Иван да Марья. По сказке А. Н. Толстого
ИВАН ДА МАРЬЯ
Скорее сказка говорится,
Чем дело доброе творится…
Как повелося искони,
Тому десятую седмицу
Купальские венчают дни,
От пасхи счёт ведя по праву.
Ярило пуп земли печёт,
А по над омутьем цветёт
Полынь-трава, что не по нраву
Злой нечисти в глубинах вод.
На зелень дна, в коряжьи норы,
Под тинный полог
солнца зрак
Знай мечет огненные взоры
И не упрятаться никак
Русалкам – мавкам и ундинам…
Они бредут из струйных вод,
Танцуют, водят хоровод,
А ближе к ночи прячут лица
В ракитах сонных...
их народ
Жалея, ласково зовёт
Красавицы-деревяницы.
То – присказка, а сказка - вслед…
Тому незнамо сколько лет
В избушке ветхой под горою
Дружили-жили брат с сестрою –
Иван да Марья.
От крыльца
Вилась тропа до озерца,
Что стыло синью средь берёз,
Как склень невыплаканных слёз
С дурною славой:
дескать тут
Кикиморы гнездовья вьют,
А под зелёной пеленой
Таится злобный водяной.
Чуть прянет вечер над водой,
Из камыша, болотной ряски
Встают сиреневые маски,
Несётся булькающий вой,
И уханье, и стоны будто…
И вот, корягу оседлав,
Весь в тинной прозелени трав
Плывёт безжалостный и жуткий
Враг – водяной (сам – друг с бедою),
Шальной нечёсаный старик…
Промедлишь спрятаться на миг,
Гляди, уж бьёшься под водою.
Был строг Иван к своей сестрице:
- "Коль мне случится отлучиться,
Ты после сумерек, гляди,
Из хаты в лес не выходи.
По над озёрною водой
Не пой… опасен водяной.
Гляди, утащит в чёрный пруд,
Туда, где звёзды не найдут,
Где мавки маются в тоске…
Сиди, как мышка в уголке".
Ушёл Ванюша в лес густой,
А Марья в горнице пустой
Чтоб как-то время скоротать
То прясть бралась, то подметать.
Под вечер к девице тоска
Слетела легче ветерка;
Клонясь на пясти в полусне
Запела Марья в тишине:
«Тонкий месяц молодой
Наклонился над водой,
Сгинул в ласковой волне,
Растворился в глыбине…»
Только слышит: в ставень – стук…
- "Ты ль там, братец, милый друг?"
А с подворья голоса:
- "Выдь к нам, девица-краса."
Вышла Марьюшка, а там
Друг за другом по пятам
Водят мавки хоровод
От ворот до синих вод.
Манят девицу, поют,
В дом вернуться не дают.
На чело её
мокрец
Налагает злат-венец:
- "Будь царицей нашей ты,
Лунной жрицей красоты."
Только вдруг из тростника
К ней зелёная рука
Протянулась… и возник
Отвратительный старик:
Свинорожий, в колпаке,
Сто пиявок на щеке,
Жабы плещутся вокруг
Чресел, ног и длинных рук.
- "Здравствуй, Марья,- говорит,-
На Ивана я сердит,
Что стерёг тебя как глаз
От друзей твоих – от нас.
Мы теперь, душа моя,
Навсегда одна семья,
В наше царство исполать…"
И ручищей Марью – хвать!
Вернулся поутру Иван,
А Марьюшки простыл и след:
Ни в доме, ни в подворье нет…
Как глядь рассеялся туман
И на лазОревом песке
Он видит в братовой тоске
Чепец сестры и поясок,
И туфельки…
На траву лёг
Иван
и девичий удел
Оплакал, сердцем оскорбел.
За часом час и день за днём
Стекали в синий водоём.
Всё жарче солнышко палИт,
Купальским дням благоволит.
- "Уйду,- смекнул себе Иван,-
К чужим, куда неждан-незван,
Рассею сердца маету...
Лишь лапти новые сплету.
Сыскал он липоньку подстать,
Почал с неё лыкорье драть.
Из лыка лапти сплёл – и в путь,
О Марьюшке стесняя грудь.
Всё шёл да шёл тоской гоним…
Глядь – та же липка перед ним!
- "Однако, дал я круголя…
Знать ноги вертят кренделя."
Побрёл назад, ан вон она –
Та липка самая видна!
Не наважденье ль то?
Иван
Сомненьем гневным обуян,
Решился, коль нейдёт добром,
Срубить ту липку топором.
Но тут по девичьи высок
Донёсся липкин голосок:
- "Меня, родимый не губи,
Мой ствол и ветви не руби."
Иван, что на расправу скор,
Со страху выронил топор:
- "Сестрица, ты ль опять со мной?"
- "Я, братец,
Ирод водяной
Зовёт меня своей женой.
Мне быть мученья суждены
Деревяницей до весны,
А там я мавкою опять
Почну с русалками плясать.
Я лапотки, тебя любя,
Заговорила под себя,
Они, будь в яви ли, во сне,
Всё приведут тебя ко мне."
- "Скажи, а можешь ты пути
Из царства водного найти?"
- "Смогу, когда полынь-травой
Меня покроешь с головой
На месте зыбком…
я тогда
Вновь стану девой навсегда."
Едва слова сорвались с губ,
Загомонил листвою дуб
И лапти скоро понесли
Ивашеньку на край земли.
Летит, гонимый ветерком
Над лесом к туче прямиком.
Вокруг то зыбь, то пустота,
То вязкой тучи чернота.
Глядит – уродливый мужик
Из хмари облачной возник;
Сам с локоток, а страсть сердит
И рыком грозным говорит:
- "А ну вещай пришёл зачем?
Да правду бай, не то заем."
- "Не балуй! Я на небе свой!
Явился за полынь-травой.
Тебе про то известно чать!
Отдай... и непошто рычать!"
- "Ну что ж, возьмёшь себе своё…
Но есть условие моё:
Меня ты должен насупрОдь
Цыганской хваткой побороть…"
Росточком мал, а как свиреп…
Легли, однако, и зацеп
Ноги с ногою сотворя,
Знай тянут, слов не говоря.
Старик упорист, но Иван,
Таланом, что лаптями дан,
В потяге не жалеет сил…
И враг пощады запросил.
- "Над силой силушка права.
Сгинь, Ваня, вот твоя трава!"
С полынь-травою на руках,
В заговорённых лапотках
Метнулся Ванечка туда,
Где Марью гнобила беда.
В разрывах туч мелькал мужик,
Рычал… и молнии язык
То втягивал, то вдругорядь
Грозился смертью покарать.
Уж липка драная видна...
Но тут воспучился со дна
Упырь патлатый и кривой
С раздутой смрадной головой.
Иван пучком полынь-травы
Коснулся вздутой головы
Уродца…
тот раздался вширь
И с хлюпом лопнул, как пузырь,
Опал, утих и прямиком
Сбежал в канаву ручейком.
К деревянице горевой
Припал Иван полынь-травой…
Распались липки телеса
И вышла девица-краса.
Смех, слёзы в радость, а потом
Сестра и брат сошлись на том,
Чтобы из дома, где беда,
Бежать подале навсегда.
От леса, гор, от озерка
Ушли они в руке рука
В поля, где жимолость цвела,
Где море света и тепла.
На вольной воле средь цветов
Теперь их дол и стол и кров.
Иван да Марья кличут их
Одним прозваньем на двоих.