Посвящаю майору Титаренко Виктору Григорьевичу.
1.
— Нах…, даже и не мечтайте! — прорычал недовольный комбриг, наполняя глаза бордовым сиропом гнева. Ещё раз глянул на колонку финансовых затрат в документе, больше надулся, потряс бумажками; после чего, нервно швырнул их на другой край длинного стола. Листочки, изрисованные схемами и расчётами, веером, испуганно рассыпались, хаотично доехали до края стола, но не упали.
Через открытую фрамугу было слышно, как на плацу горласто и чётко рулил своей ротой управления, холёный и поджарый её командир, лужёным горлом иногда вставляя в команды узорчатые маты с угрозами. Круглые серые часы над столом полковника Пузановича показывали ровно восемь утра. Его пунцово раскрасневшаяся физиономия указывала капитану Григоренко, что тому пора сваливать в свою деревянную комендатуру.
Собрав со стола разбросанные бесполезные документы, высокий, крепкий офицер, внутренне сдерживая себя, выспросил: «Разрешите идти?». В главное убежище, вдруг, просунулось дежурное лицо старшего сержанта, с красной повязкой на рукаве, с такими же глазами от недосыпа, и что-то промямлило, протягивая начальнику советского гарнизона какие-то документы.
«Идите!» — прогундел толстый военный, поскрипывая генеральской портупеей, буравя мелкими налимьими глазками настырного подчинённого, нервно открывая бутылку «Боржоми». «Ну, клоп толстопузый!» — гася ход второй дерматиновой двери, — думал комендант гарнизона Григоренко, выходя из ненавистного кабинета, окончательно понимая, что новую, капитальную комендатуру, ему в этой жизни уже не построить. Хотя фундамент уже выведен за баней (это случилось, при прошлом ещё комбриге).
Приняв доклад от дежурного по комендатуре, капитан без ответных слов, прошёл в свою штатную конуру, плотно захлопнув за собой дверь. Подчинённые переглядываются, шепчутся: «Опца! Шеф-то, не в духе... Видно снова зарубился с «пузом!» Всем тс-с-с!..»
Скинув противный удавкий галстук на стол, офицер включил чайник, мешком завалился на диван, нервно подёргивая начищенным до блеска утрешним левым сапогом, невольно оживил память, прошлую жизнь: «Как позитивно служилось всем при прошлом комбриге. При Нихедьке горы можно было свернуть. А какой здоровский был мужик, офицер, товарищ, — таких поискать ещё надо!
Конечно, хорошо, что ушёл на повышение, такие обязательно должны идти в рост, обрастать ветками славы и почёта. Но кто …ядь толкает таких, как этот налимий глаз?» — вздохнул незаслуженно обиженный с утра комендант, заваривая чай, поглядывая в окно, на светлую свежесть наступающего утра, на верный свой Газ-66, на недоделанную УАЗку у забора.
«На всех сука, — «гав-гав», да «рык-рык». Для таких, кроме «плана» и начальства «наверху» ничего и никого не существует в этой жизни. Такие типы, по телам, по судьбам подошвой своей грязной шагают, ползут, к самой комфортной кормушке карабкаются!.. А сколько таких в армии было, есть, и ещё будет... не счесть?..» — в какой уже раз ожила, посунулась в черепной коробке знакомая мысль у офицера.
Без всякого настроения, капитан по привычки, задвинул себя за стол, вытянул настырные ноги. Глянул на календарь, на исписанные вчера листы, задачи, задания. Стал тягуче думать, — медленно сглатывая горячий, сладкий напиток из «поездного» стакана, с серебряной ложечкой в бок.
Мыслил, с нарастающей, на нерве напрягая главную извилину в голове: «Сдаваться?.. Пасть?.. Или продолжать бороться?». Вдруг задзынкал телефон. В трубку говорил, всё тот же противный голос: «Я Пузанович! Мне тут, из милиции поселковой позвонили, сказали, что утопленника на Бурее обнаружили. Вроде безобразного уже вида. Надо чтобы вы проехали с их оперативной группой, посмотрели: может это беглец наш какой? По такому-то телефону позвоните, договоритесь о встрече. По возвращению доложитесь!»
2.
У активного капитана, многие знакомы в ментовской конторе. Крутит ручку аппарата потомственный военный, звонком беспокоит чужого дежурного, — представляется, дополнительно, ничего нового не узнаёт: «Видуха «жмурика» такая, что даже не понятно; то ли русич, то ли братуха наш, по совместной дружбе — работяга из Северной Кореи, а может и вправду «ваш» какой!»
Комендант знает: этот «народец» никогда не выводится. Вон, в его комендатуре, на входе, на отдельном стенде их испуганные, трусливые хари висят. «Разыскивается!» — «Разыскивается!» В каждой части гарнизона есть такие; а то и пару мамкиных сынков, кто не сдюжил армейских тягот, — сделал ноги, рванул, спасаясь от жуткой дедовщины, от командирской несправедливости, от самой справедливой армии в мире.
Григоренко знает: в этом случае общая инструкция требует, гласит: выезд совместной оперативной группы к месту ЧП. Договорились, место встречи в посёлке определили. В час «Ч», капитан уже на своём ходком вездеходе Газ-66 у продовольственного магазина стоит, ждёт.
А вот и доблестная милиция на УАЗке подруливает: на вид, показывая двух — при форме, с мелкими звёздами на плечах, и кругленькую, выпуклостями разными — прелестно пышную дамочку, при помаде яркой на губах, при важном дипломате с документами. «Здрасте! — Здрасте!» — «Привет! — Привет!» Слово за слово, анекдот – другой, — посмеялись, тотчас решив, под общее «ура», бутылочку взять, да закусочки чуток, в общем как полагается. Дружной компашкой и рванули к реке, ближе к бывшему человеку, чистому воздуху, свету, дружбе.
Стражи порядка впереди, комендант — замыкающим. Вот и берег реки, кусты, вода, и солнце скользит по своей отлаженной миллиардами лет колее. Остановились, повысыпали, дверцами захлопали. Да! Точно! Ждёт их на бережку спокойненько, дожидается буро – зелёная, надутая до безобразия, до неприличия, тушка бывшего когда-то двуногого существа, в траве, в непонятной одежонке.
Ну, что? Перво-наперво, перед работёнкой, как на БАМе заведено, по чуть-чуть надо пропустить! Всё ж, очень отвратно-грязное дело в таком трупе ковыряться. Речка бежит, прозрачными водами журчит, от яркого летнего солнца нагревается.
Большие стрекозы вертолётами летают, птички с ветки на ветку прыгают, песнями уши закладывают, маленькими клювиками слюнки глотают; от весёлой и доброй человечьей атмосферы, от закусочки, кою на капоте разложили серьёзные мужики, и одна пышная миленькая милиционэрка-женщина. Тут, и колбаска духмяная, тут, и сальце в две прослоечки, тут, и хлебец чёрный, кусочками резанный. Тут, и огурчики с пупырышками, и помидорчики отдельным рядком лежат.
Разлили по одной, — стукнулись, пожелали. Поговорили, чуть погодя — захорошело! Анекдоты опять в ход пошли, с сигаретным дымом вперемешку. У Григоренко юморные байки никогда не выводятся, ему юмор помогает тяжкую лямку бестолковой службы тянуть. Разливая по новой, он, очередную историю смешливую уже рассказывает, в уши блюстителей позитивчика дозировано вливает. И те, не отстают, своё, выкладывая, втюхивая, сообщая.
Ещё пригубили, сглотнули, закурили, о пустяках слегка поспорили, ну всё как положено за совместной рюмочкой, да на тихом каменистом бережку. Больше захорошело, языкам всё больше и больше давая болтливого простору. Отлично время летит, просто душевно, в масть!
3.
Вдруг Григоренко, своим комендатурским, зорким глазом замечает шевеление в районе живота у «жмурика». Комендант, мужик простой, на шутки быстрый и совсем не брезгливый. Подваливает бравым «бычком» к утопленнику, и с улыбкой счастливчика, выдаёт: «Ребята-а, а покойничек-то наш, жи-ив?!..»
У всех ментов глаза навыкат! Особенно у фигуристой женщины, с красными губками в бантик, с бюстом пятого размера. «Жовка» во рту у всех замерла! Комендант показывает пальцем на брюхо пловцу-ныряльщику. А оно, во всю — в движении, прямо в конкретном рабочем действии весь желудочно-кишечный тракт! Все действа телами, и челюстно-лицевыми частями, сразу прекратились у выпившей команды.
Не успел крикнуть главный, — коменданту, чтобы тот, не притрагивался к несчастному, как капитан Григоренко, надраенным до блеска сапогом, становится на животик «тому», и «давсь» со всей дури вниз! Опля!.. И как в цирке, откуда-то из бочины мертвяка, нырть на волюшку, прямо на носок другого хромового сапога, большущий, сытенький налимчик, этак килограмма на три-четыре!
Бледно-зелёного цвета, с оливковыми зёлеными пятнами съедобная вещь! А главное, с такими маленькими, обиженными глазами выполз, сразу, невольно, в памяти отбрасывая капитана, в утрешний злой кабинет. «Надо же, ёханый бабай, — как похожи!». Гнётся рыбина, точно нервничает, что свет белый насильно, внезапно увидела. Амплитудно, мощно извивается, явно, недовольно обижается, что трапезу раньше срока остановили бессовестные людишки.
Можно подумать, с вазелином выскользнул из нутра «ныряльщика» — весь в слизе, густом пахучем налёте. Блестит, стекает, ползёт, вертится! Такой красавец! Такой славный! И такими вопрошающими глазками смотрит на всех, словно укор всем бросает, — пьющим здесь, у машины с мигалкой, с пистолетами на сытых боках: «Вы чё, мужики... не дали мне печёночку-то доесть, да и остальной ливерок?.. Когда мне ещё счастье такое привалит в жизни... Всё равно ведь бросите в могилку безродную тушку!» — и рыбка «слизляво» сглатывает мутную кроваво-зелёную жидкость.
Григоренко, не снимая улыбку с лица, хватает тварь крепкой уверенной пятернёй за жаберки. Налимчик, рыба-то сильная, крепкая, хвост крутит, пытаясь об волосатую капитанскую ручку стереть весь секрет, налёт, выделения, злость.
Бывалый вояка, с ухмылочкой, с приятным хмелем в голосе, жалостно звучит: «Прости, акулий глаз!» — и двигается к машине, к оперативной группе, к пышной дамочке, с красными сладкими губками. Они вот... рядышком... с гранёнными стаканами стоят, и отвисшими челюстями тишину безмолвную брезгливо обозначают.
На ходу кричит офицер, издевается: «Ребятки, ну-у... кто смелый из вас, кто смело лизнёт, оближет? (смеётся тяжеловозом-мереном, тычет в форменные личности) — Апосля уже и возьмёт себе на жарёху столько свежего мяска?»
Видавшие виды опера, как по команде, — рванули в кусты, в кедровый стланник, изрыгая из себя всё, что еще десять минут назад так вкусненько жевали, глотали, пили, с анекдотами приятное время в прошлое провожали.
4.
Постоял, посмеялся не брезгливый комендант, с активной рыбкой ещё душевно поговорил, да пошёл её от грязи отмывать, чтобы домой забрать, раз все переживают, стесняются, блюют.
Жалко было очень яркую женщину, её больше всех полоскало! Она оказывается, по роду деятельности должна больше всех ковыряться в покойничке, но которую, больше всего возмущало от естественной слизистой рыбки.
«Странный народец!.. В покойничке будет хладнокровно лазить, — круче, безжалостней чем этот налим... А вот, от естественной чудной божьей твари, замечательный самой рыбки, видите ли «их» жутко возмущает, рвёт, полощет!»
Когда «смешное» для одних, закончилось, мерзопакостное продолжалось уже у других. Тщательное обследование показало, что труп имел хитроумный пояс, в котором, оказались непромокаемо вшитыми наши советские кровные двадцать пяточки, в очень больших количествах. Как стал этот несчастный, — вечным пловцом, ныряльщиком, богачом, сказать было трудно. По одежде и специфической коронке во рту, брезгливые специалисты предположили, что «товарищ» скорей всего не является бойцом СА, хранителем таких богатства.
По-видимому, это был работяга из дружественной нам беднейшей страны. Один из тех, кто ни один десяток лет заготавливает для своей страны наш «бесконечный» богатый лес. Безусловно, это дальнейшие обследования покажет, а пока, Григоренко, руки тщательно в реке моет, и с улыбкой, с подколочкой, выводит:
— Ну, раз меня в долю не берёте, гроши делить, — тогда я с вашего разрешения скажу вам покедова, и спокойненько удалюсь.
Группа осталась ещё работать, а комендант весело помчался в свою комендатуру; ни на минуту не выпуская тему строительства своего объекта, выбирая всевозможные планы давления на упёртого, тупоголового начальника гарнизона.
Скрылся за тёмным околком леса, гулкий вездеход, внутри которого сидел улыбающийся, приятной наружности капитан. На ужасных бесконечных ямах тучно подпрыгивая, он в воображении уже хозяйничал у любимой плиты. С перчиком, с лучком, с разными другими специями выжаривая позолоченные бока ценной рыбы, вовремя переворачивая ароматную налимью печёночку, больно вкусную, а какую полезную, — так врачи говорят! Которая у французских поваров очень высоко ценилась, как и у всех русских царей, — так в умных книгах пишут, которые любознательный капитан какой год уже собирает.
Когда в мыслях электрическая плита приготовила рыбёшку, нагуляв капитану аппетита, он втянул больше налетающего свежего воздуха, в очередной раз матюкнулся, подпрыгнув от внезапной ямы.
Выскочив на долгожданную равнину, весело глянул на мелькающую бескрайнюю щербатую марь, потом в бездонное чистое небо, дале — на верного водителя, и уже с тёплой улыбкой, ему выдохнул: «Лучше быть бедным живым капитаном, чем таким богатым утопленником, — да, Вась?». — «Так точно, товарищ капитан!».
Май 2019 г.