12
Остаток рабочего дня я был встревожен и никак не мог сосредоточиться. Регулярно проверял часы, спрашивая время у разных людей, и каждый раз перед ответом невольно втягивал голову, ожидая подвоха. И хотя мое время почти в точности соответствовало чужому, я, наконец, не выдержал, нашел предлог и сбежал с работы. Торговать вентиляционным оборудованием в таком состоянии было выше моих сил. Мои часы на тот момент показывали половину пятого, Ванины - шестнадцать двадцать девять, Манины – четыре часа тридцать одну минуту и что-то около этого мерещилось Сане.
Я выскочил на улицу и зашагал в сторону метро, не замечая прозрачных приглашений весны поучаствовать в празднике полового томления. Будь это моя прежняя жизнь, я бы, не задумываясь, расстегнул молнию, распахнул полы, замедлил шаг, подставил солнцу лицо и шел бы с глупой улыбкой навстречу согражданам, не возражая, если бы кто-нибудь из них захотел меня обнять. Но той прежней жизни уже не было, а будущая была покрыта таким мраком, что ни расстегиваться, ни обниматься совершенно не хотелось.
"Без сомнения, - говорил я себе, - ко мне прицепились весьма могущественные силы. Даже более могущественные, чем я думал. Потому что одно дело – заставлять говорить окружающих меня людей, и совсем другое - так весело и непринужденно жонглировать временем. Продолжай они действовать в том же духе, и моя жизнь превратится в запутанный клубок событий, в котором не разберется сам черт, а не то, что моя бедная голова..." - думал я, крутя себе навстречу серую ленту тротуара в белых разводах соли.
Мои ноги, которым в отличие от головы думать было некогда, несли меня и несли и, наконец, донесли до последнего перекрестка перед спуском в метро, где и остановились, пережидая красный свет.
- Что за чудесная погода! – сказал, ни к кому не обращаясь, стоящий рядом со мной мужчина.
Я покосился на него и промолчал.
- Не понимаю, как можно грустить в такую погоду! – продолжал настаивать сосед.
Я отвернул голову и встретился взглядом с женщиной средних лет, глядевшей на меня во все глаза.
- Да это же Виктор Петрович! – вскрикнула она, не спуская с меня глаз. - Сам Виктор Петрович!
- Где, где? – раздалось со всех сторон. - Не может быть! Сам Виктор Петрович! Как это может быть? Что - он вот так просто гуляет по улице? Один? Не может быть! Дайте, дайте на него посмотреть! Виктор Петрович! Живой Виктор Петрович! Дорогой Виктор Петрович! Нет, невозможно! Я сейчас умру от счастья! – неслось отовсюду.
Вокруг образовалась толпа. Ко мне тянулись руки. Они трогали меня, как горячий чайник и прятались, уступая место другим. Я стоял, ничего не соображая, затравлено глядя по сторонам.
- Виктор Петрович, дорогой вы наш, я первая вас увидела! Дайте мне автограф, пожалуйста! Ведь я деткам расскажу – не поверят! – кричала мне в лицо женщина средних лет.
- И мне! И мне! И нам, пожалуйста, Виктор Петрович! Ну, пожалуйста! – кричали вокруг.
Сквозь толпу протиснулся милиционер. Он почтительно отдал честь и сказал:
- И мне, пожалуйста, уважаемый Виктор Петрович!
- Да что здесь происходит? – наконец выговорил я в сторону милиционера. - Вы меня, наверное, с кем-то путаете!
- Никак нет, не путаю! Вы же Краснов Виктор Петрович?
- Да! - совершенно ошалев, подтвердил я. - Но только я никакая не знаменитость! Вот, могу документы предъявить, - бормотал я, роясь в карманах в поисках паспорта и чувствуя, как мою куртку дергают со всех сторон.
- Какие документы?! Что вы, Виктор Петрович?! Да меня со свету сживут! Проверять документы у самого Виктора Петровича! Эй, вы, там! – закричал он кому-то за моей спиной: - Не налегай, не налегай, кому говорю!
Милиционер, одной рукой отталкивая от меня особо ретивых, другой протянул мне блокнотик, прижимая к нему большим пальцем ручку. Я взял блокнот с ручкой и расписался.
- Не верю своему счастью! - с достоинством сообщил милиционер, принимая их обратно. И заорал на ближний круг: - А ну, руки прочь! Прочь руки от Виктора Петровича! Стрелять буду! – и стал расстегивать кобуру.
- Нет, нет, что вы! – схватил я его за руку. - Не надо стрелять, я подпишу! Всем подпишу!
- Виктор Петрович всем подпишет! – тут же сообщил милиционер, вставая на кирзовые цыпочки. - В очередь! Все в очередь! Ну-ка, в очередь, кому говорю!
Клубок тел вокруг меня тут же сложился в спираль, спираль распрямилась и образовалась очередь метров на двести. Я по-прежнему стоял у светофора. Рядом со мной, держа руку на расстегнутой кобуре, грозно хмурился милиционер. Плохо соображая, я торопливо расписывался на том, что мне совали, и возвращал назад, работая руками, как рычагами.
Неожиданно возле нас скрипнул тормозами лимузин. Из него выскочили четыре строго одетых человека, оттеснили от меня очередь и милиционера, и один из них, открыв дверцу, почтительно сказал:
- Прошу вас, Виктор Петрович!
Не говоря ни слова, я влез в лимузин. За мной влезли остальные четверо, и старший спросил:
- Куда прикажете, Виктор Петрович?
- Домой! – не задумываясь, ответил я.
Автомобиль тронулся, и я успел только заметить милиционера, отдававшего честь вслед удаляющемуся лимузину.
Ехали молча.
- Это ведь черт знает что! – наконец вырвалось у меня.
- Виноват, не углядели! – с готовностью признался старший. Остальные молчали, глядя перед собой.
- И что теперь?
- Виновные будут наказаны, - твердо сказал старший.
- Не надо никого наказывать, - попросил я.
- Слушаюсь, - ответил старший.
- Где мы? – спросил я, пытаясь рассмотреть окрестности через темное стекло.
- Подъезжаем, - сообщил старший.
И действительно, машина остановилась. Старший выскочил, открыл дверь, и я вылез наружу. Мы находились возле моего дома. Я постоял, переминаясь с ноги на ногу и, наконец, сказал:
- Ну, я пошел. Спасибо вам.
- Рады стараться! – ответил старший, занял место внутри, и лимузин исчез за углом.
- …твою мать! – провожая его глазами, прошептал я, как это принято в нашей удивительной стране, когда тебя переполняют невыразимые чувства. Потоптавшись еще немного и бормоча слова приблизительно того же содержания, я поднялся к себе на четвертый этаж.
Дома никого не было. Стараясь не давать воли чувствам, я принялся бродить по квартире, скользя потерянным взглядом по обстановке и не зная, на чем остановиться. Вдруг на глаза мне попался телефон. Да! Именно! Вот то, что мне сейчас нужно! Конечно! Надо позвонить антиквару и рассказать ему про этот балаган, который творится вокруг меня, и в котором я не нахожу никакого смысла! Конечно, он скажет, что смысл искать бесполезно и что надо ждать, и что все впереди, и прочую ерунду. Ну и ладно. И так понятно. Главное, поговорить с товарищем по несчастью, душу отвести. А, может, все-таки, удастся узнать что-то новое? Я схватил трубку и набрал номер, который запомнил с первого раза. Еще бы, не запомнить: 777-0-666. И дурак запомнит!
Я услышал длинный гудок, потом второй, третий, потом в трубке щелкнуло, и автоматический женский голос сказал:
- Набранный вами номер не существует.
Как же так? Я что, набрал не тот номер? Я подождал и набрал снова. Тот же голос поздравил меня с тем же самым. Я достал визитку, убедился, что с моей стороны сделано все правильно и набрал в третий раз. Теперь в трубке щелкнуло после пятого гудка, и женский голос сказал:
- Мужчина, вы что, глухой? Вам же русским языком сказано, что набранный вами номер не существует!
- А вы кто? – растерянно спросил я.
- Антиквар в пальто! – ответила трубка и повесилась.
- … твою мать! – прошептал я, когда способность шептать снова ко мне вернулась. - Да что же это такое делается, а?!
Мне захотелось заплакать. На нетвердых ногах я добрался до своей комнаты и опустился за стол. Некоторое время я сидел, словно придавленный, тупо глядя на кактус. Затем рывком открыл ящик, в котором хранилась обгорелая бумажка, выхватил ее оттуда и с ненавистью уставился на нее.
Вот она, первопричина моих бед! Вот она, самозваная гостья моей неброской жизни, самоуверенный распорядитель моей воли, наглая сообщница бесцеремонных притязаний, лживая вестница чужих измерений! Это она, она всему виной! Смерть ей, смерть! Немедленно в огонь, туда, откуда она пришла! Я вскочил и кинулся на кухню, где сжечь ее было удобнее всего.
- Думали, нашли себе папуаса? Думали, одели меня в лапти? - бормотал я, играя желваками. - Будут вам сейчас лапти, будут папуасы! - скрипел я зубами, подставляя тарелку и хватая зажигалку.
- Ну, зараза, прощайся с жизнью! - прошипел я и щелкнул зажигалкой.
Зажигалка загорелась и потухла. Я щелкнул еще раз. Зажигалка загорелась и потухла. Я щелкнул в третий раз. Зажигалка загорелась и потухла.
- Твою мать! - третий раз за день помянул я всуе имя богородицы, и шарахнул зажигалку об пол. Зажигалка звякнула и закатилась под стол.
Я стоял посреди кухни, не зная, что предпринять. И тут мои руки, не спрашивая разрешения, сами собой развернули бумажку, и на ее развороте я прочитал:
"Бусины дней переполнят нитку времени, и рассыплется ожерелье жизни, и некому станет его собрать".
И тут я, наконец, заплакал.
13
Если вам когда-нибудь доведется встретить плачущего мужчину – знайте, что однажды он имел глупость поднять с земли то, что поднимать не следовало, и что помочь ему уже ничем нельзя. Никогда не присваивайте бесхозные вещи без крайней нужды: тем самым вы, сами того не желая, рискуете акцептовать свободную оферту, о чем, возможно, будете сильно жалеть!
Вот и я, стоя на кухне с приблудной газеткой в руке, пожинал плоды собственной неосмотрительности. Правда, до рыданий дело не дошло: слезы тихо струились, и я им не мешал. Между прочим, сегодня я плакал уже второй раз за день и столько же - за последние двадцать пять лет. И хотя слезы радости и слезы отчаяния не одно и тоже - устойчивый факт слезоотделения настойчиво звал к пересмотру привычного и ревизии нажитого. Предчувствие расставания с закадычным балластом прошлого добавляло слезам привкус жалости. Солоноватая обида растворялась в покорности, сторонясь не желающего сдаваться бессилия. Мир заволокло дрожащей влагой одиночества, познавшего собственную маломерность. Тихая печаль незаслуженного бытия мешалась с мягкой укоризной сотворившему пределы. Следуя устоявшейся привычке искать в минуты душевного волнения горизонт, я подошел к окну. За окном хозяйничал весенний вечер.
Рассеянный свет покидал надушенные небеса, оставляя взамен густеющую синюю грусть. Первобытный мрак далеких звезд готовился заполнить ущелья улиц и пещеры дворов. Потемневшие лица домов собирались встретить темноту красным сполохом глазниц. Город, опоясанный тысячами фонарей, бесстрашно погружался в ночь, готовый всплыть с приходом нового дня. Я вдруг увидел себя стоящим с раскинутыми руками посреди необъятного простора наедине со звездами, устремленного взглядом в черную бездну, рождающую космические мысли. Влажный запах зелени, земли и невидимой жизни ласкал мои ноздри и проникал в легкие, отравленные свинцовым дыханием города. Я наполнял грудь необыкновенной воздушной смесью, с каждым вдохом обретая легкость воздушного шара, готовый лететь туда, где, подрагивая от волнения, ждали меня звезды. Внезапный порыв единения подхватил меня, оторвал от земли и понес им навстречу!
Так вот она какая Всеобъемлющая Пустота, Единое Суперпозиционное Состояние, Нелокальный Источник Реальности, Квантовая Информация, бытующая вне Времени и Пространства! Это здесь, в точке, не имеющей протяженности, возникла масса, породившая взрыв, взрывная волна от которого до сих пор устремлена в места Хаоса, наименее затронутые дискретностью! Это здесь всякое возмущение локальности при движении в другом возмущении локальности меньшей дискретности порождает проявленность, как способность к взаимодействию! Это здесь рождаются темпоральные оболочки хроноквантовых континуумов, связанных в единую жесткую последовательность механизмами усиления квантовой макрозапутанности! Я видел на границе проявленности сотовую структуру с колебательностью перпендикулярно поверхности, где колебания различались только фазой, и из которых вдоль их поверхности рождалась протяженность! Бесконечное многообразие локальных форм на различных уровнях реальности возникало в процессе декогеренции вокруг и внутри меня! Я был Временем и был Измерением, и я в этом участвовал! Какое зрелище! Какая музыка! Какое потрясение! Я кричал и плакал от восторга, и никто не слышал моего крика, никто не видел моих слез!
Внезапно видение исчезло. Я снова очутился на кухне у окна, где стоял, держа в руке газетку и глядя вниз на склеенные сумерками дома. Кожу под глазами и на щеках стянуло и пощипывало, как после обильных слез. Неужели я плакал? С какой стати? Ах, да, вспомнил - антиквар в пальто, нитка времени, ожерелье. Да, вспомнил.
"Ну, и хрен с ним, с ожерельем!" - подвел я неожиданный итог странным образам и видениям.
"А, кстати, где жена, где дети? Почему их до сих пор нет? Есть хочется зверски! Если не поесть – ожерелье жизни, точно, рассыплется!" - вернулся я к бусинам дней.
В прихожей хлопнула дверь. Послышались неразборчивые голоса, звуки возни и падающей обуви. Застигнутый врасплох, я закрутил головой, соображая, куда спрятать газетку. Сунуть это добро в карман - все равно, что сунуть туда головешку. Я нашел взглядом пустой пакет, схватил и кинул в него газетку. Сложив пакет вдвое и сунув его, в свою очередь, к другим пакетам за дверью кухни, я направился встречать припоздавших домочадцев. В прихожей я нашел жену, которая поправляла перед зеркалом волосы.
- Ну, и где же вас носило? – наклонившись к ней и поцеловав в щеку, с ходу перешел я в шутливое наступление, стараясь держать лицо в тени.
- В школе на собрании. А потом у мамы, - устало ответила жена. - Ты давно пришел?
- Да так… - начал я, но тут сзади на меня налетела дочь, проскользнула под рукой и кинулась обниматься.
- Папочка, папочка! А я же вижу, что ты дома, я же вижу, что твоя куртка висит, значит, ты дома, и пошла тебя искать, а ты спрятался! А как ты себя чувствуешь? Хорошо?
- Конечно, хорошо, мой цветик! Конечно, хорошо! – подхватил и прижал я к себе дочку. - А как ты себя чувствуешь?
- Хорошо чувствую! – ответила дочка. - А у тебя под глазами щеки красные! Голова, наверное, болит?
- Кто бы поинтересовался у мамы, что у нее болит, - ревниво проворчала жена, глядя на наши обнимания.
- Да, мамочка, ты не знаешь, а у папы сегодня утром так голова закружилась, что он на землю упал! – сообщила в мою защиту Светка.
- Как это – упал? – недоверчиво воззрилась на меня жена.
- Да никуда я не упал! – небрежно отмахнулся я, дурашливо щекоча и бодая носом дочку в ухо и шею, чтобы не дать ей развить опасный эпизод. - Так, поскользнулся на луже. Мы есть скоро будем? Умираю – есть хочу! Правда, Светка? Ну, говори, ты ведь хочешь есть?
- Хочу, хочу! – хихикала дочка, уклоняясь от щекотки.
- Вы только и хотите, что есть. Больше от вас никакого толку нет, - поджала губы жена и, подхватив принесенный пакет с провизией, отправилась на кухню.
- Неправда, есть толк! Правда, Светка? Это от других толку нет, а от нас толк есть, и мы хотим есть! Правда, Светка? Ну, говори – правда?
- Правда, правда! – звенел колокольчик детского смеха.
Мы с дочерью смеялись и дурачились, и нам было хорошо. Да разве бывают в жизни минуты лучше?!
- А чего Андрюха прячется? – спросил я всезнающую Светку.
- Он сегодня в школе с каким-то мальчишкой из своего класса подрался! Мама его отругала и сказала делать уроки и не высовываться!
- Правильно сказала. Ну, беги, готовься к ужину! – спустил я дочь с рук, прикидывая, как мне вызволить с кухни пакет с бумажкой. Пройдя на кухню, я уселся на табурет и стал наблюдать за хлопотами жены.
- Что в школе сказали? – поинтересовался я.
- Про Светку – хорошо, про этого оболтуса – плохо. Он еще и подрался сегодня. Как специально. Поговори с ним после ужина. Будь с ним построже.
- Кто кому надавал-то? – спросил я, пристраиваясь поближе к пакету.
- Вот уж не интересовалась! – раздраженно ответила жена, отворачиваясь к плите.
- Ладно, пойду, посмотрю, что он там делает, - сурово сказал я.
Бесшумно схватив пакет, я встал, повернулся спиной к жене, пристроил пакет впереди себя и бочком проскользнул в свою комнату. Там я извлек газетку и вернул ее в ящик на прежнее место, проводив следующими словами: "Ну, зараза, опять тебе повезло! Только не радуйся: все равно сожгу! Сожгу, так и знай! И пепел развею на помойке!" Вместо ответа бумажка развалилась поверх содержимого ящика, отсвечивая наглой желтизной помятого лица. Я плюнул и захлопнул ящик. Придя в комнату к сыну, я нашел его за приготовлением уроков.
- Привет! – сказал я, подходя к нему сзади и кладя руку на плечо.
- Привет, - пробурчал сын, не отрываясь от занятия.
- Как дела в школе?
- Нормально.
- В новостях объявили, что ты сегодня подрался…
Сын молчал.
- Ну, ладно, рассказывай, что случилось.
- Ничего не случилось.
- Но ты же подрался! Или это у нас уже обычное дело?
Сын молчал.
- Ну, понятно. Наверное, получил, как следует, потому и молчишь. Стыдно признаться.
- Ничего я не получил! Это он получил!
- Кто – он?
- Володька!
- Какой Володька?
- Иванов! Ты его не знаешь! Он у нас недавно! – выкриками восстанавливал справедливость Андрюха.
- Ну, чего ты кричишь? Успокойся и расскажи нормально!
- Он сказал, что все знает, а я сказал, что кто знает – тот ошибается, а кто не знает – не ошибается, а если он знает и ошибается, то он врет! А он сказал, откуда я знаю, а я сказал, что это ты сказал и тогда он сказал, что ты – дурак! Тогда я ему и врезал!
- Хм, хм... Какой нахал, этот Володька Иванов. Ну, и чем дело кончилось?
- Он сразу заныл и сказал, что расскажет про все своему отцу.
- А кто у него отец?
- Не знаю! Ребята сказали - какими-то шмотками старыми торгует! Они еще слово такое сказали, только я забыл!
Я насторожился:
- Антиквар, что ли?
- Да! Антиквар!
"Вот тебе на!" - ослаб я и, подумав немного, вынес отцовский вердикт: - Ладно, Андрюха. Оскорблять, конечно, нехорошо, но и драться тоже нехорошо, особенно в школе.
Подумал еще и сказал:
- А насчет "знать – ошибаться" - это у нас уже не актуально. Мы сейчас со временем балуемся, а это совсем другое дело. Так что, твоя задача простая: на провокации не отвечать! Понял?
- Понял! А как это – на провокации не отвечать?
- Объясняю: это значит, если тебе - в лоб, то ты - в глаз! Теперь понял?
- Теперь понял! – обрадовался Андрюха, и мы с ним, довольные друг другом, отправились на зов нашей любимой жены и матери ужинать.
Мне показалось, что я дал сыну дельный совет. В конце концов, если мордуют нас – должны мы отвечать, или нет? И хватит, черт побери, лить слезы по пустякам! Какой безответственный пример для подрастающего поколения! Размокший мужчина, как размокший хлеб - весьма неприятен на вкус!
14
Бессильный думает о силе, бедный - о богатстве, сапожник – о сапогах, пирожник – о пирогах, а я в этот вечер думал о том, чтобы напиться. С этой целью я вытащил из холодильника бутылку водки и со словами "Сейчас пить будем!" водрузил ее на стол кухни, куда вся наша компания собралась на ужин. Компания восприняла этот жест неоднозначно.
- Вот ничего себе! – сказала жена, еще более укрепляясь в мысли, что ее муж от нее что-то тщательно скрывает. - Разве сегодня праздник?
- Папа, не пей, а выпил – закуси! – поддержал меня сын шуткой, которой я же его и научил.
- Папочка, опять у тебя в голове будет болеть! – пожалела меня дочь.
- Не боИсь, народ, все будет хорошо! – бодро пообещал я и спросил у жены. - Будешь со мной?
- Ну, налей, - неожиданно согласилась жена.
Я налил и поднял рюмку.
- За что пьем? – спросила жена, следуя моему примеру.
- За любовь! – твердо ответил я, устремив честный взгляд в ее большие недоверчивые глаза, и мы с ней выпили по первой.
- Папочка, а что такое любовь? – спросила дочь, забыв про тарелку и глядя на меня большими серыми глазами.
- Любовь? – уставился я на дочь, задумчиво пережевывая кусочек хлеба, и вдруг невольно подумал: "Вырастет – красавица будет! Вот кто-то побегает за ней!"
- Любовь – это… любовь - это... - тянул я, продолжая жевать.
- Ха-ха! Любовь! Маленькая еще про любовь думать! – поспешил мне на помощь сын.
- Сам ты маленький! Мамочка, а что он вечно мешает мне с папой разговаривать! – отодвинула от себя тарелку дочь.
- Ешь, Светик, ешь, не отвлекай папу! Папа все равно не знает, что такое любовь! – утешила ее жена.
- А ты знаешь? – продолжала допытываться дочь.
- Я знаю! – твердо ответила мать.
- А что такое любовь?
- Вырастешь – узнаешь!
"Ах, милые вы мои! Все я знаю про любовь, да только не до того мне сейчас!" - подумал я, а вслух спросил:
- Ну что, по второй?
- Не буду! – сурово отказалась жена.
- А я буду! – весело сообщил я, рассчитывая, что после второй мой праздник станет всеобщим.
Налил и выпил.
- Ты бы закусывал, - покосилась на меня жена. - Ребенок-то тебе правильно советует!
- Да что мне после второй будет! – отмахнулся я. - Ну, рассказывайте, что у кого за день случилось! Ты можешь не рассказывать! – махнул я рукой в сторону сына. - Я уже знаю. Молодец!
- Молодец – это как? – вскинула на меня удивленные глаза жена.
- Молодец – это значит, молодец! Это значит, что действовал правильно! – положил я руку сыну на плечо и, в подтверждение, слегка пристукнул кулаком другой руки по столу.
- Да ты что, с ума сошел?! Ты чему ребенка учишь?! – всплеснула руками жена. - В школе драться – молодец?!
- Молодец, - сурово сведя брови, подтвердил я. - Молодец у нас сын. Вступился за честное имя семьи.
- Ты с ума сошел, - прошептала жена.
- Отнюдь, - сказал я, наливая себе водки.
- Хватит лакать! – спохватилась жена. - Ты что, напиться решил?
- Точно, - подтвердил я.
- Ты что, дурак?
- Вот, - сказал я, - вот... И пацан этот Андрюхин то же самое сказал.
- Какой пацан? Кто сказал? Что сказал? Что вы выдумываете? – заломила руки жена.
- Да Володька! – не выдержал Андрюха.
- Какой еще Володька?
- Да Иванов! Ты его не знаешь! Он у нас недавно! – втолковывал ей Андрюха.
- Да что он, в конце концов, сказал, ваш Иванов?
Моя любимая дочка Света сидела, вжавшись в спинку стула и провожая взглядом порхающие туда-сюда слова.
- Он сказал, что папа – дурак! – выпалил Андрюха, даже не пытаясь смягчить приговор.
У моей любимой дочки Светы сам собой открылся рот, и она испуганно на меня взглянула.
- Ну и правильно сказал! – выкрикнула жена, но тут же спохватилась. - Как – дурак? Кто дурак? Папа - дурак? А кто он такой – твой Иванов, чтобы такие слова про папу говорить?!
- Да никто. Сын антиквара Иванова в пальто. И хватит об этом. Что мы все про Иванова, да про Иванова. Других тем нет, что ли? – подвел я итог, оставляя каждого при своем мнении.
- Нет, ну это тогда безобразие!.. – торопилась исправить оплошность жена.
- Все, хватит, - внушительно сказал я, уставившись на жену. - Не хочу больше слышать про Ивановых. Ни про Петровых, ни про Сидоровых. Ясно?
- Ясно, - вдруг покорно согласилась жена.
- Вот за это и выпьем, - пожелал я и затолкал в себя очередную порцию водки.
Жена как-то странно посмотрела на меня, а потом вдруг спросила у Андрюхи:
- А что, этот Иванов у вас давно?
- Нет, недавно! Две недели назад! – охотно сообщил сын.
- И кто его отец?
- Да антиквар какой-то! Шмотками старыми торгует! – радостно поделился Андрюха.
- Странно, - сказала жена и снова посмотрела на меня.
- Что тут странного? – не сразу отреагировал я, пытаясь подцепить на вилку скользкие канители маринованной капусты.
- Потом скажу, - уклонилась жена.
Ладно, потом, так потом. И я добавил еще. Когда дети разошлись, и мы остались с женой одни, я по-свойски подмигнул ей и сказал, беря в руки бутылку:
- Ну что, еще по одной?
- Наливай! – решительно махнула она рукой, и я разлил остатки водки по рюмкам.
- За любовь! – предложил я.
- Давай! – тут же согласилась жена, и мы выпили, торопясь, словно заговорщики.
- Я вот что хотела сказать, - начала жена, отправив маленький кусочек сыра вслед за водкой. - Может, это совпадение или нет, но к нам на работу две недели назад устроилась женщина по фамилии Иванова. Лидия Петровна. Так вот что интересно - муж у нее тоже антиквар! Она об этом первым делом всем рассказала. Непростая женщина, скажу я тебе, ох, непростая! А, главное, ко мне все норовит подъехать! Вы, Елена Сергеевна, то, вы, Елена Сергеевна, се, и вы такая красивая, такая добрая, такая умная! Прямо, липнет ко мне! А у меня к ней душа не лежит! Вот не поверишь – не лежит, и все! Какая-то она приторная, ненастоящая! Может, я, конечно, преувеличиваю, но есть в этом что-то странное…
Она сказала и задумалась, и слова ее, уцепившись за молчание, повисли над столом. Жена посмотрела на них со стороны, словно оценивая, и добавила:
- Я это к тому, что у Андрюхи в классе – не сын ли ее?
Вместо ответа я взял бутылку, перевернул горлышком в рюмку и так держал, пока из нее не выкатились несколько капель. Отставив пустую бутылку к батарее, я поднес рюмку ко рту, медленно опрокинул и с шумом втянул капли в рот. Жена терпеливо наблюдала.
- Ну, так что думаешь?
- Может, сын, а, может, нет, - наконец сказал я. - А что тут странного? Нынче Ивановыми хоть пруд пруди, и каждый второй – антиквар. Да если и сын – нам-то что? Андрюха с ним уже познакомился. Глядишь, друзьями станут. Вот тогда и посмотрим, кто Иванов, а кто антиквар. Не ломай голову, - успокоил я жену, а про себя подумал: "Это не просто странно: это больше чем странно!"
Потом мы сидели с женой перед телевизором, и я про себя удивлялся, что необыкновенные вещи, которые со мной происходят, так легко уживаются с оранжевым светом торшера, уютным диваном, тапочками и мягким ковром под ногами. К этому моменту выпитая водка уже успела договориться с внутренними органами, нашла укромное место и притихла там, не вмешиваясь в дела организма. Короче, напрасно я на нее рассчитывал.
Мы сидели, рассеянно глядя на мерцающий экран, полуобнявшись и ощущая тепло, исходящее друг от друга. Пару раз в комнату заглядывала Светка и, ничего не говоря, исчезала. Наверное, нарождающееся женское чутье подсказывало ей, что любовь - это когда папа с мамой сидят полуобнявшись перед телевизором, и что мешать им в такое время не нужно.
Признаюсь, мне стоило большого труда удержаться и не рассказать жене голую правду. Я даже стиснул зубы. Но затем, вдруг, ясно представил, в какой свихнувшийся мир задом наперед событий хочу погрузить ее рациональную женскую натуру, и тут же опомнился: помирать буду – не скажу!
Тем временем из телевизора неслось:
- "Все у нас, Луцилий, чужое, одно лишь Время наше. Только Время, ускользающее и текучее, дала нам во владение Природа, но и его кто хочет, тот и отнимает…" Повторяю: "но и его, кто хочет, тот и отнимает!" Виктор Петрович, это в первую очередь вас касается! Да, да, вас! Пригрелись у жены под боком и думаете - от всех спрятались? Слушайте и вникайте!
Уж чего со мной только не было за последние два дня - пора бы, вроде, и привыкнуть - но я не выдержал, напрягся и почувствовал, что вспотел.
- "Укажешь ли ты мне такого, кто ценил бы время, кто знал бы, чего стоит день, кто понимал бы, что умирает с каждым часом?" - вновь забубнил телевизор.
Я осторожно скосил глаза на жену: она прижалась ко мне, пристроив голову мне на плечо и, казалось, дремала.
- Специально для вашей жены сообщаем, - тут же донеслось из телевизора, - что курс доллара до 2009 года будет не ниже 27,5 рублей, профицит бюджета не менее триллиона рублей ежегодно, социальная пенсия в 2008 году будет доведена до прожиточного минимума, а отношение среднемесячной зарплаты бюджетников и средней по экономике в целом возрастет на 2 процента. Номинальная среднемесячная зарплата в 2009 году составит 16006 рублей. А вас, Виктор Петрович, попрошу не отвлекаться! Слушайте и вникайте, не то стрелять буду! "В том-то и беда наша, что смерть мы видим впереди, а большая часть ее у нас за плечами: ведь, сколько лет минуло - все принадлежат смерти".
Я сидел, боясь пошевелиться, чтобы не потревожить жену. Человек на экране сделал паузу, сдвинул очки на кончик носа и сердито взглянул на меня:
- Что вы там ерзаете, Виктор Петрович? Неужели нельзя минуту посидеть спокойно? Учитывая ваше запущенное состояние и малообразованность, я вынужден сообщать вам элементарные вещи. Могли бы и потерпеть!
"А дышать можно?" - спросил я выпученными глазами.
- Дышать можно, - серьезно сказало изображение, поправило очки и продолжило: - "Поступай же так, мой Луцилий, как ты мне пишешь: не упускай ни часу. Удержишь в руках сегодняшний день – меньше будешь зависеть от завтрашнего. Не то, пока будешь откладывать, вся жизнь и промчится".
В этот момент жена пошевелилась. Я сделал движение, чтобы освободить руку, которой обнимал ее за плечи.
- Куда? Сидеть! Я еще не закончил! – прошипел телевизор.
Я застыл, а жена прижалась ко мне еще плотнее.
- "Сам убедись в том, что я пишу правду: часть времени у нас отбирают силой, часть похищают, часть утекает впустую. Но позорнее всех потеря по нашей собственной небрежности. Вглядись-ка пристальней: ведь наибольшую часть жизни тратим мы на дурные дела, немалую - на безделье, и всю жизнь – не на те дела, что нужно". Я кончил. Свободны. Вникайте и не забывайте, что Время следует воспринимать исключительно с учетом проекции четырехмерных явлений на трехмерный мир ваших чувств, - закруглился мужик, подмигнул и исчез с экрана.
- А теперь прогноз погоды на завтра, 29 апреля… - впорхнула на экран метео-кукла.
Жена оторвала голову от моего плеча, выпрямилась, потерла свои большие серые глаза и сказала:
- Ах, как хорошо я пригрелась! Даже задремала! Что это там говорили про зарплату бюджетникам?
- Повысят. Обязательно повысят! - успокоил я ее и пошел менять мокрую футболку.