Поезд домой. «Срочка» оставалась позади. Уже навсегда. Тогда это понять было невозможно. Да и сейчас, когда я пишу эти строки, должен окончательно признаться себе, что грязно –серая ледяная корка, которая нарастает на сердце за сравнительно короткий период службы, тает очень медленно. Годами, десятилетиями. Зависит от самого человека и от того, через что его протащила армия. Не всегда, кстати, война.Порой куда тяжелее пережить липкий стыд от унижений, чем страх смерти.
Тогда, впрочем, мысли были совсем другие. Предвкушался триумфальный приезд домой в ореоле воинской славы.
Словно в насмешку над моими мечтами, едва предъявил билет и вошёл в тамбур, медаль, которая красовалась на моём кителе, сорвалась с колодки и ,блеснув, шмыгнула в тонкую прорезь между вагоном и перроном.
Я сразу сообразил как залезть под перрон, но именно в эту секунду поезд тронулся. Желание поскорее оказаться дома, моментально придавило давящееся от досады тщеславие.
Ну и шут с ней, с этой медалью. Удостоверение и запись в «военнике» ни куда ни денутся.
Потом, уже через несколько лет, закажу через интернет бывшую в свободной продаже потерянную награду, и приколю её к пылящемуся в платяном шкафу кителю. Ещё через пару лет закопаю её в саду у своего дома, окончательно похоронив выпестованный в советском детстве образ героя,который тщетно натягивал на своё глупенькое эго.
Хотелось запустить отборным матом( уж чему-чему, а этому армия научила), но здесь же, в тамбуре, стояла проводница.
Женщина.
Сглотнув матерщину , я прошипел, спуская пар – грёбаный экибастуз - содрал с груди колодку и запихал её в карман. Прошёл в вагон. Молодецки повёл плечами и ,не торопясь, зашагал к своему месту, тайком косясь по сторонам. Несколько человек лениво скользнули по мне взглядами. Большинство же, попросту не обратили вообще ни какого внимания. Подумаешь, ещё один зелёный чурбан едет домой, гордясь убогой зелёной сбруей. Вот тебе и звёздный час, грёбаный экибастуз.
Попутчиками моими были заурядные пожилые пенсионеры – провинциалы - муж с женой, и бородатый невысокий мужик, лет сорока пяти – пятидесяти . В ответ на моё приветсвие старики приветливо поздоровались, а мужик молча кивнул, сверля меня своими чёрными маслянистыми глазами, словно просвечивая насквозь. Взгляд его я спокойно выдержал. И ни таких видали, дядя.
Ехать нам было долго. Пенсионеры обсуждали свои дела. Мы с черноглазым бородачом быстро познакомились и разговорились. Он спросил меня, куда я еду и оказалось, что нам по пути. Сразу же потеплело.
Мой новый товарищ был трудником мужского монастыря, который являлся нашей главной городской достопримечательностью. Нашлись общие знакомые, включая игумена и насельников, в том числе, отца Ермогена, у которого я просил благословения, уходя в армию. Андрей, так звали моего попутчика, говорил страстно, быстро, то и дело теребя своими сильными, почерневшими от работы пальцами, здоровенные монашеские чётки. Его всего переполняла вера. Соприкосновение с истиной, с божественной благодатью всколыхнули его земной мир настолько, что жить прежней жизнью он уже не смог. Тогда Андрей показался мне слегка блаженным, и только сейчас, спустя четверть века, когда мы сравнялись в возрасте, стало приходить понимание того, что так его волновало. Мало узнать, увидеть, почувствовать истину. Многие думают, что это главное, но главное – это как ты продолжишь жить с этим пониманием , что ты сделаешь с собой и как изменишь свою жизнь перед Ним, который открыл тебе свой божественный лик. Андрей переживал тогда момент, когда он, уже внутри церковной ограды, столкнулся с морем соблазнов и своей собственной природой, мешавшей продолжать путь к Христу.
Я вежливо слушал Андрея, кивая ему головой, а думал о том, что это всё конечно очень мило, вот только лучше бы было сейчас бы завязать знакомство с одинокой, истосковавшейся по мужской ласке бабой, едущей в отдельном купе. Но медаль моя валяется под перроном столичного вокзала, китель, украшеный офицерским аксильбантом, я снял, берет запихал в сидор. Остался самим собой - коротко стриженый, в застиранном тельнике и камуфляжных шатанах. Выглядел как большинство молодых мужиков в нашем вагоне, поезде, области….да и стране тоже. Все мои тайные мысли о романтическом приключении по дороге домой рухнули. Можно было пойти в вагон-ресторан. Деньги у меня имелись, но мельком ловя своё отражение в тёмном окне вагона, подсвеченного тусклым светильником нашего купе, я понимал, что на женское внимание мне рассчитывать вряд ли приходится.
Разве что на жалость.
А Андрей продолжал говорить. Он делился со мной самым сокровенным. Рассуждал о любви. О том что есть Вышняя любовь. Как на исповеди, не скрываясь, рассказывал как он боролся с блудными страстями, гордыней, прелестью.
Интересно, что именно тогда, в той ночной беседе в поезде с Андреем, я впервые узнал что такое искушение прелести.
Я устало улыбался , слушая об очередной случке с деревенской дульсинеей, от которой трудник снова возвращался в монастырь, терзаемый раскаянием. О мудром терпеливом молчании отца – игумена, который был младше Андрея лет на пятнадцать. О слухах, ходящих между братией монастыря. О бессоных ночах в молитве Христовой и смиренни плоти. О том, что женщина - это мать и сестра во Христе. О молитве по чёткам, тем самым, которые он сам сплёл когда-то, готовясь к послушанию, и перебирал сейчас, говоря со мной.
Сколько огня, сколько надежды было в глазах этого человека. Словно апостол, моливший Господа выйти от него, ибо он человек грешный, пытался укутать острые углы христианской совести в своей узкой груди этот странный человек. Раскаяние и надежда, надежда и раскаяние терзали его. Мы говорили …вернее, Андрей говорил очень долго.
Вместо дембельского поезда получался почти толстовский сюжет. Крейцерова соната. В нашей части повесть Толстого была единственной литературой про ЭТО, и я зачитал книгу буквально до дыр. История Андрея, как это ни странно, казалась более осмысленной и глубокой, чем книжная.
Два героя, раздавленных страстью. Позднышев носит своё преступление, словно каинову печать, Андрей – ,не переставая каяться, верит в прощение и идёт дальше.
Так умно и глубоко описавший грех и страсть Лев Николаевич ,почему-то ударившись в этику, опустил тематику надежды и покаяния, Всепрощающей Милости Божией, на которые так жарко уповал мой попутчик.
Автор крейцеровой сонаты простился с Позднышевым в поезде и более они не виделись. Да и о чём им было ещё говорить? Я же… уж не помню что открылось мне тогда, пусть уже седеющему, но мальчишке, тем не менее, доверяя своей интуиции, решил снова увидеться с Андреем.
Через пару недель ,прослышав, что ныне церковный праздник, купил несколько пачек сигарет в киоске около дома, распихал их по карманам и пошёл в монастырь. Андрей, когда мы расставились на вокзале, пригласил меня к себе и подробно объяснил как найти его келью. Вообще-то, монастырь я знал как свои пять пальцев. Ещё в советские времена мы там часто играли и ходили смотреть на оружие в музей воинской славы, который располагался прямо в одном из храмов обители. Кстати, а вот и тот самый храм. Хоть и не намеревался зайти в него, но ноги будто сами понесли меня натоптанной детской тропой.
Вошёл, перекрестился.
Монахи заканчивали служить вечерню. Среди угрюмой братии, виднелись несколько трудников, в засаленных чёрных свитерах. Андрея нашёл сразу же. Он в одиночестве сидел у дальнего малого придела ( в прежние времена там, прямо в алтарной нише красовался пулемёт «Максим») на деревянной лавке и молился, перебирая чётки. Когда служащий иермонах произнёс отпуст, братия приветствовала друг друга целованием. Сперва монахи, потом трудники. Женщин, кстати, в храме не было вообще.
Андрей первым подошёл ко мне и тихо сказав, - с праздником, - обнял, и по братски меня облобызал.
Потом мы пошли к нему в келью. Трудники жили в маленькой комнате, провонявшей куревом, мужским потом, свежей краской и сыростью.
Спали на нарах из грубых досок. Постельного белья не было. Недавно покрашенные стены кельи испещрены надписями красным карандашом. Я на минуту присмотрелся к ним– всё кресты и молитвы, тогда совсем не тронувшие меня.
Андрей явно обрадовался сигаретам. Он с благодарностью принял курево и сказал проникновенно, чтобы все слышали : это ты от души… от души, Серёга…
Пили чай. С рафинадом . Популяарный в наших краях в начале 90-ых годов чёрный индийский чай из зелёных бумажных кубиков, который заваривали крутым кипятков в жестяных солдатских кружках. Щипцов для сахара не было, зато были плоскогубцы. В монастыре и армии подход к решению бытовых вопросов очень простой.
Андрей снова удивил, потому что стал совсем не похож на того, прежнего, с которым я познакомился в поезде. Вместо горящего, увлекающего своей харизмой грешника был смиренный тихий инок, не поднимающий своего византийского взгляда. Он заметно похудел, борода погустела. Смотрел я на него и не покидало меня ощущение, что мой знакомый уже в другом мире.
Вспомнил,как в вагоне Андрей рассказывал мне о тяжёлых отношениях с братией и о том как он, - сильный, гордый и своенравный мужик, - смирял себя. Я тогда пропустил это мимо ушей, приписав подобное поведение вполне понятному мне желанию выжить в закрытом коллективе. Хочешь выжить – играешь по правилам. Мне, русскому солдату, не столько служившему, сколько сидевшему в армии, было сие вполне понятно.
Однако, Андрея, ни других трудников в монастыре ни кто не держит насильно. Двери открыты. Уходи когда и куда хочешь. Братия ешё понятно, но вот эти мужики, которые вполне себе могли бы устроиться, живут в тяжёлых условиях, на скудных монастырских харчах, словно и нет вокруг сотен одиноких баб , нуждающихся в мужских руках на хозяйстве.
Деньги? Мой сосед, попавший в плен во время афганской войны, после возвращения домой, служил алтарником в главном городском храме. Он несколько лет трудничал и подробно рассказывал о скромных монастырских заработках . Уж не знаю, как больших городах, а у нас - коли пошёл трудником, то только ради Иисуса, а не хлеба куса.
………….Что мне нужно, Серёга? Вот понимаешь? Что мне от жизни нужно? Я постоянно себя срашиваю – говорил мне тогда в поезде, сверкая глазами Андрей, - с бабой переспать? Да ведь у меня баба есть. И в соседнем городе тоже. Обе хорошие, ласковые бабы…ждут…зовут, мол, оставайся на хозяйстве - Андрей сжал в кулаке чётки - но не могу я с ними долго быть. Как только голод блудный отпустит, так волком выть хочется и бежать …снова бежать в монастырь. Придёшь…воротишься…ждёшь пока настоятель примет, а он примет…и благослование даст и на исповеди грехи отпустит , ептимию назначит, а после литургии приховёт к себе в келью и умолять будет, как брата, не грешить..как брата…йэх…. – Андрей тяжёло вздохнул и помолчал - а я ? Я уже опять к себе прислушиваюсь, когда снова кольнёт…на сколько меня на этот раз хватит…
Но даже в самые грешные минуты понимаю : Он у меня есть, только Он. Больше ни кого нет. Только Он. Он примет, Он простит. Он поймёт…поймёт.. - и в глазах Андрея начинала собираться влага - …Он да, он простит..а вот что я? Я всё время на икону Спаса смотрю и Он на меня так глядит с укоризной и в то же время с пониманием и как- будто вот-вот заговорит со мной. Хотя, что там говорить? И так, по одному только взгляду, слышь, Серёга – он порывисто хватал меня за руку и крепко сжимал её - по взгляду Его всё мне ясно.
Потом Андрей подавил усилием воли рыдание, которое рвалось из груди наружу, и продолжал :
Я вот думаю, Серёга: наказание грешнику - это не адские там печи всякие и сковородки, а когда тебе с самыми сахарными бабами – горечь , от кирла - тоска. А знаешь почему? Потому что ты всем сердцем, всей душой до последней запятой понимаешь свою невозможность радом с Богом стоять, потому что ты не достоин,сечёшь? Это как на солнце смотреть. Сколько себя ни заставляй, сколько слезами ни заливайся – невозможно.
А как жить? Как тогда жить,брат, когда знаю, что только Он есть, понимаешь? Только Он.
Сечёшь, а? Серёга?
Андрей пытливо вглядывался в мои глаза и я , позабавленый « народным богословием» ,кивал, пряча улыбку, думая о сволочной потерявшейся медали и о ласковой нежной бабе, которая приняла бы меня в свою тёплую постель.
Двадцать пять лет прошло, а ведь ни кто мне лучше так и объяснил про истончение человеческой природы под воздействием первородного греха .
Разговор наш в келье явно не клеился. Андрей много говорил о новом послушании и о том, что с «братьями» они поедут строить новую церковь в соседнем районе и что его скоро благословят подрясником. Я чувствовал, что он счастлив и что ему большего и желать не возможно – ехать в отдалённое даже от деревень место, возводить давно заброшенную монашескую обитель. Да ещё в канун зимы.
Это словно наблюдать со стороны за беременной женщиной, которая впервые чувствует внутри себя движение новой жизни и замирает, очарованая волшебством материнства. Ты видишь её блаженную полуулыбку, видишь как она гладит свой живот, но не можешь чувствовать её тихой радости.
Я допил чай и вежливо попрощался.
Андрей мог просто пожать мне руку и остаться в келье, но он проводил меня до ворот монастыря, проделав достаточно долгий путь через внутренний двор по октябрьскому морозцу. В одном только свитере. Сперва я думал, что это он просто хочет покурить за пределами обители, но сигареты остались в ворохе одежды на нарах.
У них там в кельях даже тумбочек не было.
Мы помолчали. Андрей обнял меня и сказал, - с Богом. Я ,по армейской привычке, козырнул ему и пошёл восвояси….метров через сто пятьдесят что-то заставило меня обернуться. Трудник стоял в проёме врат, освящаемый лампой, которая горела прямо при иконе Спаса над входом в монастырь и смотрел мне вслед. Увидев, что я обернулся, он помахал мне рукой и перекрестил меня.
На той же неделе я познакомился с Татьяной. В продуктовом магазине. Разведённая женщина, почти одного возраста с моей матерью. От неё пахло здоровьем и теплом. Поднёс её тяжёлую сумку и пригласил на свидание.
Она согласилась. На следующий день, мы сделали два круга по периметру городского парка и пошли "погреться чайком". К ней домой.
Ну наконец-то….
Начал навещать Татьяну по вечерам ,регулярно, предварительно тщательно вымывшись, надев чистое нижнее бельё и хорошенько почистив зубы. Постепенно гормональная пелена начала спадать с глаз и наступила тоска, да такая, что захотелось дать себе зарок больше никогда не подносить тяжёлые сумки одиноким симпатичным женщинам.
Ну что ж. Попробуем клин клином.
Случилась Анна – светская львица (журналистка местной газеты, приехавшая по наводке военкомата брать у меня интерьвью) - ухоженная, романтичная и страстная, явно сдуру спутавшая во мне желаемое с действительным.
Анна быстро во мне разочаровалась. Её привлёк образ мужчины, вернувшегося с войны – суровый, верный и надёжный воин.
Богатыри - не вы!
Я служил в медицинских войсках. Вместо "броника" и АК, носил белый халат, таскал носилки. Добрая Анна, не смотря на своё разочарование, не рассталась со мной. Сказала, что любит. Заставила купить костюм, ввела в круг своих знакомых, стала литературным редактором моих армейских дневников. Эта женщина буквально взвалила меня на свои плечи и потащила. Потащила в гору, на которой красовался образ вожделенного идеального мужика. Недоступная Анна, королева нашего захолустья, сделавшая успешную карьеру, добившаяся всего сама и своим трудом , связалась со мной - простым солдатом, поверхностным ветреным мальчишкой, отдав всю себя без остатка. Вот до чего доводит увлечение литературными персонажами 19 века.
Сперва мне было приятно, но , Слава Богу, долго это не продлилось. Пришёл стыд. Вслед за стыдом мрачная злоба на самого себя, а потом на Анну. Она стала меня раздражать.
Назло ей я и завёл интрижку с Ольгой, которая работала учительницей в школе, где училась аннина дочка. Скромная Ольга оказалась тем самым тихим омутом...одним словом, у неё была подруга и к её подруге мы с ней часто ходили в гости…с ночёвкой.
Как оказалось, можно было обойтись и без медали, только вот веселее не становилось.
Чем чаще просыпался в чужой постели, тем более и глубже разрасталась пустота внутри меня.
Роман на стороне быстро раскрылся. Был скандал…и ночь примирения .
Всю эту ночь напролёт Анна пролежала, в слезах, на моём плече. И тогда и сейчас знаю, что оплакивала она не только свою любовь , но и меня.
Утром я ушёл.
А Ольга …мда. Ольга вышла замуж через неделю. Пригласила меня на свадьбу.
Гребаный экибастуз…на свадьбу.
Она всё это время была невестой.
Я пришёл.
Назло врагам.
В форме.
Смотрел на жениха– приветливого, простого доброго парня и холодел, понимая, что мы с детства знакомы. Олег. Вместе учились в музыкальной школе. Жених тоже только что пришёл из армии и на нём тоже была военная форма. В отличие от меня, Олег действительно воевал в той, уже почти забытой сейчас войне.
Как же он обрадовался, увидев солдата… а узнав, что мы с ним были в одних краях, так просто просиял. Принял меня, как брата и посадил около себя. Пытался угощать и фотографировался со мной.
Мы же оба были ТАМ.
Он на передке, а я в полной безопасности и тепле.
Грёбаный экибастуз!
Стыд напалмом выжигал меня изнутри.
Ольга и её подруга насмешливо посматривали на нас.
Ещё до начала главного веселья, под шумок получилось сбежать к Татьяне.
Наутро,отведав прекрасных блинов, которых она мне напекла, я пошёл в военкомат, давясь изжогой.
Контракт подписать не удалось . Сам военком пригласил к себе и терпеливо объяснил, что из – за пустячного, как мне тогда казалось, ранения для службы в армии по контракту я не гожусь.
ГРЕБАНЫЙ ЭКИБАСТУЗ!
И куда теперь?
Вернулся к Татьяне.
Котлеты, сырники…починка теплицы…оладьи, блины…. изжога….картошка…. телевизор и гормональная возня на мягкой перине.
Куда деваться от это душащей пустоты, серых рабочих будней, липкой похоти?
Любви не было. То есть, она была. О ней только и шла речь. Правда, любовь того розлива, которую в своё время сам тщательно продегустировал, а потому уже так подробно описал в своей повести бородатый граф в личине мужика.
Нужно было менять свою жизнь. Решился уезжать. Оказалось, что в большом городе можно быстро найти работу и снять жильё.
Переезд прошёл быстро. Армейские дружки помогли с квартирой.
За десять лет в столице я наел себе рожу, закончил два университета, сделал карьеру, отрастил бороду и завязал отношения на постоянной основе сразу с несколькими дамами.
Тянуло и на приключения. Так я случайно познакомился с женщиной в интернете. К тому времени, интернет - знакомства были уже почти обычным делом. Всё шло по обычной траектории, но, расставшись с Ней после нашей первой ночи, я вдруг почувствовал укол в сердце. Да такой сильный, что заболел и слёг. Лечила меня моя подруга и иногда любовница Анастасия, с которой нас связывали семилетние отношения. Лечила заботливо, но народной медициной. Закончилось всё тем, что мне стабильно становилось всё хуже и хуже. Вызвали скорую.
Умер я уже в приёмном покое . Мгновения смерти были не долгими. Врачи откачали. Единственное, что я запомнил, это было Её лицо. Именно Она была моей дорогой из плена пустоты.
Жизнь ко мне вернулась. Пришлось полежать в больнице, медленно впитывая в себя силы. Как только встал на ноги, поблагодарил врачей, попрощался с Анастасией и поехал к Ней.
По дороге купил обручальное кольцо.
Мы поженились через год.
Две дочери, потом родился долгожданный сын.
Я был самым счастливым человеком на земле.
И вот тогда пришло время платить. За женские слёзы, за позор осквернённых супружеских лож, за обман, за соблазн, за разврат и блудодеяние, за всю ту грязь, в которой утопал сам и топил других.
Сын оказался инвалидом.
Самое странное, что сквозь пелену боли, которая на меня обрушилась, я очень чётко понимал, что плачу по своим счетам.
Вот тебе и крейцерова соната в современном исполнении. Позднышев зарезал жену, а я - здоровье любимого сына.
Годами приходил в себя. Давило чувство вины перед семьёй, перед Женой. Жалость к себе быстро прошла. Осталась боль. С ней мы чуть ли не подружились. Она была сродни чувству пустоты, которое душило меня до встречи с Любимой, ощущалось зияющей дырой в сердце.
Я долго искал утешения.
И нашёл.
Шаг за шагом, медленно, через случайные знакомства, лекции в интернете, книги подводил меня мой Ангел -Хранитель к церковному порогу.
Умиротворение, умиление и радостные слёзы покаяния.
Блаженны плачущие.
Захотелось идти дальше. Быть как можно ближе к этой Любви.
Сперва подвизался алтарником, потом получил подрясник и место экскурсовода в паломническом отделе епархии. Дальше диаконская хиротония, потом иерейская. Первый год служения..потом второй…третий… постепенно стал обычным приходским батькой.
Однажды мне довелось поехать в дальний монастырь , чтобы проведать находящегося на покое архирея. Именно он рукоположил меня в священнный сан.
Поезд. Вагон. Люди – жители русской глубинки.
Ехал в облачении. Сященником в поезде нынче мало кого удивишь. Внимания на меня не обращали. Разве что, время от времени, подходили люди и привычно брали благословение.
Вечером я достал чётки и начал молитвенное правило. Поезд не спешил. Полустанков было много и он останавливался почти на каждом. На очередной остановке в окне мелькнул военный транспорт. В вагон полезли солдаты. Несколько человек. Взрослые мужики. Форма с иголочки и тщательно подогнана. Не срочники, сразу видно. Один из них, высокий, худощавый, крепкий парень со скуластым обветренным загорелым лицом , сел напротив меня. Поздоровался.
Я вежливо полуулыбнулся и кивнул, продолжая про себя молитву.
Солдат обрадовался моей улыбке, истолковав её для себя как приглашение к беседе , и тут же заговорил.
Молитву пришлось прервать.
Он возвращался домой с очередной командировки из мест, где стреляют.
Ветеран.
Зовут Алексеем. По моим вопросам, он быстро сообразил, что я из «своих» и стал расспрашивать меня о событиях двадцатипятилетней давности, которые уже стали историей. За годы иерейского служения у меня выработалась автоматическая привычка переадресовывать разговор собеседнику. Солдат стал рассказывать о себе. О своём маленьком унылом городке, в который возвращается. О бессмысленной жизни. О том, что армия, в которую он очень стремился, сделала его человеком.
Проводник начал топить печь, готовясь к прохладной ночи, и в вагоне стало жарко. Алексей скинул армейскую куртку и остался в форменой тужурке, к которой были прикреплены наградные планки. Я , глядя на его награды, вдруг вспомнил про свою медаль и чуть не рассмеялся. Поддавшись порыву веселья, рассказал Алексею как лишился своей награды, как выкупал и закапывал её потом. Cолдат , вместо смеха, наоборот, посерьёзнел,и спросил за представили. Я ему ответил, что о своих подвигах не говорят, но в данном случае подвига не было. Мой ответ ему отчего-то очень понравился. После этого между нами словно исчезла последняя преграда и Алексей разговорился со мной, как с близким.
Он делился болью о погибших товарищах на далёкой от России войне и о своей, как он выразился, никчёмности. О страхе оказаться на «гражданке», о пустой и убогой жизни в глубинке, о желании зацепиться за большой город, где всё кипит. О том, что он давно уже ищет и даже нашёл нескольких невест в столице. Рассказывал про поездки на смотрины. Почти как в старом советском фильме. Поочерёдно брал отпуск и каждый раз летал к новой кандидатке под венец. С цветами. Встречей в аэропорту. Прогулками по музеям, романтичным «первым разом» в специально снятом для этого гостиничном номере и даже знакомством с родителями.
Грёбаный экибастуз, - подумал я, и, выпростав правую руку из широкого рукава рясы, потёр лоб.
- Отец Сергий, я что это у Вас в кулаке? – спросил вдруг Алексей, прервав свой рассказ.
- А…это. Это чётки. – я протянул их ему.
- Классные.
- Нравятся, ну и оставьте себе.
- Да что вы, батюшка, - Алексей привстал с места и перегнувшись через плацкартный столик протянул мне чётки обеими руками.
-Алексий, я ж в монастырь еду. Там чёток, что гильз на стрельбище. Оставьте себе на память. Как по ним молиться я Вас научу, если хотите.
Мой собеседник был смущён, но и польщен не мало.
- Спасибо, отец Сергий. Это Вы от души.
- Во Славу Божию – внутренне содрогнувшись от мелькнувшего воспоминания, привычно ответил я.
Солдат продолжил свой рассказ.
Выяснилось, что все четыре (!) потенциальные невесты согласились опереться на погон Алексея.
Все.
Четыре.
Гребаный...четырежды…. экибастуз – снова подумал я:
- И?
- А ничего, батюшка. Ведь вроде бы - всё хорошо. Выбирай любую. Столичные девахи. Не красавицы, конечно, но не за красотой гнался. И них всех серьёзно, а мне от этого ни жарко и не холодно. Скучно. Сердце молчит. Слушаешь, как они планы строят, о детях мечтают, а самому хочется убежать куда подальше. От неё, её родителей и столичной прописки. Знаете, я только на второй раз начал смекать, что дело тут во мне. Ищу всё, а чего ищу и сам не знаю. Понимаю, что чего-то не хватает, но вот чего?
- Самое трудное, - Алексей глянул в сторону и , помолчав, продолжил, - самое трудное, батюшка, что сейчас еду в свой город тоже на встречу. С девушкой, в которую ещё со школы влюблён был. После четвёртой поездки в Москву на меня что-то накатило. Я написал ей письмо на страниц двенадцать, благо мама учительница по русскому языку, купил обручальное кольцо, запаковал в бандероль и отправил. Думал, не дойдёт. Золото же.А она ко мне в часть приехала через месяц. Сама. Ну и…. – Алексей махнул рукой – снова понимаю, что опять не то. Поначалу огонь и счастье, а потом пустота. Она мне каждый день звонит, говорит, что любит, что всю жизнь меня ждала . Меня, отец Сергий. Я ведь даже мечтать о ней не смел. Жениться не хочу, но слово-то назад не возьмёшь. Надо держать… а она ещё венчаться хочет....
Вот такие дела, батюшка. Как зашёл в вагон, так понял, что Вас мне сам Бог послал....Что скажете?
Я молча смотрел ему прямо в глаза.Пастырский опыт научил держать паузу.
Алексей, порозовев ушами, опустил взгляд и машинально перебирал чётки, которые я ему подарил…
В голове моей с космической сокростью проносились тысячи мыслей и воспоминаний. Об армии, Андрее, крейцеровой сонате и России с её долгими железными дорогами, по которым, между женщинами и монастырями, туда-сюда мечутся неприкаянные мужики. Да разве только простые мужики? Воевавший на Кавказе и в Крыму граф Толстой , под конец жизни тоже решил уехать от жены. На поезде….с остановками в Оптиной пустыни и Шамординском монастыре…
-Отец Сергий, не молчите пожалуйста, - тихо, но твёрдо и решительно проговорил Алексей.
Ну что ж, пришло и моё время рассказать свою вагонную историю…