Мне хочется рассказать о друзьях, которые оставили в моей судьбе наиболее яркое впечатление.
Но начну я с комендантши Раисы Наумовны Сычёвой. Эта одинокая пожилая женщина, прошедшая войну, стала неотъемлемой частью того пространства, которое называлось общежитием. Кто-то не любил её за сварливость, кто-то придумывал ей обидные прозвища, а она, беззащитный и слабый человек, всеми силами стремилась создать в этом беспокойном зверинце хоть какое-то подобие домашней обстановки. Раиса Наумовна никогда не была замужем, и мы были для неё огромным семейством.
Она входила в комнату, не смущаясь, если кто-то был не при галстуке, и говорила:
- Пацаны, слушайте все сюда. Моя разведка донесла, что у вас вчера опять была попойка с бродскими девочками...
- Да что вы, Раиса Наумовна, мы вчера готовились к зачёту...
- Не перебивайте даму, это неприлично, - обрывала она остряков, - я не против стопки вина, но почему в вашей компании были чужие девицы ?
- Сердцу не прикажешь, - оправдывались обвиняемые.
- Нет, прикажу, - она хватала за чуб первого подвернувшегося под руку и начинала причитать, - наши девоньки-красавицы томятся без кавалеров, а вы водите сюда этих... как их называют... чувих. Чтоб их паскудных ног больше не было в нашем доме!
Комендантша не лезла в наши личные дела, но знала всю подноготную беспокойного контингента.
Перейду теперь к тем, кто жил рядом в муравейнике, который называется общежитием. Так уж получилось, что наш курс на девяносто процентов состоял из вчерашних школьников, лишь несколько человек пришло из техникумов и речных училищ, а двое из армии - Володя Анисяев и Володя Петухов. Первый был старшиной на пограничной заставе, а второй умудрился повоевать в Корее. Об участии наших солдат в корейских событиях тогда не говорили, правда, ходили слухи о воздушных боях советских МИГов с американскими бомбардировщиками. Петухов служил не в авиации, он был сержантом артиллерии, и в его военном билете стояла запись об участии в Великой Отечественной войне. О своей службе он не рассказывал, только вспоминал о той невыносимой вони, которая была в корейских окопах.
САША ПЕТРУСЕНКО. Он был первым консультантом у нас, робких абитуриентов, дрожащих от страха перед вступительными экзаменами и ещё не знающих, что такое семестр, сессия, кафедра, коллоквиум, зачет и прочее. Саша уже отучился год в НИИВТе, но не сдал летние экзамены и был переведен на повторное обучение, поэтому в среде поступающих считался знающим человеком.
Внешне Сашка выглядел ужасно умным. Когда его птичий профиль, подчеркнутый толстыми линзами очков и строгим серым костюмом-тройка, появлялся в комнатах, где скученно жила абитура, все с тайной надеждой бросались к нему и забрасывали вопросами, как будто он был, по крайней мере, председателем приемной комиссии. А Сашка, важно выпятив нижнюю губу, с неподражаемым достоинством и значительностью вводил нас, несмышлёнышей, в курс всего того, что называется высшей школой.
Уже потом те, кто прошел сквозь сито вступительных экзаменов и поближе познакомились с ним, узнали, какой это был замечательный шалопай. Он успевал быть всюду, и без него не обходилось ни одно мероприятие, будь это очередная выпивка по поводу дня рождения или комсомольское собрание в поддержку Фиделя Кастро.
Учебу он считал скучным занятием и отлынивал от неё, применяя все доступные и недозволенные способы, предпочитая последние. Вспоминается, как на военных сборах, когда мы жили в палаточном городке вдали от цивилизации, Сашке вдруг захотелось пива. Выезжать из лагеря нам строго запрещалось, но Петренко нашел выход. Он снял свои очки, положил их на камень и прихлопнул другим булыжником. Потом пошел к начальнику сборов, полковнику Тандиту, и сказал, что ему нужно срочно в город Юргу, чтобы приобрести новую оптику, так как старая случайно разбилась при выполнении тактических упражнений. Обратно он привёз трёхлитровую банку «Жигулевского», которое было мгновенно уничтожено соратниками.
Петрусенко проучился с нами четыре года, с трудом переползая из семестра в семестр. На пятом курсе его терпение лопнуло. Он объявил нам, что безумно влюбился в студентку мединститута и не может больше совмещать любовь и учебу. Как ни убеждали мы его, что он совершает очередную глупость, Сашка был тверд в своем решении как обух колуна.
После этого он надолго исчез из обозримого пространства. Как-то, лет через тридцать после того, как мы завершили вузовское обучение, мои друзья из проектного института «Гипроречтранс» сказали мне, что к ним из ближнего зарубежья приезжал по делам главный инженер проекта родственной организации некто Петрусенко, который очень интересовался жизнью водного института. По их описанию манер и привычек гостя я понял, что это был Сашка.
МИШКА ГЛЕЙЗЕР. Моисей Шмуль-Лейбович - таково было полное имя-отчество этого парня. Я с ним жил в одной комнате и учился в группе, где он был старостой. Мишка поступил в институт без экзаменов, потому что перед этим с отличием окончил машиностроительный техникум в Красноярске. Учеба давалась ему легко и просто, так как он был гениальным человеком. Когда мы делали курсовой проект по деталям машин, он мимоходом доказал нашим преподавателям, что один из типов редукторов, который по всем канонам науки считался планетарным, не является таковым, чем вызвал растерянность в рядах педагогов.
Потом он высказал гипотезу о том, что под воздействием высокочастотных колебаний гидравлическое сопротивление при движении жидкостного потока вдоль твердой поверхности должно уменьшаться. Со своими мыслями он обратился на кафедру теории устройства корабля, но там от его идеи отмахнулись, сославшись на отсутствие средств для создания опытной установки. А через пятнадцать лет я прочитал в «Известиях» о том, что Академией наук СССР зарегистрировано открытие белорусских учёных об эффекте влияния колебаний на скорость движения жидкостей в капиллярных системах.
Когда был запущен первый спутник, и все мы были в восторге от этого достижения, Мишка увлёкся радиолюбительством и собрал приёмно-передающее устройство достаточно большой мощности. Где он добывал радиодетали, было известно лишь богу, да тем тёмным личностям, которые иногда появлялись в нашей комнате, предлагая то - передатчик с только что появившегося на гражданских линиях самолета ТУ-104, то - приемник с подводной лодки. Мишка мечтал получить разрешение на работу в эфире, а пока этого разрешения не было, решил выйти на связь с будущими коллегами, присвоив себе позывные – «Проба». Его тут же засекла соответствующая служба КГБ, и на следующий день наш друг был вызван в партком и имел очень неприятную беседу с незнакомым человеком в штатском, после чего ему пришлось уничтожить свою радиоаппаратуру. Для нас загадкой осталось то, с какой удивительной точностью был вычислен передатчик, он ведь работал не в отдельном здании, а в пятиэтажном общежитии, где больше сотни комнат. Правда, напротив нашего общежития находился так называемый «Дом женихов» - учебное заведение, где проходили переподготовку сотрудники КГБ, и возможно, для них поиск передатчика был чем-то вроде курсовой работы.
Мишка был удивительно одаренным человеком и успевал делать многое. Он был старостой группы и членом комитета комсомола, писал стихи и занимался в боксёрской секции, играл на гитаре и выступал на сцене с модными тогда песнями «Кэйси Джонс» и «Бухенвальдский набат».
У него была какая-то особая непреодолимая потребность в познании необычных ощущений. То он, для испытания собственной смелости, решался пройти по перилам балкона, что нависает над входом в общежитие на десятиметровой высоте, то вдруг представлял себя журналистом и, по примеру В.А.Гиляровского, начинал исследовать тёмные и злачные места Новосибирска, намереваясь написать об этом книгу, то неожиданно подавал заявление на конкурсное место диктора городского телевидения и проходил два тура, уступив лишь в третьем Борису Барышникову, который долгие годы был ведущим на новосибирском телеэкране.
Мишка был большим оригиналом, и когда мы с товарищем уехали по распределению на Колыму, то он прислал нам письмо с интересным адресом: «Якутия, Колымо-Индигирское плоскогорье (!), инженерам Колпакову и Иванову». Удивительным было то, что письмо нас нашло...
Миша Глейзер умер в 1963 году от рака желудка, не осуществив и тысячной доли того, что было в планах его неуёмной натуры.
ВТОРОЙ СТАРОСТА. После того, как Мишка покинул нас, взяв на четвёртом курсе академический отпуск по болезни, старостой группы был назначен Витя Носков.
Этот парень был прямолинеен как телеграфный столб и всегда говорил напрямую то, что думал. Он не знал компромиссов. С одинаковой легкостью он отмечал в журнале пропуски занятий махровым прогульщикам типа Саши Петрусенко и случайно проспавшим, включая себя.
Витя был простодушен как грудное дитя и совершенно не мог хитрить или врать. Когда в периоды студенческого трёпа он пытался приукрасить события, о которых рассказывал, то это было видно, как на ладони. Мы не верили, когда он, повествуя о своих путешествиях по ангарской тайге, говорил, что ему пришлось бороться с медведем и что спасаясь от лютого зверя, он залез на метр выше макушки самой высокой сосны и просидел там трое суток, пока его не снял вертолёт, случайно оказавшийся в тех местах. Мы не верили, когда Витя убеждал нас, что его предки до революции были известными иркутскими промышленниками.
Наш второй староста обладал прекрасным баритоном сокрушительной силы и беспримерным отсутствием музыкального слуха. Когда в разгар студенческой попойки наступал момент «попеть песни», его голос звучал подобно пароходному гудку, отчего оконные стёкла начинали вибрировать на всех этажах общежития.
А вообще-то Витя Носков был покладистым, незлобивым человеком и готов был снять последнюю рубашку для любого из нас, и за это мы его крепко уважали. Гены предков-промышленников всё же были заложены в его натуре, потому что, пройдя по всем ступенькам инженерной карьеры, он стал директором Иркутской базы флота.
БОЛЬШОЙ БОБ - он у нас был комсоргом группы. Так мы звали Бориса Титкова не столько за его внушительную фигуру и мрачноватый взгляд, а за исключительную правильность суждений и умение находить компромиссы. А еще за то, что он долгое время был единственным в группе семейным человеком; его жена и сынишка жили в Анжеро-Судженске и терпеливо ждали, когда их папаша и муж завершит курс познания инженерных наук.
Учитывая характер Бориса, мы ежегодно избирали его комсоргом группы. Как он ни упирался и ни заявлял о решительном самоотводе, на отчетно-выборных групповых собраниях все единогласно поднимали за него руки. Мы знали, что ради нашей спокойной жизни Боб во-время выколотит из нас комсомольские взносы, а в силу своей осмотрительности не позволит втянуть группу в какую-нибудь организационную авантюру, на которые были горазды наши институтские комитетчики.
Все дела Боб делал без спешки и основательно.
- Эй, баранчуки, киль мене, плиз, - говорил он на международном языке при очередной выдаче стипендии и, выразительно постукивая огромным кулачищем по крышке аудиторного стола, приказывал - гебен зи мир, битте, цванциг копек...-
В переводе это означало: - Эй парни, идите-ка сюда и выкладывайте по двадцатнику на комсомольские взносы…
И мы безропотно сдавали ему по двадцать копеек - дань на содержание огромного комсомольского аппарата. Деньги небольшие, но ведь нас было сорок миллионов.
Силы в Большом Бобе было много, хотя регулярно спортом он не занимался. Как-то, балуясь, он шутя свернул мне шею, а я в то время уже имел первый разряд по классической борьбе, выступал в среднем весе и носил рубашки с воротником сорок пятого размера. Конечно, я ему за это не был благодарен, потому что назавтра мне нужно было выступать на соревнованиях.
Уже на пятом курсе мы с Борисом увлеклись академической греблей и входили в один экипаж четверки распашной вместе с мастером спорта по штанге Игорем Дайнеко и загребным Славой Стяжковым. Силы в нашем экипаже было невпроворот, но лавров на водных дорожках мы не заработали: то Игорь забывал, что у него в руках не штанга, а весло, и оно ломалось как спичка, то я в припадке усердия вылетал вместе с тележкой за борт. Нас постоянно обходила четверка, составленная из менее мускулистых, но более техничных третьекурсников.
Мы не зря выбирали Боба комсоргом. Прошли годы, и он стал секретарем парткома на крупном машиностроительном заводе в Кузбассе.
ЮРА ЧЕПУРКИН – «Мандолина». Этот мой "сокамерник" был неисправимым спорщиком, бесстрашным задирой и изобретателем местного масштаба. А ещё он играл на мандолине, чем приводил в бешенство всех окружающих. По крайней мере, у меня надолго сохранилось отвращение к турецкому маршу Моцарта, а номерные танцы Брамса и по сей день вызывают тревожную дрожь в позвоночнике. С этой музыкой мы прожили четыре года в комнате 408. Каждое утро начиналось с бренчанья гимна Советского Союза в юркином исполнении, а каждый вечер заканчивался серенадой в честь его возлюбленной Вали Пучковой, которая училась в параллельной группе, жила этажом ниже и впоследствии стала женой нашего друга.
Что касается изобретательства, то, в отличие от Мишки Глейзера, который мыслил категориями глобального масштаба, Юрка занимался мелкими пакостями. Он, например, из двух радиопродукторов соорудил переговорное устройство и соединил этой телефонной связью нашу комнату с комнатой девчонок, где жила его любовь. Мы транслировали им концерты по заявкам, они нас будили на занятия, и все было прекрасно, но однажды во время вечерней беседы девчонки забыли выключить свой динамик, и он превратился в предательское подслушивающее устройство, а мы невольно узнали кое-какие девичьи секреты, что было не совсем прилично.
На следующий день, при очередном свидании со своей возлюбленной, Юрка неосторожно проговорился о некоторых моментах её биографии, которые были упомянуты в вечерней беседе подруг. Валя была девушкой сообразительной и всё поняла. Провода, соединяющие наши комнаты, были порваны, динамики вдребезги разбиты, а для восстановления дипломатических и иных отношений с юркиной стороны потребовалось немало времени.
Когда мы встретились с Юрой и Валей через двадцать лет после случившегося, то, конечно же, вспомнили об этом эпизоде. Юрий Григорьевич Чепуркин стал директором филиала одного из проектных институтов, а Валя работала вместе с ним.
БОРИС НАМЕСТНИКОВ. С ним мы познакомились ещё в абитуре. Когда шёл экзамен по физике, ко мне в коридоре подошел мрачного вида парень с забинтованной шеей и сказал:
- Шпаргалки нужны?
- Давай, - сказал я ему, - а что у тебя с горлом?
- Бандитская пуля, - ответил он, а потом пояснил, - чирьи замучили...
Я ему посочувствовал, потому что от недостатка в питании каких-то микроэлементов многие из нас страдали от этих болезненных нарывов.
С первого курса Борис занимался спортом и принимал самое активное участие в общественной жизни института. Он был капитаном баскетбольной команды, играл в ручной мяч и избирался в разные комитеты. Из-за своей общественной занятости он никогда не числился в списках отличников.
Мне вспомнился один эпизод. Сидим на занятиях по военной технике, конспектируем то, что нам рассказывает подполковник Петров. Тетради у нас считаются секретными, и мы их складываем в сейф после занятий. Борис Наместьников, после вчерашней тренировки и последующего свидания с Галей Непорожневой – баскетболисткой Новосибирского «Динамо», находится в полусонном состоянии и пытается писать, крепко сжав шариковую ручку. То, что изображено в его тетради, похоже на каракули с длинными хвостами. Эти окончания получаются, когда человек уже погрузился в сон, а рука продолжает держать ручку. После толчка соседа хозяин ручки вздрагивает и начинает писать, но дремота вновь берёт своё, и всё повторяется.
- Когда ты будешь великим человеком, мы найдем в архивах эту тетрадь и покажем потомкам. Люди должны знать своих героев и их подвиги, - говорим мы Борису.
Он смущается и пытается закрыть свои каракули.
Великим человеком Борис Наместников не стал, но был близок к этому. После окончания института он пошел по комсомольской линии и дослужился до первого секретаря Новосибирского обкома комсомола, а потом был переведен в ЦК ВЛКСМ, где заведовал отделом.
ЭРИКА И ОЛЬГА. Девушек на курсе было меньше чем парней, механик - специальность мужская. Почти все они были в 11-й группе, где предполагалась технологическая специализация. В нашей группе судовых энергетиков девушек было всего две.
Тонкая и звонкая, взрывная и отходчивая, добрая и вредная, общительная и насмешливая... Все это относится к одному человеку.
Эрика (Ира) Рупп приехала из Казахстана, где было много переселенных во время войны поволжских немцев. Она свободно говорила на немецком языке, это был язык общения в её семье. Училась Ира прекрасно, но никак не могла сдать на пятерку немецкий язык. Для нас это было удивительно, потому что лучше её знать этот язык просто нельзя, и мы видели причину снижения оценки только в иркином несносном характере. Она была хорошей спортсменкой и выступала за сборную института по легкой атлетике. Кроме того, она играла на гитаре и пела. Энергия фонтанировала из её эксцентричной натуры. Не случайно Ира была награждена медалью «За освоение целинных земель», когда мы ездили на сельхозработы во-время каникул. В больших дозах общение с ней мог выдержать только такой уравновешенный человек как Толя Шелудько, который впоследствии стал её мужем. Сейчас Эрика и Анатолий живут в Берлине, куда переехали в смутное время. Мы с удовольствием контактируем по Скайпу, и мне всегда приятно видеть её улыбающееся личико.
Ольга Никитина и внешне, и внутренне была антиподом Эрики. Учительская дочка, романтическая пухленькая брюнетка, спокойная и рассудительная, она казалась приблудной овцой в стаде буйных и говорливых молодцов механического потока. Но так только казалось на первый взгляд. Характер у Ольги был железный. Она была фанатиком флота. И хотела трудиться только в плавсоставе. Откуда у неё, проживавшей среди шахтных терриконов, была такая любовь к воде, сказать трудно.
К профессии водника Ольга готовила себя основательно, занимаясь плаванием, велосипедным спортом и коньками, а на третьем курсе выучилась ходить на швертботе и получила диплом яхтенного рулевого. Мы привыкли видеть её во флотской шинели с блестящими пуговицами и в чёрной шапке с крабом. Она не доставляла хлопот преподавателям, и на их месте я бы выдал ей красный диплом.
После окончания института Ольга уехала на Енисей и, как ей мечталось, стала работать на теплоходе помощником механика. Но потом, после замужества, романтические грёзы рассеялись, и ей пришлось уйти на берег. По последним сведениям Ольга сейчас живет в Большом Камне на Дальнем Востоке и у неё трое детей.
Я не смогу рассказать обо всех моих сокурсниках, для этого потребовалось бы многотомное издание, мой рассказ лишь о тех друзьях, с которыми учился в одной группе. Да простят меня остальные, все они в моем сердце и обо всех без исключения я вспоминаю с добрыми чувствами. Тот пятилетний период, когда судьба свела нас вместе, был нелёгким, но прекрасным. Мы варились в одном котле, имя которому - юность. Мы сообща прошли суровую школу выживания и, видит бог, в наших душах не нашлось места взаимной неприязни, отчуждению или злобе.
На снимке автора - студенты-водники на первомайской
демонстрации 1957 года
Продолжение следует
http://www.proza.ru/2018/08/12/1297