С огромным трудом командир роты дотащил парня, пришлось здорово потрудиться. Тот был ранен в левое плечо, потерял много крови и всё время стонал от боли.
Перевалились через насыпь, упали в окоп. Домовой присел. Откинулся на спину. Посадил рядом азовца. Наконец-то снял тяжёлую каску и стряхнул капли пота. Посмотрел в небо. Руки тряслись от перенапряжения, ладони приятно жгло от царапин о снег и сухую траву. Ветер овевал лицо. Капитан вдруг испытал какое-то облегчение и благодать. Тишина.
– Т...т…ты чего? – оторопел репортёр, он даже не заметил, как перешёл на «ты». Руки и губы у него дрожали от злости и пережитого страха, ноги вымокли и замёрзли, от этого бросало в озноб ещё сильнее. – Это ж…это же нацик! Ёкарный бабай!
– Да, нацик! И что? Он по-твоему не человек что ли?
– Вот именно, нелюдь!
– Мне его там бросить нужно было? Чтобы он у танка поджарился? Или сначала пристрелить?
– Он враг! Какого чёрта ты его вообще сюда притащил, – и репортёр пнул раненого. – Они ж…они же звери! Оглянись, сколько наших погибло! Все погибли! Только мы с тобой остались и этот…
– Какой же это зверь? Он такой же, как и мы. Присмотрись: две руки, две ноги. То, что мы на этой стороне, а они на той, вовсе не значит, что мы честнее или лучше. Это лишь значит, что у них другой взгляд на жизнь. Ты забываешь – медали и ордена получают здесь и на той стороне. И никто не считает себя злодеем…
– Да какой ещё взгляд на жизнь?! Это фашисты, оккупанты, а мы ополчение и только за нами правда! Разве не так? Да ты посмотри ему на бронежилет, на шеврон. Это же эмблема третей танковой дивизии СС «Мёртвая голова»!
– Что, правда СС «Мёртвая голова»? – спросил Домовой у пленного, сорвал у него с груди шеврон и начал разглядывать.
Азовец стиснул зубы и с ненавистью смотрел на Домового.
– А я подумал это какой-то пиратский знак. Ну, череп и кости на чёрном фоне. Дурость какая-то. Ты себя в зеркало-то видел? Какое отношение ты имеешь к СС? Какой ты растуды твою туды ариец? Разве что бабка твоя в сорок первом наблудила. Да если бы Гитлер узнал, кто его последователи, в гробу бы перевернулся, – заключил Домовой и обратился к репортёру. – А правда, она ведь две стороны имеет, мы просто забываем об этом, – спокойным и уставшим голосом толковал Домовой. – Наши его подлатают, подлечат, потом обменяют. Вот такая наша с тобой правда на сегодня…
Азовец запустил правую руку под бронежилет, застонал. Домовой посмотрел на его перекошенное лицо, спросил:
– Больно?
– Нічого. Жити буду.
Там он нашарил во внутреннем кармане рукоятку пистолета, снял большим пальцем с предохранителя и когда Домовой склонился, чтобы прикурить сигарету, вытянул руку к его голове. Одним выстрелом азовец хладнокровно застрелил своего спасителя. Репортёр застыл не в силах ни отпрянуть, ни отвести глаз. Азовец перевёл руку, прицелился:
– Слава нації… – и ещё дважды нажал на спусковой крючок.
Рация у Петровского Серёги шипела не переставая, из неё доносился то отборный мат, то позывные Север-Домовой. Над окопами снова свистели снаряды и мины. Теперь это была артиллерия ополчения. Опустевшее поле боя вздрагивало под градом смертоносного железа, наверное, даже обгоревшим танкам было жутко, и только умершим было всё равно.