Инга быстрым шагом направилась к дому с забитыми окнами. Гакур не рассчитывал, что они вот так просто двинутся вперед, не обговорив, как действовать. Вспомнились полуистлевшие мертвецы в лесном доме колдуна. Дьявол подери, хоть бы сказала, что в этом доме.
Он догнал Ингу, и попытался остановить. Та лишь выругалась и ускорила шаг. Гакур не отстал: прильнув к уху разбойницы, он коротко рассказал о дверях-ловушках с капканами и ядовитой пылью. Бесполезно. Уже у самого дома Гакур шепнул, «Санайцы». Он уже намеревался сбить Ингу с ног, но та остановилась. Вытерев ладонью ухо, в которое отчаянно убеждал ее Гакур, она сказала, «И то верно». Кажется, впервые разбойница послушалась без вмешательства Накъяры, которая шла сзади и едва не упала, наскочив на внезапно остановившихся Гакура и Ингу.
— Дурацкое платье, — оправдалась Накъяра, — длинное.
— Что в этом доме? — спросил Гакур.
— Потайной ход. Ну, теперь спроси где, — сказала Инга.
Гакур перехватил дыхание. Дерзость разбойницы порядочно надоела, а свои, ответные, никак не приходили в голову. Накопившаяся злость требовала выхода, раз не через язык, так хоть кулаком. Вот если бы не стоявшая рядом Накъяра…
— Разберусь, — сказал Гакур. — Находил и не такое. Ждите здесь, а как свисну три раза из дома, значит все в порядке.
Он приготовился к неизбежной колкости за количество свистков, либо за сам свист, но Инга вынула из-за спины меч и протянула рукояткой вперед:
— Держи. Если нарвешься на санайца, то ножик твой вряд ли поможет. Руби с плеча.
Гакур взял меч, и с удовольствием отметил тревогу на лице Накъяры (конечно же она беспокоилась о нем), повернулся и зашагал к дому. «Будь осторожней», — раздался сзади ее голос. Гакур улыбнулся, и вроде бы даже подпрыгнул.
Вместо земляной плеши, вытоптанной людьми и курами, как обыкновенно бывает перед крыльцом деревенских домов, этот двор покрывала густая трава. Выложенная глиняной черепицей крыша означала, что хозяева когда-то отнюдь не бедствовали. С этой мыслью Гакур подошел к низкой пристройке, наверняка служившей хлевом.
Тишина.
Стараясь бесшумно ступать по траве и моля о том, чтобы под ногами не оказалось спящей змеи, Гакур обошел дом. Иногда останавливался и прикладывал к шершавой стене ухо: ни возни, ни храпа не доносилось. Любой другой человек наверняка решил бы, что дом пустой, но не Гакур. Старый Брах не только учил его строить хорошие ловушки, но и определять их тоже. Все вокруг выглядело опустевшим и безжизненным, подстегивая назойливую мысль: смелей, внутри никого, заходи и бери, что осталось. Все твое… Гакур и раньше встречал заброшенные дома, и хижина колдуна в лесу была тому примером. Но где бы они ни находились и какими бесхозными бы ни казались, ни в один из них так не манило. Неведомая сила толкала в спину: зайди, ну зайди уже. И, словно по команде, дверь дома скрипнула и приоткрылась. Гакур вздрогнул от неожиданности.
Разумней было бы вернуться за подмогой. Но тогда Накъяра подумала бы, что он трус. Не велика загадка, что дверь приоткрылась, ну, сквозняк, бывает. Да и хибара стоит не на отшибе, а в окружении других домов. Со стороны того, что был слева, доносилось легкое бренчание цепи — там хозяйство охраняла собака. Если что, залает и поднимет всех на ноги.
Гакур вытер о грудь запотевшую ладонь и вновь ухватился за рукоятку меча, что дала ему Инга. Подкравшись к входу, он приоткрыл дверь шире. «Сейчас киганская лампа-луч пришлась бы в самый раз», — подумал он, вглядываясь по ту сторону щели.
— Эй, есть кто-нибудь? — вполголоса спросил он.
Темнота не ответила.
Хоть Гакур и обошел дом снаружи, определить размер комнаты или закутка куда он смотрел, не получилось. Тот малый свет луны, что впускал проем двери, едва обводил близлежащие предметы. Нужно было найти огниво или свечу, на худой конец, лучину. Гакур осторожно распахнул дверь, которая при этом не издала ни единого звука, и шагнул внутрь. Порадоваться тому, что бесшумно проник в дом, не удалось: под ногами тут же скрипнула половица. Гакур скривил лицо, будто откусил лимон, и сделал шаг в сторону, при этом не отрывая ногу от пола, на случай, если в том месте поджидал оскалившийся капкан.
Вместо низкого, как обычно бывает в таких домишках потолка чернело пространство, уходящее под самую крышу. Глаза привыкали к полутьме. В дальнем углу комнаты вроде был стол. Или кровать? Другой утвари или же капканов, по крайней мере вблизи, не замечалось. Решив, что если и есть в доме кремень и свечи, то место им на этом столе-кровати. Покрепче сжав рукоятку меча, Гакур зашаркал по полу вперед. Это действительно оказался стол, и на нем действительно стояло что-то похожее на масляную лампу. Едва Гакур потянулся к штуковине, как все вокруг погрузилось во мрак. Щелкнувший за спиной засов входной двери объявил великую глупость свершенной. Гакур развернулся и сделал выпад мечом:
— Кто здесь? Я вооружен! — выкрикнул он и рубанул с плеча крест на крест. «Вжик-вжик», — ответила пустота.
Дверь была где¬-то впереди, и тот, кто ее затворил находился там. Что если их больше? Можно было пробираться, орудуя мечом, но потом пришлось бы возиться с засовом, скорее уже замкнутым на висячий замок или другое приспособление. Выбить открывавшуюся во внутрь дверь не получится, а вот окно…
Припав спиной к стене, Гакур двинулся к окну. Одна рука обшаривала брусчатку, а другая продолжала орудовать мечом рассекая воздух. Скрип половиц под ногами и свист отточенного железа были единственными звуками в темноте. Наконец, пальцы наткнулись на край оконницы. Гакур надавил плечом. Доски не поддались Еще раз. Бесполезно. Оставалось повернуться спиной к невидимому врагу и ударить по доскам ногой.
Едва он начал поворачиваться, как тут же рухнул на пол. Меч отлетел в сторону, лодыжки резануло болью, ноги взметнулись вверх и в голову ударила кровь — его подвесили за ноги.
Кинжал был на месте и лег в руку. Оставалось только перерезать веревку и в полете как-нибудь вывернуться, чтобы при падении не сломать шею. Гакур резко подтянулся и ударился лбом о что-то твердое.
Голову будто окунули в корыто с вязкой пульсирующей болью. Невольно хлынули слезы, и вырвался стон. К кромешной тьме, и боли добавилось еще и отчаяние.
— Все вы к окну мечитесь. Как бараны. — раздался голос, откуда-то сверху, из-под самой крыши. —Хотя нет, третьего дня был тут один. Обратно к двери бросился. Пришлось загрызть у порога. Так и не поговорили. А мы говорить смерть как любим. Смерть как лю-бим, хе-хе-хе.
Говорящий сипел и причмокивал, словно беззубый старец, который едва проснулся. «Он еще и не один», — подумал Гакур и сказал:
— Чего от меня надо?
— Молодой ты. Нам молодые нравятся, мясо у них упругое, кости твердые, в особенности шея да плечи. Чего мы тебя подвесили-то? Вот ты сейчас соком-то нальешься. Соком… — прошипел голос, — Какой годок тебе?
— Запали свечу и увидишь.
— Экий ты нетерпеливый. Ты ж тогда нас тоже увидишь. Хе-хе-хе. Пожалеешь, что попросил. Все жалеют.
Мелькнула мысль, что быть может это старец Санай, вернее его голова так забавлялась. Вряд ли. Да и перстня больше не было. Говорилось от множества лиц, но другие пока безмолвствовали. Можно было перехитрить одного злодея, хоть бы и такого, что вещал где-то под потолком. Но если их несколько… Что ж, в таком случае последний раз в своей жизни Гакур видел дневной свет во время сегодняшнего циркового представления.
Оставалось только кричать. Гакур тут же укорил себя за такую глупость: жители соседних домов могли бы и не прийти на помощь, а вот Инга с Накъярой точно услышали бы его вопли. Он знал, что Инга наверняка ринется в дом и попадет в ту же западню.
Будто прочитав его мысли, голос спросил:
— Ты один тут ошивался, или кто тебя на улице ждет?
— Один.
— Ну, мы на всякий случай дверь-то приоткроем. Если дружки твои спохватятся, так пусть заходят. Тоже молодые, небось. Мы любим молодых, кости у них твердые, мясо упругое, на шее в особенности, и на плечах.
— Ты уже это говорил.
— А повторить-то как приятно, прям слюна капает, — послышалось чмоканье.
Сверху раздался звук, будто по крыше пробежала дюжина крыс. Было слышно, как стучат по дереву острые когти. Потом брякнул засов, и вновь дробью рассыпался поверху крысиный бег. Лязг засова напомнил, в какой стороне находилась дверь, но это уже не спасло бы: в следующий миг руки Гакура, которые до этого висели плетьми, стянуло у запястий. Другой конец веревки, видимо, был привязан к полу, ибо поднять руки стало невозможным. Затем Гакур почувствовал что-то на голове, в ноздри ударила вонь тухлого мяса, мгновенно исчез воздух, и на шее затянулась петля — голова Гакура теперь оказалась в мешке.
Подкатившая к горлу рвота прогнала все мысли о побеге. Нужно было дышать и сглатывать, сглатывать и дышать. Гакур начал вращать головой в надежде, что где-нибудь в мешке окажется дырка, сквозь которую можно будет втягивать свежий воздух. Такая дырка нашлась, и Гакур припал к ней носом.
Несколько глубоких вдохов придали сил. Все это время похититель молчал, с разных сторон доносилось лишь его сиплое дыхание. Теперь он копошился где-то справа. Его рука легла Гакуру на плечо и несколько раз сжала. Резануло болью проколотая когтями кожа.
Гакур приготовился к страшной участи. Еще будучи гномом, он представлял свой конец: пронзенный мечом или кинжалом, простреленный стрелой, затоптанный конем. Но чтобы съеденным заживо? Вот уж воистину доля. Перед глазами всплыла улыбка Накъяры. Он подумал, как глупа и никчемна была его неуверенность, ведь теперь она никогда не узнает о том, что он хотел ей сказать, что для него она особенная, что он...
— Ну ладно, кажись, налился, — раздалось у самого уха, — сейчас мы сначала поедим чутка, а потом и покажемся. Ну, а после уж и смертушка. Тебе. Хе-хе-хе.
Распоролась прикрывавшая плечо одежда. Гакур почувствовал холодное прикосновение, что-то шершавое скользнуло по коже.
— Налился, ох как налил...
Страшный визг пронзил уши Гакура. Затем крысиный бег… по стене… над головой… Снова визг и снова вереница царапающих дерево звуков.
— Матушка, смилуйся, бесценная, — раздалось откуда-то снизу, — мы тебя ждали, так долго тебя ждали… Не губи, владычица… Радость-то какая, радость-то.
Гакур отчаянно крутил головой, надеясь скинуть зловонный мешок, но тот не поддавался. Кажется, что визжал и причитал его похититель. Только голос его теперь звучал по-другому: вместо сиплого старика был человек средних лет. Голос вновь принялся умолять, неистово твердя «матушка, матушка». Так мог бы говорить какой-нибудь провинившийся сын.
Раздался свист рассекаемого клинком воздуха, что-то стукнулось об пол, и Гакур четко услышал, как выругалась Инга:
— Тридцать два подснежника, это же конокрад Ямос.
— Эй, — захрипел Гакур, — Инга, я здесь, наверху.
— Зяблик, живой он, живой. Эй, сокол, слышь, держись, сейчас тебя снимем.
— Он не один, — выкрикнул Гакур, и повторил еще раз, но никто не обратил на его слова внимания.
Девушки быстро переговаривались между собой, но то ли из-за боли, то ли из-за того, что висел вниз головой, Гакур их слов не разобрал. Наконец Инга крикнула:
— Сокол, не дергайся, а то сорвешься, башку сломаешь, кое-кто тут расстроится. Сейчас снимать будем.
— Держись, еще чуть-чуть, — голос Накъяры.
Невесть откуда стали возвращаться силы. Что там чуть-чуть, можно было провисеть так хоть целый день. Гакур прохрипел, что с ним все в порядке и что можно было не торопиться.
Послышалось дребезжание передвигаемого стола, потом шорох под потолком и скрежет какого-то механизма, Гакур почувствовал, что начал медленно опускаться.
Через некоторое время он лежал на полу. Голова его покоилась на чем-то мягком. Холодная сталь скользнула между запястьями, и затекшие руки неуклюже ринулись к мешку, но наткнулись на другие, уже развязывающие сжимавшую горло веревку.
— Сейчас, сейчас, — приговаривала Накъяра.
Мешок сполз, и грудь наконец наполнилась свежим воздухом. Гакур начал судорожно обтирать лицо. Хотелось избавится от той мерзости, что недавно его облепляла. Вокруг тьма, и силуэты в ней. Гакур уперся локтем в пол, чтобы встать, но к его губам что-то поднесли:
— Съешь и не спрашивай, — прозвучал голос Инги.
Гакур приоткрыл губы и получил несколько соленых орехов.
Не успел он прожевать, как лба коснулось что-то холодное, но не сталь. Все вокруг вспыхнуло зеленоватым огнем. Первое, что увидел Гакур, было лицо Накъяры. Выходит, его голова лежала на ее коленях. Она погладила его по волосам и прошептала «живой». Сознание запуталось от двух невероятных происшествий сразу: способности видеть в темноте, и прохладных рук Накъяры, скользивших по лицу. Тепло ее бедер ощущалось каждым волосом на затылке, лежал бы так и лежал.
— Видно, как днем, — прошептал Гакур.
— Гхм, это орехи заколдованные, этим, как его, колдовством, — пояснила стоявшая неподалеку Инга, — у нас еще немного осталось.
Гакур не сводил глаз с лица Накъяры.
— Я хочу тебе сказать, — прохрипел он, — что я.. что ты… что я не хочу с тобой расставаться.
— Эй, голуби, гнездо здесь вить будете, или может поприличнее место найдем? Вновь раздался голос Инги, откуда-то со стороны. — Слышь, сокол, думаю мы квиты: ты нас вызволил один раз, ну, и мы тебя.
Она подошла и вытерла о тряпку свой меч:
— Торопиться надо, ишь, пригрелся.
Видимо, почуяв, что слов было недостаточно, Инга слегка пнула Гакура в бок. Он перевалился, встал на четвереньки и, шатаясь, поднялся:
— Значит, в следующий раз, моя очередь тебя спасать, Стрекоза, — сказал он, — можешь поблагодарить заранее, а то потом опять забудешь.
Он подал руку Накъяре, та незамедлительно ее взяла, и тоже поднялась. Еще несколько мгновений он не выпускал ее руки, а она не пыталась ее отдернуть. Гакур чувствовал, как касались друг друга кончики пальцев, обвивших ее ладонь, такая уж она была тонкая. Ему вдруг захотелось дотронуться до этой ладони губами. Желание возникло ниоткуда, и разбираться в его причине не хотелось. Притворно закашляла Инга. Гакур выпустил руку Накъяры, и, чтобы побороть странный порыв, начал осматриваться.
Как он и предполагал, коробок на столе был масляным фонарем. Вверху, среди перекрестья балок, находилось злополучное место, под которым, а вернее, в котором он висел. Клетка. Добротная, железная клетка с прутьями толщиной в палец, не меньше. Гакур видел такую однажды на ярмарке, в ней держали медведя. Следов похитителя нигде не было.
— Не бойся, — сказала Инга, — не испарился. Вот он, обернись. Я его знаю, это конокрад местный, Ямос. Меня увидел, вот и, это, испугался.
Под заколоченным окном лежало тело человека. Растекшееся пятно крови в зеленоватом свете напоминало затянутую тиной лужу. Чуть поодаль валялась голова, лицом к стене. Гакур вспомнил свист клинка и глухой удар об пол. Он подошел ближе: если представить, что голова по прежнему держалась бы на теле, то при жизни этот человек ни чем особым бы не выделялся. Морщинистая кожа, невзрачная одежда. Вспомнились прикосновение шершавой плоти, впившиеся в плечо когти и звук расцарапанного дерева над головой. Ногти мертвеца были самыми обыкновенными, короткими, грязными.
— А где остальные? Он все время твердил мы, да еще и по потолку и стенам бегал, как же он мог?
— А ты видел? — спросила из дальнего угла Инга, она, кажется, нашла потайной ход и пыталась открыть крышку погреба.
— Я слышал. — Гакур растерянно посмотрел на Накъяру, которая тут же отвела глаза.
— Был еще один, — сказала Инга, — это правда. Убежал. Стрелялку свою не забудь, я там оставила, — она махнула к двери.
Там, у косяка, стоял арбалет. Гакур бережно взял оружие и скользнул рукой по его плечам — целы и невредимы. В висках стучало, желудок был готов в любой миг опустошиться. Гакур представил, как посмотрела бы на него, вытиравшего рукавом рот, Накъяра, сглотнул, затем еще несколько раз и прекратил разбираться, кто на самом деле хотел его съесть. Кем бы ни был этот Ямос, конокрадом, или разбойником, но только не человеком, уж это точно. Или же ему показалось? Чего со страху не померещится, ведь жутко было так, что Гакур позабыл притчу Кигана об оседланном коне.
Подземелье оказалось неглубоким. Лестница, ведущая вниз, была примерно в три человеческих роста, в дно не упиралась, так что с последней ступеньки спрыгивали. Пахло сыростью и грибами. Гакур подумал, что если бы не способность видеть в кромешной тьме, то можно было бы легко представить, что он находился в лесу после затяжного ливня. Инга первой соскочила и скрылась в штольне, вход в которую зиял впереди.
— Тридцать два подснежника, — раздался ее голос.
Как и в штольне ведущей из подземелья Кигана, стоять в полный рост не выходило, только пригнувшись. Если расставить в стороны руки, то пальцы коснулись бы противоположных стен, а вернее оскаленных черепов и других костей, торчавших ото всюду включая низкий потолок над головой. На твердой земле, лежали два железных бруса, в дюйм толщиной и в локте друг против друга. Железки уходили вглубь подземелья. Что-то темнело вдали. Гакур сделал девушкам знак оставаться позади, а сам направился к предмету.
Это была телега. Подобных Гакур еще не встречал; небольшая и глубокая будто сделана для перевозки одной винной бочки, маленькими колесами она налегала на железные брусья, уходившим в глубину штольни. Гакур подтолкнул телегу и она легко сдвинулась с места. Обойдя с другой стороны, он уперся обеими руками и подвез телегу к беглянкам.
— Садитесь, — предложил он.
Девушки переглянулись. Гакур подал руку Накъяре, и та скользнула в телегу. Инга руку оттолкнула и влезла сама. Подруги сели напротив друг друга, и Гакур поставил между ними арбалет.
— Что это? — прошептала Накъяра, похлопав по краю телеги Ее лицо было так близко, что Гакур ощутил ее дыхание.
Не ответив, он подмигнул, уперся в телегу, и налег. Сильнее, еще, пока не побежал. Телега дрожала, иногда взвывала скрипом, но шла ровно. Гакур пытался не смотреть на стены, которые не меняли своей зловещей отделки. Где-то здесь должен был врасти его обглоданный череп.
Накьяра не сводила с Гакура глаз. В какой то миг она прикоснулась к его лбу и смахнула пот. Затем еще раз, и еще. Он лишь улыбался, и немного морщился от дурацкой застенчивости, сумевшей настичь даже в таком месте и в такое время.
— Тпрррру, — скомандовала Инга, — приехали.
Другой конец подземелья ничем не отличался от въезда в штольню, словно они проехали по кругу.
— Я первый пойду, осмотрюсь, — сказал, переводя дыхание, Гакур.
— Да уж, знаем, как ты первый осматриваешься, — ответила Инга.
— Хорошо, иди ты, — парировал Гакур. Он подошел к лестнице и, закинув голову вверх, стал рассматривать.
— Кхм, — сказала Инга, одергивая свою кожаную юбку, — уж и пошутить нельзя. Давай, валяй. Свистнешь, если чего не так.
Вспомнив, чем закончилась осторожная вылазка Кигана, Гакур вынул кинжал. Добравшись до верха, он еще раз прогнал в голове ответные действия на возможную засаду, и приподнял крышку. Вместе с ворвавшейся ночной прохладой сыпанули комья земли и полусгнившие листья. Отряхиваться и отплевываться не было времени. Гакур толкнул крышку изо всех сил, шагнул скоро по лестнице и выскочил. Пружинясь на чуть согнутых ногах, он обвел воздух кинжалом: деревья, кусты, лес. Кажется, ночное зрение медленно исчезало: зеленая дымка проникала в темноту лишь на несколько шагов.
— Эй, ну чего там? — раздался снизу голос Инги. Ее голова торчала над лазом.
— Кажется, тихо. Выходите.
Теперь все трое оглядывались по сторонам. Краем глаза Гакур заметил, как Накъяра шепнула что-то Инге. Та в ответ кивнула головой и указала в сторону:
— Туда, я вспомнила.
Они, начали пробираться сквозь чащу. Сухие ветки трескались под ногами, живые хлестали по лицу. Наконец показалась опушка. Едва беглецы ступили на ее сырую траву, как донеслось фырканье лошадей. Сердце Гакура подпрыгнуло. «Неужели Сая?» — подумал он. Вот только санайцев им тут и не хватало.
— Эй, Дамур, это ты? — приложив руки ко рту, выкрикнула Инга.
— Я это, я, собирался уж трогать, думал, вы сгинули.
Кричали со стороны, где высокие березы обрамляли опушку серебристой стеной. Беглецы пошли на голос. На обочине хорошо накатанной дороги стоял обоз, запряженный парой. С облучка слез человек. Циркач Дамур.
— Стрекоза, я там все приготовил, — сказал он, махнув в сторону обоза.
Инга подошла и стукнула Дамура кулаком в плечо.
— Хорошо сделал, что дождался, правильно сделал.
— Как же иначе-то, я ж...
— Дурак ты старый, даже не знаешь, как правильно сделал.
С этими словами она обняла его.
Медленно и осторожно, будто Инга была сделана из сухой глины и при малейшем движении могла распасться, Дамур обвил ее руками и, видимо, в надежде понять, что происходит, вопросительно посмотрел на остальных путников. Гакур и Накъяра в ответ одновременно пожали плечами.