«Чем отличается фашизм от коммунизма?» – спросили мы немецкого инструктора, проводившего политические занятия в школе прапорщиков Румынской армии. Инструктор сложил указательный палец и средний, наподобие того, как отдают честь в польской армии, или прежде чем показать дулю, и сказал:
- Видите разницу между пальцами? Такая же разница между этими пох…измами!»
(Приличными словами: такая же разница между этими эфемерными политическими структурами ).
(Из рассказов отца, о службе в румынской армии).
МЕЖДУ УКАЗАТЕЛЬНЫМ И СРЕДНИМ.
Что находится между указательным пальцем и средним? Оказывается, между ними находится разница, а, иногда, и вся жизнь. Два сложенных примкнутых пальца всегда готовы раздвинуться и показать человеку сюрприз, который в народе называют «Дулей». Стоит только пролезть между ними, этими пальцами, чему-нибудь толстому, потному и жирному, и человек получает странное изумление, прозванное « Зеленым кукишем». Иногда процесс блуждания между указательным и средним преждевременно прерывается, тогда говорят фразу, взятую из лексики сексопатологов - «преждевременный финиш», что воспринимается народом, как« жаба цыцку дала».
Так неосознанно прошла жизнь целого поколения, населения, оказавшегося в промежуточной полосе жизненного пространства между капитализмом, с его чудовищным фашизмом с одной стороны; и радужными надеждами, которые закончились несбывшимся коммунизмом, с другой. В этой полосе пролетела и жизнь моего отца, безусым юношей брошенным в дремучие дебри жизненных обстоятельств, по которым всегда проходят дороги войны, беды и сиротства.
Об этом я хочу рассказать.
Освобождение Бессарабии
В 1940 Красная Армия освобождала Бессарабию. В это время отец находился в Румынии. Он учился в знаменитом сельскохозяйственном колледже, расположенном в древнем городке Армашешты, что в предгорьях Карпат. Колледж готовил специалистов по переработке сельхозпродукции. Отец изучал табачное дело.
Всем выходцам из Бессарабии было предложено сделать выбор: отправиться по домам или остаться в Королевской Румынии и продолжать учебу в отрыве от дома. Отец решил возвратиться домой, на родной хутор, близ села Ломачинцы, Сокирянского района, Черновицкой области.
На переправе через реку Прут, которая стала служить границей между СССР и Румынией, он застал толпы людей, сутолоку и неразбериху. Потоки людей, лошадей, машин шли навстречу друг другу. В толпе он увидел, можно сказать почти земляка - управляющего помещичьим имением в Ломачинцах, который не так давно издевался над ним. И он вспомнил. Память сохранила все издевательства, которыми управляющий настойчиво преследовал юного паренька…
Отец родился и вырос в закоренелой крестьянской семье.
Чем жила бессарабская семья в начале двадцатого века?
Хроническими полевыми работами и мечтой о собственной земле. Копили деньги. Страдали бережливостью и заводили большие семьи, чтобы ту, будущую землю, было кому обрабатывать. Об абортах не знали или даже думать не смели.
Собирали деньги. Тут как раз и случай подвернулся. Окружной помещик то ли пан Крупенский, то ли Чигирин, имевший имения во многих близлежащих местечках, проигрался в карты. Распродавал землю. Что пану горе, то мужику благо. Просто так в те времена землю не продавали. За каждой продажей драма и горе.
Купленный участок земли был великолепным. Располагался в глубине чудного леса, в небольшом отдалении от большого села Ломачинцы. С запада село, с северо-востока - река Днестр, а с юга небольшое село Ожево. Несколько гектар полей с трех сторон окружал лес. Поля прямые, без бугров и холмов. Земля глинистый чернозем. Не ахти чернозем, но расположение подавляло все недостатки. Назывался этот глухой уголок Прычина, на русском Причина. От слова причинить, приделать, приложить.
Одному мужику такой жирный пирог поднять было невозможно. Для этого несколько семей объединялись. Искали компаньонов.
Так образовался хутор Прычина, будем далее называть его по местному имени. Несколько семей, в складчину купили землю. Поделили и обосновали хутор. То были обрусевшие поляки или ополяченные украинцы. Ляхи, называли их местные мужики.
Лях, это не то, чтобы Пан, но уже и не мужик. Не кулак и не бедняк. Твердый середняк, хотя по рассказываемой зажиточности, больше смахивал на кулака. Страшным трудом, бережливостью и аскетизмом переходили в ляхи.
Любенецкие, Каминские, Городецкие – вот несколько фамилий, которые мне удалось запомнить.
Места воистину глухие. Добирались туда так: поездом до станции Романкивцы или Сокиряны, а оттуда на перекладных, где пешком, где телегой, но чаще пешком до села Ломачинцы, в те времена глухое и удаленное село. Иногда приходилось долго идти лесом прямо на хутор. Автобусного сообщения не было даже в зародыше.
Кстати об имениях. Они знакомы жителям Сокирян, Бричан, Липкан, Единец, Кельменец и многих других местечек и городков, лежащих в бессарабском углу между Бельцами, Черновцами, Хотином и Каменец-Подольским. Эти имения, после установления Советской власти, прекрасно подошли под госпитали, больницы, детские дома и дома инвалидов. Для разного подошли, чего не скажешь об имениях нынешних нуворишей и воров. В дальнейшем, при проектировании вил олигархов, должен обязательно быть учтен этот фактор: надо думать о будущих поколениях.
Итак, хутор зажил своей жизнью, защищенный с трех сторон чудным лесом, где седой бор чередовался с молодым подлеском. В лесу много липы, ясеня, ореха и других ценных деревьев. Хуторяне кооперировались при посевной, и на время сбора урожая. Работников нанимали редко. Сеяли хлеба и табак. Табак можно было выгодно сдать оптовикам с табачных фабрик. Дед занимался бортничеством. Разводил пчел в дуплянках. Пчеловодство такого типа слывет крайне примитивным, но мед получался отменным. Пчелы практически не знали болезней. Жили среди шикарных медосборов и не были измучены постоянным отбором меда. Разведение пчел в ульях только появлялось.
Держали скот. Много коров, лошадей. По тем временам, лошади незаменимы в пахоте и других сельхоз работах. Но главное выезд. Другого транспорта нет – автомобиль только зарождался. Без телеги двор не двор, а для особых случаев, в доме имелась выездная бричка, что по престижу и удобствам, сродни сегодняшнему лимузину.
Эта часть Бессарабии, о которой идет повествование, до сорокового года была под румынским игом. Много самодурства было в румынской администрации, но налогами народ не притесняли. Давали возможность первичного накопления и развития крестьянских хозяйств. Слов: «крыша, мафия, олигарх, организованная преступность» - не знали и не могли знать. Румынская власть, чтобы о ней не говорили, защищала труженика от поборов чиновников-взяточников, полиции и бандитизма. Она ставила этих вампиров трудовой крови в один ряд с ворами и бандитами и разницы между ними не делала. Властью поощрялось разведение табака, выращивание зерновых и скотоводство, в частности молочно-товарное, в почете было пчеловодство.
Наступала осень. С ней начинались выезды в ближнее местечко Сокиряны. Там заключались сделки по оптовой закупке зерна.
Оптовики: приезжие и местечковые евреи. Коммерция была смыслом их жизни. Те, кто не годился в коммерсанты, влачили цирюльные, портные, скорняжные и прочие «гнусные» дела. Из их рядов вырастали революционэры Котовские, Рабиновичи, Блюхеры, и прочие Рокки.
К выезду на оптовую торговлю, как рассказывал отец, готовились с вечера. Утром запрягали в бричку, бьющих копытом, вороных жеребцов. То были выездные кони, выхоленные на лесных травах и целебном воздухе. В бричке мед, сыры, масло и прочего поменьше, а также образцы зерновых, Все лесное, высшего качества и такого качества, которое невозможно представить нынешнему обывателю.
На козлах восседали молодые старики, одетые во все новое. Сшитое навечно. Они ждали этого дня, дня осеннего выезда. Единственную возможность пощекотать свое тщеславие. Круглые дни, месяцами, бесконечная работа. Кругом леса и поля. «Света белого» не видно.
Открывалась дверь в другой мир, волнующий и малознакомый, пусть местечковый.
Их встречали. На многие километры шли навстречу местечковые евреи и оптовики. Чтобы перехватить, не дать конкурентам снять сливки и отобрать лучшее. У встречающих заказы из Одессы, Черновиц и прочих бессарабских больших и малых столиц. От холёной межпухи, барчуков и ясновельможих паненок.
О! Как сладки улыбки встречающих, как приветливы их лица. Это вам не жестокие гримасы примэрий, сигуранц и прочей румынской знати, презиравших бессарабских смердов. От холеных улыбок неслось:
- А, дзень добрый, пан Пидгородэцкий! Як мы рады вас бачиты. Вам вже нэ трэба никуда йихать. Нэ мучайте ваши чудни кони. Я все бэру! Ля-ля-ля… Тра-ля-ля…!
- У стариков блуждают самодовольные улыбки.
- Вы думаетэ вам дальше лучше дадуть? Так нэ трэба так думать, бо лучше, чем старый Мэйер, вам нихто не даст. Вам вже не трэба дали йихать. Там скупый Мойши. Вин лучше Мэйера нэ дае. Бо Мэйер думае, шобы вам було добрэ. Шоб вы малы гроши. Мэйеру нэ трэбы лышни гроши, - и выворачивал карманы.
- Нэхай воны будуть у вас, шоб вы булы здоровы и ще прывозылы таки чудни продукты.
Нет сказки лучше этих слов. Елей на огрубелую душу. Благовония мозолям. И отдавали за полцены, хотя знали, что дальше будет дороже. Внутри сверкало самолюбие. Всем можно сказать и говорили:
– Нас знают в столицах, и в Жмеринке и в Шепетовке!
**********
Вернувшись с фронта, отец встретил на железнодорожной станции Сашу, среднего брата. Там и узнали, что родители умерли в 44-м от тифа. Их и похоронили в братской могиле, без гробов, как скотину. Настолько боялись тифа, да и хоронить было некому.
С той разбитой станции, где в кронах постаревших деревьев оглушительно каркали вороны, прошли братья бесконечные двадцать километров к родному, так стремительно осиротевшему дому.
Всю дорогу этот тревожный и нервный крик стоял в ушах, и будил хмурые, беспокойные мысли. Дома должен оставаться младший брат, Виктор, которому едва исполнилось шестнадцать лет.
На почти вымершем хуторе узнали, что младший брат в селе, в доме сестры, которую также унес тиф, считай, одновременно с родителями.
О самой младшей, любимой сестре, особый разговор. Это было явление света и невиданной красоты в те мрачные, грязные годы, когда люди не могли нормально одеться, вымыться, тем более, поесть.
Как рассказывали люди, кто ее знал, что насколько она была красива, настолько же непрактична, безалаберна и неприспособленна к быту того нелегкого времени.
Семья наполовину польская, верховодила в ней бабушка. Она то и являлась настоящей шляхтичкой, снизошедшей к мужику, деду Филиппу. «Добрый та бидный – дурному брат ридный», - кричит народная мудрость мужицкой Украины. Таким дед и был: неторопливым. От жизни не рвал и не расставался с нехитрой блуждающей улыбкой. Бабушка, наоборот, была ядерным реактором. Всех подгоняла, разгоняла и загоняла себя. Умываться не успевала.
В кого пошла Ядвига, так звали сестру, сегодня сказать трудно. Но доподлинно известно, что бабушка была истинной полячкой, считала себя католичкой, и священником для нее был кзендз, а не батюшка. Как там все было в действительности, уже никто не знает. Может быть, в округе не было костела с ксендзом, или …, но, в конечном итоге, дети оказались православными.
Сестру ласково звали Ядвися, и жених ей выдался отменный. Молодой, черный как цыган красавец, служивший у пана личным шофером.
Сверкающий автомобиль ослеплял глаза и будил воображение дерзкими мечтами. Личный шофер помещика в Бессарабии тридцатых годов, история его любви, звучит как одна из сказок Щехерезады, в более современном изложении.
Ядвига и Павел, так звали ее мужа, построили великолепный дом в центре большого села Ломачинцы, с выходом на деревенскую площадь. Слева школа, справа церковь, а напротив примэрия – центр цивилизации, светская жизнь.
Страстная молодая любовь быстро украсилась тремя хлопчиками, тоже черными, как их отец.
Не успели пожить, поднять детей.
Двадцатый век поиздевался над ними.
Когда советские войска вошли в Бессарабию, никто толком ничего не понял.
Доподлинно только известно, что те, которые были беднее и способные соображать, воспрянули духом, другие потеряли все.
Не успели одни насладиться оптимизмом, а другие просушить слезы, как грянула страшная вторая мировая война.
Беда никого не обошла. Редкие счастливцы избежали ее.
Павел, потерялся на дорогах сражений. Тетя Ядвига сгорела в тифозном жару, оставив трех беспомощных пацанов: старшему из них шел десятый год.
Однако вернемся в то время, когда все еще было хорошо, и никакие тучи не омрачали перспективы. Мой отец, Евгений Филлипович (Женя) в большой семье самый старший.
Детство ему запомнилось бесконечной работой.
Радостные и веселые дни приходили только ранней весной. Наступали теплые дни. Детей посылали в лес, пасти скот.
Лес живет в душе каждого человека и нежно касается ее струн. Его тихие звуки шумят в наших сердцах, в их самых тайных и укромных уголках. Житель пустыни или степных миражей, единожды побывав в лесу, навсегда проникается к нему любовью и грустной доброй завистью к тем, кто имеет его в избытке.
Всего себя, до последней веточки, отдает лес человеку. Взамен получает беспощадные и тупые вырубки, разбросанные открытые консервные банки, битое стекло и пустые бутылки, а в последние двадцать-тридцать лет использованный пластик и отработанные ступени баллистических ракет. Нашествие болезней вместе с разбросанным и самостоятельно не утилизирующимся пластиком. Кострища, женские прокладки, мусор и фекалии на местах гульбищ. Места для гужовок выбирают самые красивые, лучшие лесные украшения. А сколько лесного массива сожжено по человеческой глупости и наплевательскому отношению к среде проживания, к окружающей среде…
В те времена, когда проходило отцовское детство, население относилось к лесу совсем иначе. Во-первых, был страх. Страх перед властями и перед людьми. Еще жила знаменитая фраза: «Что люди скажут?» - как они отнесутся. Когда рубили лес на дрова, сучья не разбрасывали. Скот в молодняке не пасли. В играх не шумели, не буйствовали и не рыли землю в прямом и переносном смысле. На счету каждый кусочек хлеба, каждая бумажка; пластика не существовало. Бутылки берегли, как последний глоток холодной воды – сорить, казалось бы, было нечем. Однако все зависит от культуры. «Свинья болото всегда найдет», - гласит народная мудрость. Известно точно, что существовала деревенская или крестьянская культура, культура хозяев земли. И эта культура, сама жизнь, сурово карала за любую бесхозяйственность, за беспечность, за наплевательское отношение к окружающей среде. Сегодняшние бойцы компьютерных игр, рыцари обмана и воровской романтики, тотальные бизнесмены-рыбаки, в своих гужовках на природе даже не задумываются обо всем этом, что я старательно вывожу в этих строчках, поэтому вернемся в детство. Я отвлекся и увлекся.
Крестьянские дети играли в скудные игры своего времени. Деревенскую лапту или что-то на нее похожее. Разные догонялки, но больше любили лазить по верхушкам деревьев, перебираться с одного дерева на другое. (Я описываю тридцатые года ХХ-века, фильма «Тарзан» тогда никто не видел, да и создан он еще не был.). Особым шиком и удалью считалось взобраться на самую вершину высоченных могучих дубов. До старости (пожилых лет, на всю жизнь) сохранил отец это умение. «Бывало, пойдем в лес, - рассказывала мама, - он заберется на самое высокое дерево и рассказывает о том, что видит, или стряхивает жёлуди. Может набросать веточек дикой черешни, которых много в наших краях». Дикие черешни вырастают до 20-30 метров высотой. Гладкий ствол, без сучков, метров пять. Отец легко взберется и набросает нам веточек со сладкой ягодой – это я видел сам.
Еще любили наблюдать за птицами и разным зверьем. Чьи гнезда и где? Как их укрыли, как спрятали от посторонних глаз и клыков? Манили гнезда орлов в непостижимой вышине вековых дубрав. Еще были живы леса, в которых старинные сосновые боры уживались рядом с древними дубравами. В них обитали разные птицы и звери, из которых сегодня многих уже не увидишь. Не замечали, как отдалялись на пять-семь километров от дома. Доходили до самого Днестра, поплавать, понырять в котором - одна из немногих радостей для пастушков. Родители сердились и наказывали за эти заброды и купания.
Поблизости от Днестра встречались змеи. В отдельных местах в большом количестве. Особым удальством и смелостью считалось раздразнить эти создания. Рассерженные змеи, защищая свои гнезда, сворачивались в тугие кольца и совершали длинные броски-перелеты в сторону своих обидчиков. Они долго преследовали незадачливых смельчаков, бросаясь на них тугими дисками. С тех пор отец научился быстро бегать, не хуже, чем Форест Гамп, и всю жизнь бояться змей. Кошмарными ночами они часто являлись во сне.
Кроме бега, отец умел очень далеко прыгать. Если бы не война, возможно, стал бы чемпионом. В семидесятые годы появилось скабрезное выражение «прыжки в сторону», которое подразумевало любые резкие отклонения от честного и правильного пути. «Прыжки в сторону» - модная шутка семидесятых годов, никак не относилась к поколению моего отца, поколению фронтовиков – в большинстве своем простых и честных людей, исключая партийных функционеров, работников распределительных баз, и политических карьеристов.
Страшнее змей и волков были люди. Не все, но некоторые… Особенно лютовал объездчик и управляющий помещичьим лесом. Часто за границы панских лесов забредали лошади и коровы. Управляющий их интернировал, и родителям приходилось скот выкупать. Доставалось «на орехи». Однажды, пытаясь угнать скот, объездчик сильно избил сопротивляющегося отца. Он долго болел и, с трудом, стал на ноги.
На всю жизнь запомнился первый урок: со злом может бороться только сила, равная или сильнее этого зла.
В школу ходили за пять километров, в село. Летом по хорошо известной стежке-дорожке, едва заметной тропинке, через лесную чащу. В школе им (отцу и братьям) было строго настрого приказано не играть в шумные игры и не общаться с мужицкой деревенской детворой. Себя бабушка считала почти шляхтой. «Шо мужик, то свинья», - часто кричала она своим детям. (Нех-це брать примерув. Ниц нема с кого. (nie trzeba bra; przymierz; j; nie z kogo) – Или примерно так)
Одежда в те времена была очень дорогой. Крестьяне (мужики, беднота) научились искусно ее беречь. Шанувать - значит беречь, по-местному. Братья жались к стенам. Вытянув руки по швам, старались не делать лишних движений, из страха запачкать свои школьные сюртучки. Знали: за это влетит.
Старики понимали – наступает время грамотных и ученых. Всех детям продолжить учебу после окончания начальных четырех классов сельской школы было невозможно. Дорогое это занятие, не по карману даже крепким хозяевам. Для получения дальнейшего образования семья выбрала самого способного, старшего Евгения. Решили отправить, не бог весть куда, а в близлежащее сельскохозяйственное училище в селе Гринауцы
В те времена среднее образование молодые люди получали в гимназии. Сельхоз училище в какой-то мере заменяло гимназию. Тем, кто его окончил, можно продолжать образование дальше и поступать в техникумы и колледжи, с до сдачей некоторых предметов, которые в училище не изучали. Отец окончил училище и вернулся на хутор.
«Университеты» не бог весть, какие. Знания вбивали небольшие, но надежные и надолго. Какие растения, где и когда сажать, как готовить почву, определять степень ее готовности, правильно определять место посева или посадки – все это въелось в мозги и ладони и на всю жизнь определило занятие, (определило) судьбу. Вершиной творчества являлось выдрессированное умение размножать плодовые растения различными видами окулировки и подготовку саженцев. Однако применить все полученные навыки в должном объеме на хуторе и близлежащих селениях не удавалось, ввиду скудности спроса, поэтому семейный совет решил отправить отца для получения дальнейшего образования.
Выбрали старинный сельскохозяйственный колледж в живописном городке Армашешты, что расположен на территории нынешней Румынии. (Напоминаю: в описываемое время, Бессарабия была оккупирована Румынией). По авторитету колледж не уступал университетам, он и в наше время продолжает свою работу. Семья решила выучить хотя бы одного из детей и направить на освоение табачного дела. Перед специалистами по выращиванию или переработке табака открывались блестящие перспективы.
БЛЕСТЯЩИЕ ПЕРСПЕКТИВЫ.
Читателю, далекому от описываемых событий, многое может показаться диким и примитивным, но жизнь, с кипящими юными душами, была в те времена такова, и мало отличалась от дерзаний нынешних провинциальных отроков. Мечтали о дальних, сверкающих огнями городах, волооких красавицах, с манящей бездной декольте. Снились порочные сны с кубышками шелестящих, с тусклым звоном желтых монет, с престижными службами и чинами. Путь в блистательную жизнь для бедного мужицкого паренька, выросшего, словно леший, в глубине днестровских лесов был один – наука, знания, образование, деньги.
Чтобы поступить в колледж, пришлось самостоятельно доучивать некоторые предметы, которые в сельхозучилище просто не преподавались. Другое дело - гимназия. Окончившие ее, в колледж принимались практически без экзаменов. Пришлось самостоятельно изучать геометрию и алгебру, буквально с нуля. Так и было. Утром стадо коров, в руках пастуший кнут, батиг по – местному, в котомке нехитрая снедь, да учебники геометрии и алгебры.
Я, в пятом классе, споткнулся на первом же уроке геометрии. Читаю учебник По-привычке, как учебник географии или истории, и ничего не могу понять. Зазубривать не удается. От отчаяния плачу. Отец сел рядом и показал, как учить геометрию: читаешь строчку - смотришь чертеж и так непрерывно. Все стало на свои места. Отцу показывать было некому, коровы в геометрии не разбирались, но охотно разбредались, когда он, на расчищенной земле рисовал свои чертежи с биссектрисами и теоремами Пифагора.
Во время отцовских рассказов я жил в районном поселке, бывшем маленьком еврейском городке, на самой границе освобожденной Молдавии и Румынии. В первые же дни войны поселок разбомбила немецкая авиация. Особенно пострадал густонаселенный еврейский центр. Я учился в русской школе. Моими одноклассниками были дети советского начальства, оставшегося после войны или присланного из глубинки на восстановление и становление советской власти. Дети трудовой интеллигенции, как тогда называли учителей, врачей, различных специалистов и прочих работников умственного труда. Среди учеников было немало детей местечковых евреев, переживших войну, и небольшое количество местных украинцев и редких русских, живших в поселке еще с царских времен.
Румыния казалась такой далекой и мракобесной, хотя находилась рядом, рукой подать. Ходили страшные рассказы очевидцев о том, как румыны издевались над коренными молдаванами и, особенно, над лицами славянской и еврейской нации. Зловещее слово Сигуранца, напоминало гестапо, и мы их отождествляли, хотя сигуранца – это все-таки охранка, не более. Отсюда рассказы отца принимали все более зловещий характер, его злоключения, мытарства и издевательства в румынской армии – полный мизерабль.
В колледж наперекор всем тормозам, на удивление завистникам и, на зло «доброжелателям», он поступил. Его встретило студенческое братство, в котором были свои царевичи, бледные герои, скупые рыцари и Иванушки-дурачки. Неполный список, ибо чудаков, экзальтированных неврастеников, тайных извращенцев, морфинистов и сумасбродов там хватало. Таким это было – поколение между первой и второй мировой, поколение Дали, Пикассо; Жан Пол Сартра и экзистенциализма, поколение героев Хемингуэя и Ремарка, обреченное на выбивание. Поколение садистских наклонностей, крайностей, нетерпимости, и пресыщенности. Стрелялись от неразделенной любви. Травились каустиком, когда не выходило по-ихнему. Вешались от больного самолюбия, «чтобы всем показать». На зло маме - выкалывали очи. Вытворяли…(Примеры, рассказанные отцом, пропускаю из этических соображений)
Отцу было не до декаданса. С ним не особенно считались и унижали, не замечая. Он был из бедных, внимание которых, презиралось богачами. Необходимо учиться, необходимо было вкалывать, чтобы «выбиться в люди» – так это называлось во все времена.
И только вошел во вкус – грянул Молотов и Риббентроп: Красная Армия заняла Бессарабию по самую реку Прут. Граница с Румынией установилась по левому берегу многострадальной реки Прут. Отец стоял перед выбором: или продолжать учебу, тогда возникал риск остаться надолго в Румынии и быть оторванным от родителей; или возвратиться в уже Советскую Бессарабию. Напомню: Бессарабия – это регион в западной части России, а затем и Советского Союза, в которую, как часть входила и Молдавия. Один, в чужой стране, семнадцатилетний паренек прожить, прокормиться не мог. Он выбрал дом, родителей, Родину и начал готовиться к отъезду. По условиям мирного соглашения, лица, находящиеся по обеим сторонам реки Прут, могли выбирать страну проживания.
По обе стороны моста через реку Прут вершилось столпотворение. Потоки, покидающие Бессарабию людей и возвращающиеся на Родину, захлестывали друг друга. С большим трудом отец пробился на свою сторону и, пройдя погранично-красноармейский контроль, заметил холеных лошадей, запряженных в походную бричку. Людская волна вынесла его прямо к ней. Человек, сидящий в бричке, спрыгнул и упал в ноги к отцу:
- Умоляю, домнул(господин) Подгородецкий, не выдавайте меня и простите великодушно! - Он пытался целовать руки и хватался за ноги.
С трудом, в этом усталом и изнеможенном человеке, можно было узнать деспотичного и надменного управляющего лесными угодьями у самого пана Крупенского. Отец плюнул ему в рожу и ушел, а мог легко сдать красноармейцам. Они с такими типами не церемонились: сразу ставили к стенке или надолго отправляли в далекую Сибирь.
Урок номер два: если творишь зло другому человеку, не надейся, что больше никогда не встретишь его на своем жизненном пути. Боги часто, в таких случаях, специально перекрещивает дороги судьбы.
На перекладных добрался на родной хутор. Радости не было конца, особенно младшим братьям. Посыпались вопросы:
- Как она там жизнь? Вдалеке от дома. (Картины дальних стран нас манят и травят ядом приключений.)
Из сельской глуши доходили отзвуки начала новой жизни. Поделили и дали каждому надел панской земли и кусочек леса. Учили, что бога нет, и в церковь ходить необязательно. Что человек-человеку – друг, товарищ и брат. Что сам погибай, а товарища выручай. Что хлеба горбушку и ту пополам, что уж там говорить об остальном. Медицина - бесплатно, школа – бесплатно, лекарства – копейки. Что…
Надо было думать, что делать дальше? Выбирать не пришлось: надо учиться дальше, тем более, полностью бесплатно. В Кишиневе, рукой подать, набирал студентов техникум-училище виноградарства и садоводства. В нем была кафедра табаководства, но и виноградарство и садоводство тоже интересно и перспективно.
Училища разные бывают: МВТУ им. Баумана, тоже считается училищем.
Отец поступает в училище, на свой курс, без потери времени учебы. Недалеко от центра города, снимает у хозяйки квартиру (в Армашештах было общежитие).
*************
Кишинев 30-40-х годов прошлого века, когда он входил в состав Румынии, в своем большинстве, состоял из одно-двух этажных домов. Более высотные и архитектурные особняки выделялись на фоне серой массы и были разбросаны в центральной части. В городе проложены два или три трамвайных маршрута. Городских автобусов мало, а троллейбусов не было. После оккупации, как называют румынизирующие националисты, освобождение Молдавии от Румынско-Фашистского ига, разрушенный город мгновенно преобразился и расцвел на глазах.
Однако до этого было далеко и отцу приходилось каждое утро бегать три километра дороги к «своим университетам». Единственное счастье: бежать приходилось через Долину Роз, так назывался участок чайных роз, на склонах небольшого озера и прилегающий редкий, больше кустарниковый, лес – будущий городской парк и комплекс отдыха. А пока все скудно, редко, одноэтажно и наводило тоску. И не город, и не лес, так, окрестные трущобы. Шанхай.
Начал осваиваться на новом месте, входить во вкус учебы. Осенью 1940 года пережил два землетрясения, от которых остались долгие воспоминания. Раскрыв рты, мы слушали его воспоминания, не подозревая, что нашу долю землетрясениями не обидят.
Наступила весна 1941 года. Пришел май. Надо было готовиться к весенней сессии, к переводным экзаменам на следующий курс. Политикой интересовался мало, но слухи ходило тревожные. Люди боялись новой войны. Обыватели запасались мылом, солью, и спичками – неизменными атрибутами горя и несчастий.
И горе грянуло. Рано утром, в воскресенье, 22 июня 1941 года, немецкие самолеты начали бомбить город. Из того места, где они жили было видно, что бомбят центр и железнодорожный вокзал. Доходили зловещие звуки взрывов и, казалось, что они рвутся совсем рядом.
Историческая справка:
Споры кто нанес больше разрушений отступающая Красная Армия или гитлеровские бомбежки не утихают по сегодняшний день! Функционеры, которые в Советское время лизали, славили или угрюмо молчали, сегодня назначают различные комиссии по выявлению ущерба «советской оккупации».
Так, например, в перечень зданий, указанных комиссией как взорванных или сожженных, были включены ряд таких общественно значимых для города зданий, как Краеведческий музей, Митрополия, тюрьма, дом Рубинштейна, располагавшийся на углу улиц Александровской и Армянской. В действительности эти здания пострадали от сильнейших землетрясений в Кишиневе 22 октября и 10 ноября 1940 г. Последнее произошло утром, в 4 часа 41 минут и было особенно разрушительным, нанеся значительный ущерб городу. Так, по данным «Справки о состоянии жилого фонда по Кишиневу на 25 января 1941 г.», 39 домов оказались совершенно разрушенными землетрясением; 256 зданий нуждались в капитальном ремонте, 681-му — в среднем и еще 2372 дома — в текущем. Были повреждены: гостиница «Палас», электростанция, водопровод, трамвайное депо, а также ряд других объектов города общественного значения. Особенно пострадала Костюженская больница, католический костел (были разрушены две башни), здание сельхозинститута на ул. (бывшей) Леовской, драм театр и консерватория. По сообщениям прессы, пострадали также три поликлиники, несколько школ, пивной завод, мебельная фабрика, которые нуждались в капитальном ремонте. В результате землетрясений многие семьи горожан остались без крова. (400 семей были размещены практически сразу же, оставшиеся 50-60 семей предполагалось разместить в течение месяца). К началу лета 1941 г. последствия землетрясения были ликвидированы лишь частично, приоритетно восстанавливались жизненно необходимые объекты — электростанция, водопровод, трамвайное депо, поликлиники, школы, гостиницы и др.
Все, что происходил в городе, будило фантазию и множество догадок. Однако война это или не война, можно было узнать только в училище. Студентов собрали и объявили, что началась война, Гитлер напал на Советский Союз, и лица призывного возраста должны сидеть по квартирам и ждать повестку из военкомата, остальных распустили по домам. Занятия прекратили. Отец попадал под лиц призывного возраста.
После рассекречивания архивов и из воспоминаний фронтовиков стали известны трагические судьбы призванных наивных рекрутов из «освобожденных» областей, которые не имели никаких политических взглядов, кроме живота своего, да дома с батьками, родителями то есть. Большинство из них было перебито, даже не успев получить оружие.
Ожидание повестки затянулось, однако некоторых студентов призвали и судьба их неизвестна. В те времена очень немногие интересовались судьбой дальнего своего, часто и ближнего не замечали. Век коллективов и коллективизации, коллективной заботы о человеке, для лиц из западных областей был еще впереди.
Отец с такими же горемыками регулярно ходил в училище. Им отвечали : «Ждите повестки и не болтайтесь по училищу». Прошла неделя. Стало известно, что в городе началась эвакуация. К этому времени, большинство его приятелей из тех, кто ожидал повестки, были призваны.
Томимый неизвестностью, он с товарищем вновь направился в училище. Они увидели воронки на территории и разбомбленные учебные корпуса. Никого из администрации уже не было. Походив по двору, они обнаружили, разрушенное попаданием бомбы подвальное помещение, в котором хранилась знаменитая винная коллекция. Некоторым бутылкам было по 150-200лет?
Дно подвала оказалось залито вином, которое вылилось из разбитых деревянных бочек – лучшей тары для хранения вина. Впоследствии в СССР, в промышленных масштабах, его хранили в больших эмалированных цистернах из дюралюминия. Эти емкости ушлые прохиндеи-директора («крепкие хозяйственники»), в первую очередь, за бесценок, сплавили за бугор, на переплавку. Не хранят настоящее французское вино в дюралевых емкостях, пусть они будут трижды эмалированы.
На дне подвала винное озеро или большая лужа, через которую без резиновых сапог не пройдешь. Сам спуск в подвал представлял опасность. Бывали частые случаи, когда люди погибали в винных подвалах, в котором созревало молодое вино, отравившись газами – продуктами брожения. Те же газы выделяются, когда разливается большое количество вина, и пока подвал не проветрится, спускаться в него опасно.
По-видимому, вино хранилище было разбито ночью или день назад, успело проветриться, вот почему, используя подручные средства: доски, ящики, котельцы, отец с приятелем смогли пробраться через винное озеро к стеллажам с бутылками коллекционного вина.
Они долго рассматривали эти бесценные экземпляры коллекции, получая удовольствие от того, что держали в руках настоящие раритеты. Но ни одной бутылки н е в ы п и л и и н е у н е с л и с с о б о й! По молодости лет, и по строгому воспитанию в семьях тружеников, они были совершенно безразличны к алкоголю, а мародерами не могли быть, по определению – настолько строги тогда были румынские, да и советские, законы для простых тружеников. Воровство наказывалось беспощадно!
В грустном, подавленном состоянии вернулись на квартиру, так никого и не встретив в училище. Из города тянулись бесконечные потоки беженцев…
На следующий день хозяйка, вернувшись из города, куда она ходила по неотложным делам, сказала, что в город вошли румынские войска.
Простое население румын не боялось, потому что люди не успели осмыслить того, что они уже советские. Так и продолжали ощущать временность и ненадежность новой власти и чувствовать себя под румынами. Много причин было для таких ощущений…
- Вот что, тинерий (молодые люди-молд.), - сказала она.
– Видите, какое время? Как все сложилось!
- Плюньте, вы, на все эти военкоматы, училища, на наших и ваших, и собирайтесь по домам. Я вам напеку на дорогу пирожков, а вы не задерживайтесь. Как бы, вернувшиеся румыны, не взялись за вас, и не нашли вам применения?
- Потихонечку, пешком, а где на перекладных, доберетесь домой. 250-300 километров - не бог весть какое расстояние для молодых ног.
Так и решили.
На следующий день, рано утром, почти затемно, они покинули дом сердобольной хозяйки.
Эти триста километров пешком, отец запомнил на всю жизнь и часто рассказывал нам о злоключениях дороги.
Первый переход от Кишинева до Оргеева они шли целый день. Как-никак - шестьдесят километров, на не успевшие втянуться в ход, молодые, не закаленные трудностями, ноги.
По обе стороны дороги встречались разбитые машины, повозки. Кое-где орудия и пулеметы. Неубранные трупы издалека давали о себе знать страшным запахом гниющей плоти. Эти участки дороги они старались пробежать. Зажимая нос платками и просто пальцами, пытались не смотреть на, обезображенные смертью и разложением, погибших солдат. Страх проник в душу, давил и не давал поднять головы.
Навстречу им, нескончаемым потоком, двигались румынские и иногда немецкие войска, не обращая внимания на бредущих по обочине молодых людей. Это шли тылы и второй эшелон.
Прошли Оргеев и в первом же селе стали проситься на ночлег. Имели с собой немного денег, и предлагали их, но пускали, в основном, из жалости. На сеновал или в летние времянки. Можно было попить холодной воды и смыть дорожную пыль.
На втором дне пути кончились пирожки и, к вечеру, начал давать о себе знать голод. Надо знать и понимать то время, когда села и поселки-городки были убогими, дороги не асфальтированы и никаких кемпингов с буфетами и шинками.
На третий день перехода им повезло – они нашли на обочине в траве буханку хлеба, побывавшую в луже. Обрезали грязь, и оказалось, что такого вкусного хлеба, он больше никогда в жизни не ел.
К вечеру четвертого дня добрели до города Бельцы, на окраине которого жил сокурсник моего отца. За четыре дня с гаком осилили около 150 километров.
В доме приятеля отмылись от дорожной пыли и грязи, отоспались и, наконец, вдоволь отъелись. Два дня пролетели незаметно, и отец снова собрался в дальнюю дорогу, топать следующие 150 километров, только теперь один, без товарища. В те времена, в дороге, на лошадях было несладко, а пешеходом вдвойне, особенно одному без спутника.
И снова напекла мать приятеля коржей и пирогов и, навсегда расставшись с домом приятеля, отправился отец в завершающий этап долгой дороги к отчему дому.
Теперь пришлось идти не центральной дорогой республиканского значения, а боковыми, проселочными и районными, на которых следов боев и движущихся войск было значительно меньше. Ходили слухи, что кое-где появились на дорогах бандиты и мародеры, но в начале войны их было немного. В последующие годы мародерство приняло массовый характер.
Пролетели четыре дня дороги (повезло, местами ехал на подводе) и к полудню четвертого он ступил на родное крыльцо. В доме одна мать, все остальные на сенокосе. Родители, братья, соседи очень обрадовались: не надеялись так быстро увидеть. Наскоро перекусили, но особенно праздновать и отсиживаться было не ко времени. Отец пришел в разгар сенокоса.
Сенокос – очень важная и горячая пора. Запасешься сеном – будет чем кормить скотину зимой, а сытая скотина будет кормить тебя. Издавна так повелось. И, после обеда, немного отдохнув, отец уже косил траву.
Вечером, окончив работу пораньше, собрались отметить приезд «из учений» старшего отрока. Сына жизненных дорог и университетов.
Его жадно слушали. В этой глухомани он явился светлым вестником из других стран и миров, и ему было, что рассказать своим близким: про город, войну, вино, землетрясения и дороги войны. Про разбитые и целые самолеты с трехэтажный дом, которые даже не успели взлететь с Бельцского аэродрома, который и сегодня находится у самой трассы Кишинев – Черновцы.
Рассказали и ему, как шла битва за Днестр. Его форсировали румынские войска. Что могли видеть простые труженики, не читающие газет? « Эти отсюда, а те оттуда, и бьют, и стреляют, и страшно кричат ». И летят файеры, как сказали бы сегодня, волна за волной. И где-то гибнут люди, а мужички, сховавшись по клуням и погребам, вытряхивают последние крошки храбрости. Так разгоралась война на юго-западе Советского Союза.
Вновь установилась румынская власть. И отца, парня призывного возраста, избежавшего советского призыва и гибели на дорогах великого отступления – исхода, незамедлительно призвали в румынскую армию. Из огня, да в полымя. Как грамотного, хорошо знающего румынский язык, направили в школу младшего командного состава.
Начались бесконечные издевательства.
- Большевик, - кричали ему по любому поводу, к месту и без него. Все потому, что он славянин, год прожил в освобожденной Молдавии и даже учился. И, как бы хорошо не выучил он румынский язык, для того чтобы учиться в румынском колледже, акцент все равно остался.
В учебных частях широко использовались немецкие инструктора, в том числе и по политической подготовке.
В каждой армии военных лет, особенно в учебках, служба гнобила солдата, под благовидными предлогами. В румынской она отличалась своей извращенной непредсказуемостью. Только один пример.
Всякий вечер, перед отбоем, устраивали проверку состояния обмундирования. Если находили маленькую дырочку, рвали форму по швам и заставляли вручную, иголкой с ниткой, зашивать. Всем было очень смешно. Потешаться над провинившимся не возбранялось, а поощрялось. Эффект массового воздействия на психику солдата в примитивной Румынии.
И в Красной Армии, иногда, было не лучше. Известны случай, например, когда командиры-самодуры принуждали хоронить окурок целым полком…
Занятия в школе младшего командного состава отличались тупой муштрой, изнуряющей шагистикой и проповедями немецких инструкторов. Так называемую, матчасть, или оружие, изучалось поверхностно, в ускоренном темпе, надеясь, что война сама быстро всему научит.
«Чем отличается фашизм от коммунизма? – спросили мы немецкого инструктора, проводящего политические беседы («политзанятия») в школе прапорщиков Румынской армии. Инструктор сложил указательный палец и средний, наподобие того, как складывают их гинекологи, или перед тем, как свернуть дулю, и сказал: - Видите разницу между пальцами? Такая же разница между этими пох…измами!»
Служба в учебной части подходила к концу, а война к своему закату. С боями, освобождая города и села, Красная Армия подходила к границам СССР.
Кратко о Румынии (из Википедии):
«…В русско-турецкой войне 1877-78 гг. Румыния фактически воевала на стороне России. 9(21) мая 1877 парламент провозгласил полную независимость Румынии. Согласно с решением Берлинского конгресса 1878 Румыния получала международное признание как самостоятельное государство. По этому же договору, Россия вновь занимала южные районы Бессарабии, однако взамен Румыния получала Северную Добруджу с Констанцей, которая до сих пор принадлежала Турции. В 1881 году Румыния была провозглашена королевством…»
Примечания автора:
Так благодаря России, русской крови Румыния освобождается от турецкого ига и становится самостоятельным государством. Тут бы радоваться румынам и благодарить Россию, руки целовать, ан – нет. Стоило только России ослабнуть, как тут же во вшивой Румынии проснулись Великодержавные Амбиции, она стала зариться на исконно русские территории вплоть до Волги. И повела себя Румыния, как настоящая проститутка: Союз с Гитлером, а в наше время, с США. Что же касается Чаушеску, так тот тоже вонял и плевался в сторону Советского Союза: все не хватало ему «братской помощи», все старался поживиться за счет советского народа.
От автора.
Знакомясь со страницами Второй Мировой войны и ее последствиями, я часто приходил в недоумение. Вот одно из них. Побежденная Германия была сурово наказана, особенно за холокост – геноцид еврейского народа. Были назначены огромные контрибуции и репарации, хотя они мало чем отличаются друг от друга. Однако ее союзники: Румыния, Италия, Венгрия и некоторые другие, поставлявшие в вермахт живую силу, а в фатерлянд материальные средства, принимавшие участие в боевых действиях против Советского Союза и в издевательствах над евреями и военнопленными, отделались относительно небольшими потерями.
Пример – Румыния. Румынская армия в союзе с гитлеровцами дошла до Сталинграда. Под контроль амбициозной фашистской Румынии попали обширные пространства Буковины, Бессарабии, Юго-Запада России и Украины. Пусть в меньшей степени, но достаточно был распространен румынский геноцид евреев. Многочисленные еврейские гетто на Украине, расстрелы евреев и т.д. – отдельная тема, выходящая за рамки цели моей повести.
Почти историческая справка:
Участие Румынии и Румынской армии на стороне советских войск совместно с советскими войсками против стран гитлеровской коалиции (Венгрия, Чехословакии) относится к малоизвестным страницам ВОВ и второй мировой в целом.
( Ссылка: http://byrnas.livejournal.com/42644.html )
Из истории Второй мировой войны хорошо известно, что королевская Румыния приняла самое активное участие в нападении на Советский Союз, румынская армия так и прошла вслед за немцами до самого Сталинграда. Затем, познав жесточайшие испытания и разгромные поражения от РККА, румыны в итоге оказались опять там, на берегах Днестра, откуда они начинали свой завоевательный поход во имя создания «Великой Румынии».
К августу 1944 года стало ясно, что участок советско-германского фронта, который держали румынские войска, больше не выстоит и вскоре может просто рухнуть, плюс к этому началось повальное дезертирство из румынской армии, солдаты расходились по домам целыми подразделениями.
Высшее руководство страны поняло, что ещё немного и Румыния будет попросту оккупирована, мало того, подвернется разорительным репарациям и станет в общий строй стран потерпевших поражение в очередной мировой войне.
24 августа Румыния объявила о своем выходе из войны. 12 сентября 1944 года Румыния и СССР подписали перемирие.
ИЗ СОГЛАШЕНИЯ О ПЕРЕМИРИИ С РУМЫНИЕЙ 12 сентября 1944 года
«I. Румыния с 4 часов 24 августа 1944 г. полностью прекратила военные действия против СССР на всех театрах войны, вышла из войны против Объединенных Наций, порвала отношения с Германией и ее сателлитами, вступила в войну и будет вести войну на стороне Союзных держав против Германии и Венгрии в целях восстановления своей независимости и суверенитета, для чего она выставляет не менее 12 пехотных дивизий со средствами усиления.
Военные действия румынских вооруженных сил, включая военно-морской и воздушный флот, против Германии и Венгрии будут вестись под общим руководством Союзного (Советского) Главнокомандования».
«…Румыны спешно приступили к формированию группировки своих войск для совместных действий с Красной Армией в составе 2-го Украинского фронта. Для этих задач румынским командованием была заново создана 1-я армия на базе ранее выведенных из Крыма пехотных дивизий и учебных частей и новая 4-я армия (почти полностью составленная из учебных частей».
Более подробно см. приложение №1 к данной повести.
Присвоив воинские звания младших командиров (от сержантов до прапорщиков), выпускников школы направили в боевые части. Некоторых сразу на фронт, других в формирующиеся полки.
Отцу повезло. Его направили в формирующийся полк, на должность квартирьера. Это спасло его от участия в боевых действиях против Красной Армии, что практически спасло жизнь.
Не успел полк кое-как сформироваться, как его направили на фронт. Получили приказ, ночью грузится в железнодорожные вагоны.
На железнодорожной станции скопление составов с живой силой и техникой, эшелоны, направляющейся в район боевых действий и санитарные поезда, набитые раненными. Пошли слухи, что упорные бои ведутся по всей территории Бессарабии, включая границы современной Молдавии и части Украины с Юга и Запада. Много убитых и раненых.
Запомнились рассказы одного раненного: « Русские, пьяные, идут волна, за волной в атаку. Мы из пулеметов их косим и косим, но остановить не можем…». Кому верить? Где правда, а где ложь? Попробуй в этом разобраться солдату, кругозор которого ограничен пространством своего взвода или роты, а желания размерами желудка и котелка.
Полк перед погрузкой в вагоны построили и зачитали призывную речь о вкладе доблестной Румынии в борьбу с большевизмом, о преданности союзной Германии, королю и Правителю Антонеску. О священном долге каждого румына сложить голову за Великую Румынию (Румыния Маре) и родную Фатерлянд. О кровожадности, мстительности и беспощадности большевиков. Нагнали страху и разбудили дикие инстинкты самозащиты.
Наступил вечер и состав, в который погрузился полк, двинулся в сторону фронта: менять истощенные и разбитые части. В вагонах притихли, задумались. Воевать, тем более умирать никто не хотел. Стало тревожно и душно. Воняло потом, кровью, немытыми солдатскими телами и продуктами молодого пищеварения. Состав летел.
Ночь начинала уступать будущему дню, светало. На одной из небольших станций поезд остановился. После долгой паузы и криков офицеров, поступила команда выгружаться из вагонов и строиться.
Полк построился на поле, вблизи полустанка. К солдатам вышли офицеры полка, во главе с командиром и священники.
Зычным голосом зачитали пламенную речь, что подлый режим временщика Антонеску низложен, а румынский король сбежал от Гитлера и власть в Румынии перешла к нему. Что истинные друзья и союзники Румынии и румын, это православные славяне, русские, украинцы и прочие, во главе с большевиками, а фашисты подлые нацисты. И теперь священный долг каждого сознательного и добросовестного румына, повернуть свое оружие против истинного врага: фашисткой Германии и хортистской Венгрии. Что немецкие инструктора и политические руководители изгнаны и с позором бежали, а на смену им придут союзники, наши православные братья-большевики и направят наши силы на истинного врага.
После небольшого перерыва полк выступит на фронт и направит свое оружие в обратную сторону, занимать передовую линию против мадьяр в Трансильвании (часть угорскоговорящей Румынии).
Чесали изумленные солдаты затылки и облегченно вздыхали. Еще несколько дней отсрочки от передовой, от обстрелов, бомбежек и атак, а значит и смертей. За одни сутки успели поменять друзей на врагов и наоборот, успели сменить два политических строя.
В румынской армии на фронте практиковали частую смену подразделений на передовых позициях. Каждую неделю одно подразделение покидало позиции, а другое их занимало. Смена совершалась независимо от обстоятельств, а не только в тех случаях, когда сменяемое подразделение полностью выбито.
За каждым полком во второй линии тащился обоз. В обозе, кроме всего прочего, личные чемоданы младших командиров, размещенные на повозках каждой боевой единицы, согласно структуре полка. В чемоданах солдаты хранили личные вещи и трофейное барахло, в ограниченном количестве. Бритвы, часы, зажигалки и другие занятные штучки небольших габаритов, добытые в боях.
Тыловики чемоданы не воровали и не потрошили, за них это делала война. Была широко распространена скупка тыловиками трофеев у солдат сменяемых частей. Некоторые, вышедшие из боев солдаты, с гонором и издёвкой посылали скупщиков…в окопы, где трофеев полно. Поднимай, не ленись, если останешься жив.
Что нужно было делать молодому парню, очутись он в положении отца? Совершенно верно – плюнуть на все и на всех, и думать только о себе. О своей жизни. При каждом выстреле или взрыве не геройствовать, а немедленно падать в каждую мало-мальски пригодную ложбинку, ямку или канавку. Прятаться за любой выступ или бугорок.
Так легко рассуждать, но поступать не просто. Старшие командиры заметили усердные потуги отца – «большевика» для сохранения жизни, и незамедлительно отнесли их к обыкновенной трусости. И послали… в разведку.
- Отбери пару солдат и разведай окрестности близлежащего села и самоё село на наличие противника, - приказал командир роты. – Село в трех километрах, в нем живут мадьяры.
В разведку, так в разведку. Куда от этого денешься. Отец отобрал двух солдат побойчее и они двинулись в разведку.
На окраине села притаились в камышах на берегу небольшой речушки и, первым делом, облегчили ранцы, поглотив весь неприкосновенный запас. Долго и нудно наблюдали за околицей села, пока жуткая жажда не высушила все их внимание. Тут же из ручья и напились холодной и чистой водицы. А когда напились, то заметили чуть выше, в камышах, едва заметно торчащие, остатки старого трупа, вымоченного и мацерированного долгим нахождением в воде. Уже не вонял, но успел вывернуть всех наизнанку. Так и ушел в воду весь завтрак, обед и ужин.
Досада не лучший советчик. Решили со злости в село не идти, а доложить, предположив, что в селе немцев нет.
Вернулись и доложили. Возвратились и другие разведгруппы. Батальон начал наступать по другому направлению и наткнулся на хорошо подготовленную и замаскированную оборону мадьярских войск. Понес потери. Разведчиков, проверявших это направление, расстреляли. Это послужило жгучим уроком для отца, он тоже мог оказаться на месте расстреливаемых, измени батальон направление наступления. На всю жизнь он уяснил, что трусость и ложь, плохие советчики и явные провокаторы, ведущие к гибели.
И еще случаи, военные случайности, так похожие друг для друга. Как, по-очереди, дежурили на бруствере окопа, и ноги оторвало напарнику; как холодной осенью, не умеющие плавать переплавлялись через бурную реку, взявшись за руки в кружки; как под снайперским огнем перебегали по узкому брёвнышку на другой берег оврага, как…
Как ночью под косыми порывами ветра, дождя и снега, смертельно уставший, падал с ног, и искал где бы приткнуться, но, кроме кустов шиповника, ничего не находил. Пришлось нагибать куст и ложиться на его тугие и колючие ветки. Так и спал, ужаленный кривыми иглами собачей розы. А когда куст полностью пригибался к земле и погружался в грязь, поднимался и искал следующий куст. Той холодной и дождливой ночью, отец на собственной шкуре испытал справедливость латинского названия шиповника – роза канина (собачья роза).
Война страшна по-разному, не одинаково для всех, хотя умирать никто не рвется.
Писатель Виктор Некрасов писал, что самое тягостное чувство он испытал, глядя на убитого бойца, у которого в уголках губ еще дымился окурок.
Отец рассказывает: « Идем по склону холма. Пробираемся через поля кукурузы и внезапно вылетаем на прогалину с разбитой пушкой. Расчет весь убит и каждый лежит там, где его настиг удар снаряда. Смерть застала их перед обедом. На ящике нарезанное сало, а в котелках дымится суп…» От голода кружилась голова, но поесть он не мог - тошнило. А другие ели и смели все за секунды, не успев остановиться. В наступлении действовал приказ: раненных не поднимать! Возле убитых не останавливаться! Идти только вперед!
Раскрыв рты, мы слушали эти боевые рассказы, удивляясь тому, что на фронте так мало героизма и так много страданий, грязи и лишений.
Отец вернулся с фронта осенью 1944-года. Уроженцев Бессарабии, именно украинцев, по
неизвестной ему причине, отозвали из действующей румынской армии в тыл. В тылу объявили о демобилизации и распустили по домам.
Румыния к этому времени уже воевала на стороне Советского Союза, но армию выдвигали, в основном, против мадьяр, ввиду полной ее ненадежности и низкой боеспособности.
Так отцу повезло еще один раз. Он избавился от фронта и ненавистной румынской армии с ее палочной дисциплиной и издевательствами над украинцами из Бессарабии.
**********
В родных Сокирянах, на железнодорожной станции, по чудесному совпадению, он встретил среднего брата Сашу, также отпущенного с фронта.
Здесь же на вокзале узнали, что родители умерли от свирепствовавшего сыпного тифа. Похоронили их не в гробах, даже не в саванах, а просто бросили в яму и засыпали землей. Тифа боялись больше, чем божьей кары, да и хоронить было некому. Мужчин в деревне не осталось. Кто воевал, других угнали или поубивали. Остались единицы, негодные, юродивые, да немощные. Некому приладить гроб организовать похороны…
Так в одночасье стали сиротами молодые крепкие хлопцы: без сестры, без родни, без средств. Дом, цветущее хозяйство, да и сам хутор пришел в упадок. Разбросало войной жителей хутора. Некоторые вернулись в село, другие потерялись на дорогах войны. Братья остались в лесу одни. Надо было выживать, приспосабливаться к новой жизни, новой коммунистической власти, к новым порядкам. Это был следующий шок после смерти сестры и родителей.
Тут выяснилось еще одно очень тревожное обстоятельство. Младший брат Боря, мобилизованный в Красную Армии, сбежал с призывного пункта и, вернувшись домой, прятался в лесу. Перед смертью, на призывном пункте, мать уговорила его сбежать из рекрутов.
Загнанная работой, в информационном вакууме, она душой почувствовала судьбу новобранцев. Вскоре их, не обученных, бросили в бой и всех выкосили немецкие пулеметы. Такова была судьба многих рекрутов из освобожденных областей, побывавших под оккупацией.
Боря стал жить с ними на Прычине, хоронясь от любого чужого глаза. А чужой глаз зачастил на хутор.
После небольшого времени единоличной свободы, в селе начали подготовку к созданию колхоза. Сверху спустили циркуляр: хутора ликвидировать, а жителям перебраться в село Ломачинцы.
Начало мирной жизни у пацанов, вернувшихся с фронта, совпало с началом коллективизации в освобожденных районах Бессарабии и Западной Украины. Родители умерли. Они остались одни на хуторе. И пошла не жизнь, а выживание.
Это начало совпало с приездом мамы учительствовать в Ломачинцах, в центре которых находилось здание школы.
После всех перемен в селе пустовал дом сестры. Он находился в центре села недалеко от школы. Великолепной, еще «панской» постройки. В том доме жили, оставшиеся сиротами, трое маленьких мальчиков, старшему из которых шел двенадцатый год. Это были Дзятковские - дети Ядвиси и Павлика. Дети - сироты в дальнейшем сыграют свою важную роль в судьбе моих родителей.
Отец начал работать. Учитывая образование – неоконченный колледж по табаководству, устроился в Сокирянах агентом ( районным уполномоченным - так тогда их называли) по табаководству. Это не была знаменитая райкомовская должность инструктора-уполномоченного по сельскому хозяйству, при помощи которых партия руководила полевыми работами. Надо было ходить по дворам. Устраивать сходки в селах и агитировать население района выращивать табак. Это была неблагодарная работа: крестьяне стремились выращивать хлеб, картошку - все то, что помогало выжить в голодные годы. Вырастить табак и сдать его в закупочные конторы за бесценок хлеборобы не хотели и всячески старались избежать добровольно-принудительной агитации. Ко всему, отцу с детства было привито некоторое высокомерие к грязным и неграмотным мужикам. По сравнению с ними, он, который учился в колледже в Армашештах, был профессором. Ему претили всякие уговоры и увещевания быдла.
К этому времени отец познакомился с мамой. Он настоятельно просил маму похлопотать, чтобы его взяли в учителя (приняли на работу учителем). Сам хлопотать не умел, а перед новой властью, состоявшей сплошь из безграмотного мужичья и деревенских проходимцев, не хотел.
В деревне сохранился культ уважения к учителю с царских и румынских времен, когда обучение было платным, а грамотных было очень мало. На первых порах это помогало отцу на новом поприще, ибо педагог с него был никакой, а фашистко-румынские методы, вбитые в армии, уже не проходили.
Хотя у братьев в селе было жилье – дом сестры Ядвиги, в котором жили дети сироты и, после перенесенного тифа, пытался набраться сил самый младший из братьев – Виктор, жили они, в основном, на хуторе, на Прычине. Детей сестры, трех мальчиков, на время, приютила сердобольная дальняя родственница. Но куда деть Борю?
Вот такая сложилась ситуация, когда в селе начала работать, приехавшая по направлению, молодая учительница украинского языка. Звали ее Саня. Точнее, Саша-Александра. Это была моя будущая мама.
Она окончила Учительский институт в Черкассах (Восточная Украина). Учительский институт – это уже не педучилище, но ещё и не Педагогический институт, в полном понимании этого слова. Быстрее всего это был колледж, если перевести все эти термины на современный язык.
Конец первой части. (Продолжение следует)
********