из цикла «Безымянное молчание»
____________________________
– Им всё это нужно для жизни. Понимаешь? Для жизни.
Дворник поднимался по лестнице из подвала высотки. Его голос срывался на фальцет. За ним шла жена – угрюмая, немногословная. Сейчас они отправятся к мусорным контейнерам. Иногда им удаётся найти там что-то полезное – не дырявую одежду, остатки стройматериалов, ещё работающие электроприборы. В такие удачные дни лицо жены дворника становится приветливым, а он и вовсе радуется, как ребёнок. Они не складируют собранное в своём подвальном жилище, передают в село – многочисленной родне.
«…Сего ради оставит человек отца своего и матерь, и прилепится к жене своей…»
Дворник крепко прилепился к своей жене. Похоже, они связаны невидимой пуповиной, и даже когда он прогуливался один, где-то поблизости всегда маячила её угловатая фигура.
– Эпилептик. Бедняга. Частые приступы, но жена у него заботливая. Смотрит за ним, как мать за дитём, – шептались соседи.
_____________________________________________
…После непогоды, обрушившейся на город, пришла желанная прохлада. Дворник, одетый совсем по-летнему, дрожал от холода, ёжась от порывов ветра.
В её душе что-то сигналило – какой-то отклик или воспоминание. Что-то тихо плакало, болело и, наконец, прорвалось. «Уходящие из Омеласа»! Страшный рассказ Урсулы Ле Гуин. Ребёнок-жертва, навсегда запертый в подвале, ради счастья остальных жителей Омеласа. Когда она читала эту историю, пыталась представить глаза малыша. Какие они? Цвета мокрого песка, похожие на глаза дворника.
– У меня осталось много игрушек. Может, кому-то нужны? – словно невзначай спросила она у него.
Он по-детски рассмеялся, но тотчас усмирил свои эмоции:
– Да-да, мы найдём кому их пристроить…
Она вынесла мешок полный плюшевых мишек, зайцев, лошадок, обезьянок, и дворник потащил его в подвал…
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
…Красные рыбки проплыли над её головой. Слишком влажный воздух с резким ароматом ладана затруднял дыхание. Она летела над незнакомым городом, разглядывая его окраины, застроенные модными магазинчиками. Вокруг не было людей, сплошь манекены. Ей запомнился один – в модном красном пальто и в шляпе с длинными полями. Он медленно поворачивался, будто наблюдал за её полётом. Центр города был закрыт серым куполом. В нём чернело круглое отверстие, похожее на открытый люк. Она поспешила туда и вскоре очутилась на огромном крытом базаре, где увидела множество людей, большие и маленькие магазины – с едой, вещами, бытовой техникой и даже автомобилями. Разноцветные гелиевые шарики повсюду. Подобно спелым виноградным гроздьям свисали они с разросшихся «кустов» стоковой одежды, но некоторые из них оторвались от общей массы и «прилипли» к потолку.
В её голове тотчас закрутился словесный поток:
«… Сколько пузатых шариков слов вспорхнуло в небо (от начала и до сих пор), сколько их осталось – хмурых наблюдателей всеобщей глухоты, застрявших под крышами многочисленных миров. Простые, доступные сочетания звуков – для быстрого понимания… Ты их слышал?..»
– А ты не наша…
Рядом с ней стоял высокий, сутуловатый парень. Его лицо, похожее на мордочку куницы, казалось приветливым.
– Ищу близкого человека… Зачем большой базар в центре города?
– В центре должно быть что-то другое? – незнакомец смотрел на неё с улыбкой. – Сердце города – это люди. Но люди всё превращают в куплю-продажу. Даже любовь и дружбу. Разве у вас не так?
– У нас – по-разному, но… где выход на улицу?..
Парень ничего не ответил, взял её за руку и куда-то повёл. Они долго шли между лавками и магазинами, и когда она почти отчаялась выбраться из бесконечного нагромождения торговых рядов, за небольшой кондитерской, похожей на игрушечный домик, появилась чёрная дверь. Незнакомец толкнул дверь ногой, и они вышли в следующее здание, которое оказалось церковью.
– Выход на улицу только из храма. И то – если ты идёшь вместе со всеми, поёшь песни или несёшь хоругви, – пояснил он, глядя на её недоумевающее лицо.
– И у вас есть храмы? И люди ходят с хоругвями?..
– Разве где-то их нет? – он искренне удивился.
Они смешались с толпой и вышли на улицу. Невысокий худой парнишка вручил ей знамя с изображением женщины в белом одеянии. Несколько десятков людей несли знамёна с религиозной символикой, но у большинства в руках были небольшие иконы с лицами детей.
– Похоже на Крестный ход. У нас часто бывает. Но кто эти дети – на иконах? – она оглянулась, ища своего спутника.
Он шёл рядом, и в его руках было изображение ребёнка – мальчика лет десяти.
– Подожди, здесь нельзя болтать, надо петь, – прошептал он.
Они шли долго – вокруг накрытого серым куполом базара, мимо модно одетых манекенов, пока не оказались в районе мрачных нежилых пятиэтажек, соединённых между собой небольшими застеклёнными переходами.
– Нам сюда, – скомандовал незнакомец и резко свернул в один из подъездов. Она поспешила за ним. Всё произошло настолько стремительно, что она забыла отдать хоругвь.
– Надо было отдать, – ворчал парень. – Они наперечёт… Ладно, оставь здесь, некогда зевать.
В быстром темпе они прошли множество домов, почти бежали по переходам и, наконец, вышли из длинной цепочки строений на крытую детскую площадку. На деревянных скамейках с металлическими подлокотниками сидели парни и девушки.
– Кто эти дети – на иконах? – повторила она вопрос, когда они расположились на одной из скамеек.
– Ты говорила, ищешь близкого человека. Кого ты утратила? Мужа или любовника? – не отвечая на вопрос, спросил он.
– Самого дорогого мне человека… Кровинушку. Его здесь нет? – она назвала имя и фамилию сына.
Внезапно незнакомец расплакался.
– Нет… такого нет… Странно, что ты вообще попала сюда. Сюда залетают лишь потерявшие мужей, жён или любовников… Упорные. Ищут и ищут вчерашний день… А на иконах – наши портреты. Мы все здесь – потерянные дети. Живём в подвалах…
– Почему в подвалах? У вас столько пустых домов…
Он долго молчал, словно не желал отвечать, но вдруг какая-то мысль оживила его лицо и он заговорил:
– А ты видела море?
– Я живу недалеко от него…
– Какое оно?
– Разное. Но моё море – утреннее.
– Почему утреннее?
Она задумалась. Как рассказать тому, кто никогда не видел море, каким оно бывает? Как объяснить, насколько увечным становится оно рядом с городом?..
– Моё море обходит город стороной, спешит туда, где безлюдно, где нет волнорезов, а берег похож на жёлтый пирог, небрежно разрезанный временем. Ранним утром летнее море почти незаметно несёт свои волны на сушу. Если в такие минуты ты станешь его созерцателем, оно усмирит тебя. Ты будешь заодно с миром и услышишь не только тихий скрип песчинок времени, но и песню неба. Звуки песни каждую ночь баюкают землю, наполненную слезами всех живущих. Ранним утром слёзы повсюду. Но кому-то может показаться, что это мокрый песок…
Она замолчала, чтобы не разрушать хрупкую сказку, вылетевшую сейчас из её воспоминаний. Но в голове уже теснились другие воспоминания, пытаясь отыскать выход:
«… Время макает горбушки слоистого ракушняка в море, чтобы размягчить до съедобного. Новые словесные формы спят, безголосо уткнувшись в лунный живот. Их отражения распускаются то цветами, то плесенью, опоясывая старым буквенным кодом осколки наших жилищ…»
Незнакомец покачал головой, внимательно глядя на неё.
– Про утреннее море красиво, про плесень – печально.
– Разве я вслух сказала о плесени?
– Любая мысль – вслух… А ты рассказывала сказки самому дорогому человеку?
– Да… – она вздохнула, вспоминая их разговоры.
– Какие?
– Разные. Но он часто просил рассказать одну – о катакомбах и подвалах. О детях, которые заблудились, но их всегда спасает свет лица… материнского… или отцовского…
– И что дальше?
– Дальше… он сам заблудился… искал выход, но нашёл подвал, не мог выйти…
– И?
– Наверное, он вспомнил сказку, поэтому вышел…
– Куда?
– В другой мир… где нет подвалов…
– Но как он прошёл?
– Сквозь стены.
– А ты?
– Ищу его… много лет… В разных мирах.
– И никогда не находила?
– Находила…
– Зачем же опять ищешь?
– Не могу не искать… Мне надо иногда видеть его…
Незнакомец снова заплакал. Чувствуя, что сон заканчивается, она поспешила наверх – на свет торшера, освещавший её комнату – маленький личный «подвальчик», где уютно живётся множеству исписанных блокнотов. Свет пробивался сквозь толщу воздуха или воды, а парень смотрел на её полёт сквозь слёзы и что-то говорил. Его глаза были цвета мокрого песка. Какое-то время рядом с ней плыли красные рыбки, и капли тёплого дождя стекали по её лицу.
Она открыла глаза и, ещё чувствуя лёгкое головокружение от полёта, взяла очередной блокнот, чтобы записать то, что говорил ей напоследок незнакомец:
«… Приходит вечер. Зажигает свечи душа. В них теплятся слова. Ещё живые луны слетают с капюшонов огненных, исходят болью рек отголосивших, качаются на нитях фатума, но восстают на тьму – пожарами пылают в междустрочье, то шумом пенятся, то буквами змеятся, но собираются в миры. Собою закрывают время, витают над полями всех тетрадей и отражаются в рисунках тонких вен, в ветвях дорог, для жизни… Для жизни…»