В тюрьму.
Светлой памяти моей мамы посвящается.
Больно сечёт лицо позёмкой злой февральский ветер. Скрип-скрип – скрипят по снегу старые валенки. Далека ли дорога для юной путницы, одиноко шагающей ранним морозным утром по наезженной санями дороге?
Далека дорога. Впереди, можно предположить, ещё вёрст пятнадцать. И это только до самого посёлка, до Кирово-Чепецка. А там ещё и тюрьму найти нужно.
В тюрьме сидит тётка Наталья – жена дядьки Василия, среднего отцова брата. Тётка работала буфетчицей в ресторане на станции Киров-1. В прошлом году попалась она, когда выносила в лифчике скопленный ею сахарный песок. Кто-то, верно, увидел, как она песок прятала, и доложил начальству. Тут же созвали комиссию, обыскали. Установили факт кражи.
Но повезло тётке, по 162 статье осудили, за хищение, а не по постановлению ЦИК семь-восемь. Тут, можно предположить, дядька подсуетился, чтобы статья не страшная была. Как результат, вместо максимальных пяти всего три с половиной года. И отбывать отправили в Кирово-Чепецк, в тюрьму, а не в Вятлаг, на лесозаготовки.
Всё это Нина от тёти Глаши узнала, дальней родственницы тётки Натальи. Глаша, старушка лет шестидесяти, была приглашена жить к дяде Василию в дом, когда стало окончательно ясно, что тётку Наталью посадят, и ничем ей уже не помочь избежать кары правосудия. Приглашена для того, чтобы следить за домом, готовить еду, обстирывать дядьку и сына их с Натальей Толю. А ещё потому, что умела держать язык за зубами и особо не распространяться о дядькиной жизни. Она и Нине-то совсем немного рассказала, только главное, как найти тётку Наталью в тюрьме, а уж остальное Нина сама додумала из Глашиного рассказа и обрывков разговоров. Да ещё и Толя разок-другой рассказ дополнил, необоснованно похваляясь материным «подвигом».
Миновала Нина сосновый бор Заречного парка. По закрайку обходила, не решилась напрямик через парк идти. Страшно. Вдруг волки нападут, ведь ни клочка не оставят. Они, волки, в февральскую пору особо лютуют. Самый у них голод и холод, собак из деревень и сёл утаскивают, на людей нападают. Потому и страшно. А в Заречный парк другой раз и лоси заходят, чем для волков не пожива.
Вошла в село Порошино, и как-то спокойнее стало. Хоть улицы и пустынны, в окнах домов огоньков ещё не видать, зато собака где забрешет, редкий петух голос подаст. На востоке уже первая кромочка зари обозначилась. Можно предположить, восьмой час пошёл. Под утро ветерок ещё жёстче стал, и полушубок плохо тело согревает, мороза за двадцать градусов прибавилось. Пар изо рта на ресницах мелкими бусинками оседает.
А идти ещё далеко. Одна отрада, мыслями своими можно заняться.
В дорогу Глаша собирала. Наложила в торбу доверху гостинцев для тётки Натальи. Пирожки с требухой, шанежки с картошкой, ситного полкаравая, сольцы мешочек, кулёк с чаем. Обернула всё холщовой тряпицей, строго настрого наказала гостинцы не разворачивать. Угощения хоть и из серой мучицы, но ведь как пахнут.
Торба – это пестерь по-деревенски. С таким по грибы и ягоды ходят, из мочалов сплетена. Она сама с килограмм весит, да гостинцев килограмма четыре. Неплохой груз получился. Зато за плечами удобно сидит, идти не мешает. А на груди под кожушком вторая половина ситного, на краюху и большой ломоть разрезана, да сольцой они присыпаны. Ещё три большие картохи в мундире и луковица. Как они душу согревают. Оголодала Нина в последнее время. Тяжело живётся в общежитии медицинского училища.
Поступили они в училище с подругой, тоже Ниной, Тимофеевой, летом сорок четвёртого. Из одной деревни приехали, из Шапково. Из семей они бедных, обездоленных. У Тимофеевой к тому же отца на войне убило, в далёком сорок первом, а в семье кроме неё ещё шесть ртов осталось. Учиться медицине желание у обеих было огромное, готовились усердно и поступили легко, сдав экзамены на пятёрки.
С учёбой оказалось похуже. По осени часто гоняли на заготовку дров для училища. В группе большей частью девушки, их на пилку брёвен ставили. Парней в группе всего пять, так их колоть чурбаки определили.
За день так напилишься, в общежитие придёшь, на топчан упала, а сил встать никаких. Кормили в училище плохо. На завтрак морковный чаёк с куском хлеба; на обед жидкий супчик с капустой, свеклой, картошкой; на ужин чаще натурой выдавали: крупы на кашу, или картошку подгнившую, совсем редко солёную селёдку, а зимой треску мороженую – вот то-то праздник. Уж вроде и война на убыль пошла, и бои теперь на просторах Европы, а лучше снабжать учеников пока не собираются.
К зиме отощали они с Ниной окончательно. До того доходило, что вставали по ночам и рылись в помоях, выбирая из них картофельные очистки, кожуру свеклы и моркови, небрежно очищенные их более обеспеченными товарками. Тихонько разводили огонь в печке и ставили очистки варить. Конечно же запах получался ещё тот, да куда денешься, если кушать хочется. Сваренные очистки скатывали в шары, если получалось посолить – солили. Надо признать, съедались эти шары за милую душу.
С такими ночными бдениями до учёбы ли? Хоть и читали, когда варилось по ночам, то, что днём проходили, но зато на уроках в сон клонило. Потому учителя, заметив невнимание к их предмету, часто поднимали задремавших вопросами, и, если не ответишь, ставили двойки.
Тяжело было, но всё ж таки втянулись. Желание учиться победило, а отметки постепенно стали лучше.
Одно плохо – смотрели на них товарки по группе косо, обращались снисходительно и свысока. И причин тому множество. Почти все девушки в группе городские или из районных центров. Все знали, что такое радио и электричество, лишь они с Ниной репродукторы раза два видели до этого, а включать и выключать свет выключателем, так просто боялись. Потому и прозвали их за глаза дерёвнями. Обидно это, а куда денешься? И хоть стали учится они лучше многих своих одногрупниц, всё равно последние относились к ним с пренебрежением. Вот и на общих вечерах в честь праздника или Нового года в открытую насмехались над ними.
За Порошино догнала её санная повозка. Надо думать, в ближайшую деревню мужик путь держал или же за сеном по зимнику снарядился. Остановил лошадку, спросил, куда путь лежит. Когда узнал, что в Чепецк, в тюрьму с передачей родственнице, хмыкнул, но всё ж таки предложил на санях проехать две версты. И это совсем кстати пришлось, потому как дорога через лес проходила, и, хотя уже рассветать стало, всё равно по лесу одной идти страшно. Сняла торбу, устроилась в санях поудобней и снова поплыла в мыслях.
К дяде Василию её отец привёл. Приехал он из деревни под Новый год. Нина его едва узнала, когда он её разыскал в медучилище. Совсем тятя сдал. И годов-то ему всего сорок четыре, а выглядел старик-стариком, да ещё и как доходяга.
Нина его с начала войны не видала, когда ушёл по мобилизации и отправлен был в Кунгур, в нестроевую. Там и дошёл до ручки, и даже списали его из армии в чистую по состоянию здоровья. Но и дома не дали хоть немного окрепнуть. Считай сразу, прямиком, в труд армию отправили на заготовку леса в Опаринском районе. И уж оттуда мама привезла его едва живого в деревню по прошлой осени. Говорили, привезла помирать, но выкарабкался, чудом выжил. Даже от цинги излечился на еловых отварах.
Приехал отец по делу. Брат Василий на военных складах работал, то ли учётчиком, то ли инспектором каким. Он до первой мировой войны успел отучиться, конторщиком поработал, бухгалтерию знал. Ещё до революции с отцом, Нининым дедом Михаилом, обозы с хлебом в Великий Устюг и Архангельск сопровождал. Во времена НЭПа сколотил капиталец, обосновался в Кирове, а тогда в Вятке, дом построил. В лихие тридцатые на всякий случай из Вятки съехал, от греха подальше. Торговал пивом в розлив на станции железной дороги Красный Яр. И не напрасно съехал. Квартиранты говорили, что за ним милиция раза два приходила, или ГПУ даже. Одним словом, пересидел лихую годину, а к началу войны снова в Киров вернулся.
Война началась, мужиков в армию позабирали, вот он и устроился на склады. Толковые специалисты ох как потребовались, а ему, грамотному гражданину, и место начальственное нашлось.
Брат Василий отцу дал несколько шинелек списанных, таких, которые от умерших раненых остались и были на склады возвращены. А ещё дал красителей для шерстяных тканей. Отец в деревне шинели по швам распустил, покрасил и сшил несколько тужурок и пальтишек из них.
Приехал отец, привёл Нину к брату в дом, очень просил за неё, какое поручение дать, помочь по дому или ещё что поделать. Брат Василий усмехнулся, сказал, мол, какой от Нинки прок и помощь – одна кожа да кости. На улицу выйдет, так и ветром сдует. Но всё же разрешил заходить по выходным, помогать Глаше по хозяйству, или, вот, с поручениями куда. Так Нина и оказалась направлена в тюрьму к тётке Наталье вместо приболевшей Глаши.
Мужичок, который Нину вёз, с дороги собрался за сеном сворачивать. Снова пришлось торбу за плечи чинить да на своих двоих дальше двигаться.
С холма уже трубы Кирово-Чепецка завиднелись. Там тепловую электростанцию на торфе построили, потому дымки от неё далеко теперь видать. Но идти ещё до Чепецка никак не меньше пяти километров.
Солнышко выкатилось из-за леска, озарило ярко-розовым светом окрестности, засверкало по снегу многоцветными отражениями, и сразу веселей сделалось. Прошла Нина ещё деревню, тут уж жизнь вовсю виднелась. Из печных труб дым валит, бабы за водой к колодцу выстроились, ребятня с горки на санках катается, собаки вместе с детьми мечутся. Где-то потюкивание топором слышно. Самая что ни есть мирная картина, и не скажешь, что где-то гремит война.
Впереди, за деревней, лесок завиднелся, а над леском дымы от электростанции совсем отчётливо видны. Прошагала быстро через лес, и сразу посёлок Кирово-Чепецк открылся. Впереди широкая пойма реки Вятки, а на другом берегу словно два огромных ведра опрокинуты, от них по морозцу белый дым валит, а чуть дальше огромная труба виднеется, это, похоже, и есть ТЭЦ.
Дорога с крутого берега к Вятке спускается, по льду зимник проложен, а на другом берегу дома двух и трёхэтажные виднеются, а чуть правее на невысоком холме колючкой поселение обтянуто. По краям его вышки с охранниками. За колючкой высокий забор из брёвен, закопанных в землю, что тебе и крепость древняя, как на картинке в учебнике истории.
Поняла Нина, это и есть тюрьма. Заспешила к воротам. В этот момент ворота открылись и через них лошадка с санями выехала. В санях дядька-солдат, в овчинном белёсом полушубке, с автоматом за спиной.
Окликнула его Нина:
-Дяденька, мне бы тётку Наталью Зубареву повидать, я для неё передачу принесла.
Усмехнулся солдат, но ответил:
-Иди, вот, направо. За углом бюро пропусков найдёшь, туда и обращайся.
Завернула за угол, точно, в нескольких метрах стоит одноэтажный бревенчатый барак. На входе несколько женщин с кошёлками толпятся. Спросила у них, к кому обратиться, чтоб узнать, как тётку вызвать. Показали ей, куда пройти.
Вошла внутрь. Помещение небольшое. Вверху тусклая лампочка светит. Народу немало, человек двадцать стоит в очереди к окошку. Заняла Нина очередь за женщиной в драповом пальтишке и клетчатом платке на голове. Стала прислушиваться о чём говорят среди ожидающих.
Говорили больше о войне, которая вот-вот закончится. И ещё о том, что на приёме сегодня надзирательница Валька, женщина строгая, но добрая, и если свидание разрешено, то обязательно вызовет сидельца. А ещё Нина узнала, что это не тюрьма, а колония исправительная. Сидят в ней мужчины и женщины, но всё больше бытовики, с небольшими сроками, в основном, до пяти лет, редко до семи или восьми. И не сидят вовсе, а добывают торф для электростанции, а она в свою очередь электроэнергию вырабатывает для военных предприятий города Кирова и Нововятска. Добывают торф даже сейчас, зимой. Заготавливают брикеты, штабелируют, потом отвозят на электростанцию. Работа тяжёлая, но это всё равно лучше, если бы попасть на лесозаготовки в Вятлаг. А ещё хорошо, что за отличную работу и перевыполнение плана выдают добавку к пайку и разрешают свидания с родными и получение передач от них. И ещё хорошо, что нет в колонии воров и бандитов, никто не мутит воду, не отлынивает от работ в отказке.
Наслушалась Нина разговоров и не заметила, как очередь её подошла. Открылось окошко Седоватая женщина в военной форме спросила:
-С кем свидание?
-С Зубаревой Натальей Ивановной, - чуть замешкалась Нина с ответом.
Женщина проверила какие-то списки, кивнула и ответила:
-Хорошо, ждите свидания, после часу на двадцать минут, - и скомандовала, - следующий.
Нина вышла на улицу, спросила у ожидавших там мужчин и женщин, сколько времени ещё ожидать. Оказалось, больше часа. Снова вернулась в помещение, сняла пестерь и присела на пол в углу комнаты. Обняла его руками и погрузилась в воспоминания.
Стать медицинским работником была у неё мечта с детства. Наверное, с тех пор, когда училась в первом классе, попала она в санитарный пункт в Торопове к местной фельдшерице Татьяне Ивановне. Та осмотрела Нину, измерила рост, определила вес, посмотрела горло, послушала лёгкие фонендоскопом, смазала свежую царапину на руке йодом. И когда йод начал больно щипать ранку, подула на неё.
Но больше всего впечатлили тогда Нину порядок и чистота в пункте. Стеклянный шкаф с различными медицинскими инструментами, деревянные шкафы (закрытые) с лекарствами на полках, кушетка, обтянутая клеёнкой, в углу, большой письменный стол у окна, за которым сидела Татьяна Ивановна и что-то писала в специальном журнале. А самое главное, запах какой-то особый, аромат стерильности, разных лекарств и тишины.
Всё это так поразило Нину, что она чуть ли не тогда, сразу, решила учиться медицине.
За воспоминаниями и не заметила, как опустела комната. Осталось всего несколько человек, которым было разрешено свидание.
Наконец, рядом с окном, в котором принимали передачи, открылась дверь, вышла всё та же женщина и скомандовала заходить, не спеша и по одному, предъявляя к осмотру то, что приготовлено к передаче заключённому.
Комната, куда вошла Нина, была ещё меньше. Вверху горела такая же тусклая лампочка, стояло два длинных стола и вдоль каждого справа и слева такие же длинные скамейки. За каждой правой сидели мужчины и женщины в телогрейках и ожидали встречи.
Нина тётку Наталью сразу и не узнала. На фотографии в доме дяди Василия она хоть и выглядела моложе, но лицом была худее. Сейчас тётка Наталья показалась ей женщиной возрастом за тридцать, вполне дородной и упитанной, с выпуклой грудью, моложавой и даже красивой, чего Нина совсем не ожидала.
Тётка, видимо, тоже не ожидала, что вместо Глаши на свидание пришлют племянницу, и на всех входящих в комнату для свиданий смотрела с удивлённым ожиданием.
Нина подошла к тётке Наталье, поздоровалась, объяснила, что она дочь Степана, младшего брата Василия.
Наконец, тётка сообразила и, пристально разглядывая Нину, спросила:
-Так чо там с Глашей случилось? Жива ли?
Нина ответила, что Глаша жива, только занемогла сильно, простыла; что дядя Василий и сын их Толя живы и здоровы, и у них всё нормально.
Потом выложила на стол продукты и сказала:
-Вот, дядя Василий и Глаша велели кланяться и передать посылку.
Тётка снисходительно осмотрела продукты и спросила:
-Это всё? А денег Вася не передал?
-Нет, не передал, - ответила Нина, удивлённо пожимая плечами.
-Ну вот чо, - начала тётка, - скажешь Васе, што в следующий раз свидание через три месяца будет, это значит, в мае. Еды, шанег, хлеба пусть не присылает, разве што чаю, сольцы, махорки – она здесь особенно в ходу. Но, самое главное, пусть на свидание придёт сама Глаша и обязательно передаст денег, хотя бы рублей триста, лучше пятьсот. И лучше мелкими бумажками не больше десятки. А продуктов особо не нужно, я уже третий месяц при кухне поваром, не голодую. Так што и эти продукты товаркам да вертухаям достанутся, неча деньги переводить.
Тётка помолчала немного, потом спросила:
-Как там Толька учится? Поди опять двоек нахватал?
-Нахватал, - укоризненно вздохнув, ответила Нина, - одни тройки за полугодие. Говорит, что учителя грозились выгнать после девятого класса со справкой.
-Вот балбес! – в сердцах воскликнула тётка, - попадёт в ФЗУ, узнает, почём фунт лиха!
Тётка расстелила платок, уложила в него принесённые продукты и перевязала. Встала из-за стола и протянула подошедшей Вале шанежку.
-На вот, угостишь детишек. А мне на кухню пора, обед раздавать скоро, - потом повернулась к Нине и добавила, - а ты, девка, всё поняла, что передать Василию?
-Всё поняла, - утвердительно закивала Нина и, забрав пестерь, поспешила к выходу.
Обратная дорога показалась и легче, и веселей. Отпустил морозец, и солнышко стало пригревать по-весеннему. Шагалось по зимнику легко, словно и не было уже пройденных вёрст. Может быть, от того легко шагалось, что за пазухой грелись и грели душу пол каравая, а, может быть, оттого, что весна уже давала о себе знать, и голубое небо отражалось по закрайку леса синеватыми тенями, и даже снег поскрипывал как-то по-особому, не сухо, как морозным утром, а протяжно и весело. А может быть, было радостно от того, что война вот-вот закончится, и снова наступят сытные довоенные дни…