САЛО ОНО И ЕСТЬ САЛО
Горюхина Колю жена прозвала сусликом за его худое и острое лицо, да и весь он был, как с креста снятый. Коля поначалу обижался, но потом привык. «Кормишь, кормишь его, - жаловалась она подругам, - а толку никакого. Кишка, что ли, у него прямая?.. но ест-то ведь за троих! Так бы работал. А главное – ему сало подавай… а ежели нет сала в холодильнике, то всё – конец свету!»
Действительно, к салу Коля относился очень трепетно. Нарезал его тонкими и маленькими кусочками, объясняя домочадцам, что кусочек должен быть именно таким – в один жевок чтобы: так его сильнее почувствуешь… это, мол, не хлеб, чтобы кусмярами… Конфета, она потому и конфета, что маленькая.
Домашние, к его длинным рассуждениям о преимуществе маленького куска, перед большим, давно все привыкли и молча смотрели, как он отрезал от большого шмата малюсенькие пластинки и кубики.
Жена и дети не очень-то были падкими, на сей продукт: ну, есть оно – можно, конечно вприкуску с борщом или картошкой, а нет, так и забыть о нем можно. А Коля же следил, чтобы сало не выводилось в пределах его жизненного пространства. Если в трехлитровой банке оставалось только (а жена засаливала сало в банки) пять, десять кусочков (шматиков) величиной с детскую ладошку, то он тут же начинал бить тревогу, расспрашивая у знакомых и соседей, не будет ли кто на селе резать свинью.
Давно уже было им проверено – после засолки сало поспевает минимум через десять дней, но пробовать его можно чуть раннее, а когда очередная банка заканчивалась, то тут же готовилась следующая. Он всегда млел, наблюдая, как его, постоянно ворчливая супруга, нарезает это самое сало и плотно закладывает в банки, а счастливый Горюхин после конкретной процедуры, брал бережно стеклянную емкость и ставил её в холодильник, не забыв при этом обозначить дату засолки в записной «сальной» книжке.
Так было всегда. Но времена вносят свои коррективы в жизнь смертных. «Поправили» они и бесперебойный процесс приготовления горюхинского сала: на котельной, где он работал, начались задержки с выдачей зарплаты, так же, как и его жене – служащей коммунальной конторы. И жизнь для Горюхина Коли сделалась серой и невыносимой.
- Вот так, суслик! – зло ворчала супруженция. – Говорила тебе, чтоб поросенка завести, пока деньги имелись, глядишь, было б к зиме своё сало.
- До зимы я и ноги протяну! Счас бы килограмма два-три посолить, может и выдюжим… - парировал он, тяжело вздыхая.
- Ну, ты вроде наркомана какого, так и чокнешься на сале! Там, в холодильнике, есть ещё кусочек, помажь хоть губы – глядишь, полегчает… а по мне и сливочное масло сошло б.
Горюхин приуныл, скорбя душою. А душа его израненная таким поворотом событий, обливалась кровью, ища выхода из тесной грудной клетки. Ночами он спал тревожно, мычал и дрыгался, а иногда и выкрикивал разборчиво: «Я тебе щас!.. как!.. мы не для того голосовали, чтобы!.. Где деньги!.. защита прав человека!..»
Как-то за ужином, хлебая пустой суп, он не выдержал и застонал:
- А может, лапушка, ещё в долг, в смысле под зарплату возьмём немного сальца, а!?
Супруга, рассеянно смотревшая на огуречную грядку под окном, так же рассеянно посмотрела и на него.
- В этом году, суслик, и огурцов, однако, не будет – завязи нет – холодает чего-то… Эх-х-х… а ты одно и тоже заладил. Ну кто тебе в долг даст?.. У Ляпуновых мы брали? Брали. У Барышевых брали целую ляжку, у Сердюковых брали…
Коля потупился в давно некрашеный и потому облупленный пол. Там в облезлых от покраски местах, он обнаружил в самых причудливых формах большие и маленькие куски сала, даже свиную морду, только без одного уха. И кухонный светлый шкаф напоминал чем-то большой кус сала, и холодильник, и даже шестигранная засиженная мухами люстра со множеством стеклянных висюлек. Он шумно проглотил слюну.
- Да, - согласился он, - скоро и морду начнут бить за долги-то! А сегодня, кстати, Пузырёвы свинью колют…
- У Пузырёвых тоже брали, обещали через месяц рассчитаться, а оно вишь, как выходит!..
- А может ещё дадут?
- Эх, нет больше моих дамских сил! Иди, суслик, иди! Попроси! Догонят, глядишь, и ещё дадут!
- А вот и пойду! Попытка не пытка!
И он пошел. Через полчаса Горюхин уже стоял у ворот Пузырёвых, осторожно заглядывая во двор. Там никого не было, только огромный черный пес, урча, растаскивая по росистой траве дымящиеся сизые кишки. Увидев человека, он оглушительно загавкал, натягивая струною толстую грязную цепь.
Вскоре на крыльце дома показалась Пузырёва, тучная и забрызганном кровью фартуке.
- А, Коленька, ну проходи, проходи! – пропела та высоким грудным голосом, - Я уже и сама хотела к вам иттить. Долги-то, брат, такое дело, отдавать вовремя надо! Цены-то кажин день растут – хлебушко дорожает, комбикорм… а у нас, вон, крыша текёт, заделывать надо…
В грудной клетке у Горюхина опять что-то страшно заныло. Это тонула в луже отчаяния его бедная исстрадавшаяся душа.
- Я, я, вы знаете… - неловко начал он, отступая назад, - денег пока нет, но будут, будут, говорят – надеюсь. Правительство вон обещает на район выделить, потому как он депрессивный, наш, в смысле район…
- Это кто там такой депрессивный? – из-за угла вышел сам Пузырёв, с топором в руке. Горюхина кинуло в жар и он от страха, сделал ещё несколько шагов назад.
- Смори-ка, он ешо и рюкзак прихватил! – зычно трубил хозяин усадьбы, - обнаглели совсем! Ты, уважаемый, как тебя там кличут?! – тушканчик, что ль? Меня, понимашь, не волнует твоя депрессия и безденежье! Долги возвращать надо!
Коля долго извинялся, обещая через месяц обязательно вернуть долг.
Домой он идти не собирался. Усевшись на бревне возле дома Пузырёвых, закурил дешевую «приму». «Посижу, - решил он, - мне спешить некуда… погорячились хозяева… я их понимаю, но и мне ведь не в жилу без сала!..»
Вечерело. Он изрядно продрог, наблюдая, как пролетают редкие майские снежинки: «Даже погода против!.. – горько думалось ему». И представлялось Горюхину, что это не снежинки летят а маленькие и нежные кусочки… нет, он больше так не мог!.. Сплюнув в сердцах и подобрав узкие плечи по самые уши, он готов было уже убраться восвояси, как вдруг услышал вновь зычное:
- Иди сюда, как тебя там?.. Тоже мне, герой нашего времени! Сидишь, бревно паришь… Ты нас тоже ведь понять должон… Иди, выбери кусок, подождем с расчетом… как уж тут!..
Через минуту Горюхин стоял возле расчлененной туши и внимательно, с превеликим удовольствием, оценивал куски свежины. «Ляжка, оно, конечно, хорошо! Оччень даже – хорошо! – размышлял он, - на ляжке мяса больше, чем на лопатке или на ребрах, но меньше… сала. А сало палдьца на три будет толще к спине. Ежели я возьму ребра – жена бурчать будет, что мяса мало, но на один раз, а то и два, можно пельмени сготовить. Ну, и хор-ро-шо!.. Мясо, это так – для баловства… а сало, оно и есть – сало! Куда ж без него!.. Где может и на зажарку, а в основном так: ломтиками с хлебом, супом…
Домой он шел гордо и легко. Горюхин уже видел, как жена нарезает сало, макая обильно его в соль и туго набивая им банку. А как же ещё?!.. С салом не пропадешь в любые времена! С ним человек чувствует себя уверенно, несмотря ни на что!