О чём эта книга? В первую очередь, о том, что со времён Дюма каждое столетие пишет своих «Трёх мушкетёров».
19 век избрал для этого Францию. 20-й – Германию. Здесь они называются «Три товарища», и автора зовут Ремарк.
Изменилось время и место действия, не изменилось главное – мечта о настоящей мужской дружбе, бесстрашии и чести, о любви, выдержавшей все испытания. Когда не мечтают об этом? Поэтому сюжет вечен и должен воспроизводиться.
Однако, сравнивая французских мушкетёров с немецкими, замечаем, что вне этой дружбы герои выбирают разные судьбы.
Благородный гасконец влюбляется в замужнюю женщину, жену галантерейщика (чтоб уравнять их Дюма делает его Констанцию поверенной королевы, которая сама неверна королю, коему служат мушкетёры, на деле, служа любви и риску), после гибели возлюбленной д*Артаньян делает карьеру, которую в конце жизни завершает в ранге маршала.
Арамис, любимец дамского пола, уходит в аббаты, где не успокоится, участвуя во вполне светских интригах, и дорастёт впоследствии до епископа, а затем генерала ордена иезуитов.
Портос женится на богатой вдовушке, дождавшись смерти её супруга.
Атос или граф де ла Фер после семейной трагедии, когда он убил обманувшую его жену, чурается женщин. Он остаётся на службе короля, а после воспитывает приёмного сына.
Все герои доживают – по тогдашним меркам – до глубокой старости и гибнут в борьбе, не изменив девизу: «Один за всех, все – за одного!» (хотя позже Арамис играет на стороне противников д*Артаньяна)
Никто из них, да и читатель не сомневается, что Бог на их стороне, кого бы герои ни убивали и что б ни вершили. Сами мушкетёры, происходящие из дворянского (то есть, служилого военного) сословия не испытывают особых угрызений по поводу кровавых последствий своих действий.
Немецкие трудяги, подобно французским собратьям, не прочь выпить и погулять, но не ищут личных выгод любой ценой, считая, что для этого не пригодны иные пути, кроме честного. Почему и не преуспевают.
К тому же, немецкие друзья стали солдатами поневоле, испытывая отвращение к убийству.
20-ый век оказывается куда суровей к своим сынам. Один из его мушкетёров, прошедших фронт, душа компании, жизнелюбивый романтик Ленц гибнет от руки нациста, от чахотки умирает возлюбленная главного героя, хотя друг Кестер продаёт самое дорогое, что у него было, чтоб оплатить её лечение, сам будучи разорён. Впереди оставшихся ждёт Третий Рейх и Вторая Мировая…
Уже после Первой войны герои живут одним днём, не желая знаться с отцом небесным, который в силах безучастно взирать на творящееся с его детьми.
К чему я это рассказываю? Да-да, именно потому! Роман «Птица» о российских мушкетёрах, наших современниках.
Ещё в школе четверо друзей распределили роли в своих играх-мечтах и даже пошли на фехтование.
Дима Стрепетов (по собственному прозвищу Птица) – назначил себя д*Артаньяном.
Жека Волховский, любящий девушек, стал Арамисом. Его единственного фехтование не прельстило.
Хозяйственный Костя (Пётр – от Петриченко) согласился на Портоса, будучи схожей комплекции.
Алексей Музыка, он же Лёха и Граф) – бесстрашный человек чести, явно с благородными предками, которых в советское время приходилось скрывать родителям, он, разумеется, Атос (Граф… де ла Фер).
Интересно, как во время сцены распределения ролей Птицей, первым прочитавшим «Мушкетёров» и пересказывающим сюжет друзьям, уже проявляются их некоторые черты в будущем.
Волховского занимает цвет волос дамы, Пётр тем временем больше занят вопросом: пропеклась ли картошка в костре, Лёху заботит честь д*Артаньяна, для фантазёра Птицы, больше живущему в грёзах и снах, – мир ещё розовый, цвета мечты.
Увы, жизнь разведёт и поссорит. Дружба не выдержит испытаний. Многие ль в наше время могут гордо сказать: «Честь имею!»? Больше приспосабливаемся, претерпеваем…
Вторая, по-своему, не менее мощная былинная линия повествования – это поэтическое сказание о России. О загадке её души, о гордости и боли автора за её историю и нынешнее состояние.
Царь… в голове русской, вот главная разгадка души тех мест, о которых говорят иностранцы, что там «воют метели и волки, а по улицам городов бродят медведи в ушанках».
«Но они не понимают России, русский человек никогда не начнет с медведей, русский начнет так:
- Есть Кремль, в нем есть палаты: там – на троне – спокон веку сидит наш царь, крепко он держит в руках державу, - это его страна…»
И с этим ничего не поделать. Так оно испокон.
«Русь, Родина моя!
Есть Кремль, там – на троне - спокон веку сидит наш царь.
Утром – до свету – в рассветную серую муть выходит он на крылечко своих палат, насупив брови, грозно глядит окрест: Ладно ли в державе? Покойно ли?
Ой, ладно, великий государь, ой, покойно.
Потрудились на совесть опричники, словом и делом, - рта не раскроют людишки твоя, не пискнет мышь в углу, не тявкнет собака. Голо вокруг и воет ветер в прорехах покосившихся развалюх, черных курных избушек, вдавленных в землю по стрехи соломенных крыш, поземка метет по улице.
На башнях кремлевских - орлы.
Не простые орлы, царские, о двух головах: одной смотреть на восток, как всходит красное солнце, другою контролировать закат - сядет ли светило за далекие горизонты. У второй работы значительно меньше: конечно, сядет. Не было еще в наших краях случая, чтобы кто-то шлялся по небесам без царского на то повеления, мигом скрутят да в темницы, к заплечных дел мастерам, - на дыбе трещать суставами, паленой шкурой смердеть, мычать отрезанными языками, - от сумы да от тюрьмы не зарекайся.
На колени да мордой в грязь, - вишь, государь зрит.
Голо вокруг и воет ветер, полным безумия взором глядит царь с крылечка, - пустота, пустота везде: рвань подзаборная трепещет холуйской душонкой да плачет, метет поземка.
- Где мой народ?
Есть страны, где легко и комфортно жить человеку, - они далеко отсюда».
Да, в книге немало о Боге… этих мест, что хранит Завет с нашей землёй и спасает её. От изменений.
Когда ж царь мнит себя Богом, то получает урок, и соглашается, что нельзя без Завета, одними штыками защитить Россию:
«- Братья и сестры! К вам обращаюсь я, друзья мои!
В час беды набатом гудит Россия, и из голых пространств – из дремучих лесов и непролазных бескрайних топей, откуда-то с севера – появляются невиданные ранее существа: люди, русские люди».
Ибо «это страна Бога, это Его страна.
Без скинии Завета не было и нет России.
И не будет.
Боюсь, очень скоро не будет…
Зрю: наваливается хаос.
Не о пространствах речь, - в душах сквозняк и ветер».
Поэтому
«Никто не спасётся…»
И вновь апокалиптическое:
У таких нас – нет будущего. Будущее за восточным Драконом.
«Мы просто еще не жили в мире, где Китай № 1.
Никто не спасётся…»
«О чуде молю, Господи, - спаси Россию».
Мрачное пророчество, кому ж такое понравится? Камень в него!
Но ведь камень и награда пророку и подтверждение: ПРИШЕЛ.
Но камень в пророка… это и то, почему «нет пророка в твоём отечестве».
А может ведь оказаться, тебе разрешат «кричать выстраданные всем сердцем пророчества, а вокруг, обтекая тебя, будет спешить толпа, - народы, -
не замечая, - как пустоту, как пустяк, как ничего не значащее место,
в лучшем случае, остановившись на минуту и покрутив у виска пальцем,
как ты узнаешь, кто ты? – Сумасшедший? Клоун? Фигляр?
Невидимые камни ранят больнее всего…»
Автор отдаёт себе отчёт: не вместят и внемлют.
При этом роман пронизан иронией – своего рода защитой мечтателя, обстоятельствами превращённого в циника.
Ибо есть и третья, неявная линия, тоже примета времени, – линия создания этой книги, борьбы в ней того, что «Схавает Пипл», по мнению редакторов, с Вечным, вынужденным рядиться в одежды «Хаваемого», чтобы пробиться к людям, быть услышанным. И понятым -- имеющими не только уши.
Каждый хочет создать «книгу о молодом сердитом человеке, желающем изменить мир», - пишет автор.
Ремарк тоже был из «поколения рассерженных молодых людей»
Но читателю нужно другое, - твердит редактор, который давно не верит, что всходы разумного-доброго-вечного окажутся с долларами вместо листьев.
«- Мы ожидаем от вас более нарративной и повествовательной прозы. Такой, знаете ли, истории. Яркой увлекательной истории, чтобы цепляла с первых абзацев и не отпускала до самого конца, - мощного непредсказуемого финала. Понимаете?
- Нет.
- Ну что вы? Это так просто. Сейчас не важен слог, беллетристика умерла. Меня совершенно не интересует, как вы пишете. Точность и красоту слов я никому не продам, я не зарабатываю на энергетике фразы. Нужен сюжет, драйв, яркая кинематографическая картинка. Сценарий будущего фильма, - понимаете? – сценарий! а не дерево жизни посередине, и дерево другое: добра и зла…»
Редактор делает паузу, глубоко затягивается сигаретой, и с шумом выдохнув сизый, в пятьдесят оттенков дым, размышляет вслух:
- Может этим двоим нажраться запретных яблок?»
Или обывателю, офисному планктону подавай историю киллера, который реализует их потаённые мечты за все унижения… прикончить начальника.
Самотёк заедает, редактор становится книгоненавистником.
Поэтому, замечает автор, хотя «Каждый мечтает написать роман о молодом сердитом человеке, желающем изменить этот неудачно скроенный мир, все кончается космолетом и бластерами. Или подцепишь в баре скучающую брюнетку, да-да, роскошную брюнетку в красном платье, затащишь в гостиничный номер и скачешь на ней всю ночь козлом. Неутомимым вонючим козлом».
Но «Господь оберегает человечество от чтения бесполезных книг.
Поэтому оно перестало читать».
Если обратить внимание на библейский фон, используемый писателем, то отмечаешь – даже по заглавиям – выходит, для земли нашей пригодней Ветхий Завет.
Книги:
Бытия
Чисел
Исхода
Второзакония
Пророков…
«Есть страна, где у дракона нет власти, - это северная страна: Россия.
В ней воют метели и волки, медведи бродят по улицам… - я родился в этой стране.
В эпоху, когда и страны, в общем-то, уже не было»,
- сообщает писатель, который к концу событий в романе перестаёт понимать кто он. Автор ли творящий мир на страницах книги, его ли персонажи с их грехами и прозрениями, пророк ли «стремящийся в Иерусалим, живущий в Иерусалиме»?
Будучи обличителем, он не решается узнать о себе правду, подобно Птице, который некогда признавался себе, понимая, что поступает не должно:
«Еще я думаю, - иногда - вот бы существовало такое трюмо, подходишь к нему, смотришь в зеркало и видишь не свое отражение, а кто ты есть на самом деле.
Я бы, честно сказать, не решился подойти на себя взглянуть».
«Рвануть шкуру с щек и увидеть… что увижу я в отражении? струпья посланника хаоса? горячую человеческую кровь? – взглянуть в зеркало я не решусь», - повторяет за ним автор.
И пусть в него бросит камень, кто сам без греха…
Из «великолепной четвёрки» только Граф, казалось бы, проходит испытание тем, что вокруг. Он – ангел мщения во плоти, единственный среди друзей романтик, человек чести, верящий и ждущий свою Единственную. Связи без чувства вызывают у него неприятное ощущение.
Лишь в сильном подпитии последнему оставшемуся у него другу Лёха признаётся:
«- Душно мне от безбожия, Птица. Дышать нечем».
Вот его кредо, вполне подходящее, как для мушкетёра, так и для живущего, не скажу праведно, правильно:
«Однажды – давно уже – Леха сказал:
- Отношение к Богу описывается словом «верность». Может описываться и другими, почти синонимами, но все они лишь характеристика степени удаленности. Удаленности, отставленности и неправоты. Ведь верность означает не только неразрывность связи, но и правильность чего бы то ни было. Мы верим только в то, что считаем правильным, - в этом суть.
Отношения между людьми описываются словом «верность». Могут и другими, но тогда это лишь констатация ощущения «не то», - ненастоящее. Ведь мы встречаемся в жизни с массой людей – вместе проводим время, решаем производственные вопросы, выпиваем, - только немногих при этом называем друзьями. Настоящими верными друзьями. Прочим придумываем другие обозначения: знакомый, приятель, коллега, - друзей среди них нет.
То же самое и с любовью: есть мужчина и женщина, и любовь между ними, - настоящая, верная – одна и до конца дней.
Всему остальному придуманы другие названия: секс, интрижка, роман, шуры-муры.
Этот мир очень мудро устроен Богом, в нем просто и ясно жить.
Только нам – людям – отчего-то никак неймется, мы вечно все усложняем, усложняем от слова «ложь».
Если вам показалось: этого мало, ибо нет любви ко всем ближним… – лукавите, «любить» всех, значит, не любить никого. Помните? Живём-то по Ветхому Завету! В нём есть всё, включая «око за око», казнь смертную за измену Богу своему и за прелюбодеяние с чужой женой, есть при том и «не убий!» и «не укради», все 10 заповедей.
Ведь и благородный Граф, ангел мщения, живёт на земле, воюет в Афгане, в Боснии, в Абхазии… Убивает, не получив ни царапины. А кому не везёт в смерти, полагал герой известного фильма, должно повезти в любви.
Верность, вот ключевое слово в отношениях с Богом и с достойными её людьми. Верность – это и честность перед ними.
А где же любовь? – спросит читатель, - Какой же роман без неё?
Есть и любовь, есть и измена. Маленькая родная ладошка в руке, чувство, что это навсегда, и роковая страсть к «женщине, в вызывающем красном платье, черноволосой красавице с фосфорическим зеленым огнем в роковых огромных глазах». Чей взгляд, как ожог. Взгляд королевы, только без мантии. И, главное, без подвесок. Без подвесок!
Попытка избавиться от связи, со временем ставшей обязаловкой. И уязвлённое мужское, собственническое, приведшее к трагедии.
Увы, ближе к истине земной оказывается не Граф, а создатель немецких мушкетёров, сказавший: "Меланхоликом становишься, когда размышляешь о жизни, а циником - когда видишь, что делает из неё большинство людей".
К финалу сходятся все линии, снимаются вопросы. Редактор должен быть доволен: Проза романа нарративна и повествовательна. История, как страны нашей, так и героев книги – ярка и увлекательна. Она цепляет с первых абзацев и не отпускает до самого конца, - мощного непредсказуемого финала. Автор усвоил его урок, но не только. Слог, энергетика фразы, точность и красота слов при этом не пропали. Осталось и «дерево жизни посередине, и дерево другое: добра и зла…»
Птица говорит: «Казалось бы, столько на земле мест… диковинных и необычных.
Но меня угораздило родиться в Донецке.
Мало того, - я прожил здесь свою жизнь.
Всю свою никчемную жизнь».
Этот «несостоявшийся мушкетёр» из д*Артаньяна стал бакалейщиком. Бонасье, правда, был галантерейщиком, что не принципиально.
Автор, как и его персонажи, – тоже из Донецка и иногда начинает путаться: чем отличается от своих героев, в которых оживают его мысли и чувства:
«Кто я?
Автор, творящий мир?
Граф с ядом прозрений в жилах?
Птица, несущий грех?
Стремящийся в Иерусалим, живущий в Иерусалиме?
Рвануть шкуру с щек и увидеть… что увижу я в отражении? струпья посланника хаоса? горячую человеческую кровь? – взглянуть в зеркало я не решусь».
Исповедальная проза?
Но какой автор без греха? Разве не человек он? Вот только… Нет, гений и злодейство – вопрос 19-го века, 20-ый дал на него ответ: Увы, вполне совместны.
Однако, если автор и Птица, и тоже торгует или торговал «крупами» (не крупами ли мушкетёрских лошадей, спросите?), как все мы ныне – в торгашеские времена что-то продаём или продаёмся, то всё же он – птица иного полёта. Пусть писатель так же родился в Донецке и прожил здесь свою жизнь, но он сумел высказать, выплеснуть, выкрикнуть нам то, что достойно быть услышано, достойно остаться.
Нашёлся б тот, кто услышит…
Нет, не все поэты ушли, как и пророки. Может, о нас не забыли небеса? Может, раз терпят, раз посылают их, мы – не безнадёжны?
Донецк? Провинция… - скривится столичный сноб. Так кривились когда-то, говоря: «Что может хорошего придти из Галилеи?» Это была столь глухая провинция, что если туда бежал осуждённый – его не преследовали, как и апостолов. Само нахождение там считалось наказанием. Как было поверить тому, что пришло оттуда?..
Но у французов, откуда первые мушкетёры, есть пословица: «Гений рождается в провинции, а умирает в Париже»…
Или в Иерусалиме.