ПОЧЕМУ ФРУ[1] БОТМАР РАССКАЗЫВАЕТ СВОЮ ИСТОРИЮ
Странно даже подумать, что такая старая деревенщина[2], как я, решила писать книгу, когда их на свете уже и так слишком много, и от большинства из них никакого толку, а иные так и вовсе – стыд и срам, прости, Господи! Я имею в виду главным образом ту размазню из небывальщины, что называют романами, и от которой головы глупых девушек наполняются пустыми фантазиями, заставляя их пренебрегать своими домашними обязанностями да заглядываться на молодых людей. В самом деле, моя мать и все те достойные женщины, которых я знала в молодости, пятьдесят лет назад, – женщины, которые никогда не думали ни о чем, кроме своих мужей и детей, наверное, посмеялись бы, если бы их мертвые уши вдруг услышали, что Сусанна Науд собралась писать книгу. Конечно, они бы посмеялись, ведь им хорошо известно, что самое большее, что я могу сделать пером и чернилами, это написать крупными буквами собственное имя; тут я, конечно, не ровня моему мужу Яну, грамотею, который, до того как его парализовало, частенько читал вслух из Библии, пропуская, правда, сложные имена и слишком длинные слова.
Нет, конечно, сама я писать не собираюсь – записывать мой рассказ будет моя правнучка, которую в мою честь тоже зовут Сусанной. Кто не видел ее за работой, и не догадается, как она это делает! Но я вам скажу: она привезла из Дурбана машинку размером с тыкву, которая стучит, как дятел – тук-тук – и так, постукивая, печатает строчку за строчкой. Мой муж Ян в молодости очень любил музыку, и когда девушка впервые начала использовать этот странный инструмент, он, будучи теперь почти слепым, видеть его уже не мог и подумал, что она играет на спинете[3], вроде того что стоял в доме моего деда в Старой колонии. Звук этот радует его, под него он дремлет, вспоминая о днях, когда он ухаживал за мной, а я наигрывала на этом спинете одним пальцем. Вот потому я и диктую эту историю, что ему это будет приятно, а у Сусанны не останется времени на глупости.
Ну, это я шучу. Хотя в моей шутке есть толика истины – очень мне больно смотреть на моего мужа, Яна Ботмара. Ведь он был самым сильным среди предводителей великого похода 1836 года, когда, подобно древним израильтянам, мы бежали от англичан в пустыню. Теперь он сидит вон там, в углу, как поверженный гигант, и из всех чувств ему остается только его слух да слабый дрожащий голос. Больно смотреть на его седые волосы, свисающие на плечи, на его помутневшие глаза, на его свисающий на грудь подбородок, на большие беспомощные руки... Во время битвы при Вегкопе[4], когда Мозиликатзе[5] послал свои полки раздавить нас, я своими глазами видела, как эти самые руки схватили двух зулусов, что пробились в наш лагерь, да так и стучали их головами друг о друга, пока они дух не испустили.
Так кто же я такая и о чем должна рассказать? Разве водянка не прицепилась к моим ногам и не заставила этого врача, который, хоть и англичанин, но не дурак, сказать мне вчера, что она подползает к моему сердцу? Мы стары и скоро должны умереть, ибо такова Божья воля. Так давайте возблагодарим Господа за то, что нам не пришлось погибнуть в молодости, как многим нашим спутникам, воортрекерам[6], а вместе с ними и их детям, от копья дикаря, от голода и лихорадки, от зубов и когтей диких зверей в пустыне. Ах, как часто вспоминаю я о них теперь, вижу их во сне, слышу их голоса. И раз уж Сусанна умеет класть мои слова на бумагу, мне пришла охота рассказать о них и их делах, прежде чем Бог возьмет меня за руку, и я понесусь сквозь тьму.
Но есть и другая причина. Это Сусанна Кензи, моя правнучка, которая записывает эти строки, – единственная моя кровиночка, так как ее отец и ее дед, который был нашим приемным сыном и мужем нашей единственной дочери, пали во время Зулусской войны, сражаясь вместе с англичанами против Сетивайо[7]. Многие слышали странную историю Ральфа Кензи, английского найденыша, которого мы приютили. Многие слышали и еще более странную историю о том, как наше дитя, Сусанну, в свою очередь, приютили дикари и она более двух лет жила у маленькой колдуньи Сигамбы, предводительницы горного племени, пока ее не спас Ральф, ее муж, который ее любил и искал все это время. Да, многие слышали об этом, потому что в былые годы много чего рассказывали люди об этих событиях такого, что на правду-то и вовсе не похоже, а я – последний человек, который помнит и знает, как всё было. Поэтому, уходя, я должна оставить эти записки моим потомкам и потомкам Ральфа Кензи, моего приемного сына, который, будучи воспитан нами, бурами, стал самым лучшим и самым отважным англичанином из всех, что когда-либо жили в Африке.
А теперь я расскажу о том, как много лет назад был найден Ральф Кензи.
Начну с самого начала. Мой муж, Ян Ботмар, был отпрыском одной из самых известных бурских семей, большинство из которых проживало в районе Граафрейнет в Старой колонии, пока некоторые из них не перебрались в Транскей, подальше от британских властей. И у них на то были веские причины. Судите сами.
Одного из Безюйденгутов, Фредерика, власти обвинили в жестоком обращении с черными рабами, и послали корпус проклятых пандуров, готтентотов[8], которых англичане брали на службу, арестовать его. Конечно, он не мог допустить, чтобы на бура подняли руку черные, и потому бежал, укрылся в пещере и сражался, пока его не застрелили. Над его могилой его братья и друзья поклялись отомстить за него, и пятьдесят из них подняли восстание и сражались с пандурами до тех пор, пока не был застрелен и Ян Безюйденгут, брат Фредерика, бившийся до последнего, пока его жена и маленький сын заряжали винтовки[9]. Остальные были схвачены и преданы суду, и, к ярости и ужасу их соотечественников, жестокий британский губернатор лорд Сомерсет приказал пятерых из них повесить. Среди приговоренных были отец и дядя моего будущего мужа. Ходатайства о помиловании ничего не дали, и эти пятеро, на руках которых не было ни капли крови, были повешены, как какие-нибудь собаки-кафры[10]. Да, да! Ян, мой муж, видел это своими глазами, видел, как его отец и его дядя были повешены. Когда из-под их ног выбили опору, четыре веревки оборвались – возможно, они были подрезаны, не знаю, – и все же эти дьяволы-британцы не проявили милосердия. Ян успел только подбежать к отцу и обнять его, но его тут же оттащили.
– Не забывай, сын мой, – шепнул ему отец, лежа на земле с веревкой на шее, и Ян никогда этого не забыл.
После этого Ботмары и отправились в Транскей, а вместе с ними и другие семьи, среди которых были и Науды, мои родители. Здесь, в Транскее, вдова Ботмар и мы оказались соседями: наши участки находились друг от друга на расстоянии чуть более двадцати миль – это около трех часов на лошади. В те дни я, тогда еще совсем юная девушка, была первой красавицей в Транскее, теперь уж я могу говорить об этом без смущения. Да, да! Я была намного красивее, чем моя внучка Сусанна, хотя некоторые хорошо отзываются о ее внешности, но не так хорошо, как она сама о себе думает, ибо это просто невозможно. Мне не раз говорили, что в моих жилах течет благородная французская кровь, потому что мой прадед был французским графом-гугенотом, который бежал из своей страны, спасаясь от массовых убийств из-за веры. (Впрочем, я не особенно горжусь этим: кровь буров ничем не хуже.) Говорят, от него и его жены, тоже Сусанны, мы, женщины рода Наудов, наследовали нашу красоту, потому что мы всегда были красивы. Но самой красивой в роду была моя дочь Сусанна, которая вышла замуж за Ральфа Кензи, а после наша красота пошла на убыль, хотя этот англичанин тоже был далеко не уродом.
Так или иначе, в юности я не была похожа на других девочек-буров, которые по большей части были толсты и неповоротливы еще до замужества, и мне не нужно было носить капье[11], чтобы уберечь от солнца мое румяное и белое лицо. Высоким ростом я не отличалась, но сложена была ладно, и движения мои были такими же быстрыми, как мой язык. У меня были кудрявые каштановые волосы, карие глаза и яркие красные губы, так что все молодые люди в округе – а их было шестеро – отдали бы свою лучшую лошадь за один мой поцелуй, да еще седло и уздечку в придачу. Но ты, Сусанна, не подумай худого – в мое время девушки умели себя блюсти!
И вот, из всех этих поклонников я выбрала Яна Ботмара, вот этого старого калеку, что сидит там, в углу, – в те дни он был вовсе не калекой, а самым лучшим мужчиной, о каком только могла мечтать девушка. Мой отец, правда, был против такого выбора, потому что в нем еще играла его старая французская гордость, и он думал вовсе не о семье Ботмар, как будто все мы не дети единого Бога, кроме, конечно, черных кафров, которые, ясное дело, дети дьявола. Но в конце концов он уступил, потому что Ян был женихом небедным. Поэтому после того, как мы, в соответствии с нашими обычаями, сожгли много очень длинных свечей[12], мы поженились и стали жить на нашей собственной ферме, и я никогда не сожалела о своем выборе. В этой стране большинство из нас, женщин, выбирает себе мужчину, чтобы заботиться о нем всю жизнь – это бремя, которое налагают на нас Небеса, но выбираем его мы сами, по своей прихоти, а почему именно его, и сами-то толком не знаем. Вот Ян и стал моей прихотью, пусть он и был немного простоват и не всегда поступал так, как бы следовало умному мужчине, но я всегда выручала его из беды, когда ему случалось в нее попадать. Недаром же Бог послал ему умную жену. Бедные мужчины! Как же тяжело было бы им без нас, женщин! И как они будут жить на Небесах, где им ведь не разрешается жениться? Нет, это выше моего разумения...
Итак, мы поженились, через год родилась наша дочь и ее крестили под именем Сусанна, в мою честь, хотя почти с колыбели кафры называли ее Ласточкой, уж и не знаю, почему. С самого рождения она была очень красива и осталась единственным моим ребенком, потому что я заболела при родах и больше не могла иметь детей. Другие женщины со своими выводками в восемь-десять, а то и двенадцать ребятишек привыкли подтрунивать надо мной по этому поводу и всякий раз получали от меня достойный ответ (я не стану просить внучку записывать его), надолго затыкавший им рты. Единственной дочери мне было вполне достаточно, а будь это и не так, я все равно бы никому не призналась в этом, потому что надо принимать вещи такими, как они есть, и будь то один или десять, говорить, что именно этого мы и желали. В дни же Великого Похода, когда чужие дети вокруг умирали от голода или десятками погибали от рук дьяволов-кафров, я была искренне рада, что у нас с Яном больше нет детей. Сердце мое достаточно натерпелось за те горькие годы, когда мы считали свою овечку Сусанну потерянной навек. А когда она умерла, незадолго перед тем как ее муж Ральф Кензи вместе с сыном вступил в коммандо[13] и отправился на Зулусскую войну, где и его настигла смерть, ах, как же мое сердце билось от горя! Надеюсь, в следующий раз ему предстоит так же сильно биться от радости – когда я встречусь с ними на Небесах.
Прим.
[1] Фру (голланд. vrouw – «госпожа») – уважительное обращение к женщине у буров. Буры (или боеры; голланд. boeren – «крестьяне») – субэтническая группа в составе африканеров. Бурами называют фермеров-африканеров, белых сельских жителей. <Здесь и далее - прим. переводчика>
[2] В оригинале <an old Boer vrouw>, что можно дословно перевести как "старая боерига", но для русского читателя это будет означать только национальность героини, в то время как для самих африканеров слово "бур/боер" имеет и несколько пренебрежительный смысл - "малограмотный, темный". Конечно, буры не жили деревнями, но, согласитесь, "фермерша" было бы совсем мимо :)
[3] Спинет (англ. spinet, итал. spinetta, от итал. spina – «колючка») – небольшой клавишный струнный музыкальный инструмент, разновидность клавесина.
[4] Вегкоп (африкаанс Vegkop – Холм Битвы) – место, где 16 октября 1836 года небольшой отряд переселенцев-буров отбил атаку пятитысячного войска Матабеле.
[5] Мозиликатзе (или Мзиликази, переводится как «Великий путь»; 1790–1868) –
южноафриканский правитель, основатель «государства» Матабеле; считается величайшим военным лидером в Южной Африке после зулусского царя Чаки.
[6] Воортреккеры (или фуртреккеры; африкаанс и голланд. voortrekkers – пионеры, следопыты; иногда сокращается до «треккеры») – бурские скотоводы с границ Капской колонии, которые мигрировали на восток и на север во время Великого Похода конца 1830-х гг., потомки поселенцев голландской Ост-Индской компании на Мысе, они предприняли Великий Поход несколькими партиями из-за притеснений со стороны британской колониальной администрации.
[7] Сетивайо (или Кетчвайо) – правитель зулусов в 1856–1879 гг.
[8] Готтентоты (от голланд. hottentot – «заика»; самоназвание: khaa, khaasen) – этническая общность на юге Африки, получившая название из-за фонетических особенностей своего языка. Антропологически готтентоты вместе с бушменами относятся к особому расовому типу – капоидной расе.
[9] Вряд ли в первой четверти XIX века у буров было нарезное оружие, но в оригинале - слово "rifles". Впрочем, Хаггард любит использовать слова в их неосновном значении - возможно, следовало бы написать просто "ружья".
[10] Кафр (от араб. каффир – «язычник», «неверный») – так коренных южноафриканцев, принадлежащих к языковой группе банту, называли местные белые; со временем слово приобрело презрительное, расистское звучание.
[11] Капье (голланд. kapje) – капор, капюшон, шляпа.
[12] По обычаю буров жених, делая предложение, усаживается вечером за стол с объектом своего выбора. Если он нравится девушке, она зажигает длинные свечи, что означает ее согласие.
[13] Коммандо – подразделение трансваальского ополчения (до 1000 бойцов).