Майкоп, май 1941 года.
Мне шел пятый год. Отдельный дом, рядом двор церкви. Два громадных тутовника служили местом ночевки для стада кур, на ветвях которого они ночевали. Кур было много, и они несли яйца в узком пространстве под верандой дома. Каждый день собирали небольшую корзину яиц. Для их сбора приходилось с трудом протискиваться под веранду, и старшие сестры, пользуясь превосходством в возрасте, волевым решением поручили это младшему брату, то есть мне. Побочным эффектом таких вылазок были куриные блохи, которые неистово нападали на меня. Блохи, однако, не кусались. Через некоторое время они с разочарованием покидали тело, видимо кожа для них была толстовата. Все же приходилось каждый раз тщательно отмываться.
Было и второе, более сложное для меня обстоятельство. Возглавлял куриное стадо большой пестрый петух. Какое-то время он внимательно присматривался к моим манипуляциям со сбором яиц. Потом, решив, что мои действия угрожают петушиному положению альфа-самца, предпринял решительные профилактические действия.
Стоило мне появиться во дворе, как налетал петух, бил крыльями и иногда клевал в голову. Петух понимал, что ребенок, имевший рост не более метра, не представляет для него серьезной угрозы. Я мог противопоставить этому только пассивную защиту: пересекая двор, я прикрывал голову алюминиевой кастрюлей, а крышкой отбивался от агрессора. Сестры развлекались: петух их не трогал – они не вызывали у него подозрений.
Запомнилась банка с молоком, в котором плавала лягушка. Впоследствии я думал, что память подвела меня, но старшие сестры подтвердили, что так издавна предотвращали закисание молока.
Самоосознание собственного существования в самом зачаточном виде стало проявляться у меня где-то в середине пятого года жизни. Мать с отцом держали меня за руки с обеих сторон, и мы шли на прогулку в городской парк. Сейчас, когда возраст забросил меня в третье тысячелетие, я с удивительной отчетливостью воспроизводил в памяти тот солнечный день. Воскресенье, яркий день под кубанским солнцем, такая родная центральная улица Краснооктябрьская, удивительно уютный городской парк, празднично одетые горожане, духовой оркестр. Парк расположен на высоком правом берегу беспокойной горной реки Белой. Низкий пологий левый берег плавно переходил в лес. Из парка открывался умиротворяющий пейзаж: под ногами высокий обрыв, неспокойная и своенравная река, далее песчаный берег, густой смешанный лес и голубоватый горизонт.
Недавняя встреча с малой родиной вызвала во мне тоскливое чувство ушедшей юности. Все было на месте, но все изменилось: вылизанные асфальтом или покрытые брусчаткой улицы; прекрасный парк, уже весь, до последней тропинки замурованный кафельной плиткой; громадный, с цветной подсветкой фонтан. И парк, и город стали почти неузнаваемы. Новые капитальные строения и развитая инфраструктура – оборудованные перекрестки, многочисленные магазины и кафе, интенсивное движение городского транспорта, обочины, забитые личным автомобилями – все это густым макияжем скрыло лицо старинного кубанского городка. Исчез мягкий уют старого парка провинциального города. И как подарок прошлого – моя родная улица, которая хотя и проходила через центр города, но в той части, которая вела к моему дому, сохранила в полном смысле слова, первозданный вид. Практически непроезжая дорога, разбитый тротуар, сливовые деревья, плоды которых падают прямо под ноги. Старые одноэтажные домики, каждый из которых я узнавал «в лицо», школа, закончив которую я на десятилетия покинул город.
Это так контрастировало с цивилизованной частью города, что у меня мелькнула мысль: а не оставили ли городские власти старую улицу в качестве гигантского музейного экспоната?
Эти картины вызывали своеобразные чувства. Я, может быть, и был сентиментален, но эта сентиментальность и тоска по утраченным друзьям, старым улицам, воздуху прошлого были голосом души, который способствует тоньше и реальнее воспроизводить прошлое и ценить настоящее.
Перейдя через реку Белую по пешеходному переходу городской ГЭС, я подошел к краю лесного массива. Тогда, очень давно, здесь начиналась тропинка, ведущая через лес к излучине небольшой лесной речки Курджипс. Там было одно из самых заветных мест, которое так любили посещать мы с мальчишками в юности. Тропинки уже не было, однако хорошо зная направление, я двинулся вперед. В месте, где надо было делать поворот, раньше росла большая чинара. Я сразу увидел ее: она сохранилась и царственно возвышалась на краю леса. «Это подарок судьбы, – подумалось мне, – сохранилось дерево, которому не менее ста лет!». В былые годы оно привлекало людей не только своей внешней красотой. В голодное послевоенное время под ним осенью собирали удивительно вкусные орешки. Они были необычной формы: правильная трехгранная пирамидка до 3-х сантиметров высотой. Их называли «чинари». Остановившись около дерева, я вдруг перенесся в другой мир.
«Человек подошел к Дереву и положил ладони на толстый, в три обхвата, зеленовато-серый шершавый ствол; он делал так в детстве каждый раз, когда шел на тихую лесную речку Курджипс.
– Здравствуй, чинара! Ты помнишь меня?
По Дереву прошел едва слышный удивленный гул. Потом задрожали листья.
– Давно это было, но я помню твои руки.
Человек обнял ствол и задумался. Последняя встреча с Деревом была в 1954 году – шестьдесят лет назад, перед самым отъездом в Ленинград. Пролетели годы, растаяли в зелени полей Кубани детство и юность. Окончен ВУЗ, отгремели житейские бури, ушло из жизни большинство мальчишек, однокурсников, сослуживцев. А Дерево его юности стояло, полное торжества жизни.
– У тебя большая зарубка внизу, – сказал человек.
– Хотели погубить лихие люди. Прислонись ко мне спиной, я дам тебе немного силы.
Человек повиновался. По телу прошла едва ощутимая легкая вибрация, и он почувствовал освежающую бодрость. Появилась приятная легкость. Внутренний мир наполнился яркими картинами безмятежного детства и юности. Энергетика дерева наполняла сознание милыми сердцу мыслеобразами. Окружающий лес придвинулся, и от него повеяло добротой и любовью.
Человек повернулся и прильнул щекой к стволу.
– Увижу ли я тебя еще?
– Твоя дорога не закончена, ты еще придешь ко мне. Я дерево твоей жизни. Живи и твори добро живым. В свое время ты, как и твои друзья, уйдешь в светлую, но иную реальность. О ней так много спорят, но так мало знают люди.
– Прощай, – сказал человек.
– До встречи, – прошелестела чинара».
Место на Курджипсе, куда я стремился, мало изменилось. Небольшая поляна упиралась одной стороной в обрывистое возвышение, на котором густо росли деревья. Часть поляны, спускающаяся к реке, представляла собой довольно широкую полосу, состоящую из чистого желтоватого песка. Это был удобный миниатюрный пляж. Память, смешиваясь с воображением, вернула картину детства. Меня поразила отчетливость возникших образов. Это были мальчишки моего двора. Лица возникли с фотографической точностью и держались несколько долгих секунд. Я рассмотрел каждого из них. Они были близкие и родные, но неподвижные и молчаливые. Хотелось удержать видение, но оно медленно исчезло. Я разделся и вошел в реку.
Посреди нее вдруг бесшумно возник высокий серебристый столб воды и через несколько мгновений медленно опустился и исчез. Река тоже узнала меня!
Мудрец ошибся, говоря, что в одну и ту же реку нельзя войти дважды. Черта с два! Это была та же река и та же вода. Это были моя река и вода моего детства.