Ты ли да не умница! И коса — до пят,
А идёшь по улице — вслед тебе глядят.
Русская экзотика, бубенцовый смех!
Но чужою, всё-таки, будешь здесь для всех.
Татьяна Ивлева.
Соседи-обыватели их деревни, так Роза называла свою немецкую окраину, у которых была с первого дня на слуху, не оставляли в покое, теперь сплетничали о её шоколадном зяте. Заново обсмаковывали давно забытое, когда она вскоре после приезда, ещё не зная местных правил приличия, пошла занимать пять марок, потом в раздельном купальнике загорала и делала педикюр в общем садике. Придумали ей кличку «Фрау «Калашников», то есть, опасная, как русский автомат, ревновали к своим мужьям, единственную в своей округе незамужнюю. За громкую музыку, пение, игру на фортепиано, стук каблуков по лестнице и даже якобы "за ветер, исходящий от неё", Розу пытались наказывать, анонимно действуя через полицию.
— Неплохо, если бы вы, фрау Мюллер, к нам подстроились,— говорили соседки.
— К сожалению, у меня нет ковра-самолёта, чтобы летать по лестнице.
— А вы, когда идёте на работу, снимайте свои каблуки, чтобы не нарушать тишину.
— Шлёпать босиком по лестнице?! Оставьте свои дурацкие упрёки! У вас от безделья «бум-бум» в голове!
А в последнее время примитивные, бравые немки стали раздражать её пуще прежнего. Всегда в отличном настроении, даже на похоронах и в больницах с диагнозом онкологии. С белоснежными, безупречными коронками, неестественными улыбочками, с утра из парикмахерских, с одинаковыми стрижками, свеженькие, как зелёный весенний лужок, эти неверные мужьям амёбы, вызывали в ней недоумение: как можно улыбаться, если сын — наркоман, а муж по ночам захаживает в публичный дом?
И вот вскоре на традиционном костюмированном карнавале Розу прорвало. Она купила костюм "ДомИна" — нарядилась женщиной лёгкого поведения: мини-юбку, сапоги за колено, кожаную фуражку, накидку на плечи — всё лаковое, вызывающе блестящее, чёрного цвета. А в руке — плёточка. «Зайчики», «Кошечки», «Мышки», «Пчёлки» и «Стрекозки» никогда ещё не видели в своей деревне такого смелого костюма. А их мужья — сплошь «Клоуны» и «Пасторы» — просто облизывались, глядя на неё! В эту карнавальную ночь Роза под кайфом от холодненького немецкого пива неистово танцевала «Шейк» и «Рок-н-ролл», а костюмированные соседки сидели на лавках и вслух о ней судачили. Войдя в кураж, она хлестала плёткой их мужей «священников» и «клоунов» по рыхлым, пивным животам. За эти годы они все до единого предлагали ей интим, а получали лишь оплеухи.
— Бламанж, бламанж! (неприлично, неудобно),— в ужасе закрывали они лица руками.
— Отнимите плётку у фрау Калашников, вызовите полицию! — кричало в испуге «мелкое зверьё и насекомые».
Разгулявшаяся ДомИна-Роза, в душе всё ещё актриса, ворвалась на сцену. Схватив в левую руку микрофон, правой — с плёточкой, отмахивалась. Выступила с импровизированным монологом «А судьи кто?» Наконец-то, удалось высказаться; никто из присутствующих не осмелился к ней подступиться. Она призывала покончить с серостью, скукой, притворством и безнравственностью обывательской жизни:
— Я ни капли не завидую вашим домикам с рекламными садиками и вашим лицемерным мужьям! Мой бывший предлагал мне подобное, но жить с неправдой я не могла: хотела любить и быть любимой! Ваши игры во всё прекрасно презираю! И мне плевать на ваши фасадные ценности, за которыми тьма, тюрьма! Я одна, но свободна, мне не надо лгать и притворяться!
Оцепеневшая карнавальная публика застыла в недоумении. Подобного юмора никогда доселе не было в их программах. Это звучало ещё эффектнее, чем на красном ковре в Москве родильного дома по месту её работы, когда Розу исключали из комсомола. В этот вечер её просто распирало от несправедливости: там она жила неправильно, здесь неправильно. А она так старалась?! Закончила монолог не менее пафосно:
— Так оставьте же меня в покое, дамы и господа! Не пытайтесь приспособить под себя и сделать немкой; вам это не удастся. Меня даже КаГэБисты не поставили на колени. Да. Я живу давно в Германии, но мой адрес не дом и не улица, мой адрес — Советский Союз!
В полицию Розу вызвали сразу после праздников. В кабинете было двое полицейских.
— Говорят, вы на карнавале немножко хулиганили? — спросил её с улыбкой тот, который был постарше, — Расскажите подробнее, пожалуйста.
Она красочно пересказала свою ситуацию с соседями до карнавала. Потом — карнавал, хотя смутно его помнила.
— Я очень даже хорошо вас понимаю и слегка симпатизирую вам, фрау Калашников. Ой, простите, фрау Мюллер.
— Благодарю вас, господин полицейский. Одну минуточку, я, кажется, забыла сумочку в коридоре, — спохватилась Роза и скрылась за дверью.
— Давай простим её! Всё-таки она чертовски хороша! — предложил один полицейский другому.
Отрывок из рассказа "Беду не высказать слезами"-
http://www.proza.ru/2018/06/08/605