Каждый раз, когда читаю Ханоха Леви, от всей селезенки жалею об этом. Он замечательно владеет словом, но пишет почему о жалких человеках, вызывающих горькую жалость с отвращением пополам, причем именно этой эмоции он и добивается. Язык его ярок и точен.
Эта бедная помятая женщина с квадратным телом врезается в память навсегда. Вот она на свидании разочаровывает своего кавалера, она ему неприятна, даже противна и раздражает. И жадность взыгрывает, ей хочется отыграться, и она с жестоко раскручивает несостоявшегося нищего хахаля на деньги, а он ее за это ненавидит. И этот жадный и жалкий ее голод в кафе, и жалкая скупость кавалера. Но я не хочу испытывать их эмоции, жить их жизнью, они приходят ко мне насильно, мне просто не хочется ничего о них знать. У Леви невероятная точность слова, и мне обидно, что это направлено на историю, в которой герои так жалки. Он назвал свою книгу «Сотворение мира, за счет ограничения пространства, занимаемого Богом», в его мир Б-г редко заглядывает. И потом финал - завершающий аккорд необычайной мощи. На вопрос «На какую же любовь ты рассчитываешь», женщина достает свою фотографию в младенческом возрасте и показывает своему мучителю -мученику. И он вспоминает, и он был милым и чистым, а сейчас все прошло, все надежды разбиты, все мечты попраны, остается есть фасоль с селедкой в душной закусочной жизни, и пускать газы.
Именно поэтому мне хочется закрыть его книгу и не открывать ее никогда. Еще жутко раздражает заурядность героев. Когда открываешь Амоса Оза и читаешь, «мой отец мог говорить на двадцати шести языках и на всех с русским акцентом», внутри что-то сразу оттаивает, и хочется продолжать книжку, а Леви – сразу захлопнуть, и больше никогда не видеть. Маленькие люди у Чехова вызывают какое-то сочувствие, а здесь отвращение с брезгливой жалостью пополам. Но я понимаю, что истинных ценителей «Слова», он может искренне восхищать.