Странное это дело - приезжать в провинцию из столицы. Особенно, если дело, по которому ты приезжаешь - пустяковое, не стоящее ни ломаной польской копейки, ни выеденного яйца.
На улице пасмурно. Осень на дворе. 18 октября. Дело близится к дождю. На улицах обычного городка под названием... Назовем его Урюпинск, дабы избежать неприличных аналогий, лужи и грязь, неприятно хлюпающая под ногами. Буквально вчера прошел ливень, вот все и в таком состоянии. И дождь пройдёт снова. А пока мучительно - монохромное пасмурное небо нависло над городом, делая его более серым, чем обычно.
— Как грязно. Как и тогда, — проворчала девушка, держа руки в карманах серого худи. Там она нащупала чёрный маркер и мобильник, обмотанный наушниками. Немного усталым и вымученным взглядом она оглядела унылую постсоветскую улицу, на которой когда-то довелось жить ей и ее семье - отцу, матери, младшей сестре и бабушке.
В памяти Яны, как на потрёпанной кинопленке, с помехами стали появляться грустные, странные и смешные воспоминания. Буквально 10 лет назад, она бегала по этой улице, играла с кем-то в резиночку, классики, казаки-разбойники. Стук подошвы потёртых кед, детский смех, чьи-то голоса отдавались в проколотых ушах Яны невнятным гулом. Какофонией звуков. Неожиданно она остановилась и огляделась. Здесь все было также, как и 10 лет назад: аллея из осин, грязноватый парк в мокрой тени деревьев, двухэтажные заброшенные дома с заколоченными дверями и выбитыми окнами. В одном из этих домов и жила когда-то Яна. День выселения был еще свеж в ее памяти: неприятная суматоха, быстрая сборка ценных вещей, непонимание Яной и ее младшей сестрой ситуации, искренний испуг матери, раздраженное спокойствие отца. Девушка вспомнила перекличку во дворе, как все жители дома рассаживались по машинам, пакуя вещи, или в автобус, который подъехал к дому. На самом деле, причин для расселения было предостаточно, но их всех можно описать тремя словами: аварийное состояние дома. Яна ясно помнила, как ей с отцом нужно было ремонтировать крышу, потому что она сильно прохудилась; как ее папа, нервный и усталый, ремонтировал пол, потому что ножка ее младшей сестры провалилась в дырку, разломав прогнившую изнутри половицу. Таких случаев была масса, огромная масса; все сразу и не вспомнишь.
Неожиданно, Яна остановилась напротив одного из домов, и какая-то небывалая тоска сдавила горло. В глотке запершило, захотелось тихо завыть, роняя скудные слезы. Это был тот самый дом, где она жила когда-то. Ничего не изменилось, кроме огромной дыры в обвалившейся крыше; окна были выбиты и в некоторых местах закрыты деревяшками; облицовка во многих была изуродована глубокими бескровными ранами трещин и язвами голых кирпичей. Дом зарос густыми зарослями крапивы и сныти; со всех сторон его обступила лещина и недавно проросшие тоненькие березки. Что-то необъяснимое будто схватило Яну за руку и потащило за собой в сторону почти полностью разрушенного дома. Она и не противилась. В дом через парадный вход никак не зайти: деревянные двери были заколочены. С одной стороны, можно было бы попробовать отодрать прогнившие зелено-коричневые доски от таких же дверей, но был слишком велик риск разоблачения из-за шума, да и занозы потом весь вечер вытаскивать не очень хотелось. Было решено попробовать пробраться через окно. Оно было закрыто какими-то старыми ящиками и прикрыто ставнями, с которых почти полностью слетела белая краска. Открыв ставни и вытащив ящики, Яна ловко забралась внутрь, даже не порезавшись о торчащие из рамы осколки стекла. Ее взору предстала унылая комната, залитая белым, бездушным светом. Плесень на потолке, обвалившаяся побелка, почти полностью слезшие обои, мусор на полу, ржавые и исколотые розетки.
Девушка сняла капюшон и поправила свои блондинистые коротко остриженные волосы, оглядываясь.
— Это же кухня! Точно! — сказала она, пытаясь вспомнить, что где стояло. Но ее мысли отвлек чей-то голос, раздавшийся и отовсюду и из ниоткуда.
— Кто здесь? Я ничего не вижу... Кто здесь?
Яна не на шутку испугалась, шумно ахнула, вдохнула воздуха, завертелась волчком. Неужели на какого-то бездомного или наркомана набрела?
— Кто здесь? — спросила девушка, отойдя к окну и настороженно оглядываясь.
— Не передразнивайте меня. Прошу. Я и так ничего не вижу. Мальчишки, шутя, мне выбили окна. Я ничего не вижу. Прошу, скажите, кто здесь. — жалобно ответил сдавленный голос. Яне даже показалось, что это говорят сами стены дома. Все еще робея от происходящего, девушка ответила.
— Яна. Яна Скворцова.
После того, как девушка это сказала, дом ожил. Стены заскрипели, будто дом начал дышать; тихо забились ставни от сквозняка, вломившегося в окна и дыру в крыше; дрогнули половицы и кровля.
— Неужели ты правда пришла? Или это все - жестокий обман? — спросил тихий хриплый голос снова.
— Да, я пришла... Мой дом, — добавила Яна, оглядываясь по сторонам, пытаясь определить источник звука. Но было тихо. Только слышался звук поскрипывания стен; девушке на мгновение показалось, что стены еле заметно шевелились, как грудь человека при дыхании. Только это "дыхание" не было здоровым.
— Коснись моей стены. И я вспомню тебя. У меня уже и с памятью проблемы, увы. К тому же, мне все еще кажется, что мне это все мерещится, — попросил старый дом. Яна осторожно, боясь наступить на трухлявую половицу, подошла к стене и прислонила мягко ладонь к почти отошедшим обоям. Стена дрогнула, словно живое, оттаявшее сердце под железобетонным каркасом толкнулось вперед. Дом шумно вздохнул. Заскрипели еще не сгнившие половицы, ржавые ставни, старые двери с облупившейся краской. Как их еще не снесли местные вандалы?
— Яна. Яночка. Наконец-то ты здесь. Милая Яночка... — ответил дом своим трогательным хриплым голосом. И снова повеяло сырой тоской. Девушка не была в этом доме уже 10 лет.
— Да, я пришла. Я не была здесь очень долго, мой дом. С того самого момента, как тебя объявили аварийным, и нас выселили. Мы переехали в другой город, и сейчас мы живём в высокой многоэтажке на 18 этаже.
— Зачем ты говоришь это? — дом прервал рассказ Яны. В его голосе слышалась ничем не прикрытая, жгучая обида.
— Ну рассказать хотела, где я живу, и что случилось после отъезда отсюда.
— Мне больно. Мне больно, Яна. Понимаешь? Не говори об отъезде. Умоляю. Пожалуйста. Расскажи, лучше, как ты оказалась в Урюпинске. Как живется тебе и твоей семье?
Тут Яна пустилась в очень бурный рассказ.
— Да все отлично, на самом деле. Я собираюсь в институт. Хочу стать управленцем в гостиничном и ресторанном бизнесе. Моя сестрёнка Катя девятый класс заканчивает, хочет стать орнитологом. Она очень любит птиц, — улыбнулась Яна, заправив за ухо прядь волос. Блеснула сережка. — Папа нашел работу и теперь работает в довольно большой компании инженером, вроде как. Мама дома: стирает, убирает и готовит. Мы с сестрой пытаемся ей помогать по мере возможности. Просто у меня это не всегда получается: вступительный экзамен и мой парень. Он... — Яна резко прервалась и поежилась. По комнате пролетел холодный, влажный сквозняк и с полу-стоном ударился об окно, выбив остатки стекла. Нависла тишина.
— Ты сейчас рассказываешь про свою жизнь, Яна, и мне "немного" больно. У тебя есть все: амбиции, крыша над головой, любимый человек. А у меня ничего нет. Спрашиваешь: почему я ещё стою? Да коммунальщикам лень отключать воду и электричество в Урюпинске, поэтому они лелеют надежды, что я сам развалюсь. Полтора месяца назад у меня обвалилась крыша в гостиной, начали вываливаться кирпичи из стен. Я уже не простою долго, а жаль. Мне не хочется умирать, Яна.
После этих слов, Скворцова совершенно расстроилась. Грудь начала грызть совесть. Грызла с горьким упоением, словно бродячая собака мозговую кость. Она десять лет назад любила этот дом всей душой, даже порой прижималась к этим обветшалым стенам грудью, лицом и ладонями, с радостью открывала ставни окон, а теперь он лишь пара десятков кадров на киноплёнке памяти. Она замолкла, не смея даже поднять глаза на стены. Неожиданно, она отмерла и прошла аккуратно вдоль стены, выходя в коридор. Ого, тут все намного хуже, чем она представляла: в полу виднелись свежие дыры меж прохудившихся половиц, кое-где валялись бычки и бутылки от спиртного, стены покрывали черные угревые точки плесени, а ветхая кожа обоев местами слезла с желтых стен, источавших запах сырости.
— Я не советую тебе идти туда. Один бездомный уже однажды провалился. Не надо, не иди туда, — предостерег Яну дом.
— Но я просто хочу осмотреть весь дом. Вспомнить где какая комната.
— Тогда позволь мне рассказать все обо всем. Я просто боюсь за тебя; если ты провалишься в дыру, то я себе этого никогда не прощу, — отвечал девушке хриплый голос, натужно протягивая слова. Ему тяжело говорить - это видно. Дом начал неторопливое повествование, часто прерываемое его кашлем и стуком ставней. Вот детская, где всегда играли дети, веселя родителей и умиляя сам дом. Приятно, когда в твоих стенах слышится детский смех. Дальше - комната родителей Яны. Когда-то это была самая чистая комната в доме, но теперь она была более всех замусорена. На полу лежали осколки, куски обоев, штукатурка - там стали обваливаться стены. Рядом с комнатой Скворцовой была комната сестер - сейчас пустая и одинокая, а раньше она была самой очаровательной и громкой комнатой в доме после детской. Девочки частенько дрались за место перед стареньким ноутбуком, дулись друг на друга полдня, рассказывали секреты и вместе ложились спать. Яна, когда ей исполнилось шесть, иногда вечерами разговаривала с домом, чем и влюбила его в себя. Но пока не об этом. Дальше — ванная, кладовка и комнаты, принадлежавшие другой семье. Этой семьей была парочка студентов. Недалеко от дома был техникум, поэтому они подселились к Скворцовым в их скворечник. Студенты жили недолго - вскоре съехали. Затем туда заехала другая семья: муж, жена и девочка. Яна и Катя подружились с новой соседкой той самой крепкой детской дружбой, о которой говорится во многих советских фильмах: приключения, клятва на мизинцах, общие игры и секреты. Но, спустя год...
— Спустя год наше счастье закончилось. — печально прохрипел дом, все больше затихая. — Всех выселили, и я остался один, брошенный. Десять лет я стою здесь, как неприкаянный. Терплю, когда на мне рисуют граффити; когда мальчишки, веселья ради выбивают окна; когда в одной из комнат ютятся алкоголики или наркоманы и буянят до глубокой ночи. Я в чем-то похож как раз на тех бездомных, что искали здесь приюта. Один, никому не нужен. Даже той моей жительнице, которую я любил и люблю до сих пор.
— О ком ты? — робко спросила Яна, оглядываясь по сторонам.
— О тебе, Яна. О тебе. Хотя был ли смысл говорить тебе об этом? Насильно мил не будешь, верно? Да и ты тем более, любима и любишь.
— Но ты не прав насчет одного... — начала было Яна, но треск окончательно прохудившейся кровли и угрожающий скрежет стен напугал ее, она снова ретировалась на кухню. Неожиданно... Голос затих. Совсем. Яна начала обеспокоенно оглядываться, искренне надеясь, что не изогнулась трещина по перегородке меж комнат, и не начала ли рушиться крыша. Но на стене кухни появилась надпись.
"Прости, у меня уже не осталось сил на разговоры. Я уже умираю. Прости, Яна."
Надпись исчезла, и проявилась другая, более бледная.
"Напиши ответ на стене"
Яна пошарила по карманам худи и нащупала черный маркер. Рука вывела на стене: "Нет! Ты не можешь умереть сейчас! Неужели нет метода и средства, чтобы тебе продлить жизнь?"
Надпись исчезла снова, будто чернила впитались в обои. И снова на них проступили буквы. В груди заскрежетало от боли, словно заёрзала в механизме ржавая шестерня.
"Увы, я уже не могу существовать. Жить я давно перестал. У меня сердце болит. Я так хотел бы обнять тебя, Яна. Ведь ты, как никто другой, понимала меня, но, увы, я не человек. Как же горько от этого, ты бы только знала... А теперь... беги. Беги. Беги, Яна, но не забывай свою колыбель детства. Не забывай, молю!"
После секундной звенящей тишины, оглушающей больше крика, последовал жуткий грохот. Среди него, Яна, подбежав к окну и буквально уперевшись в разрушившийся под руками подоконник, она услышала мучительный, горький стон. Треск, лязг и скрипы. Кажется, это рушится крыша! Скворцова быстро вылезла из окна, едва ли не оставшись под куском кровли. Пребывая в страхе, она просто отбежала в сторону дороги, что разделяла дом и парк. От страшного зрелища нельзя было оторваться. Даже несмотря на то, что глаза застилала соленая пелена. Стены трескались, кренились и валились на сырую глинистую почву кусками кирпича и облицовки. Лопались со звоном стёкла. Спустя минут 7, вместо дома номер 9 были только руины, стоявшие на непоколебимом фундаменте. Из обломков выглядывала арматура, и какие-то провода плевались ядовитыми и горячими белыми искрами.
Яна некоторое время еще стояла на улице под моросью, глядя на обломки дома, где она попробовала на вкус юность, ощутила ее в груди и на руках. Слёзы катились просто реками. Самой было больно. Да и больно так, что аж Скворцова завсхлипывала в голос, быстро убежав подальше оттуда. Смотреть на разрушенную колыбель счастья и любви она не могла, как не могут добрые люди смотреть на того, кто страдает или убивается. В сердце выжженная пустыня. Больно. Очень больно.
К вечеру, Яну отпустило. Девушка сидела у окна за чашкой чая, что приторно обжигал язык. Родители и сестра все спрашивали приветливо Яну, почему она такая грустная и задумчивая, почему она проплакала весь обед. Та не отвечала. Вместо этого, она лишь молча смотрела сквозь заплаканные окна на руины тихого, но уже навсегда мертвого дома.