Украинский танк прорывался, обстреливая позиции, и лишь пехоту удалось прижать к земле. Савелич методично обстреливал любое поползновение таким манером, что азовцы и головы не могли поднять. Он шептал, как мантру: «Двадцать два, двадцать два, двадцать два…» – придерживая палец на спусковом крючке пулемёта лишь пару секунд и выдавая по два-три патрона.
Налим успокаивал: «Не прорвутся гады! Впереди минное поле! Не прорвутся – зуб даю!»
Они с Мишкой устанавливали второй тубус, когда рядом с ними рванула стадвадцатимиллиметровая мина. ПЗРК перебило пополам, и он пришёл в негодность. Мишке отсекло руку и большим осколком пробило висок, Налим попытался встать, чтобы помочь напарнику, и только тогда понял, что ему самому оторвало ноги.
Домовой стащил командира взвода на дно окопа, вколол «Промедол», затянул на обрубках жгуты, кровью написал на лбу фактическое время. Но всё это было бесполезно, уже через минуту Налим потерял сознание и умер.
Наш пулемёт всё это время тоже молчал.
– Савелич, ты жив?! – заорал Домовой.
Савелич похлопал себя по рукам и ногам, присел и стал стряхивать землю:
– Это надо ещё подумать, товарищ командир, – в голове шумело, резко подкатила тошнота.
– Какого хрена ты разлёгся?!
– Виноват. Исправлюсь, – прокряхтел контуженый Савелич. – Ну, сейчас я им по-взрослому, ёшь твою мышь! Вот же жизнь собачья! Крепко они задолбали нашего брата…
Он встал, шатаясь, подошёл к пулемёту и тут же упал. Снайперская пуля вошла ему в левый глаз и вырвала кусок черепа с обратной стороны. Савелич лежал на смешанном с грязью снегу, а из выбитого затылка вывалился желеобразный мозг. Репортёр смотрел на дыру в голове и снова не мог поверить своим глазам. Только что человек говорил, мгновение и у него пустой череп. Белый, круглый, а внутри пустота! Будто бы ложкой вычистили. Да разве так бывает!
Украинский танк обогнув горевшую машину, начал подъём в угор и, когда ему оставалось чуть больше ста метров до позиций ополченцев, под ним сработала противотанковая мина. С диким скрежетом разорвало гусеницу и выбило один из катков. Машина замерла на месте. Домовой не раздумывая кинулся к пулемёту, пристегнул новую коробку с патронами, открыл крышку, уложил ленту в патронник, захлопнул, передёрнул затвор и нажал на спусковой крючок. Деморализованная пехота начала отступление. Атака захлебнулась.
На какое-то время всё вокруг затихло. Домовой только чувствовал, как под рёбра, мощно и гулко, бьёт его сердце. Капитан осмотрел поле боя, затем свои позиции. Неприятно токало по ушам. Во рту ощущался запах пороха и вкус меди.
– Есть, кто живой? – окрикнул Домовой.
– Я живой! – по-прежнему лёжа на дне окопа, ответил репортёр.
Как будто услышав этот крик, ожил и танк. Его башня стала поворачиваться то вправо, то влево прощупывая и как бы выискивая того, кто это там «Я живой».
Выстрел не заставил себя ждать. Но снаряд перелетел окоп и бухнул где-то в посёлке. Позиции находились слишком близко для пушки забравшегося на угор танка.
Домовой отставил пулемёт:
– Нет, не любят они нас…
Он подошёл и перевернул рядового Силина, затем осмотрел карманы Савелича, откапал присыпанного землёй Мишку и только у Налима нашёл старую, добрую, осколочную гранату Ф-1. Капитан подтянулся, перевалился через насыпь и, выдёргивая на ходу чеку, побежал к танку.
Без труда преодолев стометровку, Домовой приблизился к машине. Хладнокровно, без нервов и суеты, так будто он проделывал это тысячу раз, подпрыгнул и закатил гранату в дуло танка. Не мешкая ни секунды, побежал прочь. Негромко и совсем неустрашающе щёлкнул запал. Через несколько секунд раздался хлопок, такой, словно в соседней квартире стукнули разводным ключом по батарее. Капитан даже не поверил, а был ли взрыв? Он оглянулся на танк, из дула валил белый дым. Тут же в башне танка прогремел второй взрыв, уже громче, на этот раз будто в спортзале уронили штангу. Из дула вырвалась реактивная струя пламени. Не успел Домовой опомниться, как в машине сдетонировал боекомплект. Башня танка взлетела, перекувырнулась в воздухе и с диким грохотом врезалась в землю. Ударной волной Петровского опрокинуло навзничь, лицо ему обдало жаром и запахом гари. Уши на мгновение забило, звон в голове и зубная боль резанули так, что выступили слёзы.
Сидя на мокром снегу и разглядывая языки пламени, сквозь марево пожара, Домовой увидел в поле какое-то движение. Раненый азовец лежал недалеко от первого танка и, хватаясь за всё подряд, пытался отползти от полыхающей груды бесформенного железа. Петровский снова поднялся. Пригибаясь и прикрывая лицо от бушевавшего огня, он обогнул разорвавшийся танк стороной. За считанные секунды Домовой добежал до раненого азовца, схватил его за лямку бронежилета, и всё так же не разгибаясь, потащил обратно к своим окопам.
– Помогай мне! Упирайся ногами, а не рогами, баран! – матерился капитан. – Здохнешь здесь…
– Йди к бісу, москаль клятий!