…До чего длинная выдалась сегодня ночь. Хотелось спать, но только опускались веки, как тут, же перед глазами начинали носиться причудливые тени, многогранные и объёмные, время от времени трансформируясь во что-то знакомое и бесконечно далёкое. Невольно приходилось вглядываться в эти быстро несущиеся фигуры, лица, тени, закрученные в витиеватые узоры. Глаза беспрестанно двигались под закрытыми веками, стараясь не пропустить что-то непременно важное. Но что? Картинки сменяли друг друга с молниеносной быстротой, усталость от непонятной гонки начинала напрягать: понять бы, чего хочет мозг? Почему-то вспомнился Барс, пёс которому я пришивала ногу, отрубленную сенокосилкой, тут же – Жунька, с пробитой головой, ослепший Султан, Юта… Сколько их было в моей жизни? Почему, вдруг все собаки пришли в эту ночь и заняли всё свободное пространство, заставляя вспоминать до мелочей, какими они были, какой была я. Нужно непременно записать, записать самые яркие моменты общения с этими замечательными созданиями. Все собаки, с кем меня свела жизнь, были абсолютно разными, но каждая оставила след в моём сердце, в моей жизни, в моей памяти… Здесь я буду записывать названия рассказов по порядку, по мере написания, а тексты будут появляться ниже, в этой папке.
22.08.2019г. утро.
1. МОРЯК. 1968 год.
Мне было года три-четыре, сестре – пять, когда родители купили маленький домик, в селе Парбиг, на ул. Северная № 41, состоящий из кухни и большой комнаты, которую называли торжественно – зал. А ещё была стайка с коровой и курицами, а в ограде – будка с собакой. Пса звали Моряк. Он был белый, лохматый, вечно линяющий пёс, смесь лайки с большой дворнягой, старый и немного ворчливый.
Дворик утопал в зарослях черёмухи, а калитку охранял высоченный тополь, с огромными листьями, в две папиных ладошки! Наш дом и ещё два соседских, на зависть всем ребятишкам в округе, находились на острове! От дороги нас отделяла небольшая речушка, которая брала своё начало с полей и несла свои воды, словно густой, наваристый чай мимо заросшей непролазным репейником и крапивой заброшенной деревеньки Некрасовка, огибая дамбы и летние дойки. Нарезала крутые овраги в полях и деревенских огородах и уходила в чигын, разливаясь по весне половодьем, когда река Парбиг выходила из берегов, подтапливая дома до середины лета, а потом незаметно впитывалась в болота и река, вновь вставала в своё русло. Небольшой мосток в четыре пролёта, из редких, корявых досок, сколоченных абы как, соединяли нашу поляну с остальным миром, который на том берегу начинался с колодца. Колодец, как и мост, был старым, с долговязым «журавлём» до неба и тяжёлой цепью, на которой проволокой было прикручено кованое ведро, с ободом и клёпками. Смотреть в колодец было страшно. Где-то далеко-далеко внизу дрожала рябью студёная, родниковая вода. Брёвна у колодца были трухлявые, потому всегда в ведро с водой попадали щепки и труха. Бывало, принесёт мама вёдра, на скрипучем коромысле, поставит на лавку, а ты подбежишь, сдунешь от края сор, прильнёшь к ведру и пьёшь, не отрываясь, пока зубы не заломит и снова во двор – играть. Сколько игр придумывалось и воплощалось в жизнь! Время шло, мы подрастали, но всё равно, главной игрой у нас оставались – прятки!
– Ну, как же хорошо иметь свой двор, с множеством закутков и потайных мест! Как интересно было шуршать на крыше, пробираясь среди старых берёзовых веников, пучков с укропом и вязанками мака, в самые дальние углы, где подёрнутые паутиной висели «кросна» и пылилась прялка с резным колесом и большой педалью! – наступи на неё и колесо закрутится, зарябят спицы!..
– Немедленно слезайте вниз! Играйте во дворе! – Ох, уж эти взрослые… Всевидящее око.
– Ну, во дворе, так во дворе, – ворчали мы шёпотом, слезая с сестрой по лестнице вниз.
– Что, в прятки?
– Ага!
– Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана, буду резать, буду бить, всё равно тебе водить!
Играли долго. Солнце уже цеплялось краем за соседскую крышу, когда снова выпало прятаться мне. Ну, куда ещё? Куда? Моряк мирно дремал возле своей будки, положив мохнатую голову на лапы, иногда подрагивая то одним ухом, то другим, отгоняя надоедливых мух.
– Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать. Кто не спрятался – я не виновата! – Наташка чётко проговаривала слова.
В будке, обитой рубероидом, было жарко. Старый половик, брошенный внутрь, был весь в клочках скатавшейся собачьей шерсти. Она кололась и пахла серой. Свернувшись калачиком, я старалась не шевелиться и смотрела, не отрываясь в щёлку:
– где же меня будет искать сестра на этот раз? Время тянулось медленно. Наташка заглядывала во все углы, проверяя те места, где уже прятались, и снова шла по кругу. От напряжения и запахов слезились глаза. Было душно, хотелось спать…
– Уже скорее бы нашла! – думала я, засыпая.
Наташке надоели безрезультатные поиски, и то, что я не откликаюсь на её зов. Игра закончилась в одностороннем порядке.
Хватились ребёнка, только после вечерней дойки, когда мама не обнаружила меня с кружкой, ждущую парное молоко.
– Наташка, а Анька-то где? На улице уже темнеет!
– Она спряталась, а я её не нашла…
Начался переполох. Брякала пружиной калитка, все бегали по двору, звали и заглядывали во все углы.
Псу это явно не нравилось. Хотелось уйти от суеты и шума, но его квартира была занята. Моряк стоически терпел какое-то время, потом начал лаять в будку, припадая на передние лапы и громыхая цепью.
Когда выволокли меня из будки, полусонную, потную, грязную, всю в собачьей шерсти – даже ругать не стали, а понесли сразу замачивать в ванну, под черёмуху, в которой вода за день нагрелась и была, как парное молоко.
Это было последнее лето нашего Моряка. Откуда появился в нашей семье этот добрый пёс, в силу своих лет – я не помню, и сколько лет прожил с нами – не знаю, да теперь уже и спросить не у кого, а вот именем таким его назвал папа, потому, что на рыбалку он с ним любил ходить и обожал плавать. Ушёл он так же тихо, как жил, когда последние листья тополя улеглись на остывшую землю, и гнал их ветер, как маленькие шарики перекати-поля до самой воды…
22.08.2019г. 22:59
2. ДИНКА. 1971г
В тот год весна была ранней и дружной. Сруб нового дома за зиму дал хорошую усадку, вот ещё чуть подсохнет земля и можно ставить сруб на место. Стойки и фундамент папа успел выложить в осень, так что за этим дело не встанет.
Отец работал лесником и после покупки маленькой избушки, размечтался поставить дом крестовый, с четырехскатной крышей, с прирубом, да с подклетом, чтобы просторно жилось нашей семье. Опять же стайку для скота поставить хотелось, чтобы не только корова да куры, а и свиней, и овец куда-то определить можно было; уток, гусей развести, и кроликов тоже интересно бы попробовать выращивать. Да и чтобы банька своя, – а не в казённую, в любую непогодь, всем гамузом*, а в свою и когда захочется, а не только по субботам и в очередь. Вот и не выпускал топор да пилу из рук, все два года. Зимой брёвна готовил да шкурил, весну-лето – в паз рубил, один, не торопясь укладывал срубы по 8-10 брёвен, покуда росту хватало: На дом. На баню. На стайку. Как матрёшку, срубы складывал, один в один, чтобы места в огороде поменьше занимать.
Прошлой осенью остались мы без собаки. Наш Моряк – хоть и тихий был, незаметный какой-то, но службу нёс исправно и папку везде сопровождал, пока сила была. Тоскливо как-то без него стало. А когда первый снег выпал, нам, между срубами, кто-то собачонку подбросил. Небольшая совсем, худущая, дрожит вся мелкой дрожью; вместо бровей жёлтые пятнышки, рот до ушей, как будто смеётся всё время. Ну, дура-дурой! Так и осталась у нас жить. Назвали её Динкой, в честь дикой собаки Динго. – В то время, может кто-то помнит, по радио постановка шла, только там девочку назвали в честь этой дикой собаки, а нам, детям, красиво показалось, вот и назвали мы так нашу подброшенку. За зиму она подросла, окрепла, чёрная короткая шерсть заблестела. Ещё бы не блестеть! Мы с Наташкой, втихаря, собачонку варёными яйцами подкармливали! А она быстро вошла во вкус! Брови свои, пятнышки жёлтые поднимет на затылок, улыбочку настроит, хвостом виляет – ну, как тут не стащить со стола варёное яйцо, да не угостить? Так везде за нами хвостиком и ходила, куда мы с сестрой – туда и она.
Потом лето наступило. Стройка шла полным ходом, а нам, детям, посреди строительного мусора и всяких нужностей – необыкновенное раздолье! Кругом горы песка, гравия, глины, обрезки и обрубки пиломатериала, длинные ленты ошкуренной коры, скрутившейся спиралью! А под навесом вязанки дранок, ящики гвоздей разного калибра, топор, рубанок, молотки, лопаты... Непочатый край наших детских фантазий выливались в новые игры, но теперь, основной, ежедневной игрой была игра «Магазин». Вся улица была нашими покупателями! В нашем магазине было всё! Хлеб и печенье (обрезки брусков и досок), сахар (песок), конфеты (гравий), рыба сушёная, вяленая, свежая (ошкуренная кора в зависимости от свежести, сырости, сухости), стружка – это рожки-макарожки, опилки – крупа, да много ещё чего! Из глины лепили котлеты, пончики, шербет! В бутылки из-под лимонада разливалось подсолнечное масло. Бутылки с этикетками «Ситро» стояли ровными рядами на плахе-прилавке. И с каждым днём ассортимент нашего магазина расширялся! Деньги тоже были настоящими. Они лежали в ящике-кассе, разделённом на ячейки, как в настоящем магазине. Бумажные мы нарезали из обложек тетрадок и в зависимости от цвета обложки они имели свой номинал: жёлтенькие – рубль, зелёные – три, голубые – пять, розовые – десять. Про сиреневые – двадцать пять, зелёные – пятьдесят и тем более светло-коричневые сто – мы даже не подозревали, что есть такие деньги. Монеты рисовали простым карандашом. Подкладывали под белый лист в линейку или в клетку, монету и штриховали её карандашом, сначала аверс, затем переворачиваешь монету и уже штрихуешь реверс. Потом вырезали ножницами эти кругляшки и клеили с двух сторон на картонный кругляш, обведённый карандашом вокруг монеты. Циркуль в наше время был великой редкостью. Да и клей тоже. Клеили или клейстером, но его было нужно варить из муки, а она не всегда была в хозяйстве, или варёной в «мундире» картошкой. Разрежешь, мазнёшь по бумажке, вот она и приклеится. Монеты рисовали и клеили всей улицей, потому как денежка была ходовая, и быстро приходила в негодность, в отличие от купюр. Торговля всегда была бойкой. От покупателей не было проходу. Моё дело было крутить кульки из серой бумаги, выпрошенной у тёти Клавы в магазине СХТ, и насыпать в них мастерком продукцию по запросам покупателей. Сестра всегда была продавцом и заведующей магазином. Динка – всегда путалась под ногами, рыла ямы в куче песка, бегала между «покупателями» и нами, и, виляя хвостом, заглядывала всем в глаза.
А потом начались покосы! Июль! Это – неописуемое счастье ветра, травы, солнца, детства, и лета! И папа, и мама – молодые! А травы – такие духмяные! И лес – такой сказочный!
А вечерами, между покосами к нам приходили помощники-лесники: толстый, смешной дядька Афоня Хохлов, строгий, подтянутый Йозас Жукаускас и худой, высокий Федя Ваганов – дом завели под крышу, а потом начали дранковать стены щитами, которые сколачивали мы, дети. Дядьки приходили во всей амуниции, в леснических фуражках, с золотыми веточками на кокарде, в хромовых сапогах с галошами, в прорезиненных плащах и с сумкой- планшетом через плечо. Они скидывали верхнюю одежду, засучивали рукава рубах и помогали папе ставить стропила, поднимали шифер, прибивали щиты дранки. А потом курили. Курили «Беломор» или «Север» и говорили. Много и долго. По-мужски, как-то основательно говорили. Иногда выпивали. Наливая из бидончика или из большой бутылки, (как сейчас бутылки из-под «Шампанского») розовую жидкость, напоминающую смородиновый морс, в гранёный стакан.… А потом пришло время штукатурить дом. Вот тут-то и мы, дети – пригодились! Прямо всей улицей! В ограде нашего дома замесили глиняный круг! Глина, песок, навоз, солома – всё в кучу! И мы! Месить, месить, месить босыми ногами! Скакать можно, сколько хочешь в этой каше! И родители не ругаются что мы, до самой макушки, зашлёпаны этой липкой штукатуркой! Здорово! И Динка, по самые подмышки – с нами. Мы топчем круг, мужчины носят ваннами глину в дом, а мамины помощницы – приглашённые женщины – штукатурят стены. Как у них это ловко получается! Берут комок глины – шмяк в стену! – Мало! Ещё – шмяк! А потом дощечкой с ручкой, снизу вверх ловко так пригладят. Опять комок – шмяк в стену! И снова гладят… Истинное любование… Тётки все, нам детям, незнакомые, но шутят и заигрывают с нами, как с ровней, мол, все мы здесь сегодня – работяги! Одна запомнилась – т. Дуся Ячменёва, лучшая из всех штукатурщиц! Худенькая женщина, с соломенными короткими волосами и грустным взглядом. Я не знаю, сколько ей было лет. Может 40. Может 60. В то время люди выглядели не так, как сейчас. Да и мне было всего шесть лет. Помню: у неё был шарфик с люрексом. Это в то время! 1970 год. Шарфик с люрексом… Говорили, что она сидела в тюрьме… Как мне хотелось такой шарфик! Она видела это. Уходя, разрешила потрогать, померить… и почему-то, долго обнимала Динку и плакала.
В августе папа плотно занялся внутренними работами в доме. Подпол был выкопан, плаха на пол выстрогана и постелена для сушки. Теперь же, главным делом – были печи. В кухне – «Русская», в детской – просто плита с припеком, выходящая обогревателем в зал от пола до потолка. Кто его научил печному делу, впрочем, как и строительному, и сапожному, и швейному, и ещё множеству дел можно только догадываться. Всё свободное время папа проводил в доме, пока лепил печи. Мне всегда было интересно сидеть где-нибудь в уголочке и смотреть за его работой. Я ему не мешала. Я просто сидела и смотрела, как он, мастерком шлёпает на ряд глину, берёт кирпич, вдавливает его, потом смотрит, выпуская клуб дыма папиросы. И так кирпич за кирпичом, ряд за рядом. Это, как смотреть на спящего ребёнка, бегущую воду, плывущие облака… Его работа меня завораживала, и я засыпала в углу, на какой-нибудь лопатине. Он меня никогда не гнал, не журил. Просто брал потом на руки и нёс глубокой ночью домой, через огород, в мою детскую кровать.
Сентябрь! Я пошла в школу! Уроки, да что они мне? Я уже год учила их вместе со старшей сестрой. Я всё знаю. И как только прихожу со школы – мне нужно к папке!!! И Динке тоже хочется к папке! Хочу шутить. Маленькая артистка. Любимая папина Ханум.
Надеваю папин плащ, фуражку, рисую чёрной акварелью усы и бороду, через плечо сумку-планшет, (в которую ставлю бутылку «бомбу» с водой и гранёный стакан), болотные сапоги(!) беру Динку на поводок и иду, качаясь из стороны в сторону, как пьяный мужичонка по тропинке между картошкой, к новому дому.
Папа переворачивает плахи в кухне. Крыльца к дому ещё нет, только сходни. Динка прёт меня по этим сходням в сени, в дом! Болотники 40-го размера, плащ в пол, фуражка на глаза,– всё это влетает в кухню! Папа опешил…
– Николай Семёнович дома?
– Да, а что вы хотите?!
– Да, вот хотел с ним выпить… – поправляю фуражку, достаю бутылку, стакан, наливаю всклень…
– Ну, давай! – Папины синие глаза смеются. Изо всех сил он прячет улыбку в усы, потому берёт протянутый стакан и пьёт. Пьёт весь стакан залпом. Потом садится на пол, предлагает мне сесть рядом и начинает разговаривать, как мужик с мужиком. И я-то, тоже говорю, как мужик. Поговорили. Всю бутылку воды выпили. Динка лежала молча, только бровями своими жёлтыми ловила наш разговор. Говорю папе:
– Пойду я. – и пошла, войдя в роль, качаясь как пьяный мужик…
Динка, не чуя поводка, рванула по сходням вниз!
Мама шла навстречу.
Тщедушное тельце шестилетней девочки-ребёнка, в фуражке лесника, в длинном, до полу плаще, с сумкой-планшетом наперевес, в болотных сапогах на 10 размеров больше, выпучив глаза, неслось по траектории выстроенной радостной собакой…
В проёме двери стоял папа и смеялся.
Смеялась мама.
Я плакала, сбитая с ног радостной Динкой, запутавшись в её поводке…
РS: Динки не стало через год. Не знаю, просто не вернулась домой. Искали...
21.10.2019г 07:20
*Гамузом нареч. "гуртом, кучей, всей толпой", терск. (РФВ 44, 89). К гомзать "кишеть".