ПРЕДИСЛОВИЕ
Об одном из расследований Эркюля Пуаро, доселе остававшемся почти никому не ведомым, я услышал по большому секрету от старшего инспектора Скотланд-Ярда Гарольда Джеппа, с которым сошёлся ещё во время поисков похищенного английского премьер-министра. Долгое время я не рассказывал об этом деле из деликатности, не зная, как отнесётся сам детектив к обнародованию некоторых его деталей. Но сегодня, думается, будет позволительно поведать эту историю хотя бы небольшому кругу читателей и почитателей (разумеется, я имею в виду почитателей несомненного таланта Пуаро, а не моей скромной способности складывать слова в предложения).
Сам же Пуаро предпочёл в своё время не распространяться об этом случае из своей практики, дабы не ставить себя в комическое положение, ибо ему пришлось в ходе дознания временно расстаться со своей гордостью – знаменитыми усами. После принесения этой красоты в жертву ради разоблачения преступника детектив любовно отращивал их заново в течение нескольких месяцев, уединившись на ферме в Дэвоне, пока не довёл до прежней кондиции.
Капитан Артур Гастингс
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Клементина Соммерслейн – владелица поместья, вдова
Томас Уилкинс – её племянник, прибывший из Америки
Элизабет Литтл – её воспитанница
Уильямс Тэрриджер – дворецкий
Роджер Боттерилл – секретарь
Филис Рэтлифф – экономка
Билл Хорс – садовник
Эвери Фут – кухарка
Кевин Моран – младший лейтенант полиции
Джемеральд Лейб – сержант, его помощник
Артур и Эмили Коллинзхоуп – соседи Соммерслейнов
Рональд Коллинзхоуп – их сын
Генрих Олберн – доктор
Бернард Сидвелл – старик, бывший садовник
Гарольд Джепп – старший инспектор Скотланд-Ярда
Боб Гервенталь – преступник-рецидивист из Чикаго
Прочие слуги: горничная Эдит, посудомойка, конюх
Полицейские, одноклассники, бармены и др.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1.
– Что у нас сегодня на третье, Уильямс?
– Миледи, я велел приготовить ваш любимый мармеладный тост и кофе со сливками.
– Ах, нет – сегодня мне хочется просто кофе, без сливок. А к нему пускай подадут пирожные с суфле!
– Как прикажете, миледи.
За четыре десятилетия службы у Соммерслейнов дворецкий Уильямс Тэрриджер привык к неожиданным переменам вкусов своей госпожи. С невозмутимым видом он отправился в кухню распорядиться.
Тэрриджер являл собою статного, представительного мужчину лет шестидесяти. Он тщательно расчёсывал каждое утро перед зеркалом пышные бакенбарды. Седой пух вился вокруг макушки аккуратным обручем, но брови оставались по-прежнему тёмными и густыми. Было в нём что-то от оперного певца. Словом, это был классический тип дворецкого – воплощение серьёзности и респектабельности.
В былые времена он находился в услужении у мужа госпожи, покойного баронета Реймонда Соммерслейна, а когда тот женился на Клементине, переехал вместе с новоявленной четой в этот небольшой замок с усадьбой под названием «Три пихты», приобретенный молодыми не без помощи влиятельных покровителей мужа. Детей у Соммерслейнов не было, и их родительские инстинкты реализовались в том, что они вырастили племянника леди Соммерслейн, Томаса Уилкинса, отец и мать которого погибли во время Ирландской войны, когда мальчику шёл девятый год. Да ещё чуть позднее Клементина взяла из приюта в свой дом на воспитание некую Элизу Литтл, тоже сироту. Взяла не просто так: она носилась с мыслью собственноручно взрастить для своего племянника благовоспитанную невесту, пусть и не благородного происхождения, но в которой была бы полностью уверена.
Однако, достигнув семнадцатилетия, Томас после окончания колледжа в близлежащем городке Хайбруше под Мидлсборо, возжаждав самостоятельности и романтики, неожиданно уехал в Америку и поступил в полицейскую академию Нью-Йорка. Для его тётушки это стало чувствительным ударом. Будучи тогда уже вдовой, она не имела сил противостоять его бурным юношеским устремлениям.
Между ними первое время ещё теплилась вялотекущая переписка, в ходе которой обеим сторонам особо нечего было сообщать друг другу. Затем письма от разочаровавшейся в юноше тёти становились всё более редкими и краткими, он же и вовсе забывал отвечать ей. В конце концов имя Томаса осталось в усадьбе лишь смутным воспоминанием.
Леди Соммерслейн овдовела одиннадцать лет назад, став единственной хозяйкой «Трёх пихт», и с той поры становилась всё капризнее и непредсказуемее в поведении. Незнакомые ей прежде хозяйственные заботы съедали теперь много её сил и портили характер. Нелегко было одной управлять целым домом. Она догадывалась, что экономка Филис Рэтлифф нечиста на руку, что воспитанница Элизабет Литтл имеет тайные ночные свидания, а садовник Билл Хорс нередко бывает пьян, отчего неухоженные вишни и акации увядают и осыпаются, кусты остаются не подстриженными, а овощи не политыми. Но леди не решалась пока вмешиваться в дела экономки и воспитанницы – так же, как и уволить садовника: её покойный супруг весьма жаловал Билла и делал ему всяческие поблажки. А увеличить штат ещё на одного работника не позволяло стесненное финансовое положение, которое она предпочитала скрывать от всех, и которое было известно разве что банковским служащим. К тому же она не очень хотела что-либо менять в доме с тех пор, как умер сэр Реймонд. Новые люди – новые хлопоты и тревоги.
Пожилой тощий Хорс оставался таким образом главным и единственным садовником на всю усадьбу. Он старался пить в меру, но в последнее время даже леди Соммерслейн оставалась недовольна его поведением и уже дважды намекала на увольнение, если он не оставит пагубной привычки.
Усадьба находилась в пяти с половиной милях от Хайбруша. К ней вела из города через поля, болота и небольшие перелески единственная, довольно запущенная дорога, по обочине которой теснились густо сплетенные ветвями кусты шиповника и туи. Главные ворота – тяжёлые, с металлическими завитушками – открывались редко, ибо экипажи и автомобили почти не заворачивали сюда, а собственный небольшой чёрный «роллс» покойного сэра Реймонда был уже несколько лет не на ходу, терпеливо дожидаясь ремонта и простаивая по этой причине в гараже. Сама же леди Соммерслейн выбиралась в город всё реже, последнее время не чаще двух раз в году.
Продукты привозили дважды в неделю на тележке через боковые ворота молочница и мясник из соседней деревни Крэнхойз, расположенной в двух милях отсюда. Едоков же в доме было не слишком много: кроме самой леди и её воспитанницы, дворецкого и секретаря Роджера Боттерилла, также доставшегося леди Соммерслейн в наследство от покойного супруга, да ещё нескольких человек обслуги, состоящей из горничной, кухарки, конюха, посудомойки (почти все они к тому же не жили в замке постоянно) и садовника Хорса, – в усадьбе больше не было обитателей.
Всё сохранялось здесь почти в том же виде, какой был при баронете: замшелый двухэтажный замок из красного кирпича, не оштукатуренный и украшенный обветшавшим портиком, дополняли два маленьких флигеля с башенками по бокам. Ограждал усадьбу каменный забор с узорной чугунной решёткой по верху, с обеих сторон которого вились непомерно разросшиеся плющ и девичий виноград с пунцовыми листьями. За забором, на территории около десяти гектаров, слева располагались большой парник-теплица, сарай, розарий, а рядом вишнёвый и грушевый садик. С правой стороны теснились оранжерея, хозяйственные постройки, гараж и пара деревянных строений для прислуги. В дальнем конце территории виднелось небольшое, но глубокое овальное озеро, в котором бывший хозяин иногда ловил рыбу или охотился на уток.
Новшеством явилась только маленькая тыквенная плантация. Возникла она по той причине, что здоровье леди Соммерслейн заметно пошатнулось с её вдовством, и регулярно навещавший её доктор Олберн посоветовал ей для борьбы с диабетом употреблять по утрам не просто овсяную кашу, но с кусочками тыквы. Тыква, объяснил он, приведёт в порядок печень, желудок и нервную систему.
Тогда-то и потребовалось завести на территории усадьбы эту плантацию. Ради её размещения пожертвовали давно бездействовавшей площадкой для игры в гольф, которым увлекался покойный хозяин, рядом с теплицей и розарием. В связи с дополнительными работами по выращиванию тыкв леди Соммерслейн даже слегка увеличила садовнику жалованье. Но это не пошло ему на пользу, а лишь позволило чаще прикладываться к горлышкам кувшинов с вином.
Вот и сегодня, проснувшись после вчерашних возлияний в своём крошечном домике, стоящим недалеко от берега озера, Билл мучительно пытался продрать глаза. Наконец ему это удалось. Зная, что скоро окончится послеобеденный отдых госпожи, и предпочитая не дожидаться, пока она выйдет из замка и устроит ему очередной нагоняй, он, кряхтя от головной боли, поплёлся в сад сражаться с сорняками.
2.
А в это время в кают-компании трансатлантического лайнера «Сент Луис», следующего рейсом «Нью-Йорк – Саутгемптон» коротал утомительные часы морского пути молодой человек двадцати шести лет. В его стройной фигуре, одетой с некоторой претензией, угадывалась военная выправка. Но взгляд его под светлыми вихрами, легкомысленный и даже инфантильный, выдавал фата и любителя хорошо пожить. К тому же бледная кожа, безвольные губы под светлыми щегольскими усиками и следы частых ночных гуляний на его лице не способствовали облику героя-любовника, так что воспылать нежностью к такому типу могла разве что какая-нибудь провинциальная любительница самопожертвования.
Это был Томас Уилкинс, офицер Королевской конной полиции. Жил он до сих пор безалаберно, проматывая небольшое полицейское жалованье, пока не решил остепениться и вернуться в Англию – оставаясь, если понадобится, на вольнонаёмном служении. Он собирался открыть небольшую фирму по починке автомобилей марок «Остин» и «Триумф». Для этого он выхлопотал отставку, а начальный капитал намеревался попросить у своей тётушки, владелицы имения «Три пихты».
Он экономил каждый шиллинг, но позволял себе иногда спуститься в бар и заказать мартини «Росси». Стоя за столиком и уставившись невидящим взором в иллюминатор, он попивал из тонконогих, похожих на колокольчики бокалов бордовую жидкость и раздумывал о том, что предстоит ему по возвращении в Старый Свет:
«Она моя последняя надежда, без неё я теперь ничто! Сэр без единого шиллинга в кармане. А раз уж своих детей у неё нет, я единственный ближайший её родственник. Следовательно, мне положено наследовать по закону! И она знает это, но тем не менее отказала мне в наследстве! (Он настолько забылся, что хлопнул ладонью по столу к удивлению других посетителей). Тётя непостоянна и пристрастна. А тут ещё в дело впуталась эта особа, которая, кажется, не прочь завладеть тётушкиным состоянием! Эта её воспитанница Элизабет Литтл… и откуда она взялась на мою голову? Ещё малолеткой приволокли её из приюта… Ах да, ведь в то время в высшем свете была мода на воспитание сирот! И теперь великодушный порыв милосердия обернулся тем, что змея, пригретая на груди, сумела втереться к тётке в доверие!»
Снова и снова вынимал Томас из внутреннего кармана потёртый конверт и перечитывал письмо от своей шестидесятипятилетней тётушки. Хотя он считал её вздорной и своенравной, это не мешало ему рассчитывать на неё и ожидать от неё значительной финансовой помощи.
«Дражайший Томми! Последние три с половиной года ты не давал знать о себе, из чего я заключаю, что жил ты всё это время без забот, поскольку тебе не было дела до здоровья близких тебе людей. По рассказам некоторых общих знакомых, изредка приезжавших сюда из Штатов, ты неплохо развлекался на своём Диком Западе. Так развлекался, что ни разу не удосужился передать мне через них хотя бы привет.
А посему всё своё состояние я намерена завещать той, которая более этого заслуживает, то есть взращенной под моим оком любезной воспитаннице моей Элизе, о чём и считаю нужным тебя известить. Девица она преданная и благоразумная, на неё я полностью могу положиться, чего не скажешь о тебе (прости, я привыкла говорить правду). Сколько выйдет в фунтах помимо недвижимости – не могу сказать точно, в некоторой степени это зависит от того, на сколько пунктов поднимутся акции на сталь, нефть и уран. Полагаю, что всего будет около двухсот тысяч.
И хотя я намереваюсь продержаться на этом свете ещё как минимум с десяток лет, всё же для собственного успокоения договорилась с моим нотариусом м-ром Пинчеллом, что в следующем месяце, буде позволит мне здоровье, прокачусь в Хайбруш и по всей форме составлю с его помощью необходимый документ.
Твоя ещё не старая «тётушка Кле» (Клементина Мария-Тереза Соммерслейн).
29 июня 1936 года».
«Главное – мне её опередить, пока она не успела оформить завещание! Я намерен убедить её, что стал другим человеком. Да, другим, я способен на это! – думал он почти истерично. – По сути я переродился… А потому мне необходимо для задуманного предприятия иметь хотя бы половину её нынешнего состояния. Но как мне опять добиться её доверия?
Нужно доказать ей, что мне потребуется не меньше ста тысяч. Имею я на них право? Почему я должен с кем-то делиться? Конечно, дай бог тёте долгих лет жизни, но почему же я не вправе уже прямо сейчас распорядиться – разумеется, с её согласия и на равных с ней правах – частью её капитала? И между прочим, в её же интересах: дело-то моё практически беспроигрышное! То есть… должно быть таковым. Производство автомобилей этих марок растёт, и вкладывать в новую отрасль стало выгодно».
Воодушевлённый этой мыслью и выпитым вином, Томас продолжал раздумывать:
«Пока нет завещания – я, я законный наследник!.. А она, эта Лизбет, для меня никто! Помню её девчонкой, которую привели в наш дом. Мне тогда было одиннадцать лет, а ей девять. Нескладная, как гусёнок! Руки-ноги длинные, рот большой. Смешная костлявая дурнушка! И на этом-то чучеле тётка женить меня собиралась, когда вырастем. Не дождётся! Да у меня в Америке такие миледи были – пальчики оближешь! Она с ними и рядом не стояла. Коль скоро заведу собственную фирму, мне нужна будет особая супруга, с которой не стыдно и в большой свет выйти! А эта – ну какая из неё жена? Детьми мы тайком тузили друг друга, я её за косичку дёргал… Надо, надо непременно попытать счастья у тётушки!»
Эта собственная история настолько занимала его, что по окончании двухнедельного плавания он даже поделился ею с соседом по каюте, полковником в отставке, который получил трёхмесячный отпуск и ехал на родину погостить у друзей в Йоркшире. Выслушав Томаса, тот посоветовал ему «брать быка за рога», а именно: сразу по приезде использовать всё своё красноречие и попытаться настолько очаровать тётушку, расположить её к себе и заманить перспективами, чтобы она сама, без намёков и подсказок, изменила своё решение в его пользу.
Этот совет опытного вояки и знатока жизни вдохновил Томаса и прибавил уверенности в себе. Вот так и надо действовать с первой же минуты встречи!
Готовый к свершениям, Томас блаженно возлежал на узкой койке, где предстояло ему провести последнюю ночь на судне, и мечтал перед сном, полный решимости начать новую жизнь.
3.
Элиза любила розы. Она не жалела исколотых рук, подобно своей тёзке из сказки Андерсена, и ухаживала за цветами сама: поливала, окучивала и подрезала, – тем более, что страдающий излишней пристрастью к Бахусу садовник Хорс частенько запускал растения в теплице, оранжерее и розарии, а уж этого Элиза не могла спокойно видеть! К тому же она не очень-то любила находиться внутри замка, где всё было подчинено диктату переменчивого настроения госпожи. С детства живя в этом доме, она чувствовала то же, что чувствуют, наверно, тысячи таких же бедных приживалок. Целиком и полностью завися от своей покровительницы, она обязана была ублажать все причуды леди Соммерслейн, постоянно чем-то недовольной. Элиза должна была нести зонтик, когда та изъявляла желание погулять в пасмурную погоду, читать ей книги Генри Хаггарда или рассказывать содержание последних картин синематографа с участием Присциллы Лэйн. И потому она отводила душу, пребывая наедине с цветами.
Элизабет Литтл была красива той скромной и уютной красотой, которую не приметишь с первого взгляда. Только пожив рядом какое-то время, начинаешь удивляться: как же раньше не замечал и обходился без неё? Красота эта оттеняла отталкивающие лягушачьи черты хозяйки.
В последнее время миссис Соммерслейн вечно бывала чем-то недовольна. Вчера, например, госпожа всё-таки устроила выговор экономке Филис Рэтлифф, утаившей, как раскопал секретарь Боттерилл, часть средств, выделенных для покупки нового постельного белья.
Вот и сейчас резкий голос госпожи оторвал Элизу от возни с цветами и созерцания строгой красоты жёлтых бутонов «Грэхама Томаса». Пройдя мимо нескладного и асимметричного, но привычного уже дома к оранжерее, она услышала, как владелица поместья распекает садовника Хорса, запах винного перегара от которого она всё-таки учуяла. Садовник проспал весь вчерашний день и не успел по этой причине полить грядки и клумбы, зато успел, проснувшись, ещё разок приложиться к глиняному кувшинчику.
– Только потому я держу вас в своём доме, Билл, что вас жаловал мой покойный супруг. Но любое терпение рано или поздно истощается! Вы ведь намерены оставаться в усадьбе?
– Куда ж деваться-то… – он стоял перед ней в потёртом синем костюме, скосив в землю блуждающие глазки на помятом красноносом лице и молча пережидал поток её излияний.
– Тогда хотелось бы, чтобы вы исполняли свои обязанности более аккуратно. Предупреждаю вас в последний раз: ещё раз застану вас в подобном состоянии за работой – потребую немедленного расчета!
– Слушаюсь, ми…миледи, – икая, просипел Хорс, исподволь зыркнув обиженно в сторону хозяйки и, вероятно, подумав при этом: «Хорошо старой хрычовке ругать всех подряд, когда отдохнула и вкусно поела! А попробуй-ка десять часов подряд покопаться в этой проклятущей земле, где ничего не растёт – тут уж поневоле расслабишься глоточком!»
Элизе хотелось выручить старого Билла и помочь ему в посадках, но она не желала лишний раз попадаться хозяйке на глаза, когда та не в духе. А потому продолжала бережно окапывать стоящие стройными рядами, как на плацу, белые, оранжевые и тёмно-красные розы.
Окончив гневную тираду, миссис Соммерслейн с достоинством удалилась.
4.
Сойдя вечером 20 июля с поезда в Хайбруше, Томас Уилкинс остановился на одну ночь в гостинице c претенциозным названием «Эталон комфорта». Но лишь только расположился в номере, не очень-то оправдывающем громкое наименование заведения, как сразу отправился в знакомые злачные места, забыв своё недавнее намерение переродиться. Ночные бары, в коих он застрял до половины четвёртого утра, принимали его охотно! Он сменил три или четыре таверны, встретил старых приятелей, а поскольку многие представители местной «золотой молодёжи» хорошо помнили его с малолетства, то желающих предложить ему распить с ними по бокалу было предостаточно. На радостях от возвращения в город детства сэр Уилкинс слегка перебрал, потому что в последнем баре немного поскандалил с официантом и даже, размахивая руками, случайно разбил стоящую на краю стола салатницу. Впрочем, он быстро успокоился и заплатил бармену за ущерб. Только после этого он отправился спать.
Поднявшись с постели часам к одиннадцати, Томас стал прихорашиваться с целью смыть следы ночных оргий и появиться в усадьбе в пристойном виде. Он пригладил и напомадил волосы, расчесал усики мелкой гребёнкой и слегка припудрил синие круги под глазами, стремясь выглядеть подобающим образом.
Сжимая в руке дорожный саквояжик, Томас вышел из отеля и нанял для поездки небольшую бричку, чтобы завершить путешествие достойно, как истинный наследник. Он намеревался неожиданно предстать перед обитателями «Трёх пихт» в качестве будущего хозяина, а потому не сообщил заранее телеграммой о приезде.
Престижный новенький автомобиль «Дюзенберг» с открытым верхом, который предложили ему сначала на станции, он отверг: такая роскошь слишком ударила бы по остаткам его финансов. И кроме того, ему хотелось тихо и неспешно, без пыли и дыма, проехать эти пять с половиной миль, чтобы вспомнить места своего отрочества.
Когда бричка выехала за предместья, он с волнением принялся всматриваться в каждый холм вдали, в каждый лёгкий поворот дороги, стелившейся перед ним двумя светлыми колеями. Сердце Томаса щемило при виде знакомых мест. Мир его былых забав постепенно открывался перед ним.
Вон с того пригорка они с Элизой съезжали на детских велосипедах, стремясь обогнать друг друга. А вот два тополя у дороги, посаженные при нём Хорсом. Тогда они были ростом с Тома, а теперь уже вчетверо выше... В густом кустарнике, окаймляющем квадратную площадку на подъезде к усадьбе, легко было скрываться, играя в прятки с Элизой и соседским мальчишкой-погодкой Ронни, сыном живущих неподалеку почтенных Артура и Эмили Коллинзхоуп.
У Тома и Элизы была даже своя тайна, которую не знал тогда никто, кроме них двоих, да разве что Ронни: если раздвинуть в дальней части усадьбы густые заросли, оплетавшие каменную кладку стены, можно обнаружить небольшую выемку, где ещё в стародавние времена осыпалось два-три больших камня сверху ограждения. Это позволяло, хоть не без труда, пролезать под узорной чугунной решёткой на свободу и обратно, минуя ворота и боковую калитку.
У входа в замок по прежнему возвышались прижившиеся здесь ещё в прошлом веке три пушистые нордманские пихты, саженцы которых, по преданию, были привезены из далёкого Абхазского княжества в России.
Томас Уилкинс не был здесь почти десять лет…
5.
Подъезжая к главным воротам, Томас увидел стоящий за ними полицейский автомобиль и дежурившего рядом полисмена с лейтенантскими шевронами на рукаве. Он вздрогнул и насторожился.
За фигурной решёткой ограждения вздымалось хорошо знакомое двухэтажное здание из тёмно-красного кирпича, с сильно выступающим эркером и двумя неравными по высоте шпилями над башенками (второй пришлось в стародавние времена укоротить после пожара).
Когда бричка остановилась, Томас спрыгнул с неё и, расплатившись с извозчиком, не спеша направился к воротам, стараясь держаться гордо и независимо.
– Добрый день, сэр! Томас Чарльз Уилкинс, племянник леди Соммерслейн, – со всею важностью представился приехавший служителю закона. – С кем имею честь?
Лейтенант поднёс руку к козырьку:
– Кевин Моран, центральная Хайбрушская полиция.
Упрямый подбородок, жёсткая щёточка усов и въедливый взгляд. «Мёртвая хватка!», – подумалось Томасу.
– В чём дело? Зачем здесь полиция? – спросил Томас.
– Чрезвычайное происшествие, сэр.
– А что случилось? Расскажите, пожалуйста, я только вчера прибыл из Америки.
– Вот оно что! – с уважением произнёс полицейский. – Надо же, как некстати... А с какой целью прибыли, позвольте узнать?
– Захотелось навестить тётушку после долгой разлуки, – Томас решил скрыть пока истинные причины возвращения.
– В таком случае вас ожидает огорчение, сэр, – сказал полисмен.
И, помедлив, добавил чуть тише:
– Ваша тётя скончалась сегодня ночью.
– Что вы!.. Неужели?
– А если сказать точнее – она убита.
Томас побледнел, его тонкие безвольные губы разжались, глаза расширились. Он пробормотал:
– Убита?..
– Да, уважаемый сэр Уилкинс. Это, к сожалению, так! Кем – пока неизвестно. Но мы скоро выясним, не беспокойтесь!
Томас застыл в оцепенении. Расспрашивать о подробностях было неуместно и бессмысленно.
Постояв с минуту, Томас повернулся к полицейскому:
– Вы позволите мне взглянуть?
– Взглянуть на что?
– На место происшедшего.
– Пока нет, – просто сказал Моран. – Там сейчас работает врач! Вас позовут.
Томас ещё постоял, опустив голову, а затем с потерянным видом медленно направился к дому. Саквояж, единственный свой багаж, он поставил в холл. После этого с задумчивым видом вышел обратно, обогнул здание и побрёл в парк, засаженный правильными рядами кустарников.
Добредя до озера, Томас сел на скамью возле берега. И старая дубовая скамья, почерневшая от дождей, и само озеро, и гравиевые дорожки, спускающиеся к нему, тоже были до боли знакомы. Тоненькие ветки отцветших акаций отражались в воде. Вдали у края водоёма плавало несколько уток.
Мысли Томаса путались, в голове теснились вопросы. Гнездятся ли здесь эти утки или только прилетают подкормиться? Каким образом была убита тётя? А озеро-то заметно заросло с тех пор, как маленький Том купался в нём и катался в лодке... Зачем эти посадки тыкв? Когда и как обнаружилось тело убитой? Вон и сама лодка стоит, вытащенная на берег и перевёрнутая вверх дном. Как воспримут появление Томаса старый дворецкий Тэрриджер (для него всегда дядя Вилли), Элиза, соседская чета Коллинзхоупов? Их сын Рональд, верно, уже студент – помнится, они собирались отдать его на учёбу в Оксфорд... Была ли смерть тётушки мгновенной или она успела увидеть и осознать что-либо в последний момент? Бедная, бедная тётушка!..
Посидев с полчаса, Томас направился обратно, по-прежнему цепляясь взглядом и сознанием за самые незначительные детали, чтобы уйти от гнетущих мыслей. Подходя к дому, он увидел издали, как с крыльца быстрым шагом сошёл ещё один полицейский. Это был младший сержант Джемеральд Лейб, помощник Морана. Чёткие деловые движения, серьёзное лицо, сосредоточенность на своём деле выдавали в нём работоспособного и прилежного служаку.
– Доктор Олберн полностью подтвердил, – заговорил Лейб на ходу, направляясь к Морану, – что смерть леди была насильственной. Это удушение!
– Да, я был уверен в этом… – произнёс Моран почти про себя.
И так же вполголоса добавил:
– Видите, вон сэр Уилкинс, племянник покойной. Приехал из Штатов – и надо же, именно сегодня! Это настораживает. Присматривайте-ка заодно и за ним.
– О-кей, сэр! – и Лейб таким же быстрым шагом удалился обратно в здание.
6.
Когда Томас вновь вошёл в просторный холл, сверху начал якобы случайно спускаться Лейб, говоря по пути:
– Добрый день, сэр Уилкинс! Лейб, сержант полиции. Мне уже известно о вашем прибытии. Хотя какое уж там «добрый»! Работёнка предстоит теперь нешуточная.
– Приветствую вас, сержант, – печально ответил Томас, одиноко стоящий в середине гулкого помещения.
– Соболезную вашему горю, – произнёс Лейб дежурную фразу, подходя и с интересом разглядывая гостя.
– Благодарю, мистер Лейб.
Помолчав немного, сержант произнёс деловым и в то же время извиняющимся тоном:
– Простите, сэр Уилкинс, мне нужно продолжать расследование! В доме ведётся осмотр места происшествия.
– Понимаю. Могу я подняться в свою комнату?
– Да-да, конечно! Размещайтесь пока. И прошу вас, оставайтесь в доме! Вы нам ещё понадобитесь.
– Располагайте мной, как вам будет угодно, – любезно ответил Томас. Затем он медленно повернулся и побрёл по закруглявшейся лестнице в свою комнату на втором этаже, стены которой не видели его столько лет.
В коридоре навстречу ему попалась горничная.
– Здравствуйте, Эдит!
– Неужели Томас? Здравствуйте. И не узнать вас стало, сэр!
– Да, сколько лет я здесь не был... Эдит, принесите мне в комнату, пожалуйста, комплект постельного белья! И кофе, если можно.
– Хорошо. Как жаль, что вы приехали как раз в этот день! Надо же такому случиться…
– Да уж, и не говорите.
Знакомый коридор, те же скрипучие половицы. Вот и его бывшая комната, в которой, кажется, ничего не тронуто.
Он вошёл, осмотрелся, затем сел на стул у окна, выходившего в парк, и не спеша закурил.
Из окна сверху Томас увидел, как двор пересекла хрупкая девушка в голубом платье с каштановыми волосами до пояса, схваченными сзади лентой. Лица её, прикрытого ладонью, Томас сначала не разглядел – девушка беззвучно рыдала на ходу, прикрыв лицо рукой. Но когда она отняла руку, Томас был поражён, несмотря на переживания, её неброской домашней красотой и плавными движениями.
«Элиза… Как же она выросла… и как похорошела! Впрочем, об этом нельзя думать».
7.
Протокол осмотра места происшествия был составлен, Уилкинса допустили на минуту взглянуть на тело бедной миссис Соммерслейн, прикрытое простынёй, а затем оно было увезено санитарами на вызванной для этого машине. С ними отбыл и доктор Генрих Олберн, оставив Морану медицинское заключение.
Моран углубился в него. Доктор утверждал, что убитая была задушена либо бечевой, либо тонкой проволокой, когда сидела у поднятого окна и читала при свете керосиновой лампы. Удавку набросили, скорее всего, со стороны улицы. Тело сохранило сидячее положение в удобном кресле перед столом, только обмякло и похолодело. По характерным признакам окоченения трупа Олберн установил, что задушена была леди от полуночи до двух часов ночи. Смерть была для потерпевшей неожиданной, никаких следов борьбы не обнаружено. На её шее, по подробному описанию доктора, явственно проступал тёмно-синий рубец по всей окружности. Выпученные глаза и вздувшиеся фиолетовые жилы на шее свидетельствовали о том, что жертва была захвачена врасплох. Значит, размышлял Моран, кто-то подошёл к ней со стороны сада, или же войдя в дверь кабинета.
Если убийца приблизился к окну по гравиевой дорожке с улицы, то вся операция была проделана чрезвычайно ловко и без шума. Иначе леди Соммерслейн, услышав шаги, отшатнулась бы от окна. Но никаких звуков, судя по всему, не раздавалось, а поскольку от тела до открытого окна было не более ярда, то приблизиться к нему бесшумно под стать только профессионалу (Моран поморщился: слово «профессионализм» ему всегда претило применять к такому отвратительному делу, как предумышленное убийство).
А если он вошёл в дверь, то леди Соммерслейн непременно услышала бы, дверь старая и скрипучая. И коли уж она осталась сидеть в прежней позе – значит, это был свой человек, хорошо знакомый хозяйке. Человек, которому она безусловно доверяла. Кто же это? Дворецкий? Секретарь? Воспитанница? Пальцев одной руки было много, чтобы пересчитать таких людей. Этот кто-то внезапно набросил сзади на шею женщины петлю, и надо сказать, весьма умело набросил…
Для младшего лейтенанта Морана это было первое серьёзное расследование, которое он вёл самостоятельно. В нём шевелилась надежда, что благодаря успешному завершению дела его повысят в чине до старшего лейтенанта. Поэтому, не теряя времени, он начал готовиться к беседам с обитателями усадьбы.
В зале, окна которого выходили в парк, а одна стена соседствовала со злополучным кабинетом, где минувшей ночью совершилась трагедия, лейтенант Моран принялся с помощью Лейба устанавливать большой стол и несколько стульев, чтобы удобнее было вести допросы.
– Кто первым обнаружил тело? – спросил он сержанта.
– Филис Рэтлифф, экономка. Она обходила утром дом вокруг, чтобы пройти к сараю, и увидела окно в кабинет открытым. Подошла, заглянула в него и закричала от страха. Этот неестественный крик услышал Боттерилл. Он-то и вызвал, подбежав к месту происшествия, полицию и врача. Только в этом кабинете есть телефон.
Говоря это, Лейб сел за отдельный столик у окна и приготовился записывать показания.
8.
Моран решил начать опрос жителей замка со «среднего звена» – дворецкого, воспитанницы, экономки, секретаря, а затем перейти к низшей прислуге – садовнику, горничной, посудомойке, конюху и кухарке. И уж после этого, вооружившись необходимой информацией, поговорить с самим сэром Томасом Уилкинсом, новым фактическим владельцем всего имущества.
Во всяком случае, начинать надо с дворецкого. Именно он последним общался с убитой – а значит, может пролить свет на события.
Вскоре Моран уже беседовал с Тэрриджером, сидевшим перед ним с удручённым видом. Куда пропала гордая, внушительная осанка дворецкого? Он весь как-то сдулся и ссутулился.
– Мистер Уильямс Генри Тэрриджер? – уточнил для начала Моран.
– Он самый, господин лейтенант, – убитым голосом отозвался дворецкий, глядя в пол.
– Я очень хорошо понимаю, мистер Тэрриджер, насколько трудно вам осознать и пережить смерть вашей госпожи, – как можно участливее произнёс Моран. – Но сейчас нужно собраться!
– Да, сэр, это сильный удар для всех нас, – помедлив, ответил дворецкий,– а для меня особенно. Я знал госпожу не одно десятилетие.
– Это так!.. Но тем не менее попрошу вас ответить на пару вопросов.
– Я готов, сэр! Уже готов.
– Мистер Тэрриджер! Подумайте, пожалуйста, и ответьте: не показалось ли вам, что леди вечером была чем-то озабочена или взволнована, что она чего-то опасалась?
– Нисколько!.. – тёмные кустистые брови Тэрриджера вскинулись на лоб. – Иначе она не попросила бы меня поднять окно.
– Попросила поднять окно? Так-так… И часто она просила вас об этом?
– Только в тёплую сухую погоду. Случалось, в летние вечера, вот как вчерашний, госпожа просила меня это сделать. Самой-то ей уж не под силу было. Любила свежий воздух! Он ей помогал лучше спать. А вот опустить окно могла и без меня: посидит, бывало, какое-то время у поднятой рамы, а потом закрывает его на ночь.
– Сама?
– Да, она умела это делать. С помощью специальной верёвочки,
– Верёвочки? Хм… интересно.
– Ну, мы так её называли, а на деле это прочный шнур. Спустить-то легче, нежели поднять…
Надо проверить, на месте ли этот шнур, подумал лейтенант.
Тэрриджер тем временем продолжал:
– А вечер был вчера на удивление тёплым и совсем без ветра, редкость для наших мест! Госпожа, как обычно, засела с бумагами.
– Что вы делали в это время?
– Сейчас вспомню… Ещё раз осмотрел керосиновую лампу, которую перед этим зажёг и поставил на стол, подправил фитиль, затем пожелал госпоже доброй ночи и вышел.
– Вы пошли к себе в комнату?
– Не сразу. Сначала обошёл здание снаружи – проверил, закрыты ли шторы на окнах первого этажа.
– Никого не видели?
– Никого! Всё оглядел и вернулся. А затем уж пошёл домой.
– Вы подозреваете кого-нибудь?
– Что вы! Даже и понятия не имею, чьи это мерзкие руки сделали.
– Всё ясно. До свидания. Пригласите, будьте добры, мисс Литтл!
9.
Элизабет Литтл тихо появилась в помещении. Глаза её были заплаканными, лицо слегка припухшим. Но эта припухлость не могла скрыть её мягкой природной красы. Да, такая девушка послужила бы прекрасной моделью для художника раннего английского Возрождения – Боссэма или Хилльярда, подумалось лейтенанту. Из таких получаются преданные жёны и отличные хозяйки.
– Здравствуйте, мисс Литтл,– осторожно начал Моран.– Присядьте, будьте добры, вот сюда!
– Здравствуйте, – чуть слышно промолвила Элиза, садясь на уголок предложенного кресла.
– Мисс Литтл, – Моран постарался придать своему голосу задушевность, – вы давно проживаете в этом доме?
– С девяти лет. С тех пор, как госпожа взяла меня из приюта, – заговорила Элиза тихим, бесплотным голосом.
– Вы хорошо её знали?
– Полагаю, что за это время узнала достаточно хорошо.
– У неё не было врагов?
– Явных врагов она никогда не имела. Может быть, со стороны мужа. Но это было так давно!
– Так точно, давно… А мы с вами вернёмся к событиям недавним. Расскажите, что делала вчера миссис Соммерслейн во второй половине дня?
– После дневного сна я госпожи не видела, пожалуй, до восьми часов вечера, – задумчиво проговорила Элиза, напрягая память и мило морща при этом лоб. – Да, до восьми… пока не услышала её голос в парке.
– С кем она разговаривала?
– С садовником, – через силу призналась Элиза. – Я была в розарии и услышала изнутри, что госпожа отчитывает дядю Билла за его… нерадивость. Она была немного взвинчена и… и… – тут девушка не выдержала и, уронив голову на руки, расплакалась:
– За что?.. Всё же она любила меня по-своему… хоть и третировала иногда. Но не могла уже обходиться без меня, без моего присутствия рядом! Да и я к ней привыкла.
– Успокойтесь, дорогая мисс Литтл, – Моран налил ей воды в стакан. – Простите, что нам пришлось задеть вас за больное!
– Так надо, понимаю, – отхлебнув глоток, сказала Элиза дрожащим голосом.
Выждав минуту, Моран продолжил нарочито сухим, деловым тоном:
– Как вы считаете, мисс Литтл, мог ли садовник после того неприятного разговора замыслить что-то против хозяйки? Способен ли он на убийство?
– Что вы! – Элиза широко распахнула мокрые от слёз глаза. – Он и мухи-то не обидит! Дядя Билл всегда был так добр… и ко мне тоже!.. Госпожа всё же давала ему работу, так зачем же ему… – Элиза вздохнула, плечи её по-прежнему вздрагивали.
– А кто, по вашему мнению, из прочих домочадцев мог совершить убийство?
Мисс Литтл вновь удивлённо воззрилась на Морана:
– Право, не знаю. Из наших никто! – добавила она решительно. – Да-да, я нисколько не верю, что это сделал кто-то из жильцов.
– Более ничего существенного вы не можете добавить к сказанному?
– Нет… пожалуй, ничего.
– Спасибо, мисс Литтл! Можете идти. И позовите, будьте любезны, экономку Филис!
10.
Величавая фигура миссис Рэтлифф вплыла в зал, словно флагманский корабль в тесную гавань. Волосы её были гладко зачёсаны назад, взгляд – надменный и в то же время себе на уме. «Ну, этих-то мальчишек я обведу вокруг пальца в два счёта!» – казалось, говорили её лукавые глаза.
От Филис Рэтлифф так и дышало властностью. Можно было смело предположить, что она держит в своём кулаке всю прислугу в замке. Казалось, она овладела собой в следующую же минуту после непроизвольного вскрика над телом, который услыхал секретарь, и с того самого момента по-прежнему оставалась образцом самообладания.
– Вызывали, господа?
– Садитесь, пожалуйста, миссис Рэтлифф, – предложил Моран.
Женщина села в кресло с достоинством, умудряясь при своей полноте держать спину стройной, словно гардемарин на смотру.
– Миссис Рэтлифф, вы подозреваете кого-либо в том, что произошло?
– Нет, сэр! Никого.
– Вы видели леди Соммерслейн в течение вчерашнего дня?
– Нет, сэр! Вчера мы не встречались.
– И часто бывает, что вы не встречаетесь более суток?
– Видите ли, – экономка прикрыла глаза, чтобы не опускать их в пол. – Мне показалось, что позавчера вечером она была за что-то сердита на меня. И потому я старалась в течение всего вчерашнего дня не попадаться ей на глаза.
– Расскажите, будьте добры, как леди обыкновенно проводила свой день?
– Она поднималась по утрам в одиннадцать. К этому времени готовился завтрак. Затем прогуливалась по парку, заглядывала иногда в теплицу, в розарий и на тыквенную плантацию – проверяла посадки. Изредка навещала даже конюшню позади озера. После второго завтрака она спала с трёх до половины пятого дня. В пять часов дворецкий подавал ей обед, перед сном – ужин, обычно прямо в кабинет. Между обедом и ужином она, если бывало настроение, играла в бридж с соседями, семейной четой Коллинзхоуп. Иногда подключала к игре Элизу. А уж после ужина занималась чтением: у неё всегда был под рукой свежий номер «Банкира» – журнала, как вам известно, о международных финансах. И ещё увлекалась новинками кино, поэтому выписывала журнал «Зрение и звучание». Иногда находило на неё желание заняться серьёзными документами, и она разбирала те, что остались после смерти мужа. Там ещё целых два шкафа их сохранилось, всё-таки он был человеком государственным. Бывало, писала письма или просматривала счета. У неё привычка такая была – важными бумагами заниматься перед сном.
– Она всегда так делала?
– Почти всегда. Секретарь не одобрял этого – считал, что для конторских дел надо отводить утро, пока голова свежая. Но молчал, с советами не лез.
– Кстати, о Боттерилле. Если леди, как вы говорите, разбиралась с бумагами собственноручно, зачем же она держала при себе секретаря?
– Вот и я так всегда считала, сэр, что ни к чему это, – тут же с неудовольствием откликнулась миссис Рэтлифф. – Что по мне, зря она его перетащила от супруга. И сама бы справилась!
– Какого вы о нём мнения?
– Непростой орешек! И всё придирается ко мне. Вы ему не верьте, ежели он чего про меня тут наговорит.
У Морана не было никакого желания вникать во внутренние дрязги жильцов замка, не имеющие отношения к преступлению, поэтому он поспешил закруглиться.
– Всё ясно. Спасибо, миссис Рэтлифф! Вы свободны.
Экономка, похоже, не была в обиде на то, что ей не оставили времени посплетничать, и так же величественно выплыла из зала.
11.
Когда вошёл Боттерилл, сидящим показалось, что именно он сейчас начнёт допрашивать Морана с Лейбом. Боттерилл появился в дверях с высокомерно-деловым видом, словно выполняя неизбежную служебную обязанность, требующую полного отключения чувств и эмоций. Худой и сутулый, лет тридцати шести, с желтоватым лицом классического холерика, он походил на раз и навсегда заведённый автомат. Быть может, что-то человеческое могли выдать его глаза, но они были скрыты большими очками в толстой роговой оправе на длинном носу.
– Добрый день, мистер Боттерилл!
– Сомневаюсь, что добрый, и что смогу быть вам полезен, – с ходу заговорил Боттерилл, даже не успев присесть. – Сообщаю сразу: ничего нового я вам доложить не сумею! Зря со мной время потратите, да и я с вами. У меня много дел в кабинете, особенно сейчас.
«М-да, знаком нам такой типаж, – подумал Моран. – Умник, всезнайка и скептик. Самый неудобный подвид допрашиваемых. Ну, да что делать, поехали!»
– Надеюсь всё же, что наша встреча будет обоюдополезной, – осторожно сказал Моран. И чтобы для начала хоть как-то расположить к себе собеседника, предложил:
– Не желаете ли курить?
– Не желаю! – отрезал секретарь. – И вам не советую.
На губах его застыла презрительная улыбка – возможно, несколько наигранная.
Моран понял, что дело с налаживанием контакта не выгорит и начал допрос официальным тоном:
– Мистер Боттерилл, вы давно работаете в этом доме?
– Если вы ждёте от меня точности, уважаемые служители закона, то вот уже пятнадцать лет и восемь месяцев. Последние одиннадцать лет я состоял при леди, а до смерти лорда служил у него самого.
– Благодарю! Вы недавно посетили с сержантом кабинет покойной. Все ли бумаги в порядке?
– Никаких пропаж, никаких исчезновений ценных документов – вижу, что именно это вас занимает! – я не обнаружил. Всё осталось нетронутым. Говорил же я, что ничего для вас интересного сказать не смогу.
– А не было ли там бумаг, касающихся судьбы её наследства?
– То, что касается наследства, не касается меня.
– Понимаю. Тем не менее, мистер Боттерилл, вы должны быть в курсе финансового положения леди Соммерслейн. Каково на сегодня её состояние?
– Немногим менее двухсот фунтов.
– Странно! Считается, что вдвое, а то и втрое больше.
– Это не так. Мне даже известна точная сумма – 188 тысяч фунтов на сегодня, я ведь имею дело с её счетами.
– Делилась ли миссис Соммерслейн с вами соображениями, как она распорядится своим состоянием? Проще говоря, собиралась ли она написать завещание? И на кого?
– На этот вопрос, сэр, если бы я был нотариусом, я бы вам ни за что не ответил, руководствуясь тайной завещания! Однако, поскольку я им не являюсь, и данный вопрос снят с повестки дня, отвечу: да, она собиралась написать завещание с моей помощью, но не успела.
– Но племянник и так унаследует по закону!
– Насколько мне известно, леди не намерена была оставлять Уилкинсу своё состояние. А теперь, как я понимаю, всё оно действительно отойдёт ему. К сожалению.
– Вы, я вижу, этого не одобряете?
– Вы угадали.
– А нельзя ли принять во внимание соображение такого рода, – Моран поймал себя на том, что невольно подыгрывает заковыристой речи секретаря. – Допустим, госпожа тайно составила завещание на кого-то другого – скажем, на мисс Литтл, а такое тоже допускается законом, и оно ждёт своего часа?
– Судя по всему, не оставила. И тем более тайно! Хотя сдаётся мне, что кое-кто думает иначе.
– Вы имеете в виду саму мисс Литтл? Она могла как-то повлиять на свою покровительницу?
– Вы что же, считаете мисс Элизу алчной и расчетливой? – незамедлительно пошёл Боттерилл в атаку. – Способной подговорить госпожу отписать всё ей, да ещё тайком? Так вот знайте: не такова Элиза! Она образец нравственной чистоплотности, скромности и душевной красоты!
Оба полицейских были смущены таким натиском, а главное – не свойственными этому сухарю столь возвышенными эпитетами в адрес девушки. Не желая выдавать своё замешательство, Моран холоднее, чем следовало бы, продолжил:
– В таком случае перейдём к тому, что случилось. Расскажите нам, как было обнаружено тело?
– Об этом, ваша светлость, я уже поведал вашему помощнику! Но для протокола готов и повториться, от меня не убудет. Так вот: убитую обнаружила миссис Рэтлифф, я услышал её вскрик и поспешил к окну. Увидев сидящее в кресле бездыханное тело, тут же счёл необходимым вызвать соответствующие органы. По моему убеждению, это было единственно правильным решением в данной ситуации. Или вы считаете иначе? – с вызовом спросил он.
– Нет, не считаю, – слегка улыбнулся Моран. – А теперь скажите мне, пожалуйста, неофициально: как вы полагаете, мистер Боттерилл, этот возглас миссис Рэтлифф действительно был непроизвольным, от испуга? Не показался ли он вам ловко сыгранным в нужный момент?
– Не показался! Ловко у неё получается другое: помогать себе материально за счёт хозяйского бюджета.
– Вот как? У вас есть факты? Не кажется ли вам, что ваше отношение к ней предвзято? – строго спросил Моран, помня предостережение экономки.
– Нет, не кажется! Как-никак я соображаю кое-что в финансах. И многие счета за покупки проходят через мои руки.
– Другие жильцы в курсе проделок миссис Рэтлифф?
– Думаю, да. Но прислуга побаивается иметь с ней дело. По моим наблюдениям, экономка утаивает часть выделяемых средств и прикарманивает их. Либо необходимых предметов закупает больше, нежели требуется. А потом ездит в город продавать излишки! Предполагаю, что сбывает их перекупщикам, у неё есть тайно налаженные каналы. Сама хозяйка подозревала экономку и делилась со мной догадками.
– Как же вы с леди собирались действовать?
– Прищучить нам эту мошенницу так и не удалось, уж больно тонко она орудует. К тому же госпожа сказала, что сейчас нет возможности что-либо изменить, очень трудно в наше время найти толковую экономку. А эта особа неплохо соображает в своём деле – что есть, того не отнимешь.
– А вы, значит, единственный её не боитесь? – спросил лейтенант как будто серьёзно, но глаза его улыбались.
– Нисколько! – гордо бросил Боттерилл. – Мне наплевать на её важный вид. Никогда перед ней не трусил, как остальные! И были уже пару раз у меня с ней хлёсткие разговоры.
– Вижу, вы с ней не очень-то ладите.
– Не люблю, когда втихаря пошаливают! Я сам человек открытый.
Моран подумал, что именно эта фраза: «Я человек открытый», – всегда настораживала его в людях, заставляла не доверять говорившему.
Боттерилл продолжал:
– Не подумайте, что я сплетничаю, как торговка на рынке. Но во всём должен быть порядок!
– Совершенно с вами согласен! Последний вопрос: кто, по-вашему, виновен в гибели леди Соммерслейн? А если точнее: лично вы, мистер Боттерилл, подозреваете кого-нибудь?
– Конечно! Томаса Уилкинса, племянничка, – без тени колебания ответил секретарь.
– Это почему же? – удивился Моран.
– Просто есть такая уверенность.
Моран взял себя в руки и спокойно продолжил:
– И всё же должны у вас быть причины для столь категоричного заявления?
– Не нравится он мне, – с обескураживающей прямотой ответил Боттерилл. – Если он останется жить здесь в качестве хозяина поместья, я немедленно возьму расчёт.
«Интересно, а нравится ли ему вообще кто-нибудь из домочадцев? Кроме воспитанницы, конечно», – пронеслось в голове у Морана.
– То есть ваша антипатия и подозрения не имеют оснований?
– Если вам нужны основания, то вот они: именно он имел прямую выгоду в преждевременной кончине тёти!
– Ну что ж, возможно, вы правы. Мы это обдумаем. Прошу вас до окончания следствия не покидать усадьбы. Можете быть свободны! – последнюю фразу Моран промолвил с внутренним облегчением.
– Слушаюсь, господин лейтенант! Премного вам благодарен за то, что не собираетесь держать меня под конвоем. Всего хорошего!
12.
После ухода секретаря Моран впал в глубокое раздумье, которое Лейб не решался прервать. А думал Моран о том, что расследование, несмотря на серию проведенных допросов, не продвинулось ни на йоту.
По-прежнему ни единой зацепки! Ничего такого, от чего можно было бы «танцевать», раскручивая клубок. Реально подозревать некого, и в то же время под подозрением каждый из домочадцев. Включая Томаса Уилкинса. Действительно ли он появился в усадьбе только утром?
– Сержант, дайте-ка мне список свидетелей! Так-так... Этих мы уже допросили, теперь перейдём к обслуживающему персоналу. Собственно, сейчас меня интересует в первую голову садовник.
– А потом потрясём кухарку, – вставил Лейб. – Она была в замке во время убийства, как я узнал. Женщина она простая, но вдруг да и вспомнит чего. Никем нельзя брезговать!
– А остальные?
– Из низшей прислуги вечером и ночью здесь больше никого не было – ни посудомойки, ни горничной, ни конюха. Все они люди приходящие, живут неподалеку в деревне Крэнхойз. Они ничего не смогут рассказать
…Шёл пятый час дня. Лейбу не сразу удалось добудиться Хорса. Ему пришлось изрядно постараться, чтобы растолкать храпящего на топчане садовника. По случаю кончины хозяйки тот позволил себе «расслабиться с горя», как сам он выразился спросонок, то есть глотнуть дешёвого красного вина. Но Лейб заставил его сполоснуться холодной водой из оцинкованного умывальника и, плохо соображающего, с глазами слегка навыкате, ввёл Хорса в помещение. Тот икнул, садясь на предложенный Мораном стул.
Лейтенант понял, что вводные слова тут неуместны, и сразу начал с сути:
– Мистер Хорс, вас вызвали сюда, надеясь на вашу помощь! Мы обязаны допросить всех жильцов дома. Это необходимо и очень важно, постарайтесь понять!
– Чего уж не понять-то! Чай, не дети, соображаем, – хрипло отвечал Хорс.
– Тогда для начала расскажите, в каких отношениях вы были с покойной миссис Соммерслейн?
– Ну, в каких… известно, в каких! Они господа, а наше дело маленькое.
– Давно вы работаете у неё?
– А вот как покойник-то сэр Реймонд меня ещё на службу к себе взял в четырнадцатом годе – так я у него, а затем и у них обоих служил. Он-то господин хороший был! Случалось, и на рыбалку меня с собой брал, – рассказывал садовник, с трудом ворочая слабо его слушавшимся языком.
– Скажите, Хорс, вы не держали обиду за что-либо на хозяйку? Например, когда она упрекала вас?
– Чего уж там держать-то? Им позволительно!
– Кое-кто слышал, что она не далее, как вчера вечером, ругала вас за что-то? Что вы на это скажете?
– Дак на то ихняя воля – распекать нас, ежели чего.
– То есть вы не затаили ничего против миссис Соммерслейн?
– Как же можно! И зачем?
– А как вы относитесь к её гибели?
– Жаль её, конечно, покойницу-то! Ей теперь прямая дорога в рай. Смерть у ей лёгкая была, нам бы всем так! – взгляд Хорса принял осмысленное выражение, он даже на полминуты задумался.
– А кто, по-вашему, из живущих в усадьбе мог это сделать? Я имею в виду – убить её владелицу.
– Да никто! Точнёхонько вам говорю. Нет среди нас таковских, чтоб порешить человека, да ещё ни за что! Разве бандит какой пришлый. Убил да и убёг поскорее!
– Благодарю вас, мистер Хорс! Можете идти.
13.
Сидя в своей боковой комнате, Томас лихорадочно курил одну сигарету за другой. Окна комнаты располагались под прямым углом, одной стороной выходя во двор, другой на поле, за которым проглядывались вдалеке домики деревушки Крэнхойз.
Томас долго глядел в бесконечный простор, окутанный лёгким маревом. Потом он лёг в постель и попытался заснуть. Но, несмотря на то, что мало спал минувшей ночью, так и не смог забыться по-настоящему. Часа два перед ним носились в полудрёме какие-то жуткие видения, а затем ещё два часа он лежал и глядел в потолок.
В конце концов ему надоело сидеть взаперти. Томас сошёл вниз и, забыв о просьбе сержанта не покидать здания, вновь направился к озеру – туда, где был совсем недавно.
Когда он сел на любимую дубовую скамью, с боковой дорожки к берегу неожиданно вышла Элиза. Она уже успела надеть по случаю траура чёрное кашемировое платье, которое ещё больше шло к её стройной фигурке, чем то голубое, что было на ней днём. Может быть, она тоже собралась присесть на скамью.
Томасу опять стало не по себе от её простой красоты, но он не подал виду.
– Элиза, ты? Ну, здравствуй, наконец, – проговорил он, вставая.
– Здравствуйте… здравствуй, Том, – печально ответила она.
– Кажется, я прибыл не ко времени?
– Да… Надо же, какое совпадение, – досадливо согласилась Элиза. – В другое время я бы вас… тебя расспросила об американских делах и обо всём-всём, но сейчас не хочется ни о чём говорить.
Оба помолчали. Жаль, что при таких обстоятельствах пришлось встретиться с подругой детства! Он всегда представлял себе их встречу иначе.
А впрочем, какая разница, он должен оставаться к ней холоден!
Томас подумал вдруг, что в их отношениях появилось отчуждение, как между одноклассниками, встретившимися через десять лет и не знающими, как поддержать разговор.
И всё же Элиза непозволительно похорошела! Правда, большой рот остался, но он делал лицо добрее и доверчивее…
Томас вспомнил, что она могла встать поперёк его пути к богатству. Не стоит ему обольщаться – скоро они расстанутся навсегда. Ей с ним не по дороге, а потому надо покинуть её уже сейчас, немедленно!
– Ну, я пошёл.
– До встречи, – безучастно откликнулась Элиза.
Томас повернул к дому. Сначала он брёл не спеша, но потом решительно встряхнул вихрами и большими шагами направился к главному входу в здание.
14.
Следом за садовником Моран вызвал к себе кухарку Эвери Фут, деревенскую женщину лет за тридцать, с добрым рябым лицом, которое ничего не выражало, кроме робости и усталости.
– Присаживайтесь, пожалуйста, миссис Фут!
– Спасибо, сэр, – Эвери осторожно опустилась на краешек стула.
– Миссис Фут, что вы делали вчера вечером в доме?
– С девяти до половины одиннадцатого, сэр, я занималась обедом на кухне.
– А потом?
– Когда заготовки унёс дворецкий, вышла на улицу.
– Вы не увидели в самом доме или около него чего-нибудь особенного?
– Нет, сэр, я сходила домой в деревню покормить детей и уложить их в постель, а заодно и к племянникам забежала, они ведь сироты. Потом вернулась в дом, чтобы подготовиться к завтраку.
– Во сколько это было?
– Поздно. Думаю, сэр, часов уже в двенадцать.
– Чем вы занимались в замке?
– Приготовила всё для завтрашнего ленча да отнесла пустые подносы в кухню.
– Ничего странного не заметили?
– Дай бог памяти… ага, около полуночи вышла я из погреба, чтобы замочить мясо в уксусе. И вот шла я по коридору, в окно глянула и вижу – в саду промелькнуло платье Элизы.
– Элизы?! Вы уверены, что это была она?
– Ох, я уж теперь и сама думаю, она ли? Но это её было голубое платье… да ещё вишнёвая такая накидка сверху. Правда, цветов одёжки в темноте не видать, всего лишь светлыми и тёмными они казались.
– И куда же направлялась мисс Литтл, если это была она?
– Да я и не заметила! Просто мелькнула – и всё. Но это я вам верно говорю, сэр, уж мне не померещилось! Вот как вас сейчас вижу.
– А мистера Томаса Уилкинса вы там случайно не заметили? – неожиданно для самого себя спросил Моран, при этом внимательно следя за реакцией собеседницы.
– Нет, сэр, не видела, – немного озадаченно ответила Эвери, – он ведь только сегодня приехал!
– А как миссис Соммерслейн относилась к нему, к его возможному приезду? Она считала его своим наследником?
– Уж и не могу сказать, сэр. Много у нас об этом разговоров ходило! Она, похоже на то, и сама не знала, кому из них оставить имение – Томасу или Лизбет, всё же он родня ей, да и она стала будто родной. «А всего лучше, – кому-то говорила она, да я ненароком услыхала, – если б Том и Лизанька связали свои жизни, тогда мне и голову ломать не надо бы!»
– То есть в этом случае ей не пришлось бы при распределении наследства выбирать и разрываться между родовой и личной привязанностью?
– Мудрено вы как-то говорите, сэр. Стало быть, так!
– Хвалю вас, миссис Фут, что вспомнили о платье. До свидания!
Моран пристально смотрел вслед уходящей кухарке.
– Значит, всё-таки Элиза... Но какова? Не такой уж она ангелочек, каким выглядит!
– Это поворачивает дело, сэр. Вот вам и первая зацепка!
– И может быть, даже главная! – с жаром подхватил Моран.
– Что же получается? – продолжал развивать мысль сержант.– Получается, что Элиза была во время преступления в парке?!
– Точно, как раз в то самое время!
– И ведь умолчала об этом важнейшем факте. Не зря говорится: в тихом омуте… кое-кто водится!
В отличие от разговора с кухаркой, беседы с конюхом, горничной и посудомойкой ничего не дали, как и предполагал Лейб. В ночь преступления они находились в Крэнхойзе и преспокойно спали в кругу своих семей. Моран даже не счёл нужным проверять их невиновность.
А Лейбу всё не давала покоя свежая версия «тихого омута»:
– Знавал я одну такую скромницу, – продолжал разглагольствовать он.– Жила себе тихо-мирно. А потом следствие установило, что именно она зарезала кухонным ножом мужа и убила свёкра утюгом по голове. И всё из-за страсти к отставному кавалеристу! Долго не могли на неё подумать, тихоню.
– Мда-а-а… И ведь ни словом не обмолвилась, в самом деле, что выходила ночью в сад! Сержант, сходите-ка за ней поскорее! Мне необходимо ещё раз побеседовать с этой птичкой.
15.
Когда Лейб ушёл искать девушку, Моран долго не мог успокоиться. Ему казалось, что ещё один рывок – и он раскроет дело! Думал он и о том, что теперь настало время поговорить с наследником. Моран собирался заранее составить список вопросов к нему и даже приготовился черкнуть их на листочке.
Но тут неожиданно дверь распахнулась, и в просторное помещение почти ворвался запыхавшийся и взволнованный Томас. Он был бледен, на лице его проступили красные пятна. За ним, словно пытаясь опередить его, спешил Лейб.
– Ещё раз здравствуйте, сэр Моран. Я пришёл допрашиваться!
– Я не мог его удержать, – развёл руками Лейб.
– Остыньте, уважаемый мистер Уилкинс, – мягко сказал Моран.
Но Томас не собирался остывать. Глядя то на Лейба, то на Морана, почти не переводя дыхания, он выпаливал фразу за фразой:
– Господа, это становится невыносимым! Я не могу больше оставаться в неведении! Почему вы до самого вечера откладываете мой допрос? Вы что, собираете против меня улики? Я же отлично понимаю, что вы подозреваете прежде всего меня! Именно мне была выгодна смерть тёти. Потому что я – как это у вас называется? – лицо заинтересованное! Не так ли?
– Разумеется, так! Но… – Моран был несколько озадачен таким напором.
– А я между тем даже не знаю, каким орудием она была убита. Говорю вам чистую правду, господа, я этого не знаю! Я видел только тело, накрытое простынёй.
– Леди задушили бечёвкой, когда она сидела в своём кабинете у открытого окна.
По лицу Томаса пробежала лёгкая судорога.
– Какой кошмар! – вырвалось у него. – Не правда ли, ужасная смерть? Могла ли моя бедная тётушка подумать! Совсем недавно она написала мне, что собирается прожить ещё по крайней мере с десяток лет.
– Сочувствую. Что же делать, всех нас не минует чаша сия! – немного невпопад ответил Моран, думая о том, что так и не успел составить план допроса.
Он уселся поудобнее за стол и решительно начал:
– Ну что ж, в таком случае приступим. Вы готовы отвечать мне, сэр Уилкинс?
– Готов! Задавайте вопросы, я отвечу вам на любые.
– Прежде всего позвольте выразить вам, сэр Уилкинс, соболезнование в связи с происшедшим.
– Благодарю вас, – садясь напротив Морана, Томас понемногу успокаивался, – я так же, как все, скорблю о безвременной кончине тёти. Мне очень хотелось после долгой разлуки увидеться с ней!
– Сожалею.
Лейб сел на своё обычное место, приготовившись записывать.
– Для начала позвольте узнать, откуда вы прибыли?
– Я приехал вчера вечером в Хайбруш из Саутгемптона, куда приплыл океаном из Америки.
– Где вы ночевали в Хайбруше?
– В «Эталоне комфорта». Препаршивый, надо сказать, отельчик!
– Сэр Уилкинс, что заставило вас покинуть Америку?
– Заставило? Нет, это было моё добровольное решение – вернуться в Англию и открыть собственную фирму.
– Прошу меня извинить, сэр Уилкинс, если в интересах дела я буду вынужден задавать вам, быть может, не совсем приятные для вас вопросы.
– Пожалуйста, я готов ответить по возможности правдиво. Дело-то серьёзное, так что не церемоньтесь со мной!
– Вы провели всю ночь в номере отеля?
– Нет… конечно, мне неловко сознаваться в этом, но тут уж юлить неуместно. Возвращение в края детства так подействовало на меня, что я почувствовал потребность... раскрепоститься, что ли. Всю первую половину ночи, часов с одиннадцати, я шатался по барам. Встречал старых друзей, и каждый хотел со мной отметить моё возвращение, невозможно отказать. Ну, и девицы знакомые…
– В каких именно питейных заведениях вы были?
– Сперва в «Королевском сэндвиче». Затем, помнится, отправился в «Трилистник». Там встретил товарищей по колледжу и пил с ними джин с тоником. А окончил, насколько могу теперь вспомнить, в «Кампанелле».
– Кто может подтвердить ваше пребывание в этих местах?
– Мои друзья, конечно же! Ну, и ещё прислуга, бармены, официанты… Бармен последнего заведения уж наверняка меня запомнил, я там начудил малость. Можете его спросить!
– Когда вы отправились спать?
– Определённо не помню. Что-то около половины четвёртого или позже того...
– Теперь перейдём к материальной стороне дела. Вы являетесь законным наследником леди Соммерслейн?
– Именно так! Хотя, может статься, тётя и завещала своё имущество кому-либо ещё. Я пока не вникал в эти тонкости.
Моран уже знал от Боттерилла, что это не так, скорее всего. Но виду не подал.
– И последнее: некто из свидетелей уверяет, что видел в саду светлое платье мисс Литтл в районе полуночи. Вам ничего об этом не известно?
Уилкинс пожал плечами:
– Никакого интереса к частной жизни мисс Литтл я не испытываю, поскольку совершенно равнодушен к ней. Если даже она и была в том месте в тот час – это её сугубо личное дело! Полагаю, что объяснить свои действия может только она сама.
– Ясно! Сержант, отправляйтесь-ка снова на поиски. Приношу свои извинения, сэр Уилкинс, но я попросил бы вас не покидать территории усадьбы до окончания следствия.
– Понимаю!.. Не волнуйтесь, теперь я постараюсь быть всё время у себя в комнате.
16.
Оставшись в зале один, Моран напряжённо размышлял, расхаживая крупными шагами по широкой ковровой дорожке.
Итак, наиболее вероятная картина ночного события такова: злоумышленник, имея в руках кусок бечевы, обогнул здание в темноте с южной стороны. Орудие убийства он, скорее всего, принёс с собой – шнур для закрывания окна оказался на месте. Пройдя под окнами подсобных помещений, столовой и залы – в это время суток в них, как правило, не бывает людей, – он возник, таким образом, прямо под окном владелицы усадьбы. О том, что нападение было совершено со стороны улицы, а не из комнаты, говорит положение тела. Правда, с целью запутать следствие его могли и развернуть!..
Если бы душитель обогнул дом сзади, то непременно прошёл бы под окнами дворецкого и секретаря, которые могли если не услышать (допустим, ноги его – или её – были обмотаны чем-то мягким), то увидеть убийцу.
По мнению секретаря, подозрения падают прежде всего на Томаса Уилкинса. Никуда не деться от этого главного довода против него: он один был заинтересован в том, чтобы леди Соммерслейн не успела написать какое бы то ни было завещание, в котором фигурируют другие лица, и тогда усадьба и счета целиком и полностью переходят в его владение. Не в его пользу говорит и то, что он знаком с распорядком жизни дома и его планировкой, то бишь знает, когда и как подойти незамеченным.
Зато на его стороне – железное алиби: он прокутил всю первую половину ночи, и многие это видели. Хотя… такое ли оно железное? Теоретически вполне возможно между двумя барами сгонять из Хайбруша в «Три пихты» если не на автомобиле (тут есть опасность быть услышанным), то на велосипеде, например. Прикончить леди и вернуться – всё дело займёт не более сорока минут, – а на другой день как ни в чём ни бывало появиться в усадьбе! Свидетели его ночных похождений, коли они есть вообще, по-видимому, не наблюдали его непрерывно, их сведения будут обрывочными и несогласованными. Расчёт на то, что сложится картина постоянного пребывания Томаса в барах.
Что-то уж больно я мудрю, усложняю – поспешил оборвать себя Моран. Слишком хмельной была у него голова для такого дела, да и натура, похоже, слабовата. Впрочем, не помешает проверить: действительно ли Томас был всё это время там?
Перейдём к другим фигурантам и переключимся пока на мисс Литтл. Её мы тоже не должны сбрасывать со счетов. Подозрительно её ночное появление возле дома. Но у неё был прямой мотив убрать леди Соммерслейн только в том случае, если завещание в её пользу всё-таки было уже составлено тайно, и она о нём знала. И хотя Боттерилл предполагает обратное, можно ли ему доверять?
По словам кухарки, Элиза была на улице около полуночи. Что мешало ей набросить бечеву на шею леди и затянуть её? А мотив может быть не только денежный, но и личный – мы же не знаем об истинных взаимоотношениях этих двух женщин! Причём совсем не обязательно было подкрадываться незаметно: Элиза вполне могла бы перед этим поговорить с госпожой, причём не совсем мирно, а затем улучить момент и… да, опять что-то фантазию заносит не туда! И вообще, для такого действия удобнее находиться не на улице, а в помещении.
Теперь садовник. Элиза сказала, что госпожа накануне своей гибели его «отчитывала». А если он всё-таки затаил обиду? Возможно, оно и так, но не до убийства же! Если всякий обиженный словом начнёт душить обидчика верёвкой…
Есть, правда, ещё один вариант: по признанию Элизы, хозяйка её «третировала иногда». Не может ли быть такого, что при давней дружбе с садовником мисс Литтл пожаловалась Хорсу на госпожу, и тот захотел избавить девушку от тирании?.. В трезвом виде он вряд ли на такое решится. Если же он был пьян, то не смог бы подкрасться бесшумно – гравий под ногами шелестел бы, а тут надо действовать тихо, чётко и целенаправленно.
Остаётся Тэрриджер. Что мы имеем против дворецкого? Только то, что он был последним из тех, кто видел леди Соммерслейн живой. Значит, мог и соврать! Его слова требуют особой проверки. Тэрриджеру было легче, чем любому другому, убить хозяйку в ту ночь так, чтобы никто не видел, а потом наговорить следствию то, что ему выгодно. Отчего бы ему через несколько минут после того, как он установил лампу, не войти в комнату снова и … гм, сил для удушения у него вполне хватит, как и для разворота кресла с телом ближе к окну. Опять же – и это достаточно веский довод против него! – совершенно очевидно, что леди не ждала никого из чужих. Значит, порешить её мог только свой человек. Если бы это был чужой, то ему потребовалось бы подкрасться со стороны ограды и настичь сидящую даму внезапно, что маловероятно – это уже почерк опытного убийцы, каковые в замке вряд ли имеют счастье проживать. И вновь мы возвращаемся к тому же: ночной гость должен был знать, что именно в это время леди сидит у открытого окна. Слишком хрупкая версия! Если же убил всё-таки Тэрриджер, то уличить его практически невозможно.
Хотя… пожалуй, такой человек, как Тэрриджер, не станет унижаться до того, чтобы душить женщину! Слишком уж дворецкий преисполнен собой, слишком опасается уронить в глазах окружающих своё достоинство, имидж своей персоны, предстать перед людьми в невыгодном свете. А тем более в смешном, как тот толстячок на дороге…
Тут Моран невольно улыбнулся, некстати вспомнив маленького пухлого человечка с пышными чёрными усами, которого он встретил по пути сюда при выезде из города, когда срочно отбыл сегодня утром в «Три пихты» по телефонному звонку. Идя навстречу по обочине, тот вдруг как-то нелепо задёргался, ещё издали заметив машину с Мораном и Лейбом, выезжавшую из-за пригорка, комично замахал руками и выбежал на середину дороги, указывая на тёмный, не сразу заметный предмет, лежащий в пыли у них на пути. Водитель успел затормозить и, когда машина остановилась, толстячок суетливо подбежал к опущенному стеклу и взволнованно произнёс:
– Господа, я только что заметил большую доску с торчащими гвоздями на проезжей части, и тут появился ваш автомобиль. Убирать некогда было, да мне и не поднять одному. Хорошо, что всё так обошлось, иначе вы запросто могли бы проколоть колесо!
Моран поблагодарил прохожего, они с Лейбом оттащили неосторожно оборонённую (скорее всего, выпавшую из грузовика) длинную доску к кустам, и машина тронулась дальше. Только и всего.
Ладно, сосредоточимся лучше на убийстве…
Моран с трудом заставил себя вернуться в нужную колею.
…Да и есть ли у Тэрриджера скрытые причины для такого поступка после четырёх десятков лет жизни рядом с той, которой служил? Он был по-своему привязан к госпоже и как будто бы снисходительно относился к её слабостям, капризам. Похоже, он искренне страдал на допросе.
Но и Элиза тоже страдала! Тем не менее это не помешало ей умолчать о том, что она выходила ночью из дома. Значит, эта девица могла умолчать и о другом! Почему мы должны думать, что она поведала в первой же беседе всё, что ей известно?
А было ли вообще это мелькнувшее платье? Кухарка могла присочинить, опровергнуть некому. Но зачем ей говорить следствию неправду? Она слишком замотана для того, чтобы строить какие-то козни, ведь на ней висят, кроме собственных детей, ещё и племянники. Тут не за что уцепиться, никаких шероховатостей не прощупывается.
Да и платье ли это было? Или мужская рубашка с тёмным верхом, похожая на платье с накидкой? Сама же Эвери Фут говорила, что цвета не разглядела. В темноте можно и спутать.
Секретарь Боттерилл… Может быть, что-то произошло между ним и леди Соммерслейн, что могло его глубоко оскорбить и наставить на путь мести. Правда, и тут есть «но»: как правило, месть предполагает спонтанность, необдуманность действий. А тут… уж слишком мастерски, со знанием дела была убита леди Соммерслейн. Насколько известно, Боттерилл всегда был «канцелярской крысой» и никого ничем не душил. («Точно ли известно?» – незамедлительно спросил бы в подобном случае сам Боттерилл). Как уж он относился к хозяйке – дело тёмное, мистер документовед никогда не выдавал своих чувств, разве что разок, в связи с Элизой. «Человеком в скафандре» назвал его Лейб после беседы с секретарём.
17.
Лёгок на помине, вошёл Лейб:
– Её нигде нет, сэр! Я обыскал весь замок.
– Та-ак… Этого ещё не хватало!
Моран был зол на воспитанницу. Пропала Элизабет Литтл, а с ней пропала и мелькнувшая надежда на разгадку. Ему уже казалось: надави он на неё покрепче – и погоны ему обеспечены! А тут такая неприятность...
Усадив Лейба за отчёты, Моран продолжал с плохо скрываемой нервозностью ходить взад и вперёд по ковру. Время идёт к восьми часам, а дело всё ещё в тупике!
…Теперь экономка. Особа с задними мыслями, да ещё и воровка к тому же. От финансовых преступлений можно докатиться и до убийства! Секретарь Боттерилл отзывается о ней крайне неблагоприятно.
«Надо бы потом взяться за неё получше, – думал Моран. – Завтра же собственными глазами прогляжу все чеки на покупки!»
Если это кто-то другой из обслуги, то надо ещё копать и копать. Пищи для выводов маловато, а времени в обрез!
Вернёмся к секретарю. Итак, Боттерилл, дерзкий и язвительный тип. Прямо скажем, не слишком приятный! От такого можно ожидать всего. Он в курсе дел хозяйки, ему раз плюнуть оказаться в нужное время в нужном месте у окна. Тем более, что время-то ночное… Но он же борец за справедливость! Единственный, кто не пасует перед экономкой, заставляющей трепетать перед ней весь дом. И даже дерзает вступать с миссис Рэтлифф в борьбу. Такой мстить не станет…
Тот же Боттерилл намекает, что убийство – дело рук Уилкинса. Не пытается ли он отвести таким образом подозрения от себя самого? Грубовато получается…
Коли уж это и вправду Томас, мог ли он всё же, будучи в изрядном подпитии, быстро и незаметно сгонять на велосипеде одиннадцать миль туда и обратно? Моран не мог ответить на этот вопрос однозначно. Алиби Томаса совершенно необходимо проверить!
– Придётся мне, сержант, съездить в город, чтобы пройтись по кабакам вслед за Уилкинсом, – нарушил он тишину. – И чем скорее, тем лучше. Не подумайте ничего такого – исключительно по делам службы! – прибавил Моран с иронической улыбкой.
– Ну, если это необходимо… У вас есть конкретные подозрения?
– Теоретически любой из опрошенных мог укокошить старуху. На деле же я никого этих людей не могу представить убийцей!
– Пожалуй, и я тоже.
– Именно поэтому надо ехать, не откладывая! Сейчас самое время прощупать Уилкинса, вечером в барах больше всего посетителей. А стало быть, и свидетелей!
Оставив Лейба приводить в порядок записи допросов и искать мисс Литтл, Моран сел в полицейский бьюик и повёл его в Хайбруш. По дороге он бормотал себе под нос:
– Тут как будто всё чисто… И тем не менее у сэра Уилкинса единственного был прямой мотив убить – и убить именно сейчас! – старую леди. Никуда от этого не деться!