Однажды в старые, добрые времена... Книга2 часть8

Ирина Лем
1.

Старшие женщины надели на Джоан полотняное платье до пола, заплели волосы в косу, накинули на голову прозрачное белое покрывало, закрывшее лицо до подбородка, закрепили его обручем из тонких, переплетенных, серебряных нитей. Взяли ее с двух сторон за руки – чтобы злые фейри не вздумали украсть невесту, и повели к месту бракосочетания.

Стояло сочно-зеленое лето, солнце протекало миллионами лучей сквозь листву, переливалось в росяных каплях, как в бриллиантах. Вдали куковала кукушка, нарекая молодым долгие годы. Обтекая камни, бежал ручей и журчал, будто учил плавно обходить подводные камни жизни. Джоан перешла на ту сторону. У стены, увитой ярко-зеленым плющом, будто изумрудным ожерельем, стоял древний друид в полотняном одеянии, с распущенными седыми волосами и такой длинной бородой, что казалось – она росла из земли.

Эдвард в одежде кельтского воина: рубашка до колен с орнаментом по вороту, рукавам и подолу, кожаный ремень вокруг пояса и меч в ножнах. Женщины поставили Джоан перед ним и удалились. Друид соединил руки молодых: правая к правой, левая к левой в виде восьмерки - символа вечности. Перевязал плетеным ремешком, проговорил заклинания, воздев к небу сучковатый посох, потом ударил три раза посохом по земле.

Теперь влюбленные обручены - по законам вечности. Они сильнее законов земных и самой смерти.

Джоан вздохнула с облегчением и… очнулась. Перед глазами картина – та самая, которая только представала в ее воображении: зеленая стена, седой друид, она и Эдвард, соединившие руки в свадебном обряде. Обряд свершен, закон исполнен. И ни один живой человек или мертвый призрак его не отменит, не разрушит. Если только разрубит – картину. И тех, кто на ней изображен. Но и тогда обряд останется в силе, потому что он соединил не только тела, но и души, а они не подвластны ни топору, ни злодейскому наговору.

Но подвластны отчаянию. Отчаяние – вселенская катастрофа одного человека. Пожар, выжигающий дотла. Лишь надежда может помочь. Может стать тем источником, который напоит и возродит. Надежда на встречу. С Эдвардом. Надежда даст Джоан силы жить.

Как?

Она пока не знает.

Последний взмах кистью как последний взмах лебединого крыла – птица устала и хотела бы умереть… нет, она устала, но отдохнув, отправится в новый полет.

Смерть – не выход, но тупик. Выход – жизнь.

Лебедь – символ верности. Лебеди преодолевают тысячи миль, оставляют позади страны и континенты и встречаются со своими супругами на новом месте.

Джоан встретит Эдварда на новом месте. И отправится без промедления - вслед за мужем. Он уже в пути: подруга Пэт прислала записку: судно «Властитель морей», предназначенное для отправки в Австралию осужденных, два дня назад вышло из гавани Портсмута.

Одна загвоздка – Джоан требуется помощь. И совет. И деньги.

Обратилась бы к лучшему другу Эдварда доктору Гарднеру, но его полгода нет ни в Лондоне, ни вообще в Англии - совершает по континенту «культурное путешествие», как он выразился. Когда вернется неизвестно.

Герцог Элборо?

Больше никогда. Герцог – прошедший день. Он исполнил свое предназначение и пусть уходит в закат. Джоан опустит над ним занавес ночи. Ее ждут новые рассветы и новые дни.

Придется опять обращаться к Пэт…

Но прежде привести себя в порядок, поесть. В дни, что Джоан писала картину, она почти не ела и не спала. Она думала, что ослабла, и поднималась с дивана осторожно, проверяя крепость колен. Поднялась на удивление легко. Она боялась, что уныние обессилило ее, и ошиблась.

Уныние – печаль о произошедшем, не приятие случившегося. Это недомогание очень скоро превращается в болезнь со смертельным исходом. Его нельзя запускать. Покой противопоказан, лучшее средство – дело. Принять к сведению прошлое, составить план на будущее и приступить к исполнению немедля.

Так делал легендарный король Шотландии Роберт Брюс. Однажды после поражения от английских войск, когда были убиты его младшие братья и ближайшие друзья, королю пришлось бежать на безлюдный остров Ратлин. Он сидел в пещере и печалился пока не заметил паука, который пытался сплести паутину - она рвалась и падала, и каждый раз паук начинал сначала, пока не сплел значительный кусок. Брюс воскликнул: «Спасибо, Господи, за хороший знак!», вернулся на родину, собрал войско и освободил родину от завоевателей.

Побеждает тот, кто не сдается.

И Джоан не сдастся, тем более что великих подвигов от нее не требуется. Ну, может быть один, маленький – собрать себя по кусочкам и ринуться в новый бой. Она сможет. Она недооценивает собственные силы. Она выносливее, чем предполагает.

Преодолевая трудности, познаешь себя. Убегая от трудностей, себя теряешь.

Вышла из комнаты. Почему в доме тихо, как на кладбище? Где люди, звуки, запахи? Джоан сбежала по лестнице в холл. Ожидала увидеть пустоту, а увидела толпу - корзин, полных роз. Каждая корзина отличалась от другой – цветом или оттенком, плетеные ручки перевязаны лентами того же тона. Живые цветы зимой стоят огромных денег. Они не от чужого человека. Они от того, про которого не хочется и вспоминать…

- Что это? – вопросила Джоан, не скрывая недовольства. - От кого? Кто принес? Когда?

- Первую принесли через час после вашего возвращения из Билстона, - сказала неслышно подошедшая экономка Дафна. – И потом каждый день приносили по одной. Приходят не курьеры из магазина, а всегда два джентльмена. Они, кстати, и сейчас неподалеку стоят, наверное, дожидаются новой корзины.

Или следят за ней?

Есть только один человек, который имеет много денег и много возможностей. Она хочет забыть его, а что хочет он?

Джоан вытащила записку из букета.

«Ты силы взгляда своего не знаешь.

Любовь даришь прикосновеньем рук.

За наслаждение, что мне обещаешь,

Готов пройти я через сотни мук.

Ричард».




Он не даст о себе забыть...

Подарки многозначительны, они выдают тайну отношений. Мужчины преподносят дорогие подарки женщинам, которые дороги. Розы намекают на то, о чем Джоан желала бы молчать. А Ричард желал бы это продолжить.

Желания не совпадают. Намек следует убрать.

- Прикажите вернуть их обратно. Отправитель ошибся адресатом.

Экономка, которой все равно - что происходит с хозяевами, кивнула бы и отправилась исполнять. Дафне было не все равно. Она помедлила с исполнением.

Чем старше становится женщина, тем ярче в ней проступает мать. Дафна была в три раза старше Джоан, знавала ее в другие времена и относилась почти как к дочери. Уберечь дитя от неверного шага – обязанность матери.

- Простите, мадам…

- Миссис Клинтон, - сказал Джоан мягким тоном. – Не называйте меня, пожалуйста, «мадам». Обстоятельства изменились – и не в лучшую сторону. А скоро изменятся еще раз. Боюсь, с графским титулом мне придется расстаться. Давайте общаться как друзья.

- Хорошо… Джоан. Послушай. Я не знаю, кто отправитель цветов, но догадываюсь: он богатая и влиятельная персона. Вернуть его подарок, значит бросить вызов. Прилюдно дать оплеуху. Объявить войну. В твоем положении не стоит ссориться с кем бы то ни было. Тем более с тем, на чьей стороне сила.

- Да… Вы правы. Тогда выбросите их.

- Все? Даже те – чудесные, нежно-кремовые, они называются «лунные розы»…

- Даже те.

- Жалко. Чем они провинились?

Действительно – чем? Вымещать недовольство на беззащитных попахивает подлостью. Розы росли, наливались соками, расцветали, желали порадовать собой Джоан. А она собралась их убить. Лучше убить того, кто прислал…

А розы жалко.

- Ладно. Прикажите загрузить в карету. Отвезу Патрисии.

Корзины заняли все свободное пространство внутри кареты, для Джоан остался кусочек дивана в углу. Ехать в обществе прекрасно выглядящих и пахнущих существ одно удовольствие. Испытывая его, Джоан не забыла пару раз глянуть в заднее окошко. Двое джентльменов, что стояли с не известными намерениями у ее дома, ехали следом в открытой бричке. Удовольствие сменилось подозрением. Догадка подтвердилась.




2.




- За мной следят, - первое что сказала Джоан по приезде к подруге.

Та посмотрела в окно. Бричка остановилась чуть дальше от входной двери, двое вышли и стали прогуливаться, не выказывая спешки.

- Кажется, ты права, - сказала Пэт. – Но кто приказал?

- Ты знаешь кто.

- Зачем ему?

- Не знаю.

- Слежка – плохой знак. За ней - или похищение или…

- Арест. – Джоан отхлебнула чаю и вместе с ним проглотила подкативший к горлу ком. Если подруга продолжит расспросы, она не выдержит, разрыдается.

- О чем воркуют прекрасные дамы?

В будуар вошел Джордж Хэттувей. Он был из тех людей, внешние недостатки которых выглядели привлекательно и вкупе составляли вполне гармоничный портрет. Лысоват, седоват, полноват – всего понемногу и нечего сверх меры. Вдобавок улыбка, которая появлялась будто сама по себе, без всякого усилия со стороны хозяина. Он производил впечатление человека, который не умеет унывать и из каждого положения умеет находить выход. Одет был в кофту из мериносовой шерсти с выпуклым рисунком и высоким воротником, из-под которого выглядывал обвязанный вокруг шеи шарф. Твидовые брюки в клетку и войлочные тапки завершали домашний портрет.

- Прости, Джоан, что не одет, я простужен. - Джордж пожал ее руку двумя руками – горячими, как сковородки. - Посижу с вами минутку и пойду в постель. Хотел узнать – как у тебя дела.

- Плохо, - ответила Пэт. – За нами следят.

Простые слова, идущие от сердца, дороже, чем уверения и клятвы, идущие от необходимости что-то говорить. Пэт сказала не «за Джоан следят», а «за нами следят» и показала, что не только сочувствует подруге, но переживает как за родную, любимую сестру. У них все общее: прошлое и настоящее, радость и боль. У сестры несчастье, и у Пэт. Она будет не утешать, а действовать - в ее интересах, как в своих.

Джоан с благодарностью взглянула на Патрисию и ее мужа – не тщательно причесанных, небрежно одетых. Какие красивые люди. Как хорошо, что они есть.

- Наш брак с Эдвардом аннулирован. Официально я ему больше не жена. Не графиня. Никто. Герцог сказал - у него есть досье и на меня. В любой момент прикажет арестовать и бросить в темницу.

- Пока он присылает тебе цветы, не арестует…

- Цветы - грязные намеки. Попытки ухаживать за женщиной, у которой горе.

- Ой, Дженни, прости… Конечно. Подожди. А не было ли это его целью с самого начала? Освободиться от мужа, чтобы… Джордж, как думаешь?

-  Звучит логично. Граф Торнтон ничего преступного, по моему мнению, не совершал. Мало ли людей состоит в тайных обществах - ради развлечения, а не чтобы подорвать устои государства. И другие обвинения построены слишком пристрастно. Не знаю – что у герцога на уме. Но на пустом месте разрушить чью-то жизнь, вернее – две жизни… Надо быть последним негодяем.

- Не удивлюсь, если он таковым и окажется. Джордж, надо спасать Джоан. Давай спрячем ее у себя?

- Нет, - сказала Джоан. – Слишком опасно. Мне нет места у вас. Мне нет места в Лондоне. В Англии. Вообще. Нигде.

Голос звучал глухо. Глаза безумно смотрели в пол. Пэт испугалась.

- Боже мой, дорогая, ты же не собираешься покончить с собой…

- Наоборот. Собираюсь жить. Чтобы когда-нибудь снова встретиться с Эдвардом. Нас развели – на земле, но мы остались женаты – на Небесах. Верю: судьба опять сведет нас вместе. Я поеду вслед за мужем. В Австралию.

- Одной нельзя, - сказал Джордж. – В Австралии недостаток женщин.  На них набрасываются уже на берегу. Без покровителя ты не продержишься и недели. Да и на корабле женщине одной опасно.

- Что же делать? – спросила с нетерпением Пэт. Она горела желанием помочь и не допускала мысли, что возможности помочь не существует.

Не допускала и Джоан.

- Помогите мне бежать. Куда угодно, лишь бы подальше от горя и герцога Элборо. В Австралию, в Америку, в Китай.

- А поближе Китая не хочешь, в Испанию например? – спросил Джордж.

- Хочу. Испания – родина моих предков и страна моей мечты.

- Что ж, могу попробовать. Недавно встретил я старинного приятеля, Рика Диккенса. Он капитан торгового судна «Чарльз Второй». Ходит вокруг Европы в короткие рейсы, чтобы не оставлять надолго семью. На следующей неделе отправляется в Малагу с грузом шетландской шерсти. Пять-семь дней пути и ты была бы в безопасности, Джоан. Попробую уговорить его взять тебя на борт.

- Уговорить? – вопросила Пэт. - Разве он посмеет отказать? Бросить человека в беде? И потом. Мы же заплатим.

- Дорогая, ну… ты знаешь… все эти морские предрассудки. Насчет женщин на корабле и тому подобное.

- Предрассудкам не место в нашем времени.

- Моряки их строго придерживаются. Вдобавок Рик наверняка предъявит какие-то требования. Я не имею ввиду пошлость - он по-морскому груб, но по-человечески порядочен. Мы учились вместе в Итоне. Я был слабоват и часто получал… ну в общем Рик взял меня под свою опеку и дрался до крови, будто за родного брата. Если он поставит условия, Джоан придется согласиться.

- Я уже согласна. Что еще?

- Еще просьба к вам обеим. Не слишком пугайтесь, когда он войдет. У Рика немного дикий облик и голос как иерихонская труба. На корабле он сущий тиран и морской дьявол. А в дружеской компании весельчак и балагур. Знает столько историй, что будь жив Даниэль Дефо - заплакал бы от зависти и сжег своего «Робинзона Крузо» как жалкую книжонку. Дамы его обожают...

- А он их? – спросила с тревогой Пэт.

- Он верный муж, если ты это имела ввиду.

- Я хотела спросить – не слишком ли грубы его манеры? Не опасно ли доверить ему нашу нежную фиалку, нашу маленькую, кроткую Джоан?

- Я бы доверил ему даже тебя, моя прелесть, если бы возникла необходимость. Рик – в высшей степени джентльмен при довольно-таки пиратской внешности. За того, кто ему нравится, он стоит горой. И даже того, кто не нравится, первым не ударит. Но что мы спорим. У тебя есть другие предложения?

- У меня есть просьба, - сказала Джоан. – Постарайтесь сохранить то, что было дорого нам с Эдвардом. Дом. Людей. Вещи.

- Дом я могу сдать в аренду сразу после твоего отъезда, - сказал Джордж. – Недавно вернулся из Индии мой приятель с семьей, ищет жилье. А про каких людей ты говоришь?

- Про друзей - экономку Дафну и садовника Тома.

- Они останутся на своих должностях. А вещи?

- Картина и колье.

- Обещаю позаботиться.

- О третьей вещи я позабочусь сама.

- Какой?

- О калдахском кольце. Это вещественное доказательство нашей с Эдвардом любви и подтверждение брака. Я продену бичевку и повешу кольцо напротив сердца.

Через два дня явился Диккенс. Он вошел, и в будуаре сразу стало тесно. Не то чтобы он был гигант, но есть люди, которые кроме тела имеют невидимую оболочку, как ореол у солнца. Солнце излучает свет и тепло, человек излучает силу и уверенность. И вместе с оболочкой занимает в два раза больше места.

«Немного дикий облик» было мягко сказано. Рика Диккенса на милю не подпустили бы к клубу «Сент Джеймс», где каждая деталь внешности и поведения расписана по пунктам. Щеки и подбородок его покрывала борода первобытной неубранности и черноты. Волосы - жесткие и непослушные, не поместились бы ни под один парик, стояли торчком, через лоб были перевязаны тесемкой. Жизненные испытания оставили глубокие борозды на его лице, так корабли оставляют борозды на лице океана.

Шляпу неопределенной формы, какой-то приплюснутый треугольник, он не отдал на входе слуге, но снял в будуаре из уважения к дамам. Глаза большие и круглые, как два окуляра подзорной трубы, пронзили Джоан и будто проникли в ее тайны. Показалось – он видит ими в два раза лучше, чем другие люди, и догадывается о причинах ее бегства. Причин решили Диккенсу не открывать. Капитан с хорошей репутацией ни за деньги, ни из сострадания не согласится взять на борт жену государственного преступника. Решили сказать: Джоан потеряла всех родных в Англии и едет в Гибралтар к тете.

При первом же его слове Джоан вздрогнула и подавила желание прикрыть уши. Он показал на нее пальцем и спросил:

- Она?

Джоан опустила плечи и глаза, будто ее обвинили.

- Да, - ответил Джордж. – Познакомься, Рик. Это графи… э-э-э… подруга моей жены… э-э-э…

- Можете называть меня мисс Джоан, - проговорила почти шепотом Джоан.

- И не подумаю, - с удовольствием отказался Диккенс. - Забудьте свое имя, если хотите попасть на мой корабль.

- Как же ее будут звать? – вопросил как можно мягче Джордж.

- Пит. Юнга Пит. По-другому никак. Ты что – не понимаешь, Джордж? У меня не салон, а судно. Не избранное общество, а отборная шпана. Разбойники все как один. Если бы я не держал их вот этими кулаками и этими пистолетами…

Он оттянул левую полу сюртука и показал два пистолета, висевшие на жилете друг над другом.

- …они давно разнесли бы корабль по щепкам. Три акулы мне в глотку! Прошу прощения, - сказал Рик в адрес Пэт, а в адрес Джоан сказал: - Женщинам и свиньям не место на кораблях Его Величества. При обнаружении – за борт. Так что первым делом остригите волосы. Лучше налысо, чтобы от вшей…

От его вида, голоса и слов Джоан стало плохо. Голова качнулась назад, она с трудом вернула ее на место. Не подавать вида что напугана, иначе он ее не возьмет. А если возьмет – что хорошего ее ожидает? С разбойничьей внешностью люди добрыми не бывают. Он ее погубит. Продаст магрибским пиратам для надругания. Или в гарем османского султана для услаждения. Или… корабль разобьется о скалы, в живых останется одна Джоан. Ее выбросит на берег Африки, подберут дикие племена. И отдадут в жены… кому-нибудь. Или продадут в рабство… куда-нибудь.

Был такой случай, о нем писали газеты. У берегов Южной Африки попало на рифы и затонуло судно «Арнистон». Оно везло на родину семьи британских офицеров. Предполагалось, что все пассажиры и команда погибли. Лет через двадцать обнаружилось, что три женщины спаслись. Они жили в племени чернокожих, каждая имела мужа и детей и ни одна не пожелала возвращаться домой…

Джоан надо возвращаться домой. На родину. В Испанию. Во что бы то ни стало. Выжить. Выдержать. Выпрямить спину. Вернуться в разговор.

- Рик, пожалей девушку, - донеслись слова Джорджа.

- Если я пожалею и приведу как есть, команда ее разорвет, едва она ступит на палубу. Нет, еще на трапе. И меня заодно… Ну ладно, пусть не налысо, но как можно короче. Пусть спрячет волосы под шапку и не снимает ни днем, ни ночью. Пусть замажет лицо чем-нибудь… землей или пеплом. Чтоб ни румянца, ни бровей. И глаза хорошо бы погасить… ну ладно, глаза пусть остаются. Пусть оденется в мужское и молчит всю дорогу, как дохлый тунец. Жить будет в моей спальне...

- Но позвольте… - Джоан осмелилась вставить слово в свою защиту.

- Молчи, женщина! Будешь возражать, останешься здесь. Я не лезу в твои дела, не спрашиваю – зачем понадобилось срочно покинуть Англию. Ты не лезь в наши законы и делай что говорят.

- Простите.

- Да не нужна ты мне, маленькая, тощая, как сардинка… Я буду спать в кают-компании. Предупреждаю: на борту воняет. Не розовыми лепестками, а козами и прочей живностью. Мы берем полный запас провизии в живом виде, чтоб хватило и на обратный рейс. Не вздумай падать в обморок. И не вздумай орать, если увидишь крысу. Отправишься кормить акул в ту же секунду. Я представлю тебя племянником, сыном моей сестры. Она действительно живет в Гибралтаре. Довезу в целости и сохранности, если будешь меня слушаться.

- Буду…

- Рик, ты все же помягче… - сказала Джордж. - Девушка многое перенесла в последние дни…

- Ладно, не беспокойся. У меня девять детей, шестеро из них дочери примерно того же возраста. Я ее не обижу и другим в обиду не дам. Но и нянчиться не буду. Море слабаков не любит. У него свои законы, и мы должны их соблюдать. Завтра, когда стемнеет, ты должна явиться на борт. Я буду ждать у трапа. И чтоб без опозданий. После полуночи отчаливаем.







Зимой Ковент Гарден начинал представления в четверть седьмого, кассы открывались в пять, и возле них уже стояли очереди. Ричард бросил презрительный взгляд в толпу простолюдинов. Они тяжко работали неделю, получили кое-какие деньги, удовлетворили нужду в еде и теперь желали удовлетворить нужду в развлечениях. «Хлеба и зрелищ!» требовали римские плебеи. С тех пор прошли тысячи лет, возникли и погибли империи, целые народы исчезли с лица земли, а по сути ничего не изменилось. Народу мало что нужно для счастья…

А Ричарду?

Тоже. Всего одна женщина. Ради нее он прибыл в театр на три часа раньше, чем обычно. Главное представление вечера опера «Макбет» начнется не раньше десяти. Директор театра Джон Вуд прислал ему сообщение с курьером: графиня Торнтон подтвердила свое присутствие и попросила не занимать ложу. Ричард явился, чтобы не упустить момента прибытия… королевы его грез…

Пошло выразился. Романно.

А если жизненно?

Просто. Он хочет. Посмотреть - на нее. Поговорить.

Уговорить.

Ему надоело. Объясняться намеками, создавать ситуации. Если она не понимает мягких методов – с помощью цветов, он объяснит по-другому. Он пошлет ей приглашение через менеджера театра, отказать она не посмеет и придет. Одна из его ложи не выйдет. Одна из театра не выйдет. Из Лондона. Из графства. Убежит – он ее найдет. В любой точке Острова. А за его пределы сбежать у нее не хватит ни ума, ни денег, ни друзей.

Смешно признаться: он по ней скучает. Не видел с конца прошлой недели, а кажется – с конца прошлого столетия. Она не отвечала ни на его письма, ни на его подарки. Она не встречалась ему ни в театрах, ни в гостях. Он знал, что она дома, и догадывался, что она его избегает. Сегодня не избежит. Он направил лорнет на ее ложу. Пусто. Конечно. В других ложах тоже мало гостей.

Слишком рано для светской публики. Не пристало аристократам глазеть на клоунады и пантомимы, где густо напудренный болван, изображая муки страсти, бегает за размалеванной дурочкой в неприлично короткой юбке. Ричард не удостоил бы ее чести подавать ему сапоги. А на галерке довольны, одобрительно шумят. Купили билет за пять шиллингов, посмотрели спектакль за пять шиллингов, потом сходят к проститутке за пять шиллингов и будут счастливы.

Кто ограничен в средствах, тот не переборчив.

К Ричарду не относится. Он прикрыл занавеску, отгородился от актеров и зрителей. Он и они на разных уровнях – в театре и в жизни. У дешевых людей все дешевое: дома, одежда, еда, любовь. У них девиз «получить побольше за меньшие деньги, а лучше задаром». У Ричарда правило «пусть дороже, зато эксклюзив». Он имел деньги оплачивать свои желания. Но свалилась на его голову… та, которую не купить за все золото земное и небесное. Только завоевать. Подчинить. Покорить.

Пока что подчинить и покорить получалось у нее. Впервые встретилась Ричарду женщина ему под стать. Равновеликий противник. Нет, оборотень. Ведьма. Змея. Укусила его в самое сердце и спряталась…

- Что это ты спрятался за шторкой? - вопросила Мелисса и села у барьерчика. Чтобы других видеть, и чтобы другие видели ее.

- Устал за день. Свет от люстры над сценой в глаза бьет.

- Но ты же не видишь самого интересного. Моя любимая сценка про Пьеро. Знаю наизусть и каждый раз смеюсь до слез.

- Смотреть - как взрослые изображают из себя дураков, нравится только дуракам. Я, конечно, не имел ввиду тебя, дорогая.

- Даже если бы имел, я бы не обиделась. Потому что ты говоришь о том, в чем не разбираешься. Джой Гримальди – великий комик. Про него анекдоты ходят. Приходит грустный человек к доктору и говорит: «Помогите развеселиться». Доктор: «Сходите на Гримальди». «А я он и есть». Ха-ха-ха!

- Анекдот – признак популярности персоны, но не ума. Может ты и права. Садись и смотри, а я подожду.

- Кого?

Ту, которая отравила его существование, вбрызнула яд и спрятала противоядие...

- Сару Сиддонс. Она – лучшая леди Макбет.

- Не люблю ее. Слишком драматично играет.

- А как надо играть трагедию?

- Ну не придирайся.

Мелисса поставила коробку конфет перед собой и принялась усиленно жевать, одновременно хохотать. Ричард откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза и перелистал события дня.

С утра зудело в нем беспокойство, не известно почему. На заседании Палаты лордов - важном, посвященном введению «хлебных законов», он присутствовал чисто формально и не вникал в суть. Далее он принимал капитана Рейнолдса с отчетом о встрече графа и графини Торнтон. Ричард приказал рассказывать в подробностях, капитан припоминал и рассказывал шаг за шагом, слово за словом. Он что-то скрывал, и Ричард желал выяснить – что. Рейнолдс догадывался о расставленных ловушках, прятал глаза и запинался. Наконец, он сказал то, что вытягивал из него Ричард.

- …потом графиня… попросила разрешить… остаться наедине с мужем. – Рейнолдс выдохнул, будто сбросил с плеч гору. Но облегчения не почувствовал.

- Надеюсь, вы не позволили?

Нет, сэр. Свидание прошло в полном соответствии с вашими инструкциями.
Они не прикасались друг к другу?

Комендант замялся на мгновение. Мысли пронеслись, как вихрь. Он нарушил инструкцию. Если признается, потеряет место, будет понижен в звании и переведен на никчемную должность. Герцог крут нравом, оплошностей не прощает. Надо спасать себя, перекладывать вину на другого.

Однажды. Недолго. По окончании свидания графиня вырвалась из рук офицера Стюарта и бросилась к мужу. Успела его обнять, но ее тут же оттащили, а его увели. Прикажете наказать Стюарта?
Да. Переведите его своим приказом в другую тюрьму. Куда-нибудь подальше от вашей.
Слушаюсь, сэр.
Благодарю, капитан. Можете возвращаться к месту службы…
Тебе сегодня не надо возвращаться на службу, выпей вина – вот шардонне нового урожая, – сказал незаметно вошедший Алберт. Он протянул брату хрустальную рюмку, в которой переливалось молодое желтоватое вино, как молодое золото. – Свежий, прохладный, с привкусом лимона. Тебе, дорогая, тоже понравится. Шардонне – одно из немногих сухих вин, которые подходят к конфетам.

Ричард отпил, погонял во рту, проглотил, еще отпил и отставил. Беспокойство, которое гуляло внутри, приказывало оставаться трезвым. Обоим братьям. Возможно, Ричарду сегодня понадобится помощь.

Вино отличное. Но прошу: не напивайся.
От одной бутылки не опьянеешь. От бочки - да, но она в дверь не пролезет. – Алберт захохотал во всю глотку, нарушив светский этикет. Нарушения никто не заметил – по театру прокатывались волны хохота, несшегося из зала и со сцены.

Отсмеявшись, Алберт сел рядом с братом и сказал, приглушив голос:

Я и не собирался напиваться. Сегодня должен быть в форме.
Новую рыбку подцепил на удочку?
Точно. Герцогиня Рокфор, голубоглазая, как пролеска. Недавно замужем. Говорит, я у нее первый любовник. Как думаешь, можно верить?
Та самая Рокфор со шрамами на ягодицах? От розг, которыми ее воспитывала гувернантка?

Алберт сделал шутливо-укоризненное выражение.

Ну-у, Ричи, с тобой не интересно. Только я заведу любовницу, как тут же выясняется, что она уже прошла через твои руки. Иногда я спрашиваю себя: найдется ли в Лондоне хоть одна более-менее привлекательная молодая особа, к которой ты не прикасался?
Риторический вопрос. Ответ тебе известен.
А вот вопрос, на который ты и сам возможно не знаешь ответа. Любил ли ты когда-нибудь?
Как ни странно – да. Целых два раза.
Бог дает три попытки.
Я сейчас в третьей и нахожусь.
Неужели недоступная графиня сдалась?
Сдалась, но продолжает сопротивляться.
Прочти ей «закон о мятеже» и приступай к подавлению. Умираю от любопытства узнать подробности. Поделись опытом со старшим братом.
Ха - старшим на двадцать минут. В масштабе Вселенной для этой величины нет обозначения.
Зато в масштабе нашей семьи – есть. С трагическими последствиями для тебя, о которых, поверь, я искренне сожалею.
А я нет. Если бы родился раньше, получил бы жизнь на блюде и был бы похож на рыхлого, ленивого, кухонного кота. Мне пришлось за жизнь бороться и похож я не на кота, а на ягуара, хозяина джунглей. Ну слушай и учись, как легко убираются с дороги конкуренты, в данном случае – мужья.

Ричард бросил нервный взгляд на противоположную ложу, будто опасался, что его рассказ услышит Джоан или угадает по шевелению губ. Глупости. Не услышит и не угадает, ее вообще нет. Проклятое беспокойство…

Засадить в тюрьму невинного человека легче, чем кажется. Надо всего лишь найти его врагов. Они сделают всю черную работу, а тебе достанутся ее плоды. Нашелся некий Тимоти Браун, адвокат по профессии и завистник по характеру. Он вывалил на Торнтона кучу дерьма, обвинив чуть ли не в организации Всемирного потопа. И знаешь, почему? Шекспировский сюжет - они родственники. Не настолько близкие, чтобы испытывать приязнь, но и не настолько далекие, чтобы забыть претензии. История начинается три поколения назад. Старый граф Торнтон имел любовницу, которая почти одновременно с его женой родила сына. Эдвард – внук графа по линии жены. Тимоти – внук по линии любовницы. Он прилично обеспечен, но затаил зависть к титулу и положению родственника.

- Желать зла ближнему своему – «милая» человеческая черта.

- «Играя на эмоциях других, неуклонно приближаюсь к цели» говорил Цезарь. Есть еще один человек, жаждущий крови Торнтона. Его первая жена. Утверждает, что они до сих пор законные супруги, и юридически права. Она добавила графу статью о многоженстве в досье. Кроме того, он поспешил и женился на Джоан за пять дней до ее семнадцатилетия – возраста ограниченного совершеннолетия, когда девушка имеет право самостоятельно вступать в брак. Ее опекуны внесли протест, по моей просьбе, конечно. Брак расторгнут. Джоан – свободная женщина. Угрызения по поводу измены мужу не должны ее волновать. А мне они вообще на знакомы.

Значит девушка одним махом лишилась всего: мужа, титула, положения в обществе, финансовой поддержки…
Мужа, титула и положения – да. Что же касается финансовой поддержки. Она могла бы уже сейчас иметь в распоряжении приличную сумму. При обыске мой офицер нашел письмо от адвокатов графа. Они обнаружили, что Джоан имеет право на значительную долю наследства ее дяди. Письмо было не распечатано, вероятно, пришло после ареста адресата. Джоан не узнает, что богата. Потому что это не выгодно - мне. Чем женщина беднее, тем сговорчивее.
Ты сущий дьявол, Ричи. Восхищаюсь. Но теперь, когда ты практически разрушил ее жизнь, оставишь девушку в покое?
Теперь точно нет.
Он же защекочет ее до смерти! – воскликнула Мелисса, всплеснула руками и залилась истерическим хохотом вместе с галеркой и актерами на сцене. – Ой, умру от смеха…
Давно пора, - шепнул Алберт.
А зачем женился?
Я женился ради денег, как принято в обществе.
А я женюсь ради любви. Я всегда делаю, как не принято.
Смотри не пожалей. Проверено: любовь длится три недели - пока летаешь в облаках и слушаешь небесных ласточек. Потом неизбежно наступают будни, розовые облака превращаются в грозовые тучи, а ласточки в курочек. Они гуляют по двору и дают себя топтать каждому проходящему мимо петуху.
Не применяй свой опыт ко мне. У нас общая только фамилия…

Грянули трубы оркестра, все остальные звуки затихли: смех,

разговоры, шаги. Алберт с ожиданием глянул на сцену, Ричард - с вопросом на ложу графини Торнтон. Ложа ответила пустым зевком. Джоан не пришла.

«И не придет», - сказало беспокойство, которое не думало затихать.

По сцене летали ведьмы и предрекали смутные времена.




4.




Ричард начинал смутно догадываться.

- Ты по-прежнему метко стреляешь? – спросил у брата.

- Попадаю в вальдшнепа на взлете. А что?

- Наверное, мне все-таки есть чему у тебя поучиться. Пистолет с собой?

- Как всегда.

- Пошли.

- К чему спешка?

- В дороге объясню.

С грохотом, говорившим о срочности дела, карета подкатила к дому на набережной. Подбежал человек, дежуривший напротив двери, и уставился вопрошающими глазами на Ричарда.

- Докладывай, - приказал тот.

- За время моего дежурства ничего примечательного не произошло, сэр. Никто не входил. Выходили… Повар с помощницей, мальчишка с мешком тряпья, два лакея и горничная.

- Опросили ее?

- Так точно, сэр.

- Ну! Что она сказала? – спросил Ричард с наплывающим раздражением. Дать бы этому тупице кулаком по голове и сделать дырку, чтобы высыпались из него слова, как бобы из мешка.

- Что… ее уволили. И еще половину персонала. Поставку мяса и молока сократили. Вино не заказывали. Уголь тоже.

- И что это значит, ты не догадался? – прорычал Ричард, схватил тупицу за полы пальто и хорошенько тряхнул.

Тот окончательно оробел и отупел.

- Н-н-е… могу… знать… сэр…

- Что хозяева собираются уезжать, дурень, - сказал Алберт и ухмыльнулся.

- О чем ты должен был немедля сообщить. – Ричард оттолкнул служаку. – Графиня где?

- Внутри, сэр. Знаю точно. Я недавно заходил… погреться. Спросил у экономки «Хозяйка дома?», она ответила «Дома».

- И ты поверил? Ну ладно. Сейчас прибудет отряд. Ждите здесь моего приказа. Алберт, пошли.

На стук дверь открыли сразу, видно – наблюдали за происходящим на улице.

- Где она? – рявкнул Ричард.

- У себя, - ответил кто-то из-под чепчика.

Ричард и Алберт ворвались в спальню.

У камина на коленях сидела дама в черном и бросала в огонь бумаги. При шуме она набросила покрывало наперед и замерла – точно в такой позе, в которой Ричард видел ее в церкви Святой Маргариты.

- Простите, графиня, что ворвался, как дикий Калибан, но другого способа увидеть вас мне не представилось…

Графиня не ответила, лишь повела плечами.

- Вы попросили оставить ложу за вами и не пришли. Позвольте спросить – почему?

В ответ опять лишь пожатие плеч.

- Ваше молчание звучит оскорбительно.

- А оскорблений мы не потерпим, - сказал Алберт, схватил даму за плечо, поднял довольно грубо и продолжил удерживать.

Она опять не проронила ни слова. Ричард пригляделся к ее очертаниям. Плечи полнее, талия шире. Все ясно.

- Вы не графиня. А кто? – вопросил он и сорвал вуаль.

- Знакомое лицо. Как вы здесь оказались, миссис Хэттувей? И где хозяйка дома?

- Я хозяйка. Что вам угодно?

- А, понятно. Дом теперь ваш. Так нам угодно знать – где прежняя хозяйка. Графиня… то есть просто – ваша подруга. Джоан.

- Почему я должна это знать?

- Потому что я хочу это знать! – рявкнул Ричард. Алберт тряхнул Пэт за плечо.

- Вам лучше ее забыть! Можете делать со мной что хотите…

- Я бы сделал с тобой что хочу, но сегодня ты не в моем вкусе, - сказал Алберт.

- Говори, я слушаю. – Ричард встал прямо перед Пэт.

- Вы ее не найдете. Она сама так решила. Она заслуживает лучшей доли, чем быть любовницей…

Алберт закрыл ей рот и приставил к виску пистолет. Ричард подошел вплотную, наклонился и сказал:

-  Еще одно лишнее слово и ты – труп. Говори, где она.

Алберт раздвинул пальцы возле ее рта.

Молчание могло закончиться для Пэт плачевно.

- На корабле «Чарльз Второй». Надеюсь, она уже далеко отсюда.

- Где он стоит?

- Не знаю…

Алберт дернул ее голову назад, едва не сломав шею.

- Стоял в доках Святой Екатерины…

В тишину ночного Лондона врывался тревожный, спешащий грохот копыт и уносился далеко за берега Темзы. Впереди мчались Ричард и Алберт, за ними отряд солдат. Жители пробуждались, вскакивали с постелей, в страхе бросались к окнам. Что случилось: война, пожар или светопреставление? Но грохот затихал, и затихал страх. Почудилось… Приснилось… Обошлось…

«Только бы не опоздал» - билось в висках у Ричарда.

Не опоздал. «Чарльз Второй» стоял в самом начале доков, хорошо освещенный висячими фонарями. Люди сновали туда-сюда, что означало скорое отправление. Каждый был занят делом и не заметил чужаков на палубе. Когда заметили, было поздно.

Крики. Выстрелы. Вышел капитан. Увидел солдат с мушкетонами и джентльменов с пистолетами в руках.

- В чем дело? Нам пора отчаливать, а вы тут... Вы кто?

- Мы – стражи государства. Есть сведения, что на судне прячется женщина, обвиняемая в тяжких преступлениях, – сказал Ричард. – Выдайте ее и можете отправляться.

Вы с ума сошли. Нет здесь никакой женщины. Что я правил не знаю?

Алберт направил на него пистолет.

- Полагаю, ты обожал Нельсона и хотел быть на него похожим.

Я тебе помогу. Лишу глаза и руки. И даже жизни. Будешь лежать в могиле – точная копия своего кумира, - сказал Алберт нарочито добрым голосом. И крикнул: - Собирай команду!

Воевать голыми руками и кинжалами против мушкетонов и пистолетов мало смысла. Капитан Диккенс не торопясь повернул голову к боцману:

-  Майки, свисти всех наверх.

Боцман по прозвищу «Майти Майки» поднес к губам дудку и, надув щеки, дунул изо всех сил. Затопали ноги по доскам, будто на палубу обрушился картофельный дождь. Диккенс ворчал под нос:

- Дьявол, проклятая астролябия… сломалась в последний момент, пришлось по соседям идти попрошайничать… Если бы не она, давно были бы в открытом море, а там ищи-свищи…

На палубе выстроилась шеренга из разношерстной публики, с которой приличный человек поостерегся бы встречаться ночью.  Солдаты наставили на них ружья. Ричард снял с мачты фонарь и прошел вдоль шеренги, вглядываясь в каждое лицо. Один из матросов пошевелил губами, явно желая плюнуть. Ричард без замаха двинул ему в переносицу, тот крякнул и зажал окровавленный нос.

- Здесь все?

- Все двадцать, можете проверить по корабельному списку.

- А если обыщу?

Диккенс промолчал. И ощутил на лбу холод железа.

- Ты что – не слышал? – вопросил Алберт. - Или не понял? Я растолкую. Мы обыщем судно и если найдем еще кого-нибудь, всадим тебе пулю, как изменнику. А посудину сожжем вместе с командой. Отвечай, когда спрашивают!

- Ну есть еще один человек. Мальчик. Племянник мой.

- Почему он не пришел по команде?

- Потому что глухонемой. Оставьте ребенка в покое. Он никому не сделал зла.

- Разберемся. Тащи сюда.

Диккенс бросил ключ боцману.

- Майки, приведи Пита.

Боцман привел мальчишку – чумазого, в одежде с чужого плеча, в шапке, надвинутой до носа. Ричард поднес ближе фонарь и сорвал шапку. Коротко остриженные, волнистые волосы упали на щеки. Да это не мальчик вовсе… Команда взвыла и двинулась на солдат. Те заработали прикладами, кулаками и оттеснили моряков к борту.

Наступила тишина, даже птицы примолкли - в мертвом лунном свете они черными тенями кружились над водой. Все чего-то ждали. Зло витало над кораблем. Напряжение вечера должно было разрядиться. Кто-то должен был умереть.

Ричард вдруг осознал, как близок был к катастрофе. Если бы не успел перехватить корабль… Потерял бы Джоан. Навсегда.

Но успел. Слава Небесам. Обнять ее. Прижать, как самое дорогое. К груди. К ребрам. К душе. Рассказать. Как надеялся на встречу. Как беспокоился. Как бросился искать, взбаламутив весь Лондон. Он бы взбаламутил целый океан. Потому что… боялся, что не найдет…

Но нет смысла рассказывать, она же глухонемая, не слышит и не говорит. И не желает.

Его не желает.

Нет, не может быть, чтоб Ричард ошибся. Он провел с ней две ночи. Он любил ее и поклялся бы, что она… если не любила, то наслаждалась не меньше - со всей страстью своего горячего, гибкого тела. Взаимность окрыляет. Если бы она все-таки исчезла в ночи, затерялась среди звезд, Ричард смастерил бы лодку из лепестков фиалок, сшил парус из куска неба, взял в кормчие попутный ветер и помчался бы следом. Он поймал бы ее на другом конце космоса, успокоил, укачал. Искупал в нежности, зацеловал так, чтобы она от счастья забыла свое имя.

Но ей не надо счастья – от Ричарда. Смотрит так, что…

Убила бы его на месте.

За что? Она же не знает о его роли в исчезновении мужа. Она должна быть благодарна Ричарду. Он сделал как она хотела.

А она… Не хочет с ним.

А он не хочет без нее.

Наверное не выйдет из них претендентов на «окорок Данлоу», который вручают супругам, прожившим в ладу долгие годы…

Что же с ней делать?

Отпустить или убить?

- Арестуйте ее! – приказал Ричард и выстрелил наугад.

Как ни странно - попал: в воду что-то шлепнулось – чайка, ведьма или обломок луны...




5.




Первый час дороги Джоан спрашивала себя – куда ее везут, потом перестала спрашивать и только глядела в окошко. Скорей всего везли ее на юг, возможно, в графство Кент и не известно – с какой целью. Джоан честно признавалась, что испытала облегчение, когда ее сняли с корабля и поставили на твердую землю. Команда вызывала тихий ужас, кстати, вместе с капитаном. Может, сейчас ей стоило испытывать еще больший ужас, может везли ее, чтобы спрятать в подземелье какого-нибудь заброшенного замка или продать контрабандистам, или приковать цепями к скалам и оставить на милость прибрежных волн…

От мрачных мыслей спасало неведение, и она не очень стремилась его развеять. Да и не к кому обратиться с вопросом, хотя кроме Джоан в карете находились три женщины в качестве охраны. Вид их не располагал к разговору, вернее они всем видом показывали, что не расположены отвечать. Одна уставилась в окно с таким выражением, будто ее везли на плаху, и она на прощание проклинала весь белый свет. Другая была помоложе и повеселей, дать ей корзину в руки, сошла бы за продавщицу первоцветов. Она опустила взгляд в пол, что-то вспоминала и посмеивалась.

Третья закрыла глаза, отрешившись от внешнего мира и его бренностей. Иногда она приоткрывала веки, видимо - просыпалась от холода, поеживалась, подтягивала к шее шерстяной платок и опять уплывала в дрему. Джоан была единственной, кто не страдал от холода, наоборот, закутанная в пледы с головы до ног, она временами испытывала жар, будто сидела рядом с печкой.

Кто-то позаботился, чтобы она не замерзла, не простудилась…

Не хочется про «того», хочется про мужа. Мери Шелли осталась вдовой в двадцать пять лет и написала: «Пусть звезды созерцают мои слезы, и ветры выпивают мои вздохи». Она больше не выходила замуж.

И Джоан не выйдет. Она не вдова. Муж ее жив, и она должна жить - ради встречи с Эдвардом…

Карета мерно качалась, пружины скрипели заунывную песню дальних дорог, копыта отстукивали мили. За окошком тянулся пейзаж, для которого художнику потребовалось бы мало красок – черные поля, коричневые холмы, серое небо. Кое-где возникали силуэты трактиров, церквей, заброшенных виадуков, разрушенных стен - все унылое, безрадостное, нищее, кажется, здесь не бывает ни весны, ни лета, круглый год грязь и туман.

Джоан последовала примеру спящей охранницы: сон – лучший способ сократить дорогу. Очнулась, когда карета остановилась. Глянула в окно, и сердце остановилось. Пустынная местность, посреди ее река, посреди реки крепость, соединенная с берегом каменным мостом, как рукавом. Куда ее привезли?

Крепость Росмален, мадам, – сказал человек, правивший лошадьми. Он слез с козел, открыл дверцу и подставил руку Джоан. – Пледы оставьте, пожалуйста, в карете, они казенные. Так вот. Перед вами Росмален – раньше неприступная крепость, теперь самая надежная тюрьма. Ни одного побега за восемьсот пятьдесят лет истории. Стоит на естественном острове. Глубина реки вокруг достигает десяти футов. Множество подземных источников и бешеное течение не дают воде прогреться выше пяти градусов даже летом. Окунешься – тут же ноги судорогой сведет. А если не сведет, то потопят водовороты и стремнины ниже по течению. Только самоубийца решится.

Джоан не ответила. Лучше бы он молчал.

Он не молчал. Он рассказывал с удовольствием и каждый раз посматривал на Джоан, будто желал, чтобы она его удовольствие разделила.

- Крепость замечательна тем, что здесь жили или томились в неволе величайшие люди. Генрих Восьмой провел медовый месяц с Екатериной Арагонской. Королева Изабелла сочла за честь ночевать в их спальне. Елизавета, до того как стала королевой, почтила крепость своим присутствием и провела в заключении несколько месяцев. Вы должны гордиться такой компанией.

Он сумасшедший. Чем гордиться? Что ее посадят в темницу для монарших персон? А он бы гордился, если бы ему отрубили голову на той же плахе что и Чарльзу Первому?

- Росмален – историческое достояние, - продолжил кучер, а Джоан подумала «Провалилось бы оно сквозь землю, вернее сквозь реку»… - Стояло века и простоит века. В неизменном виде. Посмотрите на совершенство очертаний... Впрочем, нет, не смотрите. – Он набросил на Джоан ее же черную вуаль. – Простите, таковы правила. Охрана не должна видеть лица «гостей». Вас проведут к коменданту, он объяснит правила поведения и содержания. А я попрощаюсь здесь. Счастлив был доставить вас к месту назначения.

Вежливое обращение обезоруживает. Джоан не нашла причин обижаться лично на него и качнула головой на прощанье. Охранницы ходили вокруг кареты, разминая ноги, они не удостоили ее словом, она не удостоила их взглядом.

Из крепости пришли два офицера, встали по сторонам и повели ее к мосту.

Джоан думала – карета в ту же секунду тронется, и ошиблась. Кучер и женщины стояли и смотрели ей вслед со скорбными лицами, как на похоронах. Донеслись чьи-то слова, сказанные со вздохом «Бедная. Такая молодая. Пропадет…».

Когда жалеют, хочется плакать. Навзрыд. Чтобы все знали – как тебе плохо. Чтобы что-то сделали. Джоан всхлипнула и услышала топот копыт, он удалялся, с ним удалялись последние люди из ее жизни. Эти двое по бокам не люди, а деревянные истуканы. Истуканов не разжалобишь, плакать перед ними – пустое занятие. Джоан удержала слезы и выпрямила спину.

Крепости дерева она противопоставит крепость духа.

Закончилась еще одна глава ее жизни. Джоан вступит несломленной в следующую главу.

Будет ли она длинной или короткой? Счастливой или… похожей на предыдущую?

Проживем – узнаем.




6.




Комендант крепости Дэвид Дэшвуд был мужчина пятидесяти двух лет, крепкий телом, со следами возраста на лице, но они его не портили. Он носил мундир, подогнанный по фигуре, и каждый день завивал волосы – он любил выглядеть хорошо. Хотя для кого? В его окружении не имелось хорошеньких женщин.

Увидев Джоан, он подумал, что ради случая предстать именно перед ней в лучшем виде, он и приводил себя в порядок ежедневно в течение семи лет, после той дамы, леди Осборн, заключение которой Дэшвуд скрашивал не только разговорами…

Но. Выглядеть хорошо не значит распускать павлиний хвост и заливаться соловьем. Наоборот. Следует натянуть вожжи и придержать мечты, собравшиеся было понестись вскачь. С новоприбывшей дамой вольности не позволительны, она под протекторатом «самогО»… Дэшвуд мысленно поднял палец и показал в потолок.

Вольностей проявлять нельзя, а встретить с радушием можно.

Он принял ее, как долгожданную и почетнейшую гостью. Усадил в кресло, предложил чаю и бисквитов. Пока она ела и пила, он говорил без остановки и актерствовал напропалую: жестикулировал, поднимал брови, улыбался и пронзал Джоан долгими взглядами. Было заметно, что он скучал по женской компании. Желал понравиться, создать атмосферу дружеского общения. Он избегал слов, напоминавших об истинных причинах ее визита, и был преувеличенно любезен.

- Очень рад, мадам, что вы нас посетили. Будете жить в самой комфортабельной комнате -  с камином, украшенным резьбой, и двумя окнами, дающими вдвое больше света. Питание самое свежее и полезное. Имеем свою кухню, продовольствие получаем каждые три дня. «Гости» высокого ранга у нас пользуются определенными привилегиями. Ежедневные прогулки, фрукты не десерт, игры - в бильярд и шахматы. Предоставляем все самое лучшее…

Самое лучшее для Джоан была бы свобода. К сожалению она не стоит в списке привилегий. Комендант утомлял болтовней, но она не спешила заключить себя в камеру, которую он называл «комната», и делала вид, что слушала. Одновременно оглядывалась.

Попадая в неволю, человек тут же начинает отыскивать возможность сбежать. Именно из этого помещения побег невозможен: окон нет, стража за дверью и у ворот, которые к тому же открываются с душераздирающим скрипом, проскочить незаметно и неслышно не удастся. Что ж, оглядимся ради интереса. Гостиная похожа на любую другую в старом замке – картины по стенам, камины с барельефами, стоячие канделябры, фигура всадника на коне…

- Кстати, это самая древняя деревянная фигура в стране, датируется тринадцатым веком. Вам повезло ее увидеть…

Не надо Джоан подобного «везения». Лучше бы ей повезло на том коне сбежать…

- А мне повезло быть здесь комендантом. Вы не представляете, мадам, сколько достойнейших людей служили до меня. В том числе великий Веллингтон. Кстати, про него анекдот. Однажды Веллингтона выставили из клуба Сент Джеймс, потому что пришел не в положенных по регламенту панталонах, а в обычных брюках. Он выместил обиду на Наполеоне, разбив наголову при Ватерлоо. Ха-ха-ха!

Далее Дэшвуд поведал об этапах своей карьеры, начиная с лейтенанта, о странах, в которых побывал, о сослуживцах, которых рисовал в свободное время.

- У меня хобби – рисовать все, что вижу. Я и вас нарисую. С большим удовольствием. А еще я с удовольствием составляю родовые древа знаменитых заключенных…

Малоприятное занятие – слушать о чужих удовольствиях, когда нет своих. Дэшвуд настолько утомил Джоан словесными излияниями, что она едва не заснула, держа чашку с чаем навесу.

- Очень интересно. Можно мне теперь уйти?

- Конечно, мадам. Советую накинуть вуаль, чтобы не вводить в соблазн охранников. Они у меня стойкие, но женская красота – это сила, перед которой трудно устоять. Хочу сказать, в стенах крепости вы в полной безопасности, но лучше не искушать. Это не приказ, но совет. Следовать или нет – ваше право.

Джоан последовала и как бы отгородилась от обстоятельств заключения, спряталась в свой маленький мирок. Под вуалью она сохранила последнюю свободу.

Потянулись дни заключения. Однообразные и неважные, как листья дерева – оно теряет их и не замечает. Заметит, когда кончатся, но будет все равно, потому что пора будет умирать…

До весны.

Доживет ли Джоан до весны?

«Пусть звезды созерцают мои слезы, и ветры выпивают мои вздохи…»

От длительного одиночного заключения человек становится или сумасшедшим, или мудрецом. Джоан замечала за собой сумасшествие. Она сидела у окна, сыпала хлебные крошки птичке Робин, которая единственная из живых существ посещала ее, и мечтала… не о муже, а о том, кто имел власть ее освободить.

Тот, кто посадил. Она ненавидела себя за мечты, желала освободиться без его помощи и убить себя – назло ему, назло своим желаниям. Да, если бы она каким-то чудом сбежала, прыгнула бы в реку. Пусть ее утянет водоворот. Умереть по-настоящему лучше, чем жить и знать, что не живешь.

С ума сходят тогда, когда теряется логическая связь между тем, что видишь, и тем, что должно бы быть. Джоан не понимала где находится – в дурном сне или дурном наяву, в реальности или в сказке. В реальности не происходят необъяснимые события. В сказке не бывает путаный сюжет - гувернанток не сажают в темницы, принцам не отрубают головы. Ну если только в злой сказке…

Она одинока. Она потерялась -  маленькая рыбка в огромном океане. Где волны прозрачные и твердые, как стекло, она бьется о них и плавает по кругу. Она бьется о стены тюрьмы не телом, но душой, и не находит – ни выхода, ни надежды, ни человека, ни ангела. Чтобы поговорить. Помолчать. Пожаловаться. Поплакать.

Она страдает от забвения. Она не выдержит. Она не желает состариться в стенах тюрьмы. Она желает свободы и… любви. Муж далеко, а Ричард близко, почему он не дает о себе знать? Почему не приедет проведать?

Она согласна на любую сделку. На любых условиях. Она согласна…

А Эдвард?

Нет, лучше умереть.

И слез нет, и сил нет, и жизни нет, и смерти нет.

Остается сидеть и смотреть на волю из окна – высокого и узкого, перегороженного решеткой в виде креста. И сыпать хлеб, призывая птиц, чтобы составили компанию.

Красногрудая птичка прилетала к Джоан каждый день, клевала крошки и радостно чирикала.

«Птичка Робин, ты когда-то помогла младенцу Христу, спасла от холода - помахала крылышками и раздула огонь в камине, за что получила звание Божья птичка. Помоги и мне…»

Загремел ключ в замке. Пришел офицер выводить Джоан на прогулку. Вместо того, чтобы пригласить жестом на выход, он сказал:

- Добрый день, графиня.

Это было так неожиданно, как если бы остров, на котором стояла крепость, оторвался ото дна и поплыл, причем против течения. Джоан повернулась. Узнала.

- Вы? Как? Простите, не помню вашего имени.

- Стюарт. Брайан Стюарт. Можете называть меня Брайан.

- А вы называйте меня Джоан. Я больше не графиня.

- Простите. Не могу. Для меня вы останетесь графиня. Но пойдемте. По дороге все расскажу.

Они гуляли по крепостной стене. Джоан завидовала птицам, Стюарт завидовал себе. Он не знал, что такое бывает – когда дрожат пальцы не от прикосновения к женщине, а от одной мысли о прикосновении. У него были раньше женщины, но ни одной постоянной и ни одной, о которой он думал с дрожью. Он каждый день и каждую ночь вспоминал тот момент в Билстоне, когда графиня потеряла сознание и лежала у него на руках – беззащитная, мягкая, как котенок. Полностью в его власти. Когда кто-то в твоей власти, приобретаешь чувство ответственности и контроль над собой.

Стюарт в ответе за графиню. Она сейчас в сознании, но так же беззащитна и слаба. Он сделал бы все, чтобы помочь ей. Чтобы она оценила и… полюбила. Конечно, он не так красив, как ее муж. Но муж устранен велением судьбы, и вообще - главное не внешность. Красавица полюбила Чудовище за доброе сердце и поддержку. Графиня полюбит Стюарта за то же самое…

- Помогите мне бежать, - услышал Стюарт то, что желал услышать.

Она смотрела на него, как на Моисея, способного раздвигать воды. Может, она права. Любовь придает сверхъестественные силы.

- Помогу.




7.




Если из тюрьмы никто не сбежал, это не значит, что побег невозможен. Вероятно, никто и не пробовал. Жизнь стоит того, чтобы для изменения ее пробовать невозможное. Свобода стоит того, чтобы для достижения ее умереть.

- Для побега есть три способа: по суше, по воде и по воздуху, - говорил Стюарт. – Два невыполнимы, третий вообще фантастический.

- Который по воздуху?

- Да. Если только у вас нет знакомой фейри из племени богини Дану. Она бы унесла вас в свой волшебный замок и вернула обратно через семь лет.

- Не подходит. Мне надо вернуться раньше. А по суше?

- Подходит не больше предыдущего. Предположим, я отпущу вас прямо сейчас или открою дверь ночью, что будете делать?

- Ну-у… пойду к воротам…

- Вы не сделаете и двух шагов, как встретите охрану. А если каким-то чудом не встретите, то не выйдете из ворот. Их попросту не поднять. А если каким-то чудом поднимете, то грохотом переполошите округу. Комендант специально их не смазывает, чтобы о каждом открытии слышала стража и лично он. Не успеете ступить на мост, как будете схвачены и возвращены.

- А бежать по воде не менее фантастично, чем по воздуху. Я не умею плавать. – Джоан вздохнула со всхлипом. – Стремительное течение, холод. Кучер говорил – и опытному пловцу долго не продержаться.

- Тем не менее именно по воде мы и попытаемся.

- Мы?

- Да. Без меня у вас ни одного шанса – ни реального, ни фантастического. Нам надо бежать вместе.

- Вы согласны из-за меня бросить все и стать беглецом?

Согласен ли он ради нее стать беглецом?

Он почтет за честь. Он встанет под ее знамена, даже если целый мир пойдет на нее войной. Он станет ее телохранителем, щитом, плащом-невидимкой. Посохом, на который она сможет опереться в дороге. Горой, за которой она спрячется от житейских бурь. Он станет для нее тем, кем она захочет. Он…

- Согласен. Меня ничто в крепости не держит. И в жизни…

- Как-то печально вы это сказали. Могу я спросить – что произошло?

Джоан шла на полшага впереди. Она слегка наклонила голову в знак того, что слушает, и не повернулась, чтобы взглядом не смущать. Тайнами легче делиться не лицом к лицу с кем-то, а как бы наедине с собой, но вслух. Если Стюарт не захочет рассказывать, то просто промолчит, и через пару шагов они заговорят о чем-то другом без всякой неловкости.

Уметь чувствовать состояние человека, не вторгаться грубо в его мир – деликатность высшей степени. Ей невозможно научиться, ее получают при рождении как цвет глаз. Стюарт не ошибся – графиня не только красива внешне, но тонка изнутри. Она доверилась ему, он доверится ей, их свяжет еще одна ниточка.

- Теперь я одинок и равнодушен. А когда-то был счастлив и окружен семьей. Открою секрет, мадам. Я из этих мест. Река называется Дарент, выше по течению моя родная деревня Дарентфилд. Мы жили вчетвером: отец, мать, сестра Давина и я. У отца была ферма, держали коров. Они давали молоко три раза в день, мы только успевали доить. Мать сбивала масло. До сих пор помню монотонный звук сбивалки. От него становилось тепло на душе – мама дома, значит, счастье дома. Ее масло было лучшее в округе, она знала секрет: сбить, хорошенько отжать, промыть, добавить соли – именно столько, чтобы не испортился вкус, и масло хранилось долго.

- Милая семейная картина… Что же случилось?

- Случилась беда. С моей сестрой. Давина – по-шотландски «любимая». Ее невозможно было не любить. Ангел, сошедший на землю: каштановые кудряшки вокруг щек, глазки лучистые, как солнышки. И бантики везде – в волосах, на платьях, на корзинках с цветами. Она любила бантики. А голосок… Она любила петь. Кажется, она больше пела, чем говорила. До сих пор слышу:

«У Мэгги-красавицы прялка была

И шерсти немного от пары овец.

Красавица-Мэгги пряла и пряла,

Но песне на этом еще не конец»…




Горло перехватило. Черт. Неудобно. Может, он зря начал…

Если начал, надо закончить. Может, самому полегчает.

Стюарт прокашлялся и продолжил:

- Давина забеременела. В семнадцать лет. От местного пастора. Он был некрасив – полный альбинос: белые волосы, белая кожа и водянистые, почти прозрачные глаза. Наверное, он увлек сестру речами. Он умел красиво говорить и красиво разводить руками. Он был женат и сказал, что ребенок Давины не от него. А кого? Родился мальчик-альбинос. Он моргнул голубыми, как небо на рассвете, глазками и умер. Вслед умерла сестра. У матери отказала рука, которой она сбивала масло. Потом она слегла. Через месяц умерла. С ней умер секрет сливочного масла. И счастье нашего дома. Я ходил следом за отцом, боялся, что он с собой что-то сделает. Но во сне я ходить за ним не мог. Он умер во сне…

- Как же вы это выдержали?

- Я не выдержал. Пошел к пастору с намерением убить. Я убиваю теленка кулаком. А пастор послабее теленка… Я подстерег его в саду и только занес руку, как выбежали трое детей. С криками, смехом, легкие, беззаботные, как мотыльки. Я подумал – убью пастора и сделаю сиротами детей. Кому от этого будет легче? Мою семью не вернуть… Он негодяй, но хороший отец. Я ушел. Но тоже умер. Несчастья убивают медленно. Мне теперь многое все равно. Я видел вас в Билстоне, и стало жаль. Вы не должны страдать. Не должны умирать. Как моя сестра. Я не смог защитить ее. Я сделаю все, чтобы защитить вас.

- Спасибо, Брайан. Не знаю, чем смогу отплатить…

- Тем, что останетесь живы. Этого достаточно. Нам надо придумать план. В следующую встречу расскажу мои соображения.

Следующая встреча произошла через два дня. Джоан ждала Стюарта почти как возлюбленного. Она слушала его, как ангела, принесшего Благую весть.

- Крепость имеет форму квадрата. По углам его круглые башни, где сидят заключенные. Если представить, что здание стоит лицом к мосту, то в левую щеку его бьет река, а за правой есть уголок, где она течет спокойно. Потом два рукава опять сливаются и мчатся с удвоенной скоростью.

- Но почему? Место же ровное…

- На первый взгляд. Вскоре местность резко идет вниз, русло сужается и становится порожистым. Река скачет по камням, будто ее трясут водяные демоны – фоморы.

- Значит, она непроходима?

- Для неподготовленных – нет. Я знаю реку наизусть. Мальчишками мы спускались вниз по течению на плотике или бревне. Соревновались – кто дальше уплывет. Дерзкие были. Дерзость моего друга подвела. Колин утонул. А я нашел сравнительно безопасный путь для спуска и выплыл. Следует держаться правой стороны и не пропустить большой камень, который упирается в берег. Там деревья близко подходят к воде. Надо успеть ухватиться за ветки, подтянуться и – вылезти на сушу. До камня примерно двести футов…

- Двести футов? Я не проплыву и двух.

- На лодке проплывете. По уставу в крепости должна быть лодка. Для спасения высокопоставленных персон, если враги нападут с суши. Устав устарел, но не отменен. Комендант его соблюдает и содержит лодку в порядке. Она стоит на воде в углублении «правой щеки». Удачно, что ваша комната с той же стороны, чуть выше. Я проберусь к лодке изнутри через дверь. Она на замке, ключ у коменданта. Я его украду и подведу лодку под ваше окно. Вы должны спуститься по веревке…

- Но сначала вылезти из окна. Как?

- Это единственный вопрос, который осталось решить.

- Жаль, что я не обладаю талантом Джека Шепарда. Он убегал из тюрем, будто просачивался через стены и решетки, как вода.

- Нам придется что-то придумать. Пилить железные стержни – слишком долго…

Чириканье за окном. Настойчивое. Громогласное. Джоан глянула – красногрудая птичка прилетела ее проведать.

«Божья птичка, помоги».

Робин прошелся вокруг нижнего стержня и принялся клевать у основания. Посыпались крошки.

- Время камень точит… - в задумчивости проговорил Стюарт. – Кажется, я нашел выход, графиня. Принесу зубило, а вы постарайтесь пробить камень вокруг прута. Он не должен сидеть глубоко, был вставлен позже. Я отогну конец. Освободится половина окна. Для меня было бы мало, а вы, думаю, пролезете.

Ни одно другое дело не требует столько упорства и фанатичной веры, как подготовка к побегу. Ну разве что роспись соборных куполов. Мастера взбирались по высоким стапелям и не сходили вниз, пока не заканчивали работу, а продолжалась она порой несколько месяцев. Оставаясь на одном месте, забыв о земных делах, они ели, пили, коротко спали и – усердно трудились.

То же Джоан. Она забыла о времени. Не печалилась о прошлом. Не стремилась в будущее. Она осталась один на один с камнем, он был ее враг, и она била его без пощады и передышки.

Момент, когда в углублении показался конец прута, она пережила с облегчением, будто тот конец вынули не из камня, а из ее сердца. Оно освободилось, встрепенулось и запело. Джоан глянула за окно, и показалось – она уже свободна. Фантазия унесла ее далеко от крепости, и стало так хорошо…

«Здесь над журчащим ручейком,

Где яблони одеты мхом,

В ветвях душа находит кров,

Телесный сбросив свой покров,

Она там птицей запоет

И тонким крылышком тряхнет…»




Фантазию подстрелили на лету. Стук в дверь и голос коменданта Дэшвуда:

- Мадам, к вам гость!

Сердце упало и затрепетало от ужаса. Они догадались. Заметили свободный конец прута. Пришли ее арестовать. Бросить в карцер. Наказать плетьми. Посадить в подземелье, где ни дверей, ни окон, ни входа, ни выхода…

Да нет же. Не могли они заметить то, что она сама увидела лишь пару мгновений назад. Пришел кто-то из официальных лиц, поговорить о ее обвинениях. Или священник, поговорить о спасении ее души.

А Джоан желала бы прежде спасти тело. Но пусть войдут. Нет! Сначала спрятать результат многомесячных усилий.

- Подождите, я оденусь!

Каменных крошек слишком мало, чтобы заполнить яму вокруг прута. Взгляд лихорадочно бегал по комнате и наткнулся на краюху хлеба. Вот! Джоан насыпала крошек, под прут подоткнула корку. Взяла книгу, села у камина, подальше от окна.

- Входите.

Вошел… Ричард. Джоан не ожидала. Вскочила, книга упала, раскрывшись на середине. Свет из окна падал на лицо Джоан. Она не подготовилась к встрече и не подумала о маске. Выражения менялись одно за одним, Ричард читал их, как рассказы. Вот она рассказала, как хотела бежать на корабле и была потихоньку рада, что Ричард нашел ее и вернул на сушу. Она не ожидала, что он отправит ее в крепость. Она тосковала и сходила с ума. Она ждала – его. Ждала освобождения и была согласна заплатить любую цену. Которую назвал бы Ричард. Но он не пришел вовремя. А когда не приходят вовремя, то опаздывают.

Тут она опустила взгляд, и закрыла доступ к себе. Оборвала повествование на середине. Он не дочитал ее. Придется спрашивать – что было дальше. Вернее - что сейчас у нее на уме. Неужели он действительно опоздал? Жаль, что дни жизни нельзя пролистать назад, как страницы книги.

- Как поживаете, мадам? – спросил он и тут же пожалел.

- Вопрос неуместный. Лучше скажите – почему я здесь?

С ней нельзя мягко. Она из камня. Но ведь и камень имеет предел терпения и когда-то рассыпается на крошки. Предел терпения у Джоан высок. Откуда она черпает силы? Другая бы упала на колени, руки целовала, умоляла, чтобы он ее освободил. А если бы взял в дом, была бы благодарна вечность. Но не эта дама. Смотрит дерзко, отвечает, будто нападает. Она что-то скрывает.

- Я вас предупреждал. – Неужели она все еще не догадалась? Она – виновница своих несчастий. Ее спасение в ее руках. Ну если не понимает, он намекнет. – Вместо того, чтобы томиться в тюрьме, вы могли бы блистать в свете.

- В то время как муж погибает на руднике?

Ее упрямство доходит до абсурда.

Почему нельзя проще? Смирилась бы, сказала «Я скучала по тебе. Вспоминала наши ночи…».

«Они одиноки без тебя…» сказал бы он и отвел бы ее из крепости прямо под венец.

Но Джоан – не поклонница простых решений. А Ричард не намерен долго ждать.

- В данный момент вам стоило бы подумать о собственном спасении.

- Вы не поверите, но я только о том и думаю.

Она непробиваема.

Он приехал в неурочный час: опоздал к тому моменту, когда она ждала, и явился раньше того, когда она погрузилась бы в отчаяние и была бы согласна на все. Есть подозрение - этот момент вряд ли наступит.

Отказаться? Записать ее в список недоразумений и забыть, как эпизод? У каждого полководца свое Ватерлоо, когда проиграно и сражение, и война… Нет. Тридцать пять – не возраст для поражений. Ричард ее сломит. Прополощет в семи водах и вынет чистой от спеси, мягкой и податливой, как шелк.

Он окунет ее в горе, чтобы сильнее оценила счастье. И приняла его желание помочь, как манну небесную.

- У вас мало времени, мадам. Через неделю суд. Вас ожидает если не плаха, то тюрьма. И не Росмален - комфортабельная крепость для избранных. Ньюгейт – слышали? Ад на земле. Грязь, вонь, заключенные спят вповалку, среди больных и мертвых. Люди сходят с ума в два раза чаще, чем в других тюрьмах. Вот о чем подумайте.

Ричард разозлился, стало жарко. Он снял сюртук, бросил на кресло, сделал шаг к Джоан. Она испугалась, прижалась спиной к стене.

- Не подходите. Не трогайте…

Она глупа. И недогадлива. Насилуют тех, кого презирают. А он ее… все еще любит. Любовь с насилием в паре не идет. Он подождет, когда она сама себя ему предложит.

Он подошел вплотную, взял ее за шею, прислонился щекой к ее щеке. Незаметно вздохнул. Боже, как она нежна… И желанна. Легче ее убить, чем не любить.

- Выбор за тобой: ехать в тюрьму или ко мне в резиденцию. Что предпочтешь?

Свободу.
Свобода в списке не стоит.

Зато у Джоан она стоит на первом месте. Надо выиграть

время. Попросить об отсрочке. Успокоить его подозрительность, чтобы не вздумал осмотреть комнату и найти оголенный прут.

Бесплатно он просьбы не исполняет.

- Поцелуйте меня…

Почему она раньше не попросила?

От поцелуя у обоих перехватило дыхание. Каждый был готов сдаться на условиях другого и ждал только освобождения губ.

Калдахское кольцо загорелось и ожгло кожу на груди Джоан. Она очнулась. Вспомнила. Сделала выбор.

- Я сделала выбор.

- Дорогая, поедем ко мне сейчас.

- Нет. Мне нужно окончательно решиться. Приезжайте через неделю.

- Приеду через три дня.

Расставались, и каждый хранил надежду: Ричард – вскоре увидеть ее, Джоан – не увидеть его никогда.

Ни одна надежда не сбылась.







- Брайан, мы должны бежать немедленно, через три дня меня увезут.

- Давайте сегодня же ночью. Я принесу мужскую одежду. Она не новая, но чистая. В платье вам нельзя. Намокнет в воде, утянет на дно. Вместе со мной. Мы свяжемся веревкой. Сразу за камнем я выпрыгну из лодки и ухвачусь за ветки. А вы держитесь за меня. Я вытяну нас на берег. Только бы дождь не пошел. Если небо закроют тучи, будет темно, как в могиле. Я пропущу место, нас унесет дальше по реке и разобьет о пороги.

- О Боже. Пошли нам лунную ночь…

- Я приду после развода ночного караула, отогну прут, привяжу веревку. Вы будете переодеваться, а я пойду за ключом. Комендант каждый вечер напивается и дрыхнет на том месте, где упал. Он пьет у себя, потому никто не видит. Я выведу лодку, поставлю под окно и тихонько свистну. Как птичка коростель. Вот так. – Брайан приложил ладонь к горлу и два раза хрипло крякнул. – Сразу вылезайте.

Он глянул на окно. Только бы остальные концы решетки выдержали и не выскочили под тяжестью ее тела. Только бы не пришел опять кто-нибудь с визитом и не заметил свободного конца. Только бы дождь не полил. Только бы луну не закрыли тучи. Только бы… много чего.

- Не сомневайтесь, у нас получится, - сказал Брайан - ей. И себе. Да, у него получится. Он защитит Джоан, и она станет для него тем, кого он когда-то потерял. Нет, важнее. Хозяйкой его дома. Матерью его детей.

- Я верю. – Джоан не заглядывала в будущее слишком далеко. Главное – сбежать, а что потом… О том подумаем позже.

Через час пошел дождь. Лил день, ночь, следующий день и следующую ночь. И опять день. О побеге не то что говорить, но и мечтать глупо. Джоан не отходила от окна, выглядывала на небе светлые места и не находила. Сплошной шелест водяных струй стал настолько привычен, что казалось происходил не на улице, а в голове. Она положила подбородок на камень и устремила в туманную от дождя даль взгляд, туманный от тоски. Принцесса проспала сто лет и проснулась не от поцелуя принца, а от осознания, что никто не придет ее будить. Никто не придет ее спасать. Лучше бы она не просыпалась. Или не рождалась…

Джоан очнулась от… оглушающей тишины. И отчетливого звука падающих капель – не сплошь, а раздельно. Дождь прекратился, последние капли падали с карниза на окно. Чирик! Птичка Робин явилась. Не прилетала два дня, наверное, молила Бога о просветлении небес. Молитвы дошли.

- Спасибо, Робин. – Джоан насыпала ей крошек.

Повернулся ключ в замке, неслышно отворилась дверь – Брайан ее предусмотрительно смазал.

- Дождь перестал.

- Да. – Джоан ответила как-то неуверенно. Будто не проснулась. Или не решилась.

- Вы решились бежать, мадам?

Иногда очень чего-то желаешь, а приходит время действовать, и не сдвинешься с места. Сомнения одолевают. Что-то резко менять – всегда страшно. Менять с риском для жизни – страшно вдвойне, и надо поистине толкнуть себя на поступок с уверенностью пушки, толкающей ядро.

Убежать значит отрезать себе путь назад.

Остаться значит, согласиться на условия Ричарда.

И все вернется. Прежняя, беспечная жизнь. Джоан представила: вот она на балу, на приеме, на концерте и везде рядом муж, ее Эдвард. Он улыбнется – и становится солнечно. Взглянет – и становится тепло…

Но нет, улыбаться и обнимать ее будет не муж, а Ричард. Он вернет ее на своих условиях. Соглашаться или нет? Разве важно - от кого получать любовь и другие блага? Вроде, Ричард ей  когда-то нравился…

А Эдварда она любила…

И любит до сих пор. И не разлюбит. Даже если умрет. Любовь не умирает. Она живет и побеждает. И Джоан победит. Она побежит.

- Я готова.

- Хорошо. Тогда начнем. – Брайан взялся двумя руками за нижний конец прута и потянул на себя. Прут со скрипом поддался. Образовался крюк. Брайан привязал веревку. – Она достаточно длинная. Чтобы не сорваться, обмотайте вокруг руки и спускайтесь постепенно. А я пойду за лодкой.

Дверь закрылась. Джоан замерла. Она боялась, что в последний момент сомнения одолеют, заставят оставить все как есть. Только большая нужда принудит человека идти в ночь, в неопределенность, где риск погибнуть выше чем спастись…

Большая ли у нее нужда?

Что за вопрос. Огромная! Нужда, как вода – ни удержать, ни уговорить, ни усмирить.

Снаружи донеслось кряканье.

Необходимость быстро принять решение одних людей парализует, другим придает удвоенных сил.

Джоан вскочила. В ней будто поднялась могучая волна. У канатоходца единственный путь – канат, у Джоан единственный путь – побег.

Опыта побегов из тюрьмы она не имела, но действовала четко, будто переродилась в другого человека, который знал, что делать.  Не отвлекалась ни на волнение, ни на страх. Сбросила платье, оделась в мужское. Все оказалось велико, брюки сползали. Джоан оторвала от платья полосу, подвязалась, как поясом. Теперь пролезть в окно. Как лезть – головой или ногами?

Легче головой. Обвязала веревку вокруг кисти, конец бросила наружу. Вылезла наполовину и вдруг остановилась не по своей воле - зацепилась за отогнутый конец, он сделал дырку в пиджаке и держал Джоан крепко, будто хозяин воришку, пробравшегося в дом. Подвигалась туда-сюда – не отпускает. Снять пиджак невозможно и двигаться дальше невозможно. Повисла – наполовину внутри, наполовину снаружи. Смешное положение. Ричард завтра приедет - увидит, засмеет…

Джоан не до смеха.

Паника подступила.

Панику не подпускать. Думать. Быстро.

Пошевелилась, приподнялась, двинулась назад, кое-как снялась с крюка, легла пониже, проползла в свободное отверстие окна. Внизу, прямо под ней, на воде стояла лодка, хорошо видная в лунном свете. Едва Джоан спрыгнула, Брайан обвязал ее веревкой за талию, другим концом обвязал себя. Оттолкнулся веслом от стены.

Лодку подхватило течением и понесло. Вдалеке слышался грохот, будто скакал по камням черный единорог Найтмэр – олицетворение ночных страхов. Грохот приближался. Ужас охватил Джоан, дальше она мало что помнила. Помнила, как очутилась полностью в воде. Как хваталась за веревку, которая не давала реке унести ее с собой. Как хватала ртом воздух, а вместо воздуха хлебала воду. Руки устали бороться, потеряли державу и опустились. Воздух кончился.

Джоан умерла.




9.




Ричард приехал на рассвете с пятью офицерами, вооруженными напоказ - мушкетонами, пистолетами и шпагами. Ворота открылись без промедления, в крепости стояла ранне-утренняя тишина, в которой громом небесным прогрохотали шаги сбегавшего с лестницы офицера охраны. Завидев высокого гостя, он остановился с оторопелым видом.

- В чем дело? – спросил Ричард.

Офицер смотрел, соображая – докладывать о происшествии ему или сначала коменданту. Соображение происходило в замедленном темпе, и Ричард поторопил:

- Говори – что происходит?

- Кажется, у нас побег, ваша светлость.

Почему Ричард не удивился…

Не стоит и спрашивать – кто убежал. Опять! У него из-под носа. Где этот чертов комендант? Куда смотрел?

А… вот куда… Ричард ворвался в спальню Дэшвуда и увидел на кровати спящую бабу: щеки горят, парик с локонами съехал на подушку, платье на животе вздыбилось горой, из-под подола торчат белые чулки не первой свежести.

- Где комендант?!

Баба села на кровати.

- Я комендант. – Это действительно был Дэшвуд – в женском обличье. Он заметил Ричарда и конвой. – Э… простите. Вы ко мне?

- Ну если вы действительно комендант, а не его жена, то да.

- Простите ради Бога. Со вчерашнего осталось. В крепости скука… иногда… вот развлекаемся по мере возможностей. А в чем дело?

- Это вы мне скажите. Быстро переодевайтесь в мужчину и отправляйтесь на поиски беглянки. Впрочем, можете отправляться и так.

- О нет, что вы. Меня же засмеют.

- А если не поймаете ее, вас убьют.

- Я понял. Отправлюсь сию минуту. Кто останется на крепости?

- Мой офицер. Даю вам десять минут на преображение. И жду ваших соображений – где собираетесь искать.

Через десять минут Ричард и Дэшвуд склонились над картой.

- Самые логические пути побега – вверх или вниз по реке, - говорил комендант, принявший приличествующий ситуации облик. - Оба не приемлемы. Вверх на веслах не пройти – течение не даст. Вниз можно без весел, но решится только сумасшедший. Пороги. Лодка разлетится на доски, а человек на кости. Но если предположить, что им помогли сверхъестественные силы…

- Именно это и предполагайте.

- Если они успели выбраться на сухое место, то далее отправились вдоль берега к ближайшему городку, чтобы затеряться.

- Какие ближайшие города?

- Вверх по реке Элхем, вниз Брич. Городки маленькие, чужаков там сразу заметят. Думаю, логичнее всего отправить поисковые отряды именно туда.

- А это что за территории?

- С одной стороны реки вересковая пустошь, с другой - Фенские болота.

- Почему думаете, что они пойдут вдоль берегов, а не через пустошь или болота?

- На пустоши их будет видно издалека. А на болота идти без проводника – безумие.

Джоан и Стюарт шли через болота, он впереди, она сзади – след в след. Джоан шла безвольная, как кукла, которую тянут за ниточку. Ни о чем не думала, не мечтала и не боялась - ни чавкающей поверхности под ногами, ни черного чудовища болот в образе собаки Блэк Шак.  Кто пережил смерть, мало чего боится в жизни.

Она чудом вернулась к жизни, выплыла из небытия, будто после кораблекрушения. Открыла глаза – вокруг черно. Она уже на том свете? И явно не в раю. Скоро придут прислужники дьявола и утащат в преисподнюю…

- Где я? – Губы еле двигались, вроде – не сказала, но подумала.

- Вы на свободе и, слава Всевышнему, очнулись, - сказал кто-то человеческим голосом.

- Я думала, я умерла.

- Я тоже вначале так подумал. Положил вас на колено, чтобы выдавить воду из живота. Не поверите, сколько вылилось, чуть ли не пинта.

- Кто вы?

- Я Брайан. Помните? Мы убежали.

- А… да… куда… теперь?

- Вы в состоянии встать?

- Да. – Она была не в состоянии пошевелить пальцем.

- Надо спешить, уйти подальше. Я разотру вас хорошенько, вы согреетесь и сможете двигаться. Мы запутаем погоню. Они думают, мы пойдем по берегу, а мы пойдем по болоту. Я его хорошо знаю, в детстве перебегал на спор. Потом отправимся в восточном направлении, в городок Элшем. Там живет моя тетя Мэри Лермонд. Сестра моей матери, моя последняя родственница. Вдова. Ее муж, Лиам Лермонд служил офицером в криминальной тюрьме графства. Он и устроил меня поначалу к себе. Он умер девять лет назад. Тетя – моя крестная. При рождении подарила мне оберег – клык вепря. Она придерживается старых кельтских предрассудков.

- А вы?

- Я – нет. Но на всякий случай ношу его на шее. Слушайте, графиня. Если со мной что случится…

- Я не хочу, чтобы с вами что-то случалось.

- Я тоже не хочу, но все же. Вы должны спастись. Заберите оберег и постарайтесь найти мою крестную. Она поможет. Добрейшая старушка. Отдохнем у нее, переоденемся и пойдем дальше…

Брайан умолк. В его планы входило – добраться с Джоан до деревни Гретна Грин, что на границе Англии и Шотландии. Там заключают браки без свидетелей и документов, достаточно будущим супругам дать согласие. Даст ли Джоан согласие? Если ее спросить сейчас, она скорее всего откажется. А если оставить в неведении и спросить по прибытии в Гретна Грин, у нее не останется выбора.

Она согласится стать женой Брайана. И не пожалеет. Они заживут счастливой шотландской семьей. Вольются в клан Стюартов, о чем Брайан мечтал с детства. Он наденет килт в красно-синюю клетку и повесит на пояс кожаный кошелек спорран…

Издалека донесся голос Джоан:

- Вы не ответили.

Он и не ответит. Вернее, ответит, но не то что думает.

- Дальше – в портовый город Дувр. Оттуда…

- Оттуда – потом. Сейчас – туда.

Летом теплые ночи. От ходьбы Джоан согрелась, одежда высохла. Идти было тяжело, но осознание свободы поддерживало. Рассветало на небе. И в голове Джоан. Благодарность переполняла. Спасибо Брайану, что помог бежать. Что взял ответственность за нее. Что у него широкая спина, за которой можно спрятаться. Идти и ни о чем плохом не думать. Только о хорошем. Удача, что дождь перестал, и луна вышла на службу, как примерный часовой. Что Джоан спаслась от водоворота. Что она не в дорогом платье, а в старых брюках, их не жалко волочить по грязи.

Удача…

Светлые мысли облегчают путь, с темными тяжелее двигаться.

Болото вывело их к дороге, а дорога – к трактиру «Белый лебедь». Более не подходящего названия невозможно и придумать. Лебедь на вывеске был черный, будто поджаренный, и пытался взлететь, но тщетно. Жареные лебеди не летают. Странное ощущение неприветливости, даже опасности возникало при взгляде на дом – из неровно сложенных камней, с низко нависшей крышей, запыленными окнами, невысокими дверьми, будто сделанными не для людей, а для гоблинов, которые ходят согнувшись, вроде несут незримую ношу.

- Зайдем поесть и попить, иначе не дойдем до Элшема, - сказал Брайан. – Запомните, графиня. С этого момента вы – мой племянник Джон. Спрячьте волосы под шапку. Старайтесь не смотреть людям в глаза. И молчите. Я буду говорить.

На входе Брайану пришлось наклониться, чтобы не стукнуться лбом о притолоку, Джоан чуть присела и переступила через порог. Хотя на улице рассвело, внутри царила темнота, как в последнем пристанище ночи. Хотя на улице было тепло, внутри царил холод, который не поддавался пламени горящего камина. Хотя на улице носились свежие ароматы лета, внутри витала не аппетитная вонь – чем-то прелым, кислым, ядовитым табаком, тухлой рыбой. Вроде гоблины приходили сюда в мокрых плащах, ели несвежую рыбу, курили, тут же спали. И делали так из века в век, пока запахи не въелись в каменные стены. И в деревянную мебель, срубленную грубо, основательно – чтоб и посидеть и при случае убить.

- Вообще-то это притон контрабандистов, - сказал вполголоса Брайан, усаживаясь на табуретку, потемневшую от возраста, но крепко стоявшую на четырех ногах. - Будем надеяться, они сейчас спят. Или на промысле. Нам надо непременно подкрепиться, а других трактиров поблизости нет.

Робким шагом подошла хозяйка: под платьем выступают косточки плеч, руки сложены впереди, в глазах смирение человека, привыкшего получать удары и не обижаться. В древности таких людей после смерти объявляли святыми. Жестокая жизнь не привила ей жестокости, наоборот – мягкости. Странно: что делает в притоне грешников святая душа. Наверное, она была тем лебедем, которому не суждено было взлететь.

- Что вам принести, гости?

- Принесите поесть и попить – мне и моему племяннику, - сказал Брайан. – Мне эля, ему вина. Или молока, если есть.

- Есть. Свежее. Сейчас принесу. – Она провела рукой по воздуху возле щеки Джоан, будто погладила. – Какой милый мальчик…

Едва она сделала шаг, за стеной послышались скандальные голоса и шум потасовки. Хозяйка покосилась на дверь внутри дома. Руки задрожали. И губы.

- Э-э… Боюсь, вам лучше уйти, гости.

- Принесите еды, и мы уйдем.

Хозяйка чуть ли не бегом бросилась к камину, на решетках которого жарилось мясо. Внутренняя дверь, сорванная с петель, рухнула в комнату, на нее рухнули двое мужчин разбойничьего вида, один покрепче телом, другой худощавый, жилистый и цепкий. Они трясли друг друга за грудки до падения и продолжали трясти лежа. Толпа зрителей вывалилась следом и заполнила пустовавшую комнату. Они и не думали разнимать дерущихся, наоборот, подначивали криками «Врежь ему в глаз, Майк!», «В зубы целься, в зубы!».

Тот, что покрепче телом, вскочил верхом на врага и врезал так, что голова того откинулась в сторону.

- Будешь знать, как воровать у братвы. – Он залез в карман побежденного и вытащил бусы из жемчуга. Они драгоценно сверкнули в его давно не мытой руке. – Вот доказательство. Ты крыса, Шон. Люди, что предлагаете с ним сделать?

- Зарезать!

- Повесить!

- Но сначала привести в чувство, а то нечестно!

События развивались слишком быстро и не в пользу двоих гостей. Брайан едва заметно кивнул Джоан на дверь, надеясь незаметно убраться из притона. Разбойники заняты разбором и, возможно, не заметят беглецов. Один, однако, заметил. Он был на голову выше других, хорошо откормлен и одет. Вожак стаи. Он преградил выход, поставил руки в бока.

- А вы куда собрались?

- Нам пора, - ответил Брайан со спокойствием. – Спасибо за приют и еду. Пропустите, пожалуйста.

- Не-е-е-т, так не пойдет. Невежливо с вашей стороны. Представьтесь, как положено в обществе. Расскажите, что делали в наших краях. Куда направляетесь. С какой целью.

- Мы… просто прохожие. Увидели вывеску, зашли подкрепиться.

- Прохожие, значит. – Вожак покачался с носков на пятки и обратно. – Позвольте не поверить. Прохожие сюда не заглядывают. Это все равно что заглянуть в пчелиный улей. Сдается мне, вы шпионы. Явились уличить нас в контрабанде и сообщить властям. Чтобы те заковали нас в железные браслеты и отправили подыхать на австралийские рудники.

- Что вы. Мы не те, за кого вы нас принимаете.

- Те или не те не имеет значения. Вам не повезло, что стали свидетелями наших дел. Но повезло, что я сегодня добрый. Предлагаю выбор: умереть или вступить в банду. Кстати, мальчишка – твой сын?

Брайан двинул Джоан себе за спину. Она глядела оттуда злыми, как у обиженного лисенка, глазами.

- Племянник. Отпустите хотя бы его.

- Да ты что. Молодого тем более не отпущу. Обучу разбойничьему ремеслу и сделаю когда-нибудь своим преемником. Пойдешь ко мне в сыновья, дружок? А ты к тому же красавчик…

Далее все произошло в одно мгновение – как показалось Джоан. Вожак махнул рукой над ее головой, шапка слетела, волосы рассыпались. Брайан воткнул нож в живот противника, оттуда фонтаном брызнула кровь. При виде крови толпа, обсуждавшая в стороне способы убиения Шона, вдруг взвыла и бросилась на обидчика вожака. В общей потасовке хозяйка схватила Джоан и утащила глубже в дом – по темным переходам и каменным лестницам, где пахло могилами.

Оставила ее в каморке на мешках с зерном.

- Сиди и не шевелись.




10.




Джоан сидела и не шевелилась. Отвлеченно наблюдала за мышами, которые ползали по мешкам и по ногам. В другой, мирной жизни, она бы завизжала, застучала кулаками в дверь. Но она опять на войне и на сей раз почти буквально - за дверью идет резня. Сделаться невидимой и неслышимой. Притвориться мертвой. Она в пчелином улье, пошевельнется – пчелы налетят и заколют жалами-кинжалами.

Пришла хозяйка.

- Они напились и угомонились. Заснули – не смущаясь, что рядом три трупа. Извини, твоего… дядю или друга… кто он тебе… убили. За то, что убил моего мужа – Джейкоба. Я не в обиде. Лучше он, чем я. У него тяжелая рука была… Вот платье. Переодевайся. А то увидят, примут за воришку или бродягу. Волосы спрячь под платком. Ты должна бежать, девочка. Есть куда бежать?

Джоан призадумалась. Бежать одной – куда? С Брайаном они бежали в Элшем.

- В Элшем.

- Далековато… - Смирение в глазах хозяйки сменилось решительностью. - Я бы тебя подвезла. Да. Мне надо в город за сыром и салом.

- Почему вы мне помогаете?

- Потому что женщине никто кроме другой женщины не поможет в этом мужском мире. Меня, кстати, зовут Финола.

- А меня Джоан. Спасибо, Финола. Перед отъездом я хотела бы проститься с… Брайаном.

- Пойдем. Только там крови больше, чем воды в реке. Боишься крови?

- Я уже мало чего боюсь.

Брайан лежал на спине, раскинув руки, будто для объятий. Джоан помечтала – чтобы когда она наклонится, он бы ее обнял и встал как ни в чем не бывало. Она бы опять спряталась за его спиной и думала об удаче. Но… удача отвернулась, оставила Джоан один на один с судьбой. В поединке не до светлых мыслей, не до слез, не до жалости, не до брезгливости.

Ей опять придется самой за себя бороться и защищаться. Для защиты требуется оружие. Рука Брайана все еще сжимала кинжал. Джоан попробовала вытащить – не получилось, пальцы окостенели. Она расшатала рукоятку в его руке, кое-как выдернула. Расстегнула ворот рубашки, отрезала бечевку, на которой висел оберег – в металлическом круге желтый клык. Поцеловала Брайана в лоб.

- Прощайте, мой верный друг.

- Пора, Джоан, - сказала Финола.

Они ехали в бричке по дороге, освещенной лишь звездами. Дорога короче за разговором.

- Вы не боитесь ездить ночью, одна? – спросила Джоан.

- Кого бояться?

- Ну… черных духов. Ходячих мертвецов. Злых фейри. Говорят, на болотах по ночам бродят души неупокоенных покойников и зажигают огоньки. Страшно.

- Бояться надо живых людей. Остальные без причины тебя не обидят.

- А разбойники здесь водятся?

- Местные разбойники спят у меня в трактире. А чужие к нам не заглядывают. Ты вот чужая. Каким ветром сюда занесло?

- Ветром нужды.

- К кому едешь, если не секрет?

К кому? Джоан сама хотела бы знать.

- К тете. Мэри Лермонд.

- Это не вдова Лиама Лермонда?

- Да.

- Так я ее знаю. Добрая старушка.

Лицо Финолы ожило и похорошело. Или свет звезд по-другому на нее упал? Она вроде помолодела. Вчера Джоан думала, что та ей в матери годится, теперь показалось – она ее старшая сестра.

- И мистер Лермонд на редкость отзывчивый был. Когда-то они мне здорово помогли. Мужа Джейкоба в первый раз посадили, посетителей не пускали. Я была беременна, ходила к Мэри с просьбой. Она похлопотала перед мужем. Он разрешил свидание. Я пронесла напильник под животом. Джейкоб сбежал.

- У вас есть ребенок?

- Был. Сынок Дуглас. Ему бы восемнадцать в сентябре исполнилось. Недавно ходил с отцовской бандой грабить корабль, разбившийся на скалах, и утонул. Лучше бы Джейкоб утонул… Он привлек сына к бандитским делам. А виновата я. Зря я пронесла напильник под животом. Будто прокляла сыночка…

Чужой беде легче поддаешься, когда своя недалеко.

Финола заплакала, и у Джоан навернулись слезы. Чтобы их удержать, подняла голову. Ночное небо смотрело на нее мириадами звезд-глаз – они сверкали, будто насмехались. Стало обидно за их равнодушие. Где-то там созвездие Орион, на которое они с Эдвардом договаривались смотреть – вместе, с разных концов земли. Но… Ни Ориона. Ни Эдварда. Тогда зачем все – унижение, заточение, побег, смерть Брайана… Не так представляла Джоан замужнюю жизнь. Не так она представляла жизнь…

Все обман. Самообман. Она никогда не увидит Эдварда. Он никогда не увидит ее. Они никогда не будут вместе.

Зачем жить, зная, что «никогда»?

Слово острое и безжалостное, как клинок. Да, клинок. Он здесь. Он поможет. Он отправит ее туда, где есть надежда встретиться с мужем.

Джоан вытащила нож Брайана, приставила к животу. Прошептала:

- Прощай, Эдвард… И до встречи.

- Ты что это надумала! – Финола выбила нож из руки Джоан. – Я не для того спасала тебя от разбойников, чтобы ты сама от себя умерла. Ну-ка рассказывай, что в голову взбрело. Может дам совет. Имею богатый опыт в самоубийствах. Вернее, в желании раньше срока отправиться на тот свет. Рассказывай, не бойся. Ночь выслушает и забудет, а я выслушаю и… тоже забуду.

- Нас разлучили… Разорвали по живому… Разбросали по краям света… По разным берегам судьбы… Когда муж не вернулся домой, в часах застыли песчинки. Время остановилось. И с тех пор не продвинулось ни на шаг. Ни на день. Ни на год. Остановилось мое личное летоисчисление. Общечеловеческое началось со дня рождения Христа, мое начнется со дня возрождения любви. Когда я снова увижу Эдварда. Но я его не увижу. Я вне времени и пространства. Вне смысла. Зачем жить, не зная - зачем? – Слезы капали на голые до локтей руки и жгли, как клеймо.

Финола обняла ее, прижала к груди - чисто материнский жест.

- Успокойся, дочка. Надейся на хорошее. Ночью все кажется мрачнее, чем есть. Рассвет рассеет твои печали. Спрячь их подальше, вытри слезы. Раны телесные заживают быстрее ран душевных. Но нам надо привыкать. Если бы женщины имели привычку кончать с собой от каждого несчастья, они давно бы исчезли с лица земли. Остались бы одни мужчины. А им без нас тоже не выжить. Эдварду важно знать, что ты любишь и ждешь. Он обязательно найдет способ встретиться. И помни: Небо помогает тем, кто не унывает.

На рассвете въехали в город вместе с повозками фермеров, спешивших на рынок. В лесу все деревья кажутся одинаковыми, в толпе все люди на одно, ничем не приметное лицо. Финолу многие знали и приветствовали взмахом руки, на Джоан внимания не обращали.

Неподалеку от чисто выглядевшего дома с маленьким садом Финола остановила повозку.

- Вон твоя тетя. – Она кивнула на седую старушку в белом чепце.

Та поливала цветы, черпая ковшиком из таза в руках служанки того же возраста и облика. Они походили друг на друга, как два белых флокса, и общались почти без слов.

- Я не буду подходить, - сказала Финола. - До сих пор стыдно. А ты иди.

Джоан обняла ее, поблагодарила и спрыгнула. Подошла к заборчику. Подождала, когда старушка ее заметила - подняла голову, и белый чепец в лучах солнца образовал как бы нимб над головой. Ангелы не стареют, но если бы старели, выглядели бы именно так: правильные черты лица, с возрастом не потерявшие гармонии, небесно-голубые глаза и легкая улыбка, с которой встречают и удачу и удары судьбы.

Мудрость – когда все понимаешь и ни от чего не огорчаешься.

- Девушка, вы ко мне? - Джоан кивнула.  - Хотите цветочков?

Джоан отрицательно покачала головой и показала оберег Брайана. В глазах старушки мелькнуло понимание.

- Пойдемте в дом.

Есть два сорта людей, которые располагают к себе с первой минуты знакомства – мошенники и святые. Мошенник выслушивает с хитро прищуренным глазом и мечтой воспользоваться ситуацией. Святой выслушивает с открытым сердцем и мечтой выручить из беды. Эти, последние, редки, Мэри Лермонд была одной из них. Джоан рассказала вкратце о себе и о побеге. О гибели Брайана и о том, что дальше ей некуда бежать.

- Хотите остаться у меня компаньонкой?

- Боюсь, у вас меня скоро найдут. Хочу скрыться. Подальше. От мира и людей. Желательно на необитаемый остров. Но это невозможно…

- Почему же.

Мэри подошла к низкому комоду из дерева махони, где стояли в рамках портреты дорогих ей людей. На одном двое детей: девочка с бантиками в распущенных каштановых волосах и мальчик постарше с игрушечной шпагой на поясе, он положил руку на плечо девочки, его сестры, защищая. Под картинкой лежал бантик - выцветший, как бы завявший. Мэри положила рядом клык вепря на разорванном ремешке.

-  Жаль, когда молодые умирают раньше старых… Я не дам вам погибнуть, девушка. У меня есть брат, Джон Годвин. Он живет на маяке. Маяк на скале, почти как на острове. Две мили отсюда. Я дам вам письмо и корзину с провизией. Отнесете и, если Джон позволит, останетесь. До лучших времен. Они обязательно наступают - когда мы без жалости отпускаем прошлое и с благодарностью встречаем новый день.

- Не знаю, как выразить мою признательность.

- Вспоминайте меня добрым словом. Этого достаточно.




11.




Дорога вывела Джоан за город, и начались сплошные, ровные, травянистые луга. Солнце сияло от счастья дарить свет и тепло, ветер пребывал в игривом настроении и звал побегать наперегонки, птицы носились в вышине и чирикали во весь голос. Джоан шла легко, несмотря на тяжелую корзину с припасами. Когда уставала – садилась на траву, отдохнув – поднималась и шла. Какое прекрасное, давно забытое состояние свободы. Джоан поймала себя на том, что улыбается, приложила пальцы к губам убедиться, что не ошиблась.

Нет, не ошиблась. Ей хорошо и свободно. Впервые за почти год. Но что это был за год. Никогда бы в него не возвращаться…

Она и не думает возвращаться. Она как бы перешла в другое существование, переступила из ночи в день. В какой-то момент показалось: все недавно произошедшее – лишь кошмарный сон, он растаял с рассветом, как и говорила Финола. Задержать этот момент. Поверить этому дню. Встретить его с благодарностью, как говорила Мэри Лермонд. Она права, Джоан должна жить. И жить с радостью. От печали быстро стареют, а Эдвард когда вернется, должен увидеть ее такой же молодой, которой запомнил…

Слева показались леса, справа море и скалы, такие белые, что слепили глаза. Здесь начинался для морских странников Туманный Альбион. Туманный – ясно почему, а откуда пошло название «Альбион»? Джоан вспомнила несколько предположений. Некоторые считали, что слово пришло из шотландского языка, означающего горы. Или из греческого – нечто отдельно стоящее. Или из романтического - по имени сирийской принцессы Альбины, сбежавшей на остров от сурового отца…

Раньше Джоан склонялась к романтической версии, но теперь… Это очевидно - название произошло от сверкающе-белых скал графства Кент, а придумал его римский консул Цезарь, явившийся для завоевания тогда еще безымянного острова. Кто здесь не был, никогда бы не догадался.

Маяк Пойнт-Рок стоял прямой, как палец, выросший из скалы. Пологих берегов не было, высокие, меловые скалы простирались до горизонта, разделяя пейзаж на две части – синюю морскую и зеленую сухопутную. Третья часть – небо висело, как голубой, прозрачный купол.

Территория маяка походила на деревню одного жителя – с хозяйственными постройками и грядками за забором. Слышалось кудахтанье, кукареканье, козье беканье и другие звуки, производимые домашней живностью. У стены сарая лежал рабочий инструмент.

Завидев гостью, из маяка вышел невысокий, сухой человек. Морщины, чистые глаза и беззлобное выражение - в точности, как у сестры, и невозможно сказать кто из них старше. Несмотря на летнюю погоду, одет был в безрукавку на кроличьем меху, плотные брюки, добротные ботинки, на голове косынка, завязанная по-морскому – назад. На шее цепочка с плоской, металлической дудкой.

Человек походил на волшебника-отшельника. Или на пожилого ангела, который прожил достаточно долго, чтобы с недоверием относиться к незнакомцам. Не потому что боялся, а потому что доверие – вещь дорогая, его надо заслужить. Он молча уставился на Джоан, она молча подала письмо. Он прочитал, проворчал:

- Лучше бы прислали здорового парня. Чтобы выучился на смотрителя маяка и после меня должность перенял. В нахлебниках не нуждаюсь. Что прикажете с вами делать, мисс?

Джоан стояла с виноватым видом.

- Я не знаю… Я могу помогать.

- Помогать? А что вы умеете? Фитиль зажигать? Гири поворотного механизма перетягивать? Туманы предугадывать? Ревун заводить?

- Я… по хозяйству…

- А по хозяйству что умеете? Козу подоить? Курицу ощипать? Грядку прополоть?

Джоан стало стыдно. Действительно – что полезного она умела? На рояле играть да картинки рисовать… Кажется, у нее здесь не получится. Ее здесь не ждали. Более того – ею недовольны. Опять бежать? Нет, легче сброситься со скалы. Момент радости ускользал. Попробовать задержать.

- Я научусь. Всему, что потребуется. Позвольте пожить у вас. Недолго. До лучших времен.

- А вы уверены, что они наступят?

- Так сказала ваша сестра. Я ей верю.

Взгляд смотрителя смягчился.

- Вижу, смиренная вы. Это хорошо. И сестра за вас хлопочет. Ну, давайте знакомиться. Джон Годвин, бывший боцман, ныне смотритель. – Он небрежно кивнул. – Обращайтесь «мистер Годвин». Я на официальной должности.

- А я Джоан... э-э-э… Просто Джоан. – Она слегка присела.

- Не люблю упрощений. Буду звать мисс Джоан. И потребую послушания. Кто умеет слушать и исполнять, многому полезному научится. И много интересного узнает, чего в книжках не прочтет. Пойдемте покажу, где будете жить. Места на маяке немного, но я все еще надеюсь заполучить помощника и держу для него отдельную кровать…

Джоан кивнула и последовала за смотрителем.

Они удивительно совпали – два одиночества, тайно желавшие тепла, не любовного, но человеческого, которого хочется в каждом возрасте. С легкостью и осторожностью эльфа она впорхнула в сад его души и осветила уголки, о существовании которых Годвин и не подозревал.

Ценен человек, открывающий тебе прекрасное в мире. Благословен тот, кто открывает прекрасное – в тебе.

Они зажили как волшебник и ученица. В дела маяка он ее не посвящал – чисто мужская работа, все остальное делали вместе. Много разговаривали, вернее говорил в основном Джон Годвин. В нем вдруг проснулся талант рассказчика.

Талант – редкий цветок, чтобы он расцвел, за ним надо ухаживать. Усердие и терпение требуются. И знание – зачем холишь и лелеешь свой талант.

Одаренному человеку, любому – художнику, писателю, музыканту, требуется публика, чтобы смотреть, слушать, читать, наслаждаться, хвалить. Если нет публики, зачем расцветать таланту? Он вянет на корню или застывает, ожидая случая распуститься.

Старый Годвин будто ожил. Стоило Джоан что-либо спросить или сказать, он подхватывал тему и начинал длинный монолог, под который она либо забывалась, либо засыпала. Он не обижался. Он смотрел на нее спящую, как на чудо.

Только сейчас он узнал, как устал от отшельничества. И от монологов с самим собой или с собакой породы джек-рассел по кличке Эндрю Бартон в честь знаменитого пирата. Бартон хоть и смотрел с пониманием, а членораздельных реплик не подавал. И вопросов не задавал. Он был до безобразия любвеобилен и принял Джоан в семью с чисто собачьей радостью. Он чуть не предал хозяина, воспылав к гостье неподдельной любовью.

Везде ходили втроем.

Поднимались по крутой, винтовой лестнице наверх зажигать огонь. Бартон прыгал через две ступени, Джон Годвин нес баллон сурепкового масла и ни разу не остановился отдохнуть, Джон на половине устала, хотя шла налегке – ей доверили нести тряпки для протирки стекла.

- Сколько здесь ступенек?

- Всего шестьдесят восемь.

- Сколько вам лет?

- Всего семьдесят два. Думаете, я стар для маяка? Нет, дорогая. Смотрители – люди особой выносливости и преданности делу. Генри Холлу, смотрителю маяка Эдистон, было девяносто четыре. Умер при тушении пожара. Огонь возник не по его вине, а по вине Тринити Хаус – учреждения морской навигации. Чиновники поскупились на ремонт фитиля. Если бы не поскупились, Генри до ста лет за маяком бы следил, а может и дольше…

Ходили пасти коз на луга.

- Что за трубка у вас на шее? – спрашивала Джоан.

- Боцманская дудка. Я до маяка на торговом судне служил. Хорошую карьеру сделал. Будучи сыном бедного плотника дослужился до боцмана. После капитана и штурмана боцман – важнейшая персона. Нас называли «элита нижней палубы». Потому что отвечали за порядок среди команды. На торговом судне не то что на военном – дисциплины никакой, не моряки, а сброд. Чтобы их держать, надо иметь две вещи - железный кулак и железную дудку…

На ночь он читал ей из «Устава смотрителя маяка» и высказывал собственные соображения по каждому пункту. Не существовало лучшего средства, чтобы отправить ее в сон. Годвин прикрывал ее одеялом и отправлялся наверх. Он всегда исполнял службу с ответственностью, а теперь и с каким-то внутренним удовольствием - оно относилось не столько к работе, сколько к внезапно переменившейся жизни.

Ему понравилось жить не одному. Заботиться не только о далеких, не известных, морских душах, но и об этой, хрупкой, беззащитной, обиженной, юной душе. Он зажигал маяк для других, она зажгла маяк в нем. Он тайком надеялся, что она останется. Навсегда. Он подарил ей бусы, которые когда-то купил в Шанхае для невесты Джин Грир: крупные горошины из светлого оникса под цвет кожи Джин цвета спелой ржи. Она не дождалась его из дальнего рейса, умерла от чахотки.

Бусы лежали сорок два года и дождались, наконец, своего часа. По легенде оникс связывает невидимой нитью дарителя и того, кому дарят. Годвин надеялся, что легенда была правдой. Ему не нужен помощник. Ему нужна – Джоан. С ней он снова стал силен и не думает о старости. С ней он доживет до девяносто четырех и даже до ста четырех.

Он сделает все, чтобы ей было с ним хорошо.

И ей было хорошо.

Но недолго.

Жизнь вдвоем – это тоже отшельничество. Удел стариков. А молодых тянет к людям. К впечатлениям. К возможностям. К испытаниям. К победам. Ко взлетам.

В одно солнечное утро Джоан исчезла.




12.




- Куда она исчезла? Когда? При каких обстоятельствах? – вопрошал Ричард с тщательно скрываемой угрозой.

Старика допросить необходимо, но пугать нельзя. Опытные смотрители на вес золота. Прошлый смотритель Пойнт-Рока был нерасторопен. Однажды не заметил признаков надвигающегося тумана и зажег маяк не по обстоятельствам, а по календарю закатов и восходов, то есть слишком поздно. Разбился корабль, погибли люди. Смотрителя посадили в тюрьму, да что с того. У Годвина за сорок лет службы ни одного нарекания. До сего момента. Честно сказать – нарекание к службе не относится. Но Ричарду от того не легче. Он хотел бы знать…

- Вы поссорились? Почему она ушла? Куда?

- Она не ушла, она исчезла, - повторял Годвин, и глаза его слезились. Не от ветра и не от возраста.

Разговор не получался.

Поиск не получался. Ричард злился – почему у нее все получается, а у него нет? Тридцать три дня он гонялся за ней, как терьер за лисой, и без результата. Лиса слишком хитра? Терьер потерял нюх? На его стороне целый отряд помощников: Ричард разослал шпионов по всей стране, приказал оповестить окружных шерифов, предупредить сторожевые посты на въездах в города.

А она как невидимка. Как вода свозь решето.

Устроилась в каком-нибудь сонном городишке гувернанткой и сидит тихонько, ждет лучших времен.

Лучшие времена наступят, когда он ее поймает.

- Что будешь делать, когда поймаешь? – спросил Алберт накануне вечером. – Встанешь на колени, будешь умолять ее тебя полюбить?

- Не родилась та женщина, перед которой Ричард Элборо встал бы на колени. Я заставлю ее. Укрощу.

- По совету Шекспира – голодом?

- Нет, шантажом. Знаю ее слабое место.

- Шантаж - долгая песня. Предлагаю сразу пристрелить. Иначе не узнаешь покоя. Мои уроки пошли на пользу, теперь ты стреляешь чуть ли не лучше меня.

- Если шантаж не поможет, воспользуюсь твоим советом.

- Пообещай, что пригласишь на экзекуцию.

- Обещаю.

И Ричард выполнит обещание. Он слишком зол. И устал. Но продолжит начатое. Он сел на табурет рядом со смотрителем возле стола у окна, выходившего на море. Берега не видно, одна сплошная голубая даль, будто с высоты птичьего полета. Нет, с высоты скалы… Джоан исчезла. Сбросилась со скалы в море?

Нет, не сбросилась. Она ведьма. Исчезла другим способом. И он узнает каким.

Для чего?

Чтобы найти ее - навсегда или… потерять навсегда.

- Хорошо, мистер Годвин. Успокойтесь. Я вас ни в чем не обвиняю. Давайте сначала. Припомните, пожалуйста, тот день. Что это был за день?

- Праздник Лугнасад. Молодежь из города приходит на луга жечь костры, плясать, петь. В тот вечер я слышал песни и видел костры. Потом пришли две молодые женщины.

- Что за женщины? Городские?

- Нет. Цыганские. Попросили молока для детей. Мне не жалко. У меня своя коза. Я разрешил мисс Джоан дать молока детям. И отправился зажигать маяк. На рассвете вернулся, а кровать ее пуста. Хорошо, что она забрала с собой бусы. К чему они мне…

- Что за бусы?

- Из оникса… - Смотритель поднял твердый взгляд. – Верните ее мне.

- Я верну ее – себе, - твердо ответил Ричард. – А вам пришлю смышленого парня для обучения. – И вышел.

И обругал себя. Идиот! Как же он забыл? Давно надо было проверить бродячих. Джоан имеет с ними родство: крестная – чистокровная цыганка, мать – полукровка. Вот откуда у дочери свободолюбивая кровь. Свобода – станция ее назначения. И Джоан удалось найти тех, кто ее туда доставит.

Схватить бы всех и сбросить со скалы…

Нет, одну оставить.

Нет, не стоит из-за одной залетной птицы уничтожать стаю.

Пусть живут. Вреда от цыган мало, пользы тоже. Простому народу развлечение. Ричарду тоже. У цыган он ее быстро найдет, отличить благородную девушку от бродячей труда не составит.

Терьер взял след…

И опять потерял. Шпионы обыскали Кент, доложили: благородных в таборах нет. Все молодые женщины выглядят одинаково – в цветастых юбках, косынках и монистах. Всех зовут Роза или Аза. Все поют и танцуют.

Где графиня?

Нет графини.

Нет, это невозможно. Это не с Ричардом. Провал за провалом. Он метался по дворцу, как по клетке, где душно, пусто и темно. Жажда томила - жажда крови, разрушения. Он выхватил шпагу и отправился по залам. Первым, кого он убил, был дед – старый герцог Элборо, с усмешкой взиравший на потомка со стены. Ричарду не до чужих усмешек. Далее он порушил все, что встретил на пути: гобелены ручной работы с золотой нитью, китайские вазы тысячелетней древности, два полотна Босха из существующих двадцати восьми, глиняные таблички Вавилона с клинописными текстами. Когда он замахнулся на портрет основателя ордена тамплиеров, раздался голос брата:

- Ну полотна Босха я бы и сам с удовольствием порубил, его чертовщина мне никогда не нравилась, а вот портрет Хьюго оставил бы. Он единственный прижизненный.

Рука Ричарда опустилась. И голова. Он замер с вопросом – продолжать разрушать или прекратить.

- Прекрати, - сказал Алберт. – Приди в себя. Разрушения не помогут.

- А что поможет? Или кто?

- Я. Поедем вместе. Проверим каждый табор. Заглянем в глаза каждого человека. Мужчинам тоже. Можно научиться петь и плясать, спрятать фигуру под одежду, но глаза не изменишь и не спрячешь.

Отправились в тот же час, вооружившись и захватив десяток офицеров охраны. Ричард приказал дополнительно взять двух породистых лошадей, одну под седлом, другую свободную.

- Первая – для нее. Для кого вторая? – спросил Алберт.

- Тоже для нее.

Когда человек не хочет разъяснять, расспрашивать - только злить.

- Ричи, - сказал Алберт с сочувствующей интонацией. – А стоит ли она того? Посмотри - что она с тобой сделала? Из дородного, довольного жизнью человека превратила в исхудавшего гончего пса. Отступись. Отвлекись. Я тут недавно книжку приобрел. Некоего Джеймса Харриса. Называется «Список дам Ковент Гардена». Имеются ввиду не артистки, а девушки из расположенных вокруг театра борделей. Красавицы как одна. Выбирай на любой цвет и вкус. И на любую цену.

- Я люблю приобретать то, что бесценно.

«Переубедить его так же невозможно, как заставить шотландца полюбить англичанина». Алберт оставил попытки.

- Куда отправимся первым делом?

- В Дувр. Портовый город. Много денежных людей, любителей цыганских развлечений. К тому же имею опасение, что наша беглянка лелеет мечту улизнуть из страны.

- Вряд ли она найдет денег на проезд.

- Она платит не деньгами. Очарование – ее валюта. Обещания – векселя. Взгляд – залог платежеспособности. Она берет в долг чужое доверие, а когда приходит пора расплачиваться, рвет доверие в клочки и попросту сбегает. Она научилась мошенничать задолго до того, как попала к цыганам. Она два раза провела меня – гроссмейстера манипуляций и предательств. Третий не удастся. – Ричард тронул пистолет, сидевший за поясом.

- Как-то трагично ты сказал.

- Игры кончились. Я не прощаю небрежного обращения с собой. Готов последовать твоему совету.

- Неужели убьешь на месте?

- Сначала подвергну таким унижениям, которым не подвергались рабыни во время римских оргий.

Алберт грязно усмехнулся.

- Позволишь и мне поучаствовать в оргии?

- Не вижу причин для отказа. Калигула отдавал родную сестру в пользование друзьям и соратникам. Почему бы мне не отдать чужую жену в пользование родному брату.




13.




В тишине спустились сумерки.

В небесах взошла луна.

Табор в поле осветила.

Песня грустная плыла…




Песня плыла над лугом, кибитки стояли вкруг, люди сидели у костра в центре круга. Кто сидит у костра, не видит далеко в темноту. Люди не заметили отряда всадников, возникшего из-за леса.

Ричард приказал спешиться, не подъезжая близко. Здесь ли Джоан, не известно, но нельзя спугнуть. Она ведьма. Заподозрит неладное - исчезнет, упорхнет, растворится в тумане. Призовет на помощь мифического воина Кухулина и умчит на его колеснице в подземную страну Аннон. Ей помогают и люди, и нелюди.

Ричард и Алберт встали за повозкой с платяным верхом. Кочевые не выставляют охрану, потому что не ожидают нападения. Табор – территория мира, одна дружная семья. Конечно, случаются конфликты и внутри семьи, и с соседями, то есть с жителями тех мест, мимо которых проезжают. Цыгане – люди огня, быстро вспыхивают и быстро гаснут. Поспорят или даже подерутся, потом возьмут гитары, сядут у костра и запоют. Голоса сливаются. Души сливаются. Мир воцаряется.

Поющая душа не жаждет крови.

Любой мир лучше войны.

Песни льются из самой глубины цыганской души, заставляют плакать. У Ричарда что-то шевельнулось возле сердца. Распустился комок зла. Он несильно стукнул себя в грудь. Нельзя распускаться, из камня превращаться в сироп. Рецепт сиропа: смешать в равных долях сочувствие к их тяжкой доле, очарование пением, слезы жалости к собственной судьбе и прежде чем выпить, проглотить обиду на Джоан, попросить добром ее отпустить.

Рецепт не работает. Добром не выигрывают войну.

Нельзя для всех быть хорошим - затопчут, как траву.

Трава растет и никому не мешает, а ее мнут подошвами, давят колесами, прибивают копытами.

Цыгане живут и никому не мешают, а Ричарду придется их давить и прибивать, если не выдадут ту, которая ему нужнее, чем им.

Эх, все же подействовала на него их песня, сиропом потекла... Ричард гулко сглотнул, тряхнул головой. Не слушать, не вникать. Не забывать: они мошенники. Почуют слабину – заморочат, заговорят, засмеют. Облапошат, потом душевно споют под гитару.

На уговоры не поддадутся, просто так Джоан не отдадут. Народ маленький, да отважный. Не имея пистолетов или мушкетов, за своих встают горой. Сильны не оружием, а духом.

Сражаться с безоружными что с детьми…

А без оружия сражаться глупо.

Однако пора выяснить - здесь ли та, ради которой он ступил на тропу зла? Может вернуться, оставить ее в покое? Их в покое? Что-то подсказывает: могут случиться новые жертвы. Торнтон, Стюарт, кто следующий?

С дороги зла не сворачивают на середине.

Если Ричард вернется, зло его настигнет. Зло – зверь, который требует жертв. Пусть лучше кто-то погибнет, чем он. Свой покой дороже чужой жизни.

Для спокойствия ему нужна – она.

- Ну что, будем поднимать шум? – шепотом спросил Алберт.

- Подожди. Посмотри, нет ли Джоан.

- И близко никто не похож.

- Чувствую - она рядом.

- Ясновидение – национальная черта шотландцев. У нас, простых англичан, она отсутствует.

- Все же присмотрись.

Ричард впивался взглядом в каждую женщину, подмечал детали.

У певицы лицо было круглое, начавшее тяжелеть, и заметно, что немолода. Старухи с трубками в губах сидели отдельно и не заслуживали внимания. Девушки держались подвижной стайкой: пели, выходили плясать, возвращались, опять вливались в хор, хихикали, болтали. И действительно были на одно лицо: глаза сверкают, как алмазы, брови будто нарисованы углем, головы покрыты косынками. Монисты заманчиво звенят, цветастые юбки порхают, как бабочки. В темноте не разобрать отличий. Или все-таки разобрать…

Другая певица вступила:

- Загрустила я над песней.

Юность промелькнула вновь.

Где же ты, мой ненаглядный,

Где же ты, моя любовь…




Джоан пела и не мигая глядела на огонь. Она будто пребывала во сне, который не кончался, а начался в то утро, когда за стеной маяка грянула песня – задорная, улетающая вдаль.

Пой, гуляй,

Веселись!

Люби, страдай,

Такая жизнь.




Так поют люди без забот и огорчений. Разве они существуют? Джоан выбежала посмотреть. Навстречу шли две женщины, не похожие на тех, что посещают светские салоны и ходят по улицам. Следом бежали чумазые детишки, босые и довольные. Женщины говорили на чужом языке, и странно – Джоан их понимала. Дала хлеба и кувшин молока.

Большие и малые прикладывались к кувшину по очереди, никто не пил слишком долго, чтобы не выпить больше остальных. Так поступают в большой и дружной семье. Джоан улыбалась и плакала одновременно.  Она тоже хотела – без забот и огорчений. И чтобы в большой и дружной семье.

Вдруг обомлела – к ней приближался живой Сын Божий. Так выглядел бы Иисус, если бы был юным цыганом. Невысокий, неплечистый, стройный, как молодой кипарис. Лицо обрамляли черные, длинные, вьющиеся на концах волосы. Молодые усы, бородка и мягкий, увлекающий взгляд завершали облик.

Он протянул руку к Джоан.

- Меня зовут Гойко. Пойдем с нами.

Невозможно отказать Сыну Бога.

Джоан пошла за Гойко, как овечка за вожаком.

Гойко был сын таборного вожака Шандора и в семье на особом положении. Цыганские мужчины женятся рано, Гойко не спешил. Он был красив, дерзок и обожал лошадей. Необъезженных в особенности. Украсть и укротить дикую кобылку было его любимым делом.

Лошади его любили. Женщины сходили по нему с ума, причем и пожилые, и юные, богатые и бедные. Герцогини и портнихи, горничные и даже одна жена лорд-мэра. Он их очаровывал, тут же бросал и никогда не возвращался. Побежденная женщина что усмиренная кобылка, мягка и покорна, как смятая трава. Гойко подавай прыгучую и горячую, как огонь. Чтобы битва кто кого, и до последнего не знаешь – оседлаешь или будешь затоптан насмерть.

Страха смерти не имел. Умереть страшно в старости, забвении и одиночестве. А умереть на коне, да на народе не страшно. Наоборот – весело. Любил Гойко покрасоваться. Похвалиться подарками от невест. Чем дороже подарок, тем сильнее любовь. Золотые часы ему дарили, дорогие седла, атласные сюртуки, как у вельмож. Он же никому ничего не дарил, сам был подарок. Он дарил себя и улыбался белыми, как сахар, зубами.

Так и жил – купаясь в любви других и не растрачивая собственного сердца. Пока не увидел Джоан. Она пошла за ним в табор, но отказалась пойти замуж. Он спрашивал:

- Почему?

- Я замужем.

- За цыганом?

- Нет.

- Значит, по нашим законам - не замужем. Все равно будешь моей.

- Не буду.

- Когда-нибудь поцелуешь меня.

- Не поцелую…

Она брыкалась, как строптивая лошадка, он не оставлял попыток укротить. Силу не применял, хлыст не использовал. Отец Шандор строго на тот счет предупредил. Джоан не просто влилась в семью, а оказалась курочкой, несшей золотые яйца. Она быстро выучилась языку, танцам и песням, будто вспомнила недавно забытое. На ярмарках и базарных площадях она плясала бойкий севильянс и собирала толпы зрителей. По окончании она обходила толпу с перевернутым вниз дном тамбурином и приносила вдвое-втрое больше других танцовщиц.

- Оставь девчонку, Гойко, она слишком дорога. Выйдет замуж, родит детей, сам понимаешь, не до выступлений будет. У тебя других кобылок хватает, их укрощай. А Джоан не трожь.

Гойко не трогал, но уговаривать не прекращал.

Отказы всерьез не воспринимал. И не грустил. Потому что не умел. Улыбался белыми, твердыми, как сахар, зубами.

Ночь – лучшее время для признаний в любви, гитара – лучший помощник. Гойко сел поближе, впился взглядом в девушку, молча перебрал струны. Джоан не замечала его, вглядывалась в огонь – в нем будто сгорало ее прошлое. До сих пор не верилось. Началась не просто новая глава, а новая книга ее жизни. В книге чистые листы и новые герои, а из старых двое – она и Эдвард. Он далеко, но рядом. Днем как человек, с которым она разговаривала, советовалась, мечтала, ночью как далекий огонек.

Он светил, как маяк Пойнт Рок. Раньше она никогда не видела маяков. Пойнт Рок ей понравился – основательный, надежный, указывающий путь.

Вот бы кто-нибудь Сверху уставил море маяками и указал Джоан путь к Эдварду. Она бы отправилась на другой конец земли в утлой лодочке, без весел, без парусов. И достигла бы. Почему нет? Утка гагара мала, а перелетает через континенты. Большая цель придает большие силы. Пусть путь Джоан будет не таким прямым, как у гагары, но пусть он будет. Идти, двигаться, не сидеть, не ждать.

Табор направлялся в порт Дувр. Мечта потихоньку осуществлялась. Джоан боялась радоваться раньше времени, чтобы не сглазить. А радоваться хотелось. Она заработает денег, сядет на корабль и поплывет. Добрые люди подскажут, поддержат. Добрые боги помогут в пути: бог моря Ллир пошлет попутные волны, бог света Беленус прикажет солнцу не гаснуть по ночам.

У Джоан все получится.

Увидит Эдварда и возродится, будто после ста лет сна. Сто лет в одиночестве, потом столько же в любви. Нет, в любви живут дольше. Она проживет еще тысячу лет. Она бессмертна. Самое лучшее – впереди.

Мечты толпились, как гагары, которые собираются в стаю перед перелетом. Джоан тихо улыбалась и в задумчивости перебирала бусы…

Ричард насторожился. У всех женщин бусы из мелких камешков или монет. Кроме одной - у нее из крупных, светлых камней размером с вишню. Бусы из оникса.

- Вот она!

Солдаты вошли в круг и выставили ружья, намереваясь пронзить каждого, кто вздумает бежать. Песни стихли. И тут же тишина взорвалась, ночь заметалась. Хаос и ор на тарабарском языке. Вавилонское столпотворение внутри табора. Откуда-то появились дети – от младенцев до подростков и заорали, заплакали, заголосили. Взрослые причитали, вскакивали, пытались улизнуть. Кони в испуге пятились, ржали, вскидывали передние ноги, не понимая – что происходит.

Война происходит.

С кем, из-за чего? Кого обидели цыгане?

Во всякой войне проливается невинная кровь. Ощущение беды повисло, как дым над костром.

Алберт взял Джоан за плечо, повел за собой, грубо толкая, не соблюдая приличий – с цыганкой по-другому, чем с графиней. На пути встал Гойко. Ему цыганка дороже любой графини и даже королевы.

- Куда ее ведешь?

- Тебе какое дело?

- Она моя.

- Жена?

- Да.

- Нет, - сказала Джоан и пожалела.

- Не жена, значит, никто.

Алберт оттолкнул Гойко и пригрозил пистолетом. Другой бы испугался, угомонился. Но Гойко не знал страха смерти. Взыграла молодая дерзость. Кнут – оружие цыгана. Хлестнул врага, будто дикого коня по спине огрел. Получилось красиво и звучно. В тот же миг грохнул выстрел. Руку Гойко пронзила молния. Он упал, схватился за плечо. По рукаву растекалось темное пятно, как пролитое вино. Люди притихли, даже младенцы замолчали.

Пожилая женщина подбежала, села рядом на землю, положила его голову на свою ногу, заплакала, запричитала, будто погребальную песню запела. Гойко подумал: «красная кровь не заметна на красной рубахе, зато все видели, как я его кнутом пришиб». И улыбнулся, сверкнув белыми зубами.

Глава семьи Шандор спросил:

- За что убили моего сына? Это не по закону – ни по нашему, ни по вашему.

- Он не убит, рана сквозная, выживет, - сказал Ричард.

- Зачем забрали мою дочь? Это воровство.

- Не воровство, а сделка. Законы знаю. Даю хорошую цену за нее. - И сунул в руку Шандора мешочек, звякнувший монетами.

Тот потряс, пощупал мешочек: по звуку и размеру – золотые гинеи, не дешевые медяки. Табору хватит жить безбедно год, может полтора. За такой мешочек он и родную дочь бы отдал… Остался доволен, хотя вида не показал. Раз незнакомец такой щедрый, надо его потрясти.

- А за сына?

- За сына получишь коня.

Что ж. Сделка хоть и не добровольная, но честная, учитывая обстоятельства. Противоречить, настаивать, стараться заполучить больше - бессмысленно и опасно. Незваные гости шуток не любят. Сила на их стороне, отберут что дали, еще и поколотят. Если не перестреляют.

Шандор кивнул.

- Согласен.

У Джоан ничего не спросили, как товар передали из рук в руки. Товар права слова не имеет, а человек – да.

- Можно мне проститься с Гойко?

Ричард помедлил секунду. Не разрешить – стать в ее глазах зачинщиком неправедной войны и соучастником убийства. Она его возненавидит. Разрешить – сделать милость. Она оценит и поблагодарит. Нет, лучше взвалить вину на нее. Будет смиреннее. Чувство вины пришибает лучше кнута.

- Видишь – что из-за тебя происходит.

Она опустила голову.

По знаку брата Алберт отпустил Джоан. Она подбежала к Гойко, склонилась, коснулась губами лба. Он через силу улыбнулся.

- Вот ты меня и поцеловала…

- Прощай. Навсегда.

- Я тебя найду.

- И не пытайся, - сказал Алберт. – Если жизнь дорога.

- Да что ты знаешь про жизнь… - Гойко приподнялся. Мать перевязала рану, боль немного утихла. Дерзость воспряла. - Сидишь во дворце, ешь, пьешь и думаешь, что живешь. А жизнь – это не полный желудок. Это полное сердце. Это конь, свобода и любовь.




14.




«Цыган прав, черт побери, - думал Ричард. – Радость в сердце важнее, чем еда в животе». Он мчался на коне во весь опор, насыщался свободой, но радости не ощущал. Чего-то недоставало…

Любви.

Для любви, как для драки, нужны двое.

Полюбит ли его Джоан?

Если не полюбит – умрет. Другого выбора он ей не даст. Ему надоело быть зависимым. Поднимется рука ее убить?

Поднимется.

Сможет ли ее забыть?

Сможет. А не сможет, убьет себя…

Черт. Раньше не было и мысли о самоубийстве. Зачем она встретилась ему? Зачем вообще родилась?

Зачем он отправился на поиски? Жил полтора месяца без нее и…

Не жил.

Приехали в усадьбу Ричарда в Вест Энде. Дом, похожий на дворец, стоял внутри парка-сада в итальянском стиле, полном утонченной гармонии: с фонтанами, беседками, скульптурами в укромных местах, лабиринтами, где или заблудишься или наткнешься на нечто неожиданное вроде злого фавна, соблазняющего нимфу. Клумбы в начале весны выглядели скучновато и одинаково, но обманчиво было их однообразие, внутри зрели цвета, ароматы, формировались причудливые узоры. В одно знойное утро они вырвались на волю, открылись взору – неожиданно, как сюрприз.

Привлекателен сад с сюрпризом.

И человек.

Ричард не любил английского сада, где царили бледно раскрашенные, рассаженные симметрично цветы и кустарники. Симметрия - это предсказуемость. Ричард любил гармоничный хаос, неожиданность и буйство под маской скромности. Не тем ли его привлекла Джоан? Если бы она была бледна, скучна и предсказуема, как английская дама, та же Мелисса, жена Алберта…

- Что собираешься с ней делать? – спросил Алберт. В его глазах читалось ожидание римской оргии.

- Пусть отдохнет с дороги, смоет цыганский налет. Потом поговорю с ней. Если поведет себя умно, останется в живых, если нет, то нет.

- Ты обещал пригласить на экзекуцию.

- Держись поблизости. Но не подглядывай. Не люблю быть как на сцене.

Ричард вошел в спальню. Джоан обернулась на его шаги. Чистая, свежая, казалось - ничуть не огорченная событиями прошлого вечера, не утомленная ночной скачкой. Юная, безгрешная нимфа. Он почувствовал себя злым фавном.

Он им и был. Доброго она не заслужила.

- Ты делаешь одну глупость за другой. В результате гибнут люди. Еще одна глупость – погибнешь ты.

- Вы застрелите меня? – спросила она с выражением дерзости в глазах, за которое он ее любил и за которое готов был отправить на тот свет.

- А что прикажешь делать – наградить орденом Подвязки? Нет, дорогая. Не надейся на хороший конец своих приключений. Хороший конец бывает только в плохих романах. И в сказках. Но ты забыла закон сказки: девушка должна быть благодарна тому, кто ей помог. Кто нарушает сюжет, должен отвечать – это закон жизни. После первого побега я тебя поймал и посадил в крепость. После второго – выкупил, как рабыню, и буду обращаться, как с рабыней. Третий не состоится.

- Почему?

- Сейчас объясню.

Объяснять – только время терять. Ричарду хотелось не разговаривать, а поскорее вкусить плодов победы. Но если он опять поддастся ее очарованию, она опять возьмет над ним верх. И все начнется сначала.

Надо положить конец прежним отношениям. Сбросить ее с пьедестала, встать самому. Ее место – у его ног, а не наоборот.

- Я переоценил твой ум. Ты могла бы иметь все, что имеет королева. Нет, больше. Королев мужья не любят, а я бы любил… Но в погонях за тобой перегорел. Из мягкого дерева превратился в твердый уголь. Теперь ты будешь меня любить. А не будешь…

- Убьете?

- Смерть - слишком легкое наказание для тебя. Придумаю что-нибудь побольнее. И без пролития крови. Ковер не хочу пачкать. Персидский, ручная вязка. Он не заслужил.

- А я чем заслужила?

- Я уже объяснял.

- Какую же пытку придумали? Отправите на костер?

- Костер вышел из моды полтора века назад. Пожалуй, продам тебя контрабандистам. Не хочешь быть любима одним герцогом, будешь любима группой бандитов… Ах, что это с вами, графиня? Опять недовольны? Брезгуете герцогами, бандитами, молодыми, красивыми… Кого же вам? А, знаю – пожилого джентльмена с родословной от Ричарда Львиное Сердце, да чтобы богат и неженат. Таких мало, но для вас найдем. Случайно знаю одного. Позвольте представить. Ваш будущий муж - лорд Уитерспун. Высокого происхождения, но малого роста. Стар, зато разбирается в древней истории. Лыс, но от большого ума. Умеет поддержать беседу, если раньше не заснет. Отличная партия для бывшей графини, а теперь рабыни. Почему вы побледнели?

Джоан встречала лорда в салонах: ростом едва ей до плеча, ни одного волоска на голове и подбородке, зато полно в ушах и в носу, слюни, слезы. Она всегда думала, что ему не меньше ста лет.

Придется выходить за него?

Лучше выброситься в окно…

- И не мечтай, - сказал Ричард, догадавшись о ее намерениях по взгляду. – Третьего шанса сбежать не получишь. Приставлю двух человек, они будут держать тебя под присмотром. Днем и ночью. В доме и вне.

Джоан склонила голову, но от нее прямо-таки веяло непокорностью. Самый простой способ вылечить непокорность – убить, им пользовались еще крестоносцы, когда покоряли Иерусалим. Второй способ – унизить, придуман специально для строптивых девушек. Ричард был мастер и в том, и в другом, но не стоило спешить. Убить всегда успеет, а чтобы унизить, надо хорошенько разозлиться.

И он разозлился. По-настоящему. Повысил голос, будто говорил против ветра:

- И еще. Если станешь перечить или сделаешь то, что мне не понравится, навлечешь беду не только на себя. В тот же день я отправлю приказ вице-губернатору Австралии казнить графа Торнтона!

Джоан не посмела крикнуть, но посмела шепотом спросить:

- За что?

- За твою неблагодарность!

Все. Ричарду надоело. Руки зудели ее обнять, нет, ударить… Нет, все-таки обнять – так, чтобы хрустнули кости. Он себя едва сдерживал. Если долго сдерживаться, происходит взрыв. Выстрел.

Он выхватил пистолет.

- Одной пули будет достаточно. Торнтона убьют вот так!

Ричард наставил пистолет на Джоан, выстрелил. Цветной прямоугольник окна за ее спиной звякнул и осыпался осколками. Джоан вздрогнула, подняла глаза – они плавали в слезах.

Ричарда не проймут ни глаза, ни слезы. Он вступил на дорогу унижений. Он пройдет ее до конца.

- И сними эти чертовы бусы! – Он рванул нитку на ее шее, шарики из оникса с грохотом гороха разбежались по полу кто куда.

В комнату ворвался Алберт, который ходил под дверью, прислушивался, ждал. Услышал выстрел, подосадовал: брат не позвал на экзекуцию и вообще поторопился, лучше бы отдал девчонку Алберту, потом делал бы что хотел.

Следующая картина предстала: Ричард стоит с дикими глазами и дымящимся пистолетом в руке, Джоан ползает у его ног, плачет, собирает бусины, будто слезы, в ладошку.

Унижение состоялось. Укрощение завершено. Но его плодами Алберту не воспользоваться. Ричард коротко кивнул ему на дверь. Он единолично одержал победу и не намерен делиться добычей с кем бы то ни было.

В том числе со старшим братом. Алберт не обиделся. Он привык слушаться младшего. «Старший», «младший» – в их случае понятия относительные. Что такое двадцать минут в сравнении с целой человеческой жизнью? Счастье Алберта, что материнская утроба вытолкнула его на свет чуть раньше, а то пришлось бы ему не наслаждаться удовольствиями, а бороться за них.

Кстати про наслаждения. Жаль, что с Джоан не получилось, но ничего. Красотки Ковент Гардена ничуть не хуже этой самозванки-графини-цыганки. В заведении мадам Ментон, где стены расписаны холмистыми пейзажами Тосканы, он приметил одну девушку с круглыми глазами и крутыми бедрами - как у коровы с острова Джерси. На языке уроженцев восточной части Лондона кокни она утверждала, что чистокровная итальянка…

На рассвете Джоан вернулась к себе. Легла. Сон не шел. Слишком возбуждена - телесно. А в душе… Печали нет, радости тоже. Пустота, как черная дыра. Как могила, которую охраняют две служанки, неподвижные, похожие на скелеты. Через разбитое окошко смотрит луна – круглая, будто распухшая от слез, бледная, будто собравшаяся упасть в обморок.

Лучше бы Джоан упасть и не встать…

Вдруг луна пошевелилась, и послышался голос - знакомый, любимый, так явно, вроде из соседней комнаты. Нет, из окна. Джоан только сейчас поняла, как давно желала… нет - жаждала его услышать. Так утомленный путник жаждет услышать говорок ручейка. Ручей напоит водой, вольет силы, позовет за собой. Голос напоит надеждой, вольет мужество, призовет не унывать. Он поднимет ее из могилы. Он вернет ее в царство живых. Он вернет ее в объятия Эдварда.

Голос Эдварда…

«Жизнь – это дорога через неизвестную страну. Через дремучие леса, безводные пустыни, многолюдные города, стремительные реки, овраги, болота. Приходится преодолевать препятствия, искать выходы, приспосабливаться к обстоятельствам, преодолевать страх, порой хитрить – без этого не обойтись. Ни один человек, ни бедный, ни богатый, ни глупый, ни мудрец не прошел путь, ни разу не заблудившись. Глупец плутает без конца, умный находит правильное направление.

Джоан, любимая моя, не падай духом, не теряй бодрости, не сворачивай в тупик. Ищи дорогу. Заблуждайся, ошибайся, начинай сначала. Но продолжай двигаться.

И придешь в мою страну, где все озера ждут твоего отражения, а все травы – твоих шагов. Где весна наступает четыре раза в год, цветы не вянут, яблони не устают плодоносить. Ты придешь, и дожди прольются счастливыми слезами, а в небе распустятся радуги»…




15.




«Ты придешь, и дожди прольются счастливыми слезами, а в небе распустятся радуги».

Эдвард сложил листок, написал «Для графини Торнтон», свернул трубочкой. Сунул в бутылку, затолкал пробку поплотнее, желая сохранить дух письма в прямом и переносном смысле. Письмо – это не только слова, это настрой сердца того, кто писал. Настрой исходит от текста, как аромат от цветка. Можно написать самые приятные выражения, однако без искренности пахнуть они будут не свежо. Прочитать и выбросить. Письма, пропитанные любовью, хранятся в тайных ящичках души и сохраняют аромат всю жизнь адресата.

Ночное море – гладкое и блестящее, будто облитая маслом твердь. Эдвард размахнулся широко, бросил бутылку в море. Она не разбилась о твердь, булькнула, сообщая, что благополучно достигла воды. Нырнула, тут же выпрыгнула и поплыла по сияющей дорожке, будто специально проложенной для нее луной.

Во времена королевы Елизаветы при дворе существовала должность «открывателя океанских бутылок». Ее занимал лорд Торнфилд. Когда он приходил с очередным, выловленным из воды письмом, королева спрашивала «Ну что нам пишет Нептун?».

Джоан не надо спрашивать, что ей пишет Эдвард. Она никогда не получит письмо, но узнает о нем по-другому. Не прочтет, но прочувствует. Услышит от луны. Ночь – лучшее время для разговоров влюбленных, которые в разлуке, и неважно на соседних улицах они или на противоположных континентах. Луна – носитель вестей, звезды – стражники секретов.

Для чего же тогда бросать записки в море?

А для верности. Два способа лучше одного.

Кто знает, может и бутылка дойдет… Раньше открывать океанские бутылки было запрещено под страхом тюрьмы, теперь запрет снят. Какой-нибудь корнуольский рыбак выловит сосуд, разобьет, прочтет адрес и… Что? Отправится искать некую графиню?

Невероятно.

Вероятно то, что Джоан сейчас одна, как лодка в океане - без руля, без паруса, без направления. Она из последних сил противостоит жизненным бурям. Она устала. Ослабла. Мечтает об одном - опуститься на дно, в тишину и мертвый покой.

Письмо будет ей поддержкой, просьбой остаться на плаву. Пусть Джоан не отказывается от ожидания. Пусть продержится. Любыми средствами – обманом, изменой, даже убийством. Эдвард тоже не святой. Они встретятся и простят друг друга. Главное – выжить и встретиться.

Ждать осталось недолго. Завтра в Англию из Хобарта отправляется корабль, на нем Эдвард…

Невероятно.

Жизнь состоит из невероятностей.

Год назад он не надеялся не то что опять увидеть жену, но остаться в живых.

Эдвард поднялся на песочную дюну, глянул вдаль, на горизонт. Горизонт – место закругления Земли. Если бы она была плоская, через океаны и страны он увидел бы другой берег и дом, в котором оставил Джоан.

Где она? С кем? Что делает? О чем думает?

Была бы она здесь, и нечего бы более не надо было. Когда потеряешь, понимаешь ценность того, что имел. Зачем он повез жену в Лондон? Из суетных соображений. Чтобы показать ей свет. Чтобы показать ее свету. Чтобы люди завидовали.

А люди не только завидуют, но и вредят. Зависть и ненависть – две вещи, которые толкают на самые отвратительные поступки. Эдварда едва не лишили жизни. Разлучили с любимой, загнали на остров Тасмания, о котором мало кто слышал к северу от экватора.

Как он здесь очутился?

По воле судьбы.

Судьба долго длится, а рассказывается за пять минут.

Заключенных вез в Австралию корабль «Самодержец» под командованием капитана Томаса Харди. Юнгой он участвовал в Трафальгарской битве, был восхищен мужеством и умом адмирала Нельсона. Правая рука адмирала висела на черной косынке под углом девяносто градусов. В честь своего кумира капитан Харди взял привычку держать правую руку на груди, согнув под прямым углом.

Томас Харди был строг на службе и добродушен в кают-компании. Он отобрал из двух сотен заключенных пятерых – из аристократов, и создал наилучшие условия. В их число вошли два баронета, один член Парламента, один потомственный рыцарь и граф Торнтон. «Избранные» пользовались привилегиями и не утруждались работой. Они пили сухое вино рислинг с привкусом кислого яблока, когда хотели пить, и односолодовый скотч с ароматом моря, когда играли в покер. Каждый день на столе присутствовала квашеная капуста – от цинги, раз в неделю нежнейшее филе утки, которых капитан в живом виде взял на борт, чтобы в дальнем рейсе баловать себя и приближенных.

К компании присоединился назначенный вице-губернатором Австралии лорд Бэйл – тот самый капитан восставшего судна «Баунти», на котором когда-то служил Гарри Черчилл, основатель «Ассоциации за свободу рабов».

Черчилл отправил с Эдвардом персонального врача, а граф Сомерсет - записку начальнику тюрьмы в Сидней-Коув Джону Джервису, который был его давним другом.

Пребывание «избранных» на корабле можно было бы назвать морской прогулкой, если бы она совершалась добровольно. Но никто из пятерых не выражал недовольства. Остальные заключенные находились в плавучем аду.

На австралийский берег Эдвард сошел, сохранив зубы, вес и здоровый цвет кожи. Первое, что он увидел – шалаши, составленные из весел, прикрытых парусиной. Изнутри доносились стоны, смех и характерные звуки, а у входа стояли жаждущие любви мужские очереди. Разврат, который не снился лондонскому Ист-Энду, обиталищу уличных проституток, покоробил Эдварда.

-  Не обращайте внимания, - сказал опытным голосом штурман «Самодержца» Рассел Райт. – Женщин тут мало, они нарасхват.

Большинство лишенных воли «пассажиров» были отправлены на рудник, другими словами – на медленную смерть. Большинство «избранных» были отправлены на надземные работы, получив шанс выжить. Начальник тюрьмы капитан Джервис, прочитав записку Сомерсета, отправил Эдварда на лесоповал. «Это лучшее, что могу предложить».

И действительно оказалось неплохо – на свежем воздухе тяжкий труд молодому мужскому организму если не в радость, то в избавление от тяжких дум. Ели достаточно, спали крепко. Валили молодые сосны каури и могучие эвкалипты. Обрубали ветки, распиливали ствол на куски длиной шесть-семь футов и несли вчетвером, положив на одно плечо. Со стороны казалось – идет гигантская гусеница. На рудниках люди усыхали, на лесоповалах раздавались в плечах.

Однажды Эдварда вызвали в контору. Кроме Джервиса там находился еще один мужчина – невысокий, с запыленным лицом, в сапогах до колен, плотных брюках, удобных для верховой езды, в сюртуке, похожем на старый военный мундир. Плоская шляпа-треуголка закрывает лоб, на спине лежит хвостик из волос.

- Познакомьтесь, граф, - сказал Джервис. - Это миссис Максвелл.

Эдвард оглянулся – где миссис?

Невысокий мужчина снял треуголку и – оказался женщиной.

- Меня зовут Лора Максвелл, – сказала она низким голосом и протянула руку. - Владею конефермой на Тасмании. Мой муж недавно умер. Без помощника-мужчины мне теперь не обойтись. Мистер Джервис посоветовал вас, как имеющего опыт в коневодстве. Согласны?

- Согласен. А как же… - Эдвард глянул на начальника тюрьмы.

- Поезжайте, я все улажу, – сказал Джервис и глянул на Лору, ожидая если не благодарного поцелуя, то хотя бы благодарного взгляда. Раньше он имел на нее виды. А после смерти мужа - большие надежды.

Лора ограничилась словесной благодарностью.

- Спасибо, Джон.

- Не за что, Лора.

Джервис и правда все уладил. Наверное, он записал графа Торнтона в списки погибших, что было самым простым решением. Люди умирали ежедневно - одним больше, одним меньше, годом раньше, годом позже. Кто будет спрашивать от чего, да как, да вправду ли... След преступников, от которых с удовольствием отказалась родина и вынужденно отказались родные, терялся на далеком континенте, как на задворках земли.

На Тасмании затерялись и следы Эдварда. Никто не сопровождал его в поездке, никто не требовал документов для регистрации в Хобарте – административной столице острова.

Эдвард и Лора стали работать вместе, жить вместе и спать вместе. Они подошли друг другу как конь и упряжка и вместе потянули воз хозяйства, оставленного Робертом Максвеллом, умершим от укуса тасманского дьявола. Эдвард фактически занял место мужа и наладил дело, начавшее было разваливаться без крепкой мужской руки.

Дело он знал отлично. Умел укрощать и людей, и лошадей. Принцип один: за послушание - поощрение, за непослушание – кнут. Не прошло и недели, как хозяйство закрутилось будто хорошо смазанное колесо телеги.

Эдвард не только занимался наведением порядка на ферме, но и учился премудростям австралийской жизни. Прежде чем сунуть ногу в сапог, надо посмотреть внутрь и вытрясти ядовитых пауков и скорпионов. Прежде чем вступить в буш, надо пошуровать палкой, чтобы выгнать притаившихся змей. Прежде чем лечь спать, надо хорошенько запереть окна и двери, а также зашторить полог над кроватью – от москитов и прочих летающих тварей, жаждущих людской крови. И так далее.

Лора впервые в жизни ощутила настоящее женское счастье и втайне надеялась, что фактический брак когда-нибудь станет официальным.  Дочери офицера охраны и горничной, сосланной на каторгу за украденную серебряную ложку, ей и не снилось, что найдет мужа графа. Да не престарелого, титулованного бездельника, а молодого красавца, привычного к труду и в постели горячего, как лучший конь фермы - Блэк Флэш (Черный Огонь).

На Флэша Лора рассчитывала больше, чем на других коней. Роберт купил его за сумасшедшие деньги, влез в долги, надеясь подготовить и показать на ежегодном дерби в Сиднее, потом удачно продать. Флэш был норовистый, недоверчивый и своевольный, как каждая высокопородная особь – человеческая и лошадиная. После хозяина никого к себе не подпускал. Конюхи его боялись, лишний раз в стойло не заходили. Конь без присмотра одичал, потускнел, но не присмирел. Видимо решил погибнуть, но не сдаться.

До дерби оставалось два месяца. Лора чудес не ожидала, занялась другими лошадьми. Эдвард осмотрел Флэша. Роберт не ошибся, выбрав его. Отличный английский скакун: тонко очерченная, «сухая» голова, длинная, благородная шея, крепкие, здоровые суставы, сильные мышцы ляжек видны даже через давно не чищенную шерсть. Несколько недель тренировок, правильный режим питания и отдыха сделают чудеса.

- Я его подготовлю и выиграю дерби.

- Хвастун, - сказала Лора. Она чудесам не верила, а верила глазам. У Роберта не получилось и за полгода.

- Спорим?

- Спорим. На что?

- Говори первая.

- Ну-у-у… - Лора коротко подумала. Для мужчин спор – дело чести. Или выполнять, или умирать. Ее шанс сделать большую ставку. – Проиграешь - женишься на мне.

Условие не подходящее, но уверенность перевесила.

- Согласен. А если выиграю, ты меня отпустишь.

Условие невозможное, но пусть. Мечтатель. Куда он денется с острова? Вернется в Австралию? Там ждет лесоповал. На родину? Там ждет плаха. Да без документов его не возьмут ни на одно судно.

К тому же Лора все еще не верила.

- По рукам!

Пари заключили как-то быстро и как бы шутя. На не приемлемых для обоих условиях.

В тот же день Эдвард пришел на конюшню и встал неподалеку от Флэша. Конь фыркнул, зыркнул черным глазом, пошевелил ноздрями. Запах незнакомый, значит – враг. Взвизгнул, стукнул копытом – уходи! Эдвард ушел. На следующий день опять пришел и встал ближе. Так день за днем. К концу недели Флэш разрешил потрепать себя по холке. А еще через три дня – взять себя под уздцы и вывести на тренировочную площадку. Конюхи вытаращили глаза. Уверенность в победе у Лоры пошатнулась, как от порыва ветра мачта, на которой трепался британский флаг.

Уверенность Эдварда росла с каждым днем по дюйму, иногда по два. Если хочешь победить, приложи все силы и еще сверх того. Эдвард хотел победы так, как лебедь хочет взлететь, когда видит подбирающегося волка. Или взлет, или гибель.

Потекли дни, утомительные, однообразные. Вечерами Эдвард уходил в дюны, бродил, смотрел на восходящую над морем луну. Целовал медальон Джоан, шептал ей ласковые слова.

Раньше он шептал и плакал.

Теперь шептал, плакал и улыбался сквозь слезы. Ночной бриз приносил ароматы свободы - легкие, едва уловимые. Новое будущее вставало над горизонтом - такое же ясное и прекрасное, как Южный Крест.

И такое же далекое. Многие вещи должны случиться, многие детали сойтись – как звезды в созвездии. Многое не зависело от Эдварда, а что зависело, он делал с упорством алхимика, подбирающего ингредиенты. Но не золото было его целью.

Золото – сумасшедшая мечта королей и бедняков.

Свобода – скромная мечта узника.

Эдвард рассчитал ежедневный рацион Флэша, чтобы тот не ослаб и не растолстел. Добавлял растительное масло в овес для кожи и волос. Каждое утро нагружал камнями сумки по обе стороны седла и гонял коня по песочным дюнам, тренируя выносливость. Гонял по равнинам, тренируя дыхание. Соорудил отдельное стойло – чистое, светлое, защищенное от сквозняков, уютное, как спальня аристократа. После тренировок обмывал Флэша, чистил копыта. Давал остыть, потом поил водой, давал еды. За усердный труд угощал сахаром и хлебом.

Упорство не помогло алхимику из дешевого материала получить драгоценный металл. Это все равно что из лягушки пытаться получить цаплю. Материал должен быть качественный, мечта должна содержать хотя бы крупицу реализма. Эдварду упорство помогло – под рукой был самородок, и требовалась лишь умелая огранка. За два дня до скачек он вывел коня из стойла. На площадке воцарилось молчание. Удивление и восхищение. Люди дружно раскрыли рты, собаки перестали попусту гавкать, другие лошади завистливо покосились. Кенгуру, пасшиеся неподалеку, вытянули любопытные шеи.

Лора приложила руку к сердцу, которое дернулось от хорошего и плохого предчувствия одновременно. Она не узнала Флэша. Он был будто одет в шелк. Гладкая кожа блестела и переливалась, под ней плавно перекатывались мышцы, сухожилия сокращались упруго, сильно. Вычищенные до белизны копыта, крепкие, как камень, звонко стучали по земле. Конь пробежал – облитый сиянием, будто облизанный солнцем, он горел, как черный огонь.

В Сиднее Флэш на полкорпуса обошел фаворита скачек Греновера и выиграл главный приз. Лора получила кучу предложений о покупке, самое выгодное – от некоего Джоанатана Вилкинсона из Ньюмаркета. Он разбогател на продаже индийских специй, потом занялся перевозкой лошадей из Австралии на родину. За Флэша он предложил сумму, превышавшую первоначальную в два с половиной раза – у Лоры загорелись глаза. С одним условием: в пути его должен сопровождать конюх, которого конь знает, то есть Эдвард – у Лоры глаза заволокло пеплом.

Уедет, назад не вернется.

Радость победы и горечь потери закипели внутри, как два зелья, желая друг друга подавить. Потеря захлестнула радость и подступила к горлу. Лора сглотнула, скривилась, будто отведала яда. Она готова была отказаться от выгодной сделки и согласиться на ту, которая едва покрывала заем и не давала прибыли. Зато и не отнимала Эдварда.

- Не пущу, - прошипела она.

Эдвард взял ее за руки, как ребенка, которого надо уговорить.

- Лора, для меня это шанс, который не повторится. К тому же это нечестно. Ты проиграла пари.

- И что – прикажешь застрелиться? Женщины не стреляются. Я отказываюсь от пари. Я не могу отказаться от тебя. Останься, Эдди. Я люблю тебя.

- А я не люблю. Извини. Я сделал для тебя все, что мог. Деньгами Вилкинсона ты расплатишься с долгами и купишь новых лошадей. Как конюх я не нужен…

- Нужен как муж.

Он бросил ее руки.

- Если не отпустишь, я все равно когда-нибудь уйду. Лучше расстанемся сейчас друзьями, чем потом врагами.

Мужчина уходит от женщины – к другой женщине. Когда в другой находит то, чего нет в первой. Лора вдруг поняла: у нее нет ничего, чем она могла бы Эдварда удержать. Тридцать лет, выглядит на сорок. Платье забыла когда носила. Округлых форм не имела отродясь.

Когда мужчина уходит, женщина прежде всего жалеет себя. Вспоминает пережитое, представляет будущее и оценивает: будет без него лучше или хуже? Если думает, что хуже - плачет, пытается удержать, если лучше - отпускает со спокойствием.

Лоре будет хуже. Была бы она молода, повела бы себя истерично: кричала, падала на колени, умоляла не бросать. Теперь… Возраст не позволит унижаться. К тому же все не так плохо. Место Эдварда вполне может занять Джон Джервис, он давно делал намеки. Он был женат где-то в Англии, в графстве Камбрия, в Озерном краю. Служебный долг призвал его покинуть родину, а жена супружескому долгу не вняла, не пожелала менять озера на пустыни.

И правильно сделала.

Лора займет ее место. И придет к Джервису не с пустыми руками. Продаст Флэша, раздаст долги, распрощается с ранчо. Они с Джоном поженятся, купят дом, заведут садик, прислугу. Может, получится и детей. Да, надоело находиться среди жеребцов – лошадиных и человеческих, надоело самой себя защищать. Томиться на добровольной каторге. Хочется пожить. Почувствовать себя женщиной.

А с Эдвардом она чувствовала себя королевой…

Это в прошлом. В далеком. Он еще рядом, а уже не здесь. Там. С Той. Лора никогда не спрашивала – женат ли он. Он был с ней, это было важно.

А что важно сейчас?

- Она красивая?

- Она любимая.

Двумя словами все сказано.

Можно злиться, мстить и - разбивать собственное сердце. А можно понять, пожелать добра и - сердце сохранить.

- Хорошо. Поезжай.

Шанс прыгнул в руки. Звезды сошлись.




16.




Странная вещь добро - отдаешь другим, а наполняешься сам.

Лора дала Эдварду деньги, одежду, а также документы мужа, теперь он звался Роберт Максвелл, конезаводчик с острова Тасмания. Дни он по-прежнему проводил в работе, спал отдельно. Лора не обижалась. Она сделал все, что могла, и спала спокойно.

В вечер перед отъездом Эдвард пришел на берег, в последний раз поглядеть на закат в Южном полушарии. Надеялся увидеть зеленую вспышку, как прощальный привет солнца. По морскому поверию - это душа умершего ненадолго возвращается на землю.

Эдварда записали в мертвецы, а он возвратится…

Хотя - стоит ли? Потеряно все: титул, владения, деньги. Приедет к Джоан, что ей предложит? Любовь и бедность?

В бедности не до любви.

К тому же приедет под чужим именем, то есть нелегально. Кто-то заметит, донесет. Эдварда отправят обратно, а скорей всего казнят. Он второй раз сделает Джоан несчастной.

Бежать с ней на одинокий остров и всю жизнь трястись от страха разоблачения?

Может не стоит начинать новую авантюру? Остаться здесь, оставить как есть?

Про «остаться» не может быть и речи.

Будет ли возвращение удачным?

Не знает ни одна живая душа.

Спросим у солнца. Если напоследок вспыхнет зеленым светом – то да.

Смешно. Будто пари с судьбой заключил. Что-то он увлекся спорами в последнее время. Чисто английская привычка. Родина еще не достигнута, а привычка уже возвратилась. Как бы не заполучить прозвище мистер «спорю на что угодно».

С судьбой пари не заключают. Ее вообще лучше не будить. Спросонья она не в духе. Не любит, когда ее испытывают. Наказывает того, кто мнит себя ее хозяином или ей равным.

Кто-то не верит в предопределенность, думает - события жизни происходят случайно. А все случайности давно записаны в Книге Судеб.

Человек много мнит о себя, бегает по земле, как муравей, что-то создает, что-то разрушает, мечтает подмять под себя мир. А придет Судьба, придавит муравья и все мечты – в лепешку. Александр, царь Македонии, создал империю, равной которой не видел свет, и умер в расцвете, не успев насладиться результатами победы. Вильгельм Завоеватель был велик, направил историю Англии в другое русло, а умер в мучениях, окруженный врагами, и после смерти был сброшен на пол.

С великими судьба не церемонится, что говорить о простых…

За что она наказала Эдварда?

За суетность. Хотел что-то кому-то доказать. Удивить. Показать, что лучше других. Чтоб завидовали. Чтоб говорили и глазами провожали.

Тщеславие.

Пустота.

Глупая трата жизни.

«Как потоком стираешь Ты нас с земли,

И мы исчезаем с этого света, как привидения»…

Жизнь коротка.

Жить надо проще. Умнее. Удивлять своих, а не чужих. Учитывать мнение близких, а не далеких. Беречь любимых. Благодарить судьбу за то, что они есть. Говорить им ласковые речи, целовать руки и глаза…

В глаза ударил яркий, зеленый луч, посланный с утонувшего в море солнца.

И сразу стемнело. В темноте бродить по бушу смертельно опасно. Эдвард отправился домой. Зашел к Флэшу проведать, поговорить, как с другом перед отъездом – все ли необходимое взяли с собой, все ли ненужное оставили. Предстоит непростой, непредсказуемый путь. Они или преодолеют его вместе, или погибнут вместе.

- Добрый вечер, сэр Эдвард! - окликнул Сэмюэл Кроу, бывший пират, осужденный на пожизненную ссылку.

Царь Давид сказал: в жизни человека семьдесят лет. Половину из них Сэм провел в ссылке в Австралии и так привык, что если бы получил бумагу об освобождении, порвал за ненадобностью.

Здесь он при деле, а на родине ни семьи, ни друзей, и кому там нужен худой, хромой старик со слезящимися глазами, с костяшками пальцев - твердыми и бугристыми, как шляпки желудей. Пальцы потеряли цепкость и торчали, как грабли, которыми он разбрасывал сено. Невозможно представить, что когда-то он ловко управлялся с ножом и пистолетом, брал вражеские корабли на абордаж. Старость меняет человека до неузнаваемости.

- Вижу, не спится вам. Мне тоже. Давайте посидим напоследок. Разговор есть.

Присели на бревно возле костра. Бывший граф и бывший пират. В прошлой жизни они никогда бы не встретились, не сидели бы рядом. Они обитали каждый на своем уровне – как орел и питон, пути их не пересекались. Все пути сходятся в тюрьме. Она выравнивает уровни, как вода сглаживает камни. В тюрьме, как в болоте, тонут звания, богатства, заслуги и грехи.

Эдвард и Сэмюэл обращались друг к другу со всей вежливостью, но раньше никогда подолгу не разговаривали. Перебрасывались парой слов по утрам, посиживали у костра вечерами, молча. Порой обменивались мнением насчет воспитания лошадей. Мнение совпадало.

Приязнь возникает, когда для понимания не требуется много слов, а молчание не звучит враждебно.

Посидели, подумали, поглядели на небо.

- От звезд покой на душе, - сказал Сэмюэл. – Я бы дал Флэшу затоптать себя копытами, если бы знал, что после смерти вознесусь на звездное небо.

- Оно обладает магическим действием. Будь на земле только одно место, откуда были бы видны звезды, туда стекались бы толпы людей.

- Вы завтра уезжаете.

- Хочешь, передам весточку от тебя? – Эдвард подумал, что именно эта просьба была причиной приглашения к разговору. И ошибся.

- Некому передавать. Я вам хотел кое-что передать.

- Ну, хорошо, Сэм… говори… – сказал Эдвард без большой заинтересованности и подложил веток в костер.

Сухие ветки быстро сгорали и превращались в скелеты. Вероятно Сэм напоследок решил исповедаться, рассказать о давних прегрешениях, освободиться от старых скелетов. У Эдварда своих хватает, чужие без надобности. Если рассказ затянется, встанет и уйдет.

- Вы, конечно, знаете, в прошлом я был пират, - начал Сэм. – Убивал, грабил и так далее. Но не убийцей был рожден. А сыном часовщика, державшего лавку в местечке Йол недалеко от Бирмингема. Единственный ребенок, ни в чем не знал отказа, даже гувернера имел. Мама обожала меня, называла «милым зайчиком». Отец тоже обожал, мечтал дать образование и сделать преемником. Чтоб не хуже соседей, у которых сыновья шли по стопам отцов, о чем хвастливо сообщали вывески над дверями. «Адвокаты. Такой-то и сын» или «Свежий хлеб. Такой-то и сын». Отцовская гордость греет мужчину. Значит, он состоялся и в деле, и в детях. Не зря жил, трудился, достигал.

- Как поумнеешь, буду вводить в курс нашего ремесла и повешу на фасаде: «Часы. Кроу и сын», - говорил отец и чертил рукой в воздухе надпись. Он заранее заказал вывеску местному художнику и держал ее в кладовке до поры до времени.

Большие ожидания имеют скверную привычку не сбываться. Когда мне исполнилось восемь лет, родители внезапно умерли, один за другим с разницей в пару месяцев. Какой-то родственник, до сих пор не знаю, кем он мне приходился, взял меня к себе. Лавку отца продал за бесценок, а вывеску разрубил и бросил в печь.

Он будто разрубил мое будущее.

Фамилия Колд полностью соответствовала его характеру – холодному, безжалостному. Он поселил меня на конюшне, кормил остатками со своего стола. Избивал за малейшую ошибку или провинность, а часто ни за что. За три года, что у него прожил, я превратился из «милого зайчика» в злого волчонка. Я жаждал крови и прежде всего – крови Колда. Каждый раз, после очередной взбучки я зарывался в сено и мечтал об удовольствии вонзить вилы в его живот. Или клинок в сердце. Или шило в спину. Но Колд вроде догадывался, острых предметов не оставлял.

Ненависть переполняла мое сердце. Вопрос не стоял - убивать или не убивать. Вопрос стоял – чем и когда. Однажды я нашел в сарае половинку длинных портновских ножниц. Кое-как заточил ржавый конец, стал выжидать момент.

На убийство не так просто решиться, тем более ребенку. Когда тебя бьют, кажется – за дело, молчишь, терпишь. Надеешься, что в последний раз. Требуется толчок, взрыв ненависти, чтобы заволокло злобой глаза и помутился разум.

Как-то я подобрал с улицы щенка породы рассел-кроу. Принес домой, накормил, почистил. Назвал Тоби. Видели бы вы, какими благодарными глазами он на меня смотрел. Расселы – умнейшие животные. После лошадей, конечно. Я с ним разговаривал, советовался, делился планами убийства Колда. Тоби меня слушал, наклонив голову и подняв брови. В его выпуклых, черных, как черешни, глазах светилось понимание. Он разрушил мое одиночество, взял меня в друзья. У меня никогда не было друзей. Я был благодарен ему не меньше, чем он мне. Планы убийства притупились. Я вынашивал планы побега.

В человеке вскипает ненависть, когда причиняют боль не ему, а тому, кто дорог.

- Это правда, - вставил Эдвард и встал. Не для того, чтобы уйти, а чтобы накинуть одеяло на спину. В Англии лето, в Австралии зима, и нежелательно простудиться перед путешествием.

- Тоби стал самым дорогим для меня человеком… то есть существом… ну, в общем дороже у меня никого не было. Как-то пришел Колд. Я забросал Тоби сеном и велел сидеть тихо. Но он любопытный, высунул мордочку. Колд заметил, наклонился, ткнул ему пальцем в нос. Что бы вы сделали, если бы какой-нибудь идиот ткнул вам пальцем в нос? Дали бы в глаз, конечно. Тоби тяпнул идиота за палец. Колд рассвирепел, схватил его за задние лапы и грохнул головой о стену. Я рассвирепел и всадил в ненавистный жирный живот половину портновских ножниц. Осуждаете?

- Ты еще долго ждал.

- Я долго ждал этого момента, но удовольствия не испытал. Лег рядом с Тоби, ничего не видел, не понимал, не желал… Очнулся на корабле, который шел с грузом шерсти в Америку. Оказалось, меня устроил туда сосед, чтобы спасти от смертной казни. А по мне было бы лучше умереть вместе с Тоби. В Америке попал в услужение к какому-то фермеру, потом трактирщику, потом еще кому-то. Ужиться нигде не мог. Семена ненависти, брошенные Колдом, дали ростки и расцвели, но не цветами, а шипами. Чем больше меня колотили, тем злее и непослушнее я становился. Последний хозяин проиграл меня в кости пьянчуге, который оказался пиратом. Тот надел мне ошейник и привел на борт за поводок, как обезьянку. На потеху собратьям.

Потехи не получилось. Я хоть и тощий, а кулак имел крепкий, как лошадиное копыто. Вдобавок злой, как шайтан. Лишить человека жизни было так же легко, как стопку рома в горло опрокинуть. Меня, пятнадцатилетнего, побаивались бывалые пираты. Но уважали – за соблюдение закона. Я первым не нападал, зазря не убивал. Обиду не спускал, добычу делил поровну. Через три года выбрали меня капитаном. Наше судно звалось «Стелла Марис» - «Звезда Морей» с латинского.

Двадцать лет «Звезда» наводила ужас на испанские и французские суда, пересекавшие Атлантику. Топили, убивали, грабили, обретали богатства и тут же спускали в кабаках. Короче, жили весело.

Когда весело живешь, не думаешь о спасении души. Зачем? Сейчас хорошо, а что будет потом – неважно.

Вдруг стало важно. Стало каждодневное веселье надоедать. Начал я задумываться о вечном. Скучать… о чем-то. О человеческом. Ненависть иссякла. Любви захотелось. Снились глаза Тоби – понимающие и прощающие. На человеческое понимание и прощение рассчитывать не приходилось.

- В церковь сходить не пробовал?

- Смешно сказать – боялся. Что за совершенные грехи на меня потолок обрушится. Или колокол на голову упадет. Но не зря говорят «Пути к Господу неисповедимы». Слушайте дальше. Захватили мы как-то французское судно «Король Солнце». Пока наши сражались с командой, я побежал в капитанскую каюту, где обычно хранятся деньги и ценности.

Вижу - на диване человек лежит в одежде священнослужителя. Окровавленной тряпкой прикрывает рану на груди. Человек взглянул на меня, что-то сказал по-французски. Я не понял, поднял нож, говорю:

- Молись Богу, пришел твой последний час.

А он по-английски:

- Подожди, добрый человек. Подойди ближе, хочу кое-что сказать. Не откажи умирающему.

«Добрым человеком» меня еще никто не обзывал. К тому же умирающим действительно нельзя отказывать по закону – морскому и сухопутному. Любопытно стало. Звучала в его голосе какая-то убежденность. Заставила опустить нож и подойти. Человек посмотрел на меня и будто вывернул на свет белый мое черное нутро.

- Сын мой, - говорит. – Вижу, глаза твои пусты, как пещеры, сердце дрожит от холода. Вижу и другое: душу, которая жива, тепла и желает спастись. И ты спасешься, мой друг! Главное не отчаивайся. Ты хороший человек, но заблудился - может случиться с каждым. Помни: пока в душе тлеет огонек добра, ты не отвержен и не одинок. Ты нужен по крайней мере двоим – мне и Богу. Я рад тебя видеть. И Бог рад - Он любит нас всех, нас всяких. Он прощает и возвращает на путь истины. Это путь добра и любви. Не жди добра, будь сам добр. Не жди любви, сам люби и будешь счастлив…

Я слушал и – не поверите – рыдал, как ребенок, которого незаслуженного обидели. А меня незаслуженно похвалили. Слезы лились струями, будто окатывали меня волны в девять баллов по шкале штормов сэра Бофорта. Я не хотел, чтобы священник умирал. Поискал глазами Библию. На корабле ее никто не читает, но считается – если обмахивать ею больного, тот выздоровеет. Со стороны выглядело, вероятно, странно: на палубе резня, а в каюте капитана пират, не знающий ни одной молитвы, обмахивает Святой Книгой человека, которого недавно собирался убить.

Меня потрясло: вместо того, чтобы перед смертью думать о спасении своей души, он озаботился спасением моей.

- Святой, – сказал Эдвард. Он не спешил уходить. Неспроста старик разговорился. Перед расставанием пустых разговоров не ведут. История должна чем-то неожиданным закончиться.

- Он поднял окровавленную руку, начертил у меня на лбу кровью крест. «Посвящаю тебя…» сказал. Рука упала, веки сомкнулись, я подумал – он умер.  Ан нет. Опять пошевелился, поднял начавший мутнеть взгляд. Сжал мою руку и вдруг четко спросил:

- Как тебя зовут?

А я и сам позабыл, как меня зовут. Говорю:

- Сэм Весельчак… То есть… Сэмюэл Кроу.

- Всевышний послал мне тебя, Сэмюэл. Слушай внимательно и не принимай мой рассказ за бред. Я Роже Паскал, последний «посвященный» из катаров - носителей истинного учения Христа. Вероятно ты о нас никогда не слышал, но неважно. Все мы, жители Европы, по большому счету единоверцы, потому что поклоняемся одному Богу. Каждый по-своему. Христиане должны помогать друг другу. Сэмюэл, у меня к тебе просьба.

Голос пастора ослаб. Дыхание стало незаметным. Я опять подумал, что он умер. А он отдохнул и продолжил – едва слышно.  Пришлось наклониться к его губам.

- Открою тебе большую тайну. В старые времена учение катаров было весьма популярно среди французской знати. В основном на юге, в Лангедоке. Наши рыцари участвовали в крестовых походах и привозили со Святой земли множество сокровищ и святынь. В том числе знаменитый священный кубок, из которого пил Христос в вечер перед казнью. Несметные богатства до сих пор хранятся в одной из наших крепостей. Поручаю тебе найти их и использовать на благие цели. Но прежде дай честное слово, что исполнишь мою просьбу во славу Бога и во спасение твоей души.

- Клянусь памятью моей матери, - пообещал я от всего сердца.

- Верю, - сказал священник.

Его вера в меня, как в честного человека, перевернула мое существо. Ее я предавать не собирался. Я бы умер, доказывая, что он был прав. Когда в тебя кто-то верит, расправляется парус твоей души.

Пастор Паскал продолжил:

- Слушай и запоминай. Есть в Лангедоке старая, полуразрушенная крепость…

Сэм замолк.

- Фу, дьявол, как же она называлась? - Он замялся, пошевелили губами, поднял глаза к небу. Опустил к костру.

- Неужели забыл… Нет, невозможно.

- Я как-то читал их историю. Катары построили несколько крепостей в Лангедоке. Все они спрятаны среди гор и труднодоступны. Каркассон, Сесак…

- Нет, на «М» начинается. Монте… Монсе… Замок Монсеньор, кажется.

- Монсегюр, - подсказал Эдвард.

- Точно! Там спрятано...

- Ничего там нет. Выдумки все. Причем покрытые пылью времен. В четырнадцатом веке войска инквизиции захватили крепость и всю перерыли в поисках сокровищ.

- Не там искали. Выслушайте, потом делайте выводы. Я тоже не сразу поверил. Но пастор открыл такие детали, о которых знает только посвященный. Говорит: замок стоит на горе и кажется неприступным. Взбираться лучше с восточной стороны, она более пологая. Возьмите с собой мешок, часы, факел и кирку.

- Зачем кирку? Лопату.

- Священник сказал: кирку. Взберетесь наверх, идите в башню. Станьте в центре, следите за солнечным лучом и временем. Ровно в полдень солнце подскажет, что делать дальше. Да соображайте шустрее, подсказка длится не более двадцати секунд.

- Глупости наговорил твой пастор. Если бы найти клад было так просто…

- Совсем непросто. Вы не дослушали. Подсказка доступна только раз в год. В день зимнего солнце… состояния.

- Солнцестояния, - поправил Эдвард. – Двадцать второго декабря. Когда солнце находится в самой низкой точке над землей.

- Вот именно, пастор так и сказал. Я спрашиваю: почему вы доверили секрет мне - разбойнику и убийце?

- Во-первых, потому, что хочу спасти тебя. Пока человек жив, он не потерян. Во-вторых, клад не должен пропасть или попасть в неправильные руки. Ты теперь не разбойник, а «хранитель знания». Найди клад и потрать большую часть на постройку храма в близлежащей деревне. Поставь памятный камень внутри, укажи мое имя – «Роже Паскал, последний посвященный катар». Остальные деньги можешь потратить по своему усмотрению. Или раздать бедным.

Затем пастор Паскал рассказал вкратце: ездил в Америку основать новую церковь на новой земле и собирался использовать клад из замка на богоугодные цели. Во время нападения пиратов, нашего то есть, был тяжело ранен и по распоряжению капитана унесен в его каюту. Пастор слабел с каждым словом. У меня опять слезы полились. Он взял меня за руку, пожал, будто желал успокоить. Хотя именно я должен был его успокаивать и говорить напутственные слова.

- Сэмюэл, не плачь обо мне, - сказал он напоследок. – Для нас, катаров, смерть не страшна, наоборот желанна, потому что приближает встречу со Всевышним. Я ухожу в мир, в который ничего из земного взять нельзя. Когда я умру, сними мой крест, надень и носи, как символ своего перерождения. Обязательно возьми его с собой в Лангедок. Он откроет клад. А добро и любовь откроют тебе истину.

- Похоже на рождественскую сказку, - проговорил с сомнением Эдвард.

- Ваше право верить или нет. Вот возьмите.

Сэм снял с шеи крест и протянул на открытой ладони Эдварду. Странной формы вещь оказалась, похожая на старые кельтские амулеты. Верхняя часть креста заключена в круг, удлиненная нижняя часть расширена книзу и покрыта выпуклыми символами. Отдаленно напоминает ключ. Вещь металлическая, тяжелая, потемневшая от времени. Настоящая, возрастом несколько веков. Может, правду говорит сказка… Эдвард взял. Подумал. Повесил на шею. Хуже не будет, а лучше… Увидим.

Сэм продолжил:

- От святых людей исходят лучи. Они невидимы, но сильны. Они очищают тех, кто в них попадает. Пастор Паскал закрыл глаза, а мне открыл. Я будто всплыл с глубины, увидел свет, глотнул чистого воздуха. Как бы со стороны посмотрел на себя, прежнего. Чем занимался? Разбоем. Чего хотел? Богатства. Когда имел деньги, был счастлив? Ни минуты.

А в богатстве ли счастье? Лежал передо мной человек, имевший доступ к сокровищам и собиравшийся использовать их на благие цели. На лице умиротворение и покой. Он не запятнал себя чужой кровью. Жил, не отнимая. Отдавал что имел, и умер счастливым.

Я тоже так хотел. С того момента не убил ни одного человека. По прибытии в Бирмингем, отправился в храм. Помолился словами, шедшими из сердца. Попросил прощения. И случилось чудо. Груз ненависти, который я нес с детства, спал. Глаза по-новому раскрылись. Я увидел другой мир. В красках, запахах, звуках. Витражи сверкали разноцветно, будто подбадривали меня, запах ладана обвевал, будто обнимал. Музыка органа пробирала от макушки до самых пяток. Я огляделся и встретил понимающие, прощающие взгляды.

Люди смотрели на меня, как на равного, достойного уважения, не лучше и не хуже других. Это ощущение было новым. Но недолгим. На выходе меня арестовали. Не за пиратство – английские корабли мы не грабили из патриотизма. А за драку с убийством двухлетней давности. Так я попал в Австралию. И не жалею. Наоборот. Счастлив. Имею все необходимое: еду, питье, одежду, крышу. Большего телу не требуется. А для души - с лошадьми общаюсь. Они умнее, чем мы думаем. Они научили меня тому, чему люди не захотели или не смогли.

- Чему же? – спросил Эдвард – не ради любопытства, а для продолжения разговора. Небо светлело. Идти спать поздно, вернее, теперь уже рано, и надо чем-то заняться до того, как начнутся погрузочные хлопоты. – Чему могут научить бессловесные животные?

- Любить ближнего. Не обязательно человека, каждое живое существо. Собаку, лошадь, кошку. И они полюбят тебя в ответ. Просто так. Потому что существуешь на свете. Какой человек полюбит тебя просто так?

- Согласен. Но послушай, Сэм. Зачем ты рассказал мне про сокровища катаров?

- Да я и сам не знаю... Тайна пастора давно меня тяготила. Пусть она теперь вам покоя не дает. – Сэм усмехнулся. – А если серьезно. Вы человек достойный. Отыщете клад, исполните пожалуйста просьбу пастора Роже Паскала. Постройте храм и не забудьте упомянуть его имя, ладно?

- Я бы и тебя упомянул, да не очень-то верю в сказки о кладах.

- Верить или нет – ваше дело. Я верю. И верю, что вы поступите по-честному. После моей смерти вы останетесь единственным, кто знает про клад. Жаль было бы, если бы он пропал. Все же стоит попытаться. Не найдете – ничего не потеряете. Найдете – много добра сделаете. Себе и другим. И не забудьте: замок называется Монсегюр.







Монсегюр, Монсегюр…

Где же ты?

Эдвард стоял в долине, окруженной горами, будто в колодце с потрескавшимися стенами. Трещины – ущелья, их множество, и в которое следует свернуть неизвестно. Надо было нанять проводника. Но тогда возникли бы подозрения у местного населения. Что ищет чужак в их горах?

Он задавал себе тот же вопрос.

В авантюру следует ввязываться с азартом и уверенностью в успехе, тогда все получится. Эдвард ввязался без азарта и уверенности, но до сих пор у него как ни странно все получалось.

История, рассказанная Сэмом Кроу, засела в мозгу и не отпускала всю дорогу. Поначалу казалось - полнейшая выдумка, потом казалось – несла правдоподобное зерно. Но если пытаться его отыскать, потребуется составить и осуществить множество планов, продумать каждое действие и ни в одной мелочи не ошибиться. Как военную операцию просчитать - от первого шага до победного конца. И как в военной операции потребуются судьбоносные совпадения и шальные удачи.

Вряд ли они будут посланы Эдварду как из рога изобилия. Снисхождение Неба надо заслужить, а чем он заслужил?

А чем он заслужил заточение, ссылку и разлуку?

Небо задолжало ему. Пусть расплатится, восстановит справедливость.

Небо своих долгов не признает.

А без Его помощи у Эдварда не получится.

Во-первых: чтобы достичь Европы до конца декабря, надо, чтобы в Индийском океане дули попутные пассаты, чтобы у мыса Доброй Надежды утихли шторма, чтобы необузданные волны Атлантического океана не разбили судно об Африку.

Во-вторых: пока не известно, остановится ли судно в Гибралтаре, а если остановится, то разрешат ли Эдварду сойти, но прежде подумать – на кого оставить Флэша.

В-третьих и последующих: постараться пересечь границу Испании и Франции с документами англичанина, не быть принятым за шпиона, не быть убитым с целью грабежа, не вызвать подозрений у жителей лангедокских деревень, ревностно хранящих память катаров.

И в-последних: чтобы солнце засияло ровно в полдень – что зимой сомнительно, и чтобы клад оказался настоящим – что еще более сомнительно…

Голова шла кругом. Легче отказаться и плыть по воле ветров и течений на борту судна «Провидение» в пункт назначения – Портсмут.

Провидение? Не поможет ли оно?

Посмотрим. Если дойдем до Гибралтара. Раньше что-то предпринимать не имеет смысла.

И все же Эдвард кое-что предпринял. На судне он подружился с юнгой по имени Брюс Бернс. Тот обожал лошадей и каждую свободную минуту прибегал к стойлам, располагавшимся на верхней палубе, чтобы побаловать Флэша чем-нибудь съедобным. Флэш поначалу его не признавал и еду не брал, но дальняя дорога сделала пассажиров судна если не братьями, то вынужденными друзьями. Постепенно Флэш осознал выгоду иметь нового знакомца – дополнительная ласка плюс дополнительная еда никогда не помешают, и при виде Брюса приветственно тряс головой.

Эдварду тоже выгода – будет на кого оставить коня, если удастся покинуть судно раньше, чем оно прибудет в Англию.

Капитан Джейкобс не планировал заходить в Гибралтар, он спешил в Портсмут, где его ждали дети и жена. Он внял просьбам Джоанатана Вилкинсона, который планировал продать местным парочку лошадей, привычных к жаркому климату. Внял также потому, что требовалось сделать свежие запасы, чтобы от старых не заболеть на подходе к родине. К тому же удача сопутствовала «Провидению» - вместо обычных пяти месяцев, рейс продлился рекордно короткий срок: три месяца, десять дней.

И шесть часов, посчитал Эдвард.

Знак свыше? Обещание фортуны и в дальнейшем его сопровождать?

Нет ничего глупее верить ее обещаниям. Эдвард по-прежнему не испытывал азарта искателя сокровищ. Но пока ветреная фортуна дует в его сторону, почему бы не попробовать. Если она отвернется, он повернет.

Гибралтар мало чем отличался от прибрежных испанских городков. Глиняные домишки глядели узкими окошками, будто щурились от солнца. Арки и веранды увиты увядшей виноградной лозой. Апельсиновые деревья усыпаны спелыми плодами. На узких, пустынных улочках пыль столбом.

Принадлежность Гибралтара Великобритании удостоверял развевавшийся на столбе флаг «Юнион Джек». Разной формы кресты, собранные воедино - символ соединения четырех держав. Иногда странам легче соединиться, чем людям. Удастся ли Эдварду…

В горле встал ком. Причал Гибралтара – порог родины. Кажется, чего проще: переступишь и ты дома. Но порой последний шаг труднее первого. Многое сделать предстоит Эдварду прежде, чем попадет домой.

Он вернется победителем или… не вернется.

Людям разрешили сойти на берег, поздороваться с родиной, которую давно не видели и соскучились. Эдвард сошел с толпой пассажиров, а обратно с толпой не вернулся. Он покинул британский анклав, показав на границе документы Роберта Максвелла, и вступил на территорию Испании. Он шел и плакал. Свобода... Как же он по ней скучал… Он размазывал слезы, смешивая с потом, чтобы не привлекать внимания. Плачущий мужчина выглядит смешно. И самому было ему смешно. От счастья быть свободным.

В ближайшей деревне Эдвард купил лошадь – не слишком молодую, чтобы воры не позарились, и достаточно сильную, чтобы преодолела длинный путь. Сидел в кабачке, пил сладкую, прохладную сангрию и прокладывал мысленный путь.

Замок Монсегюр спрятался в горах, с французской стороны Пиренейского массива. Если идти напрямик, есть опасность заблудиться. Брать проводника нежелательно. Искать сокровища лучше в одиночку, чтобы при дележке не стать убийцей или убитым.

Иногда обходной путь короче прямого.

Эдвард отправился вдоль побережья – от селения к селению, от испанской Малаги до французского города Перпиньян, а уже оттуда намеревался свернуть вглубь страны. Он не брился со дня отплытия и выглядел запущенно. В Испании объяснялся знаками и мычанием. Во Франции – на норманнском диалекте, который на юге едва понимали. Южане считали северян дикарями и смотрели на Эдварда с презрением, как на медведя, забредшего в виноградник.

Англичанина в нем не заподозрили ни там, ни там, принимали за полудурка, путешествующего без определенной цели. Мало ли полудурков на свете… Они существовали во все времена во всех странах. Его никто не обижал. А когда что-то спрашивал, старались помочь – люди легче сочувствуют убогим.

И вот стоит он в каменном колодце, не зная – в какую трещину идти. Если заходить в каждую по порядку, проверять нет ли за ней деревни и замка на горе, потратит не менее недели. А времени в обрез. Сегодня двадцать первое, завтра единственный день, когда солнце дает подсказку. Следующую придется ждать год, а лишнего года у Эдварда нет. Лишнего часа нет.

Повернуть?

Обидно - теперь, когда цель близка.

Ждать?

Не известно чего.

Подкрепиться?

Да. Эдвард отпустил лошадь, сел на валун, разложил хлеб, сыр, поставил бутылку вина. Пил, жевал и не замечал вкуса. Зря поверил в сказку Кроу. Не зря в дороге снился сон: он взбирается на скалу и, едва достигнув вершины, сверзается к подножию. Обычно Эдвард сны не запоминал, да и видел редко, а этот запомнил, потому что видел раза два или три.

От еды и вина заклонило в сон. Что ж, можно и отдохнуть. Эдвард лег, подложил под голову котомку с мешками. Для сокровищ, видимо, не пригодятся, пусть хоть подушкой послужат. Странно: когда сидел – хотел спать, когда лег – сон пропал. Как же горько возвращаться, когда почти достиг цели. С пустыми руками он к Джоан не пойдет.

Лучше бы остался на Тасмании.

Нет, не лучше…

Остаться во Франции?

Тоска загрызет.

Не будет ему жизни – без нее. Ни здесь, ни там. Нигде на земле.

Только на небе.

Где-то в его глубинах находится Тот, Кто Вершит Судьбы.

- Помоги! – вырвалось как-то само собой. Не столько из горла, сколько из сердца.

В то же мгновение послышалась вдалеке пастушья дудочка. Эдвард приподнялся на локтях, глянул, удивился. Откуда в каменном колодце овечье стадо, мальчик-пастух и лохматая, черная собака?

Вероятно вышли из одного ущелья и направляются в другое. Значит, местные.

Стадо, мальчик и собака прошли мимо Эдварда, не заметив, будто его не было.

- Эй, парень!

Пастушок не оглянулся. Странно. Увлекся игрой на дудочке? Упустить его нельзя. Эдвард вскочил, догнал, тронул за плечо. Тот опустил дудочку, повернулся, глянул на незнакомца без страха и без единого слова.

Эдвард спросил:

- Какое ущелье ведет в Монсегюр?

Когда двое разговаривают, обычно смотрят в глаза. Мальчик смотрел на губы. Глухонемой, догадался Эдвард. Холодок разочарования пробежал по спине. Спрашивать у глухонемого все равно что спрашивать у собаки или овцы. А как же он играл, причем довольно слаженную мелодию? Странно опять. Еще раз попробовать?

- За-мок Мон-се-гюр, - проговорил Эдвард, тщательно вырисовывая слова губами.

Мальчик показал пальцем на валун, где все еще лежала еда. Голодный. Эдвард завернул в тряпицу все, что имел из припасов, отдал. Мальчик благодарно кивнул и вдруг одними губами, четко артикулируя, беззвучно произнес:

- Монсегюр – там, - и показал на ближайшее ущелье.

У Эдварда не возникло сомнений. Есть случаи, когда нет другого выхода кроме как поверить.

- Спасибо.

Мальчик опять кивнул, приставил дудочку ко рту и заиграл прежнюю, простую мелодию, перебирая пальцами по дырочкам. Собака собрала разбредшееся было стадо, и они все вместе продолжили путь. Эдвард поймал лошадь, сложил вещи в приседельные сумки, вскочил в седло. Оглянулся – ни овец, ни пастуха, ни пса. Исчезли так же внезапно, как появились. А были ли они?

Он въехал в ущелье, узкое – едва хватало места для всадника и коня. Иногда оно сужалось так, что Эдвард задевал коленями стены, и казалось они вот-вот сомкнутся и раздавят… Ущелье продолжалось - по ощущению час, а по времени минут десять. Потом расширилось и открыло деревню у подножия горы, на вершине которой виднелись крепостные стены.

Конечный пункт путешествия. Радости Эдвард не испытал. Ожидал увидеть холм, а увидел дочь Монблана – самой высокой горы Франции. Даже призвав на помощь фантазию, холмом ее не назовешь. И чем ближе Эдвард подъезжал, тем выше она становилась. Высоту определить затруднительно в точных английских футах. Легче в старых французских лье – это расстояние, на которое доносится человеческий крик.

Эдварду до вершины не докричаться. И не добраться без летающего ковра или крылатого Пегаса.

Азарт искателя сокровищ и до того еле тлевший, грозил окончательно затухнуть.

Огорчиться в очередной раз?

Не стоит огорчаться на ночь глядя.

Мы переночюем это.




18.




Да, следует поискать ночлег. Эдвард проехал деревню, постучал в ближайший к горе дом. Открыла девушка с лицом белым и круглым, как полная луна, и плавными плечами, накрытыми шалью. Француженки-горожанки не отличаются красотой, черты у них резкие, острые – как и характеры. А у полных деревенских женщин черты гладкие, мягкие – тоже как характеры.

Хозяйку звали Бланш, ее сына Люсьен. Она окинула взглядом незнакомца и в один взмах ресниц определила его возможности и свои выгоды. Одет небогато, но добротно, приехал на коне – за ночлег заплатит без обмана. Лохмат, бородат, как леший, но видна мужская сила – вот бы заманить его в постель. Пусть на одну ночь. А вдруг ему понравится и останется…  Платье на груди вдруг стало тесно.

Бланш пригласила гостя в дом. Запросила скромную цену в надежде получить дополнительное вознаграждение позже и с избытком. Получила деньги, спрятала на груди, захлопотала насчет еды. Люсьен растопил очаг, сел к столу, рассмотрел Эдварда, который представился Этьеном.

- Месье Этьен, зачем приехали в наши места? – спросил сын то, что постеснялась спросить мать.

- Я изучаю историю Франции по событиям, совершавшимся в старинных замках. Осматриваю, дотрагиваюсь до камней, вдыхаю дух прошлого. С Монсегюром связано множество легенд. Хочу выяснить – что правда, что выдумка. Взглянуть на крепость изнутри. Побывать в коже людей, там проживавших. Испытать то, что испытали они.

- Не приведи Господь! – воскликнула Бланш. – Их ведь живьем сожгли. И детей. Спаси и сохрани от их судьбины… - Она вытерла о подол правую руку и перекрестилась.

- Да ладно врать, - грубовато сказал Люсьен. Он не отличался столичным воспитанием. В глуши оно ни к чему. – Не ради истории вы приехали, а сокровища катаров искать. Так их нет. Забрали с собой те трое, которые сумели сбежать перед штурмом крепости. А после там столько человек побывало… Всю землю перерыли. Ничего не нашли, ни ржавого су, ни завалящей жемчужины. Я тоже искал. И тоже без пользы.

- Как же ты туда забирался? Гора выглядит неприступной. Знаю - был подземный ход, но его завалило камнями.

- А мы дорожку нашли.  Расчистили и поднимаемся иногда в крепость поиграть в рыцарей. Ходим на ходулях, потом ими бьемся. Здорово!

- Здорово с синяками ходить, - подала голос Бланш. – Дурацкое занятие. Не слушайте его, месье Этьен. Мальчишкам делать нечего… Правда, раз в год они занимаются на горе полезным делом.

- Каким же? – спросил Эдвард.

Он устал, но поддерживал разговор, потому что тот крутился возле интересной темы. Может что-нибудь обронят, о чем-то проговорятся, что-то подскажут. Любопытство довело осла до Иерусалима.

- Поджигаем деревянные колеса и сбрасываем вниз, потом тащим недогоревшие деревяшки домой, - сказал Люсьен с гордой интонацией. Заметив, что гость не понял причин гордости, разъяснил. – Обычай такой. На праздник Солнцеворот надо поджечь деревяшку и затушить на половине. Она обретает магические свойства. У мамы с прошлого года полено под кроватью лежит…

- Между прочим не зря лежит, - сказала Бланш и поставила на стол глиняный горшок, от которого исходил манящий запах свежесваренного мяса, овощей и чеснока. – Оно все лето защищало нас от грозы, а корове помогло разродиться. Вон Адель Серизи, соседка, в прошлом году не запаслась горелым поленом, так у нее выводок цыплят пал, а табачные грядки накрыла вредная роса мильдью…

Вот оно. Эдвард прикинул. Праздник Солнцеворот – день зимнего солнцестояния. Надо напроситься поучаствовать и подняться с мальчишками на гору.

А дальше?

Войти в крепость и – положиться на волю судьбы. Только бы она послала солнце…

- Занимательная традиция. Возьми меня с собой, Люсьен. Помогу колеса тащить. Факелы, огниво. У меня и спички есть.

- Конечно, возьму. Чем больше народу, тем веселей. Отец Шарля Монтеня тоже с нами ходит. Вставать будем рано, до рассвета. В темноте горящие колеса красиво катятся.

- Рано вставать для меня привычно.

- А зимой мы и ложимся рано, - сказал Бланш и длинно посмотрела на гостя. – Вам где постелить – где тепло… - Она дернула плечами, груди подпрыгнули. – Или где посвежее. – Она показала глазами на плоский сундук у окна.

- Где посвежее я сплю крепче, - сказал Эдвард, будто не понял намека.

Бланш вздохнула, подняв и опустив плечи.

- Что ж, постелю на сундуке. А крепко спать не советую. Сегодня необычная ночь. Вещие сны посылает. Увидите все, что с вами в будущем году произойдет.

Эдвард увидел какую-то галиматью. Разрозненные картинки. По улицам Лондона несется горящая карета. На балу, среди разряженной публики мальчишки-беспризорники пляшут, высоко подбрасывая ноги и напевая: «Десять бутылок стояло на столе, десять бутылок стояло на столе, одна из них упала и разбилась, осталось девять бутылок на столе…». Лунная дорожка дрожит на воде, корабль уплывает вдаль, а на горизонте из воды поднимается дворец с витражными окнами, изящными арками, круглыми башенками. Горы кругом, на одной вершине стоит Джоан и протягивает руки к Эдварду, он взбирается и…

- Эй, вставай! – слышит.

Встал, умылся, наспех поел. Вышел на улицу. На небе непроглядная темь. На земле – дождь и кое-где огоньки в окнах. Без солнца делать Эдварду на горе нечего, но до полудня семь часов, пасмурная погода успеет смениться на солнечную.

И обратно.

Про «обратно» лучше не думать.

Взбирались шумной, живой толпой, Эдвард включился в общее веселье и перестал заботиться о дожде. Когда люди кругом счастливы, кажется, что и тебе обломится от их счастья. Обматывали соломой спицы колес, поджигали и под свист и крики толкали вниз.

Когда рассвело, Эдвард заметил, что стоял выше облаков. Они походили на связанные из пуха коврики и клубились – будто эльфы танцевали на коврах и подняли пуховую пыль. Шальная мысль пришла: прыгнуть на облако и унестись в туманную даль.

Глупость. Прыгнет и разобьется, как птенец, выпавший из гнезда.

Если не найдет клад, прыгнет и разобьется…

До полудня оставалось двадцать восемь минут, а небо и не думало проясняться. Эдвард прошел на территорию крепости и отправился прямиком в башню. Она имела квадратную форму и не имела крыши. Стены оказались на удивление целыми и создавали внутри сумрак. Его не рассеивали окна - высокие, продолговатые, рассчитанные на то, что несколько стрелков просунут ружья одно над другим и будут стрелять, а сами останутся под прикрытием. Одно окно на восточной стене было такое узкое, что скорее походило на щель и имело непонятное предназначение.

Твердое, темное небо висело над башней, как бы заменяя крышу. Ни малейшего ветерка не ощущалось. Ни малейшей надежды, что облака разойдутся и дадут дорогу солнцу. Ну может в пять минут первого – ради насмешки над искателями приключений…

Эдвард сел на бревно, достал часы, откинул крышку и впился взглядом в стрелки, будто желал остановить – до того момента, когда солнце прожжет дыру в облачном ковре.

Над временем не властны ни боги, ни судьбы. Оно идет само по себе и не считается с чужими желаниями. Обижаться на него так же бесполезно, как на солнце, которое запаздывает. Время – это то что вечно, остальное… временно.

Семь минут… Шесть… Пять…

Четыре с половиной…

От чужого счастья не обломилось.

Остались мгновения до взрыва сердца. До кораблекрушения надежд. До его личного апокалипсиса.

Невыносимо ждать…

Эдвард не выдержал пытки временем и замахнулся грохнуть часы о камень. В тот момент вверху посветлело. Поднял голову, заметил чистый голубой клочок и удивился - он забыл, что небо бывает голубое. Клочок расширялся, расширялся, и вот уже вместо серой крыши над башней возникла синяя. Пуховый ковер порвался на куски и вскоре растаял без следа. На часах – полминуты до полудня. Эдвард вскочил, оглянулся, чтобы не пропустить знак.

Хотя какой знак может подать солнце? Улыбнуться? Подмигнуть? Послать луч в утешение…

Солнечный луч вошел в ту самую щель и упал на противоположную кладку, от которой снаружи отходила стена в четыре фута толщиной. Камень, которого коснулся луч, находился невысоко над полом и, видимо, содержал кристалл - переливался, как бриллиант, приковывал внимание. Эдвард грохнул по нему киркой и пробил кладку насквозь. В тот же миг луч исчез, так же внезапно, как появился.

Он больше не нужен. Эдвард долбил, пока не образовалось отверстие, достаточное, чтобы пролезть. Пролез в черную дыру, как в мышиную нору. Зажег факел. Нора тесная, посередине каменный саркофаг, накрытый крышкой. Вот значит где сокровища спрятаны. Не обманул Сэм Кроу, а его не обманул Роже Паскал. Фортуна не обманула Эдварда…

Прежние искатели кладов действительно не там искали – надо было не в земле, а в стене.

Крышку долбить или сдвинуть?

Эдвард налег, сдвинул наполовину. Глянул внутрь.

На него глянула… пустота.

Не может быть. Сбросил крышку на пол.

Не помогло. Ящик пуст.

Грандиозный обман. Шутка, пережившая столетия. Души сожженных катаров хохочут взахлеб. Эдвард поддался на сказочку про несметные богатства, как пират, нашедший карту острова сокровищ на полу трактира. От стыда сгореть. Лечь в саркофаг и накрыться крышкой…

Клад давно унесен. Или разграблен. Или не существовал вовсе.

Эдвард со злости пнул саркофаг ногой. Что-то звякнуло на дне. Посветил факелом. Что это там внизу мутно поблескивает?

Вероятно старая монета. Ржавая и круглая, похожая на испанский золотой дублон, который вышел из обращения два века назад. Золота в нем достаточно, чтобы купить корову.

Почему его оставили?

Эдвард наклонился, пошарил рукой, попытался взять.

Взять не получилось – дублон или что это было - вделан в дно. В середине прощупывалось отверстие. Как для ключа.

Ключа все равно нет.

Уходить надо. Не подпитывать пустую надежду, не морочить собственную голову.

Уйти всегда успеешь. Погоди. Подумай. Вспомни – что говорил Сэм Кроу. До сих пор все сходилось.

Он говорил: возьми крест с собой, он откроет клад.

Точно. Крест походил на ключ. Эдвард тогда же надел его на шею и забыл. Теперь снял, вставил в отверстие, повернул. Щелчок. Плиты дна со скрипом поехали в стороны. Открылся другой саркофаг.

Полный.

А Эдвард стоял пустой. Ни радости, ни печали, ни мечты, ни фантазии. Ни сил, ни слез.

Колени ослабли.

Он упал на стенку саркофага, как на стенку гроба, и беззвучно заплакал.




19.




Летние салоны герцогиня Балтимор устраивала на природе. Она и другие устраивала бы в здесь, но долг светской дамы обязывал зимой оставаться в Лондоне. Жаль. Герцогиня замечала, что беспорядочная светская жизнь и дымный воздух столицы оставляли отпечатки на ее внешности.

Лето – пора наслаждаться.

Гости наслаждались. Дети и собаки резвились на лужайках. Дамы устраивались в тени, вдыхали прохладу, отпускали условности и следили лишь за тем, чтобы ни одно солнечное пятно не упало на кожу. Девушки, избавленные от необходимости красоваться перед женихами и вести себя по-пуритански, позволяли себе побегать или посмеяться вслух. Мужчины усаживались в плетеные кресла, расставленные под тентами, и заводили политические разговоры.

Слуги ходили с подносами, предлагали сладости, мороженое, заморские плоды, фруктовые воды и незаметно смахивали капли с висков руками в белых перчатках. Когда господа отдыхают, слуги трудятся в поте лица. Отдых – дело тонкое. Нельзя допустить ни малейшей ошибки или невнимания к пожеланиям и капризам.

Середина июля – самая ленивая пора, даже языком шевелить неохота. Братья Элборо сидели в беседке, курили сигары, молча пили охлажденное вино. Когда и молчать стало лень, решили поговорить. О чем? О политике летом говорить глупо, о скачках не имелось интереса, о театре не имелось повода, о погоде надоело. Оставалась вечная тема – женщины.

Алберт вынул изо рта сигару, запрокинул голову, не торопясь выпустил два кольца дыма, спросил:

- Как тебе скучная семейная жизнь?

- Мою жизнь ни скучной, ни семейной не назовешь. – Ричард затянулся и выпустил три дымных кольца.

Алберт посчитал и хмыкнул - стремление брата быть первым даже в мелочах порой выглядело смешно.

- Но ты уже почти год живешь с одной женщиной. Для тебя это рекорд. Ни разу не потянуло высадить цветочки за калиткой?

- Не поверишь – и мысли не пришло.

- Верю. И наблюдаю. Ты до сих пор смотришь на нее, как на экзотическую орхидею среди примитивных ромашек. За год мне лично надоела бы и роза королевских кровей. Не понимаю, как тебе удается?

- Лучше спроси – как ей удается, - ответил Ричард с ноткой восхищения.

Брат поднял брови, качнул головой – продолжай.

Ричард продолжил:

- Я и не подозревал, что женщины могут быть столь изощренно хитры. На мое единственное условие - не пытаться бежать она ответила сотней своих. Она поставила себя хозяйкой в моем доме. А мне отвела роль исполнителя ее желаний. Роль, впрочем, не тягостная. И хорошо оплачиваемая. Имея рядом Джоан смешно даже думать об измене. Все равно что изменить русалке с камбалой.

- Что же за секрет знает русалка?

- Секрет прост: не держать. И не надоедать. Во-первых, мы не спим вместе. Она создала себе несколько спален, и я никогда не знаю в какой она. Она и сама не знает, летает, как ангел ночи, выбирает - где остановиться на ночлег. Все, что происходит между нами, происходит по ее воле. Порой, всегда неожиданно, она приходит ко мне, и тогда моя постель взлетает на седьмое небо. А утром ее уже нет, и не осталось ни одной вещички в доказательство ее недавнего присутствия. Лишь едва уловимый аромат летнего леса в воздухе. Ощущение блаженной легкости в теле. Разливается нечто тихое, глупое, розовое, беззаботное…

- Ах, женщины… - сказал Алберт с иронией, за которой пряталась зависть. - Они делают из нас счастливых идиотов. Или поэтов.

- Женщины делают из нас все, что хотят. В искусстве флирта Джоан достигла совершенства. Уж не знаю где она училась…

- Природа наделила ее талантом любви, как других наделяет талантом композитора или художника.

- Талант любви ценнее. И реже. Джоан – выдумщица, каких свет не видывал. Иногда мы встречаемся в укромных уголках дома, уж не знаю - случайно или по ее умыслу. Набрасываемся друг на друга, как тайные любовники, и после пяти минут ласк разбегаемся, будто нас кто-то потревожил. Но перед тем, как уйти, она поправит платье, прическу и глянет с укоризной, вроде я совершил нечто непристойное. Сластолюбивый король соблазнил наивную пастушку… А соблазняет всегда она. В общем, актриса, достойная быть примадонной в театре. Иногда ее собачка приносит мне в зубах цветок, или дворецкий приносит листок с отпечатком губ. Что означает – я должен бросить то, чем занимался, и идти на ее зов.

- Занимательно… Она смирилась? Полюбила тебя? Или принимает за кого-то другого?

- Пусть принимает за кого угодно. А жить будет здесь, со мной. Скорее всего она трезво оценила положение и решила не усложнять. Подстроила обстоятельства под себя и наслаждается тем, что имеет.

- Не ожидал я, что малолетней девчонке удастся приручить, как тигра, моего брата – матерого эгоиста, дикаря и авантюриста.

- Мы оба дикие. Тигр и тигрица. Мы приручили друг друга, но не превратились в кошечек. Потому не расслабляемся. Дарим нежности, но когти держим наготове.

- Зоопарк настоящий, - сказал Алберт без осуждения или насмешки. – Испытание не для меня.

- Каждый сам выбирает себе испытание.

- Мне подавай попроще. Чтобы дама подчинялась беспрекословно и безусловно. В Лондоне жила когда-то некая Ханна Манби. Имела совершенно рабский характер. Любила лизать ботинки хозяина и говорила, что может на вкус определить, где он побывал.

- Ты бы ее полюбил?

- Ну не ее именно. Я говорю про характер.

- Это отсутствие характера. Я бы ее убил. Женщина привлекательна, когда отказывает. Интригует. Задает загадки. Заставляет думать о ней… С Джоан не заскучаешь. Живем вместе, но все же отдельно. Не как чужие, а как влюбленные, для которых разлука не в тягость. Только в романах герои считают за счастье не расставаться ни на минуту. В жизни такое «счастье» закончится через пару дней. Расставаний должно быть больше, чем встреч. Надо не надоедать, а удивлять. Ждать встречи с нетерпением, а не с отвращением. Как ты с женой…

- Хоть бы ей конфеткой подавиться… - проворчал Алберт.

- Желание видеть друг друга должно созреть, расцвести и дать плод, чтобы руки потянулись с двух сторон тот плод сорвать и вдвоем отведать. Встречаться на ложе надо не потому, что этого требует супружеский долг, а потому что этого требует влюбленное сердце.

- Ричи, тебе надо было родиться философом.

- Философами не рождаются. Ими нас делает опыт. Опыт учит: долгая совместная жизнь ведет к привычке. Чтобы сохранить новизну, следует почаще разлучаться. Ненадолго. Мы с Джоан стараемся меньше сталкиваться без нужды. Дома никогда не едим вместе, только в гостях, а там делаем вид, что не знакомы. Чтобы не возникло вопросов насчет ее положения в обществе, тетя Элис представляет Джоан как племянницу, графиню Де Ла Портэ. Мы мало разговариваем, при нужде пишем друг другу письма. Джоан пишет – куда едет вечером, в сопровождении слуг, конечно. Я пишу – если приглашаю ее в театр, на прием или на бал. А чтобы потанцевать с ней, должен заранее записаться в очередь.

- Ха-ха-ха! Великолепно.

- Зато Джоан довольна. Когда женщина довольна, она сияет. А я сияю, когда веду ее под руку, и окружающие выставляют на нас глаза, очки и лорнеты. Чужая зависть приятно щекочет мужское самолюбие… Да, брат мой, я сейчас в лучшей поре жизни. За что весьма благодарен моей компаньонке.

- Благодарен до такой степени, что готов жениться?

- Да. Но пока не готова она. Недавно опять отказала под предлогом, что умерла ее крестная. Должна выдержать траур минимум год. Хотя чушь. Траур выдерживают по супругам. Но я ее не тороплю. Не хочу злить или огорчать. Джоан – единственная женщина, которой я с удовольствием подчиняюсь.

- Значит, любишь ее?

- Не хочу терять. Это любовь?

- Это то, что в моей практике не встречалось. Но советую поторопиться со свадьбой. Окружи ее детьми. Тогда она точно не сбежит.

- Шутишь. Куда ей бежать? С кем? Кто решится увести у меня даму?

- Да хоть вон тот… дикарь. - Алберт кивнул в сторону тента невдалеке.

На столе под тентом стояли бутылки и хрустальные фужеры. Рядом Джоан и мужчина, заросший снизу бородой, сверху давно не стрижеными волосами. На голове широкополая шляпа. На глазах круглые очки с голубыми стеклами. Одежда неброская, дорогая и точно по фигуре, скорей всего из лучшего ателье Лондона «Савил Роу». Мужчина что-то увлеченно рассказывал, показывая на бутылки загорелой рукой. Джоан держала фужер, содержимое которого сверкало, как расплавленный рубин.

Ричард сидел к тенту спиной и не сразу заметил незнакомца. Коротко глянул, спросил:

- Кто этот абориген с Таити?

- Не с Таити, а с Пиренеев. Этьен Деларуа – винодел из Лангедока.

- Откуда знаешь?

- От тети. Сказала: Деларуа хоть и француз, а приятнейший человек. Несметно богат. Снял один из самых дорогих домов - на Пикадилли рядом с Академией Художеств и за пару дней подружился со сливками общества.

- Ну, чтобы подружиться со «сливками» много ума не надо. Надо много денег – кому-то дать в долг, кому-то проиграть в карты, кого-то пригласить на обед. Люди легко покупаются на дармовщинку. И вот уже принимают незнакомца в лучших домах, называют «приятнейшим человеком», не подозревая, что он, возможно, не тот за кого себя выдает. Может, он убийца и пират… Хотя прямая спина выдает его родовитое происхождение. Спина важна для джентльмена. Раньше в Англии хорошая осанка была одним из условий получения дворянства. Зачем он приехал в Англию?

-  Навестить родственников, сбежавших от революции, заодно показать свою продукцию и наладить законную торговлю. Чтобы отобрать хлеб у контрабандистов.

- Пусть показывает в Торговой палате. И запрашивает патент. Не доверяю я французам. Слышал историю некоего шевалье де Бомона? Жил в конце прошлого века в Лондоне и выдавал себя за женщину. Да так ловко, что никто не знал точно – кто он на самом деле. После смерти врачи установили, что шевалье был все-таки мужчина и шпионил в пользу французского короля. А зачем тетя пригласила винодела?

- Ради любопытства. Ты же знаешь, она обожает редкости и всяческие отклонения от нормы. Француз, далекий от элегантности. Абориген, разбирающийся в вине. Он произвел на нее впечатление.

- Собой или вином?

- Думаю – и тем, и другим. У тети летом затишье в спальне. А от французских вин она всегда была без ума.

- Как бы и Джоан не осталась без ума. – Ричард еще раз глянул на стоявших под тентом. – Слишком пристально она его слушает. Будто он не говорит, а играет на волшебной дудочке. Неужели она не замечает его глупых голубых очков? Лондонские эмансипе носят их специально, чтобы казаться уродливыми и не возбуждать интерес мужчин. А зачем винодел их нацепил?

- Наверное, для того же.

- Не хочешь сходить, послушать, о чем они болтают?

- Почему бы тебе не сходить?

- Они наверняка разговаривают по-французки. А я его так и не одолел. Когда гувернер учил тебя языкам, боцман учил меня ударам.

- Тебе пора забыть обиды детства.

- Этот француз меня раздражает. Пожалуйста, исполни просьбу. А я договорюсь с австрийским королем, чтобы вручил тебе орден любви к ближнему. Он недавно учредил эту награду.

- О, какая честь. За орден я согласен для тебя шпионить. Только сигару докурю.




20.




- Мадам, позвольте предложить вам на дегустацию одно из лучших вин Лангедока - Шато Лафит категории гранд крю, то есть наивысшего качества, - сказал Этьен Деларуа и плеснул в бокал Джоан жидкости - черной с бордовым оттенком. – Понюхайте и ощутите аромат винограда, наполненного соком солнца. Попробуйте и оцените вкус, который подарила нам лоза.

- Я не разбираюсь в винах… - сказала Джоан.

Беспокойство одолевало, она не понимала – от чего. С каждым его словом беспокойство росло, пелена застилала глаза, окружающее расплывалось. Ясный день померк, люди растаяли, остались двое – Этьен и она. Она вслушивалась не в слова, а в голос. Впивалась взглядом в очки, будто пыталась проникнуть сквозь стекла и узнать того, кто прятался за странной внешностью…

Эдвард?

Не может быть.

Она оглядывала фигуру француза, пытаясь найти сходство. И не находила. Этот шире в плечах, плотнее в талии и как будто выше ростом. Волосы светлее. Голос грубее, но слышатся знакомые нотки. Увидеть бы глаза, все стало бы ясно… Неудобно просить снять очки… Все равно что просить снять что-то из одежды.

Черная шляпа с полями, синие очки, золотая цепь, держащая хронометр с якорем на крышке, делали Этьена похожим не на Эдварда, а на Призрак Часовщика. Если Призрак спросить «который час?», он одарит способностью распоряжаться временем. Джоан остановила бы время… нет, вернула бы назад, когда она и Эдвард…

Все-таки Эдвард?

Догадка родилась – далекая, неясная, как точка на горизонте. Она или приблизится и расправит крылья, или удалится и растает без следа. Стало страшно: вдруг догадка не оправдается? Потом еще страшнее: вдруг оправдается, что делать?

- Ваш голос мне знаком… - пробормотала Джоан, адресуясь скорее себе, чем ему.

Силы покинули, она покачнулась. Рука сама собой потянулась к собеседнику. За помощью? За правдой? За надеждой? За разочарованием?

Этьен взял ее руку, крепко сжал, поддержал. Наклонился – как бы поцеловать.

- Да, Джоан, это я, - прошептал он. - Пожалуйста, веди себя как обычно. Иначе нас опять разлучат, теперь навсегда. Выпей вина и улыбнись…

Джоан выпила судорожными глотками. С каждым глотком в нее будто вливалась бодрость. Это Эдвард! Радость захлестнула волной – нырнуть и утонуть. Теперь не страшно. Вместе с Эдвардом она согласна и плыть, и тонуть.

- Эдди, прости, что я… что мне… пришлось с другим…

- Дорогая моя, не извиняйся. Я тоже не святой. Мы обещали друг другу выжить, чтобы опять встретиться. Мы выжили и встретились. Значит, все сделали правильно.

- Увези меня отсюда. Сегодня же. Сейчас же.

- Увезу. Не спеши. Надо быть осторожными. Еще раз прошу – веди себя с Элборо, как прежде. Скоро получишь весточку и узнаешь, что делать. Ее передаст друг. Он здесь. Верь ему, как мне.

- Кто?

- Принц.

- Принц-регент? Но он же недавно стал королем.

- Нет, другой принц.

- Не вижу другого.

- Скоро увидишь. А теперь… - Эдвард заметил приближающуюся хозяйку дома и сказал громче: - А теперь предлагаю продегустировать жемчужину моей коллекции - Шато Марго двадцатилетней выдержки.

Подошла Элис Балтимор с безукоризненно гладкими плечами, открытыми для всеобщего любования. Вместе с ней - молодой мужчина в белом, бесформенном одеянии, будто обернутый простыней, на голове белый платок, перетянутый черными бечевками. Он был прекрасен, как арабский Апполон, если бы тот существовал: четко очерченные брови, тонкий нос, колечки волос вокруг лба и щек, тронутая ласковым загаром кожа.

А глаза…

Они не оставляли равнодушным ни одно сердце - ни мужское, ни женское. Они горели черным, сатанинским огнем, прожигали насквозь, смеялись над чужими муками и плясали на пепелище. Если бы не усы и бородка, он бы походил на жгучую восточную обольстительницу, которой сам Соломон бросил бы под ноги Израильское царство и посвятил Песню Песней. Он был чертовски красив, но не холодно, отчужденно, а мило, любезно, улыбчиво. Он был по-королевски высокомерен, но высокомерием не раздражал. Ведь за красоту многое прощается, даже самое ужасное преступление, на которое приятный на вид человек вряд ли способен.

- Простите, что прерываю вашу беседу, месье Деларуа, - проговорила герцогиня Балтимор сладчайшим голосом. - Мой гость очень желал познакомиться с графиней Де Ла Портэ, а монаршим персонам не принято отказывать. Дорогая, позволь тебе представить Сахиба Али Ал… Алла… ой, простите, запуталась…

- Сахиб Али Ал Хадади - наследный принц Дамасского престола, - сказал гость, качнул головой и демонстративно убрал руки за спину. Прикасаться к незнакомой женщине, тем более иноверке запрещено религией. Чтобы смягчить возможную неловкость с ее стороны, он показал в улыбке зубы, будто покрытые перламутром. - Для простоты можете называть меня Ваше Высочество.

Джоан мало что расслышала и ничего не поняла. На всякий случай присела в книксене, когда поднималась, глянула мимолетно на Эдварда, но он уже отвернулся к бутылкам и фужерам. Слово было за ней.

- Как поживаете, Ваше Высочество?

- Спасибо. Очень хорошо. Позвольте пригласить вас на прогулку. Вы наверняка хорошо знаете сад вашей очаровательной тетушки. Покажите мне его секреты и укромные уголки.

Принц сделал приглашающий жест и первый шаг. Джоан последовала за ним, как кукла, которую потянули за веревочку.

Эдвард протянул Элис крошечный стаканчик, за хрустальной гравировкой которого просматривалась зеленоватая жидкость.

- Прошу, герцогиня…

- Элис. Называйте меня Элис. Только для близких друзей.

- Этьен. Только для вас. Благодарю, что пригласили в гости, Элис. Невероятная удача для меня. Предлагаю отведать то, что вы еще не пробовали. Ликер Шартрез. Его секрет знают лишь два монаха Картезианского ордена. Вкус жгучий, сладкий, пряный. В точности – как у хозяйки этого гостеприимного дома.

- Ах, вы обольститель… Настоящий француз. – Элис многообещающе поглядела на гостя.

Когда она впервые увидела арабского принца, подумала: неплохо бы заполучить его в свой гарем. Когда увидела Этьена, передумала. Молодых, красивых у нее было много, в том числе самого высокого происхождения. Они производили впечатление внешностью, но мужских достоинств имели мало - слишком стеснялись и порой раздражали неумелостью. Женщина в возрасте хочет мужчину с опытом. Этот дико заросший француз наверняка так же дик в постели. Ах, давно она не занималась грубостями в интимной обстановке… Элис томно вздохнула и пригубила из стаканчика. Эдвард наставил очки на герцогиню, а глаза на братьев Элборо за ее спиной.

Ричард проводил подозрительным взглядом Джоан и ее спутника. Повернулся к Алберту.

- Кто это… в костюме привидения?

- Арабский принц. Приехал налаживать связи между Дамаском и Лондоном. Не знаю, получилось ли с политическими и торговыми связями, а любовные наладил точно. Его видели со всеми известными красотками…

- В постели?

- Нет, в ложе Ковент Гарден. А также на балу у лорд-мэра и других обязательных светских мероприятиях.

- Придется мне отправить за ним шпионов.

- Неужели ревнуешь?

- Не доверяю. Арабы хитры. И сладкоречивы. Обмажут тебя медовым сиропом с головы до ног, усыпят бдительность и съедят вместо пахлавы.

- Ну тебя-то ему зачем съедать?

- Не меня. Они обожают наших белолицых женщин. Мечтают заполучить в гарем и попросту крадут. Античное варварство в наше просвещенное время. Самый вопиющий случай был, когда украли знатную французскую даму, кузину жены Наполеона.

- Эме Де Ривери. Известная история. Но ее украли пираты на море, а кто украдет Джоан – на суше? Если только мифическая птица Рух, которой и крокодила поднять в воздух ничего не стоит. Сцапает она твою красавицу, посадит на спину и унесет далеко-далеко, где ждет ее черноглазый, по-восточному бородатый Синдбад… Кажется, Джоан предпочитает мужчин с растительностью на лице. Не пора ли тебе уволить брадобрея?  – Алберт усмехнулся.

- Я всегда замечал в тебе отсутствие чувства юмора. Как тебя приняли в Сент Джеймс? Умение тонко шутить так же обязательно для членов клуба, как умение одеваться с тонкостью до деталей. – Ричард сделал длинный глоток вина и отправился вслед за удалявшейся в сад парой.

- У меня три страсти в жизни, две явные и одна тайная, - говорил принц.

- Тайная – конечно, к какой-нибудь женщине? – спросила Джоан. К ней постепенно возвращалось осознание окружающего.

-  Нет. Страсть к женщинам – из явных, а также к лошадям. Тайная же – страсть к сладостям. Обожаю сладкий вкус. Во всем. В вине, во фруктах, в еде. Вы когда-нибудь пробовали настоящую арабскую халву? Кто ее не пробовал, тот напрасно прожил половину жизни. Чтобы в полной мере оценить вкус, халву надо есть наедине, на персидском ковре, под звуки кеманчи. Первым делом вдохнуть запах – он слаще чайной розы. Закрыть глаза, откусить, прислушаться, прочувствовать. Халва тает на языке. Протекает внутрь божественным нектаром. Вместе с ней протекает ощущение рая…

- Ах, прекратите, пожалуйста, - сказала Джоан и шутливо нахмурилась. - Собеседник ей нравился. Как собеседник. Очарователен. На внешность и характер. Не зря Эдвард выбрал его в друзья. - Мне уже захотелось.

- Мне тоже. Если бы вы были моей женой…

- Которой по счету? – Джоан становилось весело.

- Четвертой. Но неважно. Вы были бы любимой. Я бы обмазал ваши пальчики халвой и облизал по очереди. На руках и ногах. И не было бы выше наслаждения… - Принц прикрыл глаза. Потом открыл. Он держал руки по-прежнему за спиной. Пока рукам не дается свобода, язык волен говорить все, что угодно. – Скажите, вы вышли бы за меня?

- Я замужем.

- О, кто же тот избранник богов, счастливейший из смертных, кому удалось заполучить в жены прекраснейшую даму, бриллиант в короне Британского королевства…

- Ах, оставьте ваши восточные витиеватости, - сказала с улыбкой Джоан. – Мужа сейчас нет рядом.

- На его месте я бы вас надолго одну не оставлял.

- Она под моей защитой, - сказал подошедший Ричард. Он слышал последнюю фразу. – Вы собирались ее украсть?

Принц не спеша повернулся.

- Ну что вы, милорд. Я же дипломат. Приехал налаживать связи, а не устраивать скандалы. – Он опять повернулся к Джоан. – Благодарю за приятнейшую беседу, миледи. В продолжение ее обещаю как-нибудь прислать коробочку настоящей дамасской халвы. – И ушел.

Ричард взял Джоан за руку.

- Поедем домой. У меня что-то голова разболелась.







Ричард достал из потайного шкафа коробку из красного агата в виде сундучка с плоской крышкой и на маленьких ножках. Агат был мастерски отполирован и переливался всеми цветами, которые получаются, если посмотреть на солнце и закрыть глаза - от кроваво-красного до ярко-желтого. В сундучке будто бродил огонь. Резная золотая рамка украшала ребра и края, сбоку сидела кнопка из бриллианта.

Вещь, изготовленная французами-гугенотами, бежавшими от католического террора, за двести нет не потускнела, не поцарапалась, не сломалась. Она сама по себе сокровище, но содержала нечто, в тысячи раз более ценное – ожерелье из синих сапфиров в оправе из белого золота. Каждый камень был окружен крошечными бриллиантами, а в центре, в ажурно сплетенной рамке висел самый крупный сапфир и походил на цветок.

- Скромный подарок для драгоценной женщины, - сказал Ричард и надел ожерелье на шею Джоан. – Если ты выйдешь в нем в ночь, звезды померкнут от зависти.

- Спасибо.

Только и всего? Ричард наклонился поцеловать ее сзади в шею. Она позволила, потом вывернулась, подбежала к зеркалу. Покрутилась. Платье из синего бархата, расшитое золотыми нитками, как паутинками, покрутилось вместе с ней. Ожерелье довольно сверкало на груди.

Почему же Ричард недоволен?

В его руках женщина, которую мечтал бы заполучить каждый.

Он – избранный.

Почему же радости нет?

Ощущение, что его обманывают.

Глупость. Джоан всегда под присмотром. Не делает шага без его ведома. По-прежнему весела на людях, и ласкова с ним наедине. Но в последнее время что-то изменилось. Не заметно, но ощутимо. В ее взгляде появилась отчужденность. В ее руках появилась холодность. Необходимость. А раньше была нежность.

Она его все же обманула. Пользуется всем, что у него есть, взамен отдает самую малость. Она сидит на золотом троне, а он у ее ног, как раб. Он исполняет ее желания, в ответ она допускает его к телу. Бросает подачку, чтобы раб не роптал.

Он зароптал. Надоело. Алберт прав. Надо жениться. Пусть она не любит. Философ Кассел утверждал: взаимная любовь не считается необходимой в качестве отправной точки для заключения брака. Достаточно желания одного человека. Ричарда. Замужество – это паутина, из которой Джоан не выбраться. После первого ребенка она станет снисходительнее к мужу. После второго начнет обожать. После третьего не будет представлять без него жизни.

- Через месяц у нас свадьба… Нет, через две недели.

- Хорошо. – Джоан опять крутанулась перед зеркалом.

Дошло ли до нее – что он сказал и на что она согласилась?

Ладно. На сегодня хватит сомнений.

- Пойдем в карету, а то на представление опоздаем, - сказал Ричард и накрыл плечи Джоан палантином из русского соболя.

Опаздывать нежелательно.

В Лондоне гастролировала труппа миланского театра Ла Скала с оперой «Сомнамбула», которая шла на континенте с невиданным успехом - тексты арий печатались на игральных картах и дамских веерах.

Несмотря на лето, Ковент Гарден гудел и шевелился, как муравейник. Людские ручейки стекались со всех сторон и казалось – всех вошедших театру не вместить. Кареты выстраивались в очередь, чтобы выпустить пассажиров напротив парадной лестницы.

Спектакль начинается на входе в театр.

Спектаклем руководил директор Чарльз Флитвуд. Стоя на верхней ступеньке, он высматривал кареты высокопоставленных персон, которые узнавал по гербу на дверце, качеству лошадей, количеству слуг и другим явным или скрытым признакам. Завидев, принимался размахивать руками, как дирижер перед оркестром. Дирижировал Флитвуд лакеями, указывая, к какой карете бежать.

Одетые в генеральские мундиры, лакеи ощущали себя чуть не главными героями представления и с важной неторопливостью производили ритуал: открывали дверцу, отпускали ступеньки, подавали руку дамам. Те выходили и сверканием бриллиантов затмевали горевшие на полную мощность газовые фонари. Сопровождавшим джентльменам ничего не оставалось, как отступить на полшага и спрятаться в тени спутницы.

Джентльмены не роптали. Находиться в тени дамы, которая сияет твоими драгоценностями – ни с чем не сравнимое удовольствие и просто мужское счастье.

Ричард вел под руку Джоан и ощущал себя невидимым. Ни одного взгляда не поймал на себе, все были обращены к ней. Усмехнулся: скоро забудут его титулы и должность, будут называть «муж герцогини Элборо».

Он обидится?

Нет. Обрадуется.

Алберт с женой Мелиссой сидел в ложе. Он попивал из рюмки и молчал, она по обыкновению жевала конфеты и болтала.

- Маркизе Коненгам посчастливилось присутствовать на коронации короля Георга в Вестминстерском дворце. Она рассказывала, я умирала от зависти. Алберт, почему мы не присутствовали?

- Потому что мы не вошли в число тех трех тысяч избранных, которым пришло приглашение.

Мелисса не совсем поняла, переспрашивать не стала, боялась забыть то, что имела сказать.

- Жаль. Это событие стало бы счастливейшим в моей жизни. Ну, после нашей свадьбы, конечно. Георг давно банкрот, но коронацию ему устроили роскошнейшую. Одни столы с настоящими реками и живыми рыбами чего стоили! А сколько было приготовлено еды!  Каждые четверть часа подносили новое блюдо – без перерыва, до самого утра. Конечно, не все выдержали. Только самые отъявленные обжоры…

- …в том числе новоявленный король, - вставил Алберт, намекая на самое большое хобби недавнего принца-регента.

- Ну, маленькие слабости есть у всех. – Мелисса замолкла, чтобы вложить в рот новую конфету. – А вообще он несчастный. Отец его не любил. Жена тоже. Сбежала на континент и занялась беспардонным развратом, в том числе с цирковыми артистами и собственными слугами. Жаль короля. Когда он умрет, не найдется ни одного человека, кто прольет по нему хотя бы одну слезу. А ты прольешь, если я умру?

- Конечно. И не одну, - сказал Алберт самым честным голосом. - Хочешь проверить? Тогда умирай прямо сейчас.

У Мелиссы за одну секунду промелькнуло несколько выражений на лице: радость, что муж поплачет о ней, потом согласие удостовериться, потом сомнение, потом она задумалась так, что забыла жевать.

- Но если я умру, то обратно не воскресну.

- А если не умрешь, не узнаешь о моей тоске по тебе.

- Позвольте прервать вашу интеллектуальную беседу, - сказал Ричард. – Алберт, давай выйдем в холл. Простите, леди, мы ненадолго.

Братья вышли. Мелисса тут же повернулась к Джоан и направила на нее словесный поток.

- Некоторые думают – если я много говорю, то глупая. А я поумнее многих. Даже умею играть в «Вог». Вы умеете? Нет? А вообще в карты? Тоже нет? Пора научиться. Маркиза Коненгам говорит: кто не умеет играть в «Вог», тот дурно воспитан и не достоин бывать в обществе. Она специально нанимала дочери учителя карточных игр. Платила как дорогому адвокату. Правда, зря - дочь так и не научилась. Кроме приданого у нее ни талантов, ни красоты. Три года приезжала на лондонские сезоны, а мужа так и не нашла. Осталось в старые девы записаться…

Душно. Джоан сняла палантин, положила на барьерчик и с преувеличенной внимательностью уставилась в рисунок на шторке ложи. Она кивала головой и не слушала Мелиссу. Она будто отгородилась шторкой от остального мира и спряталась в себя. Она ждала чего-то и вздрагивала от каждого шороха, от каждого шага, от разговора. Она откуда-то знала, нет, ощущала - сегодня должно что-то произойти. Может, главное событие ее жизни без мужа.

Она видела сон, а сны под праздник Луга сбываются. Джоан в простом, полотняном платье, с венком из полевых цветов на голове шла по тропинке. Она слышала песни, музыку, детских смех. Слышала звонкое, по-весеннему счастливое птичье пение, видела на ослепительно-синем небе облака, как корабли. Она шла к роднику, спрятавшемуся в тени дуба. Там стоял седой друид и ждал ее, чтобы совершить обряд бракосочетания с…

- С Ричардом вы ни в чем не будете знать недостатка, в том числе в драгоценностях, - сказала Мелисса, вперившись в сапфировое колье. – Позвольте личный вопрос – вы собираетесь выходить за него?

- Конечно, - сказала Джоан в ответ на свой сон.

- Не советую долго раздумывать. Столько дам мечтают на законных основания попасть в его дворец, что если бы они встали одна за одной, выстроилась бы очередь отсюда до Темзы. И я бы стояла первой.

Джоан едва удержалась, чтобы не хмыкнуть. Ума Мелисса действительно имела не много и еще меньше привлекательности – в лице и в характере. У нее все было мелкое, от зубов до манер. Алберт женился из-за приданого и хорошего происхождения, но как она попала в потомки древнего рода, загадка. Знатные мужчины имеют привычкой отбирать лучших женщин, и со временем получаются дети, на которых приятно смотреть. А Мелисса… Возможно, она была потомком крестьянки, которую рыцарь соблазнил - не по любви, а по привычке, потом признал ребенка и обеспечил родословной.

Чем она собралась привлечь Ричарда? Он не позволил бы ей подавать ему ботинки.

Хотя Джоан все равно. Особенно теперь. Она уже чувствовала себя отдельно от этих людей. Будто они - вынужденные попутчики и скоро выйдут из кареты. А Джоан поедет дальше. Нет, это ей надо выйти… и уйти…

Незаметно не удастся. Надо ждать. Ждать утомительно… Чем заняться? Глянула в оркестр. Музыкант поднял с пола гигантскую трубу и надел через голову. Труба обернулась вокруг него, как удав, и разинула пасть, желая кого-то заглотить. Удав сверкнул начищенным боком, будто подмигнул Джоан – ее он глотать не собирался.

В холле капитан Макинтайр докладывал Ричарду:

- По вашему приказу мы проверили троих иностранцев, недавно прибывших в Лондон: вице-президента Шотландского общества антикваров Роджера Форбса, винодела из Лангедока Этьена Деларуа и сирийского принца Сахиба Аль… э-э-э… Хадади. С кого прикажете начинать?

- С шотландца начинайте, они самые подозрительные. – Ричард сложил руки на груди, Алберт убрал руки за спину. Оба с вниманием уставились на Макинтайра.

- Форбсу сорок восемь лет, женат, одиннадцать детей от жены, двое от любовницы, проживает в Эдинбурге, приехал на заседание Общества антикваров Лондона…

- Про него ясно. Дальше.

- Этьен Деларуа, француз. Богат. Снял самый дорогой в столице дом, заплатил за два месяца вперед. Прибыл для заключения контрактов по сбыту вина собственного изготовления.

- На чем прибыл?

- На судне «Монарх». Оно стоит на правом берегу Темзы напротив оружейного склада…







В ложу кто-то вошел. Не поворачиваясь, Мелисса сказала:

- Дорогой, прикажи принести еще сладостей.

- Я уже принес, - тихо ответил незнакомый голос.

Молодой, ласковый. Именно таким голосом говорят слова любви. На ушко. От него тает женское сердце. И расцветает воображение. Спина Мелиссы вздрогнула, веер в руке затрепетал. Пусть этот голос принадлежит принцу. Не европейскому, но с Востока. Они романтичны и загадочны. Они курят кальян и живут во дворцах со стеклянным потолком. Ночью потолок превращается в звездное небо, а днем в голубой полог. Над ним не бывает ни облаков, ни дождя, ни тумана, как в Лондоне. На Востоке нет плохой погоды. Днем жарко от солнца, ночью от любви…

Мелиссе стало жарко. Она обмахнула себя веером и резко повернулась. Мужчина неописуемой красоты - не английской и вообще не земной склонился перед Джоан.

- Для вас, мадам. Как и обещал. Сладчайшая халва – друг в радости и утешение в печали. – Он передал ей ларчик, сплетенный из серебряных нитей, и исчез так же неожиданно, как появился.

- Кто это? – спросила Мелисса. – Ваш поклонник? Художник? Поэт?

- Друг.

- Умеете же вы выбирать друзей… - «И любовников. Чем она их привлекает?».

Ларчик имел выпуклую крышку, в рисунке узоров Джоан разглядела виноградные грозди и лилии. Открыла. Под крышкой оказалось зеркальце, на нем надпись красной краской «Сегодня вечером. Приготовьтесь».

Сердце грохнуло и помчалось. Джоан приложила руку к груди. Успокоиться. Не подавать виду. Сделать скучное выражение. Но прежде убрать надпись.

Она провела пальцем по зеркальцу и стерла краску. Начисто, будто стерла месяцы и дни, прожитые в неведении о судьбе мужа. В одиночестве. В чужом доме. Сегодня вечером ее жизнь начнется с чистого листа.

Только бы получилось…

Только бы не вызвать подозрений. Джоан взяла кусочек халвы, положила в рот. Улыбнулась, как бы от удовольствия. Почему – как бы? Удовольствие настоящее, можно не скрывать.

- Дайте же и мне попробовать, - сказала Мелисса завидующим тоном. И получила всю коробку. Ничего важного в ней больше не содержалось.

Но что означало слово «приготовьтесь»? Джоан должна что-то делать, а не сидеть и не ждать? Действительно, если она останется в ложе, побег не удастся. За ней наверняка наблюдает Эдвард или его друзья. Они помогут ей бежать - из театра, потом из страны. Но прежде надо выбраться из ложи.

- Пойду попью лимонада, - сказала Джоан.

В холле увидела Ричарда, Алберта и капитан Макинроя. Услышала слова капитана:

- …наследный принц дамасского престола, как он себя называет, вовсе не принц и даже не из Дамаска. Обыкновенный самозванец. Но не мошенник - деньги имеет свои и немало. Вероятно, просто любитель привлечь внимание к собственной персоне. У красивых и богатых это бывает. Искусно меняет облик, переодевается и применяет грим. По причине чего место проживания не установлено. Место, откуда прибыл, не известно. На чем – тоже.

- Арестовать его, - сказал Ричард. – И вызовите дополнительную охрану – для графини.

- Думаешь, ее украдут прямо из театра? – спросил Алберт с насмешливым подтекстом.

- Если не ее, то ожерелье. Знаешь, сколько оно стоит?   Можно купить остров Мэн и построить на нем Вестминстерский дворец… А, Джоан. Ты далеко отправилась?

- Н-нет… Пройтись. Хочется пить.

- Я тебя провожу.

- А давайте я ее провожу, - сказал не известно откуда взявшийся молодой человек в офицерской форме. Глаза его по-пьяному блестели, спина стояла прямо, будто была приклеена к доске, губы кривились в усмешке.

Джоан ахнула и отшатнулась.

Алекс!

- Привет, сестричка, - сказал он тоном, которым разговаривают со шлюхами. - Не сразу узнал тебя. Похорошела. Разоделась. Нашла богатенького? Этого, что ли? – Он кивнул на Ричарда.

Тот смерил Алекса с головы до ног и обратно, будто измерил, оценил. Рост нормальный, а ума недостаток. Глупо в пьяном виде задирать того, кто трезв и вооружен.

- Ты кто? – спросил Ричард и поставил руки в бока. Он шутить не намерен. И долго разговаривать. Спросил для порядка. Ответ не нужен. Вернее – любой ответ ему не понравится. Пусть незнакомец поймет и уберется.

- Я? – Алекс посмотрел с недоумением – Я ее первый мужчина. А ты кто?

- А я ее муж, – последовал ответ и удар в челюсть.

Алекс прогнулся назад и собрался было грохнуться оземь всей своей деревянной спиной. Его поймал сзади Макинтайр, поставил на ноги и, стукнув несильно по щекам, привел в чувство.

- Вы, конечно, обознались, сэр.

- Да… конечно, – проговорил Алекс. Послание дошло до него с молниеносной скоростью. - Простите, миледи, обознался. Вы очень похожи на мою кузину. – Алекс стукнул пятками и дернул головой. – Разрешите пожелать приятного вечера…

- Ступай, - сказал Ричард и взял Джоан под руку. – Простите за грязную сцену, графиня. Больше он вас не побеспокоит. И никто не побеспокоит. Макинтайр поставит охрану у ложи. И вызовет конный отряд для сопровождения кареты до дома.

Джоан дрожала. Душили слезы обиды и бессилия. Проклятый Алекс. Опять совершил подлость. Ни на что другое не способен. Когда-то он опошлил ее первую любовь. Сейчас испортил ей побег. Ричард усилит охрану и не отпустит Джоан от себя ни на шаг.

Но… не стоит впадать в панику.

Успокоиться. Привести внутреннее состояние в порядок. Слезам выхода не давать, досаду на лицо не допускать. Иначе Ричард сразу увезет домой, а уезжать раньше окончания спектакля нельзя. Джоан чувствует: Эдвард в зале. Он не видим, но он здесь. Он велел ей приготовиться.

И она приготовится. И успокоится. И досидит до конца. Будет вести себя как ни в чем не бывало - смотреть, аплодировать, слушать…

Первое, что услышала, вернувшись в ложу, была «новость» от Мелиссы:

- Знаете, что случилось с баронессой Берни? На почве постоянных беременностей она тронулась умом и каждому встречному, в том числе джентльменам, рассказывала, что рожала кроликов.

К горлу Джоан подступила тошнота. Она села на место, взяла стакан с лимонадом и впилась в него, как в спасательный канат. Ее будто выбросило за борт в шторм: кресло шаталось, в ушах звенело, перед глазами вставала пелена. Упасть бы в обморок, чтобы не видеть и не слышать – «этих», а очнуться на руках у Эдварда…

Чтобы попасть в руки Эдварда, она должна сохранять сознание и силы. Джоан выпила лимонад. Кисловатый и холодный - он привел ее в чувство. Заиграла музыка, на сцену вышли актеры, и Джоан заставила себя вникнуть в сюжет оперы.

Вникнуть получилось.

К концу спектакля произошедшее перед началом показалось не более чем фантазией – принц, ларчик с халвой, надпись… Не осталось ни малейших доказательств их существования, даже ларчик бесследно исчез. Наверное, Джоан что-то не поняла. Или не сделала. Или у Эдварда не получилось. Или Небеса отказались помогать.

Обида точила изнутри, как жучок точит дерево. Когда подточит, оно рухнет. Джоан неуверенно стояла на ногах. Сейчас Ричард посадит ее в карету и под конвоем увезет домой. Оттуда убежать невозможно. И украсть ее невозможно. Если только начать войну. Последняя война из-за женщины произошла две тысячи лет назад и принесла одни несчастья. Главные герои, вернее – виновники войны погибли. Цветущий город Троя был стерт с лица земли.

Любовь не стоит жертв…

Джоан стояла в нижнем холле театра перед зеркалом и едва сдерживала слезы.

- Ты бледна, - сказал Ричард, надевая на ее плечи палантин из соболя.

Он отвернулся дать распоряжения насчет кареты, она подняла глаза в зеркале и… встретила взгляд принца, стоявшего на верху лестницы.

Джоан будто очнулась от летаргического сна. Когда Ричард снова взглянул, она горела.

- У тебя лихорадка? То бледнеешь, то розовеешь. Что с тобой?

«Со мной беда. Отпусти, если желаешь мне счастья…»

- Жарко. От соболя. Пойдем скорее на улицу.

На улице происходило вавилонское столпотворение. Люди, лошади, кареты толпились на узком участке дороги перед входом, мешая друг другу, создавая заторы. Стоял оглушительный гул. Кони испуганно прядали, ржали и топали копытами о мостовую. Кучера свистели, кричали, щелкали кнутами. Слуги метались в поисках хозяев, бегали туда-сюда и создавали больше хаоса. Женщины вскрикивали, мужчины ругались. Директор Чарльз Флитвуд оставил попытки навести порядок и позорно сбежал через вход для простолюдинов.

Хаос на улице смешался с хаосом внутри Джоан. Равнодушие накрыло, силы оставили. Она мало что соображала и видела нечетко. Отдалась в руки судьбы, как марионетка в руки кукловода. Дальнейшее происходило без ее участия. Лакей открыл дверцу, она вошла. Не успела сесть, как открылась дверца с другой стороны. Некто в черном плаще и капюшоне вытащил Джоан и пересадил в стоявшую рядом карету, которая сорвалась с места и помчалась в черную даль - то ли во Вселенную, то ли в преисподнюю…







Похищение произошло быстро и не заметно для всех, кроме Ричарда. Он собирался следом за Джоан войти в карету, лакей захлопнул дверь перед его носом и быстренько убежал в толпу. Ричард выстрелил вслед. Выстрела не получилось. Пистолет дал осечку.

Жизнь дала осечку…

Нет, не все потеряно. Пока похитители на территории Лондона, он их найдет. Вывернет город наизнанку, но найдет.

Второй раз Ричард выстрелил в воздух. Грохот. Визг. Дым. Вокруг Ричарда образовалось пустое место. Подбежал Микантайр, за ним Алберт. Невдалеке солдаты на нервных конях ожидали приказа.

- Скорее! В погоню! Не выпускайте их из виду!

Отряд сорвался с места. Люди не щадили коней, а те не щадили дороги. Копыта выстукивали дробь, и казалось, что с неба падали камни. Преследовали беглую карету сначала по звуку колес, потом увидели черный силуэт позади двойки лошадей. Карете, даже запряженной шестеркой откормленных фризов, не уйти от коней, несущих только всадников. Расстояние сокращалось…

Неожиданно беглецы свернули с просторной Риджент-стрит в узкий переулок. Отряд Ричарда свернул следом и оказался в закопченных, извилистых, вонючих трущобах Ист-Энда. Почти осязаемая угроза притаилась в их углах. Ни человек в здоровом рассудке, ни даже дерзкая луна не смели туда заглядывать.

Вдруг из-за поворота выехала горящая телега, преградив отряду путь. Сено, тряпки и другой хлам пылали с радостью и озорством, а поодаль малолетние оборванцы с радостью и озорством орали песню:

- Десять бутылок стояло на столе

Десять бутылок стояло на столе

Одна из них упала и разбилась

Девять бутылок осталось на столе…




- Сейчас же уберите телегу! – крикнул Макинтайр.

- Бесплатно только птички чирикают, - ответил оборванец, который был повыше других. Предводитель.

- Платой за работу будет ваша жизнь.

- Лучше поберегите свою!

Оборванцы прыснули в разные стороны, как мыши, и растворились в темноте. Только глаза посверкивали из углов, в них бесились всполохи пламени. Ричард приказал солдатам расчистить путь, но только они приблизились, на телеге что-то взорвалось и разлетелось вверх и в стороны.

Расчищать – время терять и жизнью рисковать. Ричард приказал поворачивать.

- Что дальше? – спросил Алберт.

- Карета явно направлялась к реке. Значит, нам туда. Проедем вдоль берега, проверим суда с этой стороны Темзы. И начнем с того, которое принадлежит Деларуа. Кажется, я видел его в театре. Где, вы говорили, стоит его корабль?

- Напротив оружейного склада, - ответил Макинтайр.

- Задержать. Обыскать от киля до клотика.

- Знаю короткий путь. Минут через пять-семь будем на месте.

- И сообщите на таможню, чтобы до утра ни одно судно не выпустили в открытое море без проверки.

- Слушаю, сэр.

Двое из отряда отправились на таможню, остальные развернули коней и пустили галопом по направлению к берегу.

Берег спал.

Сердце Ричарда мчалось впереди коня, в глазах сверкали искры. Странной казалась неподвижность реки, тишина и темнота. В темноте часы замирают. Страсти остывают. Цели теряют остроту.

Ночь шептала Ричарду – остановись, успокойся, побудь со мной…

Он желал быть с другой.

Он ожидал увидеть на «Монархе» суету, предшествующую отправке. И ошибся. Судно мирно покачивалось на волнах, будто в дреме – ни человека не заметно, ни огонька не горит.

Навстречу отряду из тени ближайших домов выбежали двое – они вели наблюдение.

- Подъезжала сюда карета? – спросил Ричард.

- Подъезжала. Буквально пять минут назад. Вышли трое – двое мужчин и дама в капюшоне.

- Хорошо.

Отряд спешился. Ричард приказал приготовить оружие. Макинтайр крикнул:

- Эй, на «Монархе»!

- Чего надо? – послышался заспанный голос. На палубу вышел боцман, судя по мощности туловища и длине бороды. В руке он держал фонарь с отражателем, направляя на берег.

- Обыск. Давай трап.

- С какой стати? Мы все пошлины заплатили. И кто вы вообще? Не имеете права…

- Имеем. Дело государственной важности. У меня мандат министра юстиции. Зови капитана.

- Ну так бы и сказали. Сейчас.

Боцман вошел в дверь, ведущую во внутренние помещения, и тут же оттуда вышел Деларуа, будто стоял и ждал.

- Кто здесь и зачем хотите попасть на мое судно? – Первую половину вопроса он проговорил по-французски, вторую по-английски с акцентом. - Это территория другого государства, и только в экстренных случаях…

- Сейчас как раз такой, - перебил Макинтайр. – Вы подозреваетесь в похищении и укрывательстве британской подданной. У меня приказ обыскать корабль. В случае противодействия вас арестуют, а судно все равно досмотрят.

- Абсурд. Но если вам больше нечего делать посреди ночи… Пожалуйста. Осматривайте. Мой корабль к вашим услугам.

Он сделал знак. Матросы перекинули трап, и вскоре англичане один за одним перешли на борт «Монарха».

- Обыщите каждый угол и не забудьте заглянуть в гальюн, - приказал Ричард и встал напротив Деларуа.

Ни в фигуре, ни в лице того не заметно знакомых черт, и все же не покидало ощущение, что они встречались. Француз выглядел в точности, как на приеме у герцогини Балтимор – борода, шляпа, правда, без очков. Естественно. Кто носит ночью синие очки?

А днем они зачем мужчине? Ну феминисткам ясно…

- У меня к вам пара вопросов.

- Почему так мало? – Деларуа усмехнулся. - Я люблю рассказывать о себе.

- Зачем вы носите очки?

- Боюсь солнца.

- А еще чего боитесь?

- Больше ничего. А вы?

- Я? – Ричард не ожидал. Подумал. – Тоже ничего. Ну разве что… если пистолет даст осечку.

- Мой кулак не даст осечку.

- Но-но, осторожней в выражениях, - сказал Алберт и встал за спиной брата.

За спиной Деларуа возник боцман и положил руку на пистолет, сидевший в кармане на груди. Возникала ситуация, в которой каждое неверно сказанное или неверно понятое слово привело бы к вооруженному столкновению.

Столкновение невыгодно Ричарду пока не найдены доказательства преступления. Пока не найдена Джоан. Когда будет найдена, он будет говорить с позиции силы, а сейчас следует… побеседовать что ли.

- Скажите, месье Деларуа, почему вы, снимая шикарный дом в центре Лондона, именно сегодня ночью оказались на борту?

- Вообще-то я не обязан отвечать, потому что вы не предоставили веских причин для допроса и обыска. Похищение, укрывательство… Смешно. Сюжет из дамского романа. Фанни Берни была мастерица сочинять…

- Отвечайте же.

- Что ж. Удовлетворю ваше любопытство - из чисто французской любезности. Есть несколько вариантов, выбирайте любой. Например: я, как владелец и капитан судна, следил за погрузкой товаров. Или: контролировал закупку припасов и воды. Или: проверял соблюдение дисциплины командой во время стоянки. А вот вам причина, которая мне нравится больше других: хотел устроить романтическое свидание с девушкой.

- И решили ее сначала украсть?

- Я чужих женщин не краду. – Твердо и, как показалось Ричарду – с намеком, сказал Деларуа. - У вас какие-то извращенные представления о французах. У мужчины с деньгами есть более цивилизованные способы заполучить даму. Да не мне вам объяснять.

- Ваша дама на борту?

- Нескромный вопрос, герцог.

- Не желаете отвечать? Я все равно ее найду.

- Желаю удачи. А кого вы все-таки ищете?

- Мою невесту, графиню де Ла Портэ. Ее увезли прямо от дверей Ковент Гарден.

- Неслыханная наглость, - равнодушно произнес Деларуа. - А почему вы думаете, что графиню украл я?

- Знаете - как говорят в клубе остряков «Сент Джеймс»: если пропала женщина, ищите француза.

- Ха-ха-ха! Принимаю как комплимент.

- Женщину не нашли, - доложил подошедший Макинтайр.

- Все помещения осмотрели?

- Все за исключением каюты капитана. Она заперта.

Ричард обратил вопросительный взгляд на Деларуа.

- Вы не оставляете мне возможности вести себя по-джентльменски, - ответил тот. - Даю честное слово, что графини де Ла Портэ на борту «Монарха» нет.

- В данном случае вашего слова недостаточно. Пожалуйста, отдайте ключ моему помощнику.

- Ну если вы настаиваете…

Деларуа пожал плечами, пошарил в карманах, достал связку ключей, долго перебирал, у Ричарда закралось подозрение – затягивал время. Наконец, ключ был найден и передан Макинтайру. Тот в сопровождении двух солдат отправился в чрево корабля. На палубе собрались матросы и, переговариваясь по-французски, выставили злые глаза на англичан. Напряжение повисло – тяжелое, как бомба, у которой зажжен фитиль. Вот-вот взорвется и…

Грохнула дверь. Вышли трое мужчин и девушка - в легком, летнем платье. Ростом и фигурой она походила на Джоан, голова была наклонена и замотана шарфом. Ричард усмехнулся. Деларуа сделал небрежный вид. Матросы замолчали. Алберт взялся за пистолет. Боцман встал рядом и упер в его плечо бороду. От бороды воняло чесноком.

Солдаты подвели девушку к Ричарду. Он отодвинул шарф и… грязно выругался. На него смотрела не Джоан, а чернобровая, черноглазая девушка явно арабского происхождения. Она подняла голову, улыбнулась и шаловливо подмигнула Ричарду. Тот оттолкнул ее с брезгливостью, будто жаба собралась его соблазнить.

- Кто это?

- Лейла. Моя… э-э-э… компаньонка, - ответил Деларуа. – Если вам срочно нужна невеста, Лейла не откажется ею побыть. Не хотите? Ну как знаете. Извините за доставленное разочарование, но я не виноват, что вы мне не поверили.

- Мне почему-то и сейчас не хочется вам верить, - сказал Ричард и взялся за пистолет.

Деларуа молча раздвинул полы морской куртки. Внутри, с каждой стороны сидело по три пистолета. Один к шести – счет не в пользу Ричарда. К тому же в руках матросов «Монарха» показались ножи, а кое у кого и ружья. Противостояние с хозяевами было не в пользу «гостей».

- Вам больше нечего делать на моем судне, - сказал Деларуа.

- Странно - у вас исчез французский акцент, - сказал Ричард. Ощущение подвоха не покидало. Он желал докопаться до его источника. И вдруг… - Торнтон?!

- Не подтверждаю и не отрицаю. Для вас и остальных я Этьен Деларуа, винодел и французский подданный. – Он слегка наклонился к Ричарду как бы сообщить нечто секретное. -  Справедливость восторжествовала, Элборо. Ты украл Джоан, ее украли у тебя. Смирись и ищи новую невесту.

- Дьявол, как тебе удалось?.. – проговорил сквозь зубы Ричард и дернулся вперед.

Алберт встал у брата на пути. Если начнется потасовка, англичанам несдобровать. Умирать за чужое, вернее – вообще не известно за что, не входило в его намерения.

- Нам действительно здесь нечего делать, Ричи. Пошли.

Ричард помедлил секунду и отступил. Убегать, показывая врагу спину и поджатый хвост, не в его правилах. Он отступал к борту, глядя на Деларуа и посылая угрозы.

- Я не выпущу тебя из страны. Найду повод арестовать. Разорю, сожгу, вздерну…

- Собираешься поиграть в войну? Кого поставишь во главе войска? Нельсон давно в могиле, Веллингтон ушел на покой…

- Моя война не проиграна, Торнтон. Я ухожу. Но мы еще встретимся.

- Мы не встретимся. И благодари своего дьявола-хранителя, что уходишь сейчас живым.

Едва затих топот лошадиных копыт, Эдвард приказал:

- Снимаемся с якоря!




25.




Джоан – крошечная, как малыш-эльф, лежала в лепестках розы, как в колыбели, и слегка раскачивалась. Вокруг летали взрослые эльфы и шелестели крылышками…

Вдруг послышались грубые голоса, затопали тяжелые ноги. Это не эльфы - у них голоса, как флейты, и ножки, как иголочки, а у этих, как у слонов...

Джоан очнулась, глаз не открывала. Не понятного происхождения шум вторгся в ее сон. Когда он затихнет, она опять задремлет. Будет сладко вздыхать от поцелуев ветра, покачиваясь на цветке…

Она действительно покачивалась. Странно. Открыла глаза. Лежит на незнакомой постели, одна, за окошком в форме тыквы виднеется нечто голубое и слышится шелест… волн? Она на корабле? В каком качестве – пленницы, хозяйки, пассажирки?

Неизвестно.

А что известно?

Джоан напряглась, вспоминая. Вчера ее украли из-под носа Ричарда.

Вернуться во вчера. Вспомнить подробности.

Вспомнить в подробностях не получилось. Ее украли, а дальше все смешалось и ничего не запомнилось.

Кто украл?

Логично думать – Эдвард. Но она его не видела.

Кто-то другой?

Но почему? Для чего? Куда везут? Чего хотят?

Слишком много вопросов.

И последний – кто ее раздевал?

Над головой шнур для вызова слуг. Джоан дернула, звякнул колокольчик. Вошла девушка в прямом, цветастом платье, из-под которого виднелись шаровары и тапочки с острыми носами. Поклонилась, поставила на столик поднос. На подносе поджаренный хлеб, клубничный джем, кофе, круассан, вазочка с длинным горлышком и розочка в нем. Девушка выглядела бы миловидно, если бы не горбатый нос.

-  Доброе утро, госпожа, - сказала она по-французски. – Хорошо поспали?

- Доброе утро, – сказала Джоан тоже по-французски. – Вы кто?

- Зухра. Ваша служанка.

- Чей это корабль? Как называется?

Первую часть вопроса служанка вроде не расслышала, на вторую ответила:

- Называется «Утренняя звезда».

- И что мы с вами тут делаем?

Зухра на секунду задержалась с ответом.

- Сейчас я кого-то позову. Позвольте вас одеть.

Одежда лежала поблизости – почти та же самая, что на Зухре, но понарядней. На концах тапочек висели колокольчики, при ходьбе они тонко звенели, как бы переливались. Прилагалось множество украшений – бусы, серьги, браслеты, кольца, которые Зухра с большой тщательностью навесила на хозяйку. Потом исчезла.

Кто-то постучал. Джоан позволила войти. Ожидала увидеть Эдварда. А увидела… Сахиба, одетого, как арабский принц. Скорее всего он им и был, шпионы Ричарда ошиблись.

Джоан испугалась. Это он ее украл? Для себя или… Выяснить, потом решить – успокаиваться или пугаться сильнее.

Выяснить оказалось труднее, чем она думала.

- Где Эдвард?

- О том знает морская волна и вольные птицы. - ответил принц.

- Кто меня украл?

- Друг.

- Вы?

- И я.

- Куда вы меня везете?

- В лучшее место на земле.

- В гарем?

- Вы стали бы его украшением.

- В ваш гарем?

- О, не смею и мечтать.

Оба разговаривали по-французски, но как бы на разных языках. Джоан перешла на английский – в надежде добиться больше ясности.

- Значит, вы меня украли, чтобы продать в гарем турецкого султана?

- О, госпожа моего сердца, уверяю – нет ни одной причины для беспокойства. Через три-четыре дня вы окажетесь там, где сходятся дороги и сбываются мечты. Место для избранных судьбою. Имею счастье развлекать вас эти дни всеми доступными мне способами. Позвольте предложить выбор – шахматы, карты, триктрак, песни, танцы, стихи…

- Танцуете тоже вы?

- Танцует Зухра. Я играю на уде.

- Давайте начнем со стихов.

Стихов принц знал множество. И все о любви. Он встречал Джоан утром и провожал спать рифмованными строчками. Он заполнял ими каждую паузу в разговоре – за игорным или обеденным столом, на палубе во время прогулки, вечером, когда она полулежа отдыхала на софе. Он будто имел задание не дать Джоан заскучать и великолепно с тем справлялся.

- Я желал бы вдыхать сладкий запах любимых кудрей.

Нежный вкус твоих губ я хотел бы отведать скорей.

Бью челом я почтительно пыли под ножкой твоей.

Твои письма целую, они мне вселенной милей…




По логике веще - находясь целыми днями вместе, читая и слушая стихи о любви, молодые люди не могли избежать если не влюбленности, то близкой симпатии. Нежности. Осторожных прикосновений. Взглядов украдкой. Вздохов без причин.

Джоан и принц благополучно избежали. Он ни разу не добавил в интонацию интимного звучания. Она ни разу не пожелала, чтобы его стихи выразили его истинные чувства. Они испытывали симпатию – как брат и сестра. И оба с нетерпением ожидали прибытия в пункт назначения.

Казалось, принц его тоже на знал. Или сомневался – найдет ли он там то, что ожидает найти. Он вглядывался в берега, в горизонт, в небо, в море, подолгу рассматривал, о чем-то далеком думал. Он не высказывался по поводу путешествия, не показывал желания скорее ступить на твердую землю. Сидел с трубкой кальяна во рту, окруженный голубоватой, пахучей дымкой. Он был здесь и… не здесь. Он видел чудесные картины, слышал волшебную музыку, любовался танцами полуобнаженных девушек… или юношей…

Он был философски спокоен.

Его спокойствие передалось Джоан. Предвкушение хорошего наполняло ее. Было тепло и бесхлопотно, как в детстве, у домашнего очага, под защитой кого-то сильного, родного. Она ощущала себя под защитой… И не надо делать невозможный выбор, врать, выживать. Можно жить и радоваться.

Она глядела на берега, проплывавшие мимо «Утренней звезды», и как бы наблюдала картину без автора и подписи, в которой заключен смысл. Джоан сама была автор картины и только она понимала смысл того, что видела. А видела она места, в которых никогда не бывала, но странным образом помнила.

Память предков передается через кровь. Сидит, притаившись на глубине, ждет часа, чтобы всплыть и напомнить человеку о его истоках.

Откуда ей, рожденной на дождливом острове с берегами – неприступными, неприветливыми, бесплодными, как засохшая хлебная корка, оторванная гигантской рукой от каравая Европы, были знакомы другие берега – типично южные, полого выходящие из моря, покрытые податливым песком, берега, на которых растут одноногие пальмы и стоят дома, прилепившись друг к другу не для поддержки, а как бы для компании? Дома не походили на прибрежные британские - серые, со слезливыми глазами-окнами, вечно мокрые, мрачные, зализанные туманами. Здесь они зацелованы солнцем, с окнами, радостью встречающими мир.

Рыбацкие деревеньки выглядели в точности, как на картине мариниста-идеалиста. Из песка торчали вкривь и вкось, будто пьяные, шесты, на них висели сети для просушки. Рыбки расположились рядами на веревках, посверкивали чешуйчатыми боками. Лодки развалились на песке, отдыхая после работы в море.

Людям отдыхать некогда. Дела - и в море, и на суше. Мужчины починяли сети, выпивали, обсуждали погоду на завтра и виды на улов. Женщины стряпали, стирали, болтали с соседками, между делом воспитывали детей подзатыльниками. Дети должны были помогать, но больше мешали, путались под ногами, бегали друг за другом или ныряли в море. Выныривали, отфыркивались и хохотали громогласно, без причины - как бывает только в детстве.

И в счастье.

Вот бы и Джоан так. Не надо ни дворцов, ни принцев, ни золота, ни карет. В глиняной хижине, рядом с любимым мужем она чувствовала бы себя лучше, чем в любом другом месте на земле. Она бы чувствовала себя дома...

И она была дома. Она никогда не видела тех пейзажей, не встречала тех людей, но странно - ощущала близость и родство. Будто когда-то давно, сто или двести лет назад жила здесь, но по нужде покинула. Она не забыла эти места, она любила и скучала по ним. Она знала их по воспоминаниям сердца. Вон там в саду, где протоптаны дорожки для свиданий и на ветках висят апельсины, как яблоки, прячется увитая плющом беседка. В ней юная красавица, склонив голову, внимает влюбленному менестрелю в красном атласном костюме, который играет на мандолине и поет о любви…

Мечта исполняется, если ее долго и настойчиво мечтать. Неужели Джоан близка к исполнению…

- Мадам, - сказал принц. – Мы прибываем. Предлагаю вам переодеться.

В спальне Зухра подала Джоан платье, в котором она была в театре – выстиранное, свежо пахнущее. Вплела в волосы золотые нити, подала ожерелье из сапфиров. Джоан от ожерелья отказалась.

- Оно напоминает мне о том, кого я хотела бы забыть. Вернее, уже забыла, как тучу, которая пролилась дождем, градом и горем. И рассеялась. Исчезла с лица неба.

- Тогда у меня для вас сюрприз, - сказал Сахиб и позвал кого-то.

Вошел юноша, в котором Джоан с удивлением узнала Тома, сына садовника Эверта. Он вырос, но еще не вошел в полную мужскую силу, не раздался в плечах, был по-юному тонок и походил на высокий, стройный люпин. Несмотря на жару, шея его была замотана. Сахиб сказал:

- Он всю дорогу не снимал шарф - ни ночью, ни днем, ни от насмешек, ни от просьб.

- Том, я очень рада тебя видеть.

Из чисто британской сдержанности Том радости не выказал, только губы дрогнули и глаза сверкнули. Он молча принялся разматывать шарф. Когда упало последнее кольцо, обнажилось изумрудное колье – то самое, родовое колье Торнтонов.

- Боже мой, как тебе удалось сохранить…

- Миссис Клинтон дала мне его, я закопал у себя в оранжерее… - сказал Том застенчивым баском.

Джоан надела колье. Повертелась перед зеркалом. Изумруды сверкали, будто внутри каждого рассыпался фейерверк. Желанные драгоценности, как любимые люди, сияют ярче. Отвергнутые сапфиры лежали и синели от зависти.

- Куда мы прибыли? – спросила Джоан. Она догадывалась, но ждала подтверждения.

- В Торремолинос.

Судно бросило якорь неподалеку от берега. Спустили лодку, на нос положили ковер для Джоан. Она плыла и разглядывала дворец, прилепившийся к горе. Первый этаж украшали полукруглые арки на тонких колоннах-ногах. По второму тянулась галерея под ажурным каменным навесом. По верху дворца располагались башенки, удобные для наблюдения закатов и рассветов. На фасаде была выложена голубой мозаикой картина – волны, рыбы, корабли. Овальные окна, как широко распахнутые глаза, глядели на солнце и море.

От берега ко дворцу поднималась зигзагами лестница. На площадках стояли вазы, из которых выливались цветы, как вода из переполненных сосудов. Рододендроны, покрытые белыми, бордовыми, лиловыми шарами-соцветиями, распространяли дурман-аромат. Олеандры покачивали розовыми головками, будто приветствовали наступавший вечер. Фонтаны журчали о приключениях, обещанных волшебной лампой – она лежит где-то здесь, под длинным, глянцево сияющим листом карликовой пальмы. Цикады трещали на весь мир о счастье бытия. Птицы пели песни благодарности. Павлины гордо распускали веера-хвосты.

Картинка из сказки про рай на земле.

Волшебный мираж, который с приближением не исчез, но стал ярче.

Принц… или все же не принц?... Сахиб на руках вынес Джоан из лодки и предложил подняться по лестнице. Она последовала предложению, не задавая вопросов. Куда, зачем… Она не желала знать. Желала подольше оставаться в радостном неведении. Ожидание хорошего – преддверие счастья.

Вошла внутрь дворца, в прохладу и полумрак. Мраморный пол отдавал эхом шаги – ее шаги. Спутник исчез. Вокруг ни одной живой души, лишь мраморные статуи и картины прекрасных пейзажей. Легкие занавеси шевелились, будто от дыхания невидимого джина. Свечи перемигивались, как заговорщики. Тайна выглядывала из-за колонн.

В глубине зала щелкал дровами камин. Он желал рассказать Джоан что-то важное. Она приблизилась, увидела и…

Удивилась так, как не удивилась бы, увидев Раба Лампы, ожидавшего ее желаний. Напрасно ждет. Кажется, все желания Джоан на сегодня уже исполнились…

Над камином висела та самая картина, которую она нарисовала сразу после исчезновения Эдварда, и которую много раз видела во сне. Седой друид венчает их по старо-кельтскому обряду, связывая руки ремешком в виде восьмерки – символа вечности.

Вечность невозможно отменить.

Союз сердец невозможно расторгнуть.

Кто-то взял Джоан за плечи. Она не видела – кто, она знала. И не выдержала свалившегося счастья. Заплакала… зарыдала… вслух… впервые за время разлуки… Эхо подхватило и тоже заплакало навзрыд.

Эхо – лучшая компания: оно никогда тебя не покинет и не будет противоречить.

«Блаженны плачущие ибо они утешатся».

Эдвард повернул Джоан к себе, прижал к груди. Она затихла, как успокоенный ребенок. Глядя на нее, затихло и эхо.

- Все плохое кончилось, моя милая, - проговорил Эдвард. – Только хорошее впереди.

Простые слова сильнее и глубже любой философской мудрости.

- Не отпущу тебя. – Джоан вцепилась в мужа.

- И я не отпущу. Будем держать друг друга… пока не проголодаемся.

Джоан хмыкнула сквозь слезы.

- Но как? Откуда? Каким волшебством?

- Ты про картину?

- Про картину. Про тебя. Про меня…

- Тогда по порядку. Картину сохранила миссис Клинтон. Да вот она стоит. – Эдвард кивнул в сторону.

Возле колонны действительно стояла Дафна – по-прежнему не улыбчивая, в строгом черном платье с белым кружевным воротничком. Теплый климат не заставил ее изменить привычки. Верность хозяевам – одна из них.

А у Джоан не получилось верность сохранить…

- Ненавидишь меня за то, что жила с Элборо?

- Разве я могу ненавидеть ту, что меня спасла? Милая моя, не думай о себе плохо. Из испытаний ты вышла достойно. Ты выжила в осином гнезде. Герцог - негодяй. Это он организовал наши несчастья.

- Но зачем? За что?

- Он влюбился в графиню Торнтон и решил убрать с дороги ее мужа. Составил изощренный план. Отыскал некоего Тимоти Брауна, который оказался незаконным ответвлением рода Торнтонов - внуком старого графа Роджера по линии любовницы. Браун считал себя обделенным, хотя финансово был обеспечен. Мечтал о большем – о титулах, землях, признании в обществе. На пути стоял я. Он вступил в нашу ассоциацию, чтобы шпионить за мной и попытаться устранить. В Париже попытка не удалась, он ждал другого случая. И дождался Элборо. По приказу которого подделал документы и оговорил меня в суде.

- Ужас. Как ты узнал? – Джоан побледнела, пошатнулась.

- Дорогая, ты устала. Хочешь пойти поспать? Поговорить можем и после.

- Не усну, пока не узнаю всей правды.

- Тогда присядем. – Эдвард указал на уютный уголок, где под волнами из шелковых тканей стояли диваны, кресла и низкий, овальный столик.




26.




Держа друг друга за руки, Эдвард и Джоан устроились на диване и утонули в подушках. Тут же вокруг стола, как пчелы вокруг цветка, закружились слуги в белых, просторных одеяниях. Когда они исчезли, остались фрукты, сладости, бисквиты, холодные напитки, горячий чай, вино. Эдвард выбрал фрукты и вино, Джоан занялась чаем и бисквитами. И не заметила, как зал постепенно перестал быть пустым.

Зал наполнился людьми, музыкой, тихими разговорами. Сахиб перебирал струны уда, Зухра отбивала в бубен такт. Лейла с прикрытым вуалью лицом и открытым животом танцевала на ковре. На другом ковре Молли показывала картинки брату Чарльзу, Кэти примеряла сапфировое ожерелье, Том прикреплял ей к волосам живой цветок. За столиком из кружевного серебра Вильям Харпер и Нора пили чай. Дермот Гарднер с видимым удовольствием затягивался сигарой.

Знакомые все люди, добрые друзья. Повеяло теплом родного дома. Джоан и не подозревала, что у нее такая большая семья.

Реальность волшебнее сна…

- Слушай дальше, – сказал Эдвард. – Браун мечтал достичь цели любой ценой, даже убийства. Черные мечты тоже сбываются, но не приносят счастья. Небо не дает злу восторжествовать, иначе нарушится порядок мира. Судьба карает за преступления. Роль ее подручного исполнил мой друг Дермот. Как-то он приехал к новому хозяину Милтонхолла «познакомиться» по-соседски. После пары рюмок Браун разговорился. Рассказал про ненависть, которую питал ко мне. Похвалился, что коварный замысел его осуществился. У Дермота родился не менее коварный замысел – отомстить.

- Ой, что же он сделал? Отравил того стрихнином? Заколол шпагой на дуэли? Застрелил из-за угла?

- О нет. Он избрал другой способ…

- …изящный и утонченный, как душа истинного денди, - сказал подошедший Дермот и сделал округлый поэтичный жест рукой. Он держал сигару пятью пальцами – четыре сверху, один снизу, демонстрируя безупречный маникюр. Он загорел, похудел и выглядел на пять лет моложе, а чувствовал моложе на все десять. – Наш пророк, незабвенный мистер Браммел, упокой Господи его грешную душу…

- Разве он умер? – перебил Эдвард.

- Ну… если не умер, то храни его Господь. Так вот. Браммел считал себя святым, безбожно нарушал правила и сваливал вину на другого. По принципу «Я денди, а денди не проливают кофе на скатерть, значит, это сделал кто-то другой». Как бывший большой поклонник Красавчика Браммела, я взял на вооружение его принцип. В моем случае он звучал так: «Я доктор, а доктора не убивают, значит, причиной смерти было что-то другое». Когда мы с Брауном выпивали, он признался, что страдает от болей в голове. Для успокоения пьет настойку из яблочного уксуса…

- И вы подлили ему яда в настойку? – предположила Джоан.

- Нет, моя принцесса, яд – это дурной вкус и никакого изящества. Знаете, как выглядят отравленные ядом?

- Ой, не надо подробностей. Боюсь не выдержу. Я еще слаба после счастья, которое вдруг свалилось.

- Хорошо. Расскажу вкратце. Я посоветовал Брауну принимать кокаин в медицинских дозах, прекрасно зная, что медицинские дозы легко превращаются в лошадиные. Через полгода он стал неизлечимо зависимым, а еще через три месяца скончался. И сам не заметил, потому что находился в кокаиновом дурмане. В гробу выглядел как живой, только заснувший. Подозрение и не думало падать на меня, но на всякий случай я ненадолго эмигрировал на континент. Где меня и разыскал Эдвард. Предложил пожить в его дворце. Я пожил, и понравилось. Здесь есть то, чего нет в доброй старушке Англии. Каждый день светит солнце, что способствует радости души, и ходят влюбленные павлины, что способствует радости сердца.

Дермот глянул на ковер, где играли на музыкальных инструментах и танцевали. Взгляд скользнул по Лейле и Зухре, задержался на Сахибе. Потом взгляд упал на кресло – и оно тут же было пододвинуто незаметно появившимся слугой.

Джоан не переставала удивляться. Не верила тому, что видела. В голове происходило замедление понимания. Требовалось объяснять самой себе: происходящее – не игра воображения. Это настоящее. Это счастье. Оно случилось на самом деле. И случится завтра. И будет случаться далее каждый день.

Счастья много не бывает. От счастья не устают. От него вселяются новые силы. А также от чашки чая с молоком и свежего бисквита. Джоан подкрепилась и окрепла. Отставила чашку и дала волю любопытству.

- Но откуда деньги - на дворец? Корабли? Вина? И прочее?

- Не поверишь – я нашел клад катаров, -  сказал Эдвард. – Часть потратил на постройку церкви, где указал имена пастора Роже и Сэмюэла Кроу…

- Это их святые?

- Ну… почти. История клада слишком долгая, расскажу потом. Сейчас про историю дворца. Он, кстати, называется «Чайкино гнездо» - Каса де Гавиота. Прежде принадлежал некоему Роберу Бертье из Парижа. Он был виконт и богач. А также игрок, пьяница и любитель молодых танцовщиц. Короче – прожигатель жизни. Жена ничего не имела против его пороков. До того момента, пока Робер не влюбился в юную тунисскую танцовщицу Джамилю.

- Красивое имя…

- Означает «наипрекраснейшая». И полностью подходит носительнице. Я видел ее портрет в одной из комнат. Не удивительно, что Джамиля завладела сердцем Робера. Он сбежал с ней в Торремолинос и зажил в этом дворце, как с супругой. Родилось трое детей, а при родах четвертого Джамиля скончалась. Ребенок тоже не выжил. Робер затосковал и умер через год. Оставил детей и долги. Приехала жена из Франции, поселилась здесь, выплатила долги и выместила зло на детях мужа. Заставила работать, как рабов, под угрозой выбросить на улицу. Я услышал их историю, когда приехал в Торремолинос, намереваясь исполнить твою мечту. Дворец меня очаровал, судьба его юных обитателей тронула. Нет большего унижения для человека благородной крови чем стать рабом в собственном доме. Я купил дворец и отпустил всех троих на волю с небольшой суммой на первое время.

- И больше их не видел?

- Наоборот. Они до сих пор со мной - Лейла, Зухра и Сахиб. Арабы – кони и люди имеют замечательное свойство становиться преданнейшими друзьями тому, кто сделал им добро.

- Старый друг лучше новых двух, - философским тоном проговорил Дермот, налил белого вина, выпил неторопливыми глотками.

Эдвард и Джоан тайком переглянулись и стали ждать. Если Дермот начинал философствовать, никогда не ограничивался одной фразой.

Так и получилось.

– Позвольте спросить, мадам, выдержите вы еще одну хорошую новость?

- Конечно. От счастья не умирают.

- Тогда слушайте. Пару лет назад, когда вы еще жили и ра… - Из деликатности Дермот решил не произносить слово «работали». - …и радовали нас своим присутствием в Милтонхолле я был уполномочен навести справки насчет наследных прав мисс Джоан Редклиф, которой опекуны злонамеренно присвоили фальшивую фамилию Кэмпбел. Нотариус Хопкинс – поверенный в делах вдовы Виктора Редклифа, вашего дядюшки, всячески затягивал процедуру разъяснения. В конце концов нам удалось добиться результата. Не так давно пришло письмо, в котором сообщается, что Джоан Редклиф восстановлена в правах наследства и должна получить одну пятую от всего капитала дяди.

- Правда? – только и смогла произнести Джоан.

- И еще не вся. Попутно выяснилось следующее. Ваш дед по отцу, лишивший младшего сына Артура наследства по причине нежелательной женитьбы, в конце жизни раскаялся. Он недолюбливал супругу старшего сына и оставил все наследство, подчеркиваю – всё, ребенку Артура. То есть опять же вам. Поместья, дома, ценные бумаги и прочее. На сотни тысяч фунтов. Если бы вы их получили, стали бы одной из богатейших дам страны. Данный факт был известен герцогу Элборо.

- Еще одно доказательство, что он подлец.

- Он дорого заплатил за подлости. В прямом смысле. Вижу - сапфировое ожерелье, которому нет цены в денежном выражении, вы отдали детям поиграть… Ха-ха-ха! Браво! – Дермот хлопнул в ладоши. - Кстати, я уже перевел причитающиеся суммы во Французский банк на имя Джоан Редклиф. Документ, удостоверяющий вашу личность, я передал Эдварду. На том мое участие в вашей судьбе не исчерпалось. Похищение из Ковент Гардена была моя идея. И частичное воплощение. Я договаривался с беспризорниками, чтобы создали суматоху у театра и проделали трюк с горящей телегой.

- Суматоху помню, телегу нет.

- Потому что в это время Сахиб вместе с тобой, дорогая, на борту «Утренней Звезды» торопился покинуть пределы страны, - продолжил Эдвард. – А я пытался задержать преследователей на борту «Монарха». Видели бы вы глаза Элборо, когда он меня узнал – как у камбалы, которую живьем бросили на сковородку.

- Что ж. Зло наказано, добродетель восторжествовала и горжусь, что в значительной степени благодаря мне, - проговорил Дермот серьезным и в то же время чуть шутливым тоном.

- О, не знаю – как вас и благодарить, - в тон ему сказала Джоан.

- Подскажу. Я хорошо поработал и заслуживаю как минимум салюта в свою честь.

- Хорошо, доктор Гарднер, будет вам салют, сегодня же вечером, - без улыбки сказал Эдвард. И продолжил голосом короля, раздающего почести, не хватало только шпаги, чтобы ударить по плечу. – Также вы награждаетесь пожизненным правом пользования данным дворцом, как собственным домом, то есть можете приезжать когда угодно и оставаться как угодно долго. Награда устраивает?

- На данный момент да. О деталях мы поговорим отдельно. Теперь же позвольте откланяться. Ждут личные дела. Вас, думаю, тоже. – Дермот церемонно поклонился и ушел.

Эдвард лизнул Джоан в щеку.

- Не забыла – как любят львы?

- Я скучала по моему льву. А теперь так счастлива, что не знаю – чего бы еще пожелать.

- А я знаю. Но сначала скажи – что, по-твоему, счастье? Ты сегодня часто употребляла это слово.

- Э…э… счастье - это то, что сейчас. Семья, любовь, дружба… Чтобы меня утром и вечером целовал тот, кого я люблю - каждый день и всю жизнь.

- Ваше желание будет исполнено, моя госпожа. Немедленно. Позвольте показать вам ваш дворец и в частности, спальные покои.

- Позволяю…




***




Прошло полгода.

Эдвард проснулся, первым делом поцеловал жену, поднялся неслышно, накинул халат, вышел из спальни. В гостиной висел голубоватый сумрак – зимний рассвет запаздывал и послал впереди себя не лучи, но туманы. В прохладу комнаты пытался вмешаться недавно зажженный камин. Эдвард распахнул окно, полной грудью вдохнул бодрящий морской воздух. Было легко, свободно и счастливо, хотелось взлететь вместе с чайками, покружить над морем, посмотреть на мир свысока.

Ветерок доносил до окна шелест волн, целовавших берег.

- Мы желаем тебе доброго утра… - прошептал кто-то рядом.

Ветер? Волна? Или…

Жена.

Улыбается.

Он обхватил ее обеими руками.

- Мы? – Покружил. – Мы?!

- Да. Мы. Уже третий месяц.

- Вот это новость! А почему ты босиком?  – Эдвард захлопнул окно, взял Джоан на руки и понес в глубину комнаты, где уже ярко горел камин и стоял завтрак. – Сейчас же забирайся на диван с ногами. Так. С сегодняшнего дня начинаем новую жизнь. Теперь все будет крутиться вокруг тебя…

-  Все в доме и так крутится вокруг меня.

- Теперь будет и за его пределами – земля, солнце, луна и прочие магические силы.

- Без магии не получится родить и воспитать?

- Воспитать получится, ты в этом деле профессионал. А вот дело вынашивания моего наследника я не могу доверить такой неопытной и порой легкомысленной особе, как моя милая женушка. Кроме магических сил призову практические - лучших докторов Франции, пусть тебя наблюдают. А пока я буду наблюдать. Чтобы не стояла на сквозняках, не простужалась. Не смотрела с высоты вниз…

- Остановись же, сумасшедший. Не надо никого звать. Доктора Гарднера достаточно. И не надо переживать. Чувствую себя лучше, чем когда-либо.

- Хочешь чего-то особенного?

- Только одного – быть тобой любимой.

- Не скучаешь по родине? По нашему дому на набережной Темзы?

- Не скучаю. Родина там, где тебе хорошо. Дом там, где тебя любят. Я на родине. Я дома.




Конец