10
«В комнату сквозь желтые шторы
властно продирался жестокий как
крестоносец рассвет. Облаченный в
холодные доспехи утра он был прост
и неотвратим.
Город за окном оживал.
С улицы доносились: то случайный гудок
Трамвая или машины, то звук резко
затормозившего такси, то голоса ранних
прохожих. Наступал день. Разъединенные
ночью люди готовились вновь встретиться.
Каждый раз, перебарывая сонливость и
отчужденность одиночества ночи, изредка
весело, но чаще хмуро и неприязненно,
они через силу приобщали себя к закону дня...»
(В.Иванов, из рассказа «Закон дня»)
Двенадцать дней ушло на изучение документации и отчетности, которые полагалось вести инспектору-искусствоведу. По истечение двух недель начальник отдела, энергичная женщина лет сорока, приказала начать работать — отправляться в командировку. Выбор места поездки, какой-нибудь области РСФСР, разрешался на его усмотрение. В отделе имелась подробная, с границами административных единиц страны карта. Разложив карту на столе, он долго елозил указательным пальцем по названиям городов и на севере, и на востоке, и на юге России. Романтика звала отправиться в особенно удаленный и знаменитый чем-нибудь уголок Родины. Заво-раживали, манили звучные названия: Мурманск на Баренцевом море, Сибирь и река Енисей, полуостров Ямал у Карского моря, граничащего с Северным Ледовитым океаном, или — Пермская область у предгорий Уральского хребта... Иванов одергивал себя: для него сейчас главное — показать себя, качественно выполнить работу... Палец, скользивший по карте, задержался на названии небольшого, судя по величине кружочка, городка, лежащего в южной части Уральских гор... Сянаул, похоже, райцентр, в Башкирской АССР... Какое-то знакомое название... Он, вроде, слышал что-то об этом городе... Ах да, о Сянауле, как о быстро развивающемся поселке нефтяников, на днях говорили в новостях по телевизору. Нефть! Значит, город богатый, а это — то, что надо.
Начальница против его командировки в Башкирию не возражала. Иванову выдали удостоверение инспектора-искусствоведа, дающего право заключать от имени Худфонда договоры на реализацию произведений искусства. Выписали еще одно удостоверение — командировочное, и он, получив подотчетные деньги, купил в предварительной железнодорожной кассе билет на поезд, проходящий через Башкирскую АССР.
До отъезда оставалось три дня, и он лихорадочно готовился к жутковатому событию — первой командировке. Просиживал в отделе многие часы. Разбирался в названиях продукции худфондовских комбинатов: Скульптурного, Декоративно-прикладного, Графического, Живописного. Изучал прайс-листы на разные виды произведений. Длинные колонки цифр стоимости картин, скульптуры, произведений графики никак не запоминались. Оценивались произведения исходя из их размера и материала, из которого они создавались. Кроме ценников, на столе перед ним, добавляя в голову сумятицы, валялись груды фотографий, сделанных с уже готовых, но не нашедших покупателя скульптур, картин, мозаичных композиций.
В середине дня обычно безлюдный отдел наполнился народом. Реализаторы шумели, мельтешили по комнате. Одни корпели над документами. Другие вели переговоры по телефону с исполнителями и заказчиками. Третьи просто болтали, обмениваясь с коллегами впечатлениями о своих поездках. В помещении то и дело звучали профессиональные словечки: «уникальная графика», «кол¬лаж», «гобелен», «выколотка»... Покурить реализаторы выходили на лестницу, на площадку у дверей отдела. Оттуда слышались болтовня, взрывы хохота. Владимир поглядывал на этих симпатичных, уверенных в себе людей с завистью: счастливые, они—то конечно разбираются в этой тарабарщине видов художественной продукции и цен на нее.
За соседним с Ивановым столом пыхтел над отчетом за командировку Саша Соболев. Нешуточное дело, судя по его озабоченному виду.
Соболев просмотрел документы в последний раз, поднялся и, собрав в кипу бланки заполненных договоров, листы бумаги с наклеенными на них авто- аэро- и железнодорожными билетами, квитанциями за гостиницу и за междугородние переговоры, отправился к столу Павла Викторовича, заместителя начальника отдела.
Обстоятельный, всегда чуточку насмешливый, Павел Викторович, синеглазый лысый мужчина шестидесяти лет, забрал у Соболева отчет и сказал, что проверит его завтра.
- Ну как, Володя, разобрался? — вернувшись к своему столу и упаковывая бумаги в дипломат, спросил Саша приятеля.
-Не сказал бы. Голова от всего этого кругом. Путаюсь: сколько стоит барельеф или бюст, в граните, в гипсе, в металле...
-Чудак ты человек. Я же тебе объяснял, что запоминать этого не надо. Прейскуранты всегда при тебе. Понадобилось — полистал, выбрал необходимую цену. Ладно, идем покурим. — Саша надел свою кожаную шубу. - Командировочные уже получил? — поинтересовался он, когда они вышли на лестничную площадку широкой винтовой лестницы, начинающейся от двери отдела.
-Получил.
Приятели закурили.
Рядом с ними затягивался сигаретным дымом Роник Шварцман, курчавый толстячок в богатой дубленке и с плотно набитой сумкой через плечо.
-И когда в путь? — спросил Саша.
-Послезавтра, поездом...
В голосе новоиспеченного инспектора-искусствоведа слышался такой страх, что Соболев рассмеялся.
-Мандражируешь? Ничего, все мы через это прошли. Конечно, в первый раз страшновато, а «въедешь» в тему — семечки. Верно, Роник?
Шварцман кивнул и прищурил на новичка проницательные
глаза.
-А куда едете? — В голосе Роника звучали сочувствие и понимание.
-В Сянаул, Башкирская АССР.
-У-у, - оценивающе покивал Шварцман, - Удачно! Там — нефть,. Значит, денег куры не клюют... Хотя, из нас — кто как привык. Я, например, предпочитаю работать с колхозами — на деревенскую публику давить проще... Да Вы, Володя, не трусьте. Главное — действовать смело, а то и нахально. Как только обоснуетесь в гостинице, пролистайте местный телефонный справочник и начинайте обзванивать крупные организации города и пригородов. Переговоры ведите исключительно с главными: начальниками, генеральными директорами, председателями. Так и так, мол, - я инспектор. Совершаю инспекционную поездку с целью выявления соответствия художественного оформления предприятий главной идеологической линии. Слово «инспектор» действует не хуже, чем «ревизор». Разница, что одни пугаются и поэтому не отказывают во встрече, другим, тем, что покруче, любопытно посмотреть, кто это осмелился требовать аудиенции у такой властной в своем районе фигуры, как он. И в том и в другом случае нам это на руку и дает шанс продать, а не уйти с пустыми руками.
Ясно? - прочитав свою лекцию о специфике работы реализатора, Шварцманы оживился: - А вообще, работа наша — сплошной цирк. Я вот езжу в сельскохозяйственные области. Представьте: весна, горячее время на селе — посевная на носу... А тут я, на тебе, со своими картинами, с бюстами Маркса- Энгельса-«Лукича», которых и так уже где только не наставлено... Ну, разве что не в общественных туалетах. Итак, начинаю «проедать плешь» председателю какого-нибудь богатого колхоза: «Вам обязательно (наказ Москвы) следует повесить в актовом зале конторы картину маслом на тему, скажем, «Комсомольцы села в битве за урожай». Мужик, бедняга, глазами хлопает, кивает и, чтобы отвязаться (у него тракторы без запчастей и горючего стоят), подписы¬вает мой договор не глядя. — Роник сморщился в беззвучном смехе, и уходя, подмигнул: - Так что, не бойтесь, привыкнете.
-Разумеется, привыкнет! — поддакнул Соболев, пуская вверх колечки дыма.
Чтобы не показать, как ему не нравятся циничные разглагольствования Соболева и Шварцмана, Владимир выдавил из себя совсем уж риторический вопрос:
-Саша, а если предприятию картины не по карману или вовсе не нужны?
-Как правило, так оно и есть. Нам-то что? Мы обязаны (!) втюхать свой товар заказчику, пусть напряжется, урежет расходы на социальные выплаты работникам. Такая вот у нас работа — торговать искусством.
-Да уж — «искусством»! Насмотрелся я на это «искусство» на фотографиях, - понизив голос, мотнул головой Владимир на при¬творенные двери отдела.
-Угу, - согласился Саша. — Попадаются среди членов СХ, впрочем, и стоящие художники... Ну, пора. Хватай вещички и догоняй. Выходи на Герцена, моя тачка там, напротив дверей Фонда.
Обедающих в вагоне-ресторане было раз два и обчелся. Пустующие столики белели свежими скатертями. Колеса под полом весело и ритмично отсчитывали стыки рельсов. Покачивало. Мчащийся поезд оставлял за собой один за другим пейзажи русской глубинки. За окном проплывали поля, леса, перелески. Полустанки и деревни. Заснеженные, с проплешинами проталин, взгорки и лесистые холмы.
Итак, он вырвался из заточения в стенах своей комнаты- одиночки... Свобода! Поезд! Набитый купюрами бумажник! Жизнь сверкает в этом новом ракурсе непредсказуемости событий в будущем. В голове — блаженство, покой и... пустота... Вагон вдруг тряхнуло — поверхность жидкости в бокале покрылась рябью. Не отрывая бездумного взгляда от проносящихся за окном картин, он пригубил вино. Закурил. Покосился на часы на руке. Четырнадцать часов. Раньше, в это время, он сидел дома за письменным столом погруженный в игры своей фантазии... Сердце резануло сожалением... Правильно ли он распоряжается своей судьбой?... Правда, вы-бор у него тоже был невелик: продолжать писать «в стол», или, в лучшем случае, быть изданным на Западе и стать на Родине гонимым писателем-диссидентом. И в первом и во втором вариантах — тупик. Эмигрировать не позволят, а здесь — нищета, преследования и как следствие — преждевременная смерть. Потому что: либо не-равная борьба подорвет силы, либо покинуть этот мир помогут...
Иванов обладал многими необходимыми реализатору для успеха качествами: приятной внешностью, обаянием, умением одеваться и двигаться и, что важнее всего, красноречием, основанном на глубочайшем знании родного языка. Тем не менее, успех, особенно в первой командировке, зависел от обыкновенного везения. Удача к новоявленному коммивояжеру явиться не замедлила. По прибытии в Сянаул, обустроившись в убогой гостинице провинциального городка, он отправился в местную администрацию и, обояв молодую секретаршу, прорвался на прием к председателю исполнительного комитета района. Настроение у того оказалось хорошее. Сам Владимир был в ударе: в течении получаса с юмором, с шутками и анекдотами рассказывал о Ленинграде, о себе, о художниках города.
Председатель проникся, и принял деятельнейшее участие в миссии заезжего инспектора-искусствоведа. Свел его с местным нефтяным королем, гендиректором объединения «Нефте...анск». Богатое объединение финансировало строительство нового Дворца культуры города. Иванов настоял, чтобы его свозили к строящемуся зданию, осмотрел его с глбокомысленным выражением на лице. Затем потребовал выделить ему комнату в конторе объединения и доставить в нее проектную документацию возводимого Дворца. Блефуя, что хоть что-то понимает, полистал полуметровые книги чертежей и попросил пригласить главинженера стройки для уточнения деталей. Цель была - представить с помощью инженера, как будет выглядеть снаружи и внутри завершенная постройка.
После того как он «увидел» как бы уже построенное здание, он приступил к украшению экстерьера и интерьеров воображаемого дома.
Циничные советы Соболева и Шварцмана, как обдуривать заказчиков, напрочь вылетели из головы. Оказалось, что он на своем месте: в нем прорезался талант дизайнера, результат и его художественной натуры, и былых увлечений искусствами. Осененный вдохновением, Владимир мысленно бродил по пустым комнатам и залам дворца-фантома. Декорировал стены, драпировал окна и двери. Украшал: стены — картинами, графикой, барельефами; вестибюль Дворца — скульптурами; фасад — мозаичным панно...
Увлеченность человека своим делом покоряет окружающих. К Иванову искусствоведу прониклись уважением, и договор на оформление Дворца, причем на огромную сумму, был подписан безоговорочно.
Слухи в маленьких городах распространяются мгновенно. В Сянауле прослышали о мастере-оформителе из Ленинграда, так что необходимость искать очередных заказчиков самостоятельно отпала. Пока шли переговоры с одним руководителем какого-нибудь крупного предприятия, к его административному зданию уже подъ-езжала персональная машина главы другой фирмы, чтобы отвезти мастера, как только тот освободится, в эту фирму...
Одним словом, положенный реализатору квартальный план на графику, скульптуру, живопись и произведения прикладного искусства был перевыполнен шестикратно, и — за семь дней вместо обозначенных командировочным удостоверением тридцати.
Триумф победного возвращения в отдел был несколько омрачен попреками начальства. В вину Иванову вменялись как скорый приезд из командировки, так и это самое перевыполнение плана. Причину недовольства начальницы и коллег реализаторов объяс¬нил Саша Соболев: «спустят сверху новый, увеличенный план, раз его так легко сделать, тогда что?»... Владимир извинился за незнание тонкостей новой работы. Пообещал всем быть впредь осмотрительнее, и всё успокоилось.
Обязанности инспектора-искусствоведа в перерывах между разъездами обременительными не назовешь. Отчитался за поездку. Сдал в отдел заключенные договоры. Съездил с разъяснениями по своим заказам в Живописный или Скульптурный комбинаты. Вот и все, до следующей командировки, то есть полных два месяца волен делать что угодно. Одно правило, и строгое, правда, существовало: прозвониться в отдел до одиннадцати, сказать, что зайдешь на работу во столько-то, и прийти минут на десять отметиться.
Несмотря на этот, мягко говоря, вольный график, свободного времени у Владимира оставалось мало. Во-первых, если писать он бросил, то занятия самообразованием продолжал. Во-вторых, хотя крайней нужды в этом не было, он записался на курсы «дизайнер интерьера».
В отдел он заходил как правило в районе трех часов. Сегодня там его ждала записка от некоего Ползункова Святослава Егоровича, заслуженного художника РСФСР. Ползунков просил приехать к нему в мастерскую.
Оказавшийся в отделе в одно время с Владимиром Саша Соболев предложил съездить к художнику вместе.
-Кто там еще?! — грубо гаркнули на приятелей из-за обитой светло-коричневым дерматином двери.
-Это — Святослав Егорович? — спросил Владимир.
-Ну я, и что?
-Святослав Егорович, я — Иванов, реализатор. Вы мне на пять назначили...
-Назначил, назначил... Реализаторы, ететь-твою! — гремя засовами, ворчали за дверью.
Хозяин, похоже, был пьян. Приятели переглянулись. Впрочем, ни Соболеву, много лет обслуживавшему гоношилистую худо¬жественную братию, ни Иванову, который повращался в богемной среде, к эксцентричности творцов было не привыкать.
-Э, да вас двое! — распахнув дверь, мерил гостей подозрительным взглядом Ползунков, сухопарный мужичок лет шестидесяти с козлиной бородкой на багровом лице. Нескладную фигурку художника прикрывала грубая роба и широченные холщевые брюки, заляпанные засохшей краской. Нетрезвые, но острые глаза живописца смотрели неприязненно.
-Который же из вас — Иванов? — рявкнул сварливый старик.
-Я, - выдвинулся вперед Владимир. — Здравствуйте! А это — Саша Соболев, тоже реализатор...
-Хмм... Ладно, один ум хорошо, а два реализатора даже, пожалуй, лучше... - скаламбурил Ползунков и осклабился кривой улыбкой, сопровожденной смешком, похожим на шипение кошки. — Чего стоите-то? Входите, раз пришли. Вон вешалка, раздевайтесь, я сейчас. Видите, работал, - продемонстрировал он измазанные белым руки и отправился к видневшейся в правом от входа углу раковине.
Как только художник зашагал, стало заметно, что одна нога у него короче другой, из-за чего перемещался он коротенькими, дерганными прыжками.
-Вы, парни, не попеняйте, что я вдетый, - намыливая руки, крикнул им художник через плечо. — Знакомиться будучи в подпитии вообще-то не в моих правилах... Да тут такое дело... До вашего прихода ко мне, как снег на голову, однополчанин нагрянул. Издалека приехал — не откажешь. Понятно, посидели, выпили, вспомнили боевой сорок пятый. Друзей помянули... Еле выпроводил старика. И, чтобы времени не терять, принялся вот холст грунтовать. Для картины по вашему договору, Владимир Никитич. Помните, конечно; триптих под общим названием «Будни и праздники поселка нефтяников», для дворца культуры в этом, как его, в Сянау- ле. Хорошая тема. Спасибо вам! Да вы не стойте. Проходите, осматривайтесь.
Мастерская-студия поражала размерами. Потолки терялись вверху. Из окна во всю стену студии открывался с седьмого этажа вид на крыши противоположных домов и ярко синее безоблачное небо над ними. В центре мастерской раскорячилась тренога большого мольберта с натянутым на раму холстом два на полтора метра. Вдоль стен тянулись стеллажи, полки, полочки, заставленные банками, пустыми, с водой, тюбиками с краской, бутылками с лаком и растворителями. В специальной стойке стояли рулоны холста. Рядом — рамки и багет разной сложности и длины. Стол, на нем кисти, шпатели, какие-то другие атрибуты ремесла художника.
По величине студия походила на небольшой кинозал, в котором имелся даже балкон. Роль балкона исполняли антресоли, начинавшиеся сразу над входной дверью. Подняться на антресоли можно было по деревянной лестнице с широкими ступеньками. Под лестницей находился личный уголок хозяина: лежанка, столик, стул. От мастерской уголок отделялся как лестницей наверх, так и яркой расписной ширмой.
Пока гости расхаживали по студии, Святослав Егорович умылся, после чего переместился в закуток под антресолями, переодеться. Из-за ширмы слышалось ворчание:
-черт, шнурки говеные. Во, порвался!... Во времена моей молодости за такую некачественную продукцию к стенке ставили. Куда катимся?! И реализаторов всяких раньше не было, а заказов — навалом, - сетовал старик, будто забыв о своих гостях. — Подлаживайся теперь! С другой стороны, вон, Фильчиков, Мирон, мазила мазилой: ни рисунка, ни перспективы на его чмошных полотнах, а как сыр в масле катается. И все потому, что с реализаторами вась- вась... Так чем я хуже?... Тьфу ты, разболтался, старче!
-Извиняйте, замешкался. Как вы тут? — выхромал в зал мастерской приятно преобразившийся живописец. Темно-бордовый вельветовый костюм, розовая рубашка, синий шарфик на шее - франтоватый старичок.
-Какой цвет! Сочный! Глубокий! — переключился художник с гостей на небо за окном. Сложил ладони «домиком» над глазами, любуясь лазурью над крышами домов. — Божественно!... Да, недосягаемы краски природы... Ох, простите! Чего ж я, старый хрыч, дорогих гостей мурыжу? Предлагаю вспрыснуть за знакомство, и за сотрудничество, в будущем. Прошу наверх.
Они поднялись на антресоли.
Антресоли представляли собой площадку три метра на шесть с перилами. Обстановка здесь была скромная: диванчик со скомканным пледом и подушкой, полка с книгами, тумбочка, овальный столик и три табуретки.
Лицо Соболева вытянулось, когда он увидел, чем столик сервирован. Зная пристрастие приятеля к дорогому коньяку, Владимир ухмыльнулся. Действительно, дешевее напитков, что ждали их на столике, захочешь — не сыщешь. Бутылка «Агдама», бутылка сухого «Столового» и водка «Московская», ценой в три рубля. Под стать алкоголю была и закуска: хлеб, открытая баночка «Частик в томате», дольки соленого огурца и как венец этому «великолепию» - карамель «Мятная» на грязном блюдечке. Д-да!
-Присаживайтесь, хозяйничайте; - хлопотал Ползунков. — Виноват, что стол, э, скромный: стеснен-с в средствах... Получил, понимаете, авансик под ваш, Владимир Никитич, заказ, так тут же все и разошлось. Машину — в ремонт, супруга дачу реконструировать затеяла, внучке репетитора по-английскому наняли, - в общем, то одно, то другое...
Застолье длилось около часа. Иванов выпил немного сухого. Саша — водки. Налегавший на портвейн Святослав Егорович подобрел, разговорился. Хвалил Владимира за тему, за величину заказа. Похвастался перед приятелями только что вышедшей в издательстве «Искусство» книгой о своем творчестве. В конце беседы вовсе расчувствовался, повторно поблагодарил за заказ и предложил «в качестве, так сказать, компенсации» реализовать написанную им пять лет назад серию портретов «классики марксизма- ленинизма». Ползунков извлек из тумбочки заранее, вероятно, приготовленные фото с картин, и отодвинув закуску на столике, разложил на нем фотографии.
-Вот, - потыкал он пальцем в изображения Карла Маркса, Энгельса, Ленина, Дзержинского, Иосифа Сталина, - реализуете, и ваши — десять, нет, тринадцать(!) процентов, а?!
Иванов оторопел.
-Что Вы, Святослав Егорович? Я не знаю...
-Чего тут знать? Реализуем, Святослав Егорович, запросто, - толкнув приятеля локтем, подтянул к себе фотографии Соболев. — Тем более на таких условиях. Так, портреты — поясные. Размеры: полторы натуральных величины... В какой-нибудь клуб в колхозе пристроим, будьте уверены. — Саша засунул фотографии в свой дипломат, демонстративно взглянул на часы и поднялся.
-Ох, и рыбина! Жмот, скупердяй! — поливал Ползункова Соболев, когда они вышли на улицу и сели в такси. — Ты видел, чем он нас угощал? «Частиком» за двадцать копеек! А за твой заказ он только аванс штук пять огрёб... Пять сотенных с него причиталось... А он и надул, и еще себе пользу выгадывает: хлам его безнадежный реализовывать... Постой-постой, что-то мне эти его портреты на-поминают... - Соболев достал фото, забранные у художника. — Конечно же! Эти фотки уже много лет в отделе пылятся. Наши продавать их не хотят, потому что Ползунков, — принципиально, видите - ли, - отказывается отстегивать проценты... Как же ему распределили такой богатый заказ — он ведь и членам худсовета не башлял?... А-а, понятно: дошло до этого мазилы — не подмажешь, не поедешь! — Саша еще раз посмотрел на фотографии. — Ровно, конечно, жуткое. Но колхозу какому-нибудь втюхать «классиков» можно. Берись, Володя, реализуешь - укрощенный Егорыч зашлет тебе штук, этак, пару...
-Это же... противозаконно, - неуверенно проговорил Владимир. Помолчал глядя в окно и уже твердо добавил: - Нет, не хочу. Не стоит это спокойствия души — посадят. И вообще, знаешь, я из Сянаула «вождей» ни в скульптуре, ни в живописи, ни одной штуки не привез: претит мне эта тема.
-Зря, деньги не пахнут. Что касается первого — посадить не посадят. Доказать дачу взятки невозможно. Хотя риск, разумеется, есть. Но, кто не рискует, тот не пьет шампанского.
«Господи, какая пошлятина: «деньги не пахнут», «не пьет шампанского»! — подумал Иванов. Ссориться, впрочем, не стоило, и он отшутился:
-И пусть меня — портвешок буду употреблять.
Поезда, самолеты, областные города, поселки, деревни, вокзалы, аэропорты, гостиницы... Годы летели быстро, незаметно.
Из двухкомнатного «люкса» на девятом этаже суперсовременной гостиницы открывался захватывающий вид на покрытые хвойным лесом, заснеженные склоны Уральских гор.
В пронзительно синем небе висело неяркое северное солнце. Там, за горами — тайга. За тайгой — безлюдные пространства тундры, а за ней — ледяная вода Ледовитого океана... Построить бы в дебрях тайги избушку, в месте, куда не ступала и никогда не ступит нога человека, и слышать до конца своих дней только гудение пламени в печурке да тишину нехоженого леса... В голове колыхнулась очередная волна боли, и Иванов поморщился. Покосился на пустые коньячные бутылки на столе. В одной их них еще осталось граммов двести... Опохмелиться? Вчера во время ужина в ресторане при гостинице официант посадил за его стол девушку, как вскоре выяснилось из завязавшегося разговора — делегатку какого-то съезда комсомольцев из окрестных поселков... После ужина они для вида чинно раскланялись, а ночью девчонка тайком от своих пробралась к нему в номер. Юная комсомолка оказалась охочей до коньяка и всего остального, ему сопутствующего... Теперь вот бурная ночка мстила тошнотой и ломотой в висках.
За спиной забурлило: в электрическом чайнике закипела вода... Он поднялся и, сыпанув в большую кружку, которую всегда возил с собой, сразу полпачки чая, залил чай кипятком. На экране телевизора с отключенным звуком мельтешились герои какого-то мультика. Владимир убрал в тумбочку, от греха подальше, бутылку с остатками коньяка и принялся за вредный для печени, но живительный для сосудов больной похмельем головы архи крепкий чай. Прихлебывая вяжущую рот жидкость, придвинул к себе телефонный аппарат и раскрыл черную книжечку местного телефонного справочника...
В этот шахтерский городок Пермской области он перебазировался из соседствующей с областью республики Коми. План был уже выполнен, и с лихвой. В нем не доставало денег лишь по одной позиции: «Монументальная живопись». В богатых горнодобывающих организациях шахтерского города пристроить дорогостоящее мозаичное панно труда не составит.
- Здравствуйте! — играя солидность, со спокойной ленцой в голосе сказал он, когда женский голос на другом конце линии отбарабанил: «Приемная Куприянова». — Глеб Сергеевич у себя?... Инспектор Иванов из Ленинграда... По серьезному вопросу... Милая девушка, мне известно, что у вас работает двенадцать тысяч человек, и что всем нужен Куприянов. Я, видите ли, проездом в вашем городе, а отлагательств мое дело не терпит... Нет, извините, с заместителями директора, пусть их целых пять, вопроса мне не решить.
Я Вас очень прошу, пожалуйста... У Вас такой приятный голосок- колокольчик. .. Да нет, что Вы, это не в коем случае не лесть. Уралчанки, как я убедился, сногсшибательные красавицы, или — умницы, что ценнее красоты... Что Вы, ленинградки здешним девушкам в подметки не годятся... Ага, огромное спасибо! — поблагодарил он, когда секретарша сдалась и соединила его по селектору со своим боссом.
-Куприянов, слушаю, - прозвучало в трубке властно.
-Глеб Сергеевич? Добрый день! Вас беспокоит Иванов Владимир Никитич... Инспектор Союза художников СССР. Меня к вам адресовал Сергей Родионович... Да, председатель исполкома Винницкий... Я совершаю инспекционную поездку по самым значимым промышленным предприятиям Северо-Запада с целью выявления степени художественного оформления объектов культурного назначения заводов, комбинатов машиностроительных и горнодобывающих. Винницкий по моей просьбе любезно прокатил меня по вашему городу. Показал в частности построенный вашим пред-приятием Дом культуры. Достойное, говорящее о размахе здание. Однако, его вид очень портит ничем не украшенная торцовая стена. Вот если бы разместить на торце красочное мозаичное панно... Оно украсило бы и сам Дом, и весь ваш город. Мы обсуждали это с Винницким... Что?... Да, он — за ... Сколько? Если делать солидно, красиво - двести тысяч рублей... А чему Вы удивляетесь? Это будет уникальное, подчеркиваю, уникальное художественное произведение, и не всякого, а выдающегося художника... Как, по какой статье провести расходы? Глеб Сергеевич! По статье «Соцкультбыт», естественно. — Владимир скорчил кислую гримасу: как у него язык поворачивается выговаривать эти канцелярские речевые клише.
Куприянов, видимо, колебался, и Владимир продолжил уговаривать:
-Статью расходов мы с Сергеем Родионовичем тоже обсудили — он не против. К Вам, Глеб Сергеевич, наезжают и московское начальство, и зарубежные специалисты. Представьте себе, насколько гостям города запомнится украшенный красивым цветным панно Дом культуры... Уговорил? Превосходно! Вас не затруднит прислать к гостинице машину?... Черная «Волга», номер... 34-48?... Хорошо, ждите.
-Встречающих рейс 120, Архангельск — Ленинград, просим пройти в сектор прибытия номер..., - разносился по аэропорту голос диктора.
Иванова встречать было некому. Он миновал контроль со служащей в синей аэрофлотовской форме и дежурным милиционером. Лавируя в толпе встречающих, пробрался к телефонам автоматам под плексигласовыми колпаками. Набранный номер ответил гудками «занято». Он повесил трубку и стал ждать, поглядывая вдаль, на вертушку, через которую проворачивался приезжий люд. На другой стороне зала, за головами проходящих мимо людей, виднелся крохотный на три столика бар. Бармен за стойкой читал газету. Повторный набор номера опять ничего не дал: абонент никак не мог наговориться с кем-то. Иванов взглянул на часы: пятнадцать ноль-ноль. Придется перезванивать. Ничего, скульптор вряд ли покинет мастерскую до вечера. Владимир пересек зал и устроился посидеть на высоком табурете у стойки бара. Ни пить, ни есть не хотелось, и он сидел спиной к увлеченному газетой бармену. Сутолока вокзала, работающего в весеннем напряженном режиме, следующие одно за другим объявления о прибытии и отправлении самолетов, говор толпы, шум, - бодрили. Помогали совладать с невеселыми мыслями. Путешествия, гостиницы, даже эти шальные деньги, - все приелось. Душу все чаще будоражило беспричинное как будто беспокойство.
«Может не звонить?... И пропади они пропадом эти чертовы проценты...»
-Вуд ю лайк ту одё самсинг? — заговорил бармен по-английски, решив, видимо, расколоть на выпивку нагло сидящего к нему спиной клиента. Этого прибывшего он заметил задолго до того, как тот подошел к бару. Великолепно сидящий серый костюм. Лайковый плащ через руку, раскованное самоуверенное поведение... Наметанный на щедрых иностранцев глаз ресторанного работника моментально выделил Иванова из толпы.
Владимир обернулся: на него услужливо смотрели слащавые глазки бармена.
-Сэнкью фо аскинг! Э кап оф кофи, плиз, - ответил он по-английски, не желая разочаровывать принявшего его за иностранца мужика. Получив кофе и расплатившись, усмехнулся: велико же будет недоумение обознавшегося, когда он увидит, как Владимир достанет из дорогого серебряного портсигара советские папиросы «Беломор». Иванов курил только папиросы и не променял бы их ни на какие даже самые дорогие сигареты.
Следующая попытка дозвониться в мастерскую скульптора оказалась успешной.
-Рад Вас слышать, Владимир Никитич. Здравствуйте! Уже приехали? - рокотал в трубке глубокий бас.
-Приехал, Федор Михайлович. Здравствуйте! Я звоню из Пулково, только-только с самолета. Три недели мотался по Архангельской области. Побывал, кстати, в Ильме, в леспромхозе «Двиналес», там, откуда Вы получили заказ. Ваша скульптурная композиция в граните «Лесорубы» установлена перед зданием администрации леспромхоза как раз пред моим приездом. Людям скульптура нравится, заказчик, директор «Двиналес», доволен... Между прочим, разговаривая с директором, я подкинул ему идею заказать еще одну скульптуру, на этот раз — для подшефного леспромхозу пионерлагеря. Заказ на Ваше имя, и, что интереснее всего, напрямую, то есть без посредника в лице Худфонда, за наличные, по трудовому соглашению... Не за что благодарить, Федор Михайлович. Да, чуть не забыл: мне сказали в бухгалтерии леспромхоза, что гонорар за «Лесорубов» Вам перечислили... Уже получили?... Подъехать прямо сейчас? Хорошо, беру такси, минут сорок, и я у Вас.
Значительное количество индивидуальных студий скульпторов, членов СХ, находилось на улице Шаумяна, в вытянутом в длину трехэтажном здании. Работу скульптора делом не пыльным не назовешь. Глина, гипс, цемент, проволока и арматура для каркаса будущей скульптуры оставляют, после работы с ними, кучи мусора и пыли. Белесый налет на полу, на стенах, встречал посетителя уже в коридоре, в который выходили двери многочисленных мастерских. В самих студиях, как ни тщательно их убирали, пыли тоже хватало. Она была везде: на стеклах окон, идущих от пола до потолка, на пластилиновых и гипсовых фигурках-эскизах на стеллажах, на слепках торсов, голов, рук и ног, на тазах с растворами, под мотками проволоки на полу.
Как писателю Иванову было ведомо многое из того, что люди держат про себя. Поэтому он отдавал себе отчет, что сверхрадужный прием, оказанный ему Федором Михайловичем, - лицемерие. Этому громоздкому, грубоватому мужчине в грязном рабочем халате, из-под которого выпирал основательный живот, наверняка не давала покоя мысль: стоит ли отдавать «свои кровные» этому хлыщу реализатору. Скульптор поводил Владимира по просторному помещению. Рассказал о своей новой скульптуре, стоявшей в центре студии на небольшом возвышении и замотанной во влажную ткань. Поделился творческими планами на ближайшее будущее. После чего кивнул на закуток за ширмой, предлагая отметить их сотрудничество. Через щель ширмы был виден стол с бутылками и какой-то закуской...
-Не могу, Федор Михайлович. Я с дороги, устал, так что как-нибудь в другой раз.
-Понимаю, в другой так в другой... Что ж, еще раз спасибо, и — до свидания... О, - хлопнул себя по бедрам художник, - что это со мной? Заболтался, простите, - вытащив из кармана халата увесистый конверт, скульптор протянул его гостю. — Это вам, за «Лесорубов»; огромное спасибо!
Промямлив стандартное «не за что», Иванов сунул конверт во внутренний карман пиджака.
-И еще, Владимир Никитич, - провожая Иванова на выход, проговорил хозяин мастерской. — Буду конечно признателен и «от¬благодарю» соответствующе, если получу от леспромхоза упомянутый вами заказ на скульптуру для пионерлагеря, а за то, что за наличные — особенно. Но помните наш разговор о моей так никем и не реализованной фигуре «Карл Маркс»? Той, которая вылеплена в две натуральные величины?... Я такое... - понизив голос, хохотнул скульптор в ухо Иванову, - говно сейчас не леплю, - пусть бы и пылилась в кладовке. Так жаль: хорошие башли стоит, а?
-Не знаю, Федор Михайлович, - замялся Владимир. — Не идут у меня «классики» как-то... Кроме того, на установку такой, с идеологическим содержанием, скульптуры спецразрещение потребуется... В общем, обещать не буду, но посмотрим, что можно сделать.
Конверт содержал, как и следовало, тысячу рублей. Ровно десять процентов от отпускной стоимости многофигурной композиции «Лесорубы». Равнодушно пересчитав деньги, он сунул конверт обратно в карман. За окном такси мелькали серые многоэтажки Новочеркасского проспекта. Глядя на дома, Иванов вспоминал, как начались эти подношения в конвертах. Однажды, на третьем году его реализаторской деятельности, добравшись ночью домой «на автопилоте» после плотного возлияния в мастерской одного живописца в честь реализованной Владимиром картины художника, он обнаружил в кармане конверт с «гонораром». Его совесть смолчала: он «с благородным негодованием» деньги художнику не вернул; с тех пор и пошло...
Вообще, как и в первой своей командировке в статусе инспектора-искусствоведа, так и в последующих Иванов с изумлением понял, что он на «своем» месте: вписался в хитроумную деятельность с ходу, и — успешно... Оказывается, в нем — наряду с его другими бесчисленными я — имелся и этот: ловкий переговорщик-деловар-авантюрист, и его в который уже раз озадачила собственная многоликость.
Реализаторская работа — в чистом виде авантюризм. Требуется авантюрист? Пожалуйста — он, Иванов, его изобразит...
Что касается «процентов», взяток, попросту говоря, самоцелью они для него не стали, в противоположность большинству его коллег по работе. Давали? Хорошо. Нет? И ладно — спокойнее. Деньги он не копил — не было у него такой склонности. Когда деньги появлялись, сорил ими. Сибаритствовал. Тратил на рестораны, на женщин, на такси вместо общественного транспорта, на книги. Доплачивал в командировках за дорогие «люксы» в гостиницах (реализаторам оплачивались только одноместные, недорогие номера). Обшивался у личного портного , последние годы жил в снятой на длительный срок квартире. Вольготно жил, а вот писать не мог — музы безмолвствовали. Из более-менее достойных дел — доучился в университете, был теперь при дипломе. В общем, жизнь шла сытая, цветистая и... какая-то пустая. Ему, привыкшему к сверхинтенсивной духовной жизни, становилось все неспокойнее. Что же беспокоило? То, что он перестал заниматься творчеством? Наверное. Но главным было, он чувствовал, то, что он перестал искать. А в этом контексте и творчество, конечно же. Потому что творчество и есть поиск, непрерывный поиск истины.
Такси вылетело на середину моста через Неву. С высоты открылся вид на церковный ансамбль Александро-Невской Лавры. Сквозь молодую зелень деревьев сверкали купола собора и окружающих его часовен. Пребывая в задумчивости, он не заметил, что таксист повез его кружным путем. Арендованнная Ивановым квартира находилась на Гражданке, куда от скульптурных мастерских можно было ехать более коротким путем. Счетчик, хитрец, накручивает, отметил про себя Владимир. Пусть. Спешить некуда, проедусь по центру. Они проскочили Староневский проспект, Московский вокзал... На Невском скорость упала: такси застряло в сплошном потоке легковушек. У перекрестка Невского и Литейного проспекта водитель перешел в крайний правый ряд, включил правый поворот. Из окна машины стал виден вход в Сайгон на противоположной от такси стороне проспекта. Давненько не бывал он в некогда любимом кафе!... Года три, наверное... У окон Сайгона кучковалась, как и раньше, разношерстная публика...
- Остановите, пожалуйста, я выйду здесь, - протянул он таксисту крупную купюру. — Сдачи не надо.
На подходе к кафе он с удивлением обнаружил, что волнуется. Еще бы — с этим заведением связано столько воспоминаний... Внутри кафетерия знакомо пахло кофе. Гомонили многочисленные посетители. Плевались и шипели паром кофеварки. В Сайгоне мало что изменилось, если не считать, что не видно тех, с кем он был тогда на короткой ноге. А так: та же тусовка... Хиппи, панки, бородатые молодые люди, разный случайный народ, изредка — старые, постоянные завсегдатаи, чуть постаревшие, правда.
Как в славные былые времена он взял «маленький двойной» и пристроился с чашкой за высоким столиком у окна, выходящего на Владимирский проспект. Хорошо заваренный кофе, привычные звуки и шум, безалаберная, милая сердцу публика... Словно в далекое прошлое перенесся... Забежишь сюда, бывало, полуголодный, но счастливый после многочасовых занятий, после то изнуряющего сомнениями, то окрыляющего сверканием вдохновения сочинительства и, несмотря на пустой кошелек, весел и спокоен... Потому что занят был увлекательными и, прежде всего, стоящими делами.