Овсяный кисель

Галина Логачева
День у Марьи незаладился с утра. Сгорел водонагреватель, пришлось умываться в тазике; потом сбежало молоко для овсяного киселя: дело житейское, но противное; перед самым её выходом из дома, появился кот Витасик, весь побитый, с вырванной щекой и расцарапанным ухом. В результате на автобус Марья опоздала. Следующий только через 40 минут. Ждать его или идти пешком – и то и другое досада.

Марья потопталась на остановке: такси дорого, не наездишься; знакомых утром в воскресенье вряд ли встретишь. Решила идти пешком. До храма километра четыре, рассчитала, что к причастию должна успеть. Успокаивая досаду, повторяла спасительную мысль: на всё воля Божья.

Шла скоро, все-таки хотелось прийти пораньше, хоть бы к литургии верных. Только опять напасть: подвернула ногу. И как  угораздило на ровной дороге? Камушек под башмак попал, её и скособочило. Охнула от боли и присела тут же, где споткнулась. Обидно и больно и сил нет идти. Хоть плачь, хоть кричи. Воскресное утро – на улице ни одной живой души.
Марья сняла с головы платок, туго завязала на ноге в щиколотке и ступне, может, полегчает.
В конце улицы показалась легковушка. Ехали быстро. Марья и не пыталась останавливать – явно торопились. Однако, увидев её, кочкой сидящую на обочине, водитель резко затормозил. Пыль поднялась столбом:
- Простите, где тут Второй гаражный переулок?
Марья махнула:
- Там.
- Спасибо.
Автомобиль уехал, обгоняя им же поднятую пыль.
Ладно, хоть «спасибо» сказали, горько усмехнулась Марья. Она понятия не имела, сколько времени ей придется ещё сидеть вот так на дороге. Но машина вернулась быстро. Снова затормозила, обдав её клубами пыли:
- Женщина, а где Никольский храм?
Марья обрадовалась – хоть тут повезло:
- А вы в храм едете?
- Да. Где он?
- Я покажу. Помогите мне подняться.
Два дюжих парня схватили её подмышки и ловко засунули в машину:
- Вот, спасибо-то, а то мы торопимся.
По дороге молодцы спрашивали, как зовут батюшку, давно ли служит, знает ли прихожан…
Минут через десять, резво подрулив к храму, машина остановилась. Молодцы также ловко вынули Марью из автомобиля и, заметив на ходу:
- Вы уж теперь как-нибудь сами…. – исчезли в дверях притвора.
Марья покостыляла сзади. Пели Херувимскую: слава Богу, хоть тут не опоздала.
На запричастном стихе отец Артемий вышел на солею поглядеть есть ли народ на исповедь. Давешние молодцы стояли первыми. Батюшка, оценивающе взглянув на новеньких, пригласил их к аналою. Один из парней не мешкая подошел и начал что-то рассказывать, горячо и довольно эмоционально. Священник внимательно слушал, спрашивал, взял небольшой конверт, посмотрел в него, потом поднял голову и, взглянув на Марью, помахал ей рукой, подзывая к себе. Парень проследил за взглядом отца Артемия, что-то у него спросил. Тот утверждающе мотнул головой и снова помахал Марье рукой. Женщина смутилась. Прыгать на одной ноге по храму не будешь.  Тут парень вновь что-то сказал батюшке и тот сам стал поспешно пробираться к выходу.  Народ перед священником расступился и он подошел к Марье.
- Мария, ты вот что, езжай с этими людьми. Они тебе всё объяснят.
- Куда езжай, батюшка?
- Они скажут. За дом и кота своего не беспокойся, присмотрим. Благослови тебя Господь.
Отец Артемий перекрестил её, и поспешил заканчивать литургию.
Отстоять вечерню, с трудом добраться до храма и не причаститься – такого с ней еще не бывало. Но молодцы не дали Марье опомниться, схватили под локотки и вынесли наружу.
- Не волнуйтесь, Мария Романовна, мы Вам всё объясним.
 Не успев испугаться, она оказалась в закрытой машине и на неё смотрели четыре зелёных глаза.
- Помните ли, Мария Романовна, Виталия Портнянского,- заговорил давешний исповедник.
Марья напряглась:
- Помню. А что?
- Виталий Портнянский наш дед.
- Дед,- всплеснула руками женщина,- то-то я гляжу глаза зелёные знакомые. Как он? Жив ли? Здоров?
- Помирает дед, Мария Романовна. Просил найти Вас и привезти к нему.
- Поедем, Мария Романовна, - подхватил второй зеленоглазый,- батюшка уж благословил.
- Куда поедем, ребятки? У меня и денег с собой нет.
- Деньги не нужны. За паспортом заедем – на всякий случай.
- Паспорт с собой, в сумке. Он у меня всегда в сумке лежит, на всякий случай.
- Вот и ладно. Самолет в порту нас ждет. Обратно прилетим, как только скажете.
Марья молчала. Она вспоминала Витальку, свою молодость и тут же сбежавшее молоко, больную ногу…
- Нога у меня…
- Ногу полечим, не беспокойтесь.
И снова этот «железный» аргумент:
- Батюшка уже благословил, Мария Романовна…
- Поехали,- решилась Марья.- Отец Артемий благословил, как же мне ему перечить.
Парни обрадовались:
- Спасибо, Мария Романовна. Это не долго –  три часа и мы на месте.
Все остальное было как во сне. Аэродром, доктор на машине Скорой помощи, парни на руках внесли её в салон самолета, врач дал ей что-то выпить, потом размотал ногу, нафыркал чем-то холодным, вонючим… Остального Марья не помнила.

+  +  +

 Она проснулась от того, что кто-то настоятельно теребил её за рукав.
- Просыпайтесь, Мария  Романовна, мы на месте.
Её завели в небольшой высокий кабинет. На диване лежал длинный худой старик.
- Деда,- позвал один из молодцев,- мы тебе Марию привезли.
Старик пошевелился:
- Машенька… Неужели я дождался тебя… Не верю… Дай руку твою, хочу убедиться, что это не сон.
Марья подошла к старику и осторожно коснулась пальцами его ладони. Он неожиданно сильно сжал в ответ её руку. Потом тихонечко погладил запястье.
- Ты. Твоя кожа, шелковая, тонкая. Машенька. Звезда моя…
Старик открыл глаза и Марью полоснул по сердцу полный нежности взгляд её Витальки.
- Ах, ты, Господи, помилуй.
- Машенька… Как же я ждал нашей встречи. Хотел носить тебя на руках, а вот, лежу бревном на диване. Присядь возле меня.
Марья села на край дивана.
- Виталя, а я тебя недавно во сне видела.
- Правда? – оживился старик.- Ты тоже вспоминала меня?
- А кого мне еще вспоминать-то? 
- Я знаю, ты любила меня.
- Любила,- призналась Марья.
- А сейчас?
- Что сейчас? – не поняла женщина.
- Сейчас еще любишь меня?
Марья засмеялась.
- Пятьдесят лет прошло, а ты все такой же.
- Какой?
- Неугомонный. Едва дышишь, а про любовь спрашиваешь.
- Ты не финти. Говори, любишь или нет,- настырничал старик.
- Конечно, люблю, недотепа ты рыжая. Иначе чего бы я к тебе поперлась за тридевять земель.
- Почему это недотёпа,- возмутился старик.- Я, Маруся, очень даже датёпа…
- Датёпа, датёпа, - перебила Марья, ласково погладив его по щеке. Ей не хотелось спорить со стариком, она берегла его силы.
Старик, не открывая глаз, поймал её руку, прижал к лицу и лежал так, молчал, ощущая щекой тепло женской ладошки.
- Хорошо мы с тобой жизнь прожили, Машенька, ни разу не поругались.
- Не поругались, это правда,- грустно улыбнулась Марья.
- Я с тобой каждый день разговаривал. Советовался. – старик помолчал.- Ты мне очень хорошие советы давала. Дельные. – он ещё помолчал. - Без тебя мне бы не стать тем, кем я стал. Спасибо тебе, Маруся.
Он подтянул её ладонь к своим губам, поцеловал, но не отпустил.
- Я тоже часто разговаривала с тобой, Витя.
- Витя…- перебил старик.- А раньше ты меня не так называла… Помнишь?
- Помню. Я потом всех своих котов Витасиками звала.
- Котов? – переспросил старик.
- Котов, – подтвердила Марья.- Люблю котов. Они все со мной спали. Лягут в ноги, или на грудь, или на голову и греют меня всю ночь. А я уж и не шевелюсь лишний раз, чтобы их не тревожить. А днем, бывало, в колени прыгнет, я его глажу, а шерсть такая шёлковая, мягкая, как твои волосы.
- Полежал бы я на твоих коленях… или на груди… А правда, что это родители не разрешили тебе за меня замуж идти?
- Правда. Они тебя непутёвым считали. Говорили, что по тебе тюрьма плачет.
Старик хмыкнул:
- Она по мне до сих пор плачет, – немного помолчал. -  Но теперь уж я её утешить не смогу… А помнишь, как я тебя на свиданья вызывал? Колотил железякой по подвешенной рельсе!
- Народ думал, что пожар, все на улицу выбегали и я тоже. Будто не знала, все дела бросала и на улицу… - Марья улыбалась, вспоминая былое.
- Ох, и влетало мне за эти фальшивые тревоги.
Он открыл глаза и взглянул на подружку:
- Выходи за меня замуж.
Марья обомлела. Ей показалось, что старик не в себе. Однако он смотрел на неё ясным и осознанным взглядом.
- Или ты замужем?
- Не замужем я. Да и не была никогда. Так с Витасиками всю жизнь и прожила в родительской избе.
- Ну, вот, видишь, дождалась, значит, своего часа.
Марья засмеялась:
- Чудак ты. Еле живой лежишь, а жениться хочешь.
- Ну, ведь, живой же еще. Живой. В юности не случилось, так хоть сейчас будешь моей. Соглашайся, а то помру и передумаю,- пригрозил старик.
За долгие годы одинокой жизни Марья научилась быстро принимать решения:
- Согласна. Пойдем заявление подавать.
Старик хрипло засмеялся:
- Ах, ты, заноза, думаешь объегорить меня? Да не тут-то было. Мы сейчас загс на дом вызовем. А за одно, и батюшку. Ты же не против венчания?
Марья поняла, что старик не шутит, но отступать было некуда:
- Я за венчание. Жениться, так уж по полной программе.
Старик вновь поцеловал её ладошку жесткими губами.
- Позови моих молодцов, мне с ними поговорить надо. А ты располагайся, скоро этот дом будет твоим.
Опять всё завертелось для Марьи будто странный сон: старик, обряженный в дорогой костюм, вопросы важной дамы, подписи в книге регистрации брака, потом батюшка, толстый, незнакомый, «Исайя, ликуй…!»
Чашу старик едва пригубил, сказал:
- Прости, Машенька, плохой я стал выпивоха, придется тебе самой.
Но свечу держал и крестился, а после венчания лёг.  Молчал, собираясь с силами:
- Незавидный тебе муж достался, хворый. Зато мне повезло – такую  красотку отхватил.
Марья смотрела на старика и в душе её просыпалась любовь. Та самая, которую она давила, глушила и прятала все эти пятьдесят лет; любовь, не взирающая на удаль и красоту, на ум и богатство; любовь к человеку, с которым и в горе и в радости, и в болезни и в здравии, к образу и подобию Божьему, к душе его и духу. Отчаянно, до боли в сердце ей захотелось  поцеловать старика. Она встала с дивана, наклонилась над мужем, упершись руками в подушку под его головой стала медленно, нежно касаться губами его лица: бровей, щек, закрытых глаз… Когда она коснулась жестких его губ, то почувствовала их ответное движение, неуверенное, забытое, трогательное. На несколько мгновений задержавшись в этом целомудренном поцелуе, Марья оторвалась от старика. Он все также лежал с закрытыми глазами  и улыбался:
- Ну, погоди, озорница, получишь ты от меня ночью.
Замолчал, собираясь с силами.
- Что-то проголодался я с этой женитьбой. Ну-ка, молодка, свари-ка мне своего фирменного киселя из овса. Я уж пятьдесят лет не ел такого.
- Что ты, Витася, где я сварю и из чего?
- Не переживай, всё есть: и где, и из чего. Ты, главное, свари такого, как раньше. Я дождусь. Пятьдесят лет ждал, а уж полчаса-то потерплю.
Марья тихо засмеялась:
- Всё такой же.
- Поцелуй меня ещё.
Она снова нагнулась над подушкой и стала покрывать его лицо поцелуями.
- Ну, ладно, хватит, а то забуду про кисель-то.
-Вот, всегда так, на самом интересном месте,- прошептал старик.- Ну, иди уж, вари, а то помру от голода.
Он открыл глаза и посмотрел на неё долгим любящим взглядом:
- Иди. Теперь я спокоен, не сбежишь.


    Хозяйничая в чужой кухне, Марья неосознанно гремела посудой. Ей нужно было прийти в себя после случившегося за день. Размешивая овсяную муку, она перебирала в памяти события: сбежавшее молоко, покоцанного кота Витасика, досаду на ушедший автобус, подвернутую ногу и легковушку с парнями, искавшими, оказывается,  именно её, самолет и зелёные глаза Витальки, которые за пятьдесят лет почти не изменились…

     Марья кормила мужа с ложечки густым овсяным киселем и рассказывала ему свою жизнь: как обиделась на родителей, как дала зарок не выходить замуж, отказывала всем претендентам, как жила одиноко и трудно, как пришла в церковь, как наконец обрела смысл и покой…
Он слушал, улыбался, глотал её кисель, смотрел в глаза, и радость  возвращалась в худое длинное его тело.
- Завтра твое рождение, Машенька, я приготовил тебе подарок. Вон там, в ящике стола. Завтра посмотришь. А сейчас полежи со мной. Помнишь, как в детстве: после вкусного обеда по закону Архимеда полагается поспать.
Старик улыбнулся.
Она отставила чашку с киселем, погладила его по щеке. Легла рядом на бок, ощущая его своим телом, обняла его руку, прижалась к плечу.
Так они и уснули.
Проснулась Марья ночью. Старик редко и тяжело дышал. Она встала с дивана и наклонилась к нему:
- Как ты, Витася? Что-нибудь дать?
- Не дохлебали мы с тобой кисель-то, Машенька… Недолюбили…  Прости…
 
Старика схоронили на третий день.
Марья смутно помнила, как её посадили в самолет, привели домой, подали коробочку, сказали:
- Это Ваше.
В коробочке оказалось бриллиантовое колье. Марья унесла его в храм и, спросив благословения, повесила на икону Богородицы «Всех скорбящих Радость».
Как вдова предпринимателя Виталия Портнянского она получила в наследство сорок миллионов рублей.
Деньги снесла отцу Артемию с просьбой купить на них колокола для храма. Батюшка всё выполнил. Теперь народ слышит, как летят по воскресеньям над городом колокольные звоны. Марье чудится, что это Витася зовет её на свидание. Теперь уже не железкой по рельсе, а церковным колоколом, на котором по краю красивой старинной вязью выведены слова: «Помяни, Господи, рабов Твоих Виталия и Марию во Царствии Своем».