Одна баба сказала Иннокентию Павловичу, деревенскому пенсионеру, что живут они в последние времена, и что уже народился антихрист, который ослепит народы ложными чудесами и воцарится на беду всему православному миру.
Иннокентий Павлович приуныл. Он только что закончил ремонт веранды, только отстроил баньку и посадил перед окном две молодые яблони. В кладовой уже хранились двенадцать банок маринованных огурцов, всевозможные варенья и вяленая рыба. За печкой висели два мешка сушёных подосиновиков, а сам доверчивый пенсионер до разговора с грозной бабой слыл человеком вполне счастливым.
Иннокентий Павлович вовсе не страдал отсутствием ума, как могло показаться обывателю, скорее – наоборот. Не пьяница, не бездельник и не дебошир. И разговоры о конце света его не шибко волновали до нынешнего утра. Мало ли о чём болтают подвыпившие сельчане? Просто баба, огорчившая его недоброй вестью, была учительницей физики, иначе говоря – не балаболка и не дура.
Если бы весть о скором пришествии антихриста поведала полоумная тётка Маня на завалинке или сосед Витёк – вечно поддатый и совершенно необразованный детина, Иннокентий Павлович жил бы и дальше в своё удовольствие и наживал добра. Но Марья Антоновна – так звали учительницу – была женщина здравомыслящая. Она знала все денежные заначки мужа, чуяла, где тот прячет самогон и умела торговаться за каждый рубль на городском рынке. Именно к ней ходили с неотложными заботами и нуждами бывшие ученицы - спросить, что означает виденный во сне покойник; как отвадить от водки запойного супруга; узнать, в каком из магазинов с соседнем селе дешевле кошачий корм. Одним словом, Марья Антоновна имела авторитет не только среди баб, но и мужики не позволяли в её присутствии лишнего – вдруг высмотрит чего недобрым глазом и ославит на всю округу?
Отчего эта здравая, твёрдая и правильная женщина стала ходить в церковь, селяне не понимали, но в душе начинали благоговеть перед Богом, потому что его уважала суровая Марья Антоновна.
Иннокентий Павлович иногда забегал в церковь поставить свечку, и хотя бывал там минут десять – не больше, на душе у него становилось светло и празднично. Марья же Антоновна, хоть и выстаивала службы, выходила удручённая и молчаливая, как будто на горизонте её жизни уже маячил конец света. В то воскресенье, когда пожилая учительница огорошила Иннокентия Павловича вестью об антихристе, в храме была проповедь о Судном дне. Приезжий поп был велеречив, описывая последние дни, и добрая половина прихожан в полуобмороке слушала о страшной печати, которую антихрист принудит возложить на руку и на чело, а ещё – о великих гонениях и притеснениях за веру.
Марья Антоновна, будучи ревностной прихожанкой, решила донести весть об антихристе до несознательного люда, пропустившего воскресную службу, и вскоре по посёлку расползлись слухи один страшнее другого: о новой войне, о государственном перевороте, о голоде и прочих напастях.
Конечно, бедный пенсионер не раз слышал о страшном пророчестве, но не рассчитывал, что конец света наступит так скоро. По словам Марьи Антоновны выходило, что жить оставалась самая малость – полгода, не более, что оставшиеся дни нужно молиться и поститься и не обременять себя суетными хлопотами о хлебе насущном.
Иннокентию Павловичу поститься не хотелось – он со вчерашнего дня накоптил четырёх терпугов и лосося, а в магазине на распродаже закупил впрок свиной тушёнки. Хорошая закуска требовала выпивки, и водка была в изобилии – разных диковинных сортов. А ещё была хорошенькая, моложавая для своих лет соседка, которая собиралась забежать на вечерок, и розмарины с ромашками кричаще цвели под окном, и больше всего на свете хотелось жить и радоваться, а не плакать о грехах.
Грехи. Много ли их было на совести Иннокентия Павловича? Над верой не глумился, не убивал, не воровал и не прелюбодействовал. Но отвечать перед Божьим судом всё равно придётся, и надо было решить для себя главное: как прожить остаток времени до прихода врага рода человеческого – в радости или в покаянии.
Иннокентий Павлович плеснул в стакан самогона, нарезал хлеб и вышел на лавочку перед домом.
Сад благоухал, с полей тянуло ромашками и медуницей. В жухлой, сгоревшей от солнца траве отдыхали умиротворённые коровы. Над облепихой оголтело носились дрозды, и небо было сказочно синим – как неведомые цветы на фарфоровом блюдце, на котором лежали аккуратно нарезанные ломтики хлеба.
«И как Богу не жалко этакой красоты? – подумалось Иннокентию Павловичу. – Разве можно отдать дьяволу на поругание эти ромашки, поля, облака?».
Облака и вправду были прекрасны – одни величаво плыли, как айсберги; другие походили на белеющие за лесами горы.
Иннокентий Павлович расчувствовался и хлебнул рябиновки. Мысль о скором пришествии антихриста сверлила его воспалённый мозг. Вспомнилось, что какая-то святая (Марья Антоновна не запомнила её имени) не велела строить домов, а велела покупать готовое хозяйство, так как времени до Судного дня не оставалось вовсе. И это пророчество совсем обескуражило хозяйственного пенсионера: в сарае были припасены брёвна и доски для летней кухни, о которой давно мечталось, и на материалы для которой ушли последние сбережения. Выходило, что кухонька не нужна, как и всё прочее, нажитое терпением и горьким трудом. Не нужно было латать щербатый забор и разбивать новые клумбы. Напрасны были и саженцы яблонь – когда ещё нальются на них яблочки, а антихрист уже на пороге!
В том, что мир доживает последние дни, стало ясно сразу после красноречивой проповеди попа о Судном дне. Прихожане, наспех причастившись, кинулись сметать с полок магазинов гречку, сухари и консервы. Марья Антоновна, отличавшаяся от прочих баб недюжинной телесной мощью, тащила на себе бессчётное количество сумок и пакетов, довольная тем, что приход антихриста не застанет её врасплох. И хотя именно она убеждала пропустивших службу селян не заботиться о хлебе насущном, гречки, которая выпирала из её рюкзака, с лихвой хватило бы, чтобы целый месяц кормить роту солдат.
Несчастный пенсионер вновь пригубил самогона, который сегодня отчего то не пился залихватским залпом. Хотелось пить понемногу, обдумывая предстоящую несладкую жизнь.
В соседнем дворе заплакал ребёнок. Молодая мать взяла крикуна на руки и бережно прижала к груди.
«Вот и Варька родила сынишку на горе! – думалось Иннокентию Павловичу. – Как они жить будут, когда антихрист станет миром заправлять? Господи Иисусе, неужто Ты и за матерей с малыми детьми не заступишься? Не страшно ли Тебе будет с золотых облаков глядеть, как мать на голодную смерть младенца обречёт, чтобы от веры праведной не отступиться?».
Иннокентий Павлович всё больше хмелел. Он любил соседскую девушку Варю и её малыша – быть может, оттого, что свои дети и внуки жили в городе и редко навещали старика.
«Что же Ты, Господи, тварей своих оставил? Чем мы тебя прогневили? Я вот в колхозе сорок лет вкалывал, сыновей в люди вывел, не вор и не убивец, а придёт Судный день – защитишь ли Ты меня или антихристу предашь? А других стариков? А людей невинных?».
С соседского участка послышался визг пилы – Варин муж, рукастый парень, чинил палисад, на который выходили окошки – с резными наличниками и расписными ставнями.
«Вот и этот не ведает, что миру скоро конец! – прослезился Иннокентий Павлович. - Наличники-то чудо как хороши! Какая резьба! И всё ведь прахом пойдёт, ничегошеньки от красоты этой не останется! Так, Господи?».
Стакан был пуст, небо безмятежно голубело, и Бог не удостаивал пенсионера ответом. Зато как-то особенно ярко зеленел лес, и река сияла до рези в глазах, и листва ядрёных, коренастых тополей после ночного дождя всё ещё была влажной и поблёскивала на ветру. Весь мир, казалось, осознавал подступающую беду и спешил порадовать красками последних людей, которым предстояло вступить в неравный бой с самим антихристом.
«Вот зачем, Господи, опять посылаешь нам испытания? Разве мало войн и страданий наши отцы и дети изведали? И теперь только из нищеты выбираться стали… Сколько же можно русских людей мучить, Отец наш небесный?».
Ветер колыхнул ветку тополя, и листва затрепетала, заиграла серебром. После дождя Иннокентий Павлович любил открывать окно – аромат листвы был тем животворным эликсиром, который возвращал молодость и ясность ума.
«Чуден Твой мир, Господи! Как хорош! Каждая былинка к месту, каждый листочек свой неповторимый узор имеет! И каждый вечер на предыдущий не похож – какие акварели в небесах, мать честная! И тварей Ты создал разных, и люди друг на друга не похожи – одни добры и кротки, как ангелы, у других вулканы в груди и дерзновение»…
Иннокентий Павлович вдруг и сам почувствовал дерзновение молитвы – ему сильно захотелось поговорить с Господом; говорить много и обстоятельно, будто Тому не были ведомы человеческие мысли.
«Как же Ты, Господи, Свой прекрасный мир, великою любовью сотворённый, Сатане на растерзание отдашь? Грешны мы – кто спорит! Но ведь и грешный мир прекрасен. Вот ромашечки у крыльца… Вот облака… Вот рощица берёзовая – какая благодать!».
Берёзовый лесок вдали стоял изумрудной стеной, и к нему по тропинке уже тянулась вереница деревенских старух. Впереди – с рюкзаком за спиной и двумя огромными корзинами в руках – семенила Марья Антоновна.
Иннокентий Павлович решил было присоединиться к запасливым бабам, но рассудил, что на три года, которые будет царствовать враг рода человеческого, съестных запасов всё равно не заготовить впрок; что Господь давно предопределил, кого записать в книгу вечной жизни, но его – скромного пенсионера, изредка забегающего в храм, в этой книге нет. Не молитвенник, не священник, не мученик. За что ему Царство небесное?
Рябиновка закончилась, а вместе с нею и хлеб. Подобрав с блюдца ржаные крошки и отправив их в рот, Иннокентий Павлович подумал: настанет страшное время – и крошки станут на вес золота, вот тогда и узнает народ истинную цену хлеба. И веры.
Пьяные слёзы пеленой застилали глаза Иннокентия Павловича, чья душа разрывалась от боли за грешный мир. А тополь над головой всё больше волновался, и небо кричаще синело, и в соседнем дворе беззаботно смеялся ребёнок, не ведавший ни о мирских искушениях, ни о Судном дне.