется пустым и не доработанным, выклевывается желание написать другую, наконец-то хорошую книгу. Нет этому конца, и не будет.
   Я не пересчитывал написанных и изданных мною книг, из-за суеверия. Так проще браться за очередную. Остановить эту повторяемость может только смерть. Она ни когда не приходит нежданно и негаданно, а всегда во время.  Подумайте, и согласитесь.
     Рассказы живых не искренни, а мертвым, как оказалось, все равно. Тогда в степи мне мнился призрак  Хана и его воинов.  Он слышал только мои молитвы, а просьбы уходили прямо к Млечному пути. Но душа Хана упокоится там ещё  не скоро.
    Нельзя было  броситься под ноги  коня Победителя  и попросить остановиться  на мгновение. У меня  оставалась одна возможность, только смотреть на Хана и его войско, запоминать его.  И  чтобы я о нем сейчас или позже не написал,  это всегда  будет  лишь отражение правды.
  Это одно из таинств тех, кто управляет нами.  После благодатного времени для всего живого, обязательно придет месяц Ворона.  Какими бы умными или непобедимыми богатырями мы себя не считали, Ворон всегда над нами.  В том числе он висел и над Чингисханом. Кто выбрал Хану смерть? Месяц Ворона или лукавые? Скорее всего, лукавые были всего лишь исполнители воли Сатаны.
 Месяц Ворона неизбежен. И это тоже одно из таинств нашей жизни.  Смысл его люди ещё не открыли. А может так  никогда и не  разберутся в помыслах Создателя. По совету отца я решил проехать по Сибири  и Дальнему Востоку, посмотреть на каменные памятники древних скифов, подумать над их жизнью. Что такое десять тысяч лет истории, тоже мгновение,  как и наша жизнь, даже не полный вздох. Люди ведь до сих пор не знают, что  для них на самом деле время. 
   В Туве я увидел много древностей, о них сказано много неправды. Я это могу доказать на фактах. Только как успеть написать о том, что случилось на самом деле?  Возраст. Работать с этими древностями нужно не один и не два года, десятилетия. Увы, мне, правду напишет уже кто-то другой.  А когда? Эти вопросы не ко мне, к Небу. Знаю одно и точно, я мало писал, нужно было делать это в два раза больше.
    В этом виноват только я сам. Тратил много времени и сил на то, что не было для меня ни какой ценностью. Почему я тогда не смог разобраться в этом. Улыбался и поддерживал того, кто откровенно издевался надо мной.  Чего-то доказывал тому, кто совсем не хотел меня слушать.  Месяц Ворона все это видел.  Он и определил мою судьбу
  Все мы выросли из Земли и снова должны стать ею. Я перешел в разряд профессиональных журналистов  в двадцать три года.  За это время написал тысячи статей и десятки книг. Но и они прах? От боли за никому не нужную работу и задашь себе  вопрос: зачем я писал?  Может,  нужно было жениться и родить двенадцать детей, пользы бы от этого было больше?  Но того, кто родил двенадцать детей, как и меня, ждет та же участь – одиночество.
 Поколения  людей меняются так быстро, что почти все знания, нажитые прошлыми поколениями улетают в никуда. Их уже не восстановить как прошлогодний снег. Но следующие будут искать то, что уже давным давно нашли мы или до нас.
 Горе одному.  Кто прочитает и поднимет мои размышления?  Кто задумается над ними? Ведь я не прошу  ничего для себя. Кто слышит чужой голос и идет на него спасти заблудшего? Частоколы моих вопрос тонут в собственном бессилии.
  Чтобы не сойти с ума от безответных дум, в которых запутался окончательно, ухожу на берег речки Рыбной, которая постоянно со мной.  Разжигаю огонь на том самом месте, где ещё лежат угли наших совместных с отцом костров. По устному деревенскому договору это был участок реки, где при царе всегда ловили рыбу Статейновы. Рыболовные участки реки делил Мир – общее собрание деревни.
Это урочище Новый мост. Разжигаю костер, очищаю над  ним руки и душу, подхожу к воде и громко кричу
 -  Батя, где ты, услышь меня!
  Вечернее эхо мягко отскакивает от воды и несется вверх  и вниз по реке.  Истерзанные бруцеллезом нервы, не позволяют мне сдерживать слезы, как настоящему мужику.
 - Батя, слышишь,  зачем ты мне дал жизнь!
 Ни отец и ни кто другой из миллиардов людей об этом не знает. Пусть другие не открывают того, что  разгадал я, а идут дальше.   Хотя будь у меня и сотня детей, вряд ли они бы нашли время  для чтения моих рукописей или книг! Месяц Ворона заберет тело и превратит в прах. Я снова стану землей. Но кто будет хранить мое слово? Нужно ли оно вообще людям?
   Небо это решает по-своему, не учитывая наше желание. Я прожил жизнь зря, если все, написанное мною, сгорит в нашем же родовом костре.
    У Земли главная забота родить нас, а Солнца – согреть. Затем мы снова превращаемся в землю.  Значит, наши души тоже должны превратиться в прах?  А с ними и наши мысли. Я ни как не пойму, если мы не знаем, что из себя представляет душа, тем более непонятно, что такое её прах!  Господи, зачем ты так сделал?
   У твоих ног идеальный мир, но такой жестокий для всех нас.  Мы все обязаны уйти, даже слезы ни кого не оставят вечным.  Значит, все люди  обязаны  подчиниться Месяцу Ворона.  Вернее, нас ни кто не спрашивает о подчинении. Хоть как сопротивляйся, все равно уйдешь. Я не боюсь смерти, это не бравада.  Я  не боюсь ни каких укоров,  упреков, обид. Потому что я очень счастливый человек. но не хочу соглашаться с неизбежной обреченностью. Потому что ни когда не узнаю, зачем  Господь выдумал Жизнь,  родил нас и забрал обратно?
    На жизнь каждого человека  у Господа уходит мгновенье.  Он видит всех, но также, как мы смотрим на две-три тысячи цыплят в корпусе молодняка птицефабрики. Ну затопчут птенцы десяток другой собратьев.  Разве это потери.   Ни кто из будущего человечества из-за нашего ухода ни как не пострадал и не пострадает. Вот и весь смысл  Месяца Ворона. Укрепи свой род и себя знаниями и доброжелательностью.  Все остальное  в этом мире вторично.   
                Анатолий Статейнов.