Явился он на свет Божий в тщедушном теле. Да и что можно ожидать от матери в пятнадцатилетнем возрасте, да еще в отсутствии хорошей больницы и врачей акушеров, способных помочь при трудных родах. Само зачатие его оставалось полной тайной. Поговаривали всякое, мол виноваты прикомандированные на шахте мужики, добывающие для страны ртуть. Видели, якобы, молодую девчонку с ними в рыбачьем домике на горной реке, вдали от жилья людского. Злые языки винили отчима, часто заглядывающим на падчерицу вожделенным взглядом. На защиту встать некому. Отца в шахте привалило, именно привалило, а не засыпало – отломился кусок породы размером с хорошую телегу и лег краем на грудь добытчику. Так и не смогли освободить, задохнулся. Мать с утра до ночи на ферме: доили коров вручную и освобождались по той причине затемно. В горах и летом рано солнце покидает поселок, уходит и прячется за макушки гор.
Дед давно живет где-то в заповедных сокровенных уголках нашего Алтая. Поговаривали, будто он происходит из старого рода шаманов. С приходом новой власти обряды вершить не давали, вот и перебрался старый в укромный уголок. Подальше от глаз людских. Чем он там занимался? Знали только те, кто к нему за помощью обращались. Сам он не афишировал свои способности и в поселке не появлялся. Бабушка давненько на погост прибралась и поглядывала на мир, полный горестей и печалей, с высокого места, поднятого, чтобы талая вода не затапливала по весне могильные кресты и железные памятники.
Пятнадцать лет – это всегда страх перед родителями. С одной стороны пытаются подростки утвердиться, да все на родителей оглядываются. Здесь и оглянуться не успела и не досмотрели взрослые. А результат стал заметен к семи месяцам, как не утягивала живот. Когда правда вскрылась, шум поднялся большой, все пытались правды дознаться – от кого? Но молчала, словно враз онемела деваха. Стиснув зубы, снесла обиды и побои от матери. А к вечеру плохо стало. Побежали за бабкой повитухой, к утру раздался тонкий писк в комнатенке, где все вместе и проживали. Отчим с горя взял взаймы в магазине белоголовенькую, осадил ее почти без закуски и сразу - вдрызг. Чтобы назавтра не помнить событий дня. Мать ругаться- то ругалась, но только приняла на руки теплый комочек, жалобно попискивающий на этот мир, залилась слезами жалости и доброты.
Молодая роженица не в состоянии как-то отреагировать на появление младенца, лежала в горячем бреду, не связанно что-то бормоча и не проявляя никаких материнских чувств. Так пришел в мир ни кому не нужный. Потому и думалось – не проживет долго. А он, словно всем назло, наперекор судьбе начал цепляться за мир, за белый свет. Как утопающий за борт лодки, уплывающей вниз по течению, от утра к вечеру, от вечера к утру.
Новоиспеченная мама, пролежала по болезни больше месяца, а как только смогла подниматься выбралась на тракт и уехала в неизвестном направлении. Не смогла принять и пережить пересудов вокруг своего имени. Да и мать жалко, сколько ей высказано было от родни и от соседей. Не дай Бог, состояла бы в партии, обязательно собрание собрали и раскатали бы на мелкие орехи. А так, что с нее возьмешь? На работу ходит и ладно. Уехала дочь и больше уж никаких сведений не доходило о ней, толи пропала где? Только вновь испеченная бабка таскалась с внуком на работе и дома, не выпускала из рук. Этот маленький комочек связывал ее с действительностью, как тоненькая ниточка. Плакала и переживала день за днем - не доглядела за дочерью, и не подай голос внучек, в тот же миг наложила бы на себя руки.
А маленькое тельце, худенькое до такой степени, что все кровеносные сосуды на виду были, по-прежнему цеплялось за каждый день. Поднимет его бабка на руках против солнышка – все косточки видно, светится насквозь. Ночью своим телом согревала его, а днем нагреет камни на огне или на солнце, да все под одеяло подкладывает, чтобы не замерзал. Козьим молоком отпаивала да «жевушки» делала. Хлеб белый, редкостный в те годы, нажует в тряпицу и даст. Сил самостоятельно кушать у мальца не хватало.
Долго мальчишка обходился без имени. Даже государственные органы не могли заставить зарегистрировать новорожденного. Все мыслили - не проживет долго. Но потом настояли – все же гражданин страны, маленький, но полноправный. Пока живой. Бабушка та все сожалела, что перед строительством дома по тюркскому обычаю собаку в жертву не принесли. Ведь это существо у тюрков особое место занимало. Считали его священным животным, которое оберегает от нечисти и злых духов. Существовал обряд, согласно которому перед строительством дома собаку приносили в жертву и закапывали под фундамент. Полагая таким образом - священный дух будет всегда оберегать жилище и его жителей. Не сделали этого - строго следили власти, запрещая шаманские штучки и верования, кабы не приживались они в жизни новых тружеников современной страны. Но, наконец, потребовали исполнения акта гражданского состояния, записали Улмасом, что означает «не умрет». Началась жизнь с новым именем.
Бабка, пока внук маленький был, называла его нехорошим именем, отпугивая злых духов. Пусть не подходят и не примечают ребенка. Так-то оно надежнее жить, а там подрастет, пусть Улмасом кличут. Мальчик подрастал, отставал, правда, в развитии, слабенький был. Садик – не для него, все обижают. Таскался хвостом за старой, как на поводке привязанный. Но за жизнь цеплялся, все болезни собирал – но выкарабкивался из них с «жизненным» опытом и приобретенным иммунитетом.
Помогали летние месяцы, отправляли его к прадеду в тайгу. Тот давно перебрался в горы, не для него казалась новая жизнь. Потомственный шаман в нескольких поколениях, не смог прижиться. Продолжал камлать для узкого круга лиц из числа алтайцев. Да по большому секрету лечил, приезжающих под видом туристов, богатых деньгами и обремененных партийной властью. И травы знал, и врачевал редким способом: огнем лечил. Улмас с детства наблюдал за такими камланиями и к восьми годам уже не боялся. Раскалит старый дед лопатку животного над огнем, приложит руку свою и затем к больному месту на человеческом теле. Как иголками колет, кровь идет. Люди криком исходят, редкий человек выдюжит, не подаст голос.
А то в заговоренную воду бросает зерно, поет и танцует у костра, пока больной в транс не впадает. Коль образовался на поверхности воды глаз – сглазили человека. Вот после этого быстрее воду выплескивал за порог. После некоторых посетителей трава по месяцу не росла на этом месте. Денег кам никогда не брал за свою работу, бесплатно обряд вершил. А там, кто сколько положит. Оставляли иногда много, боялся прадед, кабы не дошли слухи до начальства.
Происходил из старого рода, их сеок постепенно сошел на «нет» в борьбе с природой и с окружающими рода;ми. Готовили слияние двух сеоков, чтобы сила шаманская увеличилась. Так устраивали в алтайских племенах, сохраняя дух и знания – объединяли через жениха и невесту ослабевшие народы. Не дала новая власть этого сделать: прознали и запретили обряд. Несколько месяцев в напряжении народ держали, не позволили. Вот после этого старый самолично поднимался, опыт и силы из природы черпал. Да толку, коли вообще запретили языческие обряды.
Бегал Улмас возле аила шаманского, да в лес забредал. По малости совсем недалеко, в пределах видимости и слышимости прадеда. А слышал и видел тот, не смотря на старость, ох, и хорошо. Чем старше правнук становился, тем дальше удалялся в тайгу, не боясь ни зверя, ни погоды. Лето живет и горя не знает. Иной раз забудутся молодой и старый – сентябрь проживут без школы, октябрь прихватят. Учителя не беспокоились и не затрудняли себя тем, что ученик не успевает по всем предметам. Условно переводили из класса в класс.
Да и не любил мальчишка поселок, окружения человеческого не терпел. Еще в начальных классах прилипла к нему кличка, которую он терпеть не мог. А дал ее молодой человек - «вечным студентом» звали его в близком окружении. Немного слаб головой, «подвинулся» на том, что желает учиться на юриста. Очень хотелось стать прокурором, спал и во сне видел. Журнал «Человек и закон» в библиотеке из рук не выпускал, зачитывал до дыр. Только по скудности ума не удавалось поступить в институт, конкурс высокий, вот и пытался сделать это каждый год. Сидит днями и ночами - учит. Работать нельзя, не для того себя берег. В очередной раз проваливал вступительные экзамены и возвращался домой. Но ставил себя среди жителей особняком, грамотным считался. Или сам себя таковым представлял.
Возвращалась из школы компания мальчишек, Улмас, как всегда в стороне с портфелем еле управлялся. Сам худенький, маленький. Согнется под тяжестью учебников и тетрадок. Видно совсем неважно выглядел на тот момент. А этот хлыщ встал подбоченившись и чтобы показать, насколько грамотен, выдал:
- А это что за Квазимодо идет? Печаль парижского собора Нотр-Дам де Пари,- и, не поняв, что обидел маленького человека, гордо пошел по улице.
С тех пор и прилепилось: Квазимодо, Квазимодо,- все мальчишки и девчонки, а за ними и взрослые. Даже учителя в бессилии педагогических мер, допускали так окликать Улмаса. Тот не лез в драку, все одно слабее любого из одноклассников. Даже младшие здоровее его росли. Да и бесполезно доказывать, все одно не поймут. Достал книгу и прочитал о герое, чьим именем его прозвали. Не очень понял, почему к нему кличку такую применил «прокурор». Но не возлюбил «ученого мужа» и старался обходить стороной.
Были и увлечения – любил предметы биологию и географию. Зачитывался книгам в библиотеке. Журналы на три ряда перечитывал. А уж если где охотники и рыбаки собирались, слушал их байки с открытым ртом. Какие у животных повадки в природе, растения как семена по земле разбрасывают. В определенное время знал такие тонкости о развитии окружающего мира, что мог спорить с агрономом и зоотехником. Те только поругивались и старались с мальчишкой в споры не вступать. Еще высмеют сельчане. А вот с лесником и с обходчиками сближала крепкая дружба. Егеря; могли с собой взять в рейд на несколько дней и потом к деду на шаманскую поляну привозили и сдавали с рук на руки. За время пути чего только малец не наблюдал.
Улмас с возрастом научился не только погоду предсказывать и следы зверей разных читать. Обладал природной смекалкой и каким-то звериным чутьем о полезных свойствах трав и применении их в лечении. В округе все тропки, места укрытия, кормления и водопоя знал. На вскидку определял где сегодня соболь кормится будет, куда маралы пойдут, и где выводок волчат образовался. По движению паука в паутине описывал на три дня вперед погоду, определял какой зверь рядом, как пищуха в расщелине прячется, и где искать мумие – смолу от ее производства. Нагонит ветер тучи на макушки гор, он уж предвещает с точностью до получаса начало и окончание осадков. Одним словом незаменим в этом плане казался.
Старый шаман только в жидкую бороденку посмеивался, да задачки правнуку подкидывал. То обратит внимание на обломанную веточку, то след, какой в грязи у ручья приметит. Минералы учил различать, названий научных не знает, дает определения народные, а внук, тот уж и по-книжному обзовет. К ним прислушивались. Если скажут, что не уродиться ореху в этом году – не будет, и пусть на дворе январь еще, уже зимой вещают и не ошиблись ни разу. Когда марал уйдет, или коза место поменяет. Сколько урожая ягод ждать. Жаль – больше все молчали и не откровенничали. Только смотрели как погода забузит, чего наворотит и наделает. А потом ухаживают за зверятами и деревьями.
Улмас обожал зверей. Любил до исступления. Глаза закрывал, когда охотники добычу привозили в поселок, отворачивался и уходил. Как можно смотреть в остекленевший глаз лося, в котором отразился вчерашний день и макушки елей со снежными лапами? Чем ответить карабину могло животное? Только безропотно принимать смерть, другое состояние тела и духа. Мальчишка у деда идет по поляне, а за ним зайцы, бурундуки скачут, птицы на голову садятся. Подобрал кускуна - ворона с перебитым крылом, выходил. Тот летать не может, еле с ветки на ветку перепрыгивает. Но облюбовал высокую пихту, заберется на нее скачками и вещает сверху о своем. Чутье природное развито, за версту гостей чует и обязательно подскажет, когда ждать. Сядут напротив друг друга, правнук и кускун, разговаривают. Птица каркает, а мальчик понимает, потом деду пересказывает.
Старый дитя к медицине привечать начал, учил врачеванию. Сначала по малости: разобьет глиняную плошку и заставляет собирать. До самого маленького осколка. Сейчас молодой лекарь более сложные задачи выполняет: посуду прадед в мешке разбивает и собрать нужно не видя глазами осколков, через ткань, только по ощущению рук. Уже прослыл в округе костоправом знатным, хоть и молодой. Мужики руки ноги ломают на лесоповалах и в шахте, кого и зверь прижмет, да мало что ли в жизни недоразумений, от которых переломы случаются, горы же – вот парнишка и лечил. А когда по крохам собрал ногу заезжему гостю, упавшему с мотоциклом в пропасть, слава уже и по Сибири пошла.
Самое удивительное, что наблюдалось в этом юноше – отсутствие боязни. Видно и правда, повидал в детстве ту сторону мира, за которой конец. Где только душа кама бывает, да и то по великим случаям. Так и жили старый седой шаман и правнук: врачевали, заготовками занимались, сбором трав. После восьмого класса внук школу забросил, зачем ему эта учеба – в другом свое предназначение видел. В армию его не возьмут, на производство какое-никакое - ну кому он нужен, «Квазимодо» такой. Так и переехал в аил, вдвоем в тайге жили. Слушали ее, лечили, народу помогали, животных и лес берегли. В те годы мало кто забирался так далеко от цивилизации. Бабка хоть вздохнула немного, а то все недосуг было собой заняться.
В тот февральский денек, когда морозец еще не отпускает до обеда. А к полудню, когда солнышко к перелому на горизонте подкрадется и выдаст порцию тепла, подтачивая снежный наст на южном склоне. Возвращался Улмас с длительного перехода домой. Он давно так называл дедов аил. Шел ходко в хорошем настроении, передвигаясь по открытым местам под макушками гор. Здесь и зарослей поменьше, а потому и снег не такой глубокий. Шел молча, приучила тайга слушать, не выдавал свое местоположение: ни зверям и птицам, ни деревьям и источникам, замерзшим в ледяных падениях водопадов. Обычный день, обычный поход, шел обратно после сбора мумие – смолы целебной, богатой минералами и полезными веществами. Пользовали ее в лечении различных болезней. Собирали в расщелинах скал, в мелких пещерах и гротах. Заготавливали обычно зимой, летом других дел много. Сохраняется она темным пятнышком, словно проступая прямо из камня. Особо хороша от алтайской пищухи. В родных местах ее не так много, высота большая над океаном. Но если места знать, то вполне удачно можно набрать. Пищуха, она такой грызун, что полынь горную поедает, от того и польза. Прадед говорил, встречается от ста до девятьсот лет возрастом комочки. Откуда только знает, но раз говорит, значит, уверен в правоте сказанного.
Оставалось повернуть за большим водопадом, он приметен издалека. Замерзает одной большой глыбой льда. На солнце бирюзовой голубой громадиной светится и разбрызгивает лучи в сторону, освещая небольшие расщелины в склонах гор. Подойдешь к такой замерзшей струе, невольно поклонишься могуществу природы. Только прислушаешься – звенит где-то живая водица, не останавливается в своем беге. Живет и под холодным телом ледяного массива, продолжает движение.
Вот от этого водопада полдня пути. Успеет к вечеру. По темну конечно придет, но дед ждет и обязательно встретит. Улмас подошел к подошве ледяной махины, опустился на колени и обратился к духу. Попросил разрешения набрать воды, достал из-за пояса топор и несколькими движениями расколол ледяной панцирь, добрался до воды. Пил с наслаждением, касаясь губами искрящейся струи. Набрал воды в бурдюк. То-то прадед будет рад, он особенной считал воду из этого источника, да по старости редко к нему ходил.
За каменным выступом тропа начала опускаться. Здесь на пути встречается большая яма с рваными краями. Кто-то могучий постарался и разорвал почву, разломал скалу. И теперь острые края, хотя и поросли травой, оставались опасными. Острыми гранями означали границу провала от внешнего мира. Охотники говорили, будто впадина эта образовалась от падения камня с неба. Рассек темноту ночи яркий луч, ударил в землю так, что задрожала она от ужасной силы. Выкинул много осколков из этого места и пожар начался. Много лет пустовал склон, пока не затянулась рана молодыми березками и лиственницами. Стоят как шеренга воинов остроконечные стволы и издалека предупреждают, что движение опасно.
Еще на подходе Улмас заприметил несвойственное. Вроде как несколько теней мелькнуло и врассыпную по склону. Прямо к пролому тянулся след по снегу – марал. В предчувствии направился к краю ямы, приметил издалека, что кромка снега ветрами за зиму нанесенная до твердого наста - сломана. Подход к провалу есть, а обратной дороги не видно. Низину эту всякий год обносило снегом, козырьком по краю окружит и долго не тает, до самого лета. Осторожно подобрался, лег на живот, уцепился за край и подтянулся руками. Внизу по дну этой прорвы металась маралуха и «спичак» - теленок-одногодок у которого рожки в одну веточку торчат. Спицами их называют. Без определенной цели и, видимо, простившись с миром, обреченно бродили мать с дитём по кругу. Откосы ямы по всей окружности избороздили копытами, пытаясь с разбега преодолеть кромку и выбраться из ямы. Но безрезультатно. Лишь глубокие борозды в оттаявшем грунте и царапины в тех местах, где лед еще не тронут солнцем, говорили о попытках покинуть каменный мешок.
Юноша осмотрел края провала и приметил - с восточной стороны склон пологий, но надувало больше снега и тот непреступной массой своей, не давал возможности забраться наверх. Отодвинулся от края, отвязал веревку от пояса, снял заплечный мешок, положил карабин, поправил топор на поясе. Привязал веревку за ствол дерева и потихоньку начал спуск вниз, чтобы движением не напугать маралуху, которая, судя по всему, в положении. Осторожными мягкими движениями спустился. Мать прикрыла теленка своим телом и стояла, мелко подрагивая всем телом, волны пробегали по ее шкуре. Прочитав след, Улмас понял – любопытный теленок потянулся за аппетитной веточкой, обломился край наста и скатился вместе с комом в снежной пыли до самого дна. Мать кинулась на крик детеныша и, не разглядев, что произошло, повторила путь мараленка.
Юноша осмотрел восточный край, почему-то сразу решил начать с него. Снега очень много, не переоценил ли силы, в три человеческих роста снежный ком. Но нужно выручать животину, она ничем не виновата. Достал топор, при этом движении затабанили, перебирая на месте ногами мать с теленком. Вжались в скалу и притихли. Во взгляде маралухи читался ужас, который постепенно с пониманием обстановки стал теплеть. Животные успокоились. И Улмас принялся за работу. Подрубая полотно снега, обрушивал комья вниз, чтобы использовать массу для оборудования подъема.
Сколько прошло часов и минут, не ощущал, словно провалился во временную яму. Размахивался и ударял. Размахивался и ударял. И вновь, и вновь. Снег подавался медленно. Юноша понял свою небольшую ошибку – широко взял! Начал зауживать коридор, чтобы хватило протиснуться боками животному. Стемнело, но белую массу было видно и он кромсал ее лезвием. Верхняя одежда давно сброшена на землю. Когда в очередной раз откинулся спиной к каменной стенке, чтобы передохнуть, заметил, как маралуха подошла к вырубленному коридору, обнюхала его и усиленно принялась копытами крошить снег, помогая человеку в работе. Так меняли друг друга, прогрызаясь сквозь толщу колючего крошева. Улмас все присматривал, чтобы не обвалился разом весь козырек, присыплет с головой – беды не миновать. Тряслись от усталости не только руки. Все тело словно выжатая масса творога. Даже не потел, просто одежда насквозь мокрая от внутренней и внешней влаги. Снега наглотался, чтобы жажду утолять.
Ближе к полуночи тропу пробили общими усилиями. Поднялась вверх маралуха, за ней непослушный теленок, и затем из последних сил спасатель. Юноша чувствовал жар во всем теле и изнуряющую усталость, которая сковала мышцы на холодном ветру. Улмас на последнем издыхании наломал лапника, постоянно спрашивая прощения у елей. Настелил его под большим камнем с подветренной стороны и упал на подготовленную «перину», провалившись в липкий и тяжелый сон, или не бытье. Лишь отрывками приходя в сознание, понял вдруг в один момент, что тесно. В полудреме, в жару почувствовал, что со спины подпирает его тело самки, а со стороны живота подкатился и прижался «спичак». Так и провели остаток ночи, животные благодарили человека и не бросили его, поняв, что тому плохо, захворал.
В бреду поднялся утром, собрал вещи и продолжил путь. Маралуха со своим выводком на почтительном расстоянии передвигалась за Улмасом. Когда человек падал, она подходила и, хватая зубами за воротник, пыталась приподнять. Понимая, видимо, что остановка – это смерть. Так и брели, вместе оставляя цепочку следов непривычную для таежных дебрей: человека и рядом – след марала. Когда юноша пытался срезать на опасных участках тропу, чтобы скоротать время, боялся, что не хватит сил дойти до аила, самка вставала поперек движения и не давала рисковать.
Петлял среди деревьев и камней до вечера. Как подошел к аилу не помнил. Прадед рассказывал через несколько дней, когда в себя пришел: открылась дверь, и через порог головой к очагу упал правнук. Очнулся через несколько дней, провалявшись в горячем бреду. Пришел в себя от ласкового движения чего-то пушистого по щеке. Прошептал: «Мама!»,- ее он никогда не забывал. Хотя знал только по фотографиям. Приоткрыл глаза и увидел тийинг – белка, которая неведомыми путями пробралась в жилье. Положила несколько кедровых орехов у щеки и, протрещав что-то, нырнула за спину. Убежала потому, что к лежанке подошел дед.
Коротко расспросил о событиях последних дней и сообщил:
- Оттого маралуха с выводком трется, не уходит от жилища. Думаю, что ее заставило так необычно вести себя.
Помог подняться, обуться и одеться правнуку. Вывел на улицу и тут же от темных елей на поляну вышла знакомая самочка. Улмас протянул ей корку хлеба, сдобренную солью. Та осторожно взяла угощенье, съела и теплыми шершавыми губами уткнулась в щеку юноше. Постояла пару минут и гордо направилась к своим, что с любопытством выглядывали из-за деревьев. Явно опасаясь и не понимая, что это так доверчива мать к человеку. К человеку!
Вот и еще друзья прибавились Улмусу, человеку со странной кличкой Квазимодо.