Платье для мертвеца

Николай Николаевич Николаев
               
     – Ты ещё не знаешь,  он  извращенец! Судмедэксперт наш, Борейко!
     – Борейко? – удивился я. – Извращенец?
     Мне  наш судебный медик казался утончённым, и очень даже интеллигентным человеком. Когда я  впервые увидел его длинные, артистические пальцы, бликующие стёкла очков и дымящуюся сигарету в тонких насмешливых губах, то мне показалось, что это поэт из серебряного века, вихрем времени случайно заброшенный в наши серые будни. К маленьким смоляным усикам на удлинённом, даже несколько лошадином лице, не хватало только жабо на чёрную бархатную рубаху и  его слов нараспев: "Точно л-л-лапы паучные, точно м-м-мех ягуаровый…"
     – Извращенец, извращенец! – повторил Солто и, не глядя в мою сторону, виртуозно бросил наш  уазик в узкий коридор между отвесной скальной стеной и валуном на  горной дороге. Я испуганно вздрогнул. Может быть он  и гонщик, конечно, но уж больно много балаболит на такой сложной дороге! Не слететь бы нам вниз – косточек ведь не собрать! Вот уже несколько часов кряду мы петляли по горному серпантину, а Солто, словно и не за рулём сидел, всё не закрывал рот, не уставая поучать меня на правах старшего.  – Ты у нас, Пашка, недавно. Поработаешь – сам узнаешь. Вот видел я как-то: Борейко в секционной стоит,  в руке скальпель, как паук завис низко-низко над трупом, а сигарету свою всунул в рот этому покойнику. Покури, мол, пока я тебя тут разделаю… Он, Борейко,  значит, потрошит мертвеца, паразит, а тот попыхивает его сигаретой.
    – Тьфу! – сплюнул я через раскрытое окно  в проплывающую  внизу в синем тумане пропасть. Правда, плюнул осторожно, не высовываясь, чтобы не нарушить, не дай бог, центр тяжести. И неудачно, встречный ветер  вернул плевок обратно. – И впрямь, извращенец! А я-то думал, он интеллигент!
     – Ты что, издеваешься? Он думал! Интеллигент! Не хотел бы я попасть в лапы такому интеллигенту даже в виде холодного мертвяка. Уж он-то порезвился бы тогда со своим скальпелем! Ведь до сих пор, недоумок, считает, что это я спёр у него бутыль с медицинским спиртом. А сам ящик коньяка проспорил и думать не думает выставлять.
     – Да гнать такого надо! – не выдержал я. – Это же глумление! Цинизм высшей пробы!
     – Что ты! – сказал Солто, удовлетворённый моей реакцией. – Ещё какой цинизм! Как-то говорю ему: "Жаль, я о свидетелях не позаботился  –  пари наше разбить. Сейчас бы ты у меня как миленький побежал и выставил проспоренный ящик". А он, Борейко, только: "Хи-хи! Ха-ха! Вон! – говорит, свидетель лежит, мертвяк. Он и подтвердит. Зови его!"
     – Да-а, – сказал я, – только представишь, что кто-то, вроде нашего Борейки, будет так  шутить – так сразу и жить не хочется! Но что-ж тут поделаешь – как я погляжу, они все там на такой работе немного с прибабахом, свихнутыми становятся.
     – Свихнутыми? С прибабахом? – вскинулся Солто. – Наивный ты, как я погляжу! Ты думаешь, трехэтажный коттедж этому Борейке в наследство достался? Шиш! Я давно приглядываюсь к нашему эскулапу. Сдается мне – крутит он какие-то делишки  с трупаками. Молодой ты ещё, вот что! А я-то всё вижу, всё замечаю.
     – А какие с ними можно делишки-то крутить. С трупаками? Что-то не пойму, – сказал  я.
     – Э, брат!  Время сейчас такое. Кто с чем работает, тот с тем и крутит, выгоду и прибыль извлекает!
     – Но мы-то с тобой не гонимся же ни за какой прибылью! – сказал я. И вспомнил, что практически все мои друзья по юридической академии подались делать бизнес. Из нас троих, самых близких друзей, мечтавших в своё время стать следаками, в следователи подался лишь я один.
     – Наивный ты, – как сейчас Солто Ральдин говорил тогда мой друг Сергей Демченко на ещё совсем недавнем прощальном  вечере в ресторане по случаю окончания юридической академии. Он уже успел удачно устроиться в юридическое управление крупного алюминиевого холдинга и мог поучать менее успешных товарищей. – Будешь бегать, трупаки собирать и получать при этом жалкие гроши! Нельзя, Пашка, быть в нашей жизни наивным. Сразу окажешься на обочине жизни. Неужели ещё не понял, а?
     – Может быть, он и наивный, – согласился с ним другой мой приятель, Володя Парфенов. Володя подался в другое хлебное место, в нотариусы. – Но, глядишь, поработает наш Пашка годик-другой следаком и будет грести взятки лопатой. Ещё нас обскачет, виллу себе на Средиземноморье построит быстрее нас с тобой.
     Я разозлился тогда на своих друзей. Потому что понимал – кое в чём они правы: несмотря на то, что мы были ровесниками, я, как мне было известно, многих удивлял наивностью суждений.
     – Не всё меряется деньгами! – сказал я им тогда довольно резко.
     – Конечно, конечно! – согласился будущий алюминиевый магнат Сергей Демченко, – не всё меряется деньгами.  Вот когда-нибудь мне, не дай Бог, конечно, придётся идти к тебе на поклон, к тебе, в твой высокий кабинет и просить, чтобы не разорили мне мой бизнес и яхту мою не конфисковали. Все, все, друг ты мой, Пашка, рвутся наверх, к вершинам! К вершинам, через головы других людей, через судьбы своих друзей.  Не к богатству, так к власти! И не говори мне, что ты не за этим идёшь на свою долбанную службу. Если мы подались за деньгами, то ты – за погонами золотыми! Не из любви же к трупакам, в самом-то деле! Верно, Володя? – он повернулся к увлечённому  закусками Володе Парфенову, и, подняв рюмку с водкой, сказал:
     – Выпьем же, мои дорогие друзья, за вершины, которые нам в жизни предстоит покорить!

     Солто переключился на пониженную передачу и склонился над рулём, словно хотел помочь надрывающемуся уазику преодолеть крутой подъём. Постепенно рёв уазика стал хотя и натужнее, но как бы приглушеннее – заложило уши. Это уже сказывалась высота. Впереди, в мглистом тумане виднелась покрытая вечной снеговой шапкой вершина Мгуюн-Така, венчавшего бурятскую гряду гор. За ним уже простиралась соседняя Тыва.
     Ральдин крепко, так что побелели костяшки пальцев, сжимал руль, стараясь удержать автомобиль на одной линии.
     – Большой Далган пошёл, – сказал он, не поворачиваясь ко мне. – Это уже настоящие горы. Сейчас и снег увидим.– Он напряжённо вглядывался в грязное лобовое стекло. – Тут гляди в оба!
     –  Да, – сказал я, – трудна дорога на Джомолунгму.
     Солто бросил на меня быстрый взгляд.
     – Джомолунгма,– пояснил я, – самая высокая гора в мире, 8848 метров. За всю историю человечества её покорили всего 2000 человек.
     – Джомолунгма? – удивился Солто.– А разве не Эверест самая высокая гора? Я слыхал, что Эверест самая высокая гора в мире.
     – Эверест, Джомолунгма, Солто, всё одно.
     – Ну да, одна хрень, – согласился Солто, – что Джомолунгма, что Эверест. Главное, что лезут на них одни шизики. И зачем, спрашивается, лезут? Чтобы потом мы с тобой ездили и подбирали их трупы? Вот и наш, видать, альпинистом был, да сдуло ветром с горы в пропасть или просто замёрз, не рассчитал силёнок своих.
     – Не знаю как насчёт нашего: приедем-увидим. А тех, кто на Джомолунгму поднимался и не спустился – никто не подбирает. Где погибли – там и лежат до сих пор. Человек двести скопилось. Там, на склонах Джомолунгмы  целое кладбище из погибших и не захороненных альпинистов. Так и лежат, где их застигла смерть. Кто лежит, кто сидит замёрзший, а кто-то и висит вниз головой на своей страховочной веревке, как парашютист-неудачник на своих стропах.
     – Вот я и говорю: чего им лезть-то туда, спрашивается? Чтобы доказать, что они такие крутые? Круче всех? Никто, значит, не смог, а они смогли?
     – Ну почему ты так, – возразил я. – Они показали нам, на что способен человек, на что способны мы, люди, когда соберем свою волю в кулак, когда натренируемся, когда загоримся какой-то идеей. И я вот, зная об их достижениях, понимаю, что смогу в своей жизни где-то выстоять, где-то преодолеть какие-то препятствия и достичь своей вершины…
     – Не знаю, не знаю, – сказал Солто, – что они тебе показали, а по мне так выпендриться они просто захотели – вот и лезут куда ни попадя. Одни – на горные вершины, другие, как наш Борейко, самый-самый крутой коттедж, какого ни у кого в округе нет, стараются себе отгрохать. Третьи – самую шикарную яхту на свои ворованные миллионы норовят отстроить. А за всем этим только одно скрыто: – Я, я, я! Моё драгоценное Я. Я самый-самый. Самый лучший из вас, самый исключительный. И ничего ты мне тут не говори!
     – Ну не знаю. Спорить с тобой не буду. По-моему, ты просто злишься, что нам в горы приходится тащиться за трупаком.

     В чём- то он, Солто, конечно, прав. Как сказала одна  японская альпинистка, там, в горах за отметкой 8000 километров, морали нет. Известны случаи, когда альпинисты перешагивают через замерзающих товарищей, только чтобы достичь заветной вершины. Годы висел на своей страховочной верёвке  труп британского альпиниста на подступах к Джомолунгме, и годы другие альпинисты использовали его как приспособление для рывка наверх, пока кто-то не обрезал верёвку и не  позволил трупу улететь в пропасть. А труп индийского альпиниста, там же на Джомолунгме,  для других альпинистов был не бедным таможенным служащим  старшим констеблем Цевангом  Палжором, неудачно решившимся на свой личный рекорд, а маяком для обозначения отметки "8500 метров". «Я достиг «зелёных ботинок»!» – докладывал радостно альпинист по рации на базу. « Я прошёл «зеленые ботинки»! Это означало, что рубеж "8500 метров" пройден и заветная вершина совсем недалеко. На трупе Палжора были зелёные ботинки.
     Но ведь есть и другие истории! Наш Сергей Арсентьев и американка Френсис Дистефано, поженившись, решили  поставить рекорд и не просто подняться на Джомолунгму, а подняться без кислородных баллонов. Сергей, почти двухметровый гигант, в превосходной  физической форме, уже имевший опыт успешного покорения Джомолунгмы, помогал Френсис. Когда покорили вершину и уже  спускались вниз, то во мгле и тумане потеряли друг друга. Сергей спустился на базу и, не обнаружив там Френсис, понял, что она потерялась. Другие альпинисты видели замерзающую Френсис, но не помогли ей. Самим бы унести ноги!  Сергей снова пошёл в горы, но опоздал – Френсис уже замёрзла. Назад Сергей, без Френсис не пошёл. Через год его обнаружили в двухкилометровой пропасти. А  Френсис пролежала на склоне Джомолунгмы почти десять лет, до 2007 года, пока  кто-то из альпинистов не обернул её тело в американский флаг и не сбросил в пропасть. Поэтому лично я склоняюсь к мысли, что там, на вершинах, морали ровно столько же, сколько её и здесь, среди нас, внизу. Есть малодушие, и есть благородство и взаимовыручка.
     «Хорошо, что мы здесь, в Саянах, а не в Гималаях! – подумал я. – И можем себе позволить роскошь не оставлять на заснеженных склонах погибших альпинистов!»
     – Дорога к Саянту не дорога, а смерть, – пояснил  мне Солто, когда мы выехали из Цагантая. – Счастье, если мы вообще  туда с тобой пробьемся. Триста километров по Саянам – это тебе не шутка! Поэтому лишние люди нам в машине, согласись, ни к чему. Обойдемся без судмедэксперта с его белыми перчатками. Уж что-что, а определить, мертвяк передо мной или нет, я всегда смогу. Веришь, нет?  Да и мертвеца сразу прихватим в обратный путь.
     Солто кивнул в сторону заднего ряда кожаных сидений. – Там и поместим его, голубчика. А уж как привезём – там пусть эксперт с ним и балакает по-свойски.
     Я обернулся тогда,  потрогал рукой кожаную прохладу сидений ещё нового уазика, с содроганием представляя будущее соседство,  и малодушно подумал, что хорошо бы, если наша поездка сорвалась и нам не пришлось бы везти с собой  этого мертвеца.
                ***
     На перевале Тилкар, когда мы преодолели первые пятьдесят километров, наш уазик едва не слетел в пропасть. Я физически почувствовал, как подо мной, где-то там внизу, под колесами обсыпалась часть дорожного грунта. Вцепившись вмиг  вспотевшими пальцами в машину, словно это могло меня спасти, если бы машина слетела с грунтом в пропасть, я непроизвольно и неожиданно для себя забористо выругался.
     Солто проехал,  не снижая скорости ещё метров двадцать и поняв, что угроза оползня миновала, остановил автомобиль.
     Мы вышли из машины и, ступая по тонкому снежному насту, вернулись к месту оползня.
     Я тревожно смотрел на озадаченное лицо Солто, стараясь определить , насколько серьезно мы влипли. Солто был старший.  Я простой следователь, а он помощник прокурора. Да и по возрасту опережал меня лет на пятнадцать. Он местный, в конце концов. Ему и решать тут за нас двоих.
     – Кажется, на машине-то обратно нам не проехать? – спросил я.
     Ральдин, не реагируя на мой вопрос, прошёл к ставшей совсем узкой дороге и обернулся, словно примеряясь на глаз, проскочит машина, когда мы будем возвращаться, или нет.
     – Проскочит! – заверил он, наконец, меня, однако обратно к  машине не спешил. Всё ходил, вымеривал шагами ширину проезжей части и даже попрыгал на краю, пробуя на прочность дорогу.
     – Проскочит, – сказал он, на этот раз больше для себя, чем для меня,  и мы вернулись в машину.
     Некоторое время путешествовали молча, поднимаясь всё выше и выше в горы. Уазик уже не столько ехал, сколько карабкался через  булыжники, густо усыпавшие наш путь. Зелёные склоны сменились серыми скалами, кое-где уже укрытые снегом. Как высоко устремились горы ввысь – судить было сложно из-за низких снежных туч и тумана, легкого и прозрачного  вблизи, но густым молоком облившего  дальние хребты и склоны.
     В четыре часа пополудни показалось озеро Хоргантан. Словно глубокая чаша, наполненная горячим оловом парило оно внизу в окружении  снежных гор. Нам предстояло спуститься к нему по горному серпантину и снова подняться на два километра, но уже по ту сторону озера, к небольшому посёлку Саянту, где нас ждала хозяйка альпинистского центра Маша Березкина. Это она должна была показать нам обнаруженный в мерзлоте труп.
     Изрядно вымотанный горной дорогой Солто повеселел и в предвкушении скорого окончания пути даже стал напевать что-то про хорошую девушку Машу.
     Похоже, его что-то связывало с Машей Березкиной. Это я окажусь в Саянту впервые, а Ральдин в эти края ездил чуть ли не каждый месяц.
     – Она такая красивая! – сказал мечтательно Солто. – Стройная, с такими бёдрами! Титьки такие! А глаза …а губы! Красавица! Спортсменка! Между прочим, такая же гуранка, что и ты.
     – А с чего ты взял, что я гуран? – сказал я. – Я русский! Просто брюнет.
    Ральдин рассмеялся: – И я тоже русский!
     Он плюнул себе на пальцы и пригладил иссиня чёрную прядь волос, свешивающуюся ему на узкий хитрый глаз, как у главного злодея в фильме «Пятый элемент» Гэри Олдмена.
     Мы ещё только  въезжали в Саянту, представлявший собой короткую и единственную улицу из нескольких деревянных строений, словно туннелем  выдолбленную в скалах, как я увидел ожидавшую нас у двухэтажного туристического кемпинга с развивающимся на флагштоке вымпелом девушку моего возраста. «Видать, это и есть Маша Березкина» – подумал я. Она была необычайно загорелой, что подчеркивалось белоснежным свитером, видневшимся из-под спортивной синей куртки. Чёрные волосы были затянуты узлом на затылке и, несмотря на позднюю осень,  она была простоволоса. Ожидая нас, она не то хмурилась, не то щурилась из-за ослепительно яркого света идущего от заснеженных гор.
     – С приездом! – коротко сказала девушка, когда мы поравнялись с ней. – Машину можете оставить здесь. Нам надо немного пройтись пешком.
     Мы быстро разгрузились, оставив машину у кемпинга. Решили сразу покончить с делом до наступления темноты и уж потом отдохнуть как следует.
     Солто  забрал из машины следственный чемоданчик с протоколами, фотоаппаратом и средствами фиксации следов, а  я – свой мешок с альпинистским снаряжением. Должен ведь я применить свои навыки в полевых условиях! Да и на девушку мне захотелось произвести впечатление. Уж больно она мне понравилась! Вот пусть посмотрит, как я ловко могу взобраться на скалу, а там глядишь – и познакомлюсь с ней поближе. Так я думал, разглядывая Машу.
     Но девушка, судя по всему, была не рада визитёрам.  Её взгляд скользнул по нам совсем небрежно. Особенно досталось Ральдину. Она его смерила взглядом, преисполненным презрения.
     – Я  ждала вас ещё вчера днём!
     Солто сделал вид, что не услышал её.
     – Ну, Маша-с-Уралмаша! Веди нас!– сказал он и кивнул, пропуская девушку вперёд.
     Мы тронулись гуськом по заснеженной узкой улице в сторону ущелья, начинающегося сразу за посёлком и уходящего высоко в горы, в густой непроницаемый туман.
     Маша шла впереди, следом за ней – Солто, а я замыкал цепочку.
     Последние слова Солто сильно взволновали меня. Получается, пока я учился в Екатеринбурге, то мог с ней запросто где-нибудь встретиться! Может быть, даже, наши взгляды скользили по лицам друг друга при нечаянной встрече в супермаркете или кинотеатре. А встретиться вот где довелось – в Саянских горах, в невиданной глухомани. Знать, это судьба, не иначе. Нет, недаром, совсем недаром испытывал я душевное томление и волнение, когда мы с Ральдиным собирались в эту поездку!
     В какой-то момент Солто наклонился, чтобы завязать  развязавшийся на ботинке шнурок. Я воспользовался моментом, быстро обошёл его и теперь имел возможность идти и слышать дыхание девушки, любоваться её фигуркой. Она шла легко и красиво, уверенно выбирая камень, на который можно было встать без опаски оступиться. Мне едва удавалось поспевать за ней. А ведь у меня был второй разряд по альпинизму!
     – Маша!– улучив момент, сказал я, – а вы и вправду из Екатеринбурга?
     Девушка остановилась, поджидая отставшего Солто:
     – Нет, я из Верхнеудинска. Это он прикалывается так. Делать ему, придурку, просто нечего. Ну, что? Может, мы вернёмся обратно, Солто? Будем лучше коньяк пить, а? Там-то у тебя рвения поболе будет!
     – Давай, давай! Веди! Маша-да-не наша! – откликнулся Солто, догоняя нас.
Ущелье было глубоким, но достаточно широким, чтобы не чувствовать себя зажатым высокими, неприступными скалами. Угадывалось русло высохшего горного потока. Теперь о реке напоминали только ровно уложенные гладкие валуны. Минут двадцать энергичного подъёма, и мы остановились у распадка, идущего в сторону, вправо, от основного ущелья. Какая-то дьявольская сила похозяйничала в нём, смела высокий кедрач, перемешала его со снегом, устроила далеко внизу у основания распадка невообразимую мешанину. Там повсюду торчали из снега, словно поломанные спички когда-то гигантские исполины кедры, темневшие теперь на белом снегу своей древней корой; они сливались  обнажённой древесиной с белым вспушенным покрывалом. Кругом, как на картинах кубистов-модернистов, из этой мешанины торчали грязные, а кое-где сверкавшие своей изумрудной чистотой многотонные глыбы векового льда.
     – Лавина, – пояснила Маша. – Посмотрите туда!
     Она показала в другую сторону, и мы увидели в скале на высоте десяти-пятнадцати  метров щель.
     – Раньше, до того как здесь прошла лавина, её не было. Вот сейчас открылась, – сказала девушка. – Альпинисты из Читинского клуба и обнаружили его сидящим на небольшой площадке у самого входа в щель. Читинцы поднялись, и я потом за ними подтянулась. Мертвец сидел как живой…
     – А, может быть, он и был живой? – перебил девушку Солто.
     – Да нет, нет. Он сидел совсем как живой, словно медитирующий монах. На корточках, сложив на груди руки и склонив голову. Но по цвету лица,  пергаментному, по его голому черепу, его ссохшейся коже, я поняла, что он мёртвый, мертвее не бывает. Да и потрогала  рукой – самый настоящий труп. Холодный как лёд.
     Маша остановилась и стала пристально вглядываться в скалы.
     – Ну, вот она, щель в скале. Вон площадка…А трупа нет…
     – Как нет? – спросил Солто.
     – Не вижу. Нет его.
     – По девкам ушел, – сообщил мне доверительно Солто и пристально посмотрел на Машу. – И всё-таки, куда  же это он подевался?
     – Не знаю. Вон там сидел…Словно растаял.
     –Так, может быть, это была ледяная скульптура! – обрадовался я своей догадливости.
     – Нет, нет, Паша, погоди, – сказал Солто. – Ты ведь захватил своё снаряжение? Вот давай и поднимись, осмотри всё, сфотографируй. И помоги мне туда взобраться.
     Я быстро развернул свой рюкзак, достал верёвку, зажимы, карабины, страховочную систему…Краем глаза я видел, как девушка внимательно наблюдала за моими приготовлениями.
     – Извини, Солто, – сказал я, как только был готов к восхождению, – тут хотя и будет невысоко, всего ничего, но достаточно, чтобы сломать шею. Поэтому я не рискну тебя поднимать. Уж больно ты тяжёлый. Как добрый упитанный хряк.
     Про хряка, конечно, я сказал уже мысленно. Второй разряд по альпинизму в своё время я заработал честно. Поэтому взобрался на площадку довольно быстро. 
      Труп был на месте. Только теперь это был не труп как таковой, а кучка чёрной грязи. Под хорошо сохранившимся грязно-жёлтым платьем угадывался человеческий скелет…Такое впечатление, что он, действительно, растаял. А может быть, это была она, женщина. Площадка была небольшая, три на три метра. Я сделал необходимые замеры, сфотографировал. Ничего интересного не обнаружил, кроме самого платья, в котором были останки человека. Платье было длинным, с короткими широкими рукавами, напоминавшими слоновьи уши, а ткань на ощупь была плотной и чем-то напоминала шкуру носорога. Не знаю, почему я так подумал, ведь я никогда не трогал рукой носорога. 
     – Ну, что там? – крикнул мне Солто,  в нетерпении топтавшийся внизу.– Управился? Схему будешь составлять – не забудь сделать привязку к сторонам света!
     Глянув вниз и, поймав заинтересованный взгляд Маши Березкиной, я крикнул в ответ:
     – Не так быстро, начальник! Вижу здесь вход в пещеру, подай-ка мне фонарик!
     И я сбросил вниз конец верёвки. Мне не давали покоя лавры Гиви Смыра, открывшего в 1961 году Новоафонскую пещеру в Абхазии. Простой сельский паренёк не побоялся спуститься на верёвке в глубокую щель на вершине Иверской горы и стал первооткрывателем удивительного творения природы. Может быть, и мне принесёт славу моё увлечение альпинизмом?
     Блеснувшее на краткие мгновения солнце, снова укрылось в белёсом тумане, и вход в пещеру теперь мне представлялся  мрачным порталом, на страже которого  и был этот незадачливый растаявший покойник. Я, слегка пригнувшись, вошёл в узкую тёмную арку. Мне было жутко и любопытно одновременно. С одной стороны я верил, что и на мою долю припасены открытия и дерзкие свершения. С другой – я был, по большому счёту, всего-навсего парнишкой, едва переступившим  двадцатилетний порог и ещё не готовый к серьёзным испытаниям.
     Однако недолгое исследование убедило меня в том, что никакой пещеры передо мной и нет, а есть всего лишь углубление в скале, которое я и принял за пещеру. Разочарованный, раздосадованный, я стал высвечивать фонариком каждый сантиметр скалы, и, не веря своим глазам, продолжал ощупывать её, словно надеялся найти потайной рычажок, который позволил бы мне пройти в пещеру. Меня не покидала уверенность, что там, за стеной, должна быть пещера. Я просто видел её своим внутренним оком. Поэтому, когда скала под давлением моих рук вдруг провернулась вокруг своей оси, как крутящиеся двери в супермаркете, и моему взору открылся чёрный зев пещеры, я не сильно удивился.               
                2.
     Возможно, мне надо было послушаться первого своего душевного порыва и вернуться назад, доложить обо всём Солто и уже потом вместе продолжить обследование пещеры. Но это означало, что я снова буду плестись в хвосте, пока Ральдин со знанием дела поведёт меня вперед, стяжая себе лавры первооткрывателя под восхищённые взгляды Маши Березкиной.
     Мне никак не хотелось теперь отдавать своё преимущество. Он, Солто, сейчас внизу, беспомощный и растерянный, а я здесь, на пороге грандиозного открытия. Вполне вероятно, что эту пещеру назовут моим именем и будут сюда водить экскурсантов со всего света.
     Сделав несколько шагов вглубь пещеры следом за лучом фонарика, вязнущего в пещерной мгле, я ощутил странное и очень неприятное состояние. Мне показалось, что это не я сейчас иду в пещере с фонариком в руках, а чужой человек, не имеющий ко мне никакого отношения. Я физически почувствовал некое раздвоение, словно душа моя покинула свою сокровенную обитель и облекла тело плёнкой, или плащом. При этом моему внутреннему видению было открыто как бы со стороны моё ставшее отчуждённым белое лицо, неподвижное словно маска,  неестественно белые руки. Моё тело шагало и пугало меня своей непонятной устремленностью вперёд, в пустоту; пугало непонятной волей, которая двигала ставшее бездушным тело. Не было видно ни стен пещеры, ни её сводов. Повсюду, куда только ни следовал луч фонарика, была лишь чёрная пустота. Словно я пытался светить  в толще мутной воды. Никаких тебе сталактитов и сталагмитов! Даже под ногами не чувствовалось привычной  для таких мест мелкой щебеночной крошки. Казалось странным, что я иду и не встречаю на своём пути обвалов горной породы, ямок,  горок, всего того, что обычно есть в любой пещере.
     Я шёл, и теперь уже не испытывал никакого страха. Наверное потому, что не чувствовал границ пещеры, не ощущал её огромности. Мне казалось, что чёрная как тушь мгла вокруг меня  – вязкая. В какой-то момент я совсем перестал ощущать границы своего тела, словно собою заполнил всё пространство, не оставив незаполненными ни одной выемки в скале. Поэтому у меня отсутствовало ощущение движения вперед. Хотя я понимал, что иду и иду куда-то. Но иду, словно под каким-то звуконепроницаемым колпаком. Ни звука падающих капель, ни скрипа башмаков, ни даже моего дыхания. Я ощущал себя Джеймсом  Бартли, моряком с английского китобойного судна «Звезда Востока», проведшим много часов в желудке кита. Морское чудовище проглотило, но не успело переварить его благодаря расторопности товарищей китобойца. Это был абсолютный, стопроцентный мрак. Я шёл, легко переступая ватными ногами, но было такое ощущение, что нахожусь на одном месте, словно перебираю ногами ленту эскалатора, движущуюся мне навстречу.
      В какой-то момент я понял, что совсем не обращаю внимания на фонарик. А между тем он не горел! Сколько не нажимал на кнопку включения фонарика –привычного щелчка не было. Тогда я достал из кармана спичечный коробок  и чиркнул спичкой. И снова не было привычного звука. Мало того, огня я тоже не увидел! Словно я полностью ослеп и оглох! 
     И вдруг я услышал:
     – Паша…
     Тихо, но очень внятно! Кто-то звал меня по имени!
     И снова:
     – Паша!
     Я напрягся. Определённо, этот голос шёл не из этого мира. Он шёл из глубины моего сознания. Тишина была такая полная, что я стал слышать звуки в своём мозгу. И не только звуки. Картинка из прошлого очень ясно всплыла перед моими глазами.
     Вот я, ещё пятилетний ребёнок, спрятался в тёмном далеком углу чулана, моём любимом укромном местечке. Это была моя калиточка из привычного мира  в мир таинственный, потусторонний. Когда стихали, приглушались уличные звуки, когда голоса родных оставались там, где-то за стенкой, я начинал чувствовать тишину и её загадочную наполненность. Мне казалось, что кто-то нездешний, жутко чужой и страшный медленно подкрадывается ко мне. Мне было боязно и в то же время хотелось взглянуть, кто же этот кто-то, существующий где-то в зловещей невидимой бездне и наблюдающий за нами, копошащимися в этом мире. Как правило,  мои ожидания гостя из бездны заканчивались тем, что я засыпал. И моя мама долго ходила, обеспокоенная моим исчезновением и кричала меня:
     – Паша! Паша!
     Но нет! Сейчас это был не её голос! Я снова явственно услышал:
     – Паша!
     Как-то, в детстве, родители повели меня в составе экскурсионной группы в Новоафонскую пещеру, что в Абхазии. Я глядел, как гаснет свет при переходе группы из одной пещеры в другую, как жмутся испуганно отставшие экскурсанты к основной галдящей оживлённо группе, и вдруг захотел отстать от всех, чтобы почувствовать, наконец, полную тишину и полный мрак, и заглянуть в пугающую бездну, которая непременно, как мне казалось, должна была при этих условиях открыться в душе. Дождавшись, когда мои родители отвлеклись на россказни экскурсовода, я отстал и спрятался за валун. Как только все перешли в следующий зал, свет в моей пещере погас. Было слышно, как постепенно затухают голоса экскурсантов, и как в кромешной мгле медленно нарастает звон в голове. Но тут отец, спохватившись, стал кричать где-то там, уже в следующей пещере:
     – Паша! Пашка!
    Включили свет. И отец, не боясь нарушить атмосферу веселья и ликования, возникшую в оживлённой происшествием толпе, наградил меня звонким лещом.
     Но нет. Я снова сейчас услышал голос. Определённо меня кто-то звал!
     – Паша!               
     Может быть, наконец-то, мне открылся портал в другой мир? Мир, куда рано или поздно уходят наши горячо любимые близкие, мир, в котором нашли себе пристанище великие и самые обычные наши предшественники на этой земле? А может быть это голос тех, кто существует всегда невидимый бок о бок с нами, деля одну точку пространства, но в другом измерении?          И тут я почувствовал, как сзади на моё плечо опустилась чья-то тяжёлая рука. Волосы на моей голове поднялись дыбом и тысячи иголок воткнулись в кожу по всему телу.
     – Паша!  Да очнись ты, наконец! Что с тобой?
     Вдруг явственно, резко вспыхнул дневной свет, и я обнаружил, что стою там же на площадке с мертвецом, уткнувшись лицом в скалистую стену. Рядом со мной стояли Солто и Маша.
     – Да что с тобой? – тряс меня Солто. – Ты тут почти три часа проторчал!
Увидев, что я пришёл в себя, он уже с улыбкой  добавил:
     – Что? Малость мертвеца напугался? Отвернулся к стене  и замер как столб. А мы тебя ждали-ждали. Пока, наконец, тут Маша-благодетельница не сходила за своим снаряжением. Она-то смогла меня сюда поднять, а ты не захотел, побоялся, перестраховщик! Тяжёлый, тяжёлый! Да я без веревки на третий этаж залезал!
     – Ну ладно, хватит болтать. Поздно уже, – сказала Маша, разматывая страховочную веревку. – Надо спускаться.
     Во время ужина,  Солто разглагольствовал, щедро разливая коньяк  по рюмкам; Маша Березкина следила за его уверенной натренированной рукой, не пролившей ни одной капли, а я молчал, не в силах забыть тот первозданный мрак, в котором ещё совсем недавно пробыл, как они говорят, без малого три часа. Я отдавал себе отчёт в том, что понимал недавнее своё состояние – я определённо не спал тогда, а реально находился в пещере!
      – Ну, хочешь, завтра с утра снова поднимемся и как следует всё там осмотрим? – сказал Солто. – Если ты говоришь, что там есть вход в пещеру, то и мы все его увидим. Чем мы с Машей хуже тебя?
     Он живо опрокинул в рот содержимое рюмки и  задвигал челюстями, перекатывая коньяк во рту.  Тарелка перед ним уже практически была пуста, и он с интересом поглядывал на мой кусок запеченной форели, к которой я ещё и не притрагивался.
     –  А никакой пещеры там может и не быть, – сказала Маша. – У альпинистов бывали случаи, когда в горах вдруг, среди бела дня, на их голову опускалась кромешная тьма. Не светило, не горело, и вдруг прилетело!
     И даже ни единого звука при этом слышать – не слышали. Вот такое странное затмение на них нападало. Разом, на всех...
     – Ага, – сказал Солто,– и на меня нападало не раз. Перепьёшь, бывало, и отруб полный. Ха-ха! Да кислородное голодание у них так проявлялось. Вот и всё!
      – Не говори, чего не знаешь! Я вот читала – где хочешь посмотри, не вру – целый город в Штатах на какое-то время днём погружался в полнейший мрак. Вот именно, в такой мрак, про который говорил Паша. Первозданный мрак…
     – И тишина…только мёртвые с косами стоят! – Солто не дал ей договорить, сливая последние капли коньяка. – Завтра сгрузим с площадки кости для Борейко и поедем обратно. Так что, Маша-Паша, только ночь вам даю, чтобы снюхаться!
     Маша, поймав мой взгляд,  кивнула на Солто, допивающего коньяк, и покрутила указательным пальцем у виска.
      Когда расходились по номерам, девушка мягко коснулась меня рукой:
      – А ещё, Паша, я читала, что вот такой кратковременно спускающийся на человека мрак, не что иное, как портал в другие измерения.
     Прежде чем зайти в свой номер, я проводил взглядом девушку, не в силах оторвать взгляд от её ладной фигурки. У нас, оказывается, столько много общего с ней!
     В номере я не смог усидеть и пяти минут. Глянув на себя в зеркало, висевшее у двери, я вздохнул и решительно направился в номер к Маше Березкиной.
     – Войдите! – ответила девушка на мой стук, словно она стояла за дверью. Встретив её выжидательный и несколько удивлённый взгляд, я поспешил объяснить причину своего визита.
     – Видите ли, в чём дело, Маша. Мне ведь действительно казалось, что я находился в пещере. Я не спал, не забылся, а находился там! Внутри пещеры!
     Увидев моё смущение, девушка улыбнулась самой прекрасной улыбкой на свете. – Проходите, проходите, Паша.
     Она уже была в легком красном сарафанчике с большим вырезом на груди. "Почти Кармен!", – подумал я. И когда только она успела переодеться! Только розочки ей не хватало в её черные тонкие волосы...
     – Я так и поняла. Когда  поднялась на площадку – вы как истукан стояли. Ясен пень – с вами странное происходило. Уж больно выражение лица  было необычное. Словно вы глядели куда- то в глубину и видели что-то обалденное!
     – Я ничего не видел, – сказал я и невольно мой взгляд опустился в соблазнительный вырез сарафана всего в каких-то тридцати сантиметрах от моего носа. Сарафан так рельефно обхватывал её девичьи груди, что я невольно вспомнил Солто, еще недавно расхваливавшего прелести Маши.
     Маша кивнула согласно и сказала:
     – А никто в таком состоянии ничего и не видит! 1979 год. Таджикистан. Гиссарская долина. Солнце светит вовсю. Наши альпинисты занимаются своими обычными делами на одной из вершин Гиссарского хребта. И вдруг – раз! Они словно под чёрным колпаком! Видимости – ноль! Они орут во всё горло, а слышать друг друга – не слышат! Они с перепугу схватили друг друга за руки – так и сидели в ступоре. Думали – пять минут, а в действительности знаешь сколько?
     – Сколько? – мне было так сладко, что она наконец перестала говорить мне "Вы". Мне казалось, что нас ничто уже не разделяет. И мы так близки, что я чувствую её дыхание! – Сколько? – я заметил, что Маша задышала как-то чаще, глубже и грудь у неё вздымалась и стала, наверное, как те самые вершины на Гиссарском хребте.
     – Больше полутора суток! – Маша перехватила мой взгляд и замолчала.  – Хочешь еще?
     – Что? – вздрогнул я.
     – Хочешь еще пример?
     – Хочу!
     – Луисвилль. Пятьдесят тысяч тупых янки.  Штат Кентукки. 1911 год. Белый день. И вдруг – раз! Весь город в полном мраке! Заметь – никакого тебе солнечного затмения, ничего. Просто вдруг полный мрак на голову. Абсолютный мрак. Не видно ни зги! И необъяснимый страх! Полная дезориентация у людей. Они совершенно не могли ориентироваться в пространстве. Не могли включить фонари, зажечь огонь. Прошло, правда, всё очень быстро. По ощущениям каких-то несколько часов, а на деле ещё быстрее – всего пять минут…
     –Тук-тук-тук!
     Увлёченные разговором, мы и не заметили, как в номер вошёл Солто. Держа в руках бутылку коньяка, он стоял у входа и улыбался.
     – Тук-тук-тук, – снова повторил он дурашливо. – Я не помешал?
     –  Помешал! – резко сказала Маша.
     – Ну, извините, – сказал Солто и тихо исчез в коридоре.
     – Ну, чего мы стоим-то, – сказала рассеянно Маша и показала мне на мягкое кресло. – Присаживайся.
     Она так же села в кресло напротив, повергнув меня в ступор видом своих изумительных круглых коленок и замолчала.
     – Вот идиот! Все мысли перебил!
     Мы помолчали какое-то время и, наконец, Маша сказала:
     – Ты знаешь, Паша, что-то я сегодня устала. Давай продолжим наш разговор завтра. Ладно?
     – Ладно-ладно! – согласился я, быстро поднимаясь. – Конечно! Завтра поговорим!
     Я вернулся в свой номер. Взволнованный, долго не мог уснуть. Перед глазами стояла Маша  и меня совсем не тревожила необходимость повторить на утро восхождение к мертвецу.

     Ночью я вдруг проснулся. Открыл глаза сразу, как будто ждал условленного часа. Я услышал какие-то странные звуки. Они были совсем рядом, шли от стены, у которой стояла моя кровать. Я напряг слух. Точно! Звуки доносились из соседнего номера, в котором расположился мой начальник.  Солто стонал! Явственно слышался его стон, переходящий в рычание. И тут раздался гортанный, но пронзительный, хотя и сдержанный, женский крик. Затем ещё и ещё. И всё стихло. Сердце моё замерло. Я сам не заметил, как прикусил до крови свою губу.  Подонок! Подонок этот Солто!
     Наскоро одевшись, я вышел на улицу. Ночной, горный воздух приятной прохладой наполнил мои лёгкие и возвратил, как мне казалось,  желанное успокоение  душе.  Один подонок и одна дрянь! Только и всего! Было бы из-за чего переживать! Мой взгляд лихорадочно перебегал по чёрным силуэтам горных вершин, залитым необыкновенно ярким лунным светом, но мысли почему-то возвращали и возвращали меня обратно в кемпинг, в номер, где двое исступленно предавались утехам любовной страсти.
     И тут, когда мой взгляд, выхватил нечаянно ущелье, в котором мы накануне обнаружили мертвеца, я обомлел. Это, оказывается, не луна залила всю округу фантастическим, божественным светом – луна была в противоположной стороне, где красным яблоком зацепилась за один из пиков горной гряды и не думала подниматься выше – это яркий, ослепительный шар, аккурат над той площадкой с мертвецом, сиял, сверкал, ослеплял и вселял в душу смертного ужас.
3.
     Утром за завтраком, я не обнаружил на лицах любовников ни смущения, ни усталости, ни  радости от недавнего безобразия, что творилось в номере Солто. Словно это не их визги довелось мне услышать этой ночью. Маша равнодушно поставила на стол огромную чашу с омлетом, несколько тарелок  и высыпала на скатерть вилки. Жрите, мол. И принялась бесстрастно ковыряться вилкой в тарелке, старательно, впрочем, уклоняясь от моего взгляда.
     Солто извлёк из-под стола бутылку коньяка, держа её, словно хитрый  фокусник,  двумя пальцами за тонкое горлышко.  Наполнил из неё плоскую стальную фляжку, которую тут же спрятал в нагрудный карман. Оставшийся  коньяк вылил в свою рюмку.
     Маша недовольно покосилась.
     – А что, разве вы не сегодня уезжаете? Учтите, мне и без вас тут работы –умотаться!
     – Сегодня, сегодня, – успокоил её Солто, озабоченно разглядывая на свет содержимое рюмки. – Вот Паша повторит попытку, соберёт косточки в ущелье, и мы отчаливаем.
     Я ещё не проронил ни слова за всё утро. Увиденный ночью таинственный огненный шар над ущельем окончательно убедил меня, что мы обнаружили необыкновенного мертвеца. Кроме того злость на обоих прямо-таки распирала меня. Но как я ни старался поглядеть им прямо в лицо, они только хитро отводили глаза в сторону.

     На этот раз решили подняться на площадку всем составом, втроём. Захватили с собой и мешок, в который рассчитывали загрузить мертвеца, точнее то, что от него осталось. Поднявшись на площадку, я аккуратно, стараясь не повредить сохранившиеся сухожилия и фрагменты мышц, загружал останки в мешок, а Солто и Маша стали обследовать скалу в поисках возможной потаённой двери. Я свою работу выполнял трепетно, с некоторым страхом и волнительным предчувствием чего-то из ряда вон выходящего. Ведь недаром же я видел ночью этот шар!
     – Опа-на! – воскликнул вдруг Солто. – Вот оно!
     Я  услышал невообразимый скрип и скрежет. Скала, оказавшаяся закамуфлированной дверью, медленно стала проворачиваться вокруг своей оси под мощным натиском солтовского плеча.
     Солто и Маша стояли у входа в пещеру и нетерпеливо поглядывали на меня, ожидая, когда я подойду к ним с фонариком. Солто достал из кармана куртки фляжку с коньяком и отхлебнул из неё.
     – Для храбрости. Что-то мне не по себе. Пашка-то, получается, не врал!
     – И мне не по себе! – сказала Маша.
     Впервые её равнодушие и некоторая отрешенность уступили место волнению и нервозности. – Прямо могилой тянет из этой пещеры! Нет. Вы как хотите, а я туда не пойду! Здесь буду вас дожидаться.
     – Ну, давай, Павел, – сказал мне Солто. – Давай. Вперёд. Ты, кажется, большой спец у нас по путешествиям в неизведанное.
     И он слегка подтолкнул меня вперед, во мглу пещеры.
     Первые же шаги наводили на мысль, что перед нами не пещера, а всего-навсего пещерка,  грот. Жёлтый луч моего фонарика упёрся в противоположную от нас стену, прощупывая её неровности и трещины.
     – Вау! – вдруг воскликнул Солто и, наклонившись, что-то поднял с пола.
     – Ну-ка, посвети! Так я и думал! Канглинг!
     – Что это?
     – Труба из берцовой кости человека. Это музыкальный инструмент такой у буддийских монахов. Это их пещера.
     – А вот ещё! – сказал я, поднимая с пола что-то круглое. – Барабан, вроде.
     – Барабанчик, – согласился Солто. – Похоже, они тут занимались медитативной практикой. Мантры читали, просветления искали. Посвети-ка сюда, на стену! Ну, точно. Видишь, их знаки выцарапаны. Мистические символы. А ну-ка туда.
     Я направил луч в другую сторону. И тут мы разом вскрикнули, а я даже выронил фонарь на пол.
     – Мать моя! – прошептал Солто. – Что это было?
     – Человек! – ответил я тихо.
     Солто поднял фонарик и посветил туда, где мы только что видели человека.
     Перед нами стоял человек и спокойно разглядывал нас.
     – Кто ты? – спросил Солто несколько дрогнувшим голосом.
     Человек молчал, но продолжал смотреть прямо на Солто.
    Я видел, что мой товарищ порядком струхнул, как-то смешался и примолк. Да и у меня коленки задрожали и разом ослабли.
     – Да это же мертвец! – догадался я.
     – Что ты! Не говори так! – толкнул меня Солто и в почтительном полупоклоне сказал, обращаясь к обитателю пещеры:
     – Сайн байна! Хэр байнабта?
     Но ответа не дождался.
     – Да точно тебе говорю: мертвец это! – я совсем осмелел и подошел вплотную к человеку, направив яркий луч прямо ему в лицо.
     За свою недолгую следственную практику я успел увидеть совсем немного мертвецов, и тут мне было не совсем понятно – точно ли, что передо мной покойник? Человек сидел со скрещенными ногами, чуть сгорбившись, на каком-то невысоком постаменте, словно памятник. Голову он держал прямо и ровно, хотя и несколько втягивал её в туловище. Кожа на лице была гладкой, без повреждений, и, если учесть, что я разглядывал его в темноте, в жёлтом свете луча фонарика – наверное, мало чем отличалась от нашей. Разве, что слегка была припудрена пылью. Как была припудрена пылью и одежда – оранжевый, как мне показалось, халат, колоколом укрывавший его ноги.
     Я не удержался и протянул руку, чтобы прикоснуться к лицу незнакомца и окончательно удостовериться, что передо мной мертвец.
     – Стой! – вдруг закричал Солто. – Отойди!
     Он вдруг бухнулся на колени и, молитвенно сложив ладони у груди, склонил голову перед покойником и что-то быстро забормотал.
     А я вдруг почувствовал, что голова у меня закружилась, и перед  глазами поплыли разноцветные круги, постепенно сливаясь в один большой огненный шар, который заполнял собой всё пространство пещеры.
     Пришел в себя я только уже когда оказался на улице.
     Солто  задвинул на место дверь в пещеру и подал мне мой рюкзак.
     – Ты в порядке? Всё. Спускаемся.
     И обернувшись к Маше, он сказал:
     – Нам тут делать нечего.
     Уже когда тронулись на машине в обратный путь по застеленной снежной крупой дороге, Солто прервал молчание, в которое погрузился сразу после того, как мы покинули пещеру. Он даже толком не попрощался с Машей Березкиной. Просто кивнул ей и всё.
     – Надеюсь, ты со мной согласен, что нам здесь  делать  нечего, и криминала тут нет?
      – Согласен, – сказал я вяло и неуверенно. – Но, наверное, от нас потребуется заключение, что эти люди умерли не насильственной смертью.
     – Ишь ты! Какой формалист стал! А кто тебе сказал, что тут кто-то умер?
     – Ну как же…Кости, труп…
     – О том, что обнаруженные на площадке кости принадлежат человеку – это только твоя догадка. Я их, между прочим, сложил внутрь пещеры. Пусть будут там и никого не смущают.
     – Ну, а труп внутри пещеры?
     – Это не  труп.  Это был живой монах. Точнее лама, находящийся в посмертной медитации тугдам.
     Я нервно хохотнул.
     Солто, поймав мой недоумённый взгляд, пояснил:
     – В теле монаха продолжает находиться его сознание. Но только не обычное, как у нас с тобой, сознание, а наитончайшее сознание. Поэтому-то тело его не гниёт, а продолжает жить.
     – Солто, – сказал я.
     – Что.
     – Покажи свою фляжку.
     – А что?
     – Ты её всю опустошил? Мне кажется, что ты просто пьян и несёшь какую-то околесицу.
     – Ты просто далёк от этого, Пашка, вот что. А у меня прадед был ламой, дед был ламой, да и мне на роду предписано им быть. Да вот видишь, как в жизни бывает, всё смещается и перемешивается. Может быть, от того мы и бываем несчастливы, что уходим со своего пути.
     Солто, наклонившись, попытался разглядеть из салона машины небо. Оно как-то стремительно потемнело, снеговые тучи опускались на горные вершины, грозя скрыть и петляющую между ними дорогу.
      – Дед рассказывал мне, когда был живой, – Солто уже вгонял меня в дремоту, и я перестал следить за дорогой, поклёвывая носом, – что посмертной медитации тугдам достигают те монахи, которые при жизни упорно практиковались. Медитировали, правильно жили. И когда приходит время им умирать – они не умирают. Нет, врачи, конечно, констатируют их смерть, это понятно. Но в то же время они всё еще живут. Тело продолжает сохранять тепло. И это всё благодаря воле монаха. Сердце уже не стучит и дыхание остановилось, но монах волей удерживает своё тело от распада.
     Солто пристально на меня посмотрел и толкнул локтём в бок:
     – Ты, давай не спи! Не спи! Я кому говорю?!
     И продолжил:
     – Обычный человек, умирая, теряет контроль над своим умом. Нападают  разнообразные омрачения, и он, в конце-концов, бесконтрольно перерождается. Вот так. – Тут Солто уже довольно сердито снова толкнул меня, заставляя пробудиться.
     – Знаю-знаю, – вздрогнул я – "а если туп как дерево, родишься баобабом".
     –…ну а если человек был благочестивым и упорно медитировал при жизни, – Солто уже не обращал на меня внимания, – то он перевоплотится на более высоком уровне. И будет продолжать нести всем живым существам благо и просветление. Ты же сам говорил, что видел ночью огненный шар у пещеры. Верно?
     – Верно.
     – Ну вот. Это и было сознание или душа этого монаха. Большой, видать, человек был. Великий!
     – Стой, стой, стой! – закричал я, окончательно очнувшись.
     – Что? Испугался? – усмехнулся Солто. – Да вижу я. 
    Мы вплотную подъехали к перевалу Тилкар, на котором накануне случился обвал. Солто остановил Уазик и вышел из машины. Я выбрался следом.
     – Нет, не проскочить нам! Не проскочить, – сказал я, качая головой. – Поворачивать надо, обратно в кемпинг. Ждать, пока не починят дорогу.
     – Поворачивать! Обратно! – передразнил меня Солто. – Да скажи, что к Машке хочешь! Понятно, хочешь. А меня дочунька моя заждалась, моя Аюна-Маюна!  Нет, Пашка. Поедем-ка уж домой. Каких-то пятьдесят километров осталось-то проехать!
     Солто весело глянул на меня:
      – Да проскочим! Не бойся ты! Тут не то, что наш уазик – тут самосвал проедет. Ну, ты, конечно, постой лучше здесь, пока я проскочу.
     Уговаривать меня  долго не пришлось. Я покинул машину, не зная, как удержать Солто от легкомысленного, как мне казалось, решения проскочить по узкому перешейку. Оставалась надежда на его водительское мастерство и удачу. "Всё же, как не крути, а Солто везунчик – думал я. – Вон, и жену хорошую имеет и Машку!"
     Солто, убедившись, что я отошёл в сторону, зачем-то погазовал, как гонщик на старте, играя акселератором, словно намеревался проскочить узкое место рывком, на большой скорости, и медленно, с большой осторожностью, тронулся. Он почти вплотную прижался к скале, но я кричал ему, наблюдая в страхе, как он ведёт машину по самой бровке пропасти: " Ещё! Еще! Правее! Правее! К скале давай! Чё-ёрт!"
     Солто почти проскочил. И уже когда он совсем было, вывел машину с узкого перешейка, грунт под задним левым колесом обсыпался, и машина сначала слегка накренилась влево, а потом вдруг разом опрокинулась в пропасть. Я, ещё не веря тому, что произошло, смотрел, как машина кувыркается по склону, теряя по пути колёса, стёкла, обшивку, железо. Она подскакивала, словно была не полуторатонной железной махиной, а пустотелым, легким резиновым мячом.
     Бегая взад-вперёд по дороге, я едва и сам не прыгнул туда, вниз, следом за машиной. Когда пыль по ходу падения уазика улеглась, я увидел, что груда железа – всё, что осталось от машины – замерла на склоне метрах в трёхстах от дороги. Только слабое белое облачко не то пыли, не то дыма прикрывало машину словно саваном. Я бегал по дороге и лихорадочно выискивал, как бы можно было спуститься к ней. Рюкзак с моим альпинистским снаряжением остался в машине, и мне теперь приходилось рассчитывать исключительно на цепкость своих рук и верный глаз.
     Склон был довольно пологий, но трудный для спуска. То и дело он прерывался словно трамплинами отвесными скалами высотой не меньше двух метров. А то и больше. Но делать нечего – наверняка Ральдину, если он конечно жив, сейчас требовалась помощь. И я начал спуск. Оказалось, что склон представлял собой монолитную скалу, только частично он был прикрыт мхом и слабыми, жидкими порослями кустарника, который едва-едва выдерживал меня, когда я цеплялся за него. В какой-то момент один из кустиков, обманув мои ожидания, оборвался, и я слетел с двухметровой высоты вниз на скальный  уступ, довольно ощутимо ударившись рёбрами и коленом о скалу. Но я недолго охал и корчился от боли. Мои мысли сейчас были заняты одним – жив ли Солто? И если жив, то насколько сильно он пострадал? До Цагантая ещё было полсотни километров, а назад до кемпинга – все двести пятьдесят  километров! Сотовая связь здесь не работала, и никакой другой тоже не было.
     Спускался я  довольно быстро. Так, бывает, когда очень надо, когда очень спешишь, то можешь необычайно ловко соскакивать, лететь вниз по ступенькам лестничных пролётов и при этом ни разу ни запнуться и не упасть. Бывало, я, таким образом, слетал по ступенькам вниз с девятого до первого этажа за считанные минуты, не сбившись и не запнувшись.
     Солто я нашёл  далеко в стороне от разбитой машины. Его выбросило через лобовое стекло и потрепало  при падении с уступа на уступ  крепко. Куртка была разорвана  и левая штанина была вся в клочьях. На лице ссадины и кровь. Похоже, он был в шоке.
     – Ну, как ты, Солто? Жив?
     Я ощупал ему голову, осмотрел всё тело. Больших рваных ран на теле я не обнаружил. Только на левой голени из ранки сочилась кровь. Я  бросился ворошить выпавшие из машины вещи, тряпки в надежде найти хоть какой-то перевязочный материал.
     – Только не это! – вдруг закричал Солто. – Оставь! Оставь!
     Солто пришёл в сознание! Ну, слава Богу!
     – Не трожь его! – Солто махнул мне рукой, заставляя бросить пакет, и попытался встать.
     – Лежи! – крикнул я ему и, с недоумением посмотрев на оранжевый халат, который только что извлёк из пластикового пакета,  бросил его на землю. Выбрав из сумки несколько рубашек и, разорвав одну из них, я сделал жгут, которым перетянул Солто повреждённую ногу, унял кровотечение. Перевязал голову, а также ранки поменьше, на руках.
      – Ну что, Солто, идти можешь? – спросил я больше для того, чтобы как-то успокоить его, да и себя заодно. Я понимал, что идти куда-то нам нет смысла. Через пару дней нас все равно хватятся и пришлют за нами транспорт. Самостоятельно же с раненым товарищем мне никуда не добраться.
      – Да смогу – почему не смогу? – Ответил Солто и снова сделал попытку встать. – Машину жалко вот только. Ты посмотрел? Что с ней? Блин! Как же это я так, а? Ну, давай! Давай! Помогай мне!
     Я помог Солто доковылять до скалистого уступа в нескольких метрах от нас. Под ним, укрывшись от ветра, мы и расположились.
     – Ну что? Поднимешь меня наверх? – спросил Солто. Он вертел перебинтованной головой по сторонам, пытался вставать, был явно перевозбуждён.
     – Да успокойся ты, Солто, успокойся! Нам некуда теперь спешить. Будем здесь устраиваться на ночлег.
     – На ночлег? Да ты что, охренел? Замерзнем к чёртовой матери! Ноябрь месяц! Идти надо! Постой, а где моя фляжка с коньяком? Выпала, блин, пока кувыркался! Пашка, найди мне эту чёртову фляжку!
     Я оставил Солто и принялся собирать выпавшие из машины вещи, которые могли нам пригодиться. В первую очередь искал тёплые вещи. Плохо, что ни я, ни Солто не курили. Спичек и зажигалки у нас не было. Значит, на костер, у которого можно было погреться, рассчитывать не приходиться. Да и костер тут разжечь, по большому счёту, не из чего. Всё что нашёл, я стаскивал к нашему месту вынужденной стоянки.
     – Ну, а коньяк? Коньяк-то нашёл? – Солто в нетерпении пытался приподняться.
     – Какой тебе коньяк теперь, Солто? Нет. Не нашёл. Ты лучше скажи, что это? – Я показал ему пластиковый пакет с халатом буддийского монаха. – Ты что, с мертвеца его снял?
     – Почему с мертвеца? – Солто снова зашевелился и попытался встать, но у него это не получилось. – Что за мысли у тебя дурацкие! Давай лучше коньяк. Я видел, ты нашел мою фляжку.
     – Нет коньяка. Пустая фляжка. Так откуда халат-то? Что? Так и не скажешь?
     –  Откуда-откуда! Из пещеры. Лежал там. Я спросил благословения у монаха и взял себе этот халат. Монах меня благословил. Так вот. Ведь я потомственный лама. Я же тебе говорил. Давай-давай фляжку! Плохо мне!
     Я отдал Солто фляжку с коньяком и стал сортировать вещи. Что-то годилось для подстилки, из чего-то можно было сделать укрывной материал. А вот плотные упаковочные мешки из морга для трупов отлично сыграют нам роль спальных мешков. Так, глядишь, ночь-две, и протянем.
    Солто тем временем в несколько глотков опустошил содержимое фляжки, привалился спиной к скалистому уступу и расслабился. Лицо у него из бледного стало розовым, он закрыл глаза и, казалось, задремал.
      – Ты знаешь, – сказал он затем, не открывая глаз, – а ведь нас могут хватиться только через неделю. Я сказал в прокуратуре, что могу задержаться с проверкой больше чем на пару дней. Так что, друг ты мой, Пашка, бери ноги в руки и дуй в Цагантай за подмогой. Тут мы оба с тобой околеем.
     – В Цагантай? Смысл- то какой? Пока хожу – неделя и пройдёт. Давай уж вместе тут время будем коротать, – сказал я и склонился, чтобы ослабить жгут на ноге у Солто. Как только я ослабил жгут, кровь снова запульсировала в ранке. Эх, не надо было коньяк-то ему давать!
     – Ну, не хочешь – как хочешь. Чёрт с тобой, – сказал Солто и затих. Заснул.
     Ночью я не сомкнул глаз. Периодически ослаблял жгут на ноге у Солто. Но потом снова приходилось его затягивать, поскольку рана на ноге  продолжала кровоточить. Для это мне приходилось каждый раз расстёгивать мешок. Но Солто посапывал  как младенец. За ночь даже ни разу не проснулся. Трупные мешки были ничуть не хуже спальных мешков. Спасибо Солто – взял с запасом. Очнулся мой товарищ только под утро.
     – Я что, уже труп? – сказал он, пытаясь высунуть лицо через узкую щель в мешке.
      – Да ну, ты что, Бог с тобой! – дремота слетела с меня, пора было в очередной раз ослаблять у Солто жгут на ноге.
     – Я вот всегда думал, буду помирать – буду жалеть, что мало женщин имел. И ты знаешь, Пашка – не жалею!
     – Ну, значит, – не пришло еще время помирать, – сказал я, ослабляя жгут. Крови не было.
     – Но я жалею, что не стал тем, кем мечтал – ламой. Жизнь впустую прожил.
     – Да станешь ещё. Какие твои годы.
     – …карьера какая-то дурацкая, звездочки на погоны. Две, три, четыре…Мечта о большой…Командировки, уголовные дела,  следственные изоляторы,  трупы…Зачем всё это, а? Скажи, зачем? Не смог я вырваться из этой дурной бесконечности, Пашка. Не смог. С дочкой мало виделся. И сейчас у меня только одна перспектива – на стол к извращенцу-паталогоанатому. К Борейке этому, проклятому.
     – Ну, ты это…брось давай. Поспим лучше. Время быстрее пройдёт, – сказал я, снова прячась в чёрный мешок. Зудение Солто мне порядком надоело, и я не заметил, как провалился в сон. Мне приснились кошки. Они ходили вокруг меня, терлись о мой трупный мешок боками, постукивали об меня длинными, пушистыми хвостами и мурлыкали. А одна кошка стала лизать меня прямо в лицо. Я пытался уклониться, отворачивался, плотно сжимая губы, но тесный мешок сковывал мои движения, а кошка лизала мне лицо настойчиво, шершавым, влажным языком. И я открыл глаза.  Лицо моё было мокрое. Густой снег падал мне прямо на лицо, залезая в ноздри и глаза, и тут же таял. Снег усыпал соседние скалы и продолжал плавно, словно пепел, опускаться с неба на землю, сгущая утренний сумрак во мглу. Наши мешки от выпавшего снега превратились в белый саван. Я пошевелился, стряхивая с себя снег, повернул голову и…замер. В какой-то сотне метров расположились два снежных барса.  Один ирбис был совсем молодой. Он как игривый котёнок дёргал в азарте длиннющим хвостом и прыгал на своих широких лапах за трещавшими сороками. Другой ирбис,  видать взрослая самка – вытянулся на большом камне  и наблюдал, одновременно за детёнышем и за мною. Самка благодушно щурилась и, как настоящая кошка, выпускала острые когти и карябала мох на камне.
     – Бог ты мой! – воскликнул я. 
     Увидеть здесь ирбисов – большая редкость. Снег, похоже, заставил спуститься их с высокогорья сюда, вниз, за пропитаньем. Но этим пропитаньем могли стать и мы!
     Я выбрался из мешка и склонился над мешком Солто. Снег лежал горкой на его лбу, щеках и, казалось, совсем не таял.
     – Солто! Солто!  Очнись!
     Заиндивевшие ресницы дрогнули и на меня устремился пустой, бессмысленный взгляд Солто.
     Я расстегнул мешок и понял, что у моего товарища начался жар. Без квалифицированной медицинской помощи ему скоро придёт конец.  Для меня это было очевидным. Что же делать, что же мне делать?  Оставить Солто здесь и отправиться за подмогой? Или быть с ним пока жизнь не оставит его искалеченное тело? Я стоял и не мог принять решение.   И пришёл в себя, только когда боковым зрением увидел какое-то движение. Это к группе ирбисов присоединился третий. Судя по его внушительным размерам, по широким, как растоптанные лапти, лапам и длинному, не меньше метра, хвосту, с чернотой на конце – это был глава семейства. Он принялся играть с самкой, гонялся за ней, убегал, и каким-то непостижимым образом вся группа ирбисов незаметно, но неумолимо сокращала расстояние между нами. Ирбисы расположились поблизости и, позёвывая, стали  ждать своей трапезы. По их пятнистым шкурам время от времени пробегала дрожь нетерпения. Похоже, давно у них не было удачной охоты. Надо было уходить! Я собрал всё, что могло мне пригодиться в пути, в том числе и свое альпинистское снаряжение и сложил всё это до поры до времени у тропы, с которой начнётся моё восхождение на дорогу. А затем, изловчившись,  я перевалил Солто на оставшиеся пластиковые мешки и потащил его волоком по свежевыпавшему снегу к чернеющей вдалеке расщелине. Когда всё было сделано, я вернулся к оставленному у тропы снаряжению, но меня не оставляла мысль,  что я заживо замуровал Солто в скале. Ведь шансов, что я успею за помощью, было очень немного. Камни, которыми я прикрыл вход в расщелину, должны уберечь Солто от диких зверей и стылого ветра, а воздуха там достаточно. Успокоив себя таким образом я пустился в путь. Когда я поднялся на дорогу усилившийся ветер пытался уронить меня с ног, а поваливший мокрый снег залеплял лицо словно посмертной восковой маской. Но скоро он сменил направление и стал дуть в спину, вселяя в меня уверенность, что я успею за помощью. Всю дорогу ветер свистел мне в спину, толкая и не давая остановиться. Я бежал вниз, с гор, не испытывая усталости и мне казалось, что совсем скоро увижу  чёрные трубы котельной Цагантая и его весёлые огни в синеющей мгле. Своё альпинистское снаряжение я давно бросил, скинул куртку, бросил шапку – так легче бежать.  Но что такое? В какой- то момент я понимал, что снова поднимаюсь в горы, к скале, в которой я оставил Солто. Я видел в снежной пелене, прямо перед собой, стоящего на коленях Солто, в жёлтом платье из кельи ламы, в которое я его, уходя, обрядил вместо рваной и окровавленной одежды. Может быть не стоило ему забирать это монашеское одеяние из склепа? Забрал и накликал на нас беду! Видать Солто думал, что с этим платьем его мечта стать ламой будет ближе. Я бежал и видел впереди в снежной пелене непроницаемое  белое лицо ламы. Видел коленопреклонённого Солто. Видел Борейко, в радостном предвкушении натягивающего резиновые перчатки и жонглирующего острыми скальпелями. Он вырежет наши сердца и бросит их в свою зловещую копилку, чтобы его коттедж возвысился ещё на один этаж, а нам никогда не исполнить своей мечты и не покорить своих вершин.                И я ускорял бег. Я бежал, падая и поднимаясь, Мне казалось, что я вечно обитал в этих горах, медитировал, сливаясь с вечностью, а моя маленькая жизнь с маленькими мечтами была всего лишь одним из многочисленных кратких снов, проходящих перед моим внутренним взором, чтобы показать мне забытую дорогу к оставленному когда-то древнему и вечному миру.  Солто уже исступленно читал молитву у ног мёртвого ламы и кланялся, кланялся ему, пытаясь сохранить надежду вырваться из плена морочных наваждений. Его беззвучная молитва становилась громким шёпотом, затем  превращалась в речитатив и вдруг перекрывая вой ветра превращалась в шаманское горловое пение. Кровь в моих висках аккомпанировала ему боем бубна, а напряжённые нервы превращались в струны шаманского комуза  и откуда-то из глубин моего сознания слышалось низкое и гортанное:
     –  У-ааа-йо! По дороге духа встретил....у-ааа-йо! По дороге духа встретил...у-ааа-йо! По дороге духа встретил... ы-ы-ы!
     Я увидел, что глаза у ламы открылись, а Солто замер, упав ему в ноги. Бубен застучал в моей голове с неистовой силой,  а струны комуза заглушили вой ветра.
     – Унда унда йонданды! Духа древнего увидел!