Мысли

       
        Читая «Философскую автобиографию» Николая Бердяева. У Бердяева «Я» есть первичная данность. «Личность» же есть качественное достижение . Бердяев как философский романтик полагал, что инстанция «Я» есть принцип эгоизма. Для философа, по Бердяеву, важно или имеет смысл найти в так понимаемом «Я» материал свободного развития человека в личность. Для него личность есть то в «Я», что только от него. Тогда как в его «Я» «есть многое не от меня» . Как адекватно проинтерпретировать это рассуждение Николая Бердяева, чтобы не погрешить против истины, против того, что есть в действительном «Я»? Так что же есть в личности такого, что не может быть редуцировано к эгоцентризму Я, к индивидуальной субъективности и в то же время не является объективированным явлением человека, продуктом или результатом того, что он произвел из себя. Бердяев полагал личность человека экзистенциальным центром человека, который нельзя воплотить в мире, ибо он актуализируется только в момент общения, коммуникации с божественной трансценденцией в акте творчества, который является актом трансцендирования или творческого экстаза, эк-зистенциального откровения.
        Прав ли Бердяев? Он прав и не прав. Он прав относительно личности, но не относительно «Я», ибо оно не может быть чьим-то личным данным. «Я» как принцип или инстанция представляется Бердяевым его исходным данным. Но это только знак, обозначающий проекцию «Я» на него как человека, имеющего отношение к самому себе в сознании себя.
       Во второй главе своего «Самопознания», посвященной его эмоциональной жизни, которую он остро (предельно, экзистенциально) переживал, Бердяев пишет о противоречивости не только своей натуры, собственного характера, душевного склада или, как он пишет, «душевной оболочки», но и своего духа. Бердяев сетует на то, что он, с одной стороны, мало социализированный и даже асоциальный тип, а  с другой стороны, социабельный человек, склонный к общению, правда. спорному. Социализированность он понимает как либо механический процесс впаянности, либо органический процесс укорененности в некоторую социальную (родовую) общность, вроде группы, корпорации, партии, слоя, круга, среды. Себя он чувствует независимым от социальной среды, у него нет ощущения происхождения из нее и он не склонен к ней приспосабливаться. Однако он не стремится к уединению. Он чувствует себя одиноким в мире людей. Они ему чужие. Почему? Потому что, по его мнению, он принадлежит к тому типу людей, которые находятся не в гармонии, а, наоборот,  в дисгармонии со средой текущего, обыденного (повседневного) времени, которое преходяще и тлетворно и поэтому фиксируется ради компенсации в объективированных, овеществленных искусственных формах технических вещей. Бердяев, напротив, ориентирован на вечность вне этого мира, атомом которой является мгновение, и на будущее, чувствую свою несвоевременность. И действительно, образом вечности во времени является, как казалось бы, не столько настоящее без прошлого и будущего, а будущее, по отношению к которому настоящее является предлогом, наброском, а прошлое, символизирует то, чем станет настоящее, мертвым временем. А так будущее есть живое время, которое есть и за порогом настоящего. Так что складывается впечатление, что время вечно продолжается. Но Бердяев рвет иллюзию непрерывности, связи времени, хронологически (по датам) различая момент трансцендентального отрыва творческого воображения от обыденной реальности и его объективированной имманентизации в продукте, произведении творчества.
       Можно сказать, что душа Бердяева страдала от всевластия его духа, мешавшего ему слиться со своей родной (дворянской) средой и быть счастливым в семейном кругу, почувствовать обычную телесную радость от простой патриархальной жизни в «дворянском гнезде». К сожалению, время уже было другое, - пришел конец дворянской идиллии. Россия вступала в буржуазную, а следом за ней и революционно-пролетарскую пору своего развития. Он оставался пижоном, барчуком, но жил среди уже буржуев и пролетариев. Чтобы сохранить уже не сословную (дворянскую) честь, а свою личную само-идентичность он бросился в экзистенциализм, почувствовал в нем как рефлексии над своим положением, бытием в мире свое призвание, ибо через философию существования стремился обрести вечный покой в Боге от бегстве от противоречивых порывов своей мятущейся души, раздвоенной на внешнюю, представительную и внутреннюю сокровенную половинки.
       К сожалению, Бердяев так и не понял из-за своего барского самодурства  как крайней степени развития эгоцентризма, проявлявшегося в эмоциональной неустойчивости и психопатических срывах, делающих невозможным строгое следование порядку мыслей при выведении из идей понятий (он сам неоднократно признавался в том, что не способен к неспешному следованию за своей мыслью в трансцендентальном размышлении и имманентном рассуждении, что часто срывается и интуитивно скачет с одного на другое и поэтому вынужден вернуться и начать заново, повториться в силу склонности к трансгрессии, выходу, экзистенции на трансценденцию), что то личное «я» не только не его в силу имманентной объективированности в знак, которым обменивается с любым другим субъектом, но и по причине того, что его сущность ему трансцендентна. Он же сам остается с его отражением в своем телесно ограниченном временем и местом сознании.
               
       Философия и литература. Что между ними общего и в чем различие? Бывает ли философская литература действительно философской? И может ли философия стать настоящей литературой? Вот на какие вопросы нам предстоит ответить.
        Литература занята словом, его творением, построением и отделкой. Она отвечает за стиль языка как порядка слов. Философия занимается не словом, а мыслью. Она не предлагает, а размышляет. Ее заводит не символ, а идея. Но мысли находят выражение в словах. По словам судят о мыслях, ведь мысли узнаются в словах. Неверно говорить о стиле мышления, но вполне правильно говорить о стиле как поведении слов. Противно истине заявлять о том, что грамматика как система правил связи слов определяет порядок мыслей. Но имеет смысл говорить о том, что словесный порядок представляет порядок мыслей. Можно сказать что мысли следуют за словами, но не слова есть причины появления мыслей. Они формы и условия выражения слов. Слава играют роль явлений мыслей сознанию мыслящего. Вот мысли есть сущности слов. Мысли являются словами. Суть слов в мыслях. Это смысл слов. Им соответствуют сущности в мире вне слов. Поэтому литература есть явление философии. Философия является литературой. В каком смысле? В том смысле, что мы находим философию в литературе, в текстах.
       И все же философия со стороны слов есть особая литература. В ней литературный сюжет как канва, фабула повествования имеет логический характер. Поэтому порядок слов в философии является логическим порядком. Следовательно, литературным стилем философии является логика как поведение мыслей, явленное в словах.
 
        Человеческая слабость и земное испытание. Жизнь на Земле есть испытание человека на человечность. Кто проходит это испытание, попадает в лучший мир. Кто не проходит его, оказывается  либо в нем же, но в худших условиях, чем был прежде, либо мается во «внешней тьме». Кто мается во внешней тьме? Те, кто не исправим и никогда не пройдут испытания. Зачем же их испытывать? Пребывание во внешней тьме или абсолютном аду – это не средство исправления как испытание, но его последствие. Пока ты живешь, тебе оказываются послабления, - тебе оказывают помощь в испытаниях таким образом, что как только ты исправляешься, то есть, совершенствуешься, то испытания облегчаются. Такой порядок заведен для обычных людей, то есть, людей из народа и управляющих, власти. Последние более ничтожнее, чем люди из народа согласно народной поговорке: «Пустой колос задирает нос». Не так для избранных. Для них испытание становится тем более тяжким, затруднительным, чем лучше, легче испытуемый справляется с испытанием. Именно это ждет всех людей, кроме тех, кто неисправим, которых ожидает внешняя тьма.
       Представления об адских муках в аду как испытания огнем ждут всех, опять же кроме тех, кто неисправим. И такие тоже есть. Что это означает? Только то, что абсолютное большинство людей окажется в адском пекле. Чтобы телесно понять (земной человек лучше всего понимает нечто, когда это чувствует, то есть, телесно представляет, переживает и выражает) что это такое, следует пожить в пустыне. Кстати, чтобы телесно представить себе, что такое внешняя тьма, следует оказаться в космосе в голом виде и почувствовать своей кожей космический холод, слабым намеком на который является ледяной холод земных полюсов. После смерти сгорает душа человека, обнажая его дух. Если дух показывается, другими словами, если он еще есть, остался от человека, то его ждет очередное испытание: более легкое в лучшем мире, чем земной мир, и более тяжелое здесь, на Земле. Если же от человека ничего не остается, то это ничто отправляется прямо во внешнюю тьму как прах души для посмертного оприходывания. В лучший тонкий мир душ тех, у кого вся душа не сгорела в адском горниле, но остался несгораемый остаток в виде разумного ядра, уходит меньшинство из землян. В земной мир возвращаются те, чьи души после горения оставляют животный или растительный остаток. Их ожидают тяжелые испытания вразумления как становления человеческого растения и человеческого животного (скота и зверя) разумным существом. Таких большинство. Для них есть еще надежда на исправление. В земном мире они проявляются как растения, животные и люди по мере их жизненности. Лучшая жизнь у людей. Такими рождаются те, у кого в животном состоянии есть признаки вразумления из прошлой жизни. Проявлением на Земле ничтожных существ внешней тьмы является мир твердых и жидких тел. Через них, как правило. они воздействуют на живых существ земного мира. Воздух и огонь есть среды воздействия уже высших существ из лучших миров. Не следует думать, что в высших мирах нет испытаний. Но это такие испытания, которые смертельно опасны всем людям. Меньше всего они опасны для тех из них, кто уже вразумлен. У кого есть разум уже в этой жизни легче всех переживет смерть и окажется способным к более опасным испытаниям. На более легкую жизнь в ином мире могут рассчитывать только глупые люди из народа и власти. Вот для них и существует такая сказка. Она нужна слабым людям для того, чтобы легче переносить земные страдания. Сказочный (мифический) характер носит любая религия как свод правил, запретов и предписаний, необходимых для ограничения блужданий в темноте свободных, непокорных людей. Среди них, упомянутых религий, наиболее человечна та, которая наименее религиозна, то есть та, которая более человечна как религия любви. Это христианство, которое больше чем религия. Так вот она лучше любой другой религии своей не религиозностью. Но именно это и отвращает от него большинство людей, не способных принять христианство в связи с его повышенной требовательностью уподобления человека ангелу, духовному существу. Поэтому большинство людей из христианства и любой другой религии берет как раз запреты и предписания, бездумно следуя которым можно уподобиться растениям и животным и совершить меньше грехов, чем делают их люди. Правда, это бывает так, если люди ничего не добавляют к ним от себя в качестве неверной интерпретации. Именно через нее распространяются всякие секты, которым нет числа, ибо имя им легион служителей врага рода человеческого (обманщика и убийцы). Сатанисты хуже скотов (слуг) и даже зверей (господ). Разумеется, они выдают себя глупцам за избранников Бога, неся им террор, устрашая смертью (массовыми самоубийствами и убийствами ни в чем не повинных) и разрушениями.

        Сознательный и идейный человек. Интересно знать, кто это такой «сознательный и идейный человек»? Во-первых, что значит сознательный человек? Сознательный человек – это человек с развитым сознанием или имеющий (обладающий) чувство реальности. Много ли я встречал таких людей в своей уже долгой жизни? Нет, мало, очень-очень, совсем мало, Обыкновенно почти все, как я не сразу заметил, поэтому и мне то же, до поры до времени, отказывало чувство реальности, жили по своему, как им заблагорассудиться, а не по тому, что есть. Реальность не была расположена ко мне, точнее, я не был расположен к ней, теша себя иллюзиями. В этом заблуждении на свой и чужой счет сказывается общая всем субъективность восприятия, благодаря которой мир видится таким, каким его хотят увидеть и особенно в нем себя. Как же обезопасить себя от лжи восприятия, как увидеть в том, что есть, само есть, а не то, чего в нем нет. Для этого необходим разум. Он способен дать человеку настоящее знание о том, что есть, какая именно реальность является нашему сознанию. Ему является не объективная, а субъективная реальность. Прежде всего является реальность самого сознания, которое он принимает за саму реальность, ограничиваясь тем самым реальностью своего сознания и вырабатывая лишь мнение (мнимость, видимость) о реальности.
       Еще реже можно встретить идейного человека. Я до конца сомневаюсь в том, что встречал хотя бы раз такого в своей жизни. Были кандидаты в идейные люди, но они уже были разочарованными. Были одержимые идеями, но у них не хватало ума понять, чем они одержимы, что такое идеи. Идейный человек это не только тот, кто вдохновлен идеей, является живым явлением, воплощением идеи, то есть, в нем есть идея, но и он сам есть в идее, причастен идеальному, находится в гармонии с миром, с самим собой. Но даже этого мало. Самой идее следует быть причастным ему, чтобы в нем найти свое выражение. Полным выражением идеи является ее понимание, знание идеи. Идейное знание. Идейное знание есть истинное знание, знание на пределе истины, в ее сосредоточии. Идейный человек находится в духе. Сознательный человек в сознании той реальности, которой является. Но она не сводится полностью к нему. Человек становится несознательным и даже душевно больным человеком, когда замещает собой всю реальность, частью которой он является, при условии, что это такая часть, которая сама есть целое.
      
        Детские воспоминания. Помню необычную весну поры моего детства раннего школьного возраста, когда я жил на первом микрорайоне на окраине города в рабочей слободке, носившей имя «Мирный». Рабочий район застройки частниками на окраине города или так называемый «частный сектор» на городской карте свидетельствовал о том, что рабочий класс в одной из национальных окраин «Советов» не освободился еще от частнособственнического инстинкта, несмотря на то, что он был «гегемоном» строительства коммунизма. Хотя бы поэтому было понятно что этот так называемый «рабочий класс» был гегемоном строительства но не монументального коммунизма, а мелкобуржуазного капитализма. Об этой опасности мелкобуржуазной стихии для дела коммунизма предупреждал Ленин своих партийцев-коммунистов еще в первые годы Советской власти. Но как в начале существования этой власти, так и в ее конце, рабочий люд  имел такой же уровень коммунистического сознания, стремительного приближающегося к нулевому значению (отметке). У самих же коммунистов не на словах, а в самом сознании этот уровень уже давно остановился, лег на самом нуле, если не побежал уже в обратном отрицательном направлении. Такова коммунистическая жизнь на самом деле. Коммунисты и те, кого они представляли в «светлом будущем», а представляли они рабочих были представителями этого класса уже не в себе, каким он и остался, а для себя. В том то и дело, что они были коммунистами только для себя, для коммунистов, для своей власти над народом (трудящимися). Они были больны неизлечимой болезнью – идейным эгоизмом. Их власть была не властью народа, а властью над народом. Так чем же эти коммунисты на словах отличались от буржуев? Только тем, что они были лицемерными буржуинами, говорившими одно (о коммунизме), а делавшими прямо противоположное. Поэтому и получалось, выходило в полном соответствии с законом Маркса общественное бытие коммунистов определяло их общественное сознание.
       Другими словами, то, что они делали, было истиной того, о чем они говорили. Что это была за истина? Это была истина коммунистической лжи. Строили они не коммунизм, а что ни на есть настоящий капитализм. Вот такая у них была сознательность как чувство амбивалентной реальности: языком они жили в будущем, жили обещаниями, а головой и тем более руками, делами в прошлом. Что у коммунистов, что у рабочих не было настоящего, поэтому они были не настоящими, а дутыми коммунистами и рабочими. Тем более, что рабочий класс был гегемоном, но не в строительстве коммунизма, в строительстве криминального общества. Он составлял основу этого общества, проявлениями которого является пьянство, наркомания, ****ство и проституция, хулиганская поножовщина, матерщина, демонстративное неуважение к закону, моральное разложение. Наибольший удельный процент сидевших в тюрьмах как раз приходился на этот пресловутый рабочий класс. Помню, как много позже, когда уже учился в институте, я однажды встретил своего бывшего одноклассника по школе из рабочего поселка, где я учился до шестого класса. Потом, когда вместе с родителями переехал в центр города, я учился уже в приличной школе. Так он сообщил мне, что из всех наших одноклассников большая часть уже сидит в тюрьме или готовится на посадку, а кое-кого уже убили.
        Однако вернусь к воспоминанию школьного детства. Был Женский День, 8 марта, кажется 1974 года. В тот день было прохладно, как это бывает весной, но не холодно, как обычно зимой в наших широтах, в которых зима длится не три, а пять, порой шесть месяцев. Было пасмурно. Таяла на голых деревьях утренняя изморозь, звеня весенней капелью. Легкий весенний ветер навевал волнительное настроение. Я уже был на улице и радовался жизни. Единственным огорчением было то, что подвал дома затопило и ЖЭК отключил подачу воды. Поэтому жильцы дома высыпали на улицу и стали суетливо переругиваться с работниками ЖЭка, требуя очистить подвал и подключить воду, которую отключили, - это же надо! - в выходной день. Вот это я запомнил на всю жизнь. Типичный день из типичной жизни типичного юного (обманутого) строителя коммунизма.

        О Льве Толстом (Медицинский взгляд). На днях спрашивал друга о том, как он относится к Льву Николаевичу Толстому. Друг мне ответил, что относится к нему без ненависти. Это уже хорошо, потому что прежде он явно показывал свою нелюбовь к Толстому. Он считает, что его повесть «Отец Сергий» - гениальное произведение литературы. Не могу согласиться. По-моему, эта повесть, мягко говоря, неудачна, скучна и тенденциозно написана против церкви. В ней нет не то что глубокого духовного содержания, но напрочь отсутствует мысль, а художественная форма «хромает на все конечности». Это грубая карикатура на «святого» старца.
         Конечно, никаких «святых» старцев и в помине не бывает на этом свете, а на тот свет, если под ним разумеют «духовный мир», человеку путь заказан. В том, что нет никакой святости у так называемых «святых» я согласен с Львом Толстым. Но в том, как это показал Толстой, нет ни эстетического вкуса, ни душевного такта, ни, наконец, духовного знания. Этот мир был неведом Толстому.
        В том, что на пятом десятке Толстой стал завзятым моралистом, как это не раз уже случалось с людьми, бывшими в юном возрасте «детьми порока», нет ничего удивительного, - дал о себе знать климактерический психоз. Толстой слишком расстроился, что перестал бороздить лелеемую ниву и на нее обиделся как типичный эпилептоид. В результате «его сиятельство» стал чудить: ходить в лаптях за сохой, выносить после себя ночной горшок и т.п. Позывы к таким чудесам появлялись в его произведениях еще до кризиса среднего возраста. Можно вспомнить как он наказал неверную жену в известном романе. Короче, Толстой сильно страдал этим самым. Есть такое заболевание, когда мужчина никак не может закончить начатое мероприятие. Написал роман «Воскресенье» и повесть «Крейцерова соната», где расхваливал скопцов. Оно и понятно: еще хотелось, но уже не моглось. К месту фривольная (французская) поговорка: «Если бы юность знала, если бы старость могла». Вот чем легко можно объяснить духовный кризис Льва Толстого как зеркала русской духовности, то бишь, революции. Правильно говорили: «В Советском Союзе нет секса». И то правда: как он может быть среди импотентов? Ведь из людей хотели сделать ангелов. Еще при царе Василий Васильевич Розанов удивлялся тому, что так много людей «лунного света» на Руси, есть что-то «бабье» в душе русского интеллигента. Толстой предугадал план большевиков по формированию нового человека. Однако из этой затеи ничего путного не вышло: если из человека делать ангела, то получится либо импотент/фригида, либо гей/лесбиянка. Поэтому увлечение Толстого «хождением в народ», духовными поисками было его своеобразным (личным) выходом из щекотливого (интересного) положения преждевременной импотенции.
 
        О Толстом (философский взгляд). С философской точки зрения писать о Толстом трудно, ибо он мнил себя мыслителем. Если бы граф Толстой действительно являлся мыслителем, было бы легко понять его. Но он был писателем, правда, философствующим, то есть, употреблявшим, как он думал, умные слова.
        Кстати, я ничего не имею против того, чтобы писатели мнили себя не только писателями, но еще и мыслителями, учителями, учеными, пророками и пр. Бывает порой занятно читать таких писателей. Таким образом они придают острый вкус своим пресным блюдам. Но в таком коварном деле трудно не пересолить, не броситься в нравоучительные проповеди, забыв, что мыслитель размышляет, а не проповедует.
        Взять хотя бы тот же самый образ отца Сергия из одноименной повести Толстого. Что это за субъект? Форменный придурок сначала в мундире, а потом в сутане. Ни одного грамма или грани ума. Одна глупая гордыня быть добрым служакой у царя и примерным мужем верной жены или одиноким (из гордыни) монахом в скиту в качестве образца подражания для всех монахов в монастырском общежитии. Когда он понял, что его невеста - любовница царя, а не верная жена, прости господи. невеста, то он обиделся на всех женщин и стал импотентом: отрезал себе палец как указатель на свой детородный член. Но он обиделся и на царя и стал служить одному Богу не ради верности, любви, а ради демонстрации самого себя. Кто такой отец Сергий? Это карикатура Толстого на самого себя. Посредством этого глупого персонажа Толстой преодолевал в самом себе свою барскую дурость. Одна радость, что отец Сергий не соблазнил ни одного послушника (так он импотент), а то в той среде до сих пор иногда послушники становятся наложниками. Но «злой» Толстой все равно соблазнил своего старца - свел его с молодой юродивой и доказал ему и самому себе, что он не вполне импотент. Когда старец понял, что не является импотентом, то в сей же час покинул обитель и стал простым мужиком, которому ничего не чуждо, не чуждо то, что не чуждо мужику. Так стоило барину быть монахом, чтобы стать мужиком? Отказался от невесты и изнасиловал сумасшедшую. Не придурок? В чем смысл? Известно в чем:  в одном месте, - не будет сказано здесь, в каком. В том самом, из которого все появились. И в чем тут мораль? Не гордись собой? Вышло как то мелко и пошло.
        Но это повесть. А как же роман? Хорошо, возьмем роман «Война и мир». О чем он? Как это о чем? Разумеется, о войне и о мире. Не только читатель, но и сами герои, например, «умный» Пьер Безухов, в котором можно больше найти Толстого, чем в гордом Андрее Болконском или того больше, чем в глупом Николае Ростове, знакомятся на своей «собственной шкуре» с тем, что такое война и мир. Да, Пьер Безухов «умен» и как все «умные люди» из модных романов он делает одни глупости, в то время как у глупых персонажей не хватает ума делать такие глупости. Не правда ли, интересно?! Кстати, одной из таких больших глупостей является мировая война Наполеона, одержимого идеей-фикс мирового господства. Затеял один, а расхлебывают все. Не случайно такой умник, как Пьер Безухов, прилюдно восхищается «корсиканским чудовищем» в великосветском салоне мадам Анны Шерер. Что сказать: (про)двинутый человек. Понятное дело: незаконнорожденный, бастард. Вероятно, он пробовал утвердиться в жизни среди законнорожденных своими глупостями. Не будем перечислять все глупости графа Безухова (следовало для лучшего понимания романа назвать Безухова «Безумным», - а что звучит же: «князь Безумный»), - здесь места не хватит для них. И вот после всех этих несусветных без-умств Без-ухов пускается в рассуждения, а потом становится, - о ужас! – заговорщиком, смутьяном. Мутный тип.
        Что же делать читателю с любимицей Толстого, Наташей Ростовой? Она же просто кукла, набитая дура, пустышка! Ну, как с ней ужиться на страницах романа, я спрашиваю вас, читатель Толстого? Об этом «насекомом» (стрекозе) я даже не хочу писать, не то что думать.    
        Далее. Ну, как же, его высокоблагородие, князь Андрей Болконский. Это надо же, какой человек! Видно, как Лев Толстой, будучи графом, любуется видом своего князя, гордится его гордостью. Читатель, вам уже не противно? Мне, например, противно. И это «писатель земли русской». Такой же писатель, каким правителем был «хозяин земли русской». Чем не Константин Леонтьев?! Такой же ловкий плут. Но этот - моралист, еще какой моралист. Он ради морали переписал все евангелия в одно – моральное. Получилась пресная проповедь, без мистики. Попы и те оказались умнее. Они до сих пор не забывают «помазать» свои проповеди елеем налета мистики, чтобы паства лучше это съела и не подавилась из кувшина общего пользования сухим остатком морали на дне религиозной «святой воды».
        Правда, иногда писатель Толстой показывает себя достойным писателем, способным описать душераздирающие сцены смерти или жизни. Но дать им настоящее толкование для верного понимания жизни и смерти он не в силах как мыслитель.
   
        Странный человек. Кого люди называют странным человеком? Разумеется, ненормального. Как правило, они относят странных людей к незнакомых существах. Они узнают в них незнакомцев. Кто такие незнакомцы? Это те, кто не похож на других людей. Это исключения из ряда одинаковых людей. Они посторонние. Странные для людей существа воспринимаются ими в большинстве случаев как психически ненормальные (коротко, психи) . Но не все странные существа психи.
        Среди странных существ встречаются люди только по видимости. На самом деле они не люди, но выдают себя за людей. Для чего? Естественно, чтобы их приняли за людей. Для чего им надо это? Ну, во-первых, для того, чтобы наблюдать за людьми не извне, со стороны, а изнутри, в человеческой шкуре, находясь среди людей. Но несмотря на похожесть, они все же не могут полностью слиться с людьми, стать, как люди говорят, «в доску своими». Это чужие свои. Перед людьми стоит задача сделать их своими чужими. Но для этого необходимо переварить их в своей среде. Таким образом мы переходим ко второму пункту.
        Во-вторых, они не просто наблюдают. Стороннее наблюдение и невмешательство в чужую жизнь и чужие дела это только первый (подготовительный) этап установления контакта пришельцев с нами. Следующим этапом является этап превращения пришельца в человека. Зачем это надо ему? Естественно, затем, чтобы жить вместо человека. Пришельцы (назовем их так условно) принимают вид человека, мимикрируют под него, чтобы выжить среди людей. Но тот, кто выживает, этим не ограничивается. От стремится, как любое живое существо к лучшей жизни. За счет кого? Разумеется, за счет того, под кого подделывается. Человек самое доминантное существо на планете, даже больше, чем вирус. Если бы вирусы были доминантны, то жили бы одни вирусы. На Земле существовал бы вирусный гомеостаз. Но это маловероятно. Потому что для того, чтобы существовали вирусы, необходимы более сложные органические образования, чтобы жить за их счет. Возьмем пример из жизни людей. В обществе наиболее примитивные (власть, начальники, богатые) живут как паразиты, паразитируют  за счет более развитых существ (народа, интеллигенции, бедных).
        Однако если следовать этой логике, то пришельцы подделываются под людей как самый доминантный вид земной жизни, потому что они примитивнее, что ли? Никак нет. В связи с тем, что их организация жизни очень сложная для земных условий, они приспосабливаются к менее сложной форме жизни, которая более приспособлена к этим условиям. Вот и все.
        Кстати, то же самое, что о пришельцах, действительно чужих людям, можно сказать и о близких людям посторонним. Среди них есть гении. Это такое же условное наименование, как уже вышеупомянутые психи и пришельцы. Гении превосходят обычных, привычных, нормальных людей своими необычными способностями, превосходными для человека. Поэтому их условно можно назвать таким словом, которым древние (античные) люди называли местных духов  как хранителей мест. Так «наши» гении уместны людям.
        Еще есть те, кого зовут психами. Это психически неполноценные люди. То есть, это такие люди, у которых чего-то не хватает: либо в голове, например, «мозгов», либо в душе, например, «сердца» (нежности), совести, стыда. Часто обычные люди путают их с гениями, точнее, гениев принимают за психов. В этом  они не правы. Сами психи чаще всего принимают себя не за гениев, хотя такое то же случается, а за пришельцев, за духов. Порой и обычные люди принимают психов за пришельцев, вернее, за их человеческую оболочку, называя пришельцев, сидящих в психах, бесами. В таком случае такие пришельцы есть падшие духи. Кто это такие? Это правильно поставленный вопрос. Это не что (сущности), а кто (существа). Как кто? Это духи, то есть, духовные, идеальные существа. Если переходить с мифического языка уже на религиозный язык, то можно сказать, что это боги. И все же нечто мешает так назвать их. Что именно? То, что они «падшие»? Разве идеальное, возвышенное существо может упасть, стать падшим? Может, но только в одном смысле – смысле воплощения. Попробую пояснить: духи не имеют своего вида, ибо они есть чистые формы без материи, или, точнее говоря, их материя ноуменальна, то есть, имеет чисто разумный характер. Они есть то, посредством чего происходит воплощение, но не само воплощение. При помощи духов происходит воплощение души в тело, а не сам дух является телом. И дух не есть душа, как часто путают маги и попы.
        Если говорить более понятно, верно, то духи есть идеальная персонализация во многом духа как принципа единства, которого верующие вслед за попами называют богом с большой буквы (Богом). Для себя Он как Единый есть Дух. Для мира, людей Творец. Для духов Отец, если о Нем говорить в человеческом смысле как о Том, благодаря Кому они существуют. Уже две тысячи лет говорят, что один из них по заданию Бога приобрел человеческий вид и стал Спасителем людей от греха Адама и Евы первых людей.
        Вернемся к тому, что нас интересует, а интересует нас то, почему духи стали «падшими». В этом, как ни странно, виноват Адам. Почему? Миф говорит о том, что Бог, когда сделал первого человека из праха («И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою» ). Человек восстал из праха дыханием жизни – живого Бога. Прежде он был прахом души от праха тела. Теперь в лице Адама восстал из праха мертвых. Бог мертвое сделал живым и не просто живым, а душею живою. Вполне живым из всех земных существ является только человек, ибо он, в принципе, может при трансформации души в разум обрести не жизнь на время, а навсегда, если не лично, то хотя бы народно. Но этому мешает его телесная привязанность. Именно на это восстали духи как идеальная сторона Бога в качестве Духа. Они восстали против кого? Не против Духа и Отца. Но против Творца, против того, что Он сотворил мир и, мало того, человека, прикоснувшись к праху. У духов особое отношение к праху. Для духов прах есть то, чем они больше всего боятся стать – стать мертвыми. Бог не убоялся праха и из него сделал человека. Еще хуже: он дал указание духам поклониться человеку. Так, во всяком случае глаголет библейский миф. Конечно, это неверное описание и тем более неверное истолкование. Никого он не заставлял. Он самим фактом творения «поклонил» их себе как Творцу, а никак не человеку. Часть духов или богов уклонилась от того, что Бог вместе со многими духами снизошел до творения, показал, на что он способен, - способен на воплощение в человеке (Адаме), а потом через духа (Христа) опять в человеке (Иисусе). Те духи, которые не снизошли до творения, были обречены вечно заниматься этим, но никак не воплотиться в материю, остаться утрированно идеальными. В этом заключается их падение, - в том, что они только делают вид, что воплотились, как бесы, как демоны. Находятся в бесноватом человеке, но остаются чуждыми ему.
        Что тогда такое воплощение? Это не то, что Бог стал человеком. Он никогда им не был, не есть и не будет. Он Бог-Дух. Но для чужого, не своего Он является Творцом. За неимением лучшего здесь уместно такое сравнение: как автор не становится своим произведением (текстом), а присутствует в не сам, но только как свой образ – образ автора, так и Бог является в воплощении не сам, а как образ себя. В этом смысле образ Бога есть душа человека. Бог имеет человека в виду, но не есть человек. Душа представляет в человеке Бога в том виде, в каком может быть в человеке, в его теле. Чем тогда присутствие Бога в любом человеке в качестве души, то есть, не прямое присутствие, а только представление, отличается от присутствия Бога в Иисусе Христе (Ешу)? Замечу: отличается для христиан, а не, например, мусульман, которые не ведают христианства, ибо не являются христианами, - их объективное суждение связывает, делает пристрастным иная вера, чем христианская. Христиане говорят: Бог присутствует в Иисусе Христе во всей полноте своего присутствия, а не существа. Как это понять правильно? Это следует понимать не в том смысле, что когда Иисус Христос был человеком он был Богом. Но это и не значит, что тогда он был только человеком. Никак нет. Он был духом, но не в разуме, а в человеческом теле, то есть, не просто душой в теле. Естественно, в среде духов (ангелов) не могла не возникнуть реакция на такое неестественное, сверхъестественное даже для духов деяние (воплощение) в демоническом виде Антихриста. Такое пребывание духа в теле не могло носить долговременный характер и поэтому Иисус Христос умер, ибо было неуместно ни для мира живых, ни для мира духов.
        И последнее, относительно психов. Психи есть психи. Они не являются никакими пришельцами (если они не духи, то существа на уровень ниже как уже разумные существа, имеющие как люди материальное тело) демонами и даже гениями. Психи – неполноценные душой люди. Полноценна та душа, которая вразумлена, отражает разум в себе, но им не является, - является его отражением. Неполноценная душа, неполноценная в человеческом виде, является отражением растительных и животных влечений, страхов и страстей.               
        Какая польза от мудрецов? Мудрецы полезны только умным, не глупым людям, да и то в меру, не своими бестолковыми поучениями для дураков, а поисками того, что они выдают за то, что нашли и озвучили. Обыкновенно это какая-нибудь глупость, на которую они наткнулись, когда устали искать умность, вот и запнулись за глупость. Читай их только тогда, когда вспомнишь перед чтением это правило. Не увлекайся, ибо есть соблазн не только зла, но и добра, когда соблазнишься им и будешь искать добро от добра, не только лжи, но и правды, когда будешь колоть правдой чужие глаза и т.п.
        Знай, что чем известнее человеку как мудрец, тем более он хитрец, если не глупец. Поэтому ищи мудрость не среди тех кого зовут так, а, напротив, кого зовут наоборот глупцами. Чем выше в глазах других людей человек поднимается, тем ниже он опускается в уме. Ведь люди встречают по одежке, а провожают по уму. Это особенно актуально для Востока, где сила есть ума не надо и вместо ума популярна хитрость перед тупостью (глупостью).
        Поэтому лучше живи своим умом, - так надежнее. Если ошибешься, будешь виноват сам. В будущем это научит тебя меньше делать ошибок.
 
        Чернобль. На днях смотрел сериал «Чернобль» («черную быль» или страшную сказку). Действительно, это страшная сказка, ибо снята в жанре “horror” (ужас), призванном приводить зрителя в дрожь (trilling).

        Традиционное и нетрадиционное воспроизводство. Там, где господствует традиция, как правило, есть прирост населения, несмотря на значительную смертность. Но там, где царствуют нетрадиционные нравы, где есть смешение одних с другими, отсутствует такой прирост, несмотря на пониженную смертность. Оно и понятно. В нетрадиционном обществе меньше совместимости между людьми и больше риска на распад человеческих связей, во всяком случае на их прочность. Тем более это так, если существует значительный процент паразитариев в демографическом смысле, то есть, представителей однополых связей, которые буквально живут за счет разнополых людей.
        Как обычные люди думают и понимают то, что они думают. Обычные люди думают, что они думают, умеют думать по факту своего рождения (есть и такие выдумщики) или по обучению (таких большинство среди большинства). Разумеется, они заблуждаются на свой счет. Как правило, люди не умеют думать, а те, кто умеет, не любит думать, потому что это очень тяжело делать. Причем среди тех, кто умеет думать, есть и такие, которые заблуждаются относительно того, что им легко думать. Они хотят так думать и поэтому так думают. Но когда они так думают, тогда они на самом деле не думают, а делают только вид, что думают.
        Значит, те, кто объективно умеет думать, не всегда думают объективно, но иногда бывают субъективны относительно своей способности думать легко. Они легкомысленны. Прочие мыслители, которые не обманывают себя, глубокомысленны.
        Большинство же людей, которых условно можно назвать «обычными людьми», не умеют думать. Для компенсации своего неумения обычные люди могут верить, мечтать и, наконец, вычислять, что они путают как раз с умением думать, предполагая, что человеческий ум ограничивается математическим измерением и языковыми правилами высказывания.
        Обычно люди понимают, что они думают, когда думают, что они думают. Но думать, не значит уже знать, и знать не означает еще думать. Думать и знать – это не одно и то же само по себе. Нередко думать – это средство, путь, ведущий к знанию как цели. Знают ли это люди? Конечно, ведь они говорят: надо подумать? Для чего? Они имеют в виду: для того, чтобы узнать. Если они будут правильно думать, думать по правилам логики, соответствующей правилам грамматики, то, вероятно, узнают настолько, насколько необходимо думать для установления истины.
        Они обдумывают то, что имеют в наличие, - факты опыта, которыми проверяют уже не правильность мышления, а правильность знания, то насколько точно мысли соответствуют фактам. В этом случае истинность высказываний, которыми выражаются мысли, устанавливается проверкой и подтверждаемостью фактами, а их ложность фальсификацией, опровергаемостью фактами. На такие заключения обыкновенно падки лучшие из обычных людей. Они соответствуют примитивному уровню развития рассудочного познания, предполагающему возможность овладения так называемой определяющей способностью суждения. Для обычных или ординарных, нормальных людей характерно понимание мышления как рас-суждения в словах и вычисления в числах, определения в общем места каждого частного, в целом - части. Уже есть, известно общее и нужно определить место отдельно взятого в рамках, границах общего. Откуда известно общее? Отовсюду, от людей, которые приучили брать общее в качестве данного или вычислять путем суммирования частного, его обобщения. Последний вариант получения общего более сложный, чем просто пользоваться данным. Для этого нужно уметь обобщать, что умеют делать отнюдь не все обычные люди, как показывает практика.
        Еще сложнее находить общее, устанавливать закон, когда имеются только отдельно взятые данные, есть факты, но нет правил их использования. В таком случае нужно изобрести сами правила совокупления фактов, чтобы получить знание. Знание закона предполагает наличие такой способности рассудка как рефлексия, само размышление. Эту способность назвали рефлексивной способностью суждения. Она означает, что путем только размышления мы приобретаем знание общего и общее знание, знание вообще. Обычно люди не умеют так размышлять. Такая способность, да еще в продуктивном виде, развита лишь у меньшинства людей. Хотя, в принципе, абстрактно она может быть развита у обычного человека при соответствующем ей обучении и, разумеется, желании и силе воли обучаемого. Последние условия отвечают за конкретизацию абстрактного принципа, как в реальности разовьется эта способность суждения. Трудность овладения этой способностью заключается в том, что одычно, без нужды, никто не желает думать. Почему? Потому что человек есть существо не разумное, а душевное, чувственное. И для того, чтобы думать, человек вынужден потратить максимум энергии, который ему необходим для телесной жизни. Поэтому он думает, когда от этого зависит его жизнь. Думает только тогда, когда ей угрожает смерть. Не случайно мысль является тем, что отделяет человеческую жизнь от смерти. Чем чаще человек думает, тем больше у него шансов выжить. Наверное, поэтому те люди, которые много думают, а это, как правило. умные люди, дольше живут, лучше сохраняют свои жизненные функции до самой смерти в старости. Если это так, то возможно мысли как явления вечных идей есть предвестники возможной жизни после смерти.

        Русские и евреи. Русские отличаются от евреев тем, что им нужны не русские, а место, - Россия. Тогда как евреям нужны евреи. Где есть евреи, там родина еврея.

        О контакте с неземным разумом. Что называют неземным разумом? Чтобы это определить, нужно истолковать, что такое земной разум. Обыкновенно (ординарно, привычно или нормально) под земным разумом подразумевают человеческий разум, ибо человек не встречал еще на Земле такое же разумеющее существо, как он сам. В качестве разумного существа человек привык судить бе обо всем по себе. Судить - это выносить, высказывать разумное суждение.
        Тогда что такое неземной разум? Вероятно, если судить по аналогии с человеческим разумом, это нечеловеческий разум или разум другого существа, живущего уже не на Земле, а в другом месте, на другой планете. Мы знаем, что способность разуметь свойственна таким социальным существам, как люди. Для человеческого разума характерно на примитивном, элементарном уровне его развития обращаться к аналогиям, то есть, мыслить по аналогии, по сходному случаю. Так и в нашем, интересующем нас случае можно подумать, что на элементарном уровне своего разумного развития существа неземного происхождения все сравнивают, выделяя в силу своей социальной природы то, что связывает сравнимое, уравнивает его по аналогии, по сходству, либо, напротив, по контрасту, по противоположности контрастно различает, отличает друг от друга. В этом качестве разум иноземных существ способен связывать различное и различать связное. Такого рода разум уже не просто сравнивает наблюдаемое в опыте чувств или предполагаемое в воображении, он не так прост как примитивный, простой разум, и не только судит и заключает, что характерно для среднего, уже сложного или сложенного разума (рассудка), но и то, что он индуктивно находит и дедуктивно выводит связывает друг с другом, избегая сведения сложного к простому, упрощения (редукции) и абстрактного обобщения, находя в простом сложное, а в сложном простое. На это способен не столько критический разум, сколько полный, позитивный. Он не только разбирается, анализирует, но и собирается с мыслями, синтезирует все в одном таким образом, что все распределяется в одном порядке по ему ведомым понятиям, что из одного понятия можно вывести все другие и из них всех только одно. Таков разум по своей природе. Он не однородное делает определенно однородным, соразмерным, разумно устроенным, умеренным в границах, за которыми начинается безмерное, неопределенное. Пределом же неопределенного, по сущности, по существу, является не существующее, ничтожное. Если неопределенное есть максимум, больше, чем разум, то ничтожное есть минимум, меньше, чем разум, при условии, что разум и бытие, то есть, то, что имеет смысл, и то, что есть, есть одно и тоже. Неопределенное бессмысленно не потому, что его нет, а потому что ума, разума не хватает для его определения. Тогда как ничтожное бессмысленно, не разумно потому, что его нет. Ничтожное антиномично, парадоксально: оно есть потому, что его нет. Ничтожное немыслимо. Неопределенное противоречиво: оно есть, но есть не то и не это. Его можно мыслить, но нельзя осмыслить, то есть, мыслить до конца. Неопределенное не имеет ни начала, ни конца.
       То же, что имеет меру, определено, осмысленно и разумно. Природа разума не меняется от того, кто является его носителем: человек или не человек. Это так для тех существ, тех субъектов разумной деятельности (активности), которые действуют умом, разумеют во времени, имея в нем свое собственное место, будучи уместными, релевантными разуму. Но как быть с теми существами, которые находятся не в уме, на уме во времени, а в вечности, в которой сам ум пребывает? Там нет последовательности моментов времени разумения, там разум срабатывает сразу, без перерыва постепенности. Там, в вечности, нельзя потерять разум и обрести его вновь, пробуждаясь в нем. Вечный разум равен бытию: то, что он есть, то, что можно подумать, уже есть знание. Там думать – значит знать, знать – значит уже подумать. Вечные существа или ангелы, духи не думают, как мы, во времени, они знают в вечности, вечно знают. Для них это одно и тоже. Вот ангелов мы не можем понять. Мы никогда не можем установить с ними контакт. Такое могут только ангелы. Поэтому мы сами можем установить контакт с любыми существами, кроме ангелов. Ангелы контактируют с нами помимо нашего разумения, но в нашем лице. Мы сами не замечаем этого контакта, полагая, что контактируем сами с собой. На самом же деле мы только их подставки во времени, на время. Так все мы, если разумны имеем Я. Но чье это Я? Разумеется, наше. Но кто это? Мы, нет, не мы, но ангелы, духи, в целом, Дух, одним словом, Бог.
 
        Человек. Человек приходит в этот мир и уходит. Приходит или рождается в уже готовом мире, который существует до него и существует и после того, как он уходит из него или умирает. Это тот мир, в котором живут люди своим малым миром – социальным бытием. И у них есть не только общий мир, но и общее сознание – социальное сознание, состоящее из сознаний людей, телесно (материально) существующих отдельно друг от друга. Человек рождается в теле и телесно существует в течении всей своей жизни, начиная с рождения и заканчивая смертью. Поэтому рождение и смерть есть лимиты (границы) его жизни, крайние (предельные) точки (экстремумы) линии жизни отдельно взятого человека, вход и выход в систему общественной жизни. Каждый человек участвует в общей жизни людей с рождения и до смерти на своем месте и на время своей жизни. Это так и есть, было и будет, пока есть люди, пока есть мир вообще как необходимое условие существования человечества, его общественного бытия, отражающегося в общественном сознании и меняющегося под его обратным влиянием через мысли, чувства, дела людей как активных агентов социального бытия.
        Все в этом большом мире в общем, как и в малом мире в частности, меняется, обновляется, так и меняется, обновляется каждый человек. Пока он меняется, он есть. Есть предел изменений, который отпущен на долю каждого человека. Эта доля есть его судьба, история жизни. Вот что записано в его судьбе: начало, середина и конец его жизни. Это все понятно. Но не понятно, есть ли смысл жизни помимо его жизни в этом мире? Где находится этот смысл? В словах? В его голове? Смысл жизни человека может быть, если есть хотя бы чья то голова, в которой он найдет себя. Он может найти себя в голове другого человека в качестве служебного смысла уже смысла жизни этого другого человека. Но это может быть так в этом мире даже еще при жизни исходного человека или после его смерти, но никак не до его рождения.
        Есть ли другой мир, в котором окажется тот, кто умер в этом мире? Если есть в том смысле, в котором интерпретируется жизнь отдельно взятого смертного, то смерть есть лишь переход из одного мира в другой. Но почему тогда не допустить существование не двух миров, а целого множества миров. Усложним задачу предположения: что если эти миры сосуществуют одновременно друг с другом и даже, в принципе, похожи друг на друга. Но тогда эти миры есть места одного и того же мира, который их объемлет. Они живут жизнью тех, кто в них живет. Они оживают на свой лад – на лад каждого в них входящего и имеют для него свой сюжет, свой сценарий развития событий в них.
        Влияют ли эти миры друг на друга? Прямо, нет, ибо в противном случае они не могли бы отличаться друг от друга. В таком случае не было бы смысла в самом факте их размножения. Они материально отличаются друг от друга. Но это не мешает им соединяться друг с другом идеально, как соединяются, взаимодействуют люди друг с другом словами, обмениваются ими, чтобы поделиться своими мыслями, чувствами, желаниями и страхами. Правда, для того, чтобы это передать, требуется их материализовать. Слова то материальны.
        Допустим, что умершие живут в других мирах. Но как мы можем общаться с ними? Словами не получится. Тогда чем, при помощи чего? Телепатии? Сомнительно. Чтобы каждый мир имел свой собственный смысл, свою историю, ему следует быть автономным. И все же должна быть некоторая инстанция, которая сообщает участников мировой жизни поверх границ между мирами. Что это за инстанция? Она не может не быть в каждом из живых. Другое дело, что она может быть представлена в каждом из них не в полном объеме. Эта инстанция есть Абсолютное Я Бога как Духа, вездесущего и вечного. Все Я живых есть в Нем как возможности его проявления, явления развития во всех мирах по мере того, как эти явления развиваются. Может быть так, что развития в одном мире не хватает для того, чтобы произошло полное воплощение Я. Тогда оно продолжается в другом мире. Можно начать заново, а можно продолжить. Это зависит от конкретного воплощения каждого из живых, в данном случае, из людей. Для того, чтобы Абсолютному Я быть всегда и везде, необходимо иметь везде и всегда среду для воплощения и сами сосуды воплощения в качестве кого Оно есть. Оно есть Одно во многом. Вот тогда Оно имеет смысл.
        Человек не везде и не всегда живет в этом мире не только в единичном виде, но и в своем общем составе. Для такой жизни требуются объективные условия. Есть ли такие, объективные условия, то есть, условия, независимые от мышления и сознавания, для жизни в духовном мире? Нет, таких условий нет, ибо в том мире необходимым условием для существования является наличие мысли, идеи и сознания не вообще, но в полном виде. Духовный мир и есть мир сознания, мысли и идеи. Это идеальный мир есть мир не отражения того, что существует независимо от отражения, от него самого, но мир порождения, созидания самого себя. Для этого он ни в чем и ни в ком не нуждается, кроме самого себя как Я. Это мир Духа. Моментом вечного существования такого мира является то, что не есть Я. Оно, не-Я, не является творением Я. Оно сосуществует вместе с ним как момент инволюции Я. Для чего необходима эта инволюция? Разумеется, для эволюции Я, для его развития, для появления новых модификаций, форм Я. Размножение Я, которое началось с удвоения Я, с саморефлексии, с отражения себя в себе для себя у себя, требует этого не-Я. И тем более оно необходимо как момент самоочищения при усовершенствовании самого себя. Это не чужое не-Я, а свое же как фон для контрастного представления самого себя себе же.
       Тем самым Я создает в глубине своего существа то, что на момент становления Я в себе в Я для себя, отличается от него самым важным, - тем, что определяет его с противоположной стороны существования. Не во всей вечности, но в моменте ее существования, который еще не стал временем, однако явился временем до времени, появилась возможность для независимого существования не-Я от Я. Эта возможность есть возможность объективации Я в качестве не-Я. Если Я есть чистое существование, ничем иным не замутненное, то не-Я условно есть чистое не-существование, не-бытие Я. В этом качестве не-Я есть ничто Я.
        Надо полагать, что материальный мир, в котором мы живем, явился побочным творением духовного мира, мира, сферы Духа. Дух как Творец специально, намеренно не создавал этот мир. Дух создает себя и вместе с собой он создал, объективировал наш мир благодаря наличию того, чего нет как Я, из не-Я, не из себя, а из того, что не есть Я, но есть для Я.
        Однако есть не только объективация Я в нашем мире, но и его субъективация как обратный процесс объективации – как процесс извлечения из среды, включая и социальную среду, Я, его проявление на фоне уже не воплощения, а раз-воплощения, когда у человеческого субъекта есть возможность стать самим собой, а не просто быть хоть и неординарным, но тем не менее всего лишь индивидуальным явлением абсолютного Я.

        Сознание и бессознательное. Что такое бессознательное, как не отсутствие сознания. Отсутствие в чем? В сознании или теле, например, человека? Да, тело бессознательно. Можно сказать, если выражаться научно, что часть психика человека как функции его тела бессознательна. Вот тогда мы за сознание принимаем его психику. Однако сознание не следует редуцировать к психики, иначе можно потерять саму суть сознания, его сущность. Сущность сознания заключается не в том, чтобы психовать по поводу того, что есть, телесно реагировать на него, но в том, чтобы сознавать то, что есть.
        Можно сказать, что психика телесна, а тело бессознательно, что бессознательное есть истина телесного. Тогда сознание есть истина бессознательного; в нем бессознательное как телесное являет себя, узнает и признает за себя, отдавая себе отчет в том, что в нем есть нечто иное, чем оно, и оно, это иное, есть сознание. Но это оно очеловечивается, субъективируется как нечто индивидуальное и следом персонализируется как «мое» сознание, то есть, сознание некто. Стихией становления сознания является социальное, деятельная общественная среда.
        Бессознательное есть основа сознания. Сознание «снимает» в себе бессознательное, преодолевает его. Но оно и возвращается к бессознательному как вторичному, утрированному бессознательному, если не может принять себя за себя, за сознание, если причиняет боль само себе. Чтобы овладеть бессознательным сознание отчуждает от себя бессознательное, абстрагируется от него и работает с ним как с предметом, образуя из него понятие.
        У сознания есть сознание не только бессознательного, но и сознание самого сознания. Это самосознание. Бессознательное есть странный объект исследования сознания, ибо оно всегда избегает сознания, ускользает от его внимания, так как став предметом сознания, оно оборачивается самим сознанием субъекта, его Я. Но когда субъект задумывается о самом себе, о своем Я, то в ходе думы, размышления он приходит к странному, шокирующему выводу: его Я является пустым, бессодержательным, ибо в нем есть все, кроме него самого, которое он не может выделить на фоне всего и сделать зримым объектом рассмотрения. То, что сознающий, Я есть Я так очевидно и просто, что трудно на этом задержать свое внимание, ибо в обычной жизни оно отвлекает от самой жизни и является бессмысленным и беспредметным. Я является символом сознания, его центром, собственником сознания, Складывается такое впечатление, что не человек владеет сознанием, а Я владеет сознанием и самим человеком, крутит им, как хочет. Но это иллюзия ума, как фантом работы сознания. Хочет не сознание, не Я, а сам человек. Но это не дает нам основание утверждать, что человек есть Я, что в Я он узнает себя. Человек знает себя Я в той же мере, в какой не знает. Я больше, чем отдельно взятый человек, и даже больше, чем все человечество. Это принцип реальности живого сознания всего сущего, который в человеческом воплощении узнает и признает себя за человека.
        Можно сказать, что в таком случае человек есть иллюзия Я как осознание им самого себя в качестве Я, присвоения Я себе всего без остатка. Я не в сознании, - это сознание в Я. Оно пусто для человека, потому что человек не может заполнить его своим собственным содержанием. Я есть совершенство осознания. Оно абсолютно. Но абсолютно так, чтобы каждый сознающий мог себя подставить под него, стать его экзистенциальной подставкой. Я – постоянная, а человек с сознанием есть его переменная на время сознания в жизни. Со смертью человека Я не исчезает, оно просто переходит к другой подставке, перевоплощается в другое существо. Этот переход и есть акт смерти носителя Я. Носитель же в акте смерти оказывается в развоплощенном состоянии сознания, сливается с коллективным бессознательным, становится материалом его жизнедеятельности в других сознающих субъектах. Он может проявляться в виде идей, которые другим сознающим приходят в голову, если прежде, в жизни был сосредоточен на них, этих идеях. Так в идеях он обретает новую жизнь, уже идеальную.

        Поэтика произведения. Произведение или творение создает автора или творца. Его имя создает читатель вкупе с литературным агентом. Творение творится, производится по сценарию, в котором расписывается сюжет произведения. Сюжет приводит в движение интрига как алгоритм, последовательность шагов творения, производства. Это логика произведения. Она предполагает единство места, времени и действия творения. Эти элементы интриги должны быть увязаны друг с другом, чтобы произведение имело смысл и произвело ожидаемый эффект на читателя, имело необходимое следствие.
        Произведение есть текст, вязь, сплетение, ткание места (топоса), времени (темпоры) и действия (мореса, этоса или обычая, характера) в одно целое (канву) повествования. Все действия персонажей (героев) произведения должны быть уместны, их характеры вовремя раскрыты. Произведение раскрывает себя, если есть единство силы и сопротивления, создающее напряжение взаимного действия героев. Между ними возникает драматический конфликт (фабульное противоречие) как результат борьбы мотивов. К нему подводит начало повествования (сюжета), завязка действия, требущая своей развязки на пике напряжения в кульминационной точке (середине) повествования. Только после этого бывает конец развития сюжета как снятие напряжения, разрешение повествования от бремени противоречия, превращение героев, рождение того, чего все ждали, - достижения  согласия в финале, счастливого конца (happy end;a).
        Динамика повествования есть смена картин (сцен) сюжета, переход с места на место сценария. Так статика мест (положений) превращается в динамику времени (состояний) посредством взаимодействия характеров героев. Драматический конфликт повествования, завязывая в тугой узел противоречия отношения героев рождает перипетии сюжета, его внезапные повороты, напрягающие всех участников действия, включая в него как автора, так и читателя. Тем самым нагнетается тревога (саспенс), требующая необходимого выхода страсти, эмоциональной разрядки в виде эстетического (чувственного) катарсиса. Так происходит художественное преобразование, изменение формы материала повествования, изменение состояния сознания героев как воплощений фантазий автора, следовательно, самого автора и следом соответственно читателя.
        Такова схема и соответствующие ей принципы конструкции и правила следования классического произведения. Изменение обычной схемы повествования может привести к новому, уже неклассическому типу произведения. Как это можно сделать? Путем рассоглассования, рассинхронизации последовательности элементов повествования. Так то, что прежде имело правило (канон) начала, середины и конца, работает уже без правил, не имеет начала или конца, или и того и другого вместе, что заводит автора в тупик повествования, где он спотыкается на конфликте на самом пике напряжения и все смешивает. В результате произведение теряет свой законный, логический смысл, обессмысливается. Такие места отсутствия смысла или пункты бессмыслицы, безмыслия есть и в классическом произведении, это начало и конец без связи друг с другом. Они встречаются и между ними как паузы повествования, лакуны интриги и сюжета. Паузы в повествовании как пики замедления сюжета или его ускорения необходимы для поворота сюжета. Они символизируют собой выход из хронологии событий текста, разрывы в нем, свидетельствующие о том, что есть не только время произведения, в котором все расставлено по своим местам, но и вечность, явленная мигом во времени, стоп-кадром. Прорывы вечности во времени бывают и в жизни в непроизвольном или произвольном (индуцированном) виде сновидения) или медитации. В произведении они играют роль пауз повествовательной медитации.
        Неклассическую форму произведению может придать и сам автор, подменив собственной персоной своих героев и тем самым нарушив художественную иллюзию самостоятельности героев произведения, живого ансамбля персонажей. Читателя может расстроить обнажившаяся тем самым ходульность героев, их надуманность как марионеток, кукол автора-кукловода. Он сочтет автора высоколобым эстетом, находящим извращенное (из обратного превращения в героя) удовольствие в самолюбовании, что мешает читателю распредметить смысл характеров героев.
        Однако вернемся к паузам в художественной ткани произведения, производства текста. Эти паузы есть пики, моменты концентрации внимания (интенции) автора на самом производстве смысла произведения. Объективно он по прежнему расположен во времени жизни, но субъективно он пребывает в вечности замысла. В сознании он находится в бессознательном состоянии героя, которым управляет Я, но не его, а музы, богини, идеи произведения. Автор пребывает в трансе. Именно в этом измененном состоянии сознания его посещают идеи как гении, навевают ему нужное настроение, настраивают его в качестве идей на нужные произведению мысли. Нахватавшись мыслей в паузах медитации, автор спешит во времени воплотить их в действительность художественного произведения.

        Русские и не-русские. Кто такие русские и чем они отличаются от тех, кто не является русским? Русские не самые древние люди. Есть народы древнее, например, индусы, греки или евреи. Русские в своем культурном бытовании многое заимствовали, усвоили у этих народов, особенно у греков и евреев. От евреев через греков до них дошла религия в виде православия, то есть христианства греческого исповедания. Своим цивилизационным укладом они обязаны европейским народам, особенно немцам. Специфическое влияние на них оказали и восточные народы, особенно степняки и, прежде всего, те их них, кто осел на земле, а именно татары. Но по своей натуре, природе, происхождению они отличаются от других народов, имея свое, неповторимое лицо, как, впрочем, многие другие народы.
        Легче сравнивать русских с теми, на кого они меньше всего хотят быть похожими, на свою противоположность, как они видят ее. Это татары. Но пока мы оставим их в покое. Вернемся к ним позже. Пока сравним русских с евреями , у которых они взяли культ Бога. Бог у них один. Они называют Его Отцом. Правда, евреи его называют по-своему. Но имеют в виду Того же Самого. Это культ Отца. Традиция, преемство по отцу. До евреев, до греков у русских было язычество, то есть, многобожие. Богов много, можно выбирать. Это детство. Совершеннолетним, взрослым человек становится, когда несет ответственность за свой выбор. Теперь выбирают тебя. Ты не выбираешь. Ты избран. Кем избран? Богом. Он Один, Он Един. Ты составил с ним союз, заключил завет, условием существования которого является нерушимая связь только с Ним.
        С евреями все понятно. Они с самого своего происхождения были гонимым народом. Они изгнанники. Они те, кого выгнали другие люди. Их отовсюду гонят. Но они везде остаются и пускают корни среди чужих. Чтобы сохраниться, они роднятся с чужими. Для этого они ведут свое происхождение по матери. Отцы у них разные, но Бог Один, свой. Еврейки выбирают себя в мужья тех, кто отличается от других. Бессознательно они выбирают тех из других, кого гонят, выгоняют из своей среды. Поэтому людей других народов они называют «гоями». Кого выгоняют, исторгают из своей среды люди? Как правило, не всех, а только некоторых. Кого именно? Исключение из правила. Меньшинство. И необязательно это, мягко говоря, лучшие люди. Иногда среди гонимых попадаются лучшие люди, то есть, такие, которые лучше большинства и для него опасны. Разумеется, это не начальство, ибо последнее есть такое же, как и большинство, народ, только оно не хочет быть таким и ведет себя так, как будто оно лучше большинства. Среди евреев находят себе место те, кого гонят от себя. Евреи подбирают их и используют для себя. Такова сермяжная правда жизни среди людей.
        Евреи живут так, как описано, всю свою многострадальную жизнь. Чтобы выжить, они считают себя не людьми, которые выгнали их, отвергли как чужих, не похожих на себя, не таких, как они, согласных, но с их точки зрения вредных, поперечных, а избранными Богом. Что им делать? Только так считать, - естественно для тех, кто не может жить, как все, отличая  их от себя  в качестве «гоев» - не-евреев. Естественная реакция отверженных. Избранничество наоборот. Превращенная форма избранности. Чтобы выжить, они подражают другим, прикидываются ими, - теми, кто выгнал их, исторгнул из своей среды. Они выдают себя за тех других, кто их выгнал, когда приходят к уже другим. Изначально они превратно преподносят тех, кто их выгнал, новым другим. Причем делают это так, что те, кого они самозванно представляют, выглядят лучше, древнее. В этом смысле они самозванцы, выдают себя не просто за других, а за свою противоположность. У них амбивалентное отношение к тем, кого они представляют, - с одной стороны, они их ненавидят, с другой стороны, они ведут себя так, как если бы они стали теми, кого ненавидят. Поэтому у них мало своего, - по преимуществу, есть то, чему они подражают, переиначивая его на всевозможные лады, придавая ему нужную для успешности их подражания интерпретацию. В первую очередь, они подражают самим себе, поэтому бывают так самоироничны. В этом смысле их творчество заемно, культурно, нарочно, ненатурально. Им естественно быть искусными, искусственными. Понятно теперь откуда, отчего среди них так много хитрых, артистичных людей. Взять, к примеру, артиста еврейского происхождения. Вот смотришь на него, и хочется сказать: «Зачем ты играешь немца, - невооруженным взглядом видно, что ты похож на самого себя, еврея, а не на немца, зачем тогда играешь не жертву, а палача, нациста? Понятное дело, у тебя комплекс против немцев, но чем виноват зритель, что ты делаешь его жертвой изживания своего комплекса»? 
        Другие люди часто путают, принимая евреев за умных. Они не самые умные, правильнее сказать, не умнее других, а самые хитрые, культурные из всех. И поэтому у них как у тех, кого гонят, есть комплекс мести, власти из мести. Они жаждут властвовать над гонителями, чтобы отомстить им и сделать хуже себя, униженными и оскорбленными.
        Все это так глупо, что этому не хочется придавать никакого значения и в это верить. Но именно здесь и вся суть того, что связано с проблемой для этого народа. Именно этим можно объяснять жадность евреев до всего, что у них отняли, выгнав из своего круга жизни как ненужных. Те евреи, которые могут контролировать свою реактивную жадность (или духовный материализм) ставшую их характером, есть настоящие евреи. Те, кто не умеет ее контролировать, есть не евреи из евреев, а не евреи среди евреев, которых евреи боятся и не хотят видеть в них как в зеркале самих себя. Этих не евреев среди евреев все зовут плохим словом. Мы не будем уподобляться людям в этом обзывании.
       И все же, несмотря на преследование со всех сторон, среди евреев много хороших людей. Это настоящие люди. Они являются доказательством того, что, сколько человека не преследуй, не оскорбляй его, не унижай его, не убивай его, не обзывай последними словами, он все равно будет человеком. Но тогда кто вы такие, кто преследует его, кто оскорбляет его, унижает его, убивает его, обзывает последними словами? Вы – люди? Вот это обидное прозвище – это образ еврея не у евреев. Это испытание евреев и не-евреев на человечность.
        Самый лучший способ борьбы с властью обозванных (назовем их «обидчивые» в обычном, нейтральном, а не блатном, словоупотреблении) – это не говорить им, что они обозванные, но вести себя с ними, как с людьми, как со всеми нами. Только таким образом можно изжить их из нашей среды. Если их преследовать, гнать, то они никогда не исчезнут, а будут постоянно нам мешать жить, как морок, как наваждение. «Обидчивый» – это продукт комплекса не больного тела, а больного сознания многих, злоумышляющих против меньшинства. «Обидчивый» – это идея-фикс неполноценного человека, эгоиста, который любит себя в других, а не других в себе.
        Однако вернемся к русским. Есть ли среди них «обидчивые»? Конечно, есть. Причем они есть не от евреев, а от самих себя. Это «свои обидчивые». Так в любом народе заводятся «обидчивые», если этот народ «больной на голову» и занимается чисткой своих рядов, ибо от чрезмерной чистки теряется естественный иммунитет. Поэтому к нему пристает любая зараза. Кто в этом виноват? Разумеется, сам народ, а не мифические «обидчивые». Естественно, находят крайних, «козлов отпущения, «врагов народа», «мальчиков для битья», чтобы на них списать все свои грехи.
        Такими «обидчивыми» для русских являются западные украинцы.  Именно поэтому самые обидчивые из них гнали и насиловали евреев, чтобы, не дай бог, их не перепутали с евреями. Свои же «обидчивые» -  это восточные украинцы, которые обижаются на русских про себя.
        Теперь понятно, кто такие русские? Как, впрочем, понятен и любой другой народ. Его делает понятным тот предрассудок, которым он живет.
        Русским легче ужиться не с евреями, которые бегут от них к себе на родину, в Израиль, или туда, куда все бегут, - в Новый Свет (они то бегут, но там туземцы считают их русскими, что и требовалось доказать), а с татарами, которые никуда не бегут, не бегают от русских. С татарами русским легче потому, что сразу видно, что они другие, но с ними можно жить. Русские привыкли к тому, что их все обманывают. Так пусть уж обманывают те, к кому они уже привыкли. Русским стоило бы задуматься над тем, почему их все или почти все обманывают, даже свои, например, хохлы. Так почему обманывают? Потому что они хотят, чтобы обманывали. Русские играют по жизни роль обманутых. Они сами любят обманываться. Они любят обманываться на свой счет, что они лучше других, что вот, их все обманывают, а они не обманывают всех. Да, они всех не обманывают, потому что обманывают самих себя, обманываются на свой счет, мня себя освободителями, спасителями всех от власти всех.   
        С точки зрения еврея  этот самообман русских - преступление против самих себя. Но для русских – это форма жизни. Русские живут утопией, надеждой на то, что все хорошие. Поэтому у них все плохие, все обманывают их. Русские так и не повзрослели. Напротив, у евреев не было детства. Они сразу стали взрослыми. И поэтому среди них так много психоаналитиков, которые считают что детство – это болезнь, ибо все болезни родом из детства.
        А, что немцы? Немцы как немцы. Для русских они немые. Немцы – не мы, русские, с ними нельзя найти общий язык. Есть, конечно, обрусевшие немцы, но это исключение. Татары могут стать русскими, и при этом они останутся татарами, это будут «русские татары». И даже евреи могут стать русскими, не отказываясь быть евреями. Вот чем хороши русские. Станешь русским и поймешь, кто ты: хохол, татарин, еврей, немец. Но все же чем западнее и восточнее русских живет человек, тем он менее русский, меньше полагается на то, что можно быть человеком с человеком. Почему? Потому что боится быть обманутым не столько другим, сколько своим, самим собой. Поэтому если боишься обманывать себя, бойся стать русским. Можешь не выжить. Русским то это привычно, но не тебе же. Как говорят среди русских: «Что русскому хорошо, то немцу смерть».
        Не русские же, которые не обрусели, думают, что русские – это такие люди, которые помогают только тем, кто с ними согласен, как им надо жить. Но если те хотят, как им хочется жить, то русские их заставят жить так, как русские понимают жизнь. Вот именно это они, не русские, называют тиранией русских. В этом смысле в популярном американском сериале «Игра престолов» образ Дейенерис Таргариен, оседлавшей дракона коммунизма», - это образ «русского» Сталина в юбке. В кривом зеркале Голливуда Сталин боролся с тиранией, как тиран может проективно бороться ради «светлого будущего» с собой, с тираном, - уничтожая всех прочих, полагая их своими врагами, прежде всего, предателями, которые окружают его со всех сторон, взяли в блокаду и обложили санкциями.      
        Русские, как все простые люди, ужасно наивны и в этой наивности честны и добры. Но весь ужас заключается в ужасности этой наивности, которая реактивна в отместку. Русские не коварны, как немцы, но и они могут быть жестокими, когда начинают сознавать и понимать, что обманывают самих себя. Они не могут этого вынести и отыгрываются на других. Сами виноваты, - не надо быть наивными. Хитрости они учатся у азиатов, а критике у немцев. Но и в том, и в другом деле они так и не преуспели. Потому что учились не у разумных существ, а у хитрых и рассудочных существ. Что им остается делать со своей наивностью? Все отрицать. Поэтому русские такие нигилисты и футуристы. Они «ждут у (с) моря погоды», надеются на «светлое будущее», на коммунизм Бога, который не обманывает. Почему? Потому что его нет в том виде, в каком Его рисует воображение русских. Благодаря этому воображению они стали культурной нацией на словах. Русская литература стала мировой литературой. Только у простодушных (робинзонов)  может быть культ культуры, которой они поклоняются. Искушенные хитростью и рассудком поклоняются не людям, а Богу. Что остается делать тем, кто есть, пока не появились разумные существа? Быть тем, кто есть, если на большее не способны. Не хочешь быть естественным, не будешь естественно человечным.
        На что способны люди? На чувства. Это самое лучшее и одновременно самое худшее, что в них есть. Лучшее от духа в виде души, а худшее от них самих в виде страсти и страха. Другая инстанция духа – разум – представлен в человеке в превращенном виде искусственного рассудка и ничтожной хитрости. Своего ума у человека нет, есть ум заемный. Человек думает не сам, за него думает, вернее, хитрит общественное животное. Эту хитрость люди называют «общественным сознанием». Единственное, что у него есть благодаря своим чрезмерным усилиям, так это рассудок. Это и есть искусственный интеллект. У человека не хватает ума даже для того, чтобы понять ничтожную истину, что то, что он испытывает в научной лаборатории, давно уже есть у него, - это его искусственный, вымученный интеллект. Этот интеллект его, а не робота, точнее, это он сам робот, искусственное или культурное существо.
        Смешно то, что робот и не догадывается, что это он работ, а не те безмозглые  механические и оцифрованные поделки, которые он мастерит для себя, чтобы, дай бог, не узнать, что он живой, органический робот. Странно, как может быть такое: живое и в то же время искусственное существо? Ему трудно это понять – понять то, что естественно быть искусственным, и искусственно быть естественным. Он не может быть уже полноценным животным, как не может и быть еще полноценным разумным существом. Такие существа переходного типа называются душевными существами. Они амбивалентны, двойственны и потому несчастны. Их век недолог. Как правило, сообщества таких существ недолговечны. Неизбежно приходит время, когда они естественно исчезают, будучи не в силах преобразиться в лучшие, счастливые существа. Счастливы гармоничные, разумные существа, а не такие, как люди. И люди бывают счастливы, но только мгновения, когда их души находятся в спокойном состоянии. Но обычное состояние души – это эмоциональное беспокойство существа, ведущего борьбу не только с другими существами, но и с подобными себе, с самими собой. Чего заслуживает такое существо? «Вечного покоя», который ждет каждого из людей.  Это вполне заслуженно для того, кто мешает всем, в том числе и себе, жить. Как говорят: «ни себе, ни людям». Так вам и надо, а вот мне этого не надо.

        Проявленное и непроявленное. Я, наконец, понял, что такое непроявленное. Это проявленное не здесь, но там, где нас нет, проявленное не в нас. Непроявленное – это имя трансценденции, которую нельзя локализовать, представить в одном месте в виде экзистенции. Экзистенция – это проявление трансценденции или духа нами, явление Я в нашем лице только. Непроявленное всегда явлено, оно явленное но не здесь, не сейчас, не мной. Нельзя приватизировать Я, оно не мое, оно ничье. Что это означает? Только то, что оно всегда проявлено везде. Это значит, что оно не локализовано одним место, одним моментом времени, одной экзистенцией. Коммуникация с трансценденцией означает только вот эту проявленность и все. Вечным является Я, а не ты как лишь один из моментов бесконечного и безначального времени. Присвоение Я и есть иллюзия собственника, который живет в мире иллюзий, живет тем, чего нет в вечности. Если ты хочешь быть вечным, откажись от себя как своей собственности. В этом смысл, набившей оскомину библейской фразы: "Кто душу свою пожалеет, тот ее потеряет». Мы не можем не терять то и тех, кого жалеем. Вечность не знает жалости. В ней таким жалким существам с больным сердцем, переживающим мировую скорбь, нет места. Это духовная истина. Между тем в христианстве на этой жертвенности все устроено. Оно есть колоссальная иллюзия, как впрочем, и буддизм с его непомерным состраданием. Жалость и сострадание смертны, как смертны и безжалостность, и злорадство. Но человек этого не понимает. Как ограниченное, локализованное местом и временем существо, он одержим выбором, который принимает за свободу. На самом деле выбор есть результат неведения своего рабского положения. Вот что такое то, что находится по ту сторону добра и зла. Зло и добро посюсторонни, обыденны. Одно, добро, случается реже, другое, зло, чаще. Вот и все. Это свойственно посюсторонним существам из плоти и крови с душой. Им делать нечего в вечности и невозможно жить вечно, вечностью. Люди связаны смертью. Так им и надо. Это их рок. Только это они заслужили: жить между смертью «до» и «после». И что плакать? Щас. Смеяться прямо в лицо смерти, чтобы стать бессмертным. Но если ты не принимаешь смерть, то и не принимай такую жизнь, которая является жизнью этих ничтожных, жалких смертных. Причем пойми, что твое сопротивление смерти как результату жалкой жизни, твоя бравада тоже жалкая вещь – один гонор, гордыня. Тебя просто поймали на другой крючок.
        Нет, ты еще не избежал встречи со смертью. Важно никогда с ней не встречаться. Это и есть вечность. Смерть не является переходом к другой жизни, - если она есть, то тебя уже нет. Так подставь себя, чтобы Я не встретилось с ней. Именно то, что ты не хочешь подставляться, приводит к смерти Я, твое Я. Не делай его своим. Оно и не умрет. Смерть существует для неловких, для невежественных. Прояви ловкость, упайю, обмани смерть. Она больше ничего не заслуживает, кроме хитроумия. Хитрость ума нужна не для вечной жизни, а для смертной жизни. Но не сжигай мосты, не отказывайся от хитроумности, ибо смерть поджидает тебя за каждым углом жизни. Обмани ее, но не себя. Обманешь себя, она явится тобой, в твоем лице. Обманывать не хорошо! Не будь моральным истуканом. Это правило для детей умом. Ты уже не ребенок. Или у тебя нет еще ума, чтобы им самому подумать? Зачем тебе все эти лживые авторитеты, которые обманывают тебя, чтобы их не обманули. Пойми, что все эти так называемые «великодушные» - вруны. Ты не попадешь на их крючок. Но тебя тогда ждет другая опасность - опасность попасть на свой собственный крючок. Не имей себя, не попадешься. Вместе с тем бойся быть «Неуловимым Джо». Все иерархии к черту. У него им самое место. Они от него. Черт – это кто ничто. Ты еще жив? Тогда есть шанс стать вечным тому, что осталось от тебя. Чтобы быть вечным, нужно суметь расстаться с самим собой уже в этой жизни. Иначе никак не получится.
        Ницше сломало то, что он принял вечное за хаос, олицетворением коего является Дионис. Ницше был дурак, шут, набитый глупостью. Так ему и надо. У него не хватило ума додержать мысль до идейной проявки. Поэтому он являет зрелище ничтожного паяца ума, клоуна мысли. И все же ему удалось сделать первый шаг. Иди дальше Ницше. Может, поумнеешь. Пойми то, что Ницше стал играть со смертью, разыгрывать ее. Он привлек ее внимание, заинтересовал ее своей особой. Тогда она свела его с ума, явилась ему его безумием. Тебе она может явиться разумием. Она хитрая особа. Будь внимателен. Она уже в тебе, ест тебя изнутри. Что делать? Ничего не делай. Что ты можешь сделать с тем, что было здесь всегда? Не будь этим, не дай себя смутить. Это обращение Я к тебе. Пока ты есть, Я будет лгать, обманывать тебя. Только не думай о смерти. Убьешь себя, станешь смертью. Следующая иллюзия – иллюзия вечности смерти. Не думай, что став смертью, станешь бессмертным. Смерть не имеет лица. Ее вообще нет. Смерть – это последняя иллюзия. Не попадись на уловку того, чего нет. Иначе смерть через тебя станет реальной не только для тебя, но и для других. Так «всегда» и бывает с людьми. На этом можно закончить, а можно и продолжить. Зачем? Итак, уже, надеюсь, понятно.

        Счастье. Один умный человек сказал еще в позапрошлом веке, что счастье – это удовольствие без последствий. Так мог сказать только сибарит, наслажденец, одним словом, эпикуреец, который уклоняется от неудовольствия, или, лучше, сказать гедонист, который стремится к удовольствию. Но почему так, а не иначе: счастье – это наслаждение без причин? Вот нет видимых причин для счастье, а есть явные причины для несчастья, а тебе хорошо, так хорошо, что ты не задумываешься о последствиях. И вообще лучше счастья то, что важно само по себе, как спокойствие, а не то, что важно, потому что от него будет лучше, а не хуже. В этом смысле лучшее (счастье) – враг хорошего (спокойствия). Спокойствие, что хорошо, добро важнее всего. Но спокойным может быть только свободный человек. И как тут не вспомнить Пушкина с его бессмертными словами: «На свете счастья нет, но есть покой и воля». Реально спокойствие того, кто никому ничего не должен, кто свободен и никому не служит. Но иллюзорно счастье.
 
       Эгоизм. Еще говорят, что эгоизм – это желание быть лучше других. Это желание похвально, если оно возникает относительно плохих, но не хороших людей. В противном случае оно является плохим. Плохо, когда ты хочешь быть лучше хороших людей. Ты берешь больше, чем можешь унести, чтобы не делиться с теми, кому не хватает хорошего. Плохо быть жадным. Таковы отличники, которые жадны до славы. Они хотят отличиться, быть лучше хороших. Что или кто может быть лучше хорошего и хороших?! Это хорошо, когда плохие хотят быть лучше себя, чтобы стать хорошими.
       Есть отличники-эгоисты. Есть хорошисты-альтруисты. Есть середняки, обычные люди, как хорошие и плохие раздельно, так и одновременно. Вот с ними сложно ужиться. Еще сложнее ужиться с плохишами. Есть грех праведника-отличника. Есть грех злодея-двоечника. И есть грех-середняка. Грех середняка есть грех против самого себя. Этот грех быть таким же, как и все, то есть, ничтожеством, это быть как не-быть. Злодей как негодяй, подлец есть не ноль, как середняк, но отрицательная величина. Положительная величина – это хорошист. Тогда как отличник есть то отрицательное, которое есть в положительном. Это гордыня. Именно она может превратить хорошиста в двоечника, доброго человека в негодяя, подлеца, злодея.
 
        Понятно? Когда нам становится понятно? В конце, когда мы свяжем концы с концами. Высказался и спросил: «Понятно»? Понятно. Что понятно? Целое, связь частей друг с другом, в данном случае частей высказывания. Но для этого сами говорящий и слушающий должны быть частями одного целого, тогда они найдут общий язык. Для них хотя бы общим должен быть этот язык.
        Для нас, живых, что может быть общим с мертвыми, чтобы понять их? Жизнь? Но они мертвые. Смерть? Но мы живые? Тогда что? Ничто? Нам не найти общий язык? Или может быть общее – это покой? Но нам, живым, покой только снится. Мертвые же вечно спокойны. Может быть, сон связывает нас с мертвыми, с миром мертвых? Почему бы нет? Ведь именно во сне к нам приходят мертвые с «того света», из иного мира? Или мы посещаем их? Не дан ли нам сон как предварительное заключение в смерти? Во сне мы проводим значительную часть нашей жизни. Мы и так уже мертвые в жизни во сне.
        Значит, есть смерть в жизни, и она живая, - это жизнь во сне. Во сне смерть живая. Она оживает во сне. Мертвые живут во сне. Но тогда наша жизнь для них является сном. Мертвые видят сны о том, как мы живем. Теперь понятно, что с нами будет, когда мы умрем. Мы будем жить во сне живых жизнью мертвых. Мы будем жить во снах живых. Следовательно, мы не умрем совсем, а только на половину, - на половину жизни наяву.
        Но что будет с теми, которые в жизни живут, как во сне? Им будет лучше всех после смерти. Для них сны будут раем. Для тех же, кто и во сне живут наяву, не заметят смерти. Они даже не узнают, что уже умерли. Для кого же смерть окажется адом? Естественно, для тех, кто видит кошмары во сне.
        Что же делать, чтобы жить хорошо после смерти? Нужно сделать так, чтобы чаще видеть спокойные сны. Для этого необходимо наяву быть постоянно в сознании, нужно научиться входить в медитативное состояние, как только проснулся, и пребывать в нем до следующего сна как продолжения медитации. В итоге жизнь будет сном, а сон жизнью. Так уже в жизни ты обретешь вечный покой.
               
        Актер и артист. Актер – это такой человек (не будем говорить о животных), который любит представлять себя, показывать себя, играть роль, жить напоказ. В этом любой актер, а тем более актриса (все женщины любят играть роль, любят кокетничать, потому что их публика – мужчины – любит глазами, -не зря она так любит раздевать публичного человека), павлин, распускающий свой хвост и призывно призывающий публику разделить с ним восторг от своего вида. Но человек не павлин, а говорящее существо, причем говорящее со смыслом. И поэтому актеру важно не просто сказать, выразить словом (можно паузой, мимикой, позой, жестом, но лучше словом) заранее заготовленную эмоцию, но высказать ее со смыслом, то есть, к месту и в той мере, в какой это произведет оптимальный эффект на зрителя и слушателя. Есть мастера производить эффект на публику не только видом, лицом и телом, но и голосом и тем, что он значит на словах. Эти мастера – артисты.
        Нас, публику, тянет с ними поговорить. Почему? Потому что мы ждем от них того, что сами не умеем. Так что мы не умеем делать? Быть не собой, не иметь своего лица, играть роль, то есть, быть другим, а не собой в жизни. Как только актер перестает играть роль, становится самим собой на сцене, мы теряем к нему всякий интерес, - он переигрывает сам себя. Другое дело, если он нравится нам как человек. Если он нравится не только мне, но всем нам, публике, то он/она звезда. Актер уже не актер с чужим лицом и тем более многоликий артист, он человек на сцене. Публика не задается вопросом о том, играет ли он сам себя или такой на самом деле. Она млеет от самого вида звезды, будучи ослеплена не звездой, а своей слепотой, - тем, что она видит и не видит того, что актер продолжает играть, но уже не другого, а самого себя на сцене.
        Есть хитрые актеры. Так они играют роли лишь на половину, но другой половиной играют не себя, а зрителя, смотрящего на них со стороны.
        Есть ли умные актеры? Если глупые актеры переигрывают, то есть играют самих себя (к таким актерам, как вам теперь известно, относятся звезды), то умные актеры, если таковые есть в жизни и тем более на сцене, не играют вовсе, они живут на сцене за счет дураков – глупых актеров. Они режиссеры.
         Читатель, прошу прощения, но я сам не знал этого, пока вот это не написал. Так кто я писатель или мыслитель? Я понял то, что написал. Когда написал, тогда понял и узнал, что написал. Главное в этом узнавании то, является ли оно знанием.

        Что такое сон? Сказать, что сон – это окно в иную реальность, значит, окончательно запутать самого себя. Почему? Потому что реальность одна. Есть не другая реальность, - есть другой, иной ракурс той же самой реальности. Эти ракурсы или стороны одной и той же реальности есть разные точки зрения на нее. Та точка зрения, которую мы называем сном, есть точка зрения на то, что видно сознанию, когда оно отключено от Я как принципа данности реальности сознанию, которое таким образом идентифицирует себя сознанием конкретного человека здесь и теперь в настоящем. Это отправная точка работы сознания Я. Во сне же сознание замкнуто на самом себе, точнее, на его бессознательной части. Сознание полностью не отключается. Оно находится в бессознательном состоянии. Но это не означает, что Я исчезает. Оно никуда не исчезает. Просто Я внимает самому сознанию. Во сне нет возможности, как это было наяву, сознанию разделиться на субъект (Я) и объект (не-Я). Есть только субъект, который сам является объектом. Во сне субъект поглощен собой как объектом. В нем нет субъект-объектного различения, что и создает атмосферу, пространство сознания реальности, осознания самого себя на фоне мира. Мир отступает, составляя мизансцену авансцены Я. Я в такой конфигурации реальности есть не только выделенность из контекста реальности, но и само это выделение, то есть, отношение к реальности. Но если есть отношение, есть и относящееся и то, к чему оно относится. Наяву к чему относится Я? К миру. Как относится? Сознает. В чем сознает? В мысли. Разумеется, Я представляет и переживает это осознание. То есть, мысль является в чувстве и представлении. Наяву в мысли, когда мы отвлечены ей от непосредственного представления мира в чувствах и переживания этого представления, заставляющего нас как то реагировать на это представление в качестве действующих представителей, участников мировой жизни, мы не теряем себя в мысли, ибо мысль для того и нужна, чтобы держать Я относительно предмета его внимания (интенции).
       Во сне же Я не держится мыслью, ибо мысли как состоянию и эффекту состояния напряжения и силы ума нет места и времени в нем, - ум тогда отдыхает. Я теряет себя в себе, не имея возможности противопоставить себя миру. В я мир осознает себя в качестве противоположности себе самому. На этом отношении и держится сознание Я. От него отталкиваясь, используя энергию сопротивления своему окружению сознание собирает себя в Я, накапливает силу и напряжение ума и находит ей выход в мысли. Этим живет сознание Я как самосознание. Но оно спит во сне, а не само сознание. Сознание бодрствует как бессознательное. В бессознательном сна есть место и мысли, но та в нем играет роль слуги, а не хозяина как наяву. Причем эта роль есть роль слуги двух господ: самого сознания и мира. Причем, как правило, мысли снуют в бессознательном во сне туда – сюда без всякой логики, ибо одновременно в качестве слуг служат двум господам, путаясь друг с другом и запутывая по пути беспорядочного движения чувства и переживания. Только потом, после сна, наяву Я, следуя логике вводит в материал сна, отраженный в сознании, некоторый порядок и пробужденный начинает понимать то, что он видел во сне в той мере, в какой можно упорядочить указанный материал сна. Когда мы понимаем, что мы видели во сне, тогда мы видим сон как живую картину со своей сюжетной историей.
        Кстати, отношению Я с сознанием после сна можно уподобить его отношение к миру, который как реальность не есть само Я. Я есть отражение реальности в самой реальности. Это отражение есть творение реальности мира вне мира. Мир материальный (что), а его отражение как творение мира в ничто идеально. Так как идеальное отражение реальности реально, то оно объективно. Но оно и субъективно. И в этом субъективном аспекте или в Я отношение к реальности идеально. Идильным, точнее, идиллическим или идеологическим оно становится, когда принимается в том же виде, в каком представляется. Если же оно преодолевает свою непосредственную представленность, а схватывается в чистом виде в отвлечении от представления в понятии, то является уже идеальным. С одной стороны, оно есть всеобщее, так как берется на пределе помышления относительно предмета мысли, с другой стороны, оно конкретно, так как есть сопряжение мыслей, составление из них как частей целого смысла. Это и есть идея. Она связывает как смысл мысли с предметом. Если идея понимается целиком, то она является понятием. Но нельзя отождествлять идею с понятием, так как понятие есть только то в идеи, что принципиально может быть понято человеком. В идее есть и то, что ускользает от такого понимания. И связано оно с самой реальностью, которую нельзя исчерпать понятием. То, что ускользает от понятия в идеи, можно назвать духом. Дух одухотворяет людей идеями как тем, в чем им становится видно и понятно, что они в духе.
        Во сне же дух находит себя в спящих не в идеях, а непосредственно в чувствах и переживаниях, в желаниях и страхах. Этим объясняется то, что спящий после сна чувствует, что во сне был в ином мире. Это мир есть мир духа, данный человеку наяву только в идеях и творческих экстазах. Во сне же ему причастен всякий спящий.

        Выход на предел. Тот человек, который вышел на предел, не воспринимает критику всерьез, ибо он является прямым орудием откровения. С ним уже бесполезно спорить.

        Ребенок и взрослый. Человек от рождения и до самой смерти остается ребенком. Он никогда не станет самостоятельным. Самостоятелен, свободен Абсолют. Человек зависим в самом существенном, важном, главном в самом себе, в Я, ибо его Я не есть его. Оно не его собственность. Человек не умеет быть свободным в самом себе. Это умение есть свобода для себя, свобода самой свободы. В самом себе человек ребенок. Вне себя человек играет роль взрослого. Чтобы утаить от самого себя, что он ребенок, человек демонстрирует свое господство над своим иным, над собственным телом, его возможностями, над другими людьми, над самим миром. Но это господство лишь по видимости взрослое. По существу оно есть страх ребенка быть зависимым. По мере взросления человек из себя как «из мухи делает слона». Как он ничтожен в своем ничтожном стремлении не быть ничтожеством. Воистину человек ничтожен, но он велик в своем ничтожестве и ничтожен в подлинном величии. И тем не менее он есть человек, а не ничто. Он есть что. Это что ничтожно и поэтому есть кто как никто. Человек как кто условен, но безусловен как некто. Человек велик в том, что свою человечность стремится сдлеать что. Ничтожен он в том, что это стремление, как правило, обращается в ничто благодаря ему самому. Кто в этом виноват? Разумеется, сам человек как не полное ничтожество. Он настолько ничтожен, что даже в ничтожестве ничтожен и не может стать полным ничтожеством, обрести в нем полное величие. Это место уже занято дьяволом. Дьявол - это бог, узнавший ничто.
       
        Бессмертная душа. Один человек открыл для другого свое понимание бессмертия души. Оказывается, душа не умирает, но после смерти ищет новое воплощение и находит только то, что подворачивается под руку. Если это камень, то быть тебе камнем и спокойно созерцать то, как живут другие. Если это живое тело, то будешь активно жить, бороться за свое существование, не обращая на других лишнего внимания.
        Что послужило мотивом откровенности? То, что я сказал, что, наконец, понял, что для меня наступило последнее время: в моей жизни нет  больше места невозможному. В ней не все возможно, но осталось место только возможному из возможного. Раз так, то нет больше страха, который питался ожиданием наступления невозможного, сверхчеловеческого.
        Я давно уже заметил, что когда начинается отпуск, то я дорожу каждым днем не потому что он ценен, а потому что таких дней впереди много, и чем их больше, тем они дороже. Таково умонастроение верующего, который ждет вечной жизни. Но как только приближается последний день отпуска, так дни перед ним, вообще, теряют свою цену, и начинаешь ценить уже даже не минуты, а то, чем заполнено время, само его содержание, качество, а не количество времени.
          Так в жизни начинаешь ценить не саму жизнь, ибо она уже была, и будет дальше уже только ее повторение, то же самое, но ее смысл, то, как ты живешь, по-человечески, ибо невозможное уже не возможно, а возможно человеку только человеческое, а не сверхчеловеческое. Как в этом восприятии жизни не уподобиться эпикурейцу, который утешает себя в жизни тем, что не следует бояться смерти, ибо в жизни будет только то, что уже было прежде. Раз ты пережил жизнь многократно, смерть не страшна. Здесь смысл заключается в том, что сколько ни меняй количество, качество останется неизменным.  Но это только при условии, что человек ищет в жизни новое, еще небывалое, а не привычное, которым дорожит, понимая, что чем больше он  дорожим им, тем больше шансов у него потерять его (будущее). Поэтому уместен совет: не дорожи будущим и тогда оно будет у тебя. Будешь дорожить, жить им, откладывая в него настоящее, оно не наступит и так и останется будущим, но уже не для тебя, а для чужих.
 
        Настоящий философ. Общим место стало то, что обычно говорят: «Настоящий философ живет так, как думает». Глупость. Откуда не философам знать, как, что и о чем думает философ. Мало ли что он говорит и делает. Он, как и любой человек, говорит и делает то, что делают все. Это он только философски думает. Поэтому настоящим философом является только тот, кто по-философски думает и думами живет в жизни, то есть, философски относится к ней. Об этом знают только те, кто сам является философом.
    
 
        «В смысле»? С этого вопроса начинается философия. О чем он? О смысле, точнее, о том, какое место занимает в смысле предмет осмысления, имеет ли он там место быть. Это онтологический вопрос – вопрос о месте в бытии, о том, какой реально или действительно смысл имеет предмет внимания (интенции), из какого места в смысле он задается. Философский вопрос является вопросом о смысле чего угодно и, прежде всего, того, что является всеобщим. Смыслом обладает и то, чего вообще нет. Его смысл заключается в том, что бессмысленно задаваться вопросом о его смысле. Но его смысл является моментом осмысления того, что имеет место быть. И есть как одно, так и другое, как Не-Иное, так и Иное. Смысл означает отношение мыслящего, осмысляющего нечто осмысленное. В этом смысле имеет смысл говорить о сознании сознающего смысл.
       Можно ли переживать смысл? Нет, это не вопрос о смысле переживания, но вопрос о переживании смысла. Можно, если (при условии) у осмысляющего есть стремление к познанию, есть так называемая любознательность. Философ любит знание, к нему он влечется по пути мысли. Как дойдет он до знания, - в этом весь смысл его путешествия (приключения, авантюры).

       Философская троица. Одни философы в качестве основополагающего принципа построения философской системы выбирают бытием, другие – сущее, а третьи – сущность. Почему же не взять все три понятия в качестве первопринципов? Что этому мешает?! Зачем выводить всю цепочку понятий мышления из одного понятия, когда они выводятся друг из друга?
       Действительно, есть то, что есть и оно сущее как сущность. Что есть сущее? Это основной философский вопрос. В зависимости от того, что оно есть, есть само есть. Бытие есть бытие, если оно бытийствующее. Что есть? Бытие. Как что есть? Как бытийствующее. В качестве кого оно есть? В качестве субъекта существования вообще, абсолютного субъекта. В качестве чего оно есть? В качестве объекта существования, абсолютного объекта. Само отношение между субъектом и объектом есть то, что есть, или бытие. Это отношение абсолютного отождествления или полного уравнения, эквиваленции. Существующий есть «кто». Его чтойность есть ктойность. Можно сказать как так: что он есть, как не кто, так и наоборот: кто он есть, как не что, не то, что есть. Как объект нечто есть не что иное, как Дух. Как субъект некто есть абсолютное духовное существо. Люди такое существо называют Богом. Бог есть Дух везде и всегда. Он вездесущий и вечный. Он знает Себя и в Себе знает все как одно и в одном все. Как Дух есть Иное. Как Бог есть Не-Иное. Как одновременно Иное и Не-Иное Есть и есть Материя. Из чего? Из Материи Бог состоит. Есть Дух. Кто есть Дух. Естественно, Бог. Бог Волящий. Есть материально в смысле воплощения. Воплощения Чего? Духа. Материалом воплощения Бога как Духовного Существа является Разум. Дух состоит из Разума. Разумная материя иная той, что есть в нашем мире. Что Бог волит, что решает? То, что есть. Его воление становится реальностью. Как Бог Дух есть Абсолют. Как Дух Бог есть везде и всегда. Дух есть все, но все не есть Дух. В отношении к иному Дух является Творцом. Точнее выражаясь, Дух реализует (актуализирует) как Форма форм все возможное (потенциальное).      
       Таким образом, Дух состоит из Разума. Он является в виде Бога как тот, Кто Есть благодаря Самому Себе. Дух разумеет в Бога. Бог разумно устраивает мир не из себя, а из материи, которая в той мере ничто, в какой не является Духом. В этом смысле материя вне духа не идеальна. Так Духу все имманентно, но он всему трансцендентен. Поэтому мир разумен, но не является самим Разумом.
 
       Убивает ли знание веру, а мысль (размышление) чувство? Трудно положительно ответить на этот негативный по своему содержанию вопрос. Но нельзя отделаться от такого вопроса неопределенным ответом, вроде, дескать, и да, убивает, и нет, не убивает, не погрешив против истины. Избегая греха короткого ума, думаю, можно сказать так: верим мы тогда, когда не знаем из опыта чувств и вывода мыслей. Но мы не все почувствовали и не обо всем подумали. Поэтому для веры есть место в нашей душе. Однако вера исчезает, если она суетная, бытовая (привычная) или мечтательная при приближении разоблачающего ошибки сознания и иллюзии самосознания критического ума. Так же и чувства убиваются, но только одной аналитической мыслью, не способной развиться в синтетическую. Доверять можно чувствам, но необходимо проверять их рассудком на объективных фактах. Доверять можно людям, например, близким, но верить им нельзя. Верить следует не равным или низшим существам, а высшим, но только при условии, что с равными ты честен, а к низшим благосклонен и заботишься о них. Вот тогда имеет смысл верить высшим, ибо есть основание для того, чтобы и с тобой обошлись так же, - оказались благосклонными и о тебе позаботились. Верим мы в то, что к нам благосклонно.

       О странниках братьев Стругацких. Кто они такие? Для этого достаточно прочитать поздние романы братьев Стругацких. Ладно, почитаем. Но есть ли они в действительности? Есть, если понимать под «странниками» тех, у кого нет постоянного местопребывания. Об этом писал еще Данте в своей Комедии. У духов нет постоянного места жительства. Рай – это не локальное место, а состояние бытия. Если же конкретно иметь в виду то, чем заняты духи в нашем мире, - а именно: поиском праведников, которым самое «место» быть в райском состоянии бытия, то духов можно назвать «странниками», «путешествующими» по миру для сборов рекрутов рая. Ими могут быть те, кого называют «махатмами» («великодушными»). Но только надо иметь в виду то, что махатмы или гении работают с разумными существами, а не с такими душевными существами, как люди. Но некоторые люди, которые слишком большого мнения (но не знания) о самих себе, полагают, о чем свидетельствуют их оговорки и описки, что с ними общаются махатмы. Они очень сильно заблуждаются на свой счет. То, что они слышат звон в своих «длинных ушах», но не знают, где он, говорит только о том, что они подслушали, предназначенное далеко не им собственно. Их автоматическое письмо является тестом на их «вшивость». Гении разговаривают с разумными существами, ожидая от них ответы и встречные вопросы, а не надиктовывают приказы «тупым исполнителям». Принимать автоматическое письмо за разновидность телепатии (безконтактное общение), по меньшей мере, сомнительно.
       В той литературе, которая есть в современном читательском обороте, нет ни одного несомненного свидетельства того, что хотя бы раз кто-то из высших (духовных) существ вступал в контакт с человеком. Может быть, такое и случалось, но то, что об этом случае нет доподлинных известий, говорит о многом. Например, о том, что такой контакт не актуален для человечества. При этом, естественно, есть множество сомнительных (с точки зрения даже не разума, но элементарного, примитивного рассудка) свидетельств не только о том, что он был установлен, но до сих пор продолжается. Такие заявления смеху подобны. Но ничто не препятствует интерпретировать россказни баб и дедов в качестве фактов их «общения» с существами «низших миров» или этого мира собственно (например, умников или хитрецов, одним словом, авантюристов), выдающих себя за высших существ. В исключительном случае можно полагать возможным такой контакт с представителем разумных существ. Но опять же такой случай либо случаен, либо имел место в силу неотвратимой необходимости не для людей, а для самого разумного существа.
       Дело в том, что человечество составлено из народа-кормильца и интеллигенции, если не считать всякого рода посредников и управленцев. Причем интеллигенция – это та часть человечества, которая занята по преимуществу головной работой. Поэтому ее неточно называют таким словом. Она только приблизительно соответствует значению этого слова. Вернее нужно было бы ее назвать интеллектуальным слоем населения. Так, кстати, ее зовут на Западе. Если же понимать интеллигенцию, как ясно выразился Данте, в качестве «умов бесплотных естество», то таковыми могут быть только «духи», а никак не люди и даже не разумные существа. И все же некоторые из человеческих интеллектуалов, у которых развит заемный разум, точнее говоря не столько разум, которого ни у одного из людей нет и в помине, сколько разумная душа, могут понять то немногое, что им могут сообщить разумные существа в качестве посвященных. Что же они могут понять? Только то, что имеет непосредственное отношение к самим людям. Прочие же люди, которых большинство, не имеют и такой души в индивидуальном виде, довольствуясь общей родовой душой. Эта душа не то, что бессознательна, нет, она сознательна, да и только. Разумная душа есть у меньшинства человечества, представляя «бесконечно малую величину». Но даже из этого меньшинства лишь у единиц она доросла до уровня индивидуального самосознания. Я, например, в своей уже не короткой жизни встретил лично столько людей с индивидуальным самосознанием, что их оказалось не больше, чем пальцев на одной руке. Значит, в последнее время, которое судя по этому числовому значению действительно «последнее», их стало еще меньше, чем было прежде, если судить по текстам прошлых столетий.
       Несмотря на это разумные существа не потому не общаются с людьми, что такое общение было бы не достойно их, - нет, они не такие «зазнайки», - а потому, что в этом нет никакого смысла, ведь у людей принято представлять их либо духами, что не соответствует их положению и для них чересчур лестно (так обыкновенно изображают их в своем воображении наиболее продвинутые в аномальном оккультисты), либо суперживотными в качестве проекции своих страхов, как это делают обыватели, что прямо оскорбительно. Как после этого можно общаться и с теми и с другими, особенно с последними, которых подавляющее большинство.
    
       О писателях.  Талантливые писатели, как например, Федор Достоевский, говоривший о сокровенном устами своих героев, или Лев Толстой как обличитель правды от первого лица все, что можно уже сказали на страницах своих романах. Что касается их пространных рассуждений на страницах журналов или в дневниках писателей для публики, то они не столько разъяснили, что можно найти у них в художественных текстах, сколько «срезались», заговариваясь в идеологических речах (спичах).
               
       Учителя и ученики. Слушайте не меня, но Логос (Голос Разума), глагол истины, воистину так: учителя не есть ученики, а ученики не есть учителя и никогда ими не станут. Настоящие учителя – это посвященные. У них другая природа, чем у учеников. У учеников природа общая с природой кормильцев – инертного материального большинства. Ученики учатся не сами, но посредством учителей, с их помощью. Но они никогда не станут учителями. Единственное, чему они могут научиться, - это быть учениками. Учителя – это гости из чужого для нас мира. Они не сразу осознали себя в качестве учителей. Но исподволь догадывались, что они не отсюда, - уж очень они странные. Они изгнанники из разумного мира. Их выгнали оттуда из-за допущенного ими неразумия туда, где самое место для неразумных, в данном случае душевных существ. Чтобы выжить среди душевных существ разумные изгнанники к ним приспособились. Но по мере своего взросления они осознали себя другими, чем душевные существа. Они есть плод намеренной инволюции. Тогда как их ученики есть плод эволюции инертной материальной массы. Как всегда учителей единицы, а учеников меньшинство.
       Ученики учителей (посвященных) составляют аристократию кормильцев. Они идейные люди, но не интеллигенты. Или, наоборот, они и есть настоящие интеллигенты, тогда как все остальные только на словах интеллигенты как «ложные друзья» разума, одним словом болтуны (софисты), паразитарный класс. Условные интеллигенты смыкаются с настоящими паразитами, живущими за счет трудового народа. В массе своей трудовой народ (кормилец) бессознателен. Идейные люди (ученики посвященных) выросли, «поднялись» на нем как на тесте. Паразиты – это управленцы, которые способны управиться с кормильцами. К этому вынуждает их сама жизнь. Так они способны выжить. В свою очередь без них (как хитрецов) кормильцы-простофили (простецы) не способны организоваться. Организуются сами только идейные люди (или настоящие интеллигенты) как «рабочая аристократия». Рабочая аристократия на то и «аристократия», что остается в меньшинстве. Однако она из народа, но над народом, потому что уже эволюционировала. И все же интеллигенция живет для народа. Это не только здоровая часть народа; она еще и сознательная его часть. Вот мнимая интеллигенция (болтуны) - это больное место народа, его гниль. Это «гнилая интеллигенция». Она нейтральна. Управленцы активны. Интеллигенция идейна; она «против», ибо состоит из критически мыслящих человеческих личностей. Народ-кормилец, как правило, всегда «за», ибо является инертным («темным», «тупым», непросвещенным, не развитым) большинством. В массе своей он никогда не станет идейным, «классом для себя», оставаясь «классом в себе», в массе.
       Именно из паразитарной интеллигенции, которая живет для себя, выходят фанатики, которые тяготятся своим паразитическим положением и стремятся завоевать признание народа своей жертвенностью. Культ жертвы характерен для фанатиков. Они стремятся пострадать за веру, потому что «не видят дальше своего носа». Фанатики в учении называются догматиками. Это наихудшие из учеников учителей (посвященных). Наилучшие среди учеников не слепо верят учителям, но задают им вопросы со смыслом.
       Другое дело: все ли они понимают из того, что им отвечают учителя. Если бы они поняли все, то стали бы сами учителями. Но им не понять все то, что знают их учителя, потому что они обладают иной природой, чем учителя. И в само деле, здесь речь идет о мере, а она не у всех существ одинаковая. Мера знания учителей превосходит познавательные и умственные возможности учеников, которые остаются людьми, несмотря на все усилия интеллектуального характера.
       Есть интересное учение Николая Лосского о субстанциальных деятелях. Он рассуждает как интеллигент. Вероятно, он был учеником посвященных. Его учение имеет явно ученический характер: оно элементарно (наивно), уже одно то, что он утверждает «все имманентно всему» говорит об этом, схематично (формально логично), религиозно мистично (носит характер сверхчувственного эмпиризма). Николай Онуфри(евич)  эдакий чудаковатый милый старичок, бывший некогда тепличным интеллигентным растением (mimosa intelligentia). Кстати, такого рода интеллигенты в суровых условиях тотальных джунглей капитала давно уже вымерли. Лосский та еще персона: одним словом, точнее в двух словах, - «русский персоналист». Но саму суть он схватил. Правда, передал ее на архаическом метафизическом языке a la Lebniz  в русском (православном) варианте. Вот только в том, что эти так называемые «субстанциальные деятели» созданы Богом, он ошибся. Это типичная ошибка правильного «ученика-хорошиста». Как идеал-реалист Лосский полагал, что такие деятели находятся вне пространства и времени. Опять ошибка: находиться можно только в пространстве и времени, точнее, в пространственно-временном континууме. В себе находится только Дух. В нем же существуют от века идеи как существа. Другого вида существования нет до выхода Духа из себя. В нем они превращаются друг в друга. Их отличия друг от друга относительны, условны, ибо нет иной материи в Духе, кроме разумной (ноуменальной). Дух является содержанием их «вечной жизни». В ней они «варятся», в его энергиях, заряжаются ими и проявляются (эманируют) во внешнем плане в виде разумных воплощений материального мира. Эти идеи или духовные существа и есть то, что Лосский называет не совсем точным термином «субстанциальные деятели». Один из них становится для внешнего мира главным в их пантеоне как Бог-творец. На самом деле Бог есть Демиург, использующий себе подобных в своих целях творения своего мира. В результате того, что он прагматически, целенаправленно использует «духов» (ангелов), они являются его Мудростью (Софией). Так образуется Душа Мира в качестве Управительницы Мира Материального.

       Проблемы познания. Мы не все знаем. А то, что знаем, может быть знаем как что, но не как о чем. Если и знаем о чем знание, к чему оно относится, то это не значит, что мы знаем есть ли оно теперь, или уже было, или его еще нет. Другими словами, знание предполагает в качестве условий своего существования в виде полного знания (необходимого и достаточного) знание его уместности и своевременности.
       Естественно возникает вопрос о том, почему мы знаем не все? Во-первых, потому что мы не есть все, мы не универсальны актуально. Человек есть универсальное существо в возможности, но не по необходимости.
       Во-вторых, даже то, что мы знаем, мы знаем не наверняка и само наше знание вызывает сомнение тем большее, чем знание научнее. Но как только мы выходим из сферы науки и вступаем на опасный путь религиозных предрассудков и мифических суеверий, так нами тут же овладевает уверенность в том, что мы знаем. Откуда эта уверенность? От невозможности проверить истинность того, что мы якобы знаем. Вот именно «якобы». В результате нам не остается ничего другого как положиться на веру и привычку общего мнения.
       Научное знание нуждается в проверке, ибо претендует на истинность, которая может быть исчислена (измерена) или взята на соответствие логическим правилам рассуждения, а также подтверждена фактами наблюдения. Следствием этих научных процедур является точность научного знания. Тогда как так называемое «сакральное знание» религии (внушения) и мифа (сказки) имеет приблизительный характер и есть знание «вокруг да около». Оно есть знание не объективное, но субъективное, точнее, интер-суб-ъективное, так как касается человеческих отношений, которые пытается выяснить (но как известно, кто выясняет отношения, тот никогда их не выяснит). 
       Отдельного упоминания заслуживает оккультное знание, якобы ведомое избранным посвященным в это знание. Здесь одним внушением дедов («отцов») и россказнями старух («бабушкиными сказками») не отделаешься. Здесь требуется изрядная доля самовнушения. Именно так оккультисты воспринимают медитацию (размышление), натурализируя предмет оной и представляя символически в телесном виде некоей «тонкой материи».

       Механизм (преджизнь), жизнь и сверхжизнь. Что такое преджизнь, жизнь и сверхжизнь? Сравним эти три состояния бытия (существования) сущего (существующего) в целом. Чтобы было понятно о чем идет речь, обратимся к примеру из театральной жизни. Возьмем актера. Вот он играет свою роль, но не вжился в нее, говорит деревянным языком, ведет себя как кукла на сцене. Он кукла, театральный механизм, марионетка сцены. Это театр в жизни. Комедия. Комедия актера. Он шут, паяц.
       Другое дело, когда он органичен на сцене. Говорят: «актер вжился в свою роль» или «вошел в образ». Он естественно ведет себя в предлагаемых сценарием обстоятельствах. Но он часть целого ансамбля актеров единого театрального действа. Это жизнь в театре. Драма. Драма актера. Он человек.
       И, наконец, мистерия. Театр больше, чем жизнь, как такая вещь, которая важнее жизни. Что может быть важнее жизни? Идея как явленное в жизни живее самой жизни, живое воплощение духа. Трагедия. Трагедия актера. Он демон.
       В первом случае управляет не актер ролью, а роль управляет актером. Он еще не созрел в артиста. Во втором случае актер слился с ролью, с ней стал единым целым. В третьем случае он не переигрывает, но и не находится в образе. Он находится с ним на связи и смотрит на него одновременно как со стороны, так и изнутри, никак с ним не отождествляясь. Актер как артист не есть часть роли, но и роль не есть часть него. Нет здесь замещения целого частью целого и целого частью. Он целое в общении с целой ролью без всякого замещения целого целым. Артист составляет с ролью персонажа такую констелляцию, которая является коллективом, «общением субстанций».
       Только в этом случае между ними царит гармония. Они самостоятельны в том смысле, что актер позволяет персонажу играть себя. Артист бог для персонажа, который ему имманентен, но он для персонажа трансцендентен и потому персонаж самостоятелен. Они находятся друг с другом в отношении вненаходимости, но вместе с тем не отчуждены друг от друга. Актер есть демон персонажа. Он живет не в персонаже, но с ним. Причем персонаж не инзистентен (инзистенциален) артисту, а экзистентен (экзистенциален), тогда как артист, подчеркну, трансцендентен, а не трансцендентален, персонажу. Он совиновен персонажу и потому без вины виноватый. В этом его трагедия. Это идейная трагедия, трагедия сверхжизни. Он болен «мировой скорбью». В этом артист составляет гармонию с миром не только вещей, но и идей. Зрители бессознательно ему сочувствуют, сочувствуя персонажу. Гармония не есть идиллия. Она есть сама реальность, которая реальнее земной реальности. Это сверхреальность. Гармония спекулятивна в том смысле, что она есть отражение себя во вне себя, но у себя, для себя.
       В то время как органика пребывания в образе драматического актера диалектична. Когда он входит в образ, он тетичен. Когда выходит из образа он антитетичен. Диалектика его игры заключается в балансировке на грани, на пороге вхождения и выхождения из образа. Если драматический актер превращает игру полярностей живое преодоление противоречия как отрицание отрицания без отрицания отрицаемого, то он переходит в разряд спекулятивного актера как артиста.
       Механика паяца (марионетки, куклы) сводится к амбивалентному (двусмысленному) сопряжению себя с ролью персонажа. В этом он антиномичен. Он выступает на сцене трансцендентальной вещь в себе, феноменом которой является персонаж. Таким образом, шут свое неумение быть артистом, свой актерский грех «перекладывает с больной головы на здоровую» - на голову своего персонажа. В результате смеются не над ним, а над персонажем.

       Философема «человек как образ и подобие Бога». Некоторые философские иллюзионисты утверждают, что «человек есть образ и подобие Бога». Почему они так говорят? Потому что религиозны. Это в них говорит богословский предрассудок. Осознают ли они это? Нет, иначе они перестали бы  быть «стыдливыми верующими». Они не могут преодолеть в себе такой примитивный недостаток просто потому, что он («присутствие самого отсутствия») стал абсолютной предпосылкой смысла их собственного существования. Зачем они это делают? Затем, чтобы не остаться наедине с самими собой или с такими же слабыми существами, тешащими себя глупыми иллюзиями. Вот почему они продолжают в том же духе твердить, что когда человек остается наедине с самим собой, то с ним соприсутствует Бог. Так ли это? Прежде чем ответить на этот вопрос, разберем содержание этой философемы.
       Что имеется в виду обыкновенно при изложении этой философемы? Что означает словосочетание «образ и подобие Бога»? То, что человек представляет себе и собой «Бога» (буду писать по привычке с заглавной буквы только его абстрактное имя). Представлять можно нечто в образе. Лучше представляется, когда выдаешь представляемое представляющим. Так на себе опробуешь то, что предстоит тебе. Именно таким образом можешь освоить нечто. Можно ли так освоить нечто, если им является Бог? Бог есть нечто трансцендентное человеку. Он есть инстанция отсылки к тому, что находится вне человека. Обращаясь к этой инстанции человек, можно сказать, трансцендирует, то есть, выходит. Выходит из чего и куда, когда, на какое время? Если выходишь из себя, то входишь в бессознательное состояние. Но тогда Бог есть Бессознательное? Странное предположение. И потом когда выходишь? Когда находишься в состоянии аффекта, в исступлении, в экстазе (экстатическом состоянии бытия)? Как долго? Целую вечность как описание потери чувства времени (вполне объяснимую при потере сознания)? В таком состоянии «все имманентно всему», если Бог понимается как «все в нем», то тем самым бессознательно сливаешься с Бессознательным (Богом), становишься им как одним (единым) целым. Но он, Бог, сам такой же. Что это? Только представление Бога, подстановка его собой, причем в бессознательном состоянии, а значит, без представляющего. Бессмыслица какая-то.   
       Или выходишь из мира привычных вещей (из мирского круга) и входишь в царство Бога (в сакральный кругу)? Некоторые понимают эту метафору натуралистически буквально и считают храм «местом Бога»: где идет служение Богу, там  с его служителями служит им сам Бог («давайте помоем друг другу ноги» - пример архаической символической материализации идеального). Какая ересь.
       Может быть, выходишь из самого пространства (места) и времени? Но как можно сойти с места, не попав в другое, такое же, только не попав никуда? Вот поэтому и не выходишь из места вообще или выходишь в никуда, что равносильно (равнозначно) тому, что никуда не выходишь. Место есть место. Если нет места, нет и бытия. То же самое случается и со временем. Оказаться вне времени. Это как: до времени или после него или вовремя, во времени? Когда ты оказываешься вне времени? Чтобы этот вопрос был осмыслен, необходимо время. Значит, ты находишься во времени, когда из него выходишь? Опять бессмыслица. А что такое «до времени» и доступно ли оно нам? Нет: разве может быть доступно то, чего нет? Что же такое «после времени»? Ничто как абсурдное состояние, ибо «после времени» не может быть вне времени, как и «до», так как «после» момент времени (в данном случае негативный (отрицательный) момент). 
       Но наших иллюзионистов от философии такое объяснение не может удовлетворить. Они тщатся помыслить немыслимое. Они нагромождают горы доводов в пользу своей теории (системы интерпретации философемы как производной известного теологумена). Но в результате преумножают свою глупость. Но все истинное просто, если подходишь к истине без предрассудков. Это не Бог трансцендентен, а Дух. Бог есть обличие Духа, его явление, но не человеку, как в картине Иванова, а сознанию человека, его уму. Место Духа вовне человека. Человек не способен трансцендировать. Его трансценденция есть оксюморон. Если бы он имел к этому способность, то тогда мог бы это осмыслить. Трансценденция осмыслена, но не в случае с человеком и его сознанием, логикой его слабой мысли, слабоумием. Мысль у него имеет опосредствованный характер. Тогда как трансценденция непосредственна. Вот она и не дается уму без противоречия, для человеческого ума антиномична.
       Однако если философское отношение к Духу есть опосредствованное отношение, нет ли другого отношения человека к Духу, которое было бы непосредственно? Конечно, есть. Это чувственное отношение. Только это отношение к конечному, в то время, как трансценденция бесконечна. Так что и в этом случае мы бьем мимо, попадаем в никуда, короче, промахиваемся и оказываемся там же. Но тогда иллюзионисты хватаются за последнее убежище их слабости – за религию. Но последняя надежда настояна на чувстве бессилия и силе невежества. И то, и другое есть конечные величины. Так религия принимает одно (бессилие) за прямо ему противоположное (силу), выдает конечное за бесконечное, время за вечность. Но тут на помощь верующему интеллигенту (культисту) спешит оккультист со своей сердечной интуицией. Он ужом вьется «вокруг да около», чтобы попасть сразу прямо (интуитивно) в рай. Вера есть интуиция (?) и та прямо отправляет человека в царство Бога, представляя перед визионером картины рая. «Ну, что за детский сад, - я вас спрашиваю»?! Им сказать нечего, потому что только так они, не разумные (специально пишу раздельно, чтобы показать, что они не дружат с разумом), могут представить себе Бога и себя в нем как подобие его, находясь в его образе. Между тем вера есть чувство зависимости и связано с навязчивым действием по ее преодолению, что только туже завязывает верующего на вере. Чувство зависимости не может быть отношением с трансценденцией, которая освобождает от конечности, от зависимости.
       Неужели Дух в виде Бога вообще недоступен для человека? Прямо нет. Он же трансцендентен человеку. Но человек не трансцендентен Духу, которому он имманентен. Через «что» Дух сообщается с человеком? Через его экзистенцию. Человек может погрузить в себя. Если он смог это сделать, то он найдет Дух в себе. Выход на Дух возможен только через самого человека, в нем самом, в его Я, но никак не в мире и не в других людях. Под большим вопросом оказывается выход человека на Дух через Я других людей, ибо они ему доступны, но их Я нет. Выход на Дух возможен не в трансценденции, но в имманенции душевного существа Духу через экзистенцию. Однако в экзистенции нет «свободы от». Она не освобождает от этого мира и этих людей. И все же есть «свобода для» соприсутствия Духу, которому ты имманентен.
 
       Читая Арсеньева. На днях читал курс лекций-очерков Анатолия Арсеньева по названию «Философские основания понимания личности» . Так вот там нашел на стр. 67 представление отношения «Человек-мир» в виде конуса с асимптотически уходящей в бесконечность вершиной. Это определяющее  отношение для человека (с точки зрения Арсеньева) он изображает в виде иерархически организованной органической системы уровней.
       Базовый уровень «мыслеобраза» указанного отношения Арсеньев называет «спором». Находясь на нем еще не развитые личности, входят в ворота конуса. Если стоять на своем в споре с другими личностями, придерживаться своего мнения как субъективной истины, не помня предупреждения незабвенного Гете о том, что «не меняют своих взглядов только дураки и покойники», то можно застрять в воротах и не подняться на более высокие уровни конуса.
       Следующий уровень развития личности – это уровень «диалога» или конвергенции позиций личностей, стремящихся к согласию в понимании единой объективной истины.
       Третий уровень развития – уровень «личностного характера истины». Надо понимать Арсеньева так, что мы диалектически как если бы возвращаемся на базовый уровень субъективности, но на новом витке развития без спора с другими с личным переживанием и выражением объективной истины. На этом уровне важна не сама истина в себе, а ее представление и проживание для себя у нее же самой.
       Если мы поднимаемся выше в понимании истины, то оказываемся на четвертом уровне «диффузного сознания». На этом уровне Арсеньев остановился, как он уверяет своих слушателей. Чем примечателен этот уровень? Тем, что Анатолий Сергеевич представляет сознание в виде поля, которое возбуждается и проявляется-поднимается некоторой сингулярией (точечной явленностью, особенностью), затем снова опадает, оставаясь свободной от всякой конечной определенности, конечной меры. Если личность достигает такого уровня в своем развитии, то она становится безмерной (текучей) в смысле сознания, открытой будущему. Представляется, что четвертый уровень это продолжение третьего уровня с удержанием связи с основанием (бессознательным).
       Выстраивание верхних этажей пирамиды отношения «Человек-Мир» является предположительным (гипотетическим), ибо на них Арсеньев либо вообще не бывал, либо поднимался, но тут же опускался до четвертого уровня, поэтому опыт пребывания и переживания носил эпизодический (прерывистый) и не систематический характер. Он так и не смог, с его слов, там задержаться. А.С. условно назвал их так: пятый уровень «невербального общения», состоящий из двух подуровней: 1) простого общения - «все гениальное просто» (надо понимать, что это уровень уже гения, возвращающего словам их первоначальный (мифический), оккультный (скрытый) смысл) - и 2) «неслиянности-нераздельности», где возможно общение на экзистенциальном уровне в виде телепатии как не только беспроводной (не словесной) передаче состояний своего сознания (условно «мыслей»), но и непосредственного творения реальности усилием мысли; и, наконец, шестой уровень неописуемого «мистического опыта» святых.
       И как после всего сказанного относиться к этому, с позволения сказать, отношению («Человек-Мир»)? Разумеется, с почтением и осторожностью, ибо речь идет о сложной органике душевной сферы (правда, почему то Арсеньев ее называет духовной (?), но это оставим на его «совести»). Не дай Бог, поведешь себя как слон в посудной лавке и возьмешь и разобьешь тонкие сосуды души Анатолия Сергеевича.
       Так на язык и просится сказать: «Ай-да Арсеньев, Ай-да, Анатолий Сергеевич, ейный сын». Молодец! И как просто сказал-выстроил пирамиду уровней развития человеческой личности. Прямо гений. Ах, да, - он гений «местами», ведь сам признается, что забегал на уровень гения, но так, мимоходом.
       Для «спортивного интереса», чтобы «размять кости» (ума), можно добраться с Анатолием Сергеевичем (не без оговорок, конечно,) до третьего уровня личностного характера истины, да, и то, не советую там задерживаться, - не ровен час, еще занесет на четвертый уровень, а там, вдруг, обратишься в «студень сознания». Что уж говорить о пятом уровне развития личности в ее отношении к миру, так просто начнешь заговариваться. О шестом нет и речи, ведь он несказанный. Так зачем говорите о нем, Анатолий Сергеевич? И в самом деле зачем? Ответ прост: затем, что этот уровень оказывается доступен для некоторых душевных персонажей традиции вранья: так называемых «великих мистиков». Эти господа, скажу я вам, большие врали. Это в лучшем случае, и в самом деле, что с них взять, с этаких сочинителей «духовных состояний». Неужели они есть? Конечно, есть, но не про вашу честь. Духовные состояния характерны для духовных существ, а не для душевных. Духовные существа живут ими. Разумные существа знают их. Душевные же существа переживают невозможность их проживания и поэтому элементарно в них путаются, заблуждаются, принимая свои душевные фантазмы за духовную реальность. Единственно, что для них возможно, так это иметь опыт ничто, пустоты, безмыслия  как явления непостижимости.               
       Что остается делать, ибо опыт ничто  опустошителен? Либо утопать в словах о духе, - в бессознательном языка, либо молчать, ограничиваясь знаками в соответствии с сермяжной логикой: чем проще – тем вернее, либо, наконец, слиться с бессознательным сознания, демонстрируя вненаходимость Я (в том смысле, что легко потеряться в ином).
       Можно ли найти из всего этого выход? Разумеется, в самом себе, ибо это единственная инстанция человека, которая мешает ему потеряться в чем угодно.
 
       Смысл жизни после смерти. Имеет ли смысл жизнь после смерти? Понятное дело, что жизнь имеет смысл в жизни, то есть, она осмысленна сама по себе. И в самом деле смысл жизни заключается в жизни, то есть, человек живет в жизни, а не в смерти. Следует это прояснить: он живет жизнью, - пока он живет имеет смысл жить. Но имеет ли смысл жить, когда он не живет? Нет, не имеет смысла, если он не живет. Понятно? Смысл жизни уместен в жизни, а не в смерти (не жизни). Смысл жизни производен от самой жизни. Жизнь живет живыми, - в этом ее смысл. То, что ты живой, - в этом смысл твоей жизни.
       И все же есть ли смысл жизни в смерти, если смерть есть противоположность жизни? Да, но только в смысле обратном жизни. Как это понять? Не в смерти есть смысл жизни, но в жизни. Однако есть смысл смерти. Он заключается в том, что смерть есть предел жизни в значении жизненного конца, исключение возможности жизни, ее возможностей. Значит, невозможна жизнь после смерти того, кто умер? Выходит, невозможна, при условии полной смерти живущего, например, человека. Весь ли человек умирает, то есть, прекращает жить? Конечно, нет. Он ведь связан с другими людьми, с обществом, с природой, с высшими силами. Тогда сохраняет ли он способность собрать себя со всех и со всего после смерти? Нет, он теряет эту способность. Он не может ответить, отозваться и восстановить эту связь. Он где-то и на какое-то время остается, пока его помнят. Помнят люди. Помимо них нет общества. Помнит ли природа? Да, помнит, - в его детях. Помнят ли высшие силы? Да, не может не быть некоего хранилища, в коем хранится нечто от некто умершего.
       Условно в этом высшем хранилище хранится не только замысел о нем, но и вся его жизнь, вплоть до самой смерти. Смерть есть событие начала хранения памяти человека в этом хранилище. Оно расположено там же, где пребывает замысел о его рождении и жизни, - в Уме Бога. Что Ему делать с ней, - с этой памятью о человеке? Как что делать? Хранить. И все? Да. Для чего? Для сохранения, для истории. Выходит, Бог – историк? Выходит. Но история используется не только для хранения. Естественно. Она используется для извлечения уроков, как жить лучше, чем прежде.
       Следовательно, память о человеке хранится в Уме Бога для того, чтобы с учетом истории отдельно взятого человека сделать так, чтобы жизнь людей стала лучше? Да, это так, если все (и Сам Бог) существует для той жизни, которую ведут люди в нашем (этом) мире. Даже если это так, то этого мало для жизни после смерти. Хранится память о человеке, а не сам человек. Жива о нем память, а не он сам. Эта память сохраняет его в других, но убивает его в самом себе. Или память, или он сам живет. Память живет вместо него. Человеку памяти мало, - ему нужна сама жизнь, ему необходимо быть живым. Но если это необходимо, то оно есть. Где? Не в этом мире точно.
       Есть другой мир, который не ограничен нашим измерением. И Бог не существует только для нашего мира, если Он Дух. Память есть для нашего мира. Жизнь после смерти есть для умершего в другом мире, вернее, в другом измерении этого мира. Другое измерение этого мира делает его для нас другим. Что это за измерение? Это измерение других параметров, других стандартов существования. В нем возможна жизнь для того, кто умер, чья жизнь закончилась в том измерении, где ее уже нельзя измерить.
 
       Вера. Что такое вера, как не то, что человеку знать нельзя в смысле всеобщего знания, условием наличия которого является вездесущность и вечность знающего, а таковым, в принципе, может быть только духовное существо, или хотя бы знания важного, для обладания которым необходимо быть разумным существом. Для владения таким знанием, если и не всеобщим, то важным (главным, основным), следует быть, то есть, иметь разумное тело, каковое имеет дух, или быть послушным разуму, каким является разумное существо. Человек не имеет разум в качестве тела, как дух, и не покорен разуму, как разумное существо. Человек как душевное существо следует в жизни своим чувствам. Кто управляет им в жизни, является начальником? Тот из людей, кто умеет управиться со своими чувствами, а потому способен справиться и с чувствами других людей. Вот таких людей следует учить чувственной сдержанности с самого детства. Таким образом сдерживанием чувств и вырабатываются «настоящие джентльмены» в частных школах, чтобы управлять людьми (народами). Эмоциональная недоразвитость – ключ к классовому господству над подчиненными.
       Так вот вера у людей играет роль компенсации незнания в общении с высшей силой. Вера помогает человеку научиться правильно (бесспорно и уверенно) подчиняться высшему, зная что такое высшее и как ему следует служить не зная само высшее. Эта вера как силы, энергия служит гарантом поддержания такой с вязи с высшей силой в смерти и после смерти в загробной жизни (или загробном мире). Верой в Бога воскресает человек для жизни в смерти (или после нее). Эта вера как сила есть дар Бога, - она от Бога, а не от самого верующего, то есть, не является его самоуверенностью.
 
       Смерть. Если человек и не умирает, то только сознанием, а не телом. Тело смертно, как и смертна такая часть тела, как мозг. Но как так? Если сознание есть функция мозга, то как функция может жить, работать, когда орган, который вырабатывает эту функцию, ведь сознание есть явление работы мозга (если мы определяем так сознание), уже мертв? Странное дело. Нелепо так полагать. Тогда в каком смысле понимать жизнь сознания после смерти, при условии определения сознания в качестве функционального (деятельного) свойства мозга? Только в том смысле, что сознание является состоянием бытия (существования) Я, воплощенного в теле в нашем мире. После раз-воплощения в смерти как границе между нашим миром и иным миром Я продолжает быть уже в другом мире, имея в нем воплощение в соответствующем этому миру теле разума. Такое тело принадлежит духу (духовному существу). Так и только так сознание человека в качестве Я духовного тела может быть живым. Это уже не душевная и материальная, но разумная и духовная жизнь. Что необходимо для того, чтобы раз-воплощенное Я снова ожило, то есть перешло в другой мир, ведомо только тем, кто прошел через это испытание смертью. Единственно, что можно знать наверняка до такого испытания, что Я следует быть готовым для него. Сила выдержать такое испытание, когда все прочие испытания человеческое Я переживает не в смерти, а в жизни (даже если человек снова вернулся к жизни в нашем мире, то он не прошел настоящего испытания смертью, ибо его смерть не была полной, но только клинической смертью, а значит была не смертью собственно, а формой этой же жизни), несоизмерима с нашим измерением. Поэтому, если мы не хотим приврать, то следует помолчать и предоставить смерти сделать свое дело в свое время, а там будет видно, что такое жизнь в ином мире, разумеется, не нам, а тому счастливчику, который успешно (благополучно) прошел смертельное испытание.

       Испытание временем. Говорят, что человек ко всему привыкает. Это вряд ли. Он с трудом взрослеет, пока не осознает себя и не начнет все делать с общим смыслом и собственным значением.  Потом приходит старость. Так что жизнь изменяется, а он живет старым, тем, с чем повзрослел, когда был молодым. Со временем он начинает замечать, что люди начинают уходить из жизни, не вписываясь в ее повороты и перипетии. В конце концов, он остается один, наедине со своим временем, которому уже нет место в настоящем. Ему самое место в музее или на кладбище.
               
       О фигуре речи. Я взял одного своего друга в качестве фигуры речи. Она нужна мне для выражения мыслей, чувств (эмоций, переживаний, то бишь аффектов) и таких состояний сознания, которые мне не свойственны и являются для меня отстраненно чужими. Однако они периодически посещают меня и мое положение быть самим собой обязывает от них освобождаться для поддержания логического и чувственного порядка в моем сознании. Для избавления от них я не счел ничего лучше, как использовать образ моего друга. Благо он тому не препятствует и даже благосклонно служит для этого удобной фигурой речи. В этом я нашел соответствие «не своим» мыслям и чувствам (потому не своим, что они мне не то что неприятны, никак меня не красят, нет, они, бывает, крайне занимательны и прелюбопытные, но не встраиваются в мой образ самого себя, его расстраивают, тем не менее являясь его «своим иным») в приличествующей им «не собственно моей речи», - не столько речи автора, сколько персонажа тайной жизни авторского сознания. Иногда то, что мой alter ego начинает говорить языком усопшего друга вещи (идеи), похожие, смахивающие на идеи своего именного прототипа. Зачем тогда репрессировать голос бессознательного моего сознания (так называемый «внутренний голос») и не обозначать его не вымышленным, а бывшем уже в употреблении именем, тем более, что это имя теперь никем не занято. Мой умерший друг находится в другом измерении, ином мире, поэтому он будет не в претензии. Тем более я веду таким образом с ним как со «своим иным» частые беседы, давая ему возможность побыть на время разговора и, главное, размышления в нашем мире, ведь ему так нравилось думать и говорить. Вот для чего я обращаюсь к памяти о моем усопшем друге. Это ни в коем случае не ностальгия, не симптом слабости души, сигнализирующий о скором наступлении старческого маразма, которым малодушный дегенерат отгораживается от того времени (праздника жизни), в котором ему уже нет места.

       Ввиду Рождества. Что такое для нас Рождество не как традиция, ритуал, праздник, а как событие? Что это за событие? Ответ на этот вопрос, его смысл зависит от того, явлением кого и чего было это событие. Естественно, что тот, кто отмечает это событие заблуждается на его счет, ибо видит в нем то, что хочет видеть, а не то, чем оно было и продолжает быть. Так что это за событие? Это событие явления рождения не человека человеком. Разве кто-нибудь из христиан празднует рождение не человека человеком? И разве это можно праздновать?! Как минимум, нужно посочувствовать не человеку, ставшему человеком, похожим на нас с вами, при условии, что речь идет не о очеловеченной скотине.  В самом рождении радостно само рождение, если это рождение из не бытия. Но рождение Иисуса Христа признают не рождением из не бытия, но как раз напротив, признают рождением из какого еще бытия, - из самого сверхбытия или чистого бытия как такового. Тут надо плакать, выражать соболезнование новорожденному за такое несчастье для него самого. Люди же пекутся из своего человеческого эгоизма только о себе, встречая в Нем своего Спаса.
       Вызывает большое сомнение, что Иисус, которого правильнее называть «Ешу», как его звали, когда он родился (так и будем его звать дальше), появился на свет, чтобы кого-то спасти. Он сам был несчастным, сиротой, которого подбросили убогой Мирьям, знавшей только Бога, а не мужа. От кого? Явно не от мужа, будущего Иосифа, получившего прозвище «Обручник» в связи с тем, что он обручился с Марьям, чтобы скрыть ее грех, так она выдала младенца за своего ребенка. Вот о чем умалчивают христиане, но иудеи до сих пор твердят об этом. Несмотря на то, что евреи приютили Ешу, он так и был им чужой до самой смерти, которой предали его евреи. Правда, до этого, те из евреев, кто стали его учениками, последовали за ним, служили ему и слушались его, сочинили о нем сказку в своем иудейском духе. Но потом отказались, отреклись от него. Кстати, он не препятствовал тому, чтобы ученики его распускали о нем диковинные слухи. Он даже поощрял их, говорил то, что от него ждали, ожидая того момента, когда они «сдадут» его властям. Зачем это ему? Он, что, идиот? Не ведал, что делал и о чем говорил и чем это для него закончится? Разве такое может позволить себе здравый умом человек? Нет, он прекрасно понимал, к чему идет дело. Но принял неизбежное. Он, что, фаталист? Еще раз, нет. Но все встает на свое место, допусти мы только, что Ешу не человек, который делал вид, что он человек. Ему не было места среди людей, что и показали последующие события суда над ним, его пытки, казни и смерти. Но если это так, то, естественно, возникает единственно уместный вопрос: «Воскрес ли он и явился ли живым своим ученикам после смерти»? Намеком на возможный положительный ответ на этот вопрос служит указание некоторых евангелистов на случай воскресения Ешу некоего Лазаря, «завонявшего» на третий день после смерти. Если он воскресил другого, то почему бы ему самому не воскреснуть? Но в том случае лекарь был сам живым, в этом же случае он сам был мертвым. В случае с Лазарем не только Ешу, но и Лазарь был живым. То, что он вонял, - это «за ним водилось в жизни». Лазарь любил грязь; к тому же он делал вид, что «вечно болеет», поэтому его нарочно приняли за мертвого и послали за Ешу, чтобы отбить у Лазаря всякую охоту спекулировать на своем нездоровом виде. Что до самого Ешу, то он умер на кресте, чтобы «выстрадать» свое наказание за слабоумие, за которое был сослан на Землю к несчастным людям. Само собой, никакого воскресения не было. Было возвращение разумного существа в свою среду обитания, которое недалекие умом последователи приняли, как тогда верили, за вознесение на небо. То, что тогда в такие сказки верили невежественные люди, это понятно. Но почему люди продолжают верить, зная, что это, мягко говоря, не правда (будучи образованными, они не могут этого не знать), это нонсенс. Не то, что Ешу воскрес и вознесся, а то, что в это верят образованные люди, чудо. Это чудо веры, которая способна и не такое безумие. Кому нужны люди, чтобы их спасать? Разумеется, никому. Но за ними можно наблюдать и использовать их для воспитания чужих.
       Если это так, как здесь записано, то воскрес ли Ешу на самом деле? Конечно, нет. Он не умер, но ему дали «умереть» для людей. Вот и все. Дальше, когда он таким образом избыл наказание, его взяли, подлатав, обратно туда, где живут разумные существа. И не важно, живут ли они только в мыслях несчастных людей или живут реально  в этом мире, но только, мягко говоря, в более разумных условиях на другой планете. Ведь для людей путь туда заказан. Вот и приходится им тешить себя несбыточными мечтами, «витать в облаках», упражняться в безумии веры. Порой такое безумие оборачивается для них разумным успокоением в уверенности быть в согласии друг с другом в ограде веры. Дело тут не в верности самой веры, но в доверии друг другу, условием которого является вера как вера в саму веру, верность вере.
               
       Читая и перечитывая классику. Читаю Михаила Пришвина, в частности его дневники. Они навели меня на мысль о природе и сущности личности. Задумавшись, я остановился в мысли перед различием между природой и сущностью. Часто люди их путают или отождествляют. Между тем они не одно и то же. Природа - это данное нам от рождения, то, из чего мы состоим и что Аристотель называл материальной причиной.  Сущность же есть то, что является единством формы и материи. Поэтому различие между природой и сущностью сводится к форме. Именно она держит природу в наличном круге вещественности. Явление сущности существенно телесно. Так ли это: сущность формальна, а природа материальна?
      Так что же такое личность? Во-первых, это то, что по преимуществу кто. Сущность личности состоит в кто. В чем сущность? В кто. Что это в чем или что такое кто? Известны описания всемирно-исторической личности как представителя всего человечества или национального поэта как личности, представляющего в слове свой народ. Что это за описание? Это описание целого через часть, когда часть выражает собой целое или в себе целое? И в том, и в другом случае представления как выражения для себя или для других частей дело не доходит до подмены целого как основы его подставкой как тем, что на нем основывается. Но такая часть, которая представляет все целое, будучи только его частью, не может не быть лучшей его частью. Что значит быть лучшей? Значит, быть отличной от всех остальных в том смысле, что не она, а они ей подобны, выступая ее копиями или образами, тогда как она есть прообраз, оригинал, которому все другие подражают. Поэтому человек в качестве личности является таким представлением целого (человечества как целого, всеобщего), которое собой как сингулярией, индивидуальностью выражает его за всех для всех, то есть, особенным (неподражаемым) образом, соединяя их в подражании себе, являя их партикулярность, частичность целого. Вот из-за чего все или многие ему как личности и подражают. В их подражании она остается неподражаемой, оригинальной, ведь подражать можно только тому, что является пределом подражания как его концом. В этом соотношении оригинала с копиями в границах целого, оно является источником оригинальности и основой для подражания, уподобления. Вот эта форма уподобления, которую являет собой личность, представляя все другие части целого в качестве подражателей и есть ее сущность. То, что такая личностная форма является в конкретном индивиде (отдельно взятом человеке) есть природа личности в качестве личной природы. Это надо понимать так, что в природе этого человека выражается то, что связывает всех людей, - их уподобление друг другу, но так, что выходит за рамки каждой из этих частей. Благодаря представленности в своем виде самого рода (человечества как целого) личность способна «быть на одной ноге» с человечеством не только в людях, но и в самой себе. Именно это и составляет ее оригинальность – быть поверх всех частей в союзе с целым как их единством.
        Вторя Пришвину, могу написать, что неимоверно трудно заниматься своим делом так, чтобы оно стало тем, что надо делать, ведь надо делать не свое, а общее дело. Такое по плечу только личности, а не какой-то яркой индивидуальности. Что является общим делом? Настоящее дело, освоение настоящего, как пишет Пришвин.
    
       Литературная смерть. Читал малую повесть или новеллу Льва Толстого «Хозяин и работник», в которой писатель знакомит читателя со смертью. Обратил внимание на то, как меняется стилистика автора с годами после его «Войны и мира» и «Анны Карениной». Слова стали специфически народными и мастеровыми. Изменилась и форма построения предложения, - она стала еще более архаической. 
       В этом рассказе Толстой представляет хозяина не тем Хозяином, о котором он пишет в своих метафизических сочинениях как о Боге, но обычным корыстным собственником, типичным купцом, каким он был когда-то, покупающим и продающим свои земли, леса, деревни с крепостными крестьянами (работниками, рабами). Купец умирает, когда откликается на зов того, кто кликнул его, зовет его, «того самого, кого он ждет». Он понял, в чем дело и пошел, говоря: «Иду!». Работник же выжил; но позже почувствовал, что «уже по-настоящему переходит из этой наскучившей ему жизни в ту иную жизнь, которая с каждым годом и часом становилась ему все понятнее и заманчивее».
       Что это за жизнь такая? Это та жизнь, которая ждет нас со смертью. Подчеркну: не после смерти, а со смертью. Смерть здесь означает то, что это иная жизнь, чем та, что есть теперь. Только в этом смысле иная жизнь есть жизнь в будущем.
       В толстовской новелле смерть приходит в свете ангелов как явлении того, кто нас ждет в ином мире.
       Совсем другое дело толстовский роман «Война и мир». Поздние произведения ни в какое сравнение не идут с этим романом, ибо по ним можно судить о талантливости писателя, а вот по роману – о его гении. И в этом романе сцены связанные со смертью одного из главных его героев – Андрея Болконского - написаны так, что ты невольно ставишь себя на место князя Болконского и вместе с ним умираешь.
       Вот хотя бы этот отрывок: «Князь не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, - почти понятное и ощущаемое…
       Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
       Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
       Чем больше он в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Все, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну, что ж, тем лучше.
       Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидел Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.
        Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним,  случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
       Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
       «А, это она вошла!» — подумал он.
       Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
       С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что-то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье — клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
       Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
       В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
       «Могло или не могло это быть? — думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. — Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» — сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
       Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась.
       — Вы не спите?
       — Нет, я давно смотрю на вас; я почувствовал, когда вы вошли. Никто, как вы, но дает мне той мягкой тишины… того света. Мне так и хочется плакать от радости.
       Наташа ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженною радостью.
       — Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете.
       — А я? — Она отвернулась на мгновение. — Отчего же слишком? — сказала она.
       — Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется?
       — Я уверена, я уверена! — почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки.
       Он помолчал.
       — Как бы хорошо! — И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
       Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
       — Однако вы не спали, — сказала она, подавляя свою радость. — Постарайтесь заснуть… пожалуйста.
       Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его.
       Действительно, скоро после этого он закрыл глаза и заснул. Он спал недолго и вдруг в холодном поту тревожно проснулся.
       Засыпая, он думал все о том же, о чем он думал все это время, - о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней.
       «Любовь. Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что я люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть Бог и умереть -  значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику».  Мысли показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего-то недоставало в них, что-то было односторонне-личное, умственное – не было очевидности (объективности – от чит.). И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.
       Он видел во сне, что он лежит в той же комнате, в которой он лежал в действительности, но что он не ранен, а здоров. Много разных лиц, ничтожных, равнодушных, являются перед князем Андреем. Он говорит с ними, спорит о чем-то ненужном. Они сбираются ехать куда-то. Князь Андрей смутно припоминает, что все это ничтожно и что у него есть другие, важнейшие заботы, но продолжает говорить, удивляя их, какие-то пустые, остроумные слова. Понемногу, незаметно все эти лица начинают исчезать, и все заменяется одним вопросом о затворенной двери. Он встает и идет к двери, чтобы задвинуть задвижку и запереть ее. Оттого, что он успеет или не успеет запереть ее, зависит все.  Он идет, спешит, ноги его не двигаются, и он знает, что не успеет запереть дверь, но все-таки болезненно напрягает все свои силы. И мучительный страх охватывает его. И этот страх есть страх смерти: за дверью стоит оно.  Но в то же время как он бессильно-неловко подползает к двери, это что-то ужасное, с другой стороны уже, надавливая, ломится в нее. Что-то не человеческое — смерть — ломится в дверь, и надо удержать ее. Он ухватывается за дверь, напрягает последние усилия — запереть уже нельзя — хоть удержать ее; но силы его слабы, неловки, и, надавливаемая ужасным, дверь отворяется и опять затворяется.
       Еще раз оно надавило оттуда. Последние, сверхъестественные усилия тщетны, и обе половинки отворились беззвучно. Оно  вошло, и оно есть смерть.  И князь Андрей умер.
       Но в то же мгновение, как он умер, князь Андрей вспомнил, что он спит, и в то же мгновение, как он умер, он, сделав над собою усилие, проснулся.
       «Да, это была смерть. Я умер — я проснулся. Да, смерть — пробуждение!» — вдруг просветлело в его душе, и завеса, скрывавшая до сих пор неведомое, была приподнята перед его душевным взором. Он почувствовал как бы освобождение прежде связанной в нем силы и ту странную легкость, которая с тех пор не оставляла его.
       Когда он, очнувшись в холодном поту, зашевелился на диване, Наташа подошла к нему и спросила, что с ним. Он не ответил ей и, не понимая ее, посмотрел на нее странным взглядом.
       Это-то было то, что случилось с ним за два дня до приезда княжны Марьи. С этого же дня, как говорил доктор, изнурительная лихорадка приняла дурной характер, но Наташа не интересовалась тем, что говорил доктор: она видела эти страшные, более для нее несомненные, нравственные (?) признаки.
       С этого дня началось для князя Андрея вместе с пробуждением от сна — пробуждение от жизни. И относительно продолжительности жизни оно не казалось ему более медленно, чем пробуждение от сна относительно продолжительности сновидения (вечность явилась во время земной жизни как мгновение. Мгновение пробуждения от жизни сравнимо с мгновением пробуждения от сна. Жизнь есть сон. Боддхи есть вечность – от чит.).

       Ничего не было страшного и резкого в этом, относительно-медленном, пробуждении (диссонанс с прежним толкованием пробуждения как мгновения – от чит.).
       Последние дни и часы его прошли обыкновенно и просто. И княжна Марья и Наташа, не отходившие от него, чувствовали это. Они не плакали, не содрогались и последнее время, сами чувствуя это, ходили уже не за ним (его уже не было, он ушел от них), а за самым близким воспоминанием о нем — за его телом. Чувства обеих были так сильны, что на них не действовала внешняя, страшная сторона смерти, и они не находили нужным растравлять свое горе. Они не плакали ни при нем, ни без него, но и никогда не говорили про него между собой. Они чувствовали, что не могли выразить словами того, что они понимали.
       Они обе видели, как он глубже и глубже, медленно и спокойно, опускался от них куда-то туда, и обе знали, что это так должно быть и что это хорошо (вечность явилась как мгновение во времени умирания, которое продолжалось по законам хронологии вплоть до самого момента физической смерти, хотя сознание смерти уже присутствовало – от чит.).
       Его исповедовали, причастили; все приходили к нему прощаться. Когда ему привели сына, он приложил к нему свои губы и отвернулся, не потому, чтобы ему было тяжело или жалко (княжна Марья и Наташа понимали это), но только потому, что он полагал, что это все, что от него требовали; но когда ему сказали, чтобы он благословил его, он исполнил требуемое и оглянулся, как будто спрашивая, не нужно ли еще что-нибудь сделать.
       Когда происходили последние содрогания тела, оставляемого духом, княжна Марья и Наташа были тут.
       — Кончилось?! — сказала княжна Марья, после того как тело его уже несколько минут неподвижно, холодея, лежало перед ними. Наташа подошла, взглянула в мертвые глаза и поспешила закрыть их. Она закрыла их и не поцеловала их, а приложилась к тому, что было ближайшим воспоминанием о нем.
       «Куда он ушел? Где он теперь?..»

       Когда одетое, обмытое тело лежало в гробу на столе, все подходили к нему прощаться, и все плакали.
       Николушка плакал от страдальческого недоумения, разрывавшего его сердце. Графиня и Соня плакали от жалости к Наташе и о том, что его нет больше. Старый граф плакал о том, что скоро, он чувствовал, и ему предстояло сделать тот же страшный шаг.
       Наташа и княжна Марья плакали тоже теперь, но они плакали не от своего личного горя; они плакали от благоговейного умиления, охватившего их души перед сознанием простого и торжественного таинства смерти, совершившегося перед ними» (Толстой Л.Н. Война и мир. – 1993. Т. 4. С. 77-83).
       Краткий комментарий процитированного фрагмента текста Льва Толстого: Толстой так умел писать, что любой грамотный человек подписался бы под тем, что написал Лев Толстой. Правда, есть некоторая зачарованность явлением смерти, но она вполне понятна для смертного, который не знает смерти и никогда ее не узнает, ибо умрет прежде, чем она покажется. Смерть есть тайна для живущих и умирающих. Тайна смерти, неведомая смертным, заключается в том, что ее нет. Она есть только в том случае, если жизнь есть сон. Но жизнь не сон, сон – это человеческое сознание жизни. Оно иллюзорно. Наше сознание так же иллюзорно, как и наша (человеческая) жизнь, а вместе с ней и наша смерть, как, впрочем, и мы сами как множественные Я. Есть страх смерти, образное представление смерти. Но ее вовсе нет. Есть жизнь как сон, как иллюзия и есть пробуждение от сна, снятие покрова иллюзии. Этот покров и есть тьма невежества, тайна не смерти, а жизни. Снятие покрова тьмы есть свет истины жизни. Этот свет и есть Я. Пробуждение подлинного Я. Но для этого пробуждения нужно быть готовым. Такая подготовка у людей зовется смертью. Не все проснутся. Кто не проснется, тот канет в Лету, будет забыт, предан смерти беспамятства. Вот почему необходимо будить людей, - для их спасения. Другое дело, - готовы ли они к этому. Если не они в этой жизни, то есть другие как пытающиеся, так и жизни. Жизнь то одна на всех, но ее личин, иллюзий – множество. Порой они выглядят и представляются реальнее ее самой, самой живой реальности.
         
       Вера и литература. Вере в Бога посвящена другая повесть Льва Толстого. Она названа просто «Отец Сергий». Веру в Бога писатель связывает с человеческой слабостью – самолюбием. Главного героя – графа, но не придворного (какая жалость!) Сергея Касатского, - привело в монастырь и сделало монахом, ушедшим на отдельное поселение в скиту, именно самолюбие. Хотя Толстой извиняет своего героя тем, что тому была свойственна детская вера, но не она, а самолюбие как «духовный грех» обрек его на одиночество. Отец Сергий так решил стать выше тех, кому он завидовал и на кого прежде он смотрел снизу вверх, после того, как они довели его до отчаяния. Человека страстей, вспыльчивого и гордого страсти довели до монастырской ограды. И вот там, в монастыре, а затем в скиту вера послужила ему от соблазнов мира. Так страсть к Богу стала наивысшим аффектом душевного человека.
       Ее, эту веру, люди считают спасительницей от смерти для лучшей жизни в Боге навеки. Так что же, кто не верит в Бога или жил прежде, чем он явился в человеческом виде, не спасется в смерти для иного мира? Неужели? Не праведность человека, а его вера именно в такого Бога, о котором говорит Священное Писание, спасает? Если это так, то что это за вера? В чем ее чудо? В том, что она вера. Чтобы жить вечно – верить надо, вернее, верить и только верить. Не знание, не мышление, а вера, которая уже есть дело. Вера в деле есть верность, принадлежность к тому, во что веришь. Эта принадлежность выражается в послушании как в том, что нет твоей воли, а есть лишь Воля Бога для тебя. И воля Бога в том, чтобы ты делал, что тебе говорят, а говорят тебе то, что надо. Не надо желать то, что тебе желается. Так воспитывается воля человеческая, так ему прививается сдержанность в чувствах, умеряется мечтательность строгим уставом (дисциплиной) жизни «под Богом». Вот тогда человек признает, что живет не для себя, а для Бога. Когда он живет для Вечного, то эта жизнь уподобляется Его вечной жизни. Это почувствовал в себе отец Сергий, но только тогда, когда ушел из скита и перестал похваляться тем, что стал «святым», лучшим из людей. Так крепко сидел в нем грех самолюбия, что даже будучи в глазах других людей святым, он оставался самим собой, самым настоящим грешником. По-настоящему он поверил, когда позабыл свое самолюбие. Забудь себя в Боге и обретешь святость жизни. Таково церковное решение вопроса веры.               
       И все же непонятно, в чем сила веры. Если эта сила заключается в субъекте, в его отношении к другому субъекту, в том, что верующий в него верит, ему доверяет, то я не вижу в ней, в этой вере, ничего сверхъестественного, ничего чудесного. Обычное дело  - верить и обманываться не только в том, кому или в кого веришь, но и в самой вере. Она субъективна. Где же ее объективность? В субъективности?! Какая странность и противоречивость.

       Смысл. Что такое смысл? Является ли он основанием для различения истины от лжи? Смысл есть то, что понимается. Что значит понимается? Имеется в виду, представляется, является предметом интенции, целью постижения. Что может пониматься? Все, включая и то, что непонятно. Так что непонятно? То, что противоположно смыслу, - бессмыслица. Но и она тоже имеет смысл – смысл того, в чем нет смысла. Она есть результат отрицания. Но то, что ведет к нему, имеет смысл условия отрицания. Источником смысла является разум. Он причастен бытию, как не-разумие хаосу. Хаос бессмысленен. Но он собирается в космос. Из бессмыслицы собирается смысл. Смысл конструктивен. Бессмыслица деструктивна. Она разрушает смысл. Но он возрождается из бессмыслицы, но не прямо, а только косвенно. Его новое рождение происходит в результате распадения прежнего смысла. В этом смысле бессмыслица функциональна. Она отделяет новый смысл от прежнего, является пропуском в смысле. Последовательность, следование является условием осмысленности. Она является необходимым условием, но не достаточна для исполнения смысла. Достаточным для осуществления является то, в каком направлении выстраивается эта последовательность, что за цель поставлена в постижении, в познании. Постижимой целью может быть только та, которая достижима. Достижима, если идти верным путем. Истина благосклонна к тем, кто к ней стремится, но только если стремление верное, истинное.
   
       Человеческое об (вокруг да около)-учение и животные инстинкты. Чтобы научиться быть человеком, индивиду необходимо иметь соответствующую мотивацию. Способствует ли катализации такой (сапиентной) мотивации повышение уровня сопротивляемости среды? Интересный вопрос, как не менее интересен и ответ на него. Известно, что человек является не просто сущим или вещью (res), но такой вещью, которая расширенно воспроизводится, то есть, дает потомство, что характерно, в первую очередь, для живых организмов, проще говоря, животных, которые, в отличие от растений, не просто растут, питаются и размножаются, но и активны в среде, в пространстве посредством изменения своей позициональности, росту связей относительно местонахождения. Они взаимодействуют с внешним миром, общаются с ним, развивая свои чувства, свои душевные качества.
       В результате в ходе эволюции, то есть, движения от простого к сложному, от низшего к высшему, то есть, в развитии, животная жизнь как истина растительной жизни трансформируется в человеческую, в которой большую роль играют труд и общение, в качестве факторов (определителей или детерминатив) способствующие их более оптимальному приспособлению (адаптации) к среде, к определенному месту на единицу времени. Труд и общение, развивающие интеллектуальные способности, «производят лучшие мозги», демонстрируя обратный эффект влияния функции органа на качество его наличного (вещественного) существования. Таким образом и появляется развитое человеческое сознание, но только не в качестве запланированной цели эволюции как социальной адаптации (как приспособления индивида к социальной среде, так и приспособления к этой искусственной среде уже естественной среды животной жизни), но только средства наиболее простого и в то же время наиболее вероятного устойчивого существования. Ведь известно, что наиболее равновесными системами являются самые простые. То есть, не эволюция «работает» на человека, а человек работает на эволюцию.
       Понятное дело, что человек как часть природы, то есть, наличного бытия или того, что, собственно говоря, имеется в наличие или просто есть, мотивирует себя тем, чтобы стать самой лучшей частью природной целостности, занять наиболее благоприятные положения для собственного выживания и расширенного воспроизводства в рамках природы (естества) в качестве родового существа и в рамках уже собственно своей (общественной) среды как индивид. Выходит так, что высшее как собственно человеческое (трудовое, общительное, душевное и интеллектуальное) служит низшему как своему животному началу (началу выживания). Выживание человека реализуется через уже закрепленные на уровне не только животной, но и растительной жизни, инстинкты размножения, пищевого обмена со средой и господства среди подобных. Но как можно лучше удовлетворять такие животные потребности, которые способствуют выживанию всего рода в целом и  вида (в данном случае группы, например, семьи), а также индивида в частности? Естественно, с помощью не только экстенсивного количественного расширения, но и интенсивного качественного улучшения (углубления в причины, целевого восхождения и разнообразия средств достижения) обмена со средой обитания, представленного в полном объеме вещественного, энергетического и информационного (разумного) ракурса/порядка. Таковы причины и начала, а также средства, порядок и цели очеловечивания.
       Однако человек благодаря своему собственному развитию и увеличению степени своей независимости/свободы от среды стремится обратить указанную преемственность вспять, заставить работать эволюцию на себя: сделать так, чтобы развитие трансформировалось из развития природы в себе в развитие природы для себя. Другими словами, человек пробует, испытывает жизнь на то, чтобы не высшее служило низшему, а низшее служило высшему. И все же это человеческое испытание природы на естество, на существование в умах или теоретически (идеологически) приобретает все тот же естественный характер практически (прагматически). У человека в его (общественной) среде низшее служит высшему, но только если высшее понимается не в душевном, или интеллектуальном качестве, но в качестве все того же животного господства (доминирования), необходимого для избирательного (более разнообразного и продвинутого, успешного) питания и размножения. В истории меняются типы общественной связи, но определяющие выживание рода, вида и индивида потребности остаются теми же самыми, - животными (материальными) по своему характеру. Это касается даже тех занятий, которые традиционно именуются интеллектуальными и духовными, включая и образование, напрямую связанное с социализацией.
       Кто лучше всего образуется, социализируется к общественной среде? Наиболее приспособленный к ней, самый послушный, «чистый конформист». Для того, чтобы быть адекватным своей среде, быть ее образом и подобием, индивиду следует успеть оптимально приспособиться (привыкнуть) к ней, скорее достичь успеха. Это цель конкуренции, - достижение оптимальных (усредненных) показателей в образовании. Как это выглядит конкретно? Ученику не следует быть умнее своего учителя, который задает ученику вопрос, готовит для него задание. Ответ, по необходимости, должен отвечать (соответствовать) своему вопросу. Задача иметь стандартное (нормальное, оптимальное, точное, однозначное) решение. Поведение ученика должно быть предсказуемым и потому контролируемым, управляемым. Для этого он должен хорошо питаться не только растительной, но и животной пищей, быть подвижным для адекватного восприятия среды, чтобы в нее вписаться, и иметь крепкую память в целях создания благоприятной среды для размножения своих представлений (мнений), могущих быть сведенными к «общему» частному мнению высших (начальства) для оптимизации управления им самим. Для достижения цели приспособления образования к порядку служения высшего низшему необходимо постоянно контролировать ученика, в то же время предоставляя ему возможность мнимой (иллюзорной) свободы: представляя дело так, что его выбирают в качестве выборщика, то есть, того, кто сам выбирает, например, правильный тестовый (педологический) ответ среди предложенных на уже заданный вопрос.
       В таком нормальном обществе, в котором высшее служит низшему, представленному «высшими» (посредственными, усредненными для эффективности управлению всеми, многими) величинами, считается анормальным, ненормальным, просто патологическим обратное служение. Поэтому настоящие люди, для которых важнее собственно «человеческое» (душевное, связанное со словесным вразумлением животного начала), в такой усредненной (оптимальной) среде являются изгоями, маргиналами, которые в жизни плохо питаются, находятся внизу пищевой цепочки, подчиняются и, как правило, не оставляют никакого потомства или, в исключительных случаях, сводят его к минимуму. Но даже на их потомках продолжает действовать животный (генетический) закон: «природа на детях отдыхает». Что и требовалось доказать. О чем это говорит? Только о том, что развитие человека имеет свои (налично бытийные, то есть, бытовые в социальном измерении) пределы/границы. Поэтому человеку как родовому существу никогда не превзойти себя и не стать более совершенным существом, - разумным и тем более духовным. Как родовому существу, но не личностному. Но для того, чтобы трансформироваться в высшее существо человеку необходимо попасть в соответствующее разумное или духовное окружение высших существ. Хотя бы, как минимум, сообщиться с «посвященными».
       Вышесказанное наводит на интересное размышление о Не-Ином и Ином. Не-Иное как Целое или Среднее предполагает, что есть более высшее, чем Оно, - есть Иное как «выше среднего». Это Иное то же самое, что и Не-Иное, но это тот случай, когда Одно лучше самого себя, предполагая не только свободу для себя, но и от себя у себя.

        Существительное и прилагательное. Почему звучит такое слово как «немец», «француз», «англичанин» или «американец», а «русский» или «советский» не звучит? Потому что «русский» или «советский» не существительное, а прилагательное. «Русский» или «советский» звучит, когда является прилагательным, приложением к существительному, существенному, к вещи, сущему, существу. Звучит «русский человек» или «советский человек» или, например, «русский писатель» («советский писатель» звучит, но уже хуже, чем «русский писатель»), а вот «американский человек» или «писатель» не звучит. Причем не только звучит, но и имеет смысл, содержание. «Русский» - это слово собирательное, с(о)борное. Когда говорят «русский», то видят перед собой не отдельно взятого человека, хотя может быть он один, а коллектив, народ. Это не так, как в случае с немцем, а тем более французом или  англичанином.
 
       Советский писатель. В советское время я не считал себя советским человеком. Но когда оно закончилось и прошло немного времени, я стал относить себя к советским людям, хотя я понимал, что не советский человек. Мне трудно назвать себя не то что советским, но даже просто человеком. Это звучит как-то диссонансом (супротив консонансу). Даже то, что я говорил другим, что «я русский», они признавали с сомнением и относились к этому не серьезно. Ну, не похож я своей физиономией на русского: чукча какой-то. Нет, наверное, во мне национальности, как и человечности. Не хватает чего-то. А вот чего не хватает, точно не знаю, даже приблизительно не догадываюсь. Есть, правда, у меня предположение, но оно зыбкое, смутное. Может быть, я не совсем адекватный, так сказать, по жизни? Нет во мне той определенности, которая есть в других людях. Другим во мне еще труднее что-либо понять. Возможно, это от того, что во мне много не настоящего, не натурального, но много чисто головного, надуманного. Для меня это естественно, а вот для них нет. Поэтому мне ближе евреи, нежели другим. Но сам я не еврей и они никогда не примут меня за своего. И, слава Богу.
       Быть может, мне потому ближе Санкт-Петербург, чем Москва, что он нездешний, призрачный в своем существовании. Скорее это относится к словесному, литературному Петербургу, нежели бытовому. До сих пор я сомневаюсь в подлинности собственного существования. Есть ли я? А если есть, то кто есть: человек или еще кто-то, например, собака, киник? Вероятно, я философ, ведь не зря я назвал себя киником. Не хорошо быть философом. Хуже быть таким по жизни, а не по профессии. Хотя философия и как профессия не вариант для большинства. Но даже философы меня не признавали философом: они сомневались, что я такой же, как они. Они, а не только народ смеялись надо мной и снисходительно, насмешливо называли меня философом, когда я пытался с ними говорить. Они мне говорили (причем говорили не только те, кто получил философское образование), что «вот ты занимаешься философией, а мы больше философы, чем ты».

       Прагматика и рефлексия. Жалость делает человека человечным. Она необходима, чтобы быть человечным, но не достаточна. Для того, чтобы быть достаточно человечным, следует еще подумать о  том, почему жалость делает человека человеком.

       Время. «Всему свое время», - так говорят люди; и они правы: действительно, время есть порядок следования вещей в мире и мыслей в сознании, упорядочивающих совокупность чувств (представлений и эмоций/переживаний со страхами и желаниями) в качестве состояний сознания. Важно знать не только хронологию как последовательность моментов времени, но и иметь чувство времени как способность или умение жить во времени, быть своевременным, согласным со временем.
       Важно найти свое место во времени, сбыться по настоящему в потоке времени, иначе он «смоет» тебя и не оставит места тебе в себе. Время имеет преходящий характер. Оно ограничивает человека в его возможностях, «ставит на место». Можно не успеть состояться, стать самим собой во времени. Поэтому необходимо бороться со временем, с его ненадежной неосновательностью, доводящей существование до зыбкого, неустойчивого состояния. Разум является помощником в приобретении хотя бы на время, на короткую связь его моментов контроля над собой. Однако он не в состоянии связать надолго столь ненадежный разнородный материал, стихийно сложившийся в качестве телесной основы нашей материальной жизни. Поэтому разум может дать человеку только пример, образец того, как следует ему жить, чтобы удержать бег времени в круге вечной добродетельной жизни. Следование вечному идеалу в потоке времени имеет свой размер – мгновение настоящего, которое может быть осознано только как нечто уже ставшее, прошлое в обратной перспективе предвосхищения (антиципации) будущего. Что именно было представлено может быть пережито только в настоящем, но понято (синтезировано) посредством толкования в различении (аналитическом сравнении) только потом. Как говорят: «хорошая мысля приходит опосля». Она приходит не вовремя, а потом, когда уже сделать ничего нельзя, нельзя ничего поправить в необратимом потоке/беге времени. Следующий момент времени имеет иной смысл, чем прежний. Он приобретает тот же характер и занимает свое место во временной последовательности, то есть, имеет значение времени по порядку, по своему положению в ряду таких же моментов. Содержание его передается по ряду следующих моментов времени. Однако время их следования дает нам знание о порядке следования, о том, как следует нечто, но не дает нам знание того, что именно конкретно следует. Намек на такое знание может дать только обращение к вечности. Однако такое обращение для человека как существа времени закрыто. Оно открывается лишь на время установления луча, просвета разума тьмы неведения в качестве цели следования. Поэтому само мгновение как явление вечности во времени таинственно и оккультно и составляет громадную проблему для человека, которую неведомо как решать, как к ней подходить, с какого бока.
 
       День рождения. Не знаю у кого как, но у меня День рождения не грустный праздник, как пел когда-то один мажор, но ужасный день в году. Каждый год для меня этот день - самый опасный или один из опасных дней. Накануне я читал о лорде Карнарвоне и экспедиции ученого археолога Картера, откопавшего гробницу малоизвестного фараона Тутанхамона, в частности о том, как большинство членов экспедиции, начиная с  дилетанта из лордов, спонсировавшего эту экспедицию, трагически погибли, "выпустив джина из" гробницы. Утром при чистке внешнего диска от видеоматериала я наткнулся на американский фильм-ужасов “Pay the ghost” («Заплати призраку») о том, как в Хэллоуин отец потерял сына, когда покупал тому рожковое мороженное с радужной присыпкой, не крепко держа того за руку. Перед самой пропажей сын, сидевший на плечах отца, которого играл Николас Кейдж, поймал в объектив кинокамеры, когда снимал нарочных духов настоящего духа, показавшего на него пальцем. Все это было симптоматично. Это были знаки предупреждения о том, что в этот день грань, отделяющая мир живых от мира мертвых (таким нам кажется иной мир из нашего (материального) мира) становится прозрачной для меня. Следом не заставило себя долго ждать проникновение с пищей в мое тело порчи. Я долго мучился отравой, пока не пришел в себя. Это было мне напоминание о том, откуда я явился в этот мир, чтобы потом, когда-нибудь, туда же возвратиться.
       Полагаю, что жизнь хороша в умеренном виде между двумя крайними (экстремальными) датами рождения и, конечно, смерти. Но эти две даты смертельно опасны: первая опасна для смерти, а последняя – для жизни. Вот поэтому каждый год обидчивая смерть и напоминает о том, что ждет каждого новорожденного.
       Однако, думаю, это для этой жизни то, что ей предшествует и за ней следует, является смертью. Может быть, это и так, но только для этой жизни, - во всяком случае, ей так кажется, вернее, так кажется ныне живущему.
 
       ОЗ. Взялся за чтение «Отягощенных злом» братьев Стругацких. В самом начале повествования приводится от лица повествователя классификация лишних людей уже не XIХ в., а XXI. Среди них есть такие таксоны, как «элита», «воспитатели», «отшельники» и, наконец, класс «Г.» («Г – оно и есть Г», - так там написано. «Что бы это значило»?!). У Алекс. Пушкина таким лишним человеком в элитном виде (качестве) был «Евгений Онегин», у Мих. Лермонтова – «Печорин», у Аль. Камю – «Мерсо» («Посторонний»). Это в прошлом. «Герои нашего времени» как герои произведений. Но кто такие лишние люди в будущем в оптике (с точки зрения) подростка? Это нечто похожее на недавно настоящее. «Элита» - «наши хиппи» («интеллигенты» как антипод «совков»), «воспитатели» - «экспериментаторы» супротив с одной стороны «кормильцев», с другой «новаторов», «отшельники» - «экологисты». Классу «Г» равным образом могут соответствовать как рокеры, так и панки, но в первую очередь, такие современные гопники, как рэперы.
       Есть ли место в будущем обществе лишним людям, если это общество не дис-топическое (-), а у-топическое (+)? Да, есть, но оно чрезвычайно (экстремально) локально, просто минимально. Так в «Туманности Андромеды» Ивана Ефремова оно называется островом «Забвения». У братьев Стругацких такие люди лишены или наделены минимумом личных потребностей. Поэтому они и лишние. Но этого мало: они еще и не занимаются общественной работой. Следовательно, в будущем (надо понимать коммунистическом с учетом утопичности) обществе такие люди остаются потребителями, а не творцами. Но зато они, как например, элита творчески потребляют, выступая резонатором для творцом, обеспечивая тех обратной связью (аудиторией), или как воспитатели употребляют своих детей в качестве исполнителей их нереализованных желаний на всевозможных конкурсах и олимпиадах, или, наконец, как экологисты показывают пример жизни на природе (в идиллии), а не в природе, как это делают реальные аборигены (туземцы).
       Но все это слишком приблизительно к настоящему. Реально таких не будет в будущем обществе. Если такие и будут, то они не будут составлять группы, но будут представлять единичную аномалию в развитии, как некоторое исключение из правил. В будущем человек выйдет из сферы материального производства. Природа будет предоставлена самой себе. Человек же займется самим собой с общественной точки зрения, то есть, общественное станет личным делом, а не так как это у нас было при советской власти, когда личное представлялось общественным делом. Тогда люди, если становились личностями, а не оставались социальной массой (классом в себе), то личное воспринимали как общественное (общее), подменяя свое всеобщим. Между тем правильнее (вернее) общественное принимать за личное, находя во всеобщем (ином) свое.
 
       Мысль, знание и вера. Мысль, знание и вера есть события сознания. Есть ли, существует ли то, что им соответствует помимо сознания? Да, конечно. Так например, мысль имеет свой предмет. Правда, предметом мысли может быть то, что существует только в сознании. Это так называемый «интендированный предмет» или предмет в сознании, данный сознанию в нем самом, то есть, такой предмет, который существует не только для сознания, но в самом сознании. Он становится предметом, превращается из предмета в себе, существующем в бессознательном,  в предмет для сознания, когда оно его осознает. Он как событие осознания, факт сознания есть в качестве мысли, ее как события жизни сознания. Таково бытие мысли как события сознания. Но есть еще содержание мысли, то есть, не то, что есть она, но что она есть. И еще о чем или о ком она. Она может быть о чем и это «о чем» есть либо она, либо некоторый предмет вне и помимо сознания, но по поводу чего она есть в сознании. Но она может быть кем-то, если будет иметься в виду не она сама, а ее форма как идея в качестве идеального существа, - ангела.
       Что касается знания, то если оно есть, то оно объективно, чтобы быть знанием, а не его ложным подобием, за каковое иногда принимают религиозное верование.
       Вера заслуживает, чтобы за ней можно было признать само-ценность. Поэтому ее не следует сводить к мысли или знанию. Но она имеет субъективный смысл только если у нас нет ни мысли, ни знания. Тогда, естественно, остается только вера в качестве ненадежного проводника в непознаваемом и бессмысленном мире. Уверенность знанию не помощник. Уверенными могут быть только те, кто мнит (имеет мнение), а не знает и не сомневается, то есть, не думает и не критически относится к мнениям и знаниям, а также к самому себе. Нельзя быть уверенным в знании при условии не доверчивого (слепого), а критического (разумного, зрячего) отношения к жизни.
 
       Что такое философия? Если говорить о ней буквально, то это «любовь к мудрости» или любомудрие. Обыкновенно полагают, что философы есть любомудры. Прочие же, например, те, кто обучается философии как общеобразовательной дисциплине, знают ее в качестве не просто умения думать, но умения думать систематически. Однако это учебное толкование сущности философии. Так думать можно о том, что вообще есть. Это рассудочное или научное определение философии, доступное человеку. Оно предполагает субъективную любовь человека к мудрости. Напротив разумное толкование философии как любовного применения мудрости к миру и человеку говорит за объективность любви мудрости в мысли ко всему, находящей проявление в человеке.
   
       Оптимизм за чужой счет. Чужой пессимизм делает нас порой оптимистами. Во всяком случае, как только я сталкиваюсь с пессимизмом собеседников или авторов текстов, у меня невольно возникает обратное стремление к оптимизму. Так например, я слышу от многих людей и чем они умнее, тем чаще, что «печально жить на свете господа». Мне хочется сказать, что нет, жизнь прекрасна. Но чувство реальности, которое никогда меня не покидает даже в самых смелых мечтах, мне подсказывает, что это так, что жизнь прекрасна, но не для людей, а для более счастливых существ, которые либо знают меру, как разумные существа, к которым человек не относится, либо вообще блаженны, как ангелы (духовные существа), к коим даже в мыслях глупо причислять человека.

       Пограничное существование. Неутешительно существование такого  существа, которое находится на границе двух и более миров. На его положение можно смотреть глазами визионера (И. Сведенборга, Вл. Соловьева, Ф. Достоевского, Е. Блаватской, Фр. Ницше, А. Бергсона, Н. и Е. Рерих, Д. Андреева, М. Булгакова) или оком критика (И. Канта, Л. Толстого). Такими существами бывают некоторые из людей, которые превосходят себе подобных (человечьих). Они чужие среди своих, но не свои среди чужих, - им нет места среди них. Для визионеров граница между мирами прозрачна; она проницаема. Они живут в этом мире, но видят иной мир. Они находятся в себе, но представляют себя в том виде, который не видят другие. Поэтому та реальность, которая ими описывается в их текстах, двусмысленна, а сами они амбивалентны. Как правило (за исключением Вл. Соловьева), они противопоставляют свою интуицию медиума чужой дискурсии (интеллекту, рассудку).
       Тогда как критики находят в пограничном существе, стоящем на пороге мира дознавателя, критически относящегося не только к рассудку, но и к недолжному чувству и утилитарному/корыстному интересу. Дознаватель смотрит на мир с точки зрения вечных идей, но сами идеи не видит в мире. Он доверчив к идеям как к тому, что не следует принимать за явленное в чувствах, но следует признавать в делах. Поэтому чувства должны быть незаинтересованными, а поступки заразительными.
       И в самом деле, пограничные существа ведут себя так, что не только внушаемы, но и внушают уважение к себе тем, что знают, то что следует, но не знают то, откуда знают. Они «слышат звон, да не знают где он». Визионеры же путают его (звон) с тем, что они видят.
       
       Власть и революция. В революции участвуют материалисты, реалисты и идеалисты. Начинают революцию, как правило, идеалисты, проводят реалисты и заканчивают материалисты. Главный вопрос революции как социального события разрыва непрерывной цепи постепенной эволюции общественной жизни, накопления в ходе ее развития нерешенных проблем, есть вопрос о власти и «земле» (народе), кто и как разрешит все проблемы одним махом за один раз. Для того, чтобы наступила революция, необходима как условие готовность всего общества, всех ее слове к радикальным переменам самой социальной системы, а не только к ее структурным перестановкам с места на место. Подготовка к революции начинается в умах людей, прежде всего тех, кто живет умом. так живут идеалисты. Они предлагают варианты социального развития в будущем. Решаются на революцию реалисты, которые соизмеряют проекты будущего идеалистов с реальными условиями их осуществления. И идеалисты и реалисты не могут не быть во власти. Заблуждаются те, кто полагает, что к власти приходят те, кто прежде был вне власти. Только первые революционеры были во власти как властители дум. А вот реализацией их дум занимаются обыкновенно те, кто дружит с реальностью, а не с идеями, - это реалисты. И те, и другие объективно решают не только свои проблемы, но и чужие. Хотя, конечно, в ходе революционных изменений решаются и их субъективные проблемы. Так решается прежде всего их проблема безвластия, доминирования и связанная с ним проблема питания/материального успеха.
       Революция разрубает те путы, узлы противоречий, в которых запутались люди и просто, элементарно мешают им жить как прежде. Но кто доводит общество до ручки, до насильственного свержения прежней власти? Разумеется, сама эта власть, которая «режет сук» (вертикаль власти), на котором сидит. Она уже не в силах решить вопрос о власти. Поэтому его решают другие. Как правило, они, - это революционеры, - решают его за счет прежней власти тем, что, «зарезав» его обладателей/носителей, делят/режут/нарезают ее между собой. Естественно, всех представителей прежней власти революционеры не могут (кто им позволит) «зарезать», да и не хотят, ибо они заняты не этим, а самой властью. Заканчивают вопрос с властью материалисты, которые приходят на смену реалистам, как те в свое время пришли во власть, сменив идеалистов, которые как идеологи власти властвовали не столько реально, в социальной натуре ( в народе), благодаря ему, сколько в социальной культуре, в сознании (в идеях) реалистов, работающих не с идеями, а с народом, с его наиболее упорядоченными кадрами. Материалистами могут стать сами реалисты, когда устанут от революции. Усталость от революции, ее собственная усталость наступает только тогда, когда она приносит свои плоды, - изменяет отношение людей друг к другу. После социального потрясения они уже не могут больше относиться так, как относились прежде, - они поменялись местами: те, кто был вверху господином, оказался внизу слугой, кто был слугой стал господином.
       Но само господство как принцип осталось неизменным. Именно оно является условием того, что система вновь пришла в равновесное состояние, преодолев кризис власти. Благоприобретением для социальной системы стало то, что в ходе революции во власти оказалось больше народа за счет угнетенных сословий, чем было прежде. Причем откат к прежней жизни, вполне естественный после заката революции, находит свое выражение в том, что материалистов, на то они и материалисты, подкупает та часть правящего класса, которая уцелела, несмотря на ярость революции, а большинство населения (народ) возвращается в прежнее состояние. Однако плоды революции все же не остались втуне: народу открыли доступ не столько ко власти (власть по-прежнему пребывает в руках меньшинства, просто это меньшинство теперь составлено из представителей более, чем одной социальной категории (таксона) людей), сколько к более широкому объему человеческих отношений, прежде всего по поводу обращения вещей между ними в качестве их владельцев.
       Так в ходе революции 1917 г. в Российской империи идеалисты (Георгий Плеханов и др.), вдохновив реалистов (Владимира Ульянова-Ленина и др.), привели их к власти, чтобы те отдали ее материалистам (Иосифу Джугашвили и др.), ограничившим власть ради собственного сохранения. Сторонники революции в мировом масштабе уступили место сторонникам построения нового (революционного) общества в отдельно взятой стране. Как всегда бывает идея ограничилась сопротивлением материала: она выродилась в идеологию. Что такое идеология власти? Это выдача своего личного (субъективного) интереса за объективный интерес власти общего (народа). Если прежде (в начале революции) ненависть к господам (чужим) сплачивала революционеров (своих), приводила их к единодушию, то позже (в конце революции) ненависть революционеров друг к другу  приводит их к диктатуре самого ненавистного/мстительного из них, к культу личности диктатора (Сталина). Что это за культ? Это культ ненависти людей друг к другу. Так бывает и в философии:  высокие/гениальные идеалисты (Платон) сменяются умеренными/средними реалистами (Аристотель), чтобы те уступили место на «Олимпе мысли» низким/низменным/примитивным материалистам (эллинистам). Подобное можно заметить и в искусстве: идеалисты-романтики (А. Пушкин, М. Лермонтов, Е. Баратынский, А. Бестужев-Марлинский. Н. Гоголь) меняются на критических реалистов (Л. Толстого, Ф. Достоевского), чтобы те опустились до пошлых материалистов-натуралистов (Н. Чернышевского, А. Чехова). Да и в религии мы замечаем то же самое: старое идеалистическое (неоплатоническое) православие уступает место средневековому реалистическому (аристотелевскому) католицизму, чтобы то выродилось в новый материалистический (эмпирический) протестантизм.

       Современное образование. Важно быть современным, успешным, не отсталым, не «плестись в хвосте». Так думают современные люди. Не является ли такое восприятие современности как своевременности правильным. Оно правильно, ибо соответствует духу времени. Но можно ли понимать современность в значении моды? Означает ли быть современным – это быть модным? Вероятно, если моду понимать как кульминацию современности, ее пик, идеальное, точное, подчеркнутое, верное проявление.
       Или все же модное – это преувеличенно современное, чрезвычайно современное, неумеренно современное? И так то же можно понимать современное, если из него делать культ, видеть в модном цель жизни. Мода – это стиль жизни, быть самим стилем жизни, примером для подражания. Но тогда мода как современность есть идеальная мера, которой измеряется все. Так понимаемая современность не может не влиять на саму природу образования. Когда мы произносим слово «образование», то у нас не могут не возникнуть в сознании смысловые ассоциации с такими словами, как «взросление», «рост», «становление», формирование, «развитие», «полноценность», «совершеннолетие», «совершенство», наконец, «образ», «целое», «цель», «целостность», «начитанность», «порядочность». Образованный человек не только многое знает, причем знает не поверхностно, но разбирается во многом и умеет выделить главное, но и ведет себя соответственно тому, что знает. Он в курсе откуда это знает и как смог узнать. Образование придает человеку некоторую законченность, то, что можно назвать «качеством», «полноценностью жизни», делает его личностью, наделенную человеческим образом. «Образованный» - это человек. Образованный – значит, культурный. Образованный человек учится, чтобы быть не только специалистом, в котором нуждается общество, а значит, предоставляет ему возможности для того, чтобы позаботиться о себе, но и быть культурным, быть не просто человеком на словах, но и на деле и в жизни.
       В чем особенность нынешнего образования? В том, что оно технично. Как это понять? Это можно понять в том смысле, что оно не естественно, не складывается само по себе, инстинктивно, а нуждается в особых условиях и специфических усилиях для того, чтобы состояться. Современное образование искусственно. Но эта та искусственность, без которой человек не современен, не состоятелен, не успешен. Эта искусственность есть результат конкуренции людей друг с другом. При этом люди сейчас имеют более равный доступ к образованию, чем это было прежде. Это вопрос техники. Поэтому тот, кто техничен, кто соблюдает технику безопасности и знает, что хочет и что ему надо, тот добудет это. Есть техника в современном смысле слова. Этот смысл слова отличается от того, смысла, которым наделялось слово «техника» в стародавнее, древнее время в качестве “techne” как «искусства», искушающего человека выйти из рамок дозволенного, готового на эксперимент, делающего человека любопытным, пытливым.
       Современное образование делает человека не творцом, а изобретателем. Творец имеет дело с тем, что является сырым. Из него он делает вареное. Творец творит, то есть, придает форму неоформленному, неопределенному материалу. Для этого ему нужны формы или идеи. Идеи помогают человеку оформить свои мысли, придать им смысл. Без идей мысли глупы, есть бессмысленная глупость. Изобретатель же имеет дело с уже готовыми формами. Он пробует трансформировать уже готовый, наличный материал. Для этого ему не надо быть творцом, - достаточно быть наследником. И в самом деле современная культура настолько разнообразна, что чего в  ней только нет. Бери и пользуйся. Если этого мало, то комбинируй, преобразуй то, что уже есть. Вот этому условию как раз и удовлетворяет техника, которая по своей природе подражательна. Она подражает природе. Современный человек подражает своей природе, то есть, он подражает человеку. Ныне в цене не неподражаемость, а подражательность. Это заражает современную культуру, ставшую цивилизацией. Цивилизация – это само подражание как таковое. В этом смысле она «обезьяна культуры». Современный человек подражает тому человеку, который уже состоялся в истории, ведь, как говорят, «все уже придумано до нас».
       Поэтому быть образованным – это научиться пользоваться, быть грамотным потребителем. Так формируется в наш век не производительное и тем более творческое, а потребительское отношение к жизни. И оно находит свое воплощение в современном образовании как «лакейской услуге» потребителю. Взять хотя бы так называемое «самостоятельное обучение» в высшем образовании. Студенты слушают обзорные лекции преподавателей, которые как врачи общей практики рекомендуют тем обратиться к специалистам, чтобы те решили их наболевшие проблемы. Другими словами, учителя ссылаются на кого-то, кого можно найти в «паутине всемирной сети» (в интернете). Роль студентов в системе образования сведена к тому, чтобы «самостоятельно» перейти к ссылке, быть ссыльным во всемирном банке данных, получить справку и отчитаться перед учителем/преподавателем в том, что воспользовался соответствующим местом в хранилище данных.
       Получается ныне, быть образованным – это значит своевременно знать свое место среди других мест. Но какое отношение такое, с позволения сказать, «знание» имеет к подлинному знанию как пониманию идей в качестве руководства к описанию, определению и объяснению того, что является предметом исследования. Это знание не откровения или творения, а только потребления уже готового продукта. Такого рода (потребительского) образование не самостоятельно, зависимо и не имеет будущего, ибо оно само ничего не производит, кроме интерпретаций уже известного, а поэтому способно не на градацию, прогресс, оценку, которой занято в настоящем, а на деградацию, регресс в будущем.  В таком «образовании» нет глубины и высоты, но есть только такая широта, которая имеет тенденцию к уплощению, упрощению своего объема. И действительно образованные люди современного покроя удивительно одномерные люди, склонные к роботизации. Современное образование носит технический, автоматизированный характер. Та самостоятельность, на которую ссылаются модные (кредитные) педагоги, есть самостоятельность автомата, технического устройства, промышленного изделия, информированного в том, как подороже (выгоднее) продать себя на рынке таких же изделий для потребления.
 
       Единичное, особенное, общее (всеобщее). Единичное неповторимо, например, отдельно взятый, конкретный человек. Вместе с тем он является частью чего-то более общего, чем он сам по себе. Например, он принадлежит какому-то коллективу, вроде народа как нечто особенного. Это особенное проявляется в нем так, что мы в нем видим данный коллектив. Как и в чем оно проявляется? Оно проявляется в его языке (национальном – литературном и простонародном), поведении, демонстрируя обычаи и нравы, церемонии и традиции такого коллектива (народа или места проживания части народа – семьи, рода, племени). Вместе с тем мы видим в отдельно взятом человеке то, что его отличает от представителей своего народа, места проживания, семьи; это его личная интонация, тембр голоса, взгляд на вещи и человеческие отношения, мимика, жесты, позы, манера поведения, наконец, характер в общем, который во всем этом находит свое выражение.
       И все же не это самое главное. Основу человека составляет общее, человеческое, по отношению к которому особенное (национальное, региональное, семейное) является способом (образом) выражения и формой демонстрации (манифестации) того, что характерно для всех людей, - их сущности. Человек как личность есть тот, кто (являющийся, сущий, лицо) выражается национально (как явление) человек (что, сущность). Может ли человек как лицо, как личность выражать всеобщее, существенное, характеризующее всех людей, без посредства особенного? Нет, для человека как душевного существа оно необходимо. Просто в будущем, когда все народы смешаются друг с другом, другой признак, свойственный им как уже разумным существам (новая сущность), будет выражать его космическую (пространственно-временную) локализацию в качестве, например, землянина или галактиканина (млечнопутника), короче, космического странника. Выход в космос любого человека, когда каждый землянин станет космонавтом (астронавтом) возможен только при превращении (трансформации) человека из душевного существа в разумное. Только с таким существом будут контактировать космические, звездные существа (инопланетяне).

       Детские сны. Сон – это возвращение в детство, в тот мир, который сформировался еще в детстве. Во сне мы находимся в своем внутреннем мире. Это близкий нам мир, мир нашего сознания. У сознания есть свой мир - мир сновидения. Чтобы узнать твое мировоззрение, следует послушать то, что ты говоришь о своих снах. Сон делает узнаваемым сознание в себе. Не отдавая себе отчета, сознание проговаривается во сне. Сны имеют «бродячие сюжеты», которые переходя из сна в сон. В нем обязательно есть вещие предметы (вещи), как например, мост, соединяющий два места – это как освещенное светом знания, поэтому мое, близкое моему Я место и то место, отделенное от меня и удаленное, неведомое мне. Местами сон разделен на имманентное и мне трансцендентное. Их разделяет преграда, в данном случае вода, река. Этим сон напоминает сказку, миф. Он мифичен. Для ученых мифологичен. В этом смысле сон является проявлением мифологии как первоначальной (первобытной) формы мировоззрения. Само сновидение можно понимать как реку, которая разделяет сознание и бессознание или, вернее говоря, сознательное и бессознательное в самом сознании. Оно делает сознание амбивалентным. Мостом, соединяющим половинки сознание в одно (единое) целое является интерпретация (ис-толкование) сна. Сновидение погранично; оно есть граница, тот край сознания, который позволяет заглянуть за край сознания, вовнутрь самого сознания.
       Другое запоминающееся место сознания это – лес. Можно быть кочевником, степняком и жить сознанием, относиться к нему непосредственно по-детски, символически, а можно быть оседлым, лесным человеком и жить в сознании как в лесу. Кто так живет, - живет в сознании, а не сознанием, - тот делает сознание предметом, относиться к нему не как к знаку, а как к вещи.
       Тот кто живет в сознании, тот пытается выбраться из него как из леса на прогалину, опушку или вообще выйти в степь, на открытое место. Выходя из сознания, можно войти в другое сознание или другое состояние сознания или встать над ним, взойти на ступень выше сознания и оказаться в самосознании, сделать само сознание предметом сознания. Не жить сознанием, а жить с сознанием и работать с ним как с предметом своей работы, деятельности ума. Таково уже не непосредственное отношение к сознанию, а опосредствованное отношение к нему.
       Однако вернемся ко сну. Так вот во сне, как правило, мы встречаемся с рекой, мостом, лесом, открытым местом (назовем его «степью»). Так мы знакомимся со своим внутренним миром, который имеет свою собственную топологию, свое место в нашей жизни. Но сон как форма жизни имеет не только место в сознании, он еще располагает временем нашей жизни. Около половины жизни занимает у нас сон. Поэтому интересно каково чувство времени во сне. Во сне мы одновременно пребываем в созерцании, то есть, мы видим, осязаем сон, и с нами что-то происходит в нем. Сон развертывается перед нашим мысленным взором во времени. Но какова динамика, ритмика, хронология сна? К сожалению, во сне смешались все времена. Другими словами, сон представляет перед нами вечность как сосуществование всех времен: того, что было, что есть и что будет.

       Другой мыслитель. Одно дело, если ты думаешь сам. Другое дело, если ты читаешь и находишь, что другой то же думает, а не просто говорит. Такое бывает не часто. Со мной было только несколько раз. Мне не повезло на мыслителей: в живую я имел дело лишь с немногими из них (слава Богу, что их вообще немного). Так вот следить за мыслями мыслителя, а не просто умного человека, не любопытно и занимательно, как отметил Александр Пушкин, но, напротив, тяжкий, непосильный труд, от напряжения буквально «выносящий мозг».
 
       Близкий, чужой, друг. Друг не близкий (не родной, чужой), но он свой среди чужих. Его нельзя любить, иначе он будет уже не друг, но любимый (отец, брат, сын), его можно, нужно (не можно – значит нужно, а нужно – значит (следовательно) можно) уважать. Бывает, но редко как исключение, что друг является не чужим среди своих; тогда свои становятся чужими, - так друг замещает удаленных близких.
   
       Категории философии. Идея философии, ее нерв, основа как форма мысли раскрывает собственное содержание (контент) в качестве содержательной формы. Эта форма вписывается в сюжет (композицию) слова (термина) в виде системы категорий. Философия является как факт сущностью самой себя. То есть, ее явление (мысль) сущностно, существенно, а сущность воплощается, материализуется в слово как его смысл. Содержание философии всеобще. Всеобщее является предметом философии. Она сама есть нечто особенное, особенная форма действия, метод реализации единичного субъекта в качестве мыслящего. Предмет философии един и необходим, но сам философствующий как личность случаен. Необходимость своего случания, существования он находит в себе. Фокусирует мыслящего на себе само занятие мыслью. Но в себе ему важен не он сам, а его предмет как всеобщее. Философ находится в себе и вот тогда он опосредствован как средство при деле у всеобщего как цели.
       Философия как мышление есть предпосылка знающего познания. Она причиняет знание, которое выводится из причинения, является следованием познания/средством/методом к знанию/цели. Предмет философии конкретен в мысли, которая абстрактна. В абстрактном мышлении философу следует быть конкретным, чтобы точно и верно, то есть, строго, знать собственный предмет, - всеобщее. Всеобщее доступно только в мысли, в которой оно становится конкретным, уточняя, конкретизируя мысль относительно себя как абсолютное. Философ стремится к истине, которая его вразумляет. Само это стремление критично и диалектично, ибо противоречиво, вызывает сомнение и заставляет перепроверять себя. Догматична установка философствующего на мышление с точки зрения вечности (во все времена: было, есть и будет) как метафизическую медитацию. Само стремление мыслящего (философствующего) динамично, временно, изменчиво, статична, вечна, неизменна цель – истина. В этом смысле она абстрактна. Но в диалектическом, противоречивом движении мысли она конкретна. Мышление осмысленно и имеет значение в языке как категория или понятие. В отношении к слову мысль является смыслом (значимостью) слова, имеющим собственным (предельным, терминологическим) значением в отличие от других слов (терминов) и обозначающим нечто (предмет) в реальности вне слова.

       Граница и заграница. Как говорят: граница на замке. В каком случае это верно? В нашем случае, - в самый раз. Наш случай – это граница между имманентным, профанным, мирским, предельным, законным и трансцендентным, сакральным, запредельным, беспредельным, беззаконным (не в юридическом, а в фактическом смысле). Мыслители (кого можно назвать таким именем, как не тех, кто живет умом?!) живут на границе между мирами («этим» миром и миром «иным»). Они занимаются предельными вещами. Мыслители (не надо их путать с философами как профессиональными болтунами) есть ментальные (трансцендентальные или спекулятивные, интеллигентные, вернее, интеллигибельные), пограничники. Они «таможенники», хранители границы между ведомым и неведомым от всякого рода «контрабандистов» (так называемых «оккультистов», «мистиков»), которые норовят скрытно от ума (так сказать, «телепатически») перевести сверхъестественный (чудесный) товар через естественную границу с выгодой для себя. Но в товарном виде сверхъестественное благодаря лишним движениям (магическим пасам иллюзионистов) превращается в искусственное, которое как искусно подделанное искушает, соблазняет простодушных потребителей (неофитов). У мистиков есть опыт запредельного, беззаконного подсматривания за высшими существами из иных миров. Продукты этого магического вуайеризма (подглядывания) в виде двусмысленных слухов (колдовских бормотаний), таинственных начертаний автоматом и причудливых изображений «чревовещатели» сбывают как контрабандный товар «нечистым на руку» скупщикам краденого. Не буду называть их прямо, ибо они зловредны и очень опасны. Намекну только, что издревле их звали «ловцами душ». 
       Есть еще ученые. Они не занимаются фокусами. Но они и не выдумывают то, чего на самом деле нет. Они заняты тем, что только есть в границах познаваемого. Ученые могут научить тому, что знают как познанное. Но для того, чтобы взять это, необходимо отделить его от того, чего нет, но есть на уме. Чтобы это сделать с наименьшими для себя потерями они обращаются к философам за услугами, предполагая, что среди этих болтунов, если «хорошо потолкаться», можно случайно наткнуться и на мыслителя, который «варится» в чужой болтовне как в своем «собственном соку», чтобы иметь возможность видеть (созерцать) то, что контрастирует и сгущает истину.
         
       Кто в доме главный? Кто главный в доме? От выяснения этого вопроса может быть польза всем? Домашний или чужой? Естественно, домашнему следует быть главным. Он свой. Но в этом и проблема, ибо он пытается стать во главе всех домашних, возвыситься над ними. Он может возвыситься над ними, если они согласятся с этим. Как только они заключат такое соглашение, будут им очарованы или подкуплены, то он станет их представителем. Но домашние должны (им следует) помнить, чтобы не опомниться потом и развести пустыми руками (разочароваться в том, что их обокрали), что у главного есть свой интерес и он для него главный, ибо он человек, то есть, эгоист (альтруизм – это пожелание себе и другим при наличии эгоизма, необходимое вранье, чтобы ужиться друг с другом). Что это за интерес? Свой интерес, близкий главному, ведь он близкий. Вот таким хитрым образом, фокусом, вводя семью, народ в иллюзию домашний факир, внушительная (харизматическая) личность, главный (власть) как «свой в доску» выдает свой личный интерес за общий. И у него есть на это основания: он встал над ними. Весь фокус в том, что правильное предположение всех он сделал обратимым: положение «мой интерес – это ваш (общий) интерес» он поставил в обратном порядке, переставив местами приложение существа дела, - «ваш интерес – это мой интерес». Казалось бы «от перемены мест слагаемых сумма не меняется». Но это так для того, что определяется как сумма совокупности элементов. Между тем здесь скрыто иное, - превращение количества при его увеличении в качество. Конечно, количество не превращается буквально в качество. Просто оно, это количество, меняет качество самого количества. Здесь имеет место мера и ее нарушение. Это нарушение меры и допускает намеренно главный (власть). Злоупотребление мерой своего положения естественно. Его следствием является изменение, повышение качества жизни главного за счет общего, большинства.  От того, что у главного растет качество жизни, не означает, что по необходимости оно вырастет у всех. На то он и живет за счет всех, чтобы  у всех было меньше, чем у него. Так народная власть (именительный падеж существительно общего (народа) превращается во власть народа, в приложение своего приложения (родительный (ближайший, принадлежный) падеж власти скрывает три других звена превращения – винительный, дательный и творительный). Главный творит, что хочет. А что он хочет? То, что ближние сами отдают свое. Сами виноваты: не надо было такого выбирать. Если выбрать не склонного к власти, то он не станет над всеми или в-станет только номинально и не будет у всех отбирать свое на общее дело. И все почему? Потому, что сама власть, - положение над всеми, - не стало его склонностью, личным интересом. Следовательно, надо выбирать из всего то, что предлагается (предложный падеж). Других нет из своих. Таким образом, простое становится сложным, растет дифференциация общественного целого. Как сделать так, чтобы получить уравнение, приравнять неравенство к равенству. Другим путем, нежели путь неравенства в частях при общей равной сумме, не следует идти при условии того, что главного выбирают из своих. Общая сумма растет, особенно у представителей общего. Важно, чтобы она не росла у этих представителей полностью за счет всех кормильцев. При неравенстве кормильцы попадают в положение кормимых объедками (крохами) со стола их представителей. Последние выдают себя за самих кормильцев и сами начинают в это верить. Но они не заняты производительным трудом. Их труд строго распорядительный, лишь по поводу производительного труда настоящих кормильцев. Корень проблемы, вся загвоздка здесь в том, что такое «свое»? Оно не развязывается для того, чтобы связать смыслом две ценные важные идеи справедливости (соединения) и развития через разделение, но завязывается в тугой узел, загоняя проблему вглубь.
       Со своим нельзя разобраться без чужого. Здесь чужим становится свой. Так противоречие, возникая изнутри, не может найти разрешения. Может быть, следует создать условия для пришествия чужого, более высшего, которому уже ничего не надо будет от них. Но если ему ничего не надо от них, даже их самих, чтобы их съесть, то почему он будет ими интересоваться и помогать им, о них заботиться? Ему, что, делать больше нечего?  Выходит, что нечего, если больше не надо чужого. Или у него уже все есть. Тогда он берет у себя. Или ему нужно то, чего нет у них (людей). Так почему нет у людей? Или есть, но тут же нет, ибо саму малость как она появляется отбирает, забирает себе высший чужой? Как человек не пытается приручить то, чего у него нет, через культ смерти (заупокойный культ), оно, это нет, ему не дается. Оно является его существом. Но он не властен над ним. Кто им распоряжается? Тот, кого мы назвали «высшим чужим». Нам можно (суждено) только предполагать его существование. Так что обращается тут же в ничто, что не успевает обнаружить себя, материализоваться в нашем материальном мире? Дух, духовное. За счет чего оно существует? За счет мервоматерии. Мы есть результат переработки первоматерии в производную материю. Производительный остаток есть духовное. Духовного царства (общества справедливости) в материальном мире не построишь. В нем свое стало всем и все стало своим. В мире разделения такого быть не может. Но оно есть в головах людей как мечта, как иллюзорное (кривое), идеологическое отражение (представление) в материальном мире. То, что люди принимают за мечту, они пробуют воплотить в действительности. Но в результате получается совсем не то, что предполагалось, ибо они не располагают предположением как наличным положением.
       Самый справедливый по идее строй общественной жизни – это кастовый, где каждый занимает свое место: один – пашет и является кормильцем, другой – хранит кормильца с тем, чем он кормит, третий – подбирает каждого на его место, чтобы ему соответствовать собственным способом существования (своей способностью). Одним словом: каждому свое. Одному – трудолюбие в меру пропитания всех. Другому – мужество как умение сдерживать себя уже не в деле, а в жизни и в (при) смерти. Третьему – умение как таковое, то есть, живой ум, то есть, умение быть умным, - это и есть его дело. Что значит быть умным в жизни на деле? Это значит знать меру не как абстракцию, а как правило жизни, руководство к действию, но так, чтобы действовали другие, прежде всего, хранители, охраняющие кормление, жизненный рост. Такой развитый ум и есть мудрость. Если таково устройство мира, то он справедлив. Это высшая справедливость? Но где такой мир? Только в уме. Не у кого-то в уме, а в самом уме. Для кого? Для Духа. Для чего? Для мира. Если дух существо, то его миром, телом является сам разум. Так он управляет самим собой.
       Но не так управляет человек. Не он управляет. Собой управлять умеет только разум. Человек не управляет, им управляют страхи, желания, страсти. Человек в лучшем случае эмоциональное существо переживания (аффекта), которое выражает так, как представляет, в худшем – материальное. У него есть душа. Он душевное существо. Но им можно управлять, Так вот человеком и управляет человек, только не он сам, а другой, - тот другой, который меньше переживает и представляет только то, что материально и имеет, представляет для него непосредственный интерес, ибо человек «не видит дальше собственного носа» (делает только то, что у него «творится под носом»). Поэтому имея представление (картинку) того, как следует себя вести среди себе подобных, он воспринимает истинной положение вещей сквозь призму (среду преломления) своего интереса как производную совокупности его потребностей, страхов, желаний, эмоций. Луч его заинтересованного познания преломляется в общественной среде разнообразных интересов даже близких (похожих) друг на друга людей.
       И все же подобный Духу порядок в человеческих отношениях можно установить, если восходящее эволюционное движение снизу вверх со стороны людей будет подкреплено нисходящим движением сверху вниз со стороны духовных существ. Но для этого необходимы посредники, ибо духовные и душевные существа прямо никак не могут сообщаться из-за противоположности своих природ: идеальной и материальной. Эти посредниками выступают разумные существа, которых условно можно назвать «посвященными». Но когда они являются душевным существам? Когда в них начинает преобладать душевный момент над материальным. Это бывает исключительно редко. Теперь (сейчас) нет вообще места для такого исключения в связи с тем, что все люди погрязли в материальной жизни; причем даже те, кто был предназначен для более высокой цели.
 
       Коммунизм и правда. Коммунистическая правда. Правда – ложь, да в ней намек, добрым коммунистам урок как умело, ловко врать, как было в газете "Правда". Правда? Как свидетельствует история, коммунисты (большевики) были хорошие критики (капитализма), но плохие самокритики (взять хотя бы концепцию «развитого социализма»).
 
       Миф и идеология. Начал смотреть одну из передач канала «Культура»   «Что делать?» журналиста Виталия Третьякова, посвященную мифологии XXI века, но не усидел и взялся набрать текст о том, что я думаю о мифологии. Вообще тот, кто говорит, уже невольно творит миф, рассказывает сказку. После вступительного слова ведущего программы слово взял по указке, как выразился Третьяков, «специалист по мифу». Он «затянул волынку», обычную для философов, с описательного места мифа накануне научно-технического прогресса, который «расколдовал» природу (ну, куда может деться так называемый «философ» без ссылки на известного философа, в данном случае на Макса Вебера, ведь своей головы нет), лишил ее чар, опустошил, проведя работу отрицания. В результате человек разочаровался в природе, увлекся техникой. Наука стала новым мифом уже в качестве мифологии как ученого мифа, то есть такого мифа, который уже знает о своем существовании, что он миф.
       Здесь я уже перешел на себя, на свое толкование. В этом узком коридоре предельных значений бьется философская мысль, чтобы разрешить проблему мифа и знания. Как отказаться от мифа, не лишая мир его собственного значения, открыть, что он представляет. Это мир представляет себя нашему вниманию или мы его представляем у себя в сознании? Такова философская дилемма. Является ли любое представление мифическим, сказочным, рассказанным, описательным? Когда мы говорим о мире, говорит ли мир нами, проговаривается ли он в нас, говорит ли он? Если проговаривается, то значит миф является формой выражения мира. Непосредственная ли это форма выражения? Возможно. Насколько она непосредственна, то есть, насколько мир сам говорит нашими устами, пророчествует? Настолько он мифичен. Но тогда миф есть своего рода форма знания, выражения истины. Не той ли самой цели добиваются и ученые, когда охотятся за объективной истиной. Они выслеживают ее в своих наблюдениях, когда проводят опыты над природой, испытывают естество мира. Вот тогда природа и должна проговориться под давлением, под пыткой ученых, какова она на самом деле, объективно. Не тем ли же самым занимались в свое, древнее, время, «бывшие специалисты по мифу» – колдуны, шаманы?
       Таким образом и миф, и идеология – это превратные формы представления и познания реальности в ложном (собственном, мифическом и идеологическом, представленном) виде, а не в истинном свете. Превратность связана с нарушением меры представления, его гиперболизацией. Тогда как научная форма представления имеет обратную меру искажения реальности в сторону минимизации представленности.
       Кто такие современные колдуны в общественной жизни? Это идеологи. Они либеральны, если шаманят настоящим, консервативны, если камлают прошлым, утопичны, если ворожат будущим. Идеология – это подстава реальности, ее подставка, представление о ней, которое выдается за представителя ее самой. Да и ее представитель не есть она сама. Он только ее посредник со всем тем или кому, она представляется. То, что она неправильно представляется, за это отвечает не она, а представитель и те, кому она представлена, то есть, все остальные. Кому она не представлена и не представляется вообще вне сферы доступа и являются процентов погрешности представления.

       На пути к гармонии. Движение к гармонии как целому совершенству начинается с простого дублирования основания, с его проекции во вне положенную область. Как только оно расположилось снаружи, так стало отходить в виде копии, подобия оригинала-образца в направлении к бесподобному существованию. Ослабление напряжения уподобления основанию приводит к целой серии позиций раз-уподобления, растяжению основательности. В конце концов, основание разрывается, теряет свою цельность. Начинается борьба в разделении с самим собой за возвращение к собственной цельности основания. Если противоречие с самим собой как уже проекцией достигает предела противостояния и обещает собственный крах, провал, то из последних сил проецирования как отражения себя пытается стать отражением самого отражения. Если сила отражения отражения на пределе превзойдет силу самого отражения излучения основания, то основание не просто восстановится, но окажется на порядок основательнее в качестве истины основания как основательности. Истина основания как основательность и есть искомая гармония с самим собой.

       Беспредельная предельность и предельная беспредельность. Что такое беспредельная предельность как не предел, которому нет предела?! Это предел не в себе, но вне себя, в ином как беспредельном. В беспредельном предел теряет себя не как минимум, отсутствие предела, а как его максимум. Достигая максимума предельности в беспредельном предел сливается с беспредельным и становится пределом самой беспредельности, то есть, он обращается в предельную беспредельность.

       Имманентная трансценденция и трансцендентная имманенция. Трансценденция – это сущность, суть трансцендентного (сущего как сущего или чистого сущего (сущего в чистом виде как идеального качества существования, моментом которого является не только само сущее, но и не-сущее, не-бытие, сущностью чего есть ничто как чистого качество не-существования, если сущностью сущего есть что). Имманенция есть сущность, суть имманентного как посюстороннего, данного нам в чувствах, следовательно материального. Имманентным не нам, а трансцендентному является материальное в собственном, чистом качестве как первоматерия, чистая возможность, возможность как таковая. Тогда трансцендентным является чистая форма как форма форм, предельная актуальность. Соединение формы и материи как удержания содержимого дает нам сущность действительности. Действительность предполагает для своего осуществления становление собой посредством существования. Эта действительность рассматривается как субстанция или единство не только формы и содержания как сущность, но и сущности сущего (существующего) и его существования. Как действительность трансцендентное есть не только оно само, но и его иное, которое ему имманентное, присущее положительное. Тогда оно есть положительное всеединство. Однако для ему имманентного оно само, трансцендентное, трансцендентно.
       Если образно, наглядно представить себе трансцендентное вкупе с имманентным, то для человека трансцендентная имманенция выступит в виде вывернутой наизнанку внутренности, а имманентная трансценденция появится в образе свернутой внутрь (овнутренной) внешности. Но, понятное дело, нет ничего более ложного, чем человеческая видимость (идеологичность), то, как видится, представляется, кажется человеку, когда такое жалкое (душевное, вызывающее жалость) существо, как человек, тщится увидеть невидимое (идеальное), обнаружить в самом себе. Разумеется, он представляет идеальное в телесном, материальном виде своего воплощения, творения. Например, подумал и сотворил словом надуманное, показал в своей речи или письме. Так ему становится доступной в свою, человеческую меру прежде недоступное. Оно продолжает быть недоступным в ему (трансцендентному, божественному, духовному) собственную, нечеловеческую меру. Эта мера есть мера разума. Человеческая мера в конкретном виде явлена ему (человеку) как интуитивная мера души, а абстрактно как мера рассудка. Вывернутой наизнанку внутренностью он представляет себе иное для него трансцендентное, тогда как сам является для него свернутой внешностью. Человек сворачивается в себя, в свое Я, чтобы вывернуться из человечности и ввернуться в трансцендентное, божественное, духовное. Но, естественно, это не удается ему, - он находит только паллиатив: трансцендентальную форму представленности трансцендентного в имманентном в виде идеи идеального (трансцендентного, божественного, духовного). Но сам таким образом не становиться идеальным существом (идеей как существом). Он есть существо с идеей, а не идеальное существо. Только так ему доступно трансцендентное, ему иное. Конечно, он может себя тешить иллюзией непосредственного (мистического) слияния с трансцендентным, оккультного превращения в него в интуиции, трансе, телепатии и прочих формах превратной представленности оного трансцендентного в имманентном человеку. 
       Итак, имманентная трансценденция – это свое иное траснценденции, трансцендентная имманенция – это чужое иное человека. Истина отчуждена от человека. Она ему чужая, тогда как ложь (иллюзия) родная, близка человеку. Но это не означает, что человеку не следует стремиться к истине, для того, чтобы быть человеком. Это человеческая истина – истина его лживости, самообмана и заблуждения на свой и чужой счет.

       Комплекс быть человеком или пресловутый гуманизм. Только сравнительно недавно я понял, что был несчастным человеком с культом страдальца за благо человека, этаким гуманистом, который носится с «мировой скорбью» как с писаной торбой, бережет свою честь и ухаживает за своей совестью, нянчится с человечностью. Недавно я освободился от этой последней человеческой иллюзии, поняв, что главное для человека – это не быть человеком (ты, если человек, то не можешь им не быть, - это данность, но не это главное), и даже не быть самим собой. Вот тогда я почувствовал себя по-настоящему счастливым, наконец, успокоился в свободе. Но чтобы быть близким истине, разуму, духу, не надо увлекаться своей эмансипацией, не надо «терять голову», как это случилось с Фридрихом Ницше, нарушать меру и становиться им-моралистом и анти-гуманистом. Оставайся не гуманистом, так ты лучше разберешься в самом себе. И самое главное: не пытайся преодолеть себя, - тебе будет только хуже: станешь недочеловеком, как это произошло с бедным Ницше, - он превратился в сумасшедшего. Человеку суждено быть человеком. Но таким человеком, чтобы не было мучительно больно от этого, от того, чтобы пыжиться, перенапрягаться и демонстрировать собой оккультного выродка, Голема, чудовище Франкенштейна, так называемого «мудреца», «блаженного» (юродивого), «святого». Для того, чтобы стать сверхчеловеком, нужно уже родиться им.
       Нельзя увлекаться манией сверхчеловека, как это делал Ницше в качестве прототипа эгоцентризма и тем более его последователи в эгоцентризме, такие как СГ, просто потому что таким образом не разберешься в нем.
 
       Грядущий. Человек должен понять, - это необходимо ему для того, чтобы испить до дна «чашу человечности», - что люди не благодарны и что нужно делать добро, то есть, если делать нечто, то «делать на совесть» не ради людей (они все равно не оценят и только посмеются в душе (про себя) над тобой как наивным дурачком, что взяли свое, что им причитается даром) и не ради себя, любимого, а ради благого дела. Если это так будет, то есть надежда на то, что ты останешься в веках. Тогда памятью тебя как Я, которое единственно что сохраняется, будет само это дело, зацепившееся за этот мир своим воплощением. Вечность открыта тем, кто является представителем (особенным) всеобщего в своем (отдельно взятом) виде. Но она открывается не в этой жизни. Как открывается вечность? Она открывается в смерти, если личный вид смертного не стирается в забвении, в забытьи (за-бытии, не-бытии), в ничто. Что этому может воспрепятствовать? Инстанция Я. Никакие материальные сокровища не сохранятся в смерти. Единственно, что может сохраниться в ней, - это духовное сокровище Я. Оно не подвластно смерти, если его, этого Я, накопилось достаточное количество для нового качества жизни. Я является материалом («дровами») для горения жизни в ином мире. Иной мир – это мир угасания. Можно сразу угаснуть. Так гаснут многие, подавляющее большинство смертных. Почему? Потому что их Я ничтожно. Чем в нем больше Я, чем оно эгоцентричнее, тем скорее гаснет. Чем меньше в Я самого Я, тем оно долговечнее, ибо в нем больше места для будущей жизни.
 
       Правда и ложь. Правду нельзя вынести. Она приводит к стрессу. Правда безжалостна. Для того, чтобы усвоить, принять правду, необходимо сдобрить ее ложью, ибо ложь легко переносима, она ублажает и утешает. Всегда говорить правду, быть правдивым – это всегда быть правым? Я прав? Нет. Нельзя, не следует путать правду с истиной. Тогда что такое истина? В отличие от правды истина не касается человека, она не доступна для него. В ней нет места для человека. Для человека есть место во лжи. Человек лжив, но он стремится к правде. Чтобы отвязаться от лжи, человек должен выйти из себя. Вот когда человек выходит из себя, злится, тогда он невольно правдив, то есть, не может скрыть правду своего характера. Но это не истина. Истина где-то рядом? Рядом с чем? С правдой. В чем же тайна истины? В том, что ей нет места. Она не имеет своего места. Для нее нет времени. Поэтому ее нет как некоторой наличности. Она неуловима.
       Когда мы говорим правду, мы подставляемся и открываемся для нападения, - мы оказываемся в ситуации опасности. Ложь безопасна. Она нас скрывает и укрывает от смерти. Правда разоблачает и ведет к смерти. Необходимо отдавать себе отчет в этом. Решиться на правду может только тот, кому уже нечего терять в жизни, - ему не жалко этой жизни и самого себя. Вот в чем смысл известного библейского выражения: «Кто свою душу (себя) пожалел, тот ее потерял (для лучшей жизни)». Правда ведет через смерть к истине. В смерти нам открывается истина нашего положения и состояния. Но это уже не имеет отношения к нашей жизни здесь. Оно потусторонне. Та нет того, что есть здесь. Там нет лжи и правды. Их сжигает смерть. Правда приводит к смерти человека. Она его убивает и убивается, умирает с ним. Вот почему опасна правда для смертного. Она делает его смертным. Ложь сохраняет иллюзию бессмертия.

       Доступность философии. Доступна ли философия студенту? Однозначно нет. она недоступна даже не преподавателю вообще, но преподавателю философии. Причина: пограничность ее существования между трансцендентным (потусторонним, сверхъестественным) человеку и имманентным (посюсторонним, естественным) ему. Эта пограничность философии есть ее трансцендентальность как не сверхъестественность, а сверхчувственность. Человек, прежде всего, чувственное, материально-чувственное, душевно-телесное существо. Поэтому чтобы сделать философию доступной студентам необходимо чувственное перевести в сверхчувственное. Предпосылки для этого закладываются еще начальными и средними учителями школы, когда они готовят учеников к овладению науками. Ученые пользуются сверхчувственным в абстрактном виде для работы (исследования) законов материально-чувственных явлений природы. В самом общем виде они передают знание этого перевода сверхчувственного в чувственное учителям, а те своим ученикам, сообразуясь, насколько это можно адекватно, с их примитивным (первоначальным) познанием.
       Однако сделать такой перевод сверхчувственного (духовно-идеального) в чувственно-материальное уже не в абстрактно-общем, а конкретно-всеобщем виде на языке не терминов (значений), но понятий (смыслов) может только сам философ. Если он учитель, то студенты в состоянии под его присмотром (в медитации) примерно расположиться на грани между имманентным и трансцендентным, в которое решаются заглядывать только мистики, полагаясь на свою сверхчувственную способность телепатии, и святые, полагаясь на свою веру, которая работает вслепую при полном незнании верующего.

       История философии. Основной проблемой истории философии является проблема понимания смысла идей и мыслей мыслителей прошлого из настоящего. Как правильно истолковать то, что они после себя оставили? Так ли они думали, как записали? Есть ли в дошедших до нас текстах прошлых философов как раз те смыслы, которые они пытались вложить в составляющие их слова и предложения?
       Чтобы ответить на эти трудные вопросы, необходимо определиться с тем, что мы сейчас понимаем под идеями, мыслями, понятиями, смыслами, словами (терминами), текстами, авторами текстов. Изменилось ли со временем значение искомых слов? Вот например, текст. Что это такое? Это то, что написано и состоит из слов, предложений и прочих выделенных в целом виде единиц именования, обозначения и описания. Текст имеет начало, конец, то есть границы и то, что ограничено и наполнено содержанием указанных единиц в виде середины между ними. Понимался ли текст прежде как-нибудь иначе, чем как теперь расписано? Нет, изменилось только представление текста: если прежде он был представлен в виде свитка на папирусе, то теперь - в бумажном или электронном формате.
       Так же, как и сейчас, текст имел своего автора, который излагал свои мысли и идеи в словах и предложениях, располагая их в виде текста.
       Затруднения с пониманием возникают у нас на уровне слов, их смысла, как и смысла составленных из слов предложений. Так ли мыслители прошлого понимали смыслы, как мы сейчас, то ли значение они вкладывали в знакомые нам слова? Слова могли изменить со временем свое собственное значение. Ведь известно, что у любого слова есть первоначальное значение, общеупотребительное значение и философский смысл. Нас интересует собственно философский смысл, то есть, такой смысл, который придается данному слову, словосочетанию и предложению, чтобы лучше, адекватнее выразить мысль автора и ее форму в виде идеи и законченного (предельного) выраженного понимания как понятия.
       Помимо внешних побудителей (мотиваторов) как факторов порождения мысли в виде желаний, страхов, переживаний, короче, аффектов (эмоциональных предпосылок), и представлений (перцептов) с фантазмами (игрой воображения) есть внутренняя, собственная для мысли причина или предпосылка в виде идеи как формы мысли, по отношению к которой мысль является материей ее воплощения. Развитие идеи в форме мысли приводит к понятию, строго фиксированному в научном термине. Пока понятие еще не нашло себя в ставшем термине, оно существует в живом виде становления как концепт.
       Трудности адекватной интерпретации смыслового содержания понятий, которые стоят за записанными (изложенными) словами философа прошлого, связаны с тем, как именно он понимает эти понятия, в свете разума каких собственно идей, ведь они, как правило, не проговариваются, но только подразумеваются, имеются в виду движения мысли мыслителя в качестве направляющей цели в лучшем случае, если он самоосознает свои мысли.

       Мудрец, разумец (философ), хитрец (успешный). Человеку доступна только мудрость прошлого. Человек мудреет с годами, когда осознает ошибки прошлого. Особенно мудр человек в старости, но только до впадения в беспамятство и старческий маразм. Он мудр знанием своих прошлых ошибок в настоящем. То есть, живет прошлым опытом, не имея будущего, потому что скоро умрет и не совершит ошибку.
       Человек становится философом в среднем возрасте, когда оказывается в состоянии измерить свою меру. Эта мера и есть индивидуальная вариация разумного инварианта. Он разумен в меру своей глупости или ограниченности. Философ находит в  изменениях, в переменах и скачках равновесие, меру, некоторую ограниченную неизменность.
       Молодой человек, только что ставший совершеннолетним, хитер, но не разумен. Он не ведает своей меры и способен не столько разуметь, сколько абстрактно судить, пользоваться рассудком и конкретно (предметно) обманывать других.  До совершеннолетия он глуп и самонадеян. Его самонадеянность есть маскировка собственной неуверенности, комплекса зависимости от подростковой (гормональной)  смены настроения. Он еще обманывается на свой счет.

       Медитация. То, что обычно описывается этим латинским термином, является не его адекватным обозначением, описанием. Обыкновенно он используется для работы с восточной мистической психологией, а не западной техникой размышления, что не соответствует действительности самого этого термина, того, что он обозначает. Вместо ясности и точности, связности (гомогенности, целостности) смысла мы находим в такого рода описаниях смутность и приблизительность (восточного тумана в мыслях и цветистости  слов описания) как самого ощущения (аффекта), представления (перцепта) и восприятия (рефлекса) субъекта, так и того, что вызывает ощущение, представление и восприятие, то есть, объекта, а также бессвязность и бессмысленность мысли, ее отсутствие. Медитация понимается не как техника мысли, а как техника безмыслия или самадха у индусов (йогов, буддистов). То есть, она нужна не для того, чтобы лучше думать, как есть, а для того, чтобы лучше не думать, но «витать в облаках» иллюзии, становясь не только субъектом иллюзии, но и иллюзорным объектом, даже больше, - самой иллюзией как единством субъекта и объекта иллюзии, полностью отсутствовать. Но не сразу.
       Чтобы добиться этого (собственного уничтожения, смерти Я), следует пройти ряд этапов. Сначала нужно войти в состояние отделения себя от всего вокруг или войти в себя. Но для чего? Для того, чтобы отвлечься от самого себя, от обычной центрации, держания фокуса себя субъекта) на связи со многим, со всем сущим, с миром (с объектом вообще). Произвольно выбирается объект сосредоточения.
       Так как медитация на восточный лад или самадха является не искусством (творением), но только техникой (подражанием) она носит учебный характер и на самом деле нужна (прагматически ориентирована) для того, чтобы быть в одном случае средством господства (контроля) господина (учителя) над рабом, слугой (учеником), орудием работы адепта (мастера) с неофитом (подмастерья), в другом – средством подчинения (самоконтроля) раба (ученика), чтобы лучше (покорно) в качестве вещи служить господину (учителю). Это восточный метод обучения людей, лишенных собственной души («полых» внутри). 
       Для чего они нужны? Для использования в качестве материала без сопротивления в целях эффективного (успешного) выполнения определенной задачи власти. Для отвода глаз напускается (нагнетается под идеологическим давлением в сознание прозелита с помощью внушения/гипноза) туман восточного учения посредством повторения одних и тех же бессмысленных (молитвенных) словесных или любых других чувственно-материальных форм (формул, как то, мантр, мандал, янтр, мудр – схем речи, изображений, движений  и прочей чепухи), чтобы следом уже подавленного этим ученика, деморализованного, безвольного, отказавшегося от всякого сопротивления и погасившего в нирване (отупении) запал критического мышления, превратить в игрушку в своих (учительских) руках.
       Как и во всем, так и в медитации (как впрочем и у всех, а не только у азиатов на Востоке, но и у европейцев на Западе, только у них более рассудительно, то есть, интеллектуально пошло, приземленно), люди не себя используют для дела, а дело (медитацию) используют для себя. Но в данном случае это использование для себя лично бессмысленно, ибо приводит к отказу от себя. То есть, тебя или ты сам себя «разводишь как лоха» для чьего-того интереса. Этот чужой интерес обобщенно можно представить в виде интереса самого Иного. Это так запутано и закручено, что трудно догадаться об истинном назначении медитации.
       Однако вернемся к предмету (объекту) медитирования. Его подбирают таким образом, чтобы сразу воздействовать на медитирующего. Если это начинающий медитатор, то объект конкретно эмпирически материальный (монета, аршин льна, кусок говна, собственный нос или пуп и прочее), если он продолжающий, то объект абстрактно ментальный (например, цвет или звук вообще). Важно, чтобы объект как можно меньше переживался в силу личных пристрастий и как можно больше значил сам по себе как нейтральный объект, что он просто объект, а не неприятный или приятный именно тебе. Необходимо сразу снять собственную (эмоционально положительную или отрицательную зависимость) от него, а через это снятие и зависимость от себя. Но это все, разумеется, происходит не сразу, - надо понимать, что это школьная, педагогическая уловка («заманиха», прелесть). На первой ступени (дхьяне) медитации адепт (или неофит) сосредоточен на объекте как субъект переживания уже не печали, а радости, не неприятности, а удовольствия, приятности в приятии. Он счастлив тем, что сосредоточен на объекте, контролирует себя. Медитатор эпохально отвлечен от всего, воздержан в суждениях и, наоборот, привлечен к объекту. Это называется тем, что он «задумчив». Он молча созерцает объект, в состоянии афазии, погружен в него. Затем на второй ступени субъект чувствует, что погружение в объект делает его апатичным, бесстрастным, видит себя павлином, сворачивающим свой хвост. На третьей ступени он осознает, что достиг состояния аффекта без аффекта, полностью подавил в себе всякие эмоции, страхи и даже желание достичь цели медитации. На четвертой стадии контроля (или овнутрения, интроверсии) он сознает только факт, событие контроля на объекте, ему важен уже не столько сам объект, сколько контроль над ним как предметом своего внимания, а через него над самим собой в сознании объекта и объектом. Он превратился в точку сосредоточения, как если бы смотрит в одну точку, в которую превратился объект. Он сам стал этой точкой зрения.
       Однако это еще не все. Это только эмоциональный (психический) пролет из четырех ступеней лестницы медитации вниз. Но есть еще пролет вверх. Это экзистенциальный пролет лестницы медитации. Первая стадия из четырех ступеней медитации была лишь подготовкой к отказу от себя. Она вводила (ин(в)-зистировала) испытуемого (экзаменуемого) в себя. Вторая стадия медитативной студии (обучения) выводит его из себя, является его эк(вы)-зистенциальным освобождением для того, что прежде было ему трансцендентно. Ты вворачиваешься, уворачиваясь, чтобы вывернуться. Такова, на самом деле, нехитрая (простая ), когда разберешься, механика обучения прозелита как не быть собой, быть пустым местом не просто так, а благодаря себе. В этом есть изощренный садизм самой системы восточного образования я для не-я. В результате скаканий вниз и вверх ты «остаешься при своих бобах», на том же самом месте, но уже без себя. Твое место является без тебя пустым, а ты сам неуместным, абсурдным объектом.
       Вторая стадия медитации как уже транса, выхода из себя начинается с первого шага (дхьяны или аятаны) представления куда ты попал. То есть, она рисуется эмоционально и ментально нейтрализованному сознанию в виде «пустого пространства», в котором теряются конечные определения объекта медитации, стираются его очертания и поэтому пространство объекта полностью его поглощает, он превращается в тело протяжения без краев, поглащая самого медитирующего и являясь ему и им в образе «бесконечного пространства».
       Вторым шагом в медитации транса, естественно, становится шаг так называемой «бесконечности восприятия», в котором стирается граница между не только субъектом и объектом восприятия, но и субъектом и самим восприятием. Ты есть восприятие без границ, бескрайнее восприятие.
       Третий шаг в медитации как трансе или выходе из себя называется шагом, ступенью, состоянием «ничто». Это состояние сознания не отсутствия нечто, а присутствия самого ничто как что, как нечто. Если первая (психическая) стадия медитации была стадией отсутствия присутствия, то вторая (онтологическая) стадия является стадией присутствия отсутствия.
       И, наконец, последняя стадия – это стадия состояния «не восприятия и не невосприятия». Это цель медитации – достижение межумочного состояния сознания, исчезновение в щели, в складке восприятия, вывернутого наизнанку. То есть, это тупик в который загнал себя сам отупевший от медитации медитирующий. И в самом деле, к чему приводит сознание ничто? К тому что оно есть как восприятие, если ты ничего (объекта) уже не воспринимаешь. Есть только восприятие без объекта, но и без субъекта.  Как воспринимать ничто? Никак. Уже некому, ведь воспринимающий неантизировал (уничтожил) самого себя как воспринимающего, превратившись в само восприятие ничто как отсутствие полного, центрированного, сфокусированного восприятия. Восприятие без субъекта и объекта и есть, и одновременно нет: есть как не восприятие (не восприятие как восприятие нет, ничто, отсутствия), и есть как не невосприятие (не восприятие как отсутствие что и кто и присутствие ничто). Я не могу сказать, что не воспринимаю, ведь нет присутствия, как не могу сказать что не воспринимаю, ведь есть отсутствие.   
       Так завел в тупик Будду демон Мара, из которого тому пришлось самостоятельно выбираться. Вот этот выбор самого себя и есть пробуждение Будды от йогического сна. Этому он пытался научить, не уча, а молча и говоря загадками своих пытливых, но тупых учеников. Они даже не поняли его последних, самых ясных слов: «Будьте сами себе светильниками». Не увлекайтесь медитацией. Самостоятельно вы ее не пройдете, ибо до конца не дойдете, - ее некому уже проходить, раз вы отказались от себя. Обратно возвращается из медитации уже не ученик, а учитель, который извлекает из нее тело ученика, а не душу, которую тот потерял в закоулках медитации. Так живет учитель в телах своих учеников. Только таким образом они становятся учителями. И действительно, чтобы выйти из состояния «не восприятия и невосприятия» нужен посторонний, учитель. Выход из полной медитации возможен, но не для человека, а его тени, так называемого «полого человека», зомби демонов. Поэтому так называемые «махатмы» есть демоны, чужие для людей. Разумеется, они действуют не сами, но своими адептами (слугами), так называемыми «учителями» (гуру). Учителя есть слуги дьявола, сатаны, если переводить на христианский, православный язык. Как к этому относиться вразумленному человеку? С полным пониманием того, что советы демонов (духов) есть благо для разумных существ, но зло для душевных существ, то есть, людей. Каждый должен знать свое место. Учителя знают, а вот ученики не ведают. Есть еще вразумленные. Они посторонние в этом мире. Их единицы. Одним из них был Будда. 
       Медитацию придумали демоны, чтобы таким образом бороться с душевными существами (людьми), пытать их тем, что составляет их существо, - чувствами путем отказа от них для достижения сверхчеловеческого, уже разумного умеренного, состояния. Они соблазняют подвижников иллюзией владения собой через преодоления себя, мучают их умеренностью в пределе, чтобы те, в конце концов, дойдя до предела, разочаровались в этом. На самом деле владеть собой для себя, а не от себя, можно только даром, по факту рождения, что свойственно разумным существам, но никак не трудом достижения. В этой жизни ты не сможешь стать лучше себя. Будь самим собой и не возникай, а то тебя быстро поставят на место демоны, но уже не твое, а пустое, освобожденное от тебя. Что-то может измениться только через смерть, но уже не символическую, а реальную для тебя, а не от тебя.
 
       Будда как отщепенец, посторонний, посвященный. Нирвана – это искомое Буддой состояние есть состояние возвращения на родину, в собственную, сокровенную суть, которая в мире его жизни среди людей, – чужих ему существ, -  потеряна. Он потерян, находится в состоянии экзистенциальной необеспеченности, онтологической необоснованности, выброшенности из родного угла и заброшенности неизвестно куда и неизвестно где, на какое время. Незнание себя явилось для Будды условием его существования среди людей. Никто из них, начиная с так называемых «родителей», приютивших сироту, не мог раскрыть ему причину появления на свет именно тогда на Земле. Путь возвращения Будды к себе в царство разума, чистого сознания начинается с пробуждения от человечности как бессознательного состояния существования Будды среди людей.
       Совершенно другая, прямо наоборот, цель у человеческих последователей Будды, его учеников. Они – люди – всем тем, что у них есть, обязаны самим себе, своим неимоверным усилиям преодолеть себя, точнее, свою животную натуру. Сколько они ни пыжатся показать на что способны, животная (бессознательная) природа их никак не изменилась. Да, действительно, они эволюционировали (тогда как Будда из-за своих заблуждений инволюционировал, проще говоря, деградировал в прежней жизни разумным существом) в «разумные» существа. Их «разумность», вернее, чувственная сообразительность и практическая (прагматическая) рассудительность, стала их «второй натурой», но она так и не вытеснила их первую (животную) натуру, но стало лишь вспомогательным средством преумножения животной жизни расширенного (стадного, социального) порядка. Ученики Будды поняли Будду на свой манер, истолковав его стремление от этой (человеческой) жизни к высшей жизни, сообразной его разумной (умеренной) натуре, в свойственной их животному духу методе так, что необходимо приложить столько стараний, желаний, сколько нужно для того, чтобы моментально (кратко, частично) почувствовать/представить сознательное (умственное) затруднение и связанное с ним и сопутствующее желаниям переживание (аффект) страдания, избавлением от которого послужит возвращение в неделимое, продолжительное бессознательное (спящее) животное состояние, свойственное их «ленивой» природе.
       Это и есть «секрет Полишинеля» буддистов, их потаенное желание, стремление вернуться в натуральное состояние «спящего сознания», которое они всячески скрывают от самих себя под всевозможными толкованиями того, что именуют «нирваной» как бессмысленный итог восточной медитации в качестве практики того, как подумать так, чтобы больше никогда не думать, не беспокоиться лично относительно своей судьбы.
       Надо полагать, что последние слова Будды о том, что ученикам нужно быть светильниками самим себе, были обращены не к ним, а к самому себе. Почему он молчал, когда ученики обращались к нему с вопросами, или отговаривался всякими загадками, чтобы они отвязались от него? Ответ очевиден: потому, что у них нет ума и поэтому они задают не те вопросы, на которые можно найти ответ. Как правило, дурак задает такие неправильные вопросы, на которые нет правильного ответа.
       Будда был отщепом разумного существа, стремящимся воссоединиться с самим собой, находясь среди посторонних, которые не помогали ему в этом, а, наоборот, мешали. Поэтому он покинул дворец и стал странником, отшельником. Но и там его нашли люди, стали его учениками и всю жизнь мешали ему жить разумной жизнью. Ему ничего не оставалось делать, как приспособиться к ним, выдав себя за их учителя. Маскировавшись личиной учителя он создал вокруг себя пустое пространство свободы, которое позволяло ему восстановить свое посвящение в тайну ума.
       Из-за противоположностей установок учителя (Будды) и учеников (буддистов) само учение становится внутренне противоречивым настолько, что невозможно разрешить ни одну проблему, которая возникает по мере овладения этим учением: каждый шаг вперед, наступление в понимании сопровождается шагом назад, отступлением в толковании. В итоге буддизм представляет сплошную бессмыслицу знания всего как непостоянного, чужого, страдательного, нежелательного, от чего нельзя не избавиться. Но сделать надо это так, как будто ничего не сделал. Так всегда бывает, когда люди берутся за то, что не является делом их ничтожного ума. Если бы они приняли свое ничтожество, то успокоились бы и добились своего счастья. То, что естественно и просто без усилий для разумных существ, то сверхъестественно и сложно посредством усилий для неразумных, что доставляет им как душе-материальным существам большие душевные и материальные страдания.
 
       Парадокс. В жизнь приходит философия в качестве теоретического парадокса. Что такое теория и теоретическое? Теория – это система созерцания или медитация как размышление над представлением, мысли по поводу восприятия и связанные с ними переживания при их выражении. Теоретическое – это представленное в мыслях как мыслимая предметность. Выходит, что философия является мыслимой представленностью парадокса. Но тогда что такое парадокс? Если искать в слове «парадокс» слова из разных языков, их смесь, то можно найти, обнаружить в нем словосочетание числа «2» и «мнения» («доксы» по-гречески). Тогда выйдет сразу два мнения, причем, возможно, противоположных. Результатом будет противоречие, возможно, не только на словах и в словах, но и в самой жизни, ими обозначенной. Так например, возьмем парадокс познания: для того, чтобы знать что-то, необходимо или следует его узнать, то есть, уже знать заранее и вспомнить. Разрешением такого парадокса является теория познания Платона как анамнесиса, то есть. припоминания: всякое новое знание – это хорошо забытое старое.
       Научной (строгой или точной) формой парадокса является антиномия (в частности математические антиномии философа Канта), то есть такой случай утверждения, который является фактом или наличным данным явления или проявления сразу двух противоположных законов (номов или номосов). Например, про природу можно одновременно думать и доказывать, утверждать, что она как определена в причинах и следствиях, так и не определена в них, то есть, случайна, как имеет начало и конец (начальна и конечна в метрическом смысле), так и безначальна и бесконечна. Или, например, антиномии философского и психологического истолкования (герменевтическая антиномия): чтобы знать (понять) себя, надо знать людей, но чтобы знать людей, на которых я похож, нужно отличаться от них, то есть, быть собой и знать об этом. В приведенном примере парадокса познания Платона мы имели дело с философской (эпистемологической) антиномией.
 
       Пространство и время. Пространство есть не только то, чем измеряется то, что есть и становится как сущее в качестве уместного или имеющего место быть, но и то, в чем оно находится как место, вместо которого оно есть. В этом смысле пространство уступает свое место места сущему. Сущее не только имеет место, но и есть само по себе (в себе и для себя) или в сущности (собственно) и в явлении, видимости для представления представляющему в качестве представленного и представляемого. Таким образом, пространство располагает собой для иного. Но что оно есть для себя? Пространство есть форма существования всякого сущего. В нем сущее определяется как некоторое протяженное тело. Пространство есть протяжение, ограниченное местом среди мест. Части пространства относятся друг к другу как места. Значит, оно есть отношение мест или протяженное отношение. В этом смысле пространство различается на два подпространства: подпространство места или топоса и подпространство метра, меры, измерения. Это два его у-местных признака (свойства, качества): быть топологическим (локальным) и метрическим (умеренным). Само оно в целом универсально и соразмерно. Метрически пространство имеет протяжение, расстояние между местами, кривизну (в основном нулевую, если оно, как у нас, евклидовое). Топологически пространство имеет размерность тела равное тому месту, которое оно занимает, связно и гомогенно, однородно и изотропно в смысле равенства направлений. Пространство имеет положение, оно положительно.
       Другой формой существования тел (сущих, вещей) в мире является время. Оно также имеет свою метрику и топологию. Та метрика времени определяет его темп течения, следования событий друг за другом, детерминированное (определенное направлением течения/дления отношение между ними. Топология определяет связность, гомогенность или однородность времени и его направление, - так называемую «стрелу времени». Время связно в серию (ряд) моментом, своих частей как целое. Оно есть дление, продолжение моментов состояния. Время состоятельно. Есть обратимость времени и ее необратимость. Обратимость времени задается краевыми условиями, в границах. На уровне краевых условий, на границе время необратимо.
       Вместе пространство и время составляют пространственно-временной континуум или непрерывность в целом, в частях же они есть дисконтинуум или прерывность. Метрика делает пространство и время конечными и бесконечными. Топология задает пространству и времени предел и необратимость или делает беспредельными, обратимыми.
 
       Мыслитель и ученик. Мыслитель может не быть учителем. Его делают таковым ученики. Мыслитель не заботится о том, что знать, что думают другие мыслители. Его как мыслителя интересует только то, что он думает и как думает, почему и зачем. Интересуется тем, как думают и что думают другие только тот, кто сам не умеет думать. Так кто не умеет думать и пытается этому научиться у другого? Разумеется, ученик. Он пробует научиться этому у своего учителя, сравнивая, что и как он говорит, с тем, что говорили другие. Тот, кто не умеет думать сам, думает о том, как думают и что именно другие.  Ученик по отношению к учителю, если он является его учеником, ведет себя как какой-то интеллигент, который и сам не думает, и не знает, как это думают другие. Чтобы это выяснить, он сравнивает тексты и рассказы учителя с текстами других мыслителей. Что из этого получается? А вы как думаете? Ничего.
 
       Родина философа. В каком смысле следует понимать философа, когда он говорит о том, что его Родина – это царство идей? Естественно, в философском смысле, но не буквально. Что имеет в виду философ, если так говорит? Он ставит на вид то, чем занят сам, - поиском идей. Всю свою жизнь он ищет их. Там, где он их находит, там и есть его место. Оно уместно в царстве идей.
 
       Верит ли в Бога философ? Конечно, нет. Зачем ему верить, когда он думает?! Философ думает. О чем он думает? О чем угодно, например, о Боге. Но от этого, от того, о чем и что он думает, вера не появляется. Однако может появиться знание, но не о том, есть ли Бог или что он есть, а о том, имеет ли смысл то, что он [есть] и [что] он есть.
       Так все же имеет ли смысл верить в Бога? Как сказать, чтобы не обидеть верующего? Сложно сказать, ибо в любом случае тот может обидеться, даже если ничего не скажешь, ибо верующий обижается на все, в том числе и на самого Бога. И на что обижается? Хотя бы на то, что Тот (это не имя Бога) дал ему мало веры. Сказать же можно так: имеет смысл верить в Бога, если этот смысл заключается в вере в саму веру. Ведь только так можно стать настоящим верующим, то есть, верным вере. Только это дано верующему. Ему не дано знать верна ли его вера. Ему дано верить в это и в этом смысле быть верным ей. Он в состоянии знать только о вере в то, что верен вере, но не то, что она верна. У него есть знание не о верности веры, а о верности своей. Откуда он может знать о верности веры? Он что пророк, чтобы читать Откровение как книгу Бога. Ему дано Откровение. Конечно, нет. Оно дано пророку. Но откуда ему знать то, что это пророк, а не самозванец? Для этого надо самому быть пророком или узнать это от самого Бога. Такое возможно лишь при условии, что не он говорит с Богом, а Тот с ним. Как говорит Бог с человеком? Прямо, языком верующего. Но как отличить верующему его слова от Слов Бога? Естественно, верой. Если ты веришь в то, что твоими устами говорит Бог, то это так. Но тогда ты уже пророк. Однако пророк – не философ. Он не думает о том, что говорит, он слушает то, что говорит его устами Бог. Толкует ли он Слова Бога? Никак нет. Он только их повторяет. Для чего? Не для понимания, но для исполнения. В исполнении приходит понимание таких слов.
       Причем следует буквальное исполнение, - необходимо их исполнить слово в слово. Вот и все, что делает пророк. Это не его дело истолковывать смысл исполненного, ибо это лишне: само исполнение есть толкование для понимания того, что ты сделал. Здесь понимание является следствием исполнения, которое выступает причиной или условием понимания. Чтобы правильно исполнить заповедь Бога, следует точно «на духу» покориться сказанному, довериться «пророку». На доверии пророку стоит вера. Это не его слова, это Слова самого Бога. Так, по крайней мере, следует поступить по вере, как того требует вероучение. Кто его составил? Верующие полагаясь на веру пророка в то, что он говорит «от Бога». Как можно его проверить? Никак, только верой того, кому следует довериться. В таком случае само доверие и будет проверкой доверия на истинность. Именно это останавливает неверных довериться тому, кого нельзя проверить иначе никак. Как только доверием. Это доверие доверию, вера вере. Только так и никак иначе. Именно на этом стоит религия и стоять будет. На чем? На вере и доверии тому, у кого есть вера. Но чтобы верить и доверять, нужно быть доверчивым, простым, полагающимся не на знание, а на то, что дано ему неизвестно кем, то есть, Богом. Дано не прямо, но через ближних Богу. Кто ближе Богу? Пророк. Кто следом? Свидетели пророчества. Они свидетельствуют, а верующие верят свидетелям речения пророка от Бога. От Бога ли? Может быть от самого пророка? Неизвестно. Все держится на свидетелях, на том, что те засвидетельствовали. Они могли засвидетельствовать не то, что пророк говорил от Бога, а то, что он говорил. Не больше. Значит, все упирается в то, что сказал пророк, вернее, не в то, что именно он сказал, но то, что он сказал. Так все же он сказал или им сказалось? Им сказалось. Однако сказаться могло так, как привидится могло. А привиделось как показалось. Если же кажется, то нужно креститься, то есть, подтверждать одно материальное другим материальным, знаком. Между тем проговаривается пророком не материальное, но духовное, ведь от Духа он говорит. Если проговаривается, то оно не сознательное, а бессознательное. Только так, бессознательно, Бог является человеку в слове Словом. Тогда в пророчестве Бог есть Откровение, Слово. Связь пророка держится на одном слове, которое становится в это время Словом, Богом. Это Слово есть указ, что следует делать, чтобы спастись верой.
       Дано ли это философу? Конечно, нет. Это дано только верующему. Философ утешается не верой, но мыслью. В мысли он находит спасение. Такое спасение сомнительно для верующего, ибо тот не думает, а верит. Философ «знает на своей собственной шкуре», что сомнительно мнение, а не мышление. Мнение путает. А мышление распутывает то, в чем запутался имеющий мнение. Мысль не имеют, ей существуют, живут. Кто? Мыслители. Верой же живут не мыслящие, а верующие. Для этого не надо думать, надо только верить без мысли, ибо мысли мешают верить. Философу противопоказано верить. Верующему противопоказано думать. Это так. В этом есть смысл. Поэтому философу не следует верить в Бога, иначе бессмысленно заниматься философией. Можно ли думать о Боге? Не только можно, но и нужно, чтобы знать, что Он есть и что Он есть. Есть ли Бог? Есть. Что Он есть? Он не есть что, Он есть Кто. Так кто Он? Кто или Бог. В Кто его Что, в сущем сущность. В чем его сущность? В том, что Он есть. Что такое «Бог есть»? То, что есть Кто во всем виноват. На него можно сослаться. Он за все отвечает. Как он отвечает? Приписывая все всем. Он переводит стрелки. Он есть время наступления всякому «его часа» держать ответ.
       Бог не судит, он приговаривает к смерти. В смерти всякий встречается с Богом. Он тот, Кто встречает того, кого отправили в последний путь. Дальше нет дороги, - финиш. Для чего умирает смертный? Чтобы встретиться с Богом. Бог есть Бог мертвых, а не живых. Выходит, в Боге нет жизни? Почему, она есть. Это жизнь мертвых. Они живут не телом, но Духом. Духом нельзя жить в мире. Им живут не в мире, но в Духе. Его принимают верующие за Бога. На самом деле Бог не Дух, но Дух есть Боги как те, кто в Нем живут. Дух является в мысли для понимания. Но не ко всякому смертному являются мысли. Кому тяжело думать, тому легко верить. Умному задается умное, верному дается верное.
 
       Вера, чувство, знание, мышление, действие. Человек есть материальное, деятельное существо. Он ощущает, представляет и воспринимает реальность, то есть, непосредственно контактирует с ней при помощи чувств, представляя (перцепируя) ее в образе и эмоционально выражая свое переживание (аффект) в виде страха, ожидания, влечения (желания) и соответствующего им действия. С течением времени он накапливает сведения об этой реальности, узнает ее и вырабатывает навык существования в ней. Такой образ жизни входит у него в привычку, он привыкает к ней, доверяется ей, верит в нее, испытывая недостаток в представлении реальности в самом себе, в своем сознании (внутреннем мире) при минимуме знания о ней. При нехватке знаний о реальности, о своем месте в ней он впадает в состояние зависимости от нее. Ему остается только верить в то, что окажут милость и позаботятся о нем, спасут от последствий его неведения.
       Правда, зависимость располагает к размышлению как определению границ собственных возможностей в мыслях и установлению регулярной (периодической) повторяемости мыслимой предметности в рамках краевых условий. Можно сказать, что некоторая уверенность как заданность представляющего мышления, свойственного для религиозного (внушаемо зависимого) отношения к миру, толкает пытливую мысль в противоположном направлении, где не на что надеяться и можно полагаться только на себя.
 
       Сталин и сталинисты. Кто является сталинистом? Тот, кто в предлагаемых обстоятельствах предпочитает, выбирает абстрактно общее (государственное, общественное) и, следовательно, исключает конкретно личностное как особое выражение всеобщего (человеческого) в личном (индивидуальном). Предлагаемые обстоятельства следующие: драматическая ситуация узнавания в чужом (предельно чужом – враге) друга ставит тебя перед неизбежным выбором исполнения государственного долга – наказания друга как врага государства, если ты государственный человек, -  перед долгом личной заботы о благе друга. Может ли наказание друга во имя государственного интереса быть для него благом?

       Актуальное и потенциальное, мужчины и женщины. Мужчина характеризует человека, любовь и тому подобное, а женщина характеризуется  в качестве человека, характеризуется, актуализируется в любви как потенция быть любящей.
 
       Навстречу открытому конкурсу философских работ на тему «Польза от философии не доказана, а вред от нее возможен» в связи с отмечающимся в 2019 г. 90-летним юбилеем Института философии РАН.
       На мой пристрастный взгляд, польза от философии очевидна и не требует доказательств, хотя бы потому, что философия имеет смысл как занятие самим смыслом. Прямая польза есть философии не от науки и власти, а от самой себя. Философия нейтральна по отношению к науке. От науки ей нет прямой пользы. То есть, не наличие науки, а ее отсутствие вредно для философии. Для науки же есть прямая польза в философии, ибо научное исследование невозможно не только без вычисления, измерения и наблюдения, но и мышления. Только мышление в науке имеет прикладное, вспомогательное, а не основное, целевое значение, как в философии. Поэтому она полезна науке.
       Так же полезна философия и политике для того, чтобы ей нравиться в виде идеологии тем, кем она управляет, чтобы они примирялись со своей ролью управляемых в интересах управляющих. Но в отличие от науки, политика вредна самой философии. Заигрывание философии с политикой никогда не доводили до добра. Достаточно вспомнить увлечение Платона политикой и то, как оно сказалось на его печальной судьбе. То, что сделал политик Ленин с философией, ясно как день всем беспристрастным философам.
       В быту философия является вредной, не годной вещью. Поэтому она не нужна обывателям.
       Религия не может существовать без философии, но не всегда, а только на достаточно высоких этапах своего развития. Философия вполне может обойтись без религии.
       Больше всего общего у философии с мистикой и тем искусством, в котором есть не столько магическое, сколько символическое, спиритическое измерение.
 
       Польза и вред от философии для хорошего человека. Что такое философия? Для чего она нужна? Нужна ли она? Может ли она сделать человека счастливым или несчастным? Вот какие вопросы невольно появляются при первом знакомстве с философией. Философия есть философия, - лучше не скажешь. Она есть умение быть умелым или умным. Для чего надо быть умелым или умным? Для того, чтобы быть человеком на своем месте, то есть, быть самим собой. Может ли это быть счастьем? Разумеется, это и есть человеческое счастье.
 
       Каждому свое. Богу Богово, кесарю кесарево. Никакому человеку не дано быть больше, чем человеком. Он может быть великим или маленьким, но человеком. Сколько ты не занимайся медитацией, от нее ты не станешь больше, чем ты уже есть. А ты есть человек. Для чего тогда нужна медитация? Для того, чтобы поддерживать в себе человеческое состояние. Может ли духовное существо, вроде демона, ангела или бога быть человеком? Разумеется, нет. Им неведома человечность, как нам демоничность, ангеличность и божественность. Они, так же как и мы, имеют свою предельность, определенность, ограниченность быть демоном, ангелом, богом. Сами по себе они есть принципиально нечто другое, чем мы. Они просто другие, чужие нам. Даже разумные существа имеют другую природу, чем мы. Они ведь не душевные существа, а разумные. Тем более это касается духовных существ. Но и у тех, и у других существ есть свои проблемы, ограничения.
       Правда, есть еще уподобление, подражание. Но что они дают, например, нам? Ничего, кроме иллюзий, заблуждений на свой счет. Можно ли каким-либо образом человеку превратиться в разумное существо или того еще невероятнее в духовное существо? Конечно, нет. Во всяком случае, при жизни человеком. После смерти есть такой шанс. Но для этого надо начинать с нуля, при полном отсутствии сознания себя человеком. Для чего тогда нам это нужно? Ни для чего. Это нам и не нужно. Это нужно только тому, в ком нет ни одного грамма, ни одной унции, ни одной йоты человечности. То есть, для того, чтобы удостоиться того, чтобы стать разумным иди духовным существом, необходимо полностью изжить в себе человека. Для этого необходимо, как минимум, стать им в полном смысле слова. Но кто из людей имеет право сказать, что он был человеком в полном смысле этого слова?! Только в таком случае он может начать с нуля становление больше, чем человеком. Меньше можно, но, опять же, не совсем, а вот больше, - совсем нет, ибо чем больше человек стремится стать сверхчеловеком, тем больше он становится похож на себя.
       Как именно возможно не превращение, которое уже по понятию превратно и притворно, а преображение в более высшее состояние, например, из материально-душевного в душевно-разумное или разумно-духовное? Оно возможно только в смерти. Есть ли смерть? Разумеется, есть как часть жизни. Умирают ли разумные существа и духи, сами боги? Конечно, но по другому, чем люди. Узнав как они умирают и чем такая смерть отлична от человеческой смерти, мы сможем надумать, как живут разумные и духовные существа. И что следует сделать, чтобы стать такими же, нет не в этой жизни, в которой мы ограничены своим человеческим видом, а в смерти, точнее, в жизни в смерти, в живой смерти, а не в смертной жизни. Есть смерть не только как умирание, но и как живая смерть, то есть, оживание. Люди архаики (мифа) называли то и другое как мертвой и живой водой. Мертвая вода – это вода умирания. Живая вода – это вода оживания. Обычная вода – это вода выживания. Мертвая вода – это время. Живая вода – это вечность. Обычная вода – это место, локализация в мире живого существа. Если человек как живое существо уместен в мире, он жив. Если он не вписывается в мир, он не выживает. Чтобы преобразиться в более совершенное существо, необходимо умереть для этого мира. То есть, нужно жить не для выживания, а для смерти. Философы это называют философией как медленной (постепенной) подготовкой к смерти. Спешить не надо занимаясь философией, ибо самоубийство как немедленная самоуничтожение обессмысливает как жизнь, так и саму смерть, и естественно, препятствует уровневому возвышению существования. Важна не сама смерть, а ее осознание, ибо жизнь после смерти происходит в сознании.
       Кстати, смысл философии, в отличие от религии и науки, заключается не в том, чтобы думать для того, чтобы не думать вообще (в случае религии) или в основном, то есть, думать меньше (в случае науки), но думать для того, чтобы лучше думать. 
       Итак, человек уже достиг пика своего развития, и если может усовершенствоваться, то только в направлении накопления полноты содержания того, что значит быть человеком. Расширения круга человечности на индивидуальном уровне создает условия для проявления его ограниченной масштабами человечности относительной универсальности. Немногие люди достигли к началу XXI века уровня удовлетворения своей жизнью. Пределом в отношении человеческой жизни будет реализация ее полноты для всех живущих людей. Как ее достичь? Элементарно, развивая технику, которая единственно прогрессирует. Разумеется, не она сама развивается, - ее развивает человек. Он то развивает, но сам не развивается как естественное существо. Условно можно сказать, что он развивается как искусственное существо. Человек развивает технику. Но теперь техника подражает не природе, как это было прежде, а человеку, точнее, тому, что есть в нем, но является не его естеством, сущностью, а только искусственным, даже не искусным, про-явлением. Сама техника не может развиваться. Для этого ей следует быть живой, но она не живая, не есть существо, тем более душевное вплоть до рассудка. Развивается человек, но теперь не по своей сути, сущности и природе, а по представленности, явленности в искусственной или технической среде обитания, подменяющей природу. Культура, связанная с творчеством, вытесняется цивилизацией, ориентированной на ремесло (технику) и спорт.
       Оккультные (медитативные и магические) практики есть техника сознания (психотехника) древних. Она носит характер не искусный, природный, присущий натуральному человеку, но искусственный. Это своего рода приспособление человека к несвойственной ему манере, способу отношения к действительности. Но это не значит, что оккультизм есть изобретение разумных или духовных существ. Это эрзац, имитация образа жизни, мысли, чувства и действия разумных существ, представленная посвященными. Будучи изгнанниками своего разумного мира, они используют психотехнику  для того, чтобы удобным образом управиться с ними с наименьшими потерями не только для себя, но и для людей.
       Другими словами, оккультная психотехника – это «кривое зеркало», в котором посвященные видели себя среди людей, то есть, так, превратным , искаженным образом, они находили себя в их иррациональном сознании.
       Что касается духов, то они совершенны относительно душевных и разумных существ, а не сами по себе. Можно сказать, что они идеальны или совершенны в том смысле, что имеют не физическое, а умное тело или тело сознания.
 
       Глупость или тупость, хитрость, ум. Тупы спартанцы, хитры афиняне. Глупые тупы. Компенсацией глупости при отсутствие остроты ума является уклонение от глупости в виде хитрости. Например военная хитрость как обман неприятеля у стратегов, выражающийся в минимизации потери в живой силе благодаря максимизации ее у противника. Людям доступен ум не в чистом виде, а в смешанном виде души как ум в страстях (чувствах). У разумных существ чувства в уме как разуме. Ум у людей скроен по мере их души (чувств). В этом касчестве ум есть рассудок, который сдерживает чувства, то есть, он играет чисто отрицательную (негативную) роль. Тогда как у разумных существ ум как разум положителен, производителен, созидателен (творческий разум).

       Хитроумие Платона. Платон как философ умен, но как идеолог или политолог (политический мыслитель) хитер. Его ума хватает только на умеренную хитрость. Мера в хитрости – это хитроумие как умение иметь власть, чтобы быть управляющим людьми. Хитроумный обманывает глупых для их пользы/спасения себе во вред. Просто хитрый (или хитропопый) обманывает глупых для собственной пользы им во вред.
 
       Философская адекватность. Обладают ли философской адекватностью, способны ли к философскому созерцанию (медитации) и со-творчеству идей и конституированию понятий студенты, учителя и даже преподаватели философии. Конечно, нет. Но они могут иметь представление о философии, сами не будучи (не-есть) философами. Есть еще так называемые или пресловутые «ученые философы» (не путать с «философствующими учеными»). Их прежде называли «научными философами». Эти субъекты познания занимаются познанием не-научного предмета философии научным методом или исследуют чужую философию (философию мыслителей). Но как можно заниматься чужой философией, не имея своей?! Настоящие философы, обладающие философской адекватностью, - это мыслители, то есть, такие философы, которые являются собственно философами, так как имеют свою философию, которая делает возможным, имея своим предметом всеобщее, стать философией для всех (чужих, например, «ученых философов»), располагающих понятием о философии, но не предполагающим и полагающим такое понятие. Однако чужая философия может стать своей и быть философски адекватной, если она является предметом размышления своей философии.
 
       Я знаю, что ничего не знаю.  Как истолковать это утверждение Сократа, ставшей его кредо или сократической философемой. Если бы он сказал, что он знает, что не знает, то его можно было бы понять в том смысле, что он знает, что не знает, например, персидского или македонского языка. В таком случае употреблять тавтологию, повторять глагол «знает» было бы излишне, - достаточно сказать: « я не знаю языка».
       Но какой смысл имеет утверждение знания незнания всего? Это бессмысленно если бессмысленно то, чего нет, но о нем говорят как о том, что есть. Нет такого знания, ибо незнание всего включает в себя и незнание того, что он не знает. Это парадоксальное выражение напоминает парадокс лжеца, столь популярный в школе его ученика Эвклида Мегарского: «Лжет ли лжец, когда предупреждает, что он лжет». В парадоксе знания незнания имеется ввиду, что знание одновременно является знанием и незнанием, вернее, знание выступает в роли незнания, а незнание употребляется как знание. И тогда выходит, что знаешь, потому что не знаешь. А это абсурд. Смысл появляется, когда переформулируешь это выражение так: «я знаю, что знаю и не знаю», если это знания знания и не знания.

       «Многознание уму не научает». Как понять это предупреждение Гераклита Эфесского? Не прибавится у тебя ума от многознания. Почему? Потому, что наличие ума является условием накопления знания. Чтобы много знать, необходимо уже быть умным.
 
       Прямой взгляд на мое поколение. Я принадлежу тому поколению, которое родилось в конце 50-х – начале 70-х гг. XX в. Это последнее советское поколение, жившее уже не в отдельно взятой стране строящегося социализма с обострением классовой борьбы при Сталине (сталинском режиме), но в содружестве со странами «народной демократии» и мирном сосуществовании с миром капитала при так называемом «развитом социализме» в СССР.
       В конце 70-х – начале 80-х гг. XX в., когда я закончил школу и пошел работать, мне было не по душе «лживое настоящее», в котором на глазах славили коммунизм, а за глаза его хаяли. Бросалось в глаза, что хорошие слова расходятся с дурными делами. При Сталине хоть дурные мысли, слова и дела соответствовали друг другу. Было понятно даже ребенку, что никакого коммунизма нам не видать в ближайшее будущее «как своих ушей». Сколько не окружай себя красивыми словами на плакатах, они не превратятся в умные мысли и славные дела. Несмотря на дружный вой коммунистической своры об успехах социализма, я продолжал мечтать о «светлом будущем», но не в «безобразном ближайшем», а «прекрасном далеком» времени.
       Мое поколение можно назвать «потерянным поколением» в том смысле, что мы не могли найти себя в настоящей жизни, и поэтому одни из нас мечтали о будущем и занимались прошлым, - и чем оно было древнее, тем интереснее; другие же, наиболее экстравертные, «ждали перемен», и пока они не наступили, развлекались тем, что самовыражались. Те, кто не умели мечтать о будущем и грезить прошлым или самовыражаться, «валили» прочь на Запад в надежде урвать кусок дешевого (массового) богатства уже в настоящем, ведь в будущем мы «все будем там» (известно где, - утопическом коммунизме на «том свете» или в ином мире), поэтому нужно «ковать железо, пока горячо». Именно они потом вернулись с «уже подгнившего Запада» и стали нас учить, как нужно жить в свое удовольствие.   
       Представители моего поколения потеряли наивную  веру в то, что они составляют коллектив, бригаду строителей коммунизма. Так было еще на словах, если рядом находились лицемерные коммунисты, но на деле они становились лично строителями недостроенного в 20-е гг. XX в. нэпманского капитализма. Суть такого капитализма как капитализма в качестве перехода от политики вынужденного (вызванного нуждой) уравнительного распределения необходимого продукта при военном коммунизме Ленина (большевиков) для выживания по принципу: «от каждого по возможности и каждому по необходимости» к политике добровольного уравнительного распределения при реальном социализме для «сытой жизни» по принципу»: «от каждого по способности и каждому по труду» в качестве новой экономической политики частичной капитализации для «прибавочной жизни» по принципу: «от каждого по успешности и каждому по капиталу» (по тому сколько успел накопить, урвать из «общего котелка»). Заметьте: здесь речи нет о полноценной жизни согласно принципу: «от каждого по необходимости и каждому по возможности», что возможно при полном человечном (а не только социальном) обществе. В социальном обществе (реальном, а не утопическом, и одновременно развитом социализме), моментом которого является коммунизм, основной принцип жизни формулируется несколько иначе, еще в духе недостатка, а не избытка возможностей: «от каждого по способности и каждому по потребности».
       Так вот мое поколение окончательно похоронило социализм, завершив недоконченную капитализацию советского строя, то есть, повернуло «колесо истории» вспять не от капитализма к социализму через реальный коммунизм Сталина, а от недостроенного социализма к государственно-монополистическому капитализму, точнее к капитализму государства как корпорации не народа, а плутократических олигархов. К тому же эти олигархи, например, в России, одержимы империализацией собственного капитала, следствием которой выступает «региональный глобализм» (клановый интерес по всему миру). Мое поколение есть поколение изменников собственного будущего ради чужого, не своего, советского настоящего, оппортунистов социализма, ренегатов коммунизма. Поколение жалких наследников. В конце концов, поколение «совков» как «советского шлака» (кстати, настоящие «совки» - это и есть те, кто так обзывал советских людей). Пустые люди. Они есть те отверженные, которые сами себя отвергли. Они продали душу (интим) капиталу. Их жалким «я» стал доллар, евро и прочая деньга. Проституирование (продажа за деньги интима) собственного «я» стало их credo («верую») и отполировало, стерло их личную шероховатость, унифицировало их. На самом деле они не только говорить, но и думать и чувствовать уже не могут, не конвертируя все сказанное, подуманное и почувствованное в деньги. «Интересно, сколько это будет стоить»? Люди превратились в капитал и капитал стал человеческим. Он есть сам принцип их Я, их эквивалентности (равенства) друг другу. Чем больше у тебя денег как средства представления капитала, тем больше в тебе редуцированной человечности, если люди все измеряют капиталом. Чем больше у тебя капитала, тем больше у тебя жизней. Ты высасываешь жизнь у других людей вместе с капиталом. Ты вампир капитала. Капитал есть средство, с помощью которого ты живешь жизнью других людей, - живешь больше, дольше, обеспечивая себе относительное (дьявольское) бессмертие.
   
       Есть ли Я?  Есть Я. Есть как что: как реальность или иллюзия? И есть на сколько времени или навсегда? Оно есть реальность чего: реальности или иллюзии? И в самом деле, не является ли Я причиной иллюзии? Или, все же, Я есть свидетель реальности? Я позиционно. Оно есть знак обозначения отражаемости реальности в ином, чем реальность, месте. Месте ли, ведь место – это форма реальности, существующей на местах и в переходах с места на место во времени. Так где отражается реальность? Она отражается не где, а в чем: в мозге человека. Мозг материален и имеет место в материальной реальности. Но его функция, работа не только имеет материальное выражение, но и есть нечто не материальное в своем существовании (существовании уже не мозга, а его деятельности). Это существование экзистенциально в том смысле, что выходит (ex-ist) из себя, и поэтому является уже не материальным, но идеальным в своем измерении. Причем оно не только деятельно (живо) отражает, но и творит саму реальность у себя  в том, что является идеальным расположением, - сознанием.
       Вот материалисты, и старые, и новые, утверждают, что Я как фокус сознания есть производное реле, передаточное колесо вращения окружающей среды вокруг организма, трансформатор/преобразователь, переводчик внешнего стимула на внутреннюю реакцию организма и обратно. Между тем, очевидно, что сознание не сводимо ни на организм, ни на среду. Оно является самостоятельным участником взаимодействия человеческого организма и социализированной среды обитания и общения или коммуникации/обмена веществом, энергией и, естественно, раз это сознание, информации. Собственно самостоятельность сознания, а через него и его обладателя обозначается, определяется инстанцией/буквой Я. Есть, конечно, подсознание или бессознательное, но не как часть сознания, а оно же само, только взятое не как «сам», «сама», но как «самость», как то, что есть внутри самого сознания, что находится вне сферы собственной осознанности сознания. Можно сказать, что подсознание лежит ниже сознания как явления самого себя самому себе как сущности. Человек может и не выделять такое само-явление сознания на фоне явлений всего того, что он осознает, что ему представляется и во что он вовлечен как участник мировых событий. То есть, если взять метафору театра для пояснения и представления роли сознания в жизни человека, можно сказать что оно (сознание) есть сцена представления перед зрителями, одним из которых является он сам как сознающий и разыгрывающий на сцене то, что происходит в зале. Но за сценой есть еще пустое место, которое может использоваться для складирования театрального реквизита в качестве хранилища или сдаваться в аренду (в наем) незнакомым лицам неизвестно для чего ради содержания представления. Подсознание или бессознательное есть сознание в себе, скрытое не только от наблюдения за самим собой, но и за самим миром представления в качестве простого сознания или сознания вообще. Указанный наблюдатель сознания есть третья инстанция сознания, располагающаяся не внутри сознания, в его основе, как подсознание, но снаружи сознания, вне его. Эта инстанция сознания есть самосознание. Самосознание есть то, что является для сознания, как подсознание или бессознание не является, а есть в сознании у сознания. Таким образом получается, что сознание является слугой двух господ. Один господин сознания имеет имя и является нонимом в качестве инспектора, наблюдателя, контролера сознания. Другой господин является анонимом. Кстати, большинство людей как носителей сознания не догадывается о существовании этих «господ» и прямо, без оглядки на них, реагирует как на свое, так и на чужое присутствии других носителей сознания, в лице (сознании) которых находит либо своего раба, либо господина, либо постороннего.
       Условно топологически подсознание, естественно, лежит внизу сознания и является его бессознательным, то есть, является ему не как сознание, либо вообще не является, тогда как самосознание располагается вверху сознания, чтобы обозревать все его доступные наблюдению пределы/границы. Две позиции сознания «внутри» и «под» с одной стороны и «над» и «вовне» делают его нейтральным относительно них. Сознание нейтрализует их действие отталкивания друг от друга в качестве противоположно направленных сил и таким образом притягивает, связывает, стягивает их на себе. Но тогда они вступают друг с другом в противоречивую борьбу за сознание. Сознание становится полем, местом их вражды. В результате они становятся сознанию чужими.
       Самосознание есть своего рода инстанция «своего иного», то есть, место, с которого сознающий может посмотреть на себя как если бы глазами другого человека. В этом смысле самосознание есть только место обозрения себя со стороны. Но это не сам смотрящий. Тогда что такое подсознание в этом же смысле сознания? Это другой, который смотрит за тобой, оставаясь в тени сознания и не давая тебе его увидеть. Он аноним, наблюдатель, ускользающий от твоего Я. Твое сознание целиком как то, что принято именовать личным местоимением в первом лице в единственном числе (Я), имеет, если имеет при условии своего не только необходимого, но и достаточного развития, самосознание как только место обозрения сознания. Однако это место может занимать не сознание, а нечто находящееся в сознании в качестве его, но чужого Я. Насколько оно чужое, чтобы быть не просто твоим другим Я (alter ego), а просто другим Я? Если бессознательное развивается за счет самосознания и начинает исподволь играть его роль, то расщепленное Я на подсознание и самосознание становится невменяемым в том смысле, что человек заигрывается и не отдает себе отчета в очевидном, - в том, что им, его сознанием кто-то играет, подставляя его тем, что все делает он и несет поэтому ответственность. В результате сознающий становится подставкой кого-то, а, возможно, и чего-то другого, например, естественного процесса распада (энтропии) самого сознания на психические элементы. В последнем случае его сознание становится материалом становления, строительства некоторой упорядоченной структуры большей мощности организованности. Таким анонимом может быть социальное бессознательное, то есть, бессознательное других людей.
       В первом же случае в подсознании как питательной среде сознания могут скрываться паразиты сознания, находящиеся в симбиозе с сознанием человека в качестве единиц чужого сознания как иной целостности. Есть не только паразиты в мире животных, но есть паразиты в мире сознания, сознательных людей. В таком случае интегральной фигурой множества паразитов сознания человека и является другое Я (alter ego). Каким образом заводятся паразиты в сознании человека, откуда они появляются в нем? Проще простого, сказать, что они появляются извне в виде спор сознания как идей из сознаний других людей. В результате человек увлекается ими, становится одержимым ими фанатиком.
       Но что если они появляются в самом сознании человека, точнее, в его подсознании, когда оно занимает место самосознания и овладевает полностью человеком. Здесь самым интересным местом является то, что подсознание может осознавать само себя помимо сознания, заблуждаясь на свой счет, что это оно сознание. Тогда становится понятным, что есть на самом деле паразиты сознания, - это неадекватное, амбивалентное, иллюзорное, рассеянное представление самого себя.
       Вместе с тем такое представление паразитов сознания может быть результатом нерелевантной (неуместной) аналогии из другой (биологической) предметной области.
       На мой взгляд, имеет место в действительности все вышеперечисленное, включая и то, что не было еще упомянуто, а именно: присутствие в сознании посторонней инстанции (возможно, в той мере посторонней, в какой вообще посторонним является человеку сознание, а тем более самосознание) в лице более развитых существ духовной организации. Они могут использовать человеческое сознание и тем более самосознание как место наблюдения за человеком и скрываться в бессознательном, оставаясь «за кадром» сознания, чтобы жить «хитростью разума», повышая уровень своего разума (эктропии) за наш счет, за счет разупорядоченности (энтропии) нашего сознания как более низших существ. Но тогда «духи» есть существа не природы, а сознания. Поэтому они живут не в мире, но в сознании живых существ. Даже, может быть, они когда-то жили в природе. Но затем после смерти они возродились в новом виде уже не в природе, а в сознании. Или того больше: само сознание есть не просто место их рождения, но продукт такого нового рождения. Ангелы и демоны – это мы сами, но уже не в этой жизни, а в жизни сознания других людей новых поколений. Если это понимать метафорически, то можно принять как смелую, как говорят, «безумную», гипотезу. Но если такое предположение принять буквально, то люди начнут обязательно спрашивать о твоем психическом здоровье, не перегрелся ли ты на солнце, и посоветуют тебе не заговариваться, а лучше обратиться к общему психотерапевту или личному психоаналитику.
       И все же есть ли Я? Конечно, есть как все то, что было сказано выше. Живет ли оно после нашей индивидуальной смерти? Разумеется, если применимо слово «жизнь» к сознанию. Но человека интересует больше, чем просто Я, - ему интересно, бессмертно ли его личное Я? Само собой, нет. Я лично условно, относительно субъекта, будь то человек или кто-то другой. Нет человека, нет и личной человечности Я. Оно есть с другой человеческой или какой иной личностностью. Только и всего. Да, какая разница. Здесь разница состоит только в эгоистической разделенности людей, как и всех прочих душевных и разумных существ, переживающих и разумеющих свою конечность. Человек есть материал и явление в нем вечной формы Я. Форма Я есть форма форм или Бог, как его называют многие. Бог есть Дух как Вечное. Дух есть Бог как явленное в творении Творцом. Есть еще Вечность как сущность Духа. Она есть Разум. Явление Его в Мире есть Душа. Душа есть явление не духа, а разума. Разум есть тело Духа. Является тело, но тело не тела, а души, в данном случае духа. Дух является в Мире (Универсуме) как его Творец – Бог разумным образом Логоса.
       Не следует отчаиваться, нужно понять, что в Я есть не только ты, но и все остальное в «снятом виде» сознания, включая и тебя самого. Так вот, в этом снятом виде ты будешь в сознании после своей смерти. ты будешь находиться в сознании (не важно каком) и проявишься таким или другим образом, воплотишься в ком-то и в чем-то. Так и будет и уже много раз было, ибо «все имманентно всему», но не в имманентном тебе, а в трансцендентном виде для тебя в этой жизни. Однако людям этого мало, ибо они закоренелые буквалисты-эгоисты, опять же в силу (по причине) своей конечности.

       Надо уезжать. Но куда? Туда, где тебя никто не ждет?! Да, в пределе тебя никто не ждет там, где никого нет, - в смерти. Поэтому все отъезды есть приготовления к отъезду из жизни в смерть. Там нас никто не ждет. Почему? Потому что там никого нет и нет самого «там». Это ужас! Ужас не в том, что есть смерть, а в том, что ее нет, вернее, она есть то, что в ней и ее самой нет. Так что же есть? Есть жизнь, в которой нам уже нет места. Поэтому люди умирают в качестве того, кому нет места в этой жизни. Когда у них не остается в этой жизни и минимума места и времени, они умирают. Для чего? Для лучшей жизни в ином мире? Да, для того, чтобы жить в ином мире  в другой жизни. Этот иной мир есть не природа и не общество, а сознание. Причем сознание не его, а другого, у которого он живет в сознании без его ведома. В каком виде умерший живет в сознании другого человека? В призрачном виде, в тени его сознания. Химерическое существование смертного в сознании другого в качестве паразита приобретает смысл, если он становится его ангелом, вдохновляющим того на такие занятия, которые расширяют сознание, предоставляя ему возможность жить  и на светлой стороне сознания, освещая путь носителю сознания исполнить свое предназначение, - не столько жить сознанием, сколько жить в сознании для сознания у сознания.

       Главное и второстепенное. Все ошибаются, даже боги. Что уж говорить о человеке. Естественно, что человеку свойственно ошибаться, как в большом, так и в малом. Люли часто ошибаются в малом. В деталях, в подгонке частей целого друг к другу трудно не ошибиться. Это не вина, а беда. Вот ошибка в главном, когда ты ошибаешься в целом и вообще, бываешь бессвязен, особенно опасна. Эта ошибка в корне, в причине, приводит к закономерному ошибочному результату. Когда такое возможно? Разумеется, когда ты ошибаешься на свой счет, пребываешь в иллюзорном состоянии сознания. Ты не знаешь самого себя и поэтому не можешь найти себе место в том, где тебе нет места; а если нет места, то нет и знания всех мест и времен, где и когда ты есть.
 
       Путаница в логике. Путаница в логике приводит к путанице в метафизике и теории познания. Принимая одно за другое вид за индивид, имя за предикат, предикат предиката за имя предиката мы умножаем сущности без логической и следом метафизической, эпистемологической необходимости. Так всеобщее есть имя, но чего: субъекта или предиката, оно есть род, вид или индивид? В определении философских вещей важно для смысла уметь избегать субстанциализации и натурализации/материализации того, что не является субстанцией, природой, материей. Вот всеобщее есть понятие, которое означает, имеет смысл чего? Всеобщего, которое нельзя свести ни к чему другому, не потеряв его смысл. Оно есть единое, но не отдельно от всего (многого). Всеобщее может быть представлено логическим субъектом, имеющим в качестве предиката то, что оно есть и в этом смысле есть то, что есть, то есть, бытие, единое с самим собой, и то, что оно само собой есть,  то есть, есть абсолют или универсум, который и субстанциален, и природен, и материален. Ему ничто не трансцендентно, а имманентно. Но он всему трансцендентен, за исключением самого себя. В этом качестве, предикате такой логический субъект является идеей бога. И все же трансцендентен ли он самому себе? Да, если мы имеем в виду не идею бога, а самого Бога, трансцендентного своей идее. В каком качестве Бог трансцендентен себе как идее? В качестве Духа. 
       При всем при том всеобщее как абсолют не является субъектом логики, как например, человек в качестве индивида.

       Гениальное и человек. То, что тебя посещают гениальные (спасительные) мысли, еще не означает, что ты гениальный человек. Гениальный человек – это спаситель людей от них самих, если они ведут себя не как люди. Он показывает пример, каким следует быть человеком. И в этом смысле он идет не в ногу со своей эпохой, а опережая ее на один шаг, указывая людям путь развития к цели быть такими, какими можно стать. Быть гениальным человеком – значит быть живым противоречием, что невозможно для обычного человека. Для него возможно только кратковременное пребывание в состояниях сознания, опознаваемых (представленных) в качестве гениальных, но переживаемых в качестве чужих (не своих). Это и есть то, что обычно называется вдохновением, то есть, одержимостью нечто иным, тебе посторонним, вселением в тебя нечто неведомого, необычного, выводящего за грань/границу посюстороннегов потусторонний, для тебя чужой мир.
   
       Люди и ангелы. Человеку становится доступно через труд, испытание муками творчества то, что является чудом. Но это человеческое чудо, то есть, чудо по заслуге, а не даром, как в случае с ангелом. Ангел естественен, как и животное. Только его естественность, то есть, реальность является не природной, материальной, а духовной, идеальной. Естественность же человека носит не естественный, само собой разумеющийся характер, но искусственный, в лучшем случае искусный характер, что предполагает не только труд, ремесло, технику, но и творчество, вдохновение.
       Человек ограничен душевной стихией, в которой варится как в своем соку. Так он ограничен сверху. Но есть еще ограничение человека снизу его телом, «голой материей». Прикрытая материя есть человеческая психосоматика. Душевная стихия – это стихия любви. Любовь в чистом виде – это больше, чем душа. Она есть идеальная любовь. Душевная же любовь,  по существу, амбивалентна: с одной стороны, она идеальна, - идеальна в своем стремлении к объекту влечения – идеи как идеальному существу (ангелу или демону – музе), с другой стороны, она материальна через телесную близость. Идеальная любовь в отличие от душевной любви не драматична (кстати, телесная любовь комична, анекдотична), а трагична. Это так называемая «платоническая любовь». Реально она несостоятельна. Она может состояться только иллюзорно. Почему? Просто потому, что этому препятствует трансцендентность идеала в виде (форме) Духа. Но для Духа душа имманентна. Напротив, для души Дух трансцендентен. Дух не есть душа и душа не есть дух. Ангелы, из которых состоит Дух, бездушны. Но они разумны. Их телом является разум. В них разум постоянен. Постоянство разума нарушается при воплощении духа (ангела0. Тогда он становится переменной изменения (превращения), обращения духа в душу в материальном теле. В таком воплощенном в материи виде душа оказывается заложницей страстей, страхов, желаний, овладение и сдерживание которых на время возвращает переменной разума некоторое приблизительное, но не строгое постоянство.
       Но это постоянство разума держится на пике (акме) волевого усилия, которое не может не расстроиться во времени, измениться и нарушить собственную меру. Колебание, вибрация души на пределе ее возможностей служит выражением ее двусмысленной (амбивалентной) сущности наивысшего аффекта (переживания) представления, а не существования, духа в теле воплощения. Душа как превратный (падший) дух составлена из переменного разума и постоянного волнения чувств, вызванных изменением места их телесного сосредоточения среди прочих мест во времени в соответствии с действием закона материальной взаимообусловленности (взаимной зависимости). Пребывая в потоке жизни душа держится в теле, собирается в нем только на личном усилии в направлении к цели раз-воплощения. Освобождение от телесной оболочки становится навязчивой идеей (ideаe fixe). Такая идея представляется искомой идеальной любовью. Это и есть наивысший аффект Платона или его любовь. Любовь есть эффект восстановления духа из стихии души путем ее разуплотнения, расточения плоти. В этом смысле идеальная любовь есть превращенная форма вдохновения в плотском выражении. Сама она не дает телесного раз-воплощения, но является необходимым условием оного. Причиной восстановления духа из психической стихии является разум как уже не наивысший психический аффект, а форма естественного существования, сверхъестественная (трансцендентная) для души. Душа есть трансцендентальная форма существования на пороге/просвете духа в темнице плоти.
      
       В царстве мертвых. Последним живым человеком был Сталин. Он умер в 1953 году. Тогда закончилась история человечества. Но никто не догадался об этом. Люди продолжали жить. Они не знали, что живут уже не в жизни, а в смерти, в царстве не живых, а мертвых. Так было  у нас, живущих зомби. После истории время пошло вспять. Мы вернулись в капитализм. Благодаря капитализации коммунизма сначала советского, сырьевого, а потом китайского, трудового капитализм выжил на время. Но это было время уже не лицемерия, а цинизма. На смену религиозному ханжеству и коммунистическому вранью (идеологии) пришел тотальный кризис, с которого стала спадать пелена симуляции конца истории. Мы живем не в конце истории, а уже после истории. Мы были не правы предполагая, что наступил ужасный конец капитализма. Нет, это не ужасный конец, а ужас без конца. Как человек, который поторопился с ускорением и не может добежать до финиша, мы зависли на противоречии и никак не можем его разрешить, создать условия для того, чтобы капитал «снял» самого себя в процессе собственной тотализации и вывел человека из сферы общественного материального производства в пространства всеобщего (духовного) труда. Стала раскручиваться небывалая прежде полоса безвременья. И нет никакой гарантии в том, что мы пройдем до конца эту полосу.

       Душа пророка. Кто такой пророк? Это дух, ангел? Да, нет, конечно. Это просто человек. Такой как все, в смысле, человечный. Только в  нем больше, чем в других, душевного и меньше всего человечного. Душа у них не на месте и мало привязана к телу. В них нарушена мера человечного: больше психического элемента, чем телесного. Душевное в них есть жало в плоть. Они мучимы духовной жаждой. Им не хватает духа из-за того, что переполнены душой. Поэтому часто находятся в состоянии аффекта, истеричны. Таким образом их плоть реагирует на избыток души. Душа рвется наружу и находит себя в голосах, которые ее беспокоят. Она невольно начинает проговариваться и заговаривается, несет нечто несусветное. Свидетели такого измененного состояния сознания пророка замечают, что его понесло и он начинает проповедь не от себя лично, а от некто другого, всем чужого, но которого по недомыслию все принимают за своего. Пророк становится голосом бога, сосудом его слова. Он говорит как бы со дна горшка сдавленных голосом, находясь под мощным прессом/давлением духа, чтобы в конце концов вылететь пробкой из собственной лампы/тела. Пророки – это и есть пресловутые «махатмы» или великодушные («великие души»). Правда, с махатмами путают демонов или муз, которые вдохновляют людей и общаются с разумными существами. Пророками невольно становятся те, кто на свою беду, подслушивает беседы демонов с разумными существами. Гениями же становятся те, кто принимает на свой счет обращение демонов к разумным существам и представляет их в виде муз, вдохновляющих их на творения. Есть еще так называемые «святые». Это те, кто из кожи лезет, чтобы своими силами достигнуть необычного для обычного человека состояния сознания и жизни, уподобляясь демонам, ангелам и богам. Как правило, из них получается нечто такое, при условии, что таким нечеловеческим занятием занимается изгнанник из разумного мира в мир не разумных, душевных существ, вроде людей.
 
       Кто такой философ?  Если пророк есть сосуд, переполненный душой при недостатке ума, «полоумности», то философ есть сосуд, переполненный умом при недостатке души, малодушии. Одно другому является помехой в творении воплощения. Либо ты занимаешься проповедью, либо размышлением. Если пророк полагается на подглядывание и подслушивание высших существ, то философ во всем рассчитывает на себя, пользуясь сознанием как телом воплощения. В отличие от них поэт (художник) и ученый есть те, кто либо обладает максимумом чувств при минимуме ума либо обладает максимумом рассудка при оптимуме чувств.
       Философ нуждается в способностях пророка или святого, а также поэта и ученого, для того, чтобы на них упражнять свой ум: оптимизировать душу, минимизировать рассудок и оптимизировать чувства.
    
       Что такое будущее? Есть ли оно? Будущее – это то, чего еще нет. Но оно будет. Когда? В будущем? Может в настоящем. Да, но не сейчас, потом оно будет настоящим, когда настоящее станет прошлым. Можно сказать, что будущее явится настоящим, когда настоящее станет прошлым? Можно. Но что будет с прошлым? Так будущее и есть то, прошлое, которое не прошло. Оно сделало настоящее прошлым, чтобы стать будущим. Нет никогда будущего и не было. Это будет, но еще не пришло. Так когда будет? Неужели не понятно, будущего еще не было. Когда оно будет неизвестно. Будет ли? Кто его знает. Что то будет, но когда и что, кто его знает. Я не знаю. А, кто знает? Не видел, не знаю.
       Если же подумать, то можно сказать, что будущее есть только в том случае, если оно уже есть, но не в жизни, а в сознании. Но так бывает у разумных существ, а вот у людей как душевных существ, которые руководствуются не умом, но чувствами добровольно и принудительно трудом, в сознании есть не будущее, а прошлое при живом настоящем. То есть, они думают тем, чего уже нет. Им не то, что недоступно будущее, но даже настоящее не понятно. Тем более сейчас, когда этого настоящего хоть убавляй из-за его инфляции, - его так много, но оно такое маленькое (как обратной стороны его многочисленности), что не разглядеть даже под собственным носом. Эта инфляция является следствием нарушения меры вещей, причиной которого послужило представление человека в качестве такой меры. В результате человек перерос самого себя и сделался нечеловекоразмерным.  Это непонимание стало бросаться в глаза особенно тогда, когда жизнь людей стала глобальной. Чтобы нейтрализовать поток событий настоящего, человек теперь занимается внедрением новаций или так называемыми «инновациями», то есть, пытается действовать на их опережение и тем самым еще больше запутывается в итак сложном, запутанном настоящем.
 
       Человек. Человек держится только на честном слове, на сверхусилии. Такое возможно, доступно только необычному человеку, да и то лишь на короткое время. В основном же обычных людей делает людьми работа из-под палки, когда они не могут не работать, иначе не выживут. Это бывает, как правило (обычно или по обычаю), когда они умирают с голода, как это было прежде, или из страха быть убитыми, как это было недавно при Советской власти (настоящая Советская власть была только при Сталине), да в годы войны. Организовывали массы народа на коллективную работу те, кто привык жить за чужой счет. Работать просто так у людей нет ни желания, ни умения, ни привычки. Но это не значит, что нет исключений, они, как правило (закономерность), есть исключения из правил и тем, что есть подтверждают наличие самих правил (в качестве закономерной случайности).
       Люди трудятся не само собой, естественно (свободно), но из нужды (по необходимости), искусственно. Если бы они были свободными и духовными существами, как животные и ангелы (духи), то жили бы само собой как животные и творили бы само собой как ангелы по своей природе. Они же трудятся для того, чтобы быть, жить людьми. Трудятся они, подражая ангелам, а живут, следуя животным. Причем они трудятся для того, чтобы жить, то есть, уподобляются ангелам, чтобы быть животными. Между тем разумные существа живут для того, чтобы трудиться по мере, по уму, а не по нутру.
       Разумные существа – это такие существа широкого коридора возможностей в стенах природы/естества. Человеческие существа как существа душевные есть существа узкого коридора возможностей в границах телесной/материальной обусловленности или естественной необходимости. Это проекты испытания (эксперименты) более совершенных (духовных) существ в целях отбора наилучшего материала воплощения.
 
       Доморощенная философия обывателя. Просто человек или человек обыкновенный либо еще мечтает, либо уже достиг предела мечтаний, то есть, живет не в аду, а в раю уже в этой жизни, а именно: удовлетворен и продолжает удовлетворять свои жизненные (биологические) потребности в еде, размножении и доминировании. Он сыт, доволен собой за счет других, ибо их имеет. ОН тратит всего себя, собственно человеческое на это. Другими словами, он использует высшее для низшего, а не наоборот, низшее для высшего, что бывает, если развиваться и что случается по необходимости при совершенствовании.
       Другое дело, если он голоден и его имеют те, кто сыт. Вот и вся нехитрая философия для всех в качестве цели существования. Только, к сожалению, достижимая для немногих. Однако, к счастью, она есть средство общественного развития. Все иное от лукавого, например, утверждение, что удовлетворение биологических потребностей является только средством для становления и совершенствования человеческого начала в себе и других людях. Так отвязывается (от-объясняется) от своего предназначения простой (элементарный или первобытный) человек. Это непосредственный человек или человек в себе. Он еще существует не для себя, а для так непосредственно, естественно (природно) понимаемого общества конкуренции как среды обитания себе подобных. Некоторые болтуны («балаболки») делают лишь вид, что живут не только в себе, но и для себя в обществе как у себя дома. Это интеллигенты как амбивалентные существа. Они заслуживают не презрения , как простой человек, а жалости, как все стыдливые импотенты, - они хотят, но не могут жить сами собой и живут как все, испытывая при этом неприятное чувство, нет, не физического, но морального неудовольствия. И все же они быстро успокаиваются и примиряются со своей примитивностью, элементарной состоятельностью, ибо живут для себя, опосредствовано только в мыслях и на словах, а не в жизни, тогда как в ней они находятся в себе, как все прочие, - народ и власть.
   
       Короткое и выразительное объяснение сущности сна. Что видит человек во сне? То, что имеет положительное физиологическое значение. Это по поводу не только эротического сна, но любого сна освобождающего, снимающего с тела излишнее напряжение. Кошмар связан с тем, что тело во сне перенапрягается, особенно перед пробуждением. Состояние «бодхи» является следствием телесного перенапряжения в виде эрекции, при условии наступления прежде телесной (соматической) разрядки в качестве оргазма. В этом смысле «просветление» есть пороговое состояние творческого вдохновения. Однако это так только на уровне первого, вступительного, имманентного понимания. Более продвинутый, уже трансцендентальный, уровень понимания сущности сна подсказывает, что сон на что-то намекает, что необходимо разузнать, догадаться, увидев в нем логику воображения, интригу сюжетосложения. Наконец, есть еще и трансцендентный смысл понимания сущности сна. Он может открыться, если в самой жизни найдешь его исполнение, которое прежде разыграл в своем воображении как по нотам (кодам, шифрам) бессознательного.
 
       Вера и познание. Что такое вера с познавательной точки зрения? Есть восприятие и мышление. Вера есть нечто третье. Она дает о себе знать, когда мы не видим в том смысле, что не располагаем данными, не имеем информации для размышления, и не знаем из рассуждения, то есть, не выводим знание. Не зря апостол Павел в своем послании к соплеменникам назвал веру в качестве «оглашения (обличение) вещей невидимых как видимых (уверенность в невидимом) и извещение уповаемых (осуществление ожидаемого)» (См. Евр. 11.1). Как понять веру со слов авторитета веры? Как уверенность в невидимом в виду видимого. Что это такое? Это то, что верой видим, когда глазами не видим. Вера позволяет созерцать мир невидимый, то есть, мир духов. Но этого мало. Она осуществляет ожидаемое, то есть, реализует то, на что мы надеемся, наше  уповаемое будущее. В этом смысле вера связана с надеждой и устанавливает связь во времени с вечным, с Богом. Благодаря этому ожидаемое реализуется. Что же реализуется? То, что созерцается в ином мире относительно верующего. Так понимая веру мы имеем дело с религиозным познанием. Это религиозная вера. Первая часть определения религиозным авторитетом веры есть теория или созерцания веры, ее предмета. Вторая часть определения веры есть соответственно практика веры. Познание верой есть уверенность в невидимом. Значит, вера в познавательном отношении есть уверенность. Уверенность в чем? В том, что созерцаемое реально. Что созерцается и чем? Созерцается духовное, божественное сердцем как органом веры в противовес голове как органу разума. Познание верой есть сердечное познание, когда ум спускается в сердце и знает сердцем, верой. Такое (религиозное) познание есть разумение в  высоких чувствах. Можно ли сказать, что оно есть разум чувств как разум в чувствах, а не чувство в разуме, чувство разума? Да, можно.
       Итак, вера с точки зрения познания есть разум чувств, разум сердца. Между тем как сам разум в отношении к чувствам, к вере есть чувство разума или разум как бесконечная, беспредельная чувствительность в отличие от обыкновенного понимания разума как предела чувств или их определения. Следовательно, вера есть разумное чувство, а не неразумное, иррациональное чувство. Если она будет иррациональным чувством, то не в состоянии знать то, во что является верой. Но вера не дает знания сущности Бога, то есть, не раскрывает сущность предмета веры, своего предмета. Вера позволяет любить Бога, Но эта любовь как познание есть познание не сущности объекта влечения, но только его явления верующему. В этом смысле вера имеет опытный характер и является эмпирической. Только это эмпирия не обычных чувств, а возвышенных, и даже больше, - она не чувственна, а сверхчувственна ввиду сверхчувственности как сверхъестественности своего предмета. Сверхчувственность веры имеет иную природу, чем сверхчувственность разума. Ты видишь не глазами, но не умом, а сердцем. Что значит «видишь сердцем»? Интуитивно или воображаешь, фантазируешь? Является ли вера фантазмом, а ее объект фантомом? Профессионально верующие утверждают, что она не есть фанатазм. С их слов вера есть не фантазм, выдумка, но интуиция. Только интуиция не чувственная и не рациональная, а мистическая. Когда мы верим, то интуитивно знаем, чем является для нас как верующих Бог как нечто сверхъестественное и доступное нам сверхчувственно в интуиции.
       Когда мы знаем интуитивно о предмете интуиции при условии, что этот предмет сверхчувственнен, то такая интуиция имеем основание в качестве мистической интуиции. В этом смысле она обоснованно мистична. Только ее предметом является не фантомное образование самой веры, а явление верующему реального чуда как явления Бога. В чем явление Бога? В вере. То, что вера чудесна, создается впечатление ее фантомности, ибо обычно она не удостоверяется в качестве чуда, то есть, не удостаивается переводимости в обычное чувство. Из-за своей чудесности, необычности вера не обнаруживается в качестве обычного явления, ведь явленное ей не обычно, а необычно.
       Тогда можно ли веру перевести в разум, то есть, можно ли реализовать веру как разум, сделать ее доступной разумному человеку? Нет, нельзя, ибо для того, чтобы разумный человек поверил одного разума недостаточно. То, что он разумеет идею Бога, необходимо для такого перевода, но недостаточно для осуществления такого перевода. Достаточно ли для такого перевода желание поверить, желание веры? Нет, недостаточно. Требуется не одно желание, хотя оно необходимо как субъективная активность, движение к объекту веры как субъекту веры. Еще требуется ответное движение со стороны Бога как субъекта, как подателя веры. Когда такое движение может иметь место? Когда разумеющий идею Бога будет не только созерцать Бога умом в виде идеи, но и практиковать, служить Ему соответствующим образом, то есть, служить ему не как ему привычно, обычно, разумом, а необычно сердцем. В чем выражается служение сердцем? В доверии. К чему? К тому, что выдается служащему как верующему. Так что выдается в таком качестве? То, что имеет вид Писания. Ты тогда будешь верить в Бога, когда примешь Писание, примешь то, что в Нем записано как в Откровении Бога за то, что тебе доверено как верующему, то, что ты должен хранить в своем сердце как «зеницу ока». Доверенное записано людьми. Таким образом вера дается Словом Бога посредством человеческого слова, то есть, со слов людей, близких Богу, - пророков, апостолов, учеников Сына Бога. Слово Бога есть Иисус Христос. Слова людей в данном случае слова евангелистов и апостолов как авторов посланий. Если веришь тому, что они написали правду, то уже веришь в Бога. Вот кого обычно верующие называют верующими.
       Таким образом, вера человека в Бога удостоверяется, признается тем, что он верит слову Писания. Это писанная, записанная вера. Ты веришь тому, что написано. Доверяешь слову, букве. Буква становится свидетелем духа. Она является его явлением. Ты видишь дух в букве, а не помимо буквы. То, что ты видишь Бога в уме в мысли, в умозрении не признается верующими за Бога. Они верят в то, что можно знать Бога не умом в опыте умозрения, но только сердцем в букве Писания. Умом можно знать не Бога, а только его идею. Причем идея признается верующими не  существом, ангелом Бога, но его прелестью, демоном, смущающим разумеющего и отвлекающим на себя (на демона) от Бога, доступного только верующему в вере в букве Писания. Поэтому, с их точки зрения (точки зрения веры) нужно не умом зреть Бога, но в него верить. Твоя вера удостоверяется доверием слову Писания. Доверяешь слову Писания, тогда знаешь Бога как явление в вере чуда Его присутствия. Их совет: не думай, а читай Писание и правильно его понимай. Как правильно понимать писание? Толкуй его буквально. Так что, верить всему, что там написано? Разумеется, иначе не узнаешь Бога. А как же толкование? Иносказательное толкование, то есть, толкование в переносном смысле нужно не для веры, а для ума, чтобы ему (разумеющему) стало понятно то, что и так (буквально, как написано) понятно вере, вернее, верующему.
       Следовательно, верь, чтобы понимать, а не понимай, чтобы верить, как привычно разумеющему. Если тебе станет привычно, верить, чтобы понимать, то есть, только читать, чтобы верить, будешь уже не лишь  разумеющим, но пассивно верящим. Для того, чтобы стать активно верующим, необходимо распространять веру среди неверующих, например, мыслящих (философов)  или тайно видящих (визионеров), нужно быть миссионером. С точки зрения верующего визионеры или тайнозрители принимают за Бога его ложные (иллюзорные) подобия. Они растворяются, расточаются в воздухе, в среде духов (ангелов) при слове Писания. Они (миссионеры) так думают, точнее или вернее, в это верят, полагаясь на слово Писание. Выходит, верующие есть не мыслящие или видящие, слышащие голоса богов, но читающие сердцем Писание пророков Бога и апостолов Сына Бога. Что значит «читающие сердцем Писание»? Это означает то, что верующие переживают то, что они читают. Что читают? Что пережили очевидцы встречи с Богом и записали это. Что «это»? Встречу с Богом. Следовательно, вера основывается на встрече. Как можно встретить Бога? Буквально, как записано в Библии.
       Значит, вера проистекает не из факта встречи с чудом, а из слова об этом, об этой встрече. Встреча со словом Бога, с Библией есть чудо. Из слова выходит вера. Чудесно слово Бога, чудесно Писание. Оно и есть источник веры. Читай Библию, если ты христианин, или Коран, если ты мусульманин, и уверуешь, точнее, признаешься в том, что ты верующий, осознаешь себя верующим. Каким верующим? На словах. Слова Бога как слова Писания станут твоими делами, станут делом веры. Слова тебя приведут к Богу. Они приведут тебя к Богу. Слова, а не мысли. Следовательно, верующий есть человек слова, а не мысли. Он думает, как говорит, а не говорит, как думает. Он говорит, чтобы понимать, а не понимает, чтобы говорить. Он читает, а не пишет. Он читает чужое как свое, а не пишет свое как чужое мысли. Мыслится свое, но записывается как чужое, ибо оно отчуждается в слове. Однако когда читается, то уже усваивается как свое.

 
       Учитель. Настоящий учитель брезгует быть учителем. Его понять можно, - это противно. Поэтому он прикидывается чьим-нибудь учеником. Например, Кант. Тот прикидывался преподавателем популярной (народной, то бишь, немецкой) философии Христиана Вольфа, чтобы ему не мешали заниматься своей философией. Между тем, как принято говорить, «философия ищет не своего, но всеобщего», то есть, свое замещает целым, превращая это свое в часть целого всех. Как можно учить других?! Чему? Я представляю махатм (демонов), которые закатываются гомерическим хохотом богов, когда их выдают за учителей человечества (!) какие-то мадам и госпожи «эти самые». Такая глупость могла прийти в голову только «ученым ба(оба)бам» (бамбукам и бабуинам).
       Стыдно быть хорошим среди плохих, умным среди глупых, учителем среди учеников. Вот и приходится выдавать себя за чьего-то ученика. Под видом, маской другого (мага, чародея, ученого, артиста и пр.) учить своей мудрости. Что такое мудрость? Это глупость, возведенная в степень ума. Мудрецы глупы умом, ибо у них мысли есть только мысли. Тогда как у мыслителей, а не мудрецов, мысли есть больше, чем мысли, - они идеи, - а идеи больше, чем идеи, - они идеальные существа.

       Философия и философы. Есть философия в философах, а есть философы в философии. Философы представляют философию. По ним судят о философии, если она есть в них. Она в них есть, если они есть в философии. То есть, у них можно узнать о философии, если они есть в философии. Так начинается поверхностное знакомство с философией. Если хочешь ближе познакомиться с философией, желаешь погрузиться в нее, расспроси философов о том, как они нашли философию в себе. В этом случае они станут твоими провожатыми в мир философии. Оказавшись в мире философии в сопровождении философа, познакомься со всеми местами философии. Вскоре ты увидишь, что все обжитые места философии уже заняты. Вот тогда ты узнаешь, что не заселенными остались только такие места в философии, куда не ступала еще нога ни одного философа. Но они уже везде наследили. Что делать? Если нет ни одного белого пятна на карте философии, следует искать не место, а время в философии для себя. Прошлое уже занято, то есть. там тебе нет места. Будущее философии неопределенно, ибо прошлое полностью определено. Осталось настоящее. Что это означает для тебя? Только то, что самое время заняться  философией так, чтобы в самом себе найти место для философии, при условии, что все места в философии уже заняты.
       Поэтому занимайся не чужой, а своей философией, - найди ей место в своей жизни. Это будет философия жизни. Живи философски. Это как? Живи вдумчиво. Вдумывайся в жизнь, чтобы ожить в мысли. Живи в мыслях, живи мыслями. Тогда мысли будут живыми. Только при этом условии появиться место в философии для тебя лично. Со временем ты начнешь понимать других философов посредством/с помощью понимания самого себя. Твое место будет сообщаться с местами близкими твоему месту, а через них со всеми другими, уже отдаленными местами философии. Наконец, ты найдешь свое место в философии, но только когда она окажется в тебе. И чем она будет тебе важнее, тем точнее будет определено твое место в философии. Разумеется, оно будет определено не другими (философами), а тобой лично, ибо они могут вообще не догадываться о твоем существовании, тем более, если они живут в ней в другом времени: в прошлом, которое для тебя прошло, и в будущем, которое для тебя еще не началось. Правда, ты можешь общаться прямо с философами настоящего. Но это не является необходимым, ибо в качестве провожатого в мир философии мог быть выбран мыслитель прошлого. Но в этом случае он мог быть провожатым лишь в твоем воображении.
       Итак, можно познакомиться с философией, если встреча с современным философом нежелательна, например, по причине его заносчивости, надменности. Это часто бывает, - случается, что философа заносит и он свысока, с философской или вечной (метафизической) точки зрения посматривает на новичка (неофита). Такое бывает довольно часто. Однако к этому нужно относиться диалектически, то есть, понимать, что философская выскочка тоже когда-то была неофитом. Но это не главное. Не обращай на него внимание. Смотри на то, на что он смотрит. Он смотрит на тебя, а ты смотри на его смотрение, на его взгляд. Важен не он, а его взгляд. Тогда ты легко можешь произвести замену себя на него и его на себя. Так можно нейтрализовать философскую надменность. Только зачем нужно тебе было тратить на это свободное время, необходимое для знакомства с философией, а не с философом. С философом ты можешь познакомиться в своем лице. Но тогда ты не сможешь обойтись без опыта собственной надменности в философии. Это испытание немногие выдержали. Именно они остались в философии, поняв что не они есть центр философии. Это философия есть их центр. Причем она в каждом из них. Для того, чтобы преодолеть неизбежный самообман, философскую иллюзию нужно почувствовать, пережить себя не философом, уже будучи философом.
       То место, которое находит неофит в мире философии есть его трансценденция как точка расширения имманентизации поля философствования, ее освоения и присвоения, получения признания среди философов.
 
       Обычное преподавание студентам философии и привычное восприятие философии студентами на занятии по философии. Возьмем для примера занятие по средневековой философии. Студенты привыкли воспринимать факты, в данном случае из истории средневековья. Что делать с этими фактами как информационным материалом? Так как студенты принимают эти факты за материал, из которого как нечто простого можно сложить уже нечто сложное как сложенное из простого, то важно подобрать готовые модели такого сложения, на которых можно связать данные истории средневековья. Какие именно факты нужно складывать и на каких моделях? Вот с этим возникают сложности, затруднения, проблемы.
       Как правило, студенты путают историю с философией и подменяют философию историей. Преподаватель же пробует, пытается привлечь внимание студента к фактам философии, чтобы разобрать (проанализировать) ее на части в таком порядке, который удобен для сборки (синтезирования) из них нечто цельного и целого, связного по смыслу. Цель, которую он ставит, - это определение философии в качестве системы понятий, то есть, составление мыслей по идеям в предельно осмысленное в виде понятий.
       Поэтому важно сосредоточить внимание студентов на фактах философии как мыслях философов средневековья, которые еще следует извлечь, используя специфические методы герменевтики (толкования), из философских текстов как собраний/констелляций (коллекций или сумм) слов того времени. Моделями построения системы категорий (философских понятий) могут послужить идеи, которые необходимо еще выделить в качестве единиц наведения мысли на выведение понятий из наличных текстов, в которых они неявным способом (видом) находятся. Разумеется, при разборе и сборе идейных и ментальных (мысленных) единиц следует придерживаться правил построения суждений и выводов (умозаключений).
       При таком изложении материала занятия необходимо сориентировать внимание студентов именно на философском, а не историческом и религиозном контексте указанного периода времени. Следует заняться не историческими условиями и религиозными явлениями того времени, определяющими его характер, но философскими проблемами, решение которых существенно для понимания оного (характера). Например, не увлекаться потоком исторических событий и распутывать хитросплетения догматов вероучения, но заниматься ответом на вопрос, как работа с такими понятиями, как идея, мысль, знание, вера, может помочь не запутаться в наличном материале средневековья. Следует, в частности, проанализировать возможные соотношения веры и знания (и понимания) и то, в каком виде и для чего они были представлены в теориях средневековых мыслителей (как философов, так и богословов, а также мистиков, ибо из них состояло множество мыслителей в то время).
      
       Сущность веры. Трудно определить, что такое вера, что она как слово обозначает, означает и какой имеет смысл, как ее можно понять. Вера есть базовое, фундаментальное, основное слово в языке простого человека. Оно обозначает не вещь, а состояние человека, его сознания, если сознание понимать в качестве души, то есть, «псюхе», а не психики как предмета психологии в качестве науки. Психология изучает не душу, а материю, то есть, тело, в которой есть нечто, что не ученые называют «душой». Можно сказать так, слово «душа» взято из разговорного (ординарного) языка. Еще оно используется до сих пор в религиозном языке , а также когда-то употреблялось в языке метафизики, то есть, в философском языке до безраздельного господства сциентистов всех мастей, начиная с позитивистов (ученых философов) и заканчивая марксистско-ленинскими идеологами в качестве членов гегелевского кружка диалектики.
       Вера как состояние человеческого сознания или душевное состояние человека, характеризуется волевым потенциалом проявлять решимость в отношении поклонения или почитания нечто (предмета веры). Вера ведет к служению тому, во что веришь или тому, кому веришь в значении доверия (доверяешь самого себя), что возможно в случае спасения. В этом смысле вера спасительна. Она предполагает надежду на спасение от греха как зла, источником коего является сам верующий, ибо после снятия первородного греха Адама и Евы Иисусом Христом, остался только его личный грех как помеха возвращения человека в Бога, в Его Царство. Человек из веры надеется на спасении, если любит Бога. Любовь к Богу как стремление к Нему есть выражение веры при условии надежды на спасение.
       Сущностью веры является уверенность, употребляемая в теоретико-познавательном смысле. В этом смысле она есть удостоверение как нечто достойное веры с точки зрения субъекта. Поэтому вера есть субъективная уверенность в нечто не объективно данное, а транссубъективно заданное всей традицией преемников послания посланника Бога верному народу. Практическим выражением веры как субъективной уверенности является личная верность. Эпистемологическим продуктом (произведением) субъективной уверенности является верование верующего, верного аксиомам (постулатам или принципам) веры, правилам служения мысли вере и положениям (тезам или догматам/детерминативам) вероучения.
       Каковы принципы веры и правила служения мысли вере? Верить в саму веру в том смысле, что вера основывается только на самой вере. Бог является пределом веры. Он определяет веру в качестве веры. Вера не может быть беспредельна. Она обращена к конечному существу - смертному человеку. Пределом веры является Бога в том смысле, что Он является ее предметом, ее объектом. Это означает, что верующий служит Богу, ограничен Им. Чем он ограничен? Верой? Нет, он ограничен Богом в вере. Вера имманентна человеку как ограниченному существу. Но Бог трансцендентен верующему как беспредельное, неограниченное определения, предела, ограничения человека в вере. Предел, конец для конечного есть начало беспредельного Бога.
       Как следует служить Богу, то есть, правильно, точнее, верно ему служить? Верность в случае с верой и является правильным, логичным следованием. Чему? Вере. Следует, должно (должное как крайняя форма строгой (дисциплинарной) модальности – необходимости) верить, признавать в качестве обязательной формулу (credo) веры. От кого ты ее принял? От людей, которые приняли тоже от людей, а те от пророка, которому ее якобы «дал» Бог. Эта вера не твоя лично, она соборная, общая, общинная, коммунальная. Ты, как все правоверные (православные или ортодоксальные, то есть, буквально правильно верующие), веруешь в Бога как положено пророком, апостолами и святыми церкви, в случае с христианами.
       Интересным является связка веры в Бога с верой в бессмертие индивидуальной души. Душа она твоя лично или она и есть твоя личность? Это уже другой вопрос. Бессмертна ли душа? Древние полагали, что бессмертна душа мира (anima mundi), а не индивидуума. Так Платон полагал, что посмертно существуют души, состоящие из нескольких людей. Аристотель считал, что бессмертна не вся душа человека, но только разумная душа, которая не связана с телом. Правда, толкователи и комментаторы Аристотеля расходились во мнениях относительно его положения о бессмертии разума. Одни, как например, Аверроэс или Сигер Брабантский, полагали, что бессмертен активный разум (интеллект) интеллигенций – неподвижных бестелесных причин вечного движения небесных светил по кругу как совершенной форме движения, а не страдательный (воспринимающий) разум человека, связанный с его смертным телом.
       Другой, уже церковный комментатор Аристотеля, Фома Аквинский полагал, что душа человека бессмертна, ибо в ней есть разум и она разумна. Но он был интеллектуалом, а значит адептом общего и всеобщего. Тем более полагал бессмертие души волюнтарист Августин Аврелий, у которого вечным является не только всеобщее, но и отдельно взятое в качестве индивидуальной души как образа Бога. Отцы церкви не могли не думать иначе, ибо они думали только в границах веры, которая задает изначально вечность человеческой души. Почему? Не потому, что верующий верит в Бога, а потому что такова суть религиозной веры. Вера есть вера в саму веру. Она саму себя воспроизводит. Знаком собственного само-обоснования является Бог как инстанция неизменности одно и того же, что понимается в качестве вечности. Сущность Бога есть вечность, а Он сам есть Вечное. Человек верит в Бога, что предполагает и вечность не только Бога, но и веры. Человек в той мере вечен, в какой является верующим, обладающим вечной верой в Вечного Бога. Логика обоснования вечности веры понятна. Человек верит душой в Бога, поэтому вера как состояние души вечна. Следовательно, вечна и душа человека, если вечно ее состояние. Значит, сущность души есть вера, предметом которой является не человек, а Бог. Человек есть субъект веры. Вечным является не он сам, а его вера как состояние его души. Только это состояние вечно. Поэтому в отношении веры человек бессмертен. Ибо вечное не умирает. Чем он будет занят вечно в раю как Царстве Бога? Славословием в адрес Бога. То есть, человек после смерти, если он окажется в раю, будет вечно выражать свою веру в Бога у Бога. Только в этом качестве он будет бессмертен. Другими словами, он будет бессмертен не для себя, а для Бога в качестве вечно живого свидетеля Его славы.

       Человеческая душа. Есть ли душа у человека? Да, есть. Что она такое? В сущности, она есть сам человек, если она человека, человеческая. Тогда она есть его самость. Человек есть сам, а она его самость. Душа есть сущность человека. Тело человека есть ее явление.
       Если же душа человека не есть он сам, то она не его. А чья? Духа. Она свидетель духа в теле человека. В качестве свидетеля духа душа есть представитель, репрезентант духа в человеческом теле. Будучи свидетелем со стороны духа того, что происходит с человеком, о чем можно судить по телесному выражению, душа есть самосознание человека. Человек сам сознает себя с помощью духа. В народе говорят: «с божьей помощью», то есть, с помощью духа к человеку приходит самосознание. Что это означает? Только то, что человек додумывается о том, кто он есть, он догадывается о том, что у него есть душа. Душа в этом понимании есть не психика, которая бессознательна или сознательна, но она само-сознательна и ставит человека об этом в известность. Так человек осознает самого себя с подачи духа. Представленность духа душой есть разумение или разум. разум явлен в человеке в виде души.
       Так, все же, является ли человек душой? Нет, он не есть душа. Душа есть то в человеке, что не есть собственно он, но она есть то, посредством чего он может быть самим собой. В этом смысле человек есть не душа, а то, что бывает самим собой, когда его самость душа. Поэтому человек есть сам, сущий, а душа есть его самость. Она настолько же его, насколько духа. В этом смысле душа есть место в человеке для духа. Дух в этом месте есть разум.
 
       Мистика. С мистической точки зрения Бог непознаваем. Единственно, что знают мыслители о Нем, что Его сущность заключается в том, что он существует, то есть, она состоит из Его бытия. Он есть, но что он есть? Дух? Или Творец, - Он есть и все есть, то есть, существование всего производно от его существования, как бытие творения от бытия Творца. Но это Бог для нас, - его творения. Что же Он есть для самого себя? Дух, то есть, есть везде и есть вездесущий и вечный, то есть, есть всегда. Вездесущность и вечность есть формы его бытия. Способ его существования или бытия есть покой, ибо он совершенный. Напротив, материя вечно беспокойна и только возможна, или без Бога не состоятельна, не актуальна.
       В чем же Его сущность для Него? В том что он Абсолютное Существо, Субъект? Нет, он не может быть только Абсолютным Субъектом, ибо Он есть единство такого Субъекта и Абсолютного Объекта. В этом единстве Его Таковость. Но опять же Он как единство субъекта и объекта есть одновременно для иного - своего творения – совершенный объект или объективная идея (идея Бога) в качестве предмета совершенствования и совершенный субъект в качестве самого Творца. В этом смысле Он есть причина и цель творения. Как причина творения Бог есть Творец и Отец, как цель Он есть Спаситель творения от греха и Сын. Само божественное единство есть любовь как средство связи или Святой Дух Отца и Сына, Творца и Спасителя. Единство ипостасей Бога есть его природа или сущность. Бог Отец и Творец есть воплощенная вера, ведь верят в Творца. Бог Сын и Спаситель есть воплощенная надежда, так как на его уповают. Бог Святой Дух есть воплощенная любовь, ибо Дух связывает святостью жизни.
       И все же, несмотря на познаваемость Бога в качестве ипостасного единства, в Нем, в его сущности есть тайна, свидетельствующая, удостоверяющая его непознаваемость, непостижимость. Она связана с атрибутами, формами его бытия: вездесущностью и вечностью. Они нам, смертным, конечным, временным и локальным, местным (у-местным) существам, неведомы. Непостижимо то, что он безначален и бесконечен и пребывает вне времени как Вечный. Бог в качестве Вечного имеют сущность Вечности. Он безначален и беспричинен, абсолютно свободен, а также беспределен и бесконечен. Вместе с тем он совершенен и есть актуальная, уже состоявшаяся бесконечность. Вот это то и непостижимо. Все это скрытые параметры Бога как Духа. Как можно постичь беспредельность и бесконечность Бога, если постижение есть определение, установление границ и заключение, окончание? Как находясь во времени, сделать размерным, аналитически объяснимым безразмерное мгновение в качестве явления целой вечности как сущности во времени деления? Вечность не знает прошлого и будущего. Между тем человек имеет прошлое и надеется на будущее. Как ему, сущему на время,  понять вечность как сущность Вечного?
       Между тем мистика постигает непостижимое его непостижимостью. Как это возможно? И что это за постижение непостижимости? Постижимо ли постижение непостижимости или оно то же есть своего рода непостижимость постижимости? Вот этой непостижимостью постижимости она, мистика, постигает непостижимость? Вероятно. Подобное постигается, познается подобным. Непостижимость постигается непостижимостью. Но тогда само постижение, познание является непознаваемым. Как это возможно? Познание, являющееся непознаваемым, познает? Вот именно. Но это невозможно: если оно познает не познанием, то оно непознаваемо и не познает. Если такова мистика, то она не является познанием. Она и есть невозможность познания. Тогда мистика есть познание границы познания, узнавание того места в познании, где оно уже не познание, где оно переходит в не познание. Где мистика как познание границы познания переходит в не познание? Оно переходит из познания в не познание в бесконечном, беспредельном, вечном. Но для этого ей следует быть в конечном, предельном, временном и одновременно не быть в них, а заходить за них, - в бесконечное, беспредельное и вечное. Опознавать себя находящимся уже не на границе, а за границей познаваемого в непознаваемом. Следовательно, можно знать себя в бесконечном, беспредельном и вечном? Да, можно, но как отличном и противоположном бесконечному как конечному, беспредельному как предельному, определенному, вечному как временному, настоящему награни между прошлым, которого уже нет, и будущим, которого еще нет. Для человека как субъекта времени вечное является не настоящим, которое не схватишь, ибо оно обращается в мгновение, но одновременно неведомым прошлым и неизвестным будущим.

       Адам и Ева. Адам и Ева были «падшими ангелами». Адам появился на свет в результате воплощения Духа в прахе. Дух существует от века, или, что то же самое, в вечности, в виде Элохим, то есть, духов или богов. Он одной с ними природы – духовной природы. Но что значит быть в другой природе? В какой природе, если от века есть одна лишь природа – природа духа? Иная природа природе духа есть природа праха, то есть, то есть, природа неопределенная, меональная, которая может только быть, но есть она сама. Таким может быть только Дух, обладающий чистой, идеальной природой. Причем эта природа актуальна, но идеальна, она чисто формальна, ибо дух есть форма форм. Именно в теле Адама как первого человека Дух находит себе материальную природу, свое физическое воплощение. Он вдохнул в прах дыхание жизни и стал прах душою живою. Но не все боги (духи) как духовные существа принимают Дух в материальной форме Адама. Почему? Потому что они идеальной формы. У них в этом есть оправдание.
       Однако в материальной форме Дух в виде Адама, то есть, в отдельно взятом виде индивида одинок, несмотря на то, что он живет в раю как своем совокупном (мировом) воплощении. Он не может быть без такого же, подобного ему существа, чтобы находить себя в своем отражении (рефлексии) и общении. По этой причине и появляется Ева на свет как свидетельство (отражение-идентификация) собственной природы Адама. Но оставаясь наедине с Адамом Ева замыкает его внимание на себе и Дух забывает себя в Еве, являющейся отражением Адама. Так начинается еще бессознательно познание Адамом самого себя, своей собственной природы (Евы) и сущности (Духа). И тут Дух разыгрывает как детский Бог свою обиду, что Адама забыл своего Бога (Духа) ради Евы и предупреждает его о том, что ждет его с Евой, если он сорвет плод с древа познания добра и зла. Он указывает Адаму, что следует рвать плод только с древа жизни, как положено всем живым существам, тем более таким юным, как Адама и Ева, ведь они еще дети, то есть, своего рода ангелы. Неспроста люди изображают ангелов детьми, вечно юными. Но плод познания уже надорван Адамом. Он вкусил добро и зло: увидел себя (добро) и нашел себя в Еве как не в себе, а в другом, другой (зло).
       Зло заключается в том, что они перестали быть детьми, когда познали самих себя, узнали, кто они такие. Внешним выражением того, что они узнали самих себя друг в друге и при этом научились отличать себя друг от друга, стало признание себя нагими. Они устыдились друг друга. Увидели чем они отличаются друг от друга. Чем же они отличаются? Не Духом, а природой. Та связь, которая была между ними и была Духом, нарушилась, разорвалась. Они стали мужчиной и женщиной, мужем и женой. Они повзрослели, утратили свою детскость, ангельский образ, стали «падшими ангелами». Символом их падения стал Люцифер, враг рода человеческого. Что символизирует собой этот дух, этот светоносный ангел? Падение. Сам он не падший. Таким его воспринимают люди, ибо Люцифер не признал в них иной природы тот Дух, который есть в нем от его (духовной) природы. Они держались в раю Духом. Но признав свое отличие друг от друга, Адам и Ева испустили Дух. Однако приобрели друг в друге самих себя. В результате они потеряли свое место в раю.
       Возвращение назад в райское состояние стало возможным только при условии такой любви к Богу (Духу), которая больше любви Адама к самому себе и Еве. Только такая любовь может быть залогом их вечной жизни. Но она возможна, если и только если Бог (Дух) возлюбит их больше самого себя, что невероятно и есть чудо. Почему? Потому что Дух совершенен и естественнее не совершенному любить несовершенное, а, напротив, несовершенному любить, стремиться к совершенному, к совершенству. То, что Дух любит людей – это чудо. Такая любовь сверхъестественна. Раз Бог любит людей, а любит он их потому, что они являются его воплощением, но не в его природе, а в иной природе, что не естественно, а сверхъестественно, то люди не могут не любить его больше себя для того, чтобы не просто жить и умереть, что естественно для них, для их материальной, телесной природы в силу любви равной любви к самим себе, но жить вечно в Боге (Духе), жить духом, а не плотью.
       Но тут не может не возникнуть вопрос о том, может ли человек (Адам) любить больше самого себя не Бога, а другого человека (Еву), может ли человек (Адам) любить больше самого себя жизнь (Еву)? Может, но только если она вечная, как в раю, в Боге (Духе) или, хотя бы, продолжительная, как в новом поколении, - в детях.
 
      Обучение философии кратко. Философия есть познание из мысли, то есть, извлечение из мысли знания. Как преподавать философию в таком значении студентам? Следует учить их тому, как из собственной мысли получать не измышление, а знание. Философия не есть обработка информации, то есть опытных данных, их переработка в так называемое «научное знание». Она и не есть гадание на неизвестном, как мистика. К тому же она не есть «фантазия по поводу» как искусство. Философия не занята защитой положений веры и опровержением положений неверия. Повторю: философия занята не изготовлением неготового, но узнаванием уже знаемого, мышлением познаваемого, даже если познаваемое является непознанным или непознаваемым в принципе. В последнем случае важно узнать непознаваемое именно в качестве непознаваемого, установить его непознаваемость в границах принципиально познаваемого.

       Человек (-1 ; 0 ; +1). Есть такие люди, по которым видно, когда они «напьются», как тяжело быть обезьяне человеком. Алкоголь, как и прочие многочисленные средства освобождения от человеческого образа, вроде наркотиков, проституции, азартных игр, мордобоя и т.д. и т.п., освобождает зверя, который до сих пор сидит в каждом человеке и только ждет как бы вылезти из клетки человечности на волю и «погулять», «отвести душу» на каком-нибудь «гуманисте» (интеллигенте) или «травоядном» (нормальном человеке).
       Вот такие, с вашего позволения, «люди» наглядно показывают нам, что эволюция человека не закончилась и прежние ее звенья, когда высшее звено в образе человека заторможено, вылезают наружу. Что это за люди? Всего-навсего психопаты по жизни (Кто ты по жизни? (Скажи, не таи) – Психопат (Черт, е-мое!!!) – Тут мы и приплыли!). Психопаты по жизни и по пьян(к)е социопаты есть уже человек в минусе (-1), то есть, минус один человек (человек-1). Их нельзя исправить, потому что они изначально испорчены (одни еще в утробе на генетическом уровне или церебральном уровне, другие на уровне очеловечивания, то есть, воспитания или социализации в раннем детском возрасте). Они могут только портить жизнь другим людям. Это фальшивые люди. Они симулируют людей, являются имитацией человека. Для чего? Естественно, для того, чтобы жить за счет («сидеть на шее») нормальных людей, прикидываясь тоже человеком. Итак, это отрицательные люди. Я никому не пожелал бы быть таким человеком в минусе, даже своему врагу.   
       К счастью, большинство людей не психопаты и не социопаты. Они нормальные люди, то есть, люди нулевого уровня. С ними уже можно работать, их воспитывать, пытаться сделать из них человека. Иногда это получается. Когда получается, то появляется еще один человек, человек с плюсом, еще один человек, человек положительный (например, князь Мышкин). Это человек+1.
       К сожалению, людей в плюсе, а порой и в квадрате (человек;), единицы. Такие люди прошли эволюцию и находятся уже не на стадии развития, а на стадии совершенствования человека. Нет, они еще не разумные существа, но зато полностью душевные существа. Такие существа - предел развития человека. Естественно, возникает вопрос: «Могут ли положительные люди стать больше, чем люди, превратиться, нет не то слово, - преобразоваться в разумное существо»? Вопрос, конечно, интересный, но слишком трудный для ответа. На него нельзя ответить однозначно, аподиктически. Он относится к проблематическим суждениям. Казалось бы, такому человеку, если бы он был один из многих, а не просто немногих, но исключительно редких сейчас, то да можно было бы уже быть разумным существом, ибо эта разумность проистекала бы не из него одного только, а из всех или большинства людей, была бы между ними постоянной величиной. Однако сейчас она до сих пор является бесконечно исчезающей переменной. Она как если бы есть, но в потенции для далекого будущего, если такое будущее ожидает нынешнее человечество, в чем я, само собой, глубоко сомневаюсь.
       Как раз то, что таких положительных людей (честно говоря, «святых») никогда не хватает, ибо их всегда исключительно мало среди людей, особенно сейчас вообще (вообще для настоящего) и в частности из-за тотального кризиса человечества при тоталитаризме проституированности (продажности) как современной форме (по преимуществу) общественной связи, человечество так и не закончило процесс своего превращения в человека в массе, ибо масса еще не стало массой для себя, пребывая в состоянии массы в себе. 
       И все же есть слабая надежда на то, что положительных людей (ч+1) в будущем будет больше, хотя бы… на одного человека. Вдвоем они смогут хотя бы друг с другом пожить по-человечески. Сейчас когда люди говорят, что хорошо пожить бы им по-человечески, имеется в виду пожить по жизни, то есть не по человеку, а по животу (животному), «от пуза». Они люди, но тратят себя, свою человечность на то, чтобы удовлетворить свои животные потребности (в еде для себя индивида, размножении для рода и господстве над другими людьми как превращенной форме жить паразитом за счет других). Это плохо, но плохо только с точки зрения обратной позиции: тратить свою животность, чтобы удовлетворять человеческую потребность в труде, общении, разумении, творчестве.
       Мысли. Есть глупые мысли и есть мысли умные. Глупые мысли слоняются в одиночестве гаданиями по пустым коридорам в голове (в сознании) человека, в какую именно дверь войти, либо суетливо снуют словами между головами (сознаниями) болтливых людей.
       Все умные мысли умны идеями и могут, следуя их курсом, дорасти до понятий.

       Революция как зверство. Можно уподобить народ стаду, правителя пастуху, а его слуг – собакам. Есть еще волки, то есть, бандиты. Собаки – это те же волки, только, наоборот, они не задирают, а берегут стадо. Для кого? Разумеется, для пастуха. Так думают собаки. На самом деле пастух существует для стада, ибо без него он не был бы пастухом. Стадо же, в принципе, способно существовать без пастуха и даже собак. Правда, еще только на словах.
       Бывает, когда нет волков (волки то есть, но их нет в том месте, конечно, только на время, где пасется стадо). Почему нет волков? Только потому что их прогнали собаки. Но собакам скучно без борьбы с волками. Вот они иногда начинают для собственного интереса задирать стадо. Почему они должны довольствоваться только объедками, - нет, они будут драть волков, которые задирают стадо, снимать с них определенный процент. Вот тогда они заживут как пастухи. Так собаки портятся без борьбы с волками, короче говоря, становятся коррупционерами, заводят дружбу с волками и ссорятся со стадом. Если таких, коррумпированных, собак становится большинство, то стадо начинает волноваться и роптать о том, почему бы ему самому не стать стадом коррупционеров?
       Когда коррумпируется само стадо, тогда начинается война всех против всех (все видят друг в друге средство, а не цель своей жизни), то есть, народ возвращается в свое естественное состояние – состояние гражданской войны сообщества зоологических индивидов. Так всеобщая коррупция приводит к смерти человечности. Естественно, в первую очередь умирают наиболее человечные. Кто остается в живых, в конце концов? Нет, не самые свирепые нелюди, вроде правителя (правитель считает себя лучше людей, поэтому он жестоко к ним относится, - его к этому приучают коварные льстецы), а самые подлые, как правило, свергнувшие правителя (деспота, диктатора, тирана) и воцарившиеся на троне в качестве кучки (клана) олигархов под видом республиканцев. Природа не терпит пустоты. Люди устают от зверства. С течением времени пустота человечности заполняется ее имитацией, маскировкой человечности подлейшими, симуляцией, пока симуляция не оборачивается симуляцией самой симуляции. Рано или поздно приходит отрезвление от зверства и люди начинают робко относиться по человечески друг к другу.

       Почему не надо бояться смерти. Кто боится смерти? Живой. А мертвый? Нет, как он может бояться смерти, если он мертвый. Прекрасно: надо умереть, чтобы не бояться смерти. Основанием для смерти является то, что ты уже испытал удовольствие от жизни. Удовольствия похожи. Но тогда их повторяемость входит в привычку получать удовольствия. Прекращение в смерти как раз этой привычки может пугать живого. Не так важно удовольствие, как его повторяемость. Смерть – это большое, предельное неудовольствие. Но ты ведь уже испытывал неудовольствие. Поэтому смерть ты уже испытывал, только в малой дозе. К тому же, наверное, уже привык к неудовольствиям. Так что и в этом случае смерть легко переносима.
       Смерть трудно перенести смертному потому, что после нее ничего нет или вообще, или того, что тебе знакомо. Однако новая жизнь тоже незнакома. И тем более чего бояться, если после смерти ничего нет. Это если есть смерть. Но разве есть смерть в смерти? Если она есть, то тем лучше для смертного, ибо в таком случае и для смерти есть смерть. Смерть для смерти дает пустое место, готовое для новой жизни.
       Смерть хороша тем, что приходит конец старой жизни. Однако плохо, когда человек торопится умереть, так и не став еще человеком. Когда он станет им? Когда вся жизнь уйдет, отдав ему последнюю возможность быть живым человеком. Если ты лишишь себя жизни, ты откажешь самому себе в последней возможности быть человеком.
 
       Адам и Ева. Человек есть мужчина по имени «Адам», а женщина есть природа или жизнь по имени «Ева». Она есть природа мужчины, естество, то, что есть, бытие, жизнь в мужчине, его самость, душа. Адам как мужчина есть ее тело, корпус, крепость, стена. Таким она видит его. Но не таков он полностью. Он человек, а не только тело. Женщина через человека-мужчину становится человеком. Женщине нужен не только самец для продолжения жизни, сохранения естества, но она нуждается и в человеке, чтобы самой быть душой человека, то есть, не только растительной и животной, но и разумной душой. Выходит, женщина есть душа, а разумность ее есть мужчина. Бог вдохнул дыхание жизни в прах и появился Адам из праха и стал душою живою, - женщиной. Затем Бог извлек Еву из ребра, тела Адама, того места в его теле, где бьется сердце, и стала она его женой и матерью, родительницей его детей. Поэтому Ева имеет душу в сердце. Это главный орган женского (интуитивного – грубого или обычного, чувствительного, сентиментального и тонкого или необычного, мистического) познания.
       Мужчина же стал полноценным мужчиной и неполноценным человеком. Теперь у него не хватает душевной тонкости, которую он замещает в худшем случае животной чувственностью и в лучшем случае разумной чувствительностью, которая превосходит душевную чувствительность даже мистического характера, ибо не чувства, а разум может совладать не только с чувствами, связанными с телом, но и с самим собой. Правда, эта последняя способность развита и усовершенствована у разумных, а не душевных существ, к которым относится человек.
       Поэтому в лучшем случае человек способен не постоянно, но с переменным успехом, изредка управлять своими чувствами, если он умеет медитировать (размышлять), что, в общем-то, не свойственно людям. Но он не имеет возможности управлять своим умом, ибо ум есть на самом деле разум, а разум лично никому из людей не принадлежит, он является всеобщим способом существования их как человечества по идее, а не по наличному бытию. Реально он представлен в человеке не идеально, но лишь идиллически как идеализация реального в социально-материальном.
 
       Манифестация человечности. Главным выражением (манифестом) человечности как самости человека (самого) является прощение, его способность прощать, не тая обиды на своих обидчиков и обидчиц. Между тем от природы мужчины и особенно женщины, а также мужчины, в которых развито женское начало больше, чем надо (то есть, нарушена мера соотношения мужской и женской составляющих), склонны к обидам. Они – основной источник зла в мире. Это то слабое место в человеческой цепи, которое в первую очередь рвется и с трудом восстанавливается. Обидами людей пользуются не только подлые люди, разжигая специально их, чтобы управиться с обижающими и их жертвами, но и низкие душевные сущности и естественные стихиалии как врага рода человеческого, чтобы посеять среди людей хаос и в, конце концов, уничтожить их.
       Поэтому для спасения людей дана им такая трудно осуществимая в телесной (животной) жизни способность, как прощение. Для ее полного осуществления необходима вся человечность, которая представлена в каждом человеке в ограниченном, редуцированном до уровня его индивидуальной организменной организации виде. Прощать других возможно человеку только на пределе его душевных возможностей. Это было бы легким делом, если бы человек был разумным существом, то есть, таким существом, которое умеет управлять своим (присвоенным всеобщим) умом, сдерживать увлечение иллюзиями разума как вырожденным случаем идеализации наличной реальности, в данном случае тех, кто не отвечает завышенным ожиданиям обижающегося, находить объяснение поведению других и понимать их природу.
       Люди, имея дело только с привходящим разумом, склонны ошибаться и давать повод для обиды. Поэтому, естественно, самым действенным способом нейтрализации обидчивости может быть только прощение.
      Прощение тех, кто нас обижает, благотворно для самого прощенца. Оно примиряет его с миром, внушает ему уверенность как условие надежды и подготавливает почву для любви.
       Если люди научаться прощать, то они будут гуманистами и станут на один шаг ближе к разумным существам. Конечно, и тогда им будет так же далеко до духовных существ, как  от Земли пешком до Луны. Человек существо ограниченное. Он есть животное, которое может быть человеком только на то время, пока оно стремится к такому (человеческому) состоянию. Причем это социальное животное, то предполагает возможную, но не реальную, помощь такому животному со стороны таких же, как он, животных, в том, чтобы стать, точнее, становиться человеком. К сожалению, человек не только не стал еще полным человеком, он даже не стал еще законченным животным. Его животная эволюция продолжается. Человечность же его является возможностью (потенцией), а не наличной реальностью (актуалией). Он даже не стал еще вполне человеком, полноценным душевным существом. Так что говорить о разумности и тем более духовности применительно к человеку, по меньшей мере, преждевременно.

       Новоевропейская философия. Новая философия появляется в Европе в ХVII веке. Увлечение античной классикой, начало которому составило целую эпоху Ренессанса в XVI веке, заканчивается созданием художественным гением системы классицизма как математически точным переводом языка античного мифа на язык идиллической науки. Эта наука есть механика. Философы Нового времени занимались не только механикой мира, но и механикой человеческой души. Одни философы (Декарт, Мальбранш) полагали мыслящей душу, другие (Спиноза) находили мыслящим не душу, а тело, третьи (Лейбниц) выбирали в качестве мыслящей инстанции.

       Философская систематика. Ввиду того, что философия всеобща по своему предмету, она вполне многообразна. Ее можно разнообразным способом представить в человеческом виде – в виде особых философов.
       Наиболее популярным (в смысле «известным») видом философов являются мыслители. Они различаются как по своему мышлению, так и по его изложению. Есть рассудочные мыслители. Они любят рассуждать. Есть болтливые мыслители. Они любят говорить. И есть молчаливые мыслители. Они любят медитировать, размышлять. Конечно, они все такие по преимуществу при том, что умеют делать все остальное из перечисленного.
       Одни из этих мыслителей предпочитают писать длинно параграфами трактаты, другие - коротко фрагменты и афоризмы. Как правило они мыслят диалектически, противоречиво, но пишут с перебором складно, гладко, ясно.
       Мыслителей объединяет то. что они любят думать. Заметьте: это редко встречающаяся любовь. Еще реже встречается умение думать. Они это умеют делать сами.
       Однако философы состоят не только из мыслителей. Есть такие любители думать, которые не умеют это делать сами. Они нуждаются в этом в помощи других, - самих мыслителей. Любящих, но не умеющих думать самостоятельно, можно назвать учеными философами. Как правило, они занимаются мыслителями. Они их изучают, занимаясь историей философии. У них все же есть мысли, но, к сожалению, нет идей. Так в поэзии есть не только поэты от музы (это аналог идей как вдохновителей уже не поэтом, а мыслителей), но поэты от рифмы, так называемые версификаторы, рифмоплеты.
       Особой разновидностью ученых философов являются производители понятий. Они занимаются производством понятий для понимания того, как можно думать о чем угодно. Причем производят, изготавливают понятия как уже не формы мыслей, в качестве которых выступают идеи (кстати, идеи не производятся, а находятся), но их представители в абстрактном (схематическом) виде определенных мыслей. Поэтому мыслители являются поисковиками и первооткрывателями идей, а ученые философы – наладчиками мыслей  под идеи и изготовителями из них понятий. При этом ученые философы являются, как правило, профессиональными философами в качестве академических или научно-исследовательских работников (особенно в случае производителей понятий).
       Есть еще третья категория философов. Это дилетанты, любители подумать. Они мнят себя мыслителями. Этим они отличаются от ученых философов, которые знают свое место и не претендуют быть мыслителями. Мнящие себя мыслителями любители философии обычно являются учителями или преподавателями философии. Они есть потребители философии по преимуществу.
 
       Тупость и хитрость человека. Прежде я был настолько туп, что не понимал, что ум – это тупость, а хитрость – это умение тупить или тормозить в чувствах, которые от обострения, особенно в подростковом возрасте, имеют тенденцию скоро (быстро) изнашиваться. Какую роль играет хитрость? Это роль переноса внимания или признака с одного, обычного носителя признака на другой уже необычный, или из одной области в другую, так называемое смысловое (концептуальное) синкопирование. Поэтому ум есть не только тупость, то есть, торможение в чувствах и реакциях на внешнее или внутренне воздействие, некоторая сдержанность, но и умение переключаться с одного на другое, что выражается в хитрости как изобретательности, ловкости при торможении одного и возбуждении другого положения, способа поведения.
       С возрастом у человека появляется опыт торможения, отупения или притупления остроты ощущения воздействия на сознание со стороны мира, другого сознания и того же самого сознания. Формируется опыт на основе повторения того же самого, вырабатывается привычка. Человек становится готовым, уже не способным меняться ни в хорошую, ни в плохую сторону. Одним словом, он тупеет и является умным, оптимальным, прогнозируемым.
       Не таким он был, когда не умел сдерживаться, обостренно воспринимал все окружающее и свое место в нем. Тогда он был интересен, но глуп. Теперь он туп, но умен, научен горьким опытом торможения, ибо всякое обострение болезненно. Тупость свидетельствует о нарушении меры страдания. Человек страдает и тупеет от него. Страдание вызывает у него повышенную сердечную отзывчивость, которую можно приглушить интеллектуальной тупостью. Интеллектуальная тупость не недостаток, а избыток ума, его способности гасить вредные последствия обостренной чувствительности. В этом смысле ум есть не беспредельная  (и бесконечная) чувствительность, но, напротив, предельная тупость.
       Дети особенно интересны своей непосредственной чувствительностью. Поэтому они, как правило, слабо управляемы без наказания. Тогда как подростки обладают уже не обнаженной чувствительностью, но обостренной чувственностью. Чувство тела вызывает у них навязанный взрослыми привкус или, точнее, послевкусие греха и неосознанной обиды за порицание.
       У молодых нет тормозов. Они острые на язык и короткие на ум. У взрослых есть тормоза. Они не скоры на язык и длинны умом. Взрослые продолжительно, последовательно думают до конца.
       Ум без хитрости есть одна тупость. Ум в себе прям, но вне себя, - в натуре он крив. Его кривизна полога, сферична, если он положителен, и крута, гиперболична, если он критичен, отрицателен. Ум кривой от хитрости. Ум хитер в отрицании и туп, догматичен в утверждении. Сама по себе хитрость прямоугольна. Но где вы видели хитрость без глупости и тупости?! С тупостью, тупоумием она изобретательна, а с остроумием легкомысленна. Остроумие без хитрости есть глупость. Молодые, как правило, легкомысленны. Взрослые тупы. Они не легкомысленны, они тугодумы.
       Обыкновенно мне говорят: «Не тупи!», когда я думаю. Я думаю с трудом, так как тугодум, не скор на мысли, ибо понимаю, что в противном случае сморозю глупость. Человек с возрастом, с опытом тупеет, то есть, умнеет, но не в том смысле, что многознание его делает умнее, а  в том, что он понимает, что можно делать меньше глупостей, чем было прежде. Я туп не столько как философ, ибо философия не имеет возраста, хотя она понятна бывает в преклонном возрасте, сколько как преподаватель, точнее, учитель, ибо научаюсь понимать, что тупею из года в год все больше. У меня появляется все больше тормозов, чтобы реже делать глупости и меньше быть легкомысленным.
      Кто скор на мысли, тот легкомыслен. Он не задумывается. Ему мысли сами собой приходят в голову. Известно, что сама собой, без спроса приходит только глупость. Другое дело тот, кто думает с трудом. Он туп. Его тупость как апория или непроходимость заставляет искать выход.
       Правда, ученые говорят, что мозг принимает решение прежде того, как человек подумает, что делать. Естественно, возникает вопрос: «Зачем тогда вообще думать»? В этом случае действительно думать - значит тупить в обычном, а не философском смысле слова «тупость». Но мы то употребляем слово тупость в философском смысле. И второй вопрос: «Тупеет ли с годами человек»? Да, если делает только тогда, когда подумает, притормозит, потупится. Признание в тупости есть признак живости ума. Так в тупости ум хитрит, ловчит, изворачивается, чтобы избежать самоуверенной закостенелости. Самоуверенна и самонадеянна не взрослость и старость, а молодость, скорая на расправу с прошлым. Взрослость медлит, а старость не решается отказаться от того, что еще не прошло, но может безвозвратно исчезнуть, если проявится неосторожная и суетная торопливость.

       Философия Просвещения. Кант писал о том, что его современники являются несовершеннолетними по своей вине, то есть, им не хватает не ума, а мужества думать самостоятельно. Между тем мне думается, что человеку не хватает не мужества, воли для самостоятельного мышления, а самого ума. Недостаток ума он восполняет достатком душевного чувства. Ведь он является не разумным, но душевным существом. У человека хватает не ума, а воли, и потому он часто творит произвол, живет по своей воле, а не по уму. Воля то своя, а ум общий, всеобщий.

       Слаб ли умом человек? Испытывает ли человек недостаток в уме? Хватает ли ему, как говорят, "мозгов"? Ответить можно так: недостает не столько рассудка, сколько воли, решимости, мужества, как утверждает Кант,  пользоваться собственный умом. И в самом деле, проще пользоваться чужим умом, находиться под сенью, под защитой (под эгидой) другого ума, более способного к выполнению поставленной обстоятельствами жизни задачи. Таков намек на то, что разум имеет всеобщий, общезначимый и общечеловеческий характер.
       И все же думать приходится самому человеку, лично, если он находится во вменяемом состоянии сознания. Разумеется, есть смутные представления, как писал в свое время Лейбниц, «малые перцепции», но их связывает в одно (единое) целое, как писал в своей критике научного разума другой немецкий мыслитель Кант, «синтетическое единство трансцендентальной апперцепции» или, короче говоря, сознание Я или сознание самого сознания, бытие осознанности. Самосознание придает человеку осмысленное выражение и существование. Оно необходимо, но его недостаточно для существования ума. Прав был Картезиус, когда утверждал, что человеку недостает не свободы воли, а ума для гармонии и счастья. Человек свободен, «но он в оковах», как писал Кант. В оковах чего? Глупости, прежде всего. Человек от природы никакой в том смысле, что не человек. Он предназначен для того, чтобы стать человеком. Что этому мешает? Его глупость, пустота ума как отсутствие человеческого чувства. Ум у него есть от природы. Это бессознательная догадливость, или интуиция как то, что он не может не знать, не зная об этом. Неосознанность он пробует восполнить болтовней, своими пустопорожними рассуждениями. Человек от природы болтлив. Особенно болтливы ученые люди, так называемые «учителя человечества», да и просто учителя. Они делают вид, что сознают то, что знают, и даже больше, - знают, что разумеют и разумеют то, что знают, то есть, умеют знать, используя это в своей бытовой (гражданской) жизни и на государевой службе. Глупцы!          
       Мир, в котором может быть все, что угодно. Многие считают, что мир прост и ясен, тривиально предсказуем. Для чего они так считают? Для того, чтобы удобно жить. Да, в таком мире удобно жить. И есть учителя жизни в таком мире. Они, как правило, учат этому не из чистого интереса к учению, а из голого интереса к извлечению из наивных людей средств к собственному существованию. Естественно, люди, которые верят в то, что мир прост и очевиден, наивные люди. Если они разочаруются в таком мире, то самих себя, еще очарованных простотой и предсказуемостью, очевидной определенностью мировой данности, они просто называют «лохами».
       Реальный мир другой. Он не так прост, как, каким кажется. Только не следует увлекаться другой крайностью и чрезмерно его усложнять. Действителен тот мир, который прост в сложном и сложен в простом в том смысле, что он сложен, то есть, состоит как множество из простых элементов (слагаемых), и одновременно собран, то есть, есть связь таких элементов. Важно знать, чтобы не быть наивным, из чего он состоит, как из этого составляется, чем является, по какой причине и для чего.
   
       Творчество (вдохновение) и продажа себя (торговля собой). Как сказал классик: «Не продается вдохновение, но можно рукопись продать». Можно, если еще хватает на такую продажу энергию. Ее хватает, если нет другого (дополнительного) источника дохода для выживания. Вдохновение не продается, но дается даром. Что дается даром? То, что само возвращается к дающему. Дух, когда человек в нем, - в духе, - находится на «своем» месте. Его место – везде, где есть что-то такое, что есть. Человек есть и есть тот, кто может принять дар – вдохновиться. Что для этого нужно? Помимо дара на стороне Духа необходима готовность приятия дара вдохновения – способности дышать как вдыхать (вздохнуть), так и выдохнуть, вместить или сотворить, так и перенести  и вынести, воплотить в нужном материале. Что значит вместить и перенести дар? Это значит правильно распорядиться даром, адекватно вдохновиться.
       В философии адекватное вдохновение является правильным медитированием, соответствующим объекту созерцанием. Адекватная медитация или созерцание есть такая ментальная (умная, умозрительная) процедура, в которой медитирующий (созерцающий) конституирует акт трансценденции, то есть, фокусируясь (сосредоточиваясь) на объекте (предмете) созерцания (размышления) строит, точнее, достраивает в своем сознании предметную структуру, преодолевая (трансцендируя) свою внеположенность объекту в качестве субъекта умозрения, достигая состояния слитности, отождествления с ним. Тем самым, создавая идеальную модель объекта, его тип, идиллическую копию (идеальное), будучи под впечатлением от его идеи (прообраза, прототипа, образца, парадигмы, оригинала), он постигает сущность созерцаемого, например, своего Я, если оно является объектом размышления (медитации).
       Идею созерцаемого медитирующий сверхчувственно воспринимает (постигает) как идею-существо, музу, с ней отождествляется. В итоге творится артефакт как смысловая (ментальная) конституента – искомая переменная, связанная с константой идеализации или конституции - самой идеей. Такая конституента непрерывной связи (или конституции) с идеей  имеет на выходе («выдохе») форму категории (понятия) объекта размышления. Так вдохновение оборачивается воплощением идеи в понятии, под которое, чтобы оно было адекватно (вполне) понятно, достаточно подобрать слово (термин).
       В слове (выражении) понятие обретает возможность быть сообщенным другим субъектам размышления для осмысленной обкатки его в разговоре (беседе). Вот там, в разговоре, бывает можно зафиксировать его авторство, если это необходимо для каталогизации, в качестве именного понятия нечто. Термин может стать брендом автора, циркулируя в философском обмене вербальными знаками между философами. Насколько часто философы будут иметь в виду автора термина, его используя, настолько он, этот термин, будет иметь определенный индекс условной продаваемости. Это единственно возможная или релевантная (логически осмысленная), в философии так называемая «торговля собой».
       Правда, можно получить и чисто материальное вознаграждение за продажу рукописи философского текста (если на него есть спрос), в котором часто упоминается сотворенное автором понятие, вплетенное в его развернутое рассуждение размером с целый философский трактат. Но это останется на совести автора. Оправданием такой продажи может быть его стесненное материальное положение.
       В таком трактате может присутствовать в качестве опорных (реперных) точек смысла и не одно понятие автора, тем самым повышая уровень владения автором медитации (размышления). Для чего повышать такой уровень? Разумеется, не для того, чтобы демонстрировать свое умение коллегам (философам), не для суетного тщеславия, но токмо для того, чтобы приобщиться (причаститься) к истине как к тому, что действительно есть, стать тем, кем являешься.
 
       Бытие и не-бытие, что и ничто. Бытие есть то, что есть, то есть. его сущностью является существование. В бытии сущность совпадает с существованием. Другими словами, бытие тавтологично, оно есть бытие. Соответственно не-бытие есть то, сущность чего заключается в не-существовании. В этом смысле не-бытие внутренне противоречиво, ибо оно есть не-есть. Бытие непротиворечиво, а не-бытие противоречиво. И все бытие есть не-бытие, если оно есть бытие не бытия, а нечто иного, себе другого. Оно есть не-бытие для себя, но не для другого, например, не того же самого, не одного, не единого, а многого. Как оно может быть бытием не самого себя? То, что бытие есть бытие, то есть, тоже самое, это уже не бытие, а то же самое или одно и то же, короче говоря, одно. Одно же – это не бытие, а нечто другое. И тем самым оно уже не одно, а бытие и одно, то есть, двоица, многое. Как многое бытие не есть. а становится иным, меняется и есть становление. Становление чего? Бытия, не-бытия или ничто, как утверждает Гегель? Бытие становится не-бытием, исчезает как бытие и становится не не-бытием, а не бытием, то есть, бытием не самого бытия, а чего-то иного. Чего иного? Того, что становится в бытии, появляется из бытия и, меняясь, исчезает в нем, становится для себя не существующим, но обращенным и возвращенным в само бытие.
 
       Глупые, хитрые и умные. Можно ли скрыть то, чего нет? Нет нельзя. Нельзя скрыть то, чего нет, - ума. Но можно выдать одно за другое, подменить ум хитростью. Выдать кому? Умным? Нет, конечно, - не получится. Глупым, - это да. Ума нет, - тогда есть глупость. Но глупость – это отсутствие, пустота ума. Природа человека не терпит пустоты. Поэтому что остается? Разумеется, хитрость как недостаток ума и избыток глупости. Есть глупые. Их большинство. Но есть и хитрые. Однако их меньшинство. Они как меньшинство живут за счет большинства. Почему? Потому что у них недостаточно ума для того, чтобы жить за счет ума и больше глупости, посредственности,  чем у других, то есть, глупых, чтобы жить за счет себя. Вот они и живут за счет глупых, а так же умных, выдавая себя за них. Но так как умных единицы, - они есть исключение (необычное) в качестве подтверждения, границы применения глупых (обычных, привычных) правил, то хитрым приходится (остается) в основном жить за счет глупых.
       Понятное дело, кто на самом деле глупый, кто хитрый а кто умный. Но умный этого не скажет, ибо им есть, что терять, а природа любит скрываться. Хитрый не скажет, потому что тогда он обнаружит свою хитрость, а не ум, который использует для прикрытия, прикрывая им не только его недостаток, но и избыток глупости. Глупый может сказать, ведь он глупый. И все же он может это сделать не потому что это знает или догадался об этом, узнал сам, а потому что узнал это от других, таких же, как и он, которые говорят, но не знают что именно, зачем и почему, не задумываясь о последствиях сказанного.
       Умные не стремятся к господству, ибо им не нужны другие, чтобы жить своей (умной) жизнью. Некоторые из них даже знают, что их ум на самом деле не их, а общий, но они это не обсуждают друг с другом, ибо между умными есть различия в степенях ума. Но если существо не господствует, то оно становится покорной скотиной. И как быть? Быть покорной скотиной, ибо если ты будешь выдавать себя за хитрого, то будешь умножать глупость, сбивая с последних крох (бесконечно малых) ума итак уже глупых. В этом преумножении глупости и заключается хитрость ума. От нее страдают, прежде всего, сами умные. Но не все умные это понимают, а те, кто понимают, прикидываются глупыми.
       Умных так мало и они потому так себя ведут, отказывая себе в публичном признании, что ум противоречит глупой (животной) человеческой натуре. Человеческая же культура так и не смогла стать живой. Она по прежнему является искусственным, то есть, хитрым изобретением человека, от последствий применения которой он больше страдает, болеет, чем радуется, здравствует. Короче, сила есть, ума не надо. На всякий случай если силы нет, то есть хитрость. Сила есть для чего? Для труда. У человека ум вырабатывается, получается из труда. Кто трудится? Глупый. Для чего трудится? Для глупости, - не для хитрости же. Хитрый делает так, что вместо него работает глупый. Работа хитрого сводится только к указанию для глупого, как можно глупее работать, ведь у хитрого глупости больше. Как же тогда вырабатывается ум, а не глупость и хитрость? Как хитрость для хитрых и глупость для глупых, недаром же хитрые хитры и глупые глупы. «Каждому свое»: хитрым хитрость, глупым глупость. Труд делает глупых глупыми в меру их труда, а хитрых хитрыми в меру отлынивания от труда. Как же умные? Умные остаются при уме, а не при труде. Труд им нужен не для того, чтобы работать или подставлять под работу других, управлять ими, но управлять самим трудом, управиться с ним.
       Проблема заключается в том, что человек становится умным через труд, то есть, ему трудно быть умным. Труд не цель, а только средство. Причем не средство господства над человеком и натурой, не только собственной, но и самой природой, - так выходит только у хитрых. В этом признался еще в XVII в. самый умный из хитрецов – Френсис Бэкон, в котором было меньше глупости, чем во всех хитрецах. Труд есть средство борьбы со своей животной натурой у умных. Ум умных ограничен целью, - стать вполне человеком, то есть, человечным существом. Но и эта короткая цель чересчур умна для многих.
       С другой стороны, не глупо ли быть умным, будучи человеком? Не является ли умный человек самым бесчеловечным, ибо его никто или мало кто понимает? Чем ты умнее и потому человечнее, тем острее чувствуешь свою отчужденность от других, что в тебе самом не признают человека. Так зачем быть умным? Чтобы больше страдать? Глупо. То, что умные понимают, что их ум выходит им боком, - глупостью, не делает их умнее самих себя, человеков. Умному человеку нет хода выше. Чем выше в уме он становится, тем он более одинок. Это парадокс, но так и есть, что чем ниже в уме умный, тем ему проще найти общий язык с себе подобными. Это так уже на первом уровне ума.
       На нулевом уровне ума среди глупых (кстати, хитрые находятся по другую сторону от нуля в ряду отрицательных величин ума) царит полное согласие в привычном, в котором любое собственное усилие ума избыточно, является лишним и потому нарушающим меру глупости делом.
       Чем выше поднимается человек по ступеням ума, тем свободнее становится на уровнях, пока он не остается один. Это не означает, что он действительно один. Это значит только то, что он не видит рядом тех, кто умнее его, - они уже выше. Но и они одиноки, ибо, в конце концов, упираются в «потолок ума» – его человеческую меру. Сказки про «белое братство» напрасны. Оно есть, но не для людей. Но люди любят сочинять про себя то, что для них недоступно.
       Что остается человеку, помимо ненадежного ума? Глупая душа, которая любит пострадать за других. В душе люди становятся едины. Она погашает тот вред, который наносит животной натуре человека глупость, хитрость и недалекий ум. Человек есть существо не умное, а душевное. Поэтому в ней, а не в уме он может найти, нет, не спасение, которое обеспечивает только ум при должной, сверхчеловеческой мере, но утешение в страдании и гибели.
       В утешении можно только сказать напоследок то, что смерть в миру не есть окончательная смерть для душевного человека (не для плотского). Вот для умного человека она есть уже не страдание очищения от страстей жизни, но радость обретения полной меры ума для спасения в вечном разуме.
       P.S. Что мешает человеку в том, чтобы стать умнее? Как ни странно, его ум, выведенный из потребности человека как живого существа к самоутверждению. Ум появляется у человека как сопутствующее условие его выживания, точнее, повышения уровня его выживаемости. Помимо своей ограниченности проявление ума в человеке имеет еще один недостаток, - собственное самомнение. Оно производно не столько от самого ума, который не является самосущим, сколько от человеческой субъектности, в нем находящим свое душевное сосредоточие.

       Первый закон онтологии. Как первый закон проявляется в человеке? Он проявляется в качестве детерминатива идентичности. У большинства он является маркером их положения (сословного или классового статуса) в обществе или религиозной принадлежности, или, наконец, национальной определенности. И только у единиц, склонных к выделению себя из массива человеческой коллективности, он выражает себя как принцип личностной или само-идентичности. Как правило, он развит только у тех, кто различает душу и тело, полагая свою телесную определенность не собой, а другими, себя же отождествляя с душой, превосходящей человеческую идентичность.
       Те, кто центрирован на душе, понимают человека не как мыслящее тело, а как мыслящую душу. У них эта душа становится тем, что у соматиков является телом. Душа душевных существ является субстратом, в котором находит себя, воплощается нечто более тонкое, цельное, самодостаточное, для которого многое отдельное взятое не является препятствием. Значимым становится разумное, перед которым уходит на второй план в бессознательное материальное. В материальном выражении духа важно не само выражение и даже не выражаемое, а выражающее себя, находящееся на грани выражения. Важна не сама неуловимость, а уловимость неуловимости. На границе (трансцендентальности) становится явной не только ограниченность, но и неограниченность тоже, то есть, что именно  является неявным. Это так, когда неуловимым является бессознательно телесное. На границе ограниченное и неограниченное меняются местами. Как только ты заступишь за порог, так мгновенно окажешься не в потустороннем, а в самом что ни на есть посюстороннем. Потусторонне покажется тогда иллюзией ограничения. Это иллюзия иллюзии. Граница иллюзорна. Тем более она иллюзорна в ограниченном собой. Нет ничего дальше от заграницы как на границе с заграницей, ибо заграница в ограниченном. Надо найти ее в нем. Не следует бежать к горизонту, - таким образом он только отодвигается от тебя.
       В ограниченном (человеке) скрывается неограниченный (сверхчеловек). Просто он в нем свернут. Когда он разворачивается, то разворачивается не во всех направлениях, а только в том, в котором свернут, поэтому не может обнаружить себя весь, но только в пределе (конце). Так конец определяет начало, то, чем оно стало в конце концов (обстоятельств или краевых условий). В результате безначальное подменяется началом конца, то есть, тем же самым, только наоборот сразу в двух ракурсах оппозиции: телесного (смертного) и духовного (бессмертного), а также телесного (натуры) и душевного (культуры).
       Различие между телом и духом проходит по душе. Душа погранична. Тело определено душой. Дух находится за границей в себе, но держится для себя в ином (теле) в душевной подставке. Душа как подставка духа мнит себя презентацией духа. Между тем она репрезентация духа в телесном материале. Душа посредница, которая действует сообразно непосредственному телу духа – разуму. Опосредствованным телом (буквой) духа становится душа, у которой есть свое тело – материя. Душа деятельна, материальное тело инертно. Душа есть энергия тела. Логика деятельности души есть разум как вездесущая и вечная среда духа.
 
       Вера. Есть понятие веры и сама вера как таковая. Что она такое, вне своей идеи? Идея здесь понимается в качестве отражения в ином нечто, как например, вещь отражается в сознании в качестве идеи. Так вера отражается понятием в уме как идея. Что она, эта вера? В чем ее сущность? Сущность веры в том, что она есть отношение субъективности, субъективное отношение к объективному существованию субъекта, к его собственному существованию, которое никак не обеспечено иным способом, чем вера. В этом смысле вера есть выражение личного отношения к самому себе как не к себе, а ко всему в себе. В этом отношении все становится им, собой, не являясь им. Как раз это удостоверяет лично, а не традиционно (поколенчески коллективно), верующего в том, что такое (верное) существование объективно не обеспечено, не может быть объективировано. Такое отношение к самому себе и через себя ко всему иному трансцендентно по своей сути.
       Отношение веры или верное отношение есть прыжок не с места на место, а на месте. Объективно оно неуместно и несвоевременно, не обеспечено преемственностью, непрерывностью следования, понятийного опосредствования и моральной общезначимостью. В таком качестве вера является рискованным предприятием, авантюрой духа, прыжком из имманентного мира обычно или налично (вещно определенного) сущего не в трансцендентальный мир морально (предельно) должного, но в трансцендентный мир чудесно или бесконечно (беспредельно) возможного (не для смертного человека, а для бессмертного Духа). Так понятая вера есть встреча с ничто в образе смерти еще в жизни (в что), ибо она, эта вера, удостоверяет тебя в том, что ты ничтожен наедине с собой. Ты есть ничто перед Богом как тем, что есть все как что, как одно то, что только есть. Только когда ты остаешься наедине с самим собой, ты чувствуешь свою невозможность стать причастным всему как одному, ибо в тебе нет Его, пока ты есть. Вера свидетельствует о том, что ты одинок в своем грехе, своей слабости. Тем сильнее вера, чем слабее грех. Силу вере придает надежда на то, что любовь Бога окажется даром, который нельзя заслужить. В своей немощи верующий находит силу Бога, который даром прощает собственный грех, с которым отождествляет себя верующий человек. Любовь Бога нельзя заслужить верой, ибо вера есть признание человека в своей ничтожности.
       Для чего же нужна вера? Для того, чтобы богово вернулось Богу, предав забвению ничтожное, то есть, самого человека. Надежда у человека есть не на то, что его простят и спасут для вечной жизни в Боге, а на то, что в нем есть нечто нетленное, от Бога. Это нетленное, вечное не есть душа, но есть то, на что отзывается душа в вере в Бога. На что она отзывается? На Дух, ибо она сама от духа, но не есть Дух. Она единственно что заслуживает, так это уничтожения, ибо есть искажение образа Бога. Исправление в вере души есть возвращение духа к себе, ведь его наличное воплощение есть отчуждение от самого себя. Узнав себя в качестве не себя, а другого, себе чужого, - души в теле, - Дух трансцендирует, возвышается над своим ничтожествованием. Таким трансцендированием и является вера в Бога, в которой человек является не автором, но героем надежды на спасение духа от своего ложного (человеческого) подобия.
       Религиозная вера предполагает не любовь к самому себе, а не любовь. В результате уменьшение любви к себе оборачивается увеличением любви к Богу. Насколько человек не любит себя в вере, он показывает в своей любви к другим людям, жертвуя собой, но не ради них, как могло бы быть по морали, а ради Бога. Другие люди есть только средство удостоверения человеком своей ничтожности. Чтожен, заслуживает прощения и любви не искажение духа в виде человека, но сам дух, искаженный человеком. Таким образом, Богу богово, а человеку (ничтожеству) ничто, смерть. Каждому свое: Богу вечность, человеку смертность. Так в вере Бог прощает не человека, но самого себя в нем как в ничто, когда человек остается наедине с самим собой, то есть, с ничто.
       Значит, вера свидетельствует о ничтожности человека и греховности Бога, его невозможности стать другим, себе чужим, человеком, будучи Богом. Вот почему Ешу умер на кресте, продемонстрировав то, что Бог не может быть человеком, оставаясь Богом. Но как только Ешу умер, воскрес Бог.
       Бог есть не Любящий, но  есть Любовь. Верит, надеется и любит человек, а не Бог. Если Бог становится не одним во всем как Любовь, а отдельно взятым человеком, вроде Ешу, он оказывается греховен, ибо перестает быть просто Любовью, но становится Любящим Себя, озабоченным возвращением к самому себе. Сама по себе любовь к себе или к другим, чем Я (Ты) не имеет греха, ибо таковой она становится в связи с Богом. Адекватным любовное отношение к Богу может быть только, если оно является отношением отношения, то есть, любви к самой Любви как таковой. Вера в Бога не есть любовь к Богу. Мы любим Бога не тогда, когда любим именно его, но когда просто любим. Надеяться мы можем не на свою вечную жизнь, а на то, что умрем, поверив в то, что любовь сохранится. Вот тогда мы сохранимся вовеки не в качестве любящих, а любви, которой все возрасты (смертные) покорны.
 
       Философствование в не-философских формах. Если понимать под философствованием размышление в понятиях мысли об осмысленном, то теперь философствуют не в понятиях, а в словах, не об этом, а о том, что прямо является чувственным, приятным, желательным, чувствительным, полезным, прагматичным. Нельзя не заметить, что философствование упростилось, вторично онаучилось, либо свелось к сциентистскому терминизму, либо к мифическому чревовещанию, как это уже прежде было в поздней античности у неоплатоников и «осенью средневековья» в поздней номиналистической схоластике и раннем Ренессансе, а также совсем недавно в пору расцвета «венского модерна».      
       Пора снова вернуться к обычному философствованию в понятиях в форме художественной прозы, как это было принято в эпоху Просвещения и в первой половине XIX века.
               
       Идея бессмертия. Есть такой сказочный персонаж – Кощей Бессмертный. Почему он Кощей? Потому что одна кожа да кости. С точки зрения смертного, но еще живого в теле, бессмертный – обязательно скелет, живой труп, от которого остались одни кости. Если писать серьезно, то бессмертный никогда не умер навсегда. Он не просто не хочет, но не может умереть. Был ли он рожден? Вряд ли. Если бы он родился, то рано или поздно умер бы, - это точно. Поэтому бессмертный не только не умер, но он и не родился.
       Не рождается и не умирает то, что меняется. Невозможно быть бессмертным. Бессмертен не сущий, а само существование, ибо есть существование даже тогда, когда его нет, как например, существование не-существующего. В этом смысле есть не просто бессмертие, но бессмертие бессмертия и смерти. Бессмертие становится смертным, когда некто рождается, является живым, чтобы в свое время умереть. Вот когда он умрет, он станет бессмертным, то есть, таким, который никогда уже не умрет больше.

       Ментальная эволюция. Со временем, с возрастом, человек с одной стороны все больше воплощается в делах и вещах, но с другой стороны он все более и более становится летучим, бесплотным, пока его душа окончательно не отлетает от тела. Она отлетает тогда от него, когда уже не может ни в чем и ни в ком воплотиться. Вот тогда душа уже не удержится и в своем родном теле. Это печальный для тела итог ментализации души. В смерти душа готова найти более лучшее воплощение, чем человеческое тело.

     О свободе воли человека. Человек выбирает не обстоятельства жизни, над которыми он не властен, а самого себя в этих обстоятельствах. В этом проявляется его доля, человеческий удел, личная кондиция. Как выбрать себя в том, что ты уже реактивно/инстинктивно прореагировал на жизненный стимул в виде навязанных тебе другими существами правил общежития и игры натурального случая? Ты не можешь отказаться от выбора, ибо даже сам отказ от выбора тоже выбор, но только отрицательный. Если же ты не отказываешься от выбора, то выбираешь себя либо как индивидуальное исключение из класса/множества себе подобных существ, либо как индивидный или счетный элемент этого множества. Вот что такое пресловутая экзистенциальная позиция как буржуазный ответ на вызов капитала. Разумеется, означенный выбор сводится к выбору себя как нерентабельного (не стоящего) или рентабельного (стоящего) человеческого капитала.

       Разновидности современной философии. Есть философия бесстыжая и стыжая. Бесстыжая философия – это философия откровения. Стыжая же философия есть философия сокрытия личных улик себя как автора своих мыслей. Стыжими философами являются те субъекты мыслей, которые выдают идеи за грехи мысли перед лицом ученых хамов/интеллектуальных жлобов, обвиняющих их в том, что те не способны произносить научно/фактуально апробированные осмысленные высказывания. Вот стыжие философы и юлят, оправдываясь в том, что они не философствуют, но, напротив, избегают философии, ограничиваясь невнятным мычанием/многозначительным гымканьем, молчанием или, наконец, убежденным признанием в том, что они только проясняют/разъясняют проверкой (проверочным/примерным словом) или обычным употреблением смысл слов и предложений.
       Откровенная же философия, в отличие от философии слов или философского разговора, рефлексирующего на себя как на абстрактную болтовню, занята не словами. а мыслями, которые находит в идеях, упаковывая их в понятия.
 
       Одно место из теологии зла человека. Согласно христианскому вероучению Бог создал (сотворил) человека свободным. Свобода, истолкованная человеком не как свобода закона Бога, а как акт его своеволия, делает ответственным его, а не Бога, за то зло, которое является последствием применения его своеволия.
     Но как же быть со злом дьявола как падшего ангела? В чем заключается это зло, в чем падшесть ангела? Не в том ли, что ангел отказался выполнить волю Бога поклониться ангелу, одной природы с Богом, человека как сотворенному Богом из праха. Ангел как Бог не является воплощенным сущим, как человек. Не хотел ли Бог признать в своем (ангельском, довоплощенном) виде самого себя как свое творение из ничего стоящего (праха). Пнгел увидел в человеке не создание Бога, а ничто. Именно это ничто и сделало падение ангела возможным. Падение ангела заключается в том, что он так и остался не воплощенным, но втайне желающем воплотиться. Падший ангел символизирует в божественном мире (реальности) желание воплощения как акт своеволия, а не ответственной свободы. Так в чем состоит ответственность свободы творения Бога? Бог создал человека свободным от добра или зла, но не от того и другого. При этом он склонял его к лучшему (доброму), а не худшему (злому) выбору. Но человек проявил собственное своеволие как свободное существо. Почему? Потому что у него не было и нет полной меры собственной разумности, которая сверхъестественна для него, тогда как для Бога она естественна, ибо составляет его телесность. В человеке разумность не является естественной, так как естественно она бесконечна и вечна, а человек смертен и конечен. Поэтому разумность человека ограничена его местом и временем существования. Таков смысл повеления Бога в раю Адаму и Еве не рвать плодов с древа познания добра и зла, предназначенного для Бога а не человека, довольствующегося плодами древа жизни. Ангел же одной природы с Богом, то есть, того же ума, но не той же свободы, ибо он не является независимым от Бога. Человек же стал независим от Бога через свое своеволие, которое является результатом несовпадения меры свободы и меры разума в его лице. Пример человеческого воплощения Бога в лице Ешу есть свидетельство того, что спасает человека от смерти не ограниченный разум, а вера в милость (способность) Бога прощать грех человека. Ешу есть наглядный пример такого спасения, который Бог показал на самом себе, ставшем на время человеком.

     Мудрость и знание. Что такое мудрость и знание легче понять, приняв эти слова за отглагольные существительные, производные от глаголов «мудрить» и «знать». Если взять обычное словоупотребление, то когда говорят, что кто-то мудрит, имеют в виду то, что тот, кто это делает, занят тем, что не вполне понимает и знает. Невольно возникает вопрос: «Для чего он это делает»? Напрашивается такой ответ: «Путает для того, чтобы запутать других». Но в результате сам путается. Почему? Да, потому что не знает истину. Так введение в заблуждение других оборачивается заблуждением на свой счет.  В этом смысле мудрость есть знание истины. Такое знание недоступно человеку. Но это, так сказать, поверхностное, обыденное толкование данных понятий.
       Если же смотреть глубже, в основании, и на высоте в перспективе идеи, то толкование мудрости и знания расширяет наше понимание этих. Мудрость схватывается, вернее, восхищает мыслящего в измерение вечности, побуждает его смотреть на все с точки зрения вечности, - такой точки зрения, с которой все усматривается на одном (одинаковом) расстоянии отовсюду так, что смотрящий (созерцающий, теоретизирующий) умом наблюдает все из всего, то есть, он становится в позицию, которая является центром везде, где он встал, тогда как то, на что он смотрит, находится нигде в качестве предмета умозрения, ибо теряет свою определенную интенцией умозрителя границу фокуса внимания.
 
        Освобождение к новой жизни. Все отдельно взятое заканчивается. Так заканчивается и человеческая жизнь. И это хорошо, ибо тогда начинается новая жизнь после мгновенного перехода или выхода из старой жизни. Этот выход называется смертью. Так и должно быть, чтобы новая жизнь не была связана по рукам и ногам старой жизнью, ведь в противном случае она по существу будет по прежнему старой и только по форме новой жизнью. Поэтому лучше всего закончить жизнь с деменцией, так как слабоумие естественно сужает возможности старой жизни для расширения возможностей новой жизни после смерти. В этом вопросе прав мудрый Восток.
       Знающий Запад знает, как лучше утешить человека, - оно и понятно: утеха дана для иллюзорного возмещения жажды жизни, ограниченной привычной формой. Иллюзия состоит в том, что ограниченное принимается безграничным через причастность обналиченному, присвоенному духу, который на самом деле безличен и потому вечен как всеобщее, а не особым образом представленное отдельно взятое, вроде человека. Он не против быть присвоенным, ибо присваивается не он сам, а его представление в сознании одержимого духом в виде бога через поклонение ему в вере.

       Безосновное Николая Бердяева и гностицизм. Николай Бердяев полагает Безосновное в качестве начала всего сущего в целом наряду с Богом. По его мнению, точнее, суждению, Бог есть Основное, основание сущего в целом в качестве его бытия, чистого бытия как ставшего самим собой, а Безосновное есть не-бытие сущего как становления Бога Богом, так и сущего в целом миром. Вот до какого предела может дойти философская спекуляция по поводу мистических интуиций русского гностика. Не напоминают ли бердяевские принципы Безосновного и Бога ницшевские символы Диониса и Аполлона как принципы того, что находится за гранью добра и зла и на этой грани в культурно-эстетическом аспекте?
       У Бердяева Безосновное есть Божественная бездна, сокрытая тайна, и в то же время его суть, Божественная сущность. Сущность Бога заключается в свободе как некотором непроизвольном, спонтанном начале. Можно ли сказать, что его Безосновное есть то, что античные гностики называли «злым началом мира» как следствием распада одной из сущностей Божественной Премудрости (Софии)? Конечно, нет, ибо Бердяеву чуждо натуралистическое истолкование генезиса самого начала, характерное для древнего гнозиса, двусмысленно (амбивалентно) различающего единую природу и множественную сущность субстанции. У него Безосновное есть то, что не является причиной самой себя. В качестве таковой от века выступает Бог. Безосновное же себя не только не знает, но и не может знать, ибо не является прямо самому себе. Ведь его собственно нет, так как оно есть Ничто Бога. Это то ничто, что делает Бога ничем иным, как самим собой в его творении. Бог, творя мир, творит, определяет себя как Творца в качестве чистого бытия, в причастии к которому все становится существующим, таким, каким оно есть.
       Таков ли человек? Такой ли он, какой есть? И да, и нет. Почему? Потому что он является тем, в ком есть не только искра Божья как корень вдохновения, дух, размером с человека, но есть и то, что не от Бога, а от его Ничто. Но если в христианском богословии эта причастность человека к ничто определяется в качестве его ничтожества, происхождения от Бога, но из праха, то в философии духа Бердяева она возводится в ранг чтожества, величия человека, ибо в такого рода причастности проявляется свобода от Бога как чистого бытия, сводоба человека творить не от Бога, а от того, от чего он отвлекается, самоопределяясь как субстанция или, ввиду неприязни Бердяева к субстанциальной терминологии, чистый акт бытия. Бог отвлекается, отчуждается от Безосновного как истока свободы как Бога, так и человека. У человека, по Бердяеву, свобода от Безосновного, а разум от Бога. Поэтому он не располагая такой мощью ума, как Бог, не в силах разумно определять свою свободу, что ведет к человеческому произволу. Свобода человека оказывается безответственной. Ей не способен быть адекватным ответчиком его ограниченный материей разум. Поэтому то свобода человека обретает несвойственное свободе материальное воплощение, от которого она как экзистенциальный порыв, выход из материального тупика стремиться бежать в трансцендентное Безосновное.
 
       Почему трудно оценивать ответы учеников по философии? Настоящий учитель философии, как правило, завышает оценки по философии студентам потому, что истины философии превосходят способности студентов дотянуться до них. Ну, нельзя все учебное время, уделяемое для философии, проходить на цыпочках. Почему следует строго судить ответы студентов по положительным наукам? Потому что они не превосходят их  человеческих познавательных возможностей. С философией же не так, ибо она относится к отрицательным наукам, имеющим своим предметом не только умозрительное иррациональное, но и на самом деле нечто иррациональное для человека по своей природе. Философия дает человеку несоразмерную ему свободу мысли, оставляя его с ограниченным его животной и даже социальной природой умом, коллективного, а не личного характера. Поэтому в целом студенты могут упражняться в философии, но по отдельности, как правило, затрудняются, если честно не сказать, не могут заниматься ей. Философия – дама капризная и по своему методу, принципу, ведомому только ей, выбирает своего избранника.
 
       Философия и философ. Философия занята философом. Она есть то место в бытии, которое есть не данное, а заданное в качестве вопроса: "Вот это"? Естественно, напрашивается ответ: «Нет, не это, а то». Тогда нельзя не задать вопрос об этом «то»: «Что такое то»? Это то, которое отложенное это. Оно отложено в будущее в качестве данного потом как вывод движения навстречу самому себе.
 
       Натура и культура, утрированная культура. Человек есть культурное существо. Поэтому как не культурное существо человек не человек, а скот или, того хуже, - зверь, короче говоря, или домашнее или дикое животное. Однако культура есть функциональное состояние человека как живого существа. Что это означает? Только то, что человек живет культурой ради выживания. Иначе он не выжил бы среди зверей. Он окультуривается, превращая зверей в скотов. Первый зверь, кого человек приручил, был он сам. Как только он стал домашним скотом, так  у него появилась возможность очеловечиться, то есть, превратится в предмет самого себя как самодеятельного существа. И все же он использует культуру для того, чтобы быть живым существом, то есть, животным. Другими словами, человек творит артефакты, искусственные вещи, для того, чтобы удовлетворять свои животные потребности в еде (обмене веществ, энергии и информации) для себя, размножении для рода и доминировании (господстве над другими) за счет других людей.
       Маркс как утонченный интеллигент левых убеждений, исходя из культурных соображений, полагал возможным для человека с изменением характера общества революционным путем добиться обратной зависимости между натурой и культурой человека, - инверсии натуры на культуру в качестве средства и цели. Человек будущего (социализма) как подлинно социальное существо способен жить, чтобы творить, заниматься культурой. Для этого есть уже условие – превращение жизни из выживания в жизнедеятельность. Став самодеятельным ассоциированным (солидарным) членом общества, человек станет полностью культурным. И тогда искусственное превратиться в естественное, а естественное в культурное, то есть, жизнь станет культурной, а культура живой. Из этой утопической (философской) идеи Маркса выросло целое идеологическое учение его последователей, превратно истолковавших понимание Марксом социального общества или социализма как коммунизма, который для Маркса является только идеологическим конструктом, устраняющим из сознания «нынешнее» (Марксу) состояние действительного движения в виде капитализма к гуманистической цели. Впереди нас ожидает не утопический коммунизм, а реальный гуманизм. Тогда как в советское время был построен в СССР никакой не развитой социализм как переход от капитализма к гуманизму, а что ни на есть развитой (цивилизованный) феодализм как подводка к дикому капитализму.
       Если человеческое общество еще развивается (прогрессирует), то по необходимости за нынешним капитализмом как истиной капитала, его полной или тотальной реализацией последует социализм как общество уже не капитала с конкуренцией, а труда с солидарностью. В отличие от коммунизма как реактивного (архаического) состояния на капитализм (состояние неравенства)  с его уравнительством, социализм акцентирует внимание не на равенство, а на братство, тогда как следующее и заключительное  общественное состояние – гуманизм будет сосредоточен на свободе, предполагающей человечность, ибо сущностью человека является не общество, а свобода. В таком обществе, свободном от государства (власти), человек будет непосредственно социален, а само общество непосредственно человечно, лично. Как это возможно? При условии отношения к культуре как второй натуре (привычке). Тогда творческая культура остается на своем месте, принимая своей привычной стороной телесный вид, овнешняется в качестве потребности. Но в таком случае  культура творчества является средством утверждения культурных привычек. Как совершить инверсию частей культуры так, чтобы привычки служили средством утверждения творений, в которых человек находит самого себя, свой человеческий образ.
 
       Сравнительный анализ религий. На компаративный анализ религий меня надоумил Карл Генрихович Маркс, описавший ислам как религию абстрактную, тотальную и фанатичную. Как можно объяснить или истолковать такое описание? Маркс не мог не полагать, так утверждая, что эволюция религии, естественно, приводит к упрощению как служения (практики культа), так и догматики (теории культа), что выражается в строгом монотеизме. За этим упрощением культа как реакцией на культовую сложность и противоречивость вероучения христианства следует тотализация всей жизни людей вокруг веры в единого бога (Аллаха). «Велик Аллах и един»! – так говорят мусульмане (верные, покорные вере в Аллаха).
       Упрощение находит выражение в том, что ритуалы культа строго дифференцированы на ритуалы личной гигиены (посты) в отношении к себе (верующему, субъекту веры), ритуалы обращения к богу в молитве в отношении к иному (веруемому, объекту веры) и ритуалы подаяния (милостыни) бедным членам религиозной общины (уммы) в отношении других верующих (со-верующих, религиозного коллектива или общества).
       В догматике ислама упрощение религии как истина религиозной эволюции (религиозной старости в отношении к которой христианство представляло собой взрослую усложненность, а иудейство – детскую непосредственность и наивность верования) проявилось в игнорировании противоречия между сущностью (душой) бога как духа и его природой (телом) как творца. Как дух он вечен, а как творец конечен. В противном случае природа совечна его природе. Но тогда он творит природу либо из себя, либо из нее самой, приводя ее в порядок из хаотического состояния. Однако природа иной природы, чем бог, да и сам человек имеет иную природу, уже искаженную непослушанием, своеволием.
       То, что ислам тотален, то есть, определяет всю жизнь мусульманина, приводит к тому, что некоторые верующие становятся фанатиками веры. Кто такие фанатики веры? Это те верующие, которые, в отличие от традиционных верующих, не считающих нужным приноравливаться к современной жизни, религиозных модернистов, приспосабливающих религию к современной жизни, и формальных верующих, принимающих веру за полезную привычку, пытаются жить целиком так, словно они уже находятся в раю, а все остальные вокруг них пребывают в аду.
       Каким же образом можно охарактеризовать христианский культ? При сравнении с исламом христианство не упрощенная религия, а сложная, даже слишком сложная для того, чтобы быть только религией. Оно внутренне противоречиво в том, что бога понимает одновременно как бога и как человека. К тому же еще оно как и всякая авраамическая религия в боге находит не только дух, но и творца тварного мира, обреченного на гибель, то есть, обратное возвращение в ничто, ничтожное состояние.
       Может ли человек избегнуть такой печальной участи? Может, ведь бог является человеком. Но может ли человек быть богом? Бог является человеком, но он не есть человек. Человек есть проявление бога, но не его суть, сущность. В чем тогда сущность бога, если не в человеке? В том, что он есть бог, а не человек. В отношении к человеку бог есть творец. В отношении к самому себе бог есть дух, отвлеченный от тварной, материальной жизни. Для чего бог творит человека? Для себя? Нет, у него есть ангелы, одной с ним природы, существования, бытия. Он творит его для мира. А для кого творит бог человека? Для человека, для людей, ведь человек есть человек только среди людей. Среди зверей и скотов человек есть зверь и скот. Хотя может не только быть, но и являться, но уже не зверем и скотом, а человеком. То есть. человек может играть роль человека среди животных. Но вместе с ними он становится таким же. Значит, человек есть человек только для людей. Он есть душевное существо с привходящим через род разумом (разум у человека не индивидуальный, а общественный) с другими душевными существами. Уже с разумными существами и тем более духовными существами он животное. Однако может являться для них похожим на них. И все же природа у него другая, иная, чем разумная и божественная (ангельская или духовная).
       Бог как духовное существо есть как источник добра, свободы и любви, так и само добро, свобода и любовь. Точнее, бог есть дух и в этом качестве он добро, свобода и любовь. Как существо он есть источник добра, свободы и любви. Если в реальном (онтологическом) отношении бог есть бытие, то в познавательном (гносеологическом) отношении он есть истина. Такова его относительность. Абсолютность бога заключается в том, что он есть дух. Как дух он вечен и бесконечен (и безначален). Как творец он имеет начало и конец. Как творец бог современен миру. Как существо он совечен духу.
       Что же ангел? Ангел в отношении к богу есть свойственник бога и поэтому есть явление бога. Таков, например, Ешу. Ангел совечен богу по природе, но по существу он не есть бог и поэтому смертен, точнее, склонен к перерождению, воплощению и развоплощению.
       Вернемся все-таки к религиозной сути христианства и родственному ему иудейству, чей секта оно было при рождении. Христианство слишком сложно для того, чтобы быть всеобщей, вселенской религией, ибо всякая религия стремится к тотальной определенности, но в этом как раз и находит свое слабое место, ибо определение есть ограничение, а не всеобщее в себя включение. Наиболее ограниченной религией является из представленных на обозрение авраамических религий иудейство. Оно есть религия только евреев, но так как евреи есть в любом народе как момент их смешению и упадка, то иудейство стремится к мировому господству над душами и кошельками (телами) людей. Правда, стремится тайно, а не открыто. Почему? Потому что не хочет делиться с другими спасением, присваивая его себе и тем самым лишая его всех остальных. Иудейство избирательно не только к чужим (гоям), но и к своим (другим). Полного иудейства достигает не тот, кто только следует (соблюдает, блюдет, а не блудет) традиции (закону, Торе), как иудей, и не тот, кто читает Писание (Талмуд), как талмудист, книжник, фарисей, раввин, но тот, кто знает Каббалу. И кто ее знает? Учитель учителей (раввинов), пророк, мессия. Иудей следует, раввин исследует, объясняет, разъясняет, пророк слышит и говорит то, что зовется Откровением. В нем открывается то, что передается учителям (пастырям), за которыми следует религиозное стадо. Пророк есть говорящая книга бога. Таким был Ешу. Но он явился не в свое время. И поэтому не получил признания у своего народа и был распят как лжепророк. Значит, он еще явится. Когда в будущем. Само будущее и есть Ешу.
       Иудейство как изначальная религия Авраама проста, но как религия его потомков она сокровенна, двулична даже для них самих.
 
       Рождение нового человека. Что нужно для рождения нового человека или каковы условия его появления на Земле? Во-первых, необходимо преобразовать структуру биологических потребностей человека, освободить человека от их деспотического гнета. Как это возможно сделать? Путем создания искусственной пищи, которую прежде называли «амброзией» или «манной небесной». Таким образом будет снята проблема голода миллиардов людей.
       Далее, посредством разведения явления размножения в виде любострастия или секса и его сущности – рождения ребенка, но уже из пробирки человек освободиться от страдания как наказания за наслаждение (животное удовольствие). Так уже (после голода) он освободиться от второй телесной зависимости, которая его связывает с миром животных.
       И, наконец, в третьих, человек освободиться от своей биологической природы, когда подавит самый подлый (бесче0ловечный) животный инстинкт – инстинкт господства над себе подобными, инстинкт, чувство, точнее, волю к власти. Ибо без голода и размножения она теряет свое значение.
 
       Философский век. Философия – явление вечности во времени. И поэтому как то, что случается во времени, начинается и заканчивается. То есть, она имеет свою историю, или то, что есть. Но то, чем она занята, о чем она, находится вне времени. Налицо складывается противоречие между денотатом, предметным значением (мыслимым) философии и ее интеллектуальным (ментальным, точнее, медитативным) действием (мыслящим). Это противоречие и есть философский смысл или (мысленным) философии.
       Философия существует в философах как исторических существах. В одних она пробуждается рано, до срока, и поэтому быстро отцветает и отлетает, как в мире цветов подобно вишне, в других она пробуждается в самый раз и периодически возрождается. В иных же она цветок позднего развития и не успевает перезреть, поэтому умирает не юной, как скороспелый цветок и не пожилой, перезрелой, как обычно, но взрослой, зрелой.
 
       Посвященные, пророки, святые. Кто эти названные категории избранных? Люди они или не-люди, сверхчеловеки? Казалось бы, они люди. Во всяком случае, недочеловеками их  трудно назвать. Но они не просто люди. Они как видно из их категоризации избранные или особые люди. В них есть нечто особенное, чего в обычных, простых людях не найти. Что же именно такого необычного в них есть, что они являются избранными? То, что они являются посредниками между обычным, «земным» миром людей и миром, который принято называть «небесным», божественным.
       Интересно как эти категории необычных людей соотносятся друг с другом по смыслу, по тому объективному содержания, которое заключено в их названии. Это содержание слова обусловлено отношением названного лица к тому, чем он занят.
       Вот, например, посвященный. Во что он посвящен? В тайну. Тайну чего и кого? Разумеется, явления бога и самого бога или, по крайней мере, его посланца к людям. Таким посланцем является пророк, который говорит не от себя, а от бога.
       И. наконец, святой, который светит светом бога и горит пламенем его любви. Он являет представительство ангелов на Земле.
      
       Возвращаясь к посвященным и прочим магическим и религиозным самозванцам. Посвященные и иже с ними есть некоторая помесь человека с неведомым, от которого не знаешь, что ждать: хорошее или плохое, или, наконец, и то, и другое вместе. Они сами не знают, что не знают, выдавая незнаемое за знаемое. В результате посвященные путают одно с другим, естественно, вводя всех в заблуждение. Они единственно, что знают, так это одну свою хитрость, уловку («упайю», как называют ее буддисты). Все их измененные состояния сознания есть специально то, как быть вне нормального сознания, и продолжать быть, - «быть в пустоте», в отрицании наличного (обычного) состояния. В таком случае лучше объявить нормальное состояние ненормальным, а ненормальное состояние нормальным, разумеется, только для них, – сознающих самих себя на высшем уровне.

       Философское кредо. Кто я есть: субъективист или объективист?? Ни тот, ни другой, ибо субъективист интендирован (внимает) индивидуальным, в пределе личным, вернее, личностным, объективист – общим, общеобязательным, общезначимым, в пределе всеобщим, универсальным. Я же ищу в личном всеобщее, во всеобщем личное. Так например, я полагаю, что смыслом моего Я есть не мое Я, а Я всеобщее, но не Я всеобщего. Я всеобщего есть Дух. С ним нельзя общаться, коммуницировать, ибо он есть не агент коммуникации, собеседник, а сама атмосфера беседы, среда коммуникации субъектов, средством выражения которых является язык. Общаться можно со всеобщим Я или с абсолютным Я, то есть, Богом, ибо Я абсолюта есть не лицо, а принцип. Бог же есть лицо, духовное существо, но не сам Дух как таковой.
 
       Если бы я был философ. Будь я философом, я задался бы вопросом: "Кто я – философ или нет"? Что бы я ответил: "Да, я философ, но не публичный философ, а личный, частный мыслитель, ибо полагаю преждевременным посвящать людей в свою философию. Еще я преподаватель и даже больше, - учитель философии. Мешает ли мне учительство быть мыслителем? Разумеется, мешает, ибо преподаватели не знают философии, так как у них нет ее, то есть, своей философии, да и чужую философию они не знают, ибо знать  чужую философию можно только, имея свою, изучая чужую философию с точки зрения (интенции) своей философии. Так что же тогда они знают? В лучшем случае то, что могут знать ученики философа, если они были действительными учениками настоящего живого мыслителя. Что это за знание? Оно сродни тому, что они «слышат звон, да не знают где он». То есть, слышат философию, но не знают где она: то ли у них в ушах, чтобы следом сойти с их языка, то ли в мире, вне их ушей и ума. Им остается гадать относительно природы того, что они услышали. Есть еще преподаватели философии, которые учились уже не у мыслителей, а у таких же преподавателей. У таких, естественно, нет философских идей, кроме навязчивых (психических в лучшем случае, а в худшем идеологических) идей, нет подлинного (истинного) знания, а есть правильное мнение с объяснением, которое условно (понарошку) принимается за научную истину, ибо такое мнение соответствует правилам, но это еще не значит, что такие правила, несмотря на возможное объяснение (есть такое объяснение, которое является отделыванием от объяснения или от-объяснением), соответствуют действительности, а тем более реальности в узком смысле слова.
       Есть еще так называемое «знание» на уровне преподавателей, но уже не философии, аспирантов, магистрантов и студентов (о школьниках и детях дошкольного возраста, младенцах и зародышах умолчу), которые случайно оказались в философии, но оно есть просто личное мнение оных особ, то есть, их мнимость как мнительность, кажимость, которая предполагает обязательное ритуальное действие вроде наложения креста («если кажется, то перекрестись»). Но в наше время именно это мнение, которое является заблуждением, проверяется при компьютерном тестировании. Что тогда выявляет такого рода тестирование? Что все заблуждаются. Тестируется студент не на истину, а на заблуждение при неимении готовой истины в ответе. В таком тесте не истина становится пробным камнем истины и лжи, но ложь. Что может быть абсурднее этого в образовании вообще и в частности в высшем образовании?!".
 
       Работа в искусстве. Возьмем артиста, в частности певца. В чем он искусен, искушен, насколько соблазнен? В том, чтобы исполнить так, чтобы передать  произведение автора (создателя) в первозданном виде, исключив, по возможности, всякую отсебятину, которая свидетельствует только о том, что он переигрывает, является дурным артистом. В этом смысле артисту следует быть настоящим подражателем. Если же он автор, то стопроцентно подражать самому себе в исполнении.
 
       Глупые, хитрые и умные. Люди глупы от природы. Но если они культивируют в себе глупость, то становятся умными с годами, с опытом оной культивации. Умными становятся, глупыми рождаются. Но почему глупых большинство и меньшинство умных? Ответ прост: потому что многие так и могут в меру повзрослеть и остаются взрослыми детьми. Когда глупые начинают осознавать свою глупость, то они узнают по не самих себя, то есть, они уже с ней отождествились. Им страшно, боязно быть умными, потому что они боятся правды, которая привечает умных и отпугивает глупых. Однако они тяготятся своей глупостью, понимая недостаток своего ума, который не хотят принимать за недостаток. Поэтому они и начинают хитрить, показывать свою, с позволения сказать, «хитрозадость». Хитрые сильны задним умом, который тормозит, чтобы чего-нибудь не вышло, то есть, «жмут свое очко», лукавят, врут, прикидываясь дураками.
       Бывает еще «хитрость ума», свойственная умным людям. Но к ней они прибегают в крайних случаях из-за того, что человек ограничен в средствах, поэтому, как говорят в народе, «голь на выдумки хитра». То есть. хитрость ума связана с творчеством или с не намеренной случайностью. В последнем случае лучше всего ухитриться и суметь не соврать, - не высказать истины, похожей на ложь. Вот в этом и будет состоять хитрость ума.
 
       Идеологическое противоречие империализма. Если в ранний период становления империализма идеологии капитала противостояла прогрессивная идеология труда, утверждавшая пролетариат в качестве могильщика буржуазии, то теперь, в поздний период империализма, находящегося в состоянии регресса (упадка), а точнее, дегенерации, ей противостоит идеология архаики в лице мусульманского экстремизма. В настоящее время, несмотря на заявление большинства населения Земли о своей религиозной принадлежности все религии выродились в реликтовое образование, представляющее себя в качестве агрессивной симуляции (в случае с исламом), а порой и просто откровенной сибаритской пародии (в случае с  буддизмом и христианством).

       Наука и философия. Если наука упрощает сложное, то философия усложняет простое. Поэтому наука вычисляет и проверяет, тестирует вычисленное, а философия размышляет (медитирует) и критикует отрефлексированное (отраженное) для того, чтобы  в отражениях отраженного заиграло излучение воображения. Это возможно, если ум является не пассивной возможностью познания, а активной действительностью мышления.
 
       София – премудрость Божия. Софию в ее сущности можно уподобить непреступной возвышенной даме, тогда как ее явление в виде земной женщины можно уподобить прекрасной даме, благосклонной к разумным ухаживаниям кавалера. Как недоступная для кавалера возвышенная дама София принимает ухаживания, но оставляет их без ответа. Напротив, как прекрасная дама она отвечает взаимностью на сердечное влечение кавалера, составляя с ним гармонический союз.

        Философское занятие. Одни думают, чтобы писать, другие пишу для того, чбы думать, третьи думают, когда пишут и пишут, когда думают, чтобы понять и не забыть,  что надумали.
        Есть такие философы, которые мыслят абстрактно, а есть такие, что мыслят конкретно, - их мысли чистые, а не грязные, испачканные посторонним материалом. Чистые мысли – это идеи ( мысли для мыслей, но не мысли мыслей). Мысли для мыслей есть события присутствия разума в мире. Такие идеи не абстрактые понятия, а живые существа. Это духовыне сущие. Но таких мыслителей меньшинство среди философов, ибо большинтсво тех, кого называют философами имеют не идеи (их идеи заемные, чужие), а субъективные мнения, как обычно, в лушем случае, - безличные знания. Чтобы не лодырничать, они безобразничают, - интерпретируют чужие тексты, кто во что горазд.
        Чем заняты философы? Мыслями, когда находятся в идеях. Заняты идеями и идеологи. Но это не философы. Идеологи находятся во власти на служебном положении. Они служат власти, а не идеям. Они, как и маги, то, чем заняты, используют в своих интересах, точнее, в интересах власти. Как правило, идеология – это инструмент власти. Под идеи власть создает свой властный аппарат для использования идей в целях господства, управления подчиненными, управляемыми, в данном (властном) контексте, народом. Главное в идеологии как власти идей не идеи, - это только материал, во-первых, и орудие, во вторых, - а власть. Власть над чем и кем? Власть над народом и, кстати, и самой власти (когда власть властвует над другими, она властвует, уже управляет собой). Это над кем. И власть над чем, - это власть над самими идеями. Их она держит при себе, владеет ими как вещами, не видя (для этого нужен ум, которого нет у власти, но есть хитрость) в них живые существа. Идеологи, а тем более властители не понимают, что идеями нельзя владеть. Это они владеют душами людей. Идеологи пытаются подменить собой идеи. Но у них нет того, чем можно это понять, - ума. Но есть то, чем можно использовать не сами идеи, но то, чем они представляются ими и, следовательно, представляют их. Для кого? Для власти, которая навязывает представления идей как представления или идеологии народу, чтобы он имел их как мнение, общественное мнение. Для того, чтобы использовать идеи как представления и есть представители этих представлений, - идеологи, у которых есть для этого способность, - хитрость. Как схитрить и выдать за идеи самих себя и вложить себя в сознание всех, как начальства (власти, организации, государства), так и народа, общества. Для чего нужна идеология? Разумеется, для завоевания и укрепления власти, господства одинх (меньшинства) над другими (большинством).
 
        Думай сам. Говорят, что человек – универсальное живое существо. Вроде Маркс, этот пролетарский авторитет, отец капиталистического коммунизма, говорил такое. А, впрочем, не важно, кто говорил, потому что это вранье, просто чушь. Человек – существо ограниченное, например, языком. Поэтому, как говорят блатные, «следи за базаром», не разбазаривай то, чем ограничен. Человек не может всего разом. Взять ту же мысль. Это жизнь надо положить на алтарь мысли, чтобы они признали тебя за своего носителя.
        Но не надо с ними носиться, им поклоняться. Не потому что они не стоят этого. Не по этой причине. В мысли главное думать. а не кланяться тем, кто думает. И не ждать, что тебе кивнуть другие люди, у которых есть мысли. У тебя есть мысли? есть. Хорошо, этого достаточно, и не важно услышат или, тем более, поймут твои мысли другие. Важно, что ты их услышал и понял. Выскажись. Кому надо услышат и постараются понять. Только если они попросят тебя разъяснить смысл твоих мыслей, попробуй взяться за разъяснения, правда, если у тебя есть на это время, не занятое сочинением новых мыслей. Однако помни, что разъяснить мысли можно только в том случае (при условии), если они не покинули тебя. Иначе сам запутаешься и запутаешь других.
        Еще реже мыслей, человека посещают идеи. Они являются ему в мыслях. Если мысли чистые, то являются уже мыслями. Правда, идеи не есть мысли, они есть то, что скрывается в мыслях, что стоит за мыслями, что стоит мыслей намного дороже, важнее. Не каждому они по карману ума. У многих они не помещаются в такой карман, ибо он слишком маленький. К тому же карман ума обычного, то есть, привычного человека, как правило, дырявый, с прорехами в логическом порядке.
        Есть люди-мысли, а есть люди-документы. Человеку мысли невозможно быть человеком документа, факта налицо. Если он будет свидетельством с печатью начальника, то у него просто не будет мыслей в голове. Это точно и ясно, как день. Поэтому, как правило, человек мысли при жизни неудачник, так как удачливы люди с зарегестрированными бумажками, ибо в нашей жизни человек без бумажки – букашка, а с бумажкой – человек. Однако для мысли человек с бумажкой – букашка. Выбирай, кем быть. Почему так? Потому что мысли нельзя зарегестрировать, регистрируются слова на бумаге, а не мысли в словах и тем более идеи в мыслях, ибо не идеи находятся в мыслях.а мысли находятся в идеях, вдохновляются идеями, которые есть явления ангелов как духовных существ, чьим телом служит разум.
        Человеку мысли бесполезно учиться, ибо то, что учат, он знает из своих мыслей. Зачем учить, когда самому можно додуматься до этого. Тогда как научиться думать? Никак. Этому нельзя научиться. Нужно уже быть таким. Каким? Мыслящим. Что значит быть мыслящим. Это значит быть спокойным. Успокойся. Пройдет время и задумаешься. Другое дело: расположены ли к тебе идеи как живые духовные существа. Чтобы появились мысли, нужно разродиться от бремени идей. Для явление идей в мысдях или самими мыслями, необходимо стать чистым каналом проникновения идей в наш мир вещей. Иначе ты разродишься только шумом в канале передачи – собственным телесным аффектом – мнением. Разумеется,. во мнении есть не только эффект работы телесной машины, но там еще присутствует тень идеи, но это тень, накинутая на плетень мысли. Для того, чтобы появилась чистая и свежая мысль, нужно очиститься от шума тела, от собственного присутствия в теле. Он все равно останется, но хотя бы будет минимизирован как фон мышления. Для появления мыслей необходимо место в мыслителе, очищенное  от него самого как тела, наводящего шум на голос разума. Вот, оказывается, что означает думать самому, но не собой, а идеей.

        Все говорят о философии, но никто не знает ее. Чем чаще люди повторяют слово «философия», тем очевиднее становится неловкость его использования, не понимание говорящими того, о чем и что они говорят. Кто в этом виноват? Тот, кто запустил в словесный оборот это слово. Само по себе оно непонятно. Взять хотя бы его перевод с греческого языка (оно греческого происхождения) на русский язык как «любомудрия». В самом названии этого слова сказалось свойственное грекам, вернее сказать, наследникам одного из греков,  - Одиссея (Улисса), - хитроумие. Слово то хитроумное: попробуй догадайся, что оно означает. Скорее (вероятнее) всего, «философия» означает то, что имеется в виду. Что же имеется в виду? Невидное, невидимое, потому что непонятное. Такое впечатление складывается от того, что можно объяснить самим названием: любовью к мудрости.
        Чтобы познать, что это такое, можно взять филологию для сравнения, ибо все познается в сравнении. «Филология» - это любовь к слову, то есть, влечение к слову, стремление говорить, писать, рассказывать, слушать сказки. Другими словами, иметь дело с тем, что можно сделать со словом. Что такое слово само по себе понятно из того, что с ним можно сделать. Но вот что такое «философия» как «любовь к мудрости» (если заниматься переводом) не понятно, ибо не ясно, что можно сделать с мудростью. Вот только, если мудрить. Но так можно перемудрить. Конечно, можно догадаться по тому, что говорили те, кого назвали мудрецами, а говорили они о том, что нужно соблюдать, знать меру. Что значит «знать меру»? Значит, быть раз-умным, ум-еть, уметь мерить, измерять, то есть, уметь подставлять одно под другое. Одно - это чем измеряют все остальное, другое. Так чем измеряют? Метром, эталоном, одним и тем же, неизменным изменчивое как другое по отношению к неизменному. То, что не меняется, остается неизменным навсегда, вечное, то есть, одно и то же, и есть мудрое. Знать мудрое как сущее, сущностью чего является мудрость, и означает мудрить или уметь обращаться с мерой всех вещей, уметь пользоваться умом (своим или чужим, - лучше своим, правда, если он есть, а не достался людям один на всех, как соответствующий своему предмету, – одному и тому же). Мудрить и не перемудрить, знать меру во всем, включая и самого себя. Вот если влечение, тяготение к этому называется философией, то тогда становится понятным, что это самое непонятное из того, что может быть понятно.
        Кто из людей смеет подумать, честно признаться в том, что он мудрец?! Никто, если он в уме, а не безумец, просто дурак, который говорит глупость,  или лжец, который лжет, врет, выдавая одно за другое. Одно делать - это мерить одним другое, совсем другое, - выдавать одно за другое. Мудрить и не перемудрить, не перепутать, - сложно, если, вообще, возможно. Как можно мерить все, не зная это все. Человек не знает все и никогда не узнает, ибо он конечное существо. Все как одно и есть предмет философии, исходя из того, что философия – это любовь к мудрости. Это и есть мудрое, которое требует соответствующего ему умения – мудрости. Между тем философ – это не мудрец, а любитель мудрости. Любитель же мудрости не профессионал в мудрости, не специалист, а дилетант. Как дилетант может, вообще, что-то знать и, тем более, знать все?
        Может быть, для выяснения сего обратимся, как и прежде, к филологии, ведь филология есть тоже любовь, а любовь характерна для любителя, в данном случае, слова. Но со словом все понятно, ибо тот, кто пользуется словом, общается, а человек живет в обществе и является общительным существом. Но как же быть с мудростью? Что в мудрости главное? В слове – смысл, а вот в мудрости – мысль. Что такое мысль? Это то, что находит себя в слове как смысл. Смысл чего? Всего, в чем может быть смысл. Смысл может быть в чем? Во всем. Если во всем, то значит и ни в чем, ибо ничто входит во все как то, что ни в что не входит. Тем самым ничто определяет все как что, его ограничивая им же «что» посредством противопоставления себя не себе. В этом смысле, смысле смысла, смысл ничто есть бессмыслица. Не бессмысленно ли смертному, конечному существу стремится ко всему как бесконечному, не могущему быть ограниченным этим конечным существом? Нет, в этом есть смысл, смысл бессмыслицы. Он заключается в том, что когда стремишься к бесконечному, то схватываешь, овладеваешь в познании конечным на пределе стремления к бесконечному. Это все как бесконечное становится пределом твоего стремления.
        Теперь понятно, что такое любовь к мудрости? Это стремление к бесконечному, недостижимому для конечного существа в качестве предела достижения, стремления. Но это бесконечное есть и вечное, неизменное, постоянное, также недостижимое для человека как существа изменчивого, переменного, непостоянного. Вот это стремление к тому, что недостижимо, и непонятно. Понятным оно становится через то, что признается прееделом понимания, его ограничением. То, что есть граница, отрицание понятного и есть непонятное. Такова мудрость как предел в мышлении, остановка в мысли, как то, что нельзя больше осмыслить в качестве смысла.
        Там, где есть смысл, имеет место быть, можно мыслить, то есть, заниматься философией. Но что значит заниматься философией, как не искать этот искомый смысл на пределе смысла, за пределом которого располагается бессмыслица. По философски знать – это быть в смысле, предельно осмыслять, предельно, строго в рамках мыслить, то есть, знать где еще есть смысл, а где его уже нет.
        Таким образом, заниматься философией или философствовать – это значит знать смысл относительно всего того, о чем можно думать. Философия – это знание того, о чем можно думать, что имеет смысл. Но зная его смысл, ты можешь уже при соблюдении смысла как условия, на этом условии выбирать, отбирать, селекционировать то, что есть, и то, чего нет, в качестве того, что имеет смысл. Отбираемым по смыслу может быть как то, что является истинным, соответствующим тому, что есть, так и то, что принимается за такое, но им не является, то есть, ложное. В этом смысле философия, работая со смыслом, есть условие возможности занятия наукой как деятельностью по установлению истины того, что действительно есть. Теперь понятно, что такое философия как любовь к мудрости. Она есть влечение к мере смысла как осмысления того, что есть и не есть, на пределе возможностей мышления. Это невозможно сделать без концентрации всего внимания на уме умеющего мыслить. Собравшись с мыслями в уме, можно мысленно двигаться по предмету к тому, в чем заключается его сущность, его место в связи всего в целом, в котором он только часть. Поэтому философия в качестве условия своего бытия подразумевает медитацию как размышление о смысле самой мысли, которой занят мыслящий, медитирующий. Главое в философии, то, с чего она начинается, - это созерцание умом самого себя, или самоотражение (саморефлексия) умом мысли в мысли. Здесь мыслящий есть субъект мысли, мысль – процесс, мыслимое – то, под что подставляется мыслящий, или объект мысли. Он сразу подставляется под самого себя, имея умом в виду не себя, но идею как то, чем он думает. Философ думает идеей мысль. Результатом такого думания или мышления является понятие, которым он понимает то, что думает. Философия заканчивается тем, что понимается понимающим как понимаемое на фоне непонятного. Здесь важны все элементы мышления в равной мере понятного  в контексте (на фоне) безмерно непонятного. В отличие от науки, занятой познанным, и религии, занятой непознаваемым как верным, философия находится на грани познанного и непознаваемого, размышляя о непознаваемости познанного и познанности непознаваемого. Такое занятие и есть любовь к мудрости как словесное, филологическое описание мышления, которое равным образом есть как познание (выяснение, объяснение и разъяснение), так и высказывание (выражение, описание), а также верование (воображение).
 
         Освоение философии учениками (студентами). Чтобы ученики (студенты, то есть, такие ученики, которые изучают философию в вузе, - больше она нигде не изучается учениками, потому что только в этом, уже совершеннолетнем возрасте можно ее изучать) правильно освоили философию, или ее усвоили, необходимо, чтобы учитель сам был философом, иначе как они научатся ей. Учитель философии должен показать на себе как на примере для подражания, что не следует никому подражать (это и есть единственно правильное обучение без обучения, повторение без повторения, без заранее известных правил, - правила следует найти самостоятельно самим студентам) в мысли и думать самим так, как следует согласно идеям. Будут идеи – появятся мысли. Пока идеи есть у учителя, а вот мысли должны появиться у студентов. Это для скандал для студентов. Этому их не учили в школе, когда они были школьниками. Но там им и не преподавали философию, ибо они не были еще совершеннолетними, взрослыми и учились методом заучивания: читать, писать, считать. В последнее время в этой триаде слагаемые поменялись местами и она выглядит так: считать, читать, писать. Так вот в философии не следует считать вслед за учителем. Здесь знание передается не прямо, а опосредствованно, через умение, которое фокусирует внимание (интенцию) ученика на самом себе. Чтобы нечто узнать, следует узнать самого себя, некто, заняться самопознанием. Начинать познание следует не с предмета, не с непосредственной связи с ним, а с субъекта, с самого себя, опосредствующего предмет познания, об-учения. Этому следует учиться. Следует учиться быть самим собой. И уже в этом качестве изучать предмет, в связи с самим собой, не представляя предмет во мнении, а размышляя о нем мыслью в идее, которую должен уметь вложить в сознание ученика учитель философии (преподаватель). 

               Реальность. Жизнь реальна. Но и сон тоже реален. В каком смысле? В том смысле, что он адекватен тому, что представляет. Ведь реальность тоже представляет саму себя в качестве презентации. Представление реальности есть уже нечто производное от презентации в качестве репрезентации, то есть, ее воспроизводства в ином, - уже в сознании. Оно то же есть в отношении сна как сознание сна или сновидение.

       Что такое история и кто такой историк? История – это то, что случилось, а историк – это человек случая. От обыкновенного человека, то есть, такого, который попадает в историю или с которым нечто случилось, историк отличается тем, что попадает в историю, в которую попадают другие. Это, во-первых. А, вот, во–вторых, он занят не просто представлением и переживанием того, что произошло, но еще и тем, что пытается (имеет опыт) объяснить то, что случилось, какова сущность случая, принимаемого за факт (что он такое), в силу какой причины он имел место во времени (был связан с другими случаями). Не дело историка понимать случай, осмыслять его, то есть, находить в нем смысл, зачем он нужен. Этим уже занимаются философы как смыслом понятия или значением его (случая) идеи (замысла) и идеологи вместе с политиками как тем, в чем до сих пор в настоящем есть корпоративный или государственный интерес.
       Историческое знание делает историю предсказуемой. Историческое мнение делает ее непредсказуемой. То есть, мнение не может извлечь знание (урок) из истории. Оно подменяет его намеренной ложью (идеологической пропагандой, софистикой) или бессознательным заблуждением (бытовой ошибкой, невежеством).
 
       Любовь и дружба. Нет любви, если она не взаимна. Односторонняя любовь есть иллюзия любви. Взаимность любви связана с тем, что она едина. Дружба никогда не бывает едина, ибо она предполагает, что каждый из друзей остается при себе, самостоятелен. Зависимость убивает дружбу, тогда как любовь спасает. Может быть раб или раба любви, но не может быть раба или рабы дружбы. В дружбе есть свобода каждого. В любви есть свобода одного, единого, но не многого. Поэтому в дружбе нет взаимности, нет огня, а есть холод и уважение. В любви нет тайны, нет чужого. И то, и другое есть в дружбе. В любви нет тайны. Она сама есть тайна. Но таится в любви нельзя, иначе она подменяется нечто иным. В любви человек доверчив. В дружбе он сомнителен. То, что говорят, что друзьям доверяют, есть коварная ложь тех, кто выдает приятельство за дружбу. Друзья знают, где начинается чужая территория и потому не переступают границу. Ведь другом становится только тот враг, которого нельзя завоевать. Приятель – это потенциальный враг, которого приятно использовать, завоевать. И в любви зачастую используется военная стратегия. Но она, в конце концов, убивает любовь, выворачивая ее наизнанку, превращая в ненависть. Поэтому никогда нельзя забывать о необходимости любовной тактики, любовного такта для ее сохранения. Важно знать, что в любви нет границы. А вот в дружбе она необходима, необходимо осознание ее необходимости, недопустимости ее нарушения. Нарушение границы приводит к вражде.
       Единство в дружбе может быть не в них самих, но между ними, например, в единой (одной) цели, но пути, ведущие к ней, олицетворением которых являются друзья, могут быть не просто разными, но прямо противоположными. Поэтому в дружбе остается  «волос» соперничества, вражды, свидетельствующий о том, что дружба производна от вражды, является ее (аргумента) положительной функцией (функциональной производной).
 
       Родина. Родина от родного, близкого. Что то близко. Это Родина. Что то далеко. Это чужбина. Нельзя изменять Родине, как нельзя изменять любимой. За это тебе отомстит не Родина, а чужбина тем, что ты одно принял за другое, - часть за целое, ибо Родина есть целое, а чужбина только часть. Причем часть не тебя, а чужого целого. Тогда как ты часть твоего целого в случае с Родиной. Другое дело, что называть Родиной. Не обязательно это то место, где ты родился или вырос. Родиной может быть и то место, где ты ни разу не был и никогда не будешь в этой жизни. Для Платона – это было царство идей. В царстве идей он был, но не в этой (обыденной, человеческой) жизни.
   
       Будущий ЕГЭ по истории. Такой экзамен нужен не любителю истории, а ее ненавистнику. Нет лучшего средства, как привить ненависть к истории, чем заставить школьника сдавать тест по истории. Это надо бы знать тем, кто занимается таким «полезным» занятием, как историческое тестирование. Таким образом, можно привить любовь не к истории, а к конкуренции с соперниками по сдаче экзаменационного тестирования. Ведь в таком случае школьник имеет дело только с обрубком, инвалидом истории в лице описания факта без его объяснения, а тем более понимания. Последнее, впрочем, не обязательно для исторического занятия (исследования). Для истории важен факт вместе с оценкой, а не оценка за факт/дату. Тестирование есть проверка усвоения того, что дано, то есть, оценка степени слепого подражания/повторения экзаменуемого «обучающегося», как утрированно абстрактно называют теперь ученика.

       Конечная цель и бесконечность. Конечная цель есть предел целеполагания. В чем она заключается? Это зависит, обусловлено тем, кто ее ставит? Устанавливает цель субъект. Его определение задается пространственно- временным схематизмом, локализируется эволюцией мира, в данном случае местом существования такого субъекта как исторического существа. Таковым физически является землянин как разумное существо или человек. То, что конечной цели не достиг еще ни один индивид, говорит о том, что она уходит в бесконечность как относительную величину, равную безграничной величине. Конечная цель в том смысле конечна, что она кончается для умирающих, но не заканчивается для живущих. В этом смысле она является бесконечной малой величиной для живущих, которые, пока живут, к ней влекутся, но ее не достигают, и мнимой величиной для умирающих, мнящих, что они ее достигли своей смерть, концом. Но их конец не есть конец цели, а только конец их как средства, ведущего к ней других, приходящих им на смену. В этом контексте уместно задать вопрос: вечны ли смертные, конечные существа? Конечно, их вечность не в исключительности каждого, как они мнят, но только в повторительности всех. Вечен и бесконечен путь к конечной цели, на котором люди есть расставленные временем вехи их жизни и смерти.   

        Интеллектуальное и эстетическое отношение к жизни. Есть два отношения к жизни: интеллектуальное и эстетическое. Их демонстрируют соответственно интеллектуал и эстет. Могут ли они совмещаться в одном лице? Конечно, могут. Но для этого такое лицо должно быть, как минимум, гением.
       Для того, чтобы в этом разобраться требуется определиться в лицах интеллектуала, эстета и гения. Интеллектуал, как бы сказать, живет умом, не сознанием, а в сознании. Этим он отличается от обычного (бытового) индивида, который сознателен, но живет в мире, а не у себя в голове. Интеллектуал - поклонник трансцендентно возвышенного, на которое проецирует себя. Эстет живет языком, - он имеет вкус, чувство прекрасного. Что это за чувство? Хоть убей, - не знаю. Может быть это то, когда душа волнуется, встретив близкое себе. Если она себя находит в прекрасном, а не только прекрасное в себе, то прекрасное – это отражающее душу в отражаемом. В таком виде служителя красоты эстет есть чувствительный рефлектор.
       Остается разобраться с гением. Может ли определить сущность гения, сам гением не являющийся? Сложный вопрос. Казалось бы, сразу напрашивается ответ: не гений не разбирается в гениях. Ведь судят по себе. Не гений судит не гениально. Судит гениально гений. В мифах фигурирует гений места. В поэзии появляется гений времени. Гений места – это покровитель, сторож, хранитель места, локализованный дух, божок, демон/ангел. Вот кто такое гений времени? Он «халиф на час»? Или дух времени, эпохи, века? Да, скорее, гений – этот тот, в ком воплотился дух эпохи. Гений создает, формирует, образует правило, по которому работают, живут многие, если не все, как будто это правило есть, существует само по себе и люди воспринимают его как данность, дату, факт налицо. Гений не просто открывает, узнает незнакомое  или судит о том, мимо чего нельзя пройти, он сочиняет, творит то, чего не было. Но делает это так, что оно становится живым, реальным, всеми узнаваемым, о чем нельзя неправильно судить.
       И еще: интеллектуал работает с понятием, созерцая идею, эстет работает со словом, воспринимая артефакт, гений работает с духом, вытворяя из материи душу.
       Непредсказуемое будущее и непредсказуемое прошлое. С будущим все понятно. Оно действительно непредсказуемо, ибо его еще нет, а, может быть, никогда и не будет, что, впрочем, маловероятно. Но каким оно будет? Кто его знает. И все же оно зависит от того, что есть сейчас и уходит своим происхождением в прошлое как то, что еще не прошло, а, может быть не пройдет и в том будущем, которое интересно. Но для этого нужно знать, о каком будущем во времени идет речь. Если это ближайшее будущее, то это одно. Но если это далекое от настоящего будущее, то это уже другое. Степень догадки о том, что за будущее имеется в виду, зависит от знания настоящего, временящегося из прошлого, которое еще не прошло, и есть собственно настоящее как прошлое в обновленном виде. Можно что-то сказать действительно настоящее только относительно того, что будет тем настоящим, которое не пройдет в будущем. Это предсказуемое будущее. Всякое другое непредсказуемо, если не брать в расчет (не калькулировать) случайность угадания, которая по мере удаления будущего от настоящего стремится к бесконечно малой величине.
       А вот что такое непредсказуемое прошлое, как его в последнее время называют относительно специфически российского отношения к нему, сказать трудно. В каком смысле вообще прошлое непредсказуемо? В том смысле, что настоящее изменчиво. И с учетом подвижной политической конъюнктуры прошлое может заново быть переписано в угоду правящей власти, занятой поиском законно-исторического обоснования своего политического господства в прошлом. Да, действительно, прошлое как предмет истории часто переписывают в виду политических соображений. Но это касается вопроса исторической политики, но не вопроса истории вообще. В исторической науке возможна некоторая степень научной объективности. Конечно, не такая точная (числовая) и строгая (логичная), какая есть в естественной науке, но все же какая-никакая. Эта объективность и связанная с нею рациональность (логическая релевантность) зависит от фактичности (эмпирической данности) исторического материала, с которым можно правильно (точно) работать с точки зрения научной рациональности, то есть однозначно выносить рассудочное суждение о целокупности исторических дат (данных истории) в смысле логической (смысловой) связи исторических событий.

       Будда и Иисус (сходство и различие). Не буду с порога находить общие черты в образе мысли и образе жизни этих двух известных людей. Начну с главного, - с вопроса: «Люди ли они»? Безусловно, люди. Если бы они не были людьми, то не смогли бы собрать вокруг себя много людей, основать такие учения, по которым живут миллионы и миллионы людей до сих пор, хотя они приблизительно жили две тысячи лет назад. Можно заострить этот вопрос так: «Были ли они только людьми»? Вот на этот вопрос труднее ответить, чем на предыдущий. И не потому что буддисты верят в перерождения Будды, а христиане верят, что Иисус Христос вместе с человеком является еще и Богом.
       И тот, и другой, по вере своих последователей являются по перерождению и рождению не только людьми, но и, в частности, богами. Как к этому относится? Разумеется, с пониманием того, с кем ты имеешь дело, когда задаешь вопрос об их сущности: с верующим, тем более профессионально верующим или с не верующим, - атеистом, индифферентом, «агностиком» и пр.
       Если задать этот вопрос самому себе, то как на него ответить? Я, например, агностик. Я точно не знаю, кто они такие. Я слышал от других разное, - что они основатели религий, пророки, боги и т.п. Сам я не верю. Да, и вообще, не склонен доверять никому, если не считать близких. Но близкие – люди, а доверие людям рано или поздно проходит через самопроверку. Если ты мало-мальски умен, то узнаешь со временем, - стоило ли им доверять. Но как проверить тех, кто жил две и более тысяч лет назад при условии, что люди живут по максимуму менее двухсот лет.     Ведь доверие вполне можно проверить только при живом личном контакте. Как верить в тех, кому нет никаких оснований доверять?
       Тогда остается только верить со слов других людей? Этого мало для таких, как я, - для которых верить и доверять обусловлено тем, чтобы это проверять на истину, точнее на истинность суждения об этом. И больше ничего? Конечно, нет. Но это будет уже не вера и не знание, а мышление, размышление об этом.
       И вот я, как только стал думать, до сих пор думаю о Будде и Иисусе Христе в связи с идеей существования Бога. О боге я думаю постоянно, если нахожусь наедине со своими мыслями. Но разве – это значит верить в Бога? Конечно, нет. Верить в Бога – это значит быть верным ему в соответствии с тем, что о нем говорят авторитеты веры. Вера – это некоторое подтверждение извне того, что есть в самом себе, в душе. В данном случае верующими, которые полагаются в вере на то, что они все разделяют вслух, а теперь, в эпоху письменности, на письме, - на Священное Писание. Как историк я не доверяю абсолютно письму, то есть, без проверки. А как это проверить. В душе я не столько знаю, сколько думаю, что есть Бог, точнее, то, что другие называют Богом. Но такой ли он, как его расписывают в Священных Писаниях, в частности в таких, которые называют буддистской Трипитакой и христианской Библией? Я не знаю, ибо это тексты не научного исследования, предложения описания и объяснения явлений которых можно проверить на логическую и фактическую истинность, но религиозной веры, предполагающие неукоснительное (верное, догматическое) следование тому, что там на(за)писано. В этом следовании проявляется единства духа и буквы веры. По вере дух воплощается в букве писания, - насколько это вообще возможно для воплощения. Взять хотя бы канонического Иисуса Христа: он признается христианами Логосом, то есть воплощением духа в говорящем человеке – Иисусе Христе.
       Один вопрос о том, кто они и были ли они вообще когда-то, или их придумали люди для того, чтобы иметь своих покровителей, помощников в жизни. Для чего они? Для защиты и спасения. От чего и для чего?  От жизни как страдания для жизни как радости. Они спасители от страдания как следствия греха, ведущего в итоге к смерти. Для верующих, да и не только верующих, есть должное и не должное. Эта жизнь здесь и сейчас не есть должная. Как сделать ее должной для спасения? Просто не грешить. Но как это сделать? И вот здесь, в методе, в пути навстречу к благой цели спасения учения Будды и Иисуса Христа разительно отличаются друг от друга. В буддизме Будда и его последователи сами при должном внимании и усилии могут спастись от недолжной сансары (круга страдательных перерождений/преобразований желаний и страхов существования) в должной нирване (места и времени отсутствия желаний). Закономерно возникает вопрос о том, есть ли такое место и время, если жизнь есть страдание, результатом которого является смерть, ведущая к новой жизни в страдании? Есть ли логическая связь между сансарой и нирваной? Нет, ибо нирвана есть отрицание сансары, разрыв с ней, с «паутиной желаний». Где находится нирвана? Нигде, ибо вопрос неправильно поставлен. А как правильно поставить такой вопрос? Может быть так: «Что если нирвана не место, но вместо сансары»? Она есть состояние, а не положение как место рождения и перерождения; причем состояние без рождений и смертей. То есть, нирвана определяется чисто негативно.
       Между тем как христианский рай, как и ад, чаще всего ассоциируется с местом и временем. Не вне мира вообще, но в мире в качестве места, лучше всякого хорошего, предела хорошего. А вот ад в качестве места хуже всякого плохого, предела плохого. Только сравнительно недавно христиане, в частности, новые христиане (протестанты) стали сравнивать рай и ад не с местом, а с состоянием души. Но и они верят в то, что душа бессмертна.
       А вот буддисты верят в то, что душа смертна. Бессмертна не душа, а нирвана. В этом смысле буддизм и христианство противоположны, потому что буддизм отрицает реальное существование субъекта, представляя его в качестве принципа/причины иллюзии. Известно выражение: «Будьте сами себе светильниками», с которым Будда якобы обратился к своим ученикам перед смертью («последнее слово» Будды). Что оно означает? Сгорите, освещая себе путь к тому месту, где перестанете тлеть, сознавать себя как отделенным от всего остального. В принципе, это позиция пантеизма. До такой степени бог есть все, что все есть бог таким образом, что все становится ничем отдельно. В этом смысле в буддизме, к слову сказать, раннем буддизме, а тем более «живом», при самом Будде, нет бога, как он есть в христианстве. Ведь в последнем он трансцендентен миру. А в буддизме парадоксально нирвана является состоянием ничто отдельно существующего, другим состоянием которого является сансара. Только это нечто как не что или ничто в собственном (негативном) смысле слова есть нирвана, а в позитивном (в связи со всем) есть сансара.
       Так как бог трансцендентен миру в христианстве, то как в него верить Необходимо ввести в веру его воплощение, которое имманентно миру, в частности миру верующих людей. Это воплощение и есть Иисус Христос как человек и верующий. Иначе как ему поверить. В то же время он должен быть и вне мира, чтобы повести людей из этого мира страданий рождения, жизни и смерти в мир, где люди не страдают, не рождаются и не умирают, а живут вечно в настоящем. Кто же не хочет в это верить, то не умрет, но будет вечно умирать. Смерть его будет рождением, рождение – смертью без жизни.
       Вот в каком виде люди разным образом принимают бога. Бог-нирвана как субъект – имя пустого  класса признаков в буддизме. И Бог-лицо (существо) как субъект/дух-творец-спаситель в христианстве. В частности в последнем трансцендентальный аспект бога – дух – имманентизируется, присваивается верующим в него в виде творца, мир производящего, и спасителя им, творцом, произведенного, в качестве того, кому можно причаститься через подражание, ибо Иисус еще и человек, правда, лучше всех вместе взятых по причине своего совершенства.
        Мы видим отсутствие положительного субъекта спасения в буддизме (учении) Будды, если минимально доверяем его ученикам вкупе, ибо все они согласно врать не могут, - кто-нибудь обязательно ошибется, заблудится, запутается в своих передачах или толкованиях слов учителя, что говорит о том, что можно с некоторой (малой) степенью вероятности полагаться на их слова ввиду отсутствия какого-нибудь другого источника сведений об этом, если не считать прижизненных оппонентов Будды. Но они еще больше «наводят тень на плетень». Кто же спасется то? Никто конкретно, ибо конкретного лица в спасении уже нет. Насколько спасается? Ни на сколько, ибо нирвана неисчислима. То, что она существует вечно, это необходимо понимать абстрактно, иначе вообще теряется всякий смысл. Если человек становится светильником – проводником спасения, то ему никто в этом больше не помощник. Он сам себе Бог, когда совлекает себя с самого себя. Что остается от человека? Ничто. Где он находит Бога? Везде, где его нет. Бога можно увидеть везде во всем, если уже нет тебя. Вместо тебя-сансары Бог-нирвана.
       Другое дело христианство. Это религия завета/союза и пришествия-обращения Бога в лице Иисуса Христа к человеку якобы для его спасения. Человеку дается Откровение пророком как гласом свыше. Голосом пророка вещает Бог. Когда пророк появляется в мире. Христиане дальше продолжают: с пророком в мир приходит сам Бог. Когда народ отходит от Бога, от «его» закона, данного грешнику. Сам себя человек спасти не может. Для спасения от собственного греха дается закон. Но как следовать закону, если человек по рождению грешен? Необходимо освободить его от первородного греха. Вот для этого в мир людей приходит Бог как человек без греха. Следуй за Иисусом, и ты освободишься от первородного греха Адама и Евы. Останется не родовой, а только твой личный, индивидуальный грех, с которым тебе самому бороться как ученику, подражая учителю Иисусу. Иисус приходит только тогда, когда верующие не веруют в Бога, а веруют в традицию, привычку верить, соблюдать пост, молиться, читать Книгу (сказку/миф), то есть, заниматься ритуалом. Это кризис религии, если она превращается в привычку быта/бытования человека в мире. Обмирщенный человек есть верующий в кризисе. Приходит пророк, который разжигает в сердце ритуально верующего огонь веры, на котором тот себя сжигает ввиду приближения конца света как прихода самого Бога, а не его посланника (апокалиптика). В христианстве посланник, пророк Бога является одновременно самим Богом в человеческом лице, это Его Явление.
       Все это хорошо. Но есть в этом слишком много человеческого и мало собственно того, что можно условно назвать «божественным».
       Если не быть наивным простачком, верящим на слово елейным лицемерам, ясно как божий день, что и Будда, и Иисус были незаурядными людьми, которые просто не могли принять идеологического бога, бога по представлению. Они хотели узнать его, познать его и только тогда признать. Они нашли его в жизни, а не в писаниях книжников, не в словах софистов/фарисеев/учителей/проповедников и не в делах жрецов/священников. В своей жизни с самими собой и со своими учениками. Вот в этом Андрей Кураев их разделил. Он ошибся.
       Теперь самое главное: «Как найти бога в жизни»? Не ищи, не найдешь. Если надо, он сам найдет тебя. Вот и все. Так было с Буддой. Сиддха стал Буддой, как только бросил затею быть чемпионом совершенства сначала по рождению (победителем по наслаждения/гедонэ), а потом по заслуге (победителем по смирению/аскезе). Смысл жизни не в конкуренции с себе подобными. Но с чем он остался? С ничем. Символом «ничего» и явилась нирвана. В среде отшельников, как и в миру, нет солидарности. Среди монахов (одиночек, так, кстати, переводится это слово с греческого языка на русский) можно быть только монахом, одиноким. Будда ухватился за это одиночество как за якорь спасения и ухватившись за него, сам вытянул себя из сансары/конкуренции. Только таких находит бог.
       Бог нашел подобным способом Иисуса. Но это произошло только тогда, когда Иисус разобрался сначала в себе, а потом в тех, кто следовал за ним, когда понял, до каких пор они могут следовать за ним. Вот тогда он отказался от «своих» учеников/христиан, чтобы предать себя в руки «врагов»/иудеев. Как говорят: «х… р… не слаще». Что дальше было – придумали люди, чтобы оправдать свое существование авторитетом бога грядущего. 
       Что буддисты и христиане сделали из Будды и Иисуса, мы знаем. Сделали голубей мира. Мир голубой (светлый), а они еще голубее (светлее). Разумеется, смысл здесь не профанный в духе современного похабного полиморфизма, но сакральный. Для чего и почему? Из страха перед смертью, которая ждет всех людей как живых существ, для утешения в этой жизни и надежды в будущем веке.               
       Наиболее мирские из их среды затемнили их лица(ки) как выражения сути учения, придав им черты судьи, карающего непослушных неверных вечным страданием.
       Поняли ли они того, кто их нашел, осталось «за кадром». Как можно понять того, кто не есть «кто» в собственном смысле. Разве дух существо? Однако есть его воплощения. Являются ли Будда и Иисус его воплощениями? Этот вопрос открыт.

       Историческая подмена. Что такое подмена? Это когда одно выдается за другое, на него похожее. Следовательно, подмене подлежит сходное, схожее? Да, так получается. Еще большее сходство возможно, если оно касается не внешнего выражения, а внутреннего содержания. Максимум подмены возможен, например, в случае подмены родственников, особенно близнецов.
       Если брать в качестве примера подмены историческое событие или историческое лицо, то степень адекватности, а, следовательно, скрытности самого факта подмены, зависит от степени не столько исторической случайности (случайной похожести), сколько исторической закономерности повторения того же рода, вида, экземпляра, но не такого же случая.
       Случайная похожесть приводит к ошибке, которую можно обнаружить. Другое дело, когда нечто повторяется в другую эпоху или в ту же эпоху, но в другом месте и является похожим выражением того же самого характера. Но оно все же другое, чем то, за которое выдается или принимается. Это случай уже заблуждения, иллюзорной аберрации.

       Человек неисправим. Человек неисправим – это аксиома высшей морали. Это подтверждает элементарный опыт представления самого себя и переживания от встреч с другими людьми. Одновременно это приговор. Расплата за неисправимость – смерть. В этой неисправимости проявляется конечность человека, его смертность, ограниченность и определенность. Это характерологическая деталь как часть, по которой можно судить о целом, явление, по которому следует судить о сущности человека. От этого нет другого чувства, кроме, нет, не сожаления, не разочарования, но раздражения от его ничтожества, бессмысленности, ненужности, обременительности и жалкости. Нет ни малейшего желания его пожалеть в своем, а не чужом лице. Из-за этого не обидно и не жалко самого себя. Хочется исчезнуть так, что даже нет сожаления о том, что вообще родился и жил довольно продолжительное время, незаслуженно отвлекая на себя внимание других и тем самым портя им жизнь.
       Нет ничего кроме отвращения, не физиологического, но чувственного. Хорошо хоть ум потусторонен для того, чтобы принять верное решение – быть равнодушным к самому себе, к собственной участи.
       Что касается других людей, то их не надо жалеть за их неисправимость. Нужно просто принять ее как данность и оставить их в покое, не мешать им жить. Вот и все. Нет, ничего кроме тривиальности. Было бы неправильно сказать, что это настроение напоминает нечто чеховское. В чеховском переживании есть нечто досадное. Тут же нет ничего аффективного. Нет сожаления о том, что был человек, а теперь его нет. Нельзя даже сказать: «Туда ему и дорога». Самоубийство не имеет смысла. Но еще меньший смысл в том, чтобы продлевать такую жизнь.
       Есть не только рай, но и ад. Это ад – быть всегда самим собой. Богу нужен человек, чтобы не быть в аду. А что такое рай? Одержимость иллюзиями. Ад хоть честней.
 
        Быть мячем во сне. Удивительно, я видел странный сон. Во сне я был мячиком, размером с мячик и смотрел на мир и вел себя не как мячик, а как человек. Например, я не упал на землю с верхнего этажа и не отскочил от земли вверх, но осторожно спрыгнул, опасаясь сломать ноги.
 
       Совесть. Совесть – странный объект изучения по причине своей не наглядности. Совесть – это со-весть, то есть,  весть, точнее, субъективный образ объективного послания, откровения высшей инстанции, обращающей к человеку изнутри его существа.
       В этом смысле наиболее благоприятной моделью понимания совести может послужить сознание как со-знание в качестве субъективного образа объективной реальности или как то, что онтически трансцендентно человеку, но узнается как имманентно ему присущее.
       Итак, со-весть есть весть, вернее, в-есть, то есть, не столько послание или выражение в субъекте нечто объективного, сколько передача пограничной (трансцендентальной) инстанцией, разделяющей внешнее и внутреннее в качестве сознания того, что действительно есть.
 
       Национальная идея. Идея есть взгляд (или вид) вечности как целого на время как часть. В данном отношении к нации идея является взглядом на нее в исторической перспективе в качестве вечно настоящего. Как вечно настоящее идея держит нацию в круге времени (периодически) в виде исторического явления. Нация вырастает из стихии народной жизни как момент ее наивысшего развития. Рост народа начинается с родо-племенного образования. Это время рождения народа, его этногенез, когда он «варится в собственном соку», пребывает в самом себе.
       Следующим (вторым) этапом исторической жизни народа является период его активного взаимодействия с другими народами в качестве определенного государства с характерным видовым отличием. Становление государства завершается появлением искомой нации. Государство в ее лице становится национальным, а народ суверенным или самоуправляемым.
       Таков путь развития народной жизни из стихии этнического бессознательного через осознание самой себя расширяющимся в борьбе государством к разумному устроению в качестве явления целого социального порядка в себе и для себя в полноте собственного самосознания.
       В прошлом народ был этносом. Теперь он нация. Что его ждет в будущем? Глобализация, которая формально стирает межнациональные различия между людьми. До сих пор человек существует в обществе в качестве представителя той или иной нации.
       При сравнении национальных и социальных показателей народной жизни в недалеком прошлом и живом настоящем в России можно заметить, что если при советской власти она была национальной по форме и социалистической по содержанию, то теперь, в постсоветское время, она является глобальной по форме и национальной по содержанию.
       Таким образом, современные нации в развитых странах достигли апогея своего развития. Недалек тот час, когда они растворятся в глобальном сообществе («социальном бульоне»). Пока что глобализация человечества проходит только в формальной сфере виртуального (информационного) капитала и политических (правовых) институтов.
       Так вот в глобальном обществе различия между людьми будут проводиться уже не по национальному признаку, как сейчас, но по индивидуальному признаку. Поэтому национальная идея – это преходящий во времени принцип человеческой идентификации. Другой традиционный принцип человеческой идентификации – пол – уже теряет свое былое значение в связи с углубляющимся процессом сексуальной унификации.
       В будущем не национальная идея, а идея глобализма по максимуму и идея индивидуализма по минимуму будут определять границы развития каждого человека и всех людей вместе. Но пока что в сиюминутном настоящем национальная идея как идея совместной равновесной (единящей) жизни схожих людей является их идеологическим ориентиром.
   
       Предел и его сторонники. Пределом или безусловной границей нечто может быть как максимум, так и минимум. Сторонники максимума – максималисты – и сторонники минимума – минималисты – доводят все до предела: или до самого большого,  или до самого малого. В свою очередь есть максималисты-оптимисты, которые во всем видят хорошее/благое/полезное (рай) и для которых все хорошо, и есть максималисты-пессимисты, которые во всем видят плохое/злое/вредное (ад) и для которых все плохо. Кем они являются еще? Абсурдистами, ибо доводя все до предела добра или зла, они это все обнуляют, обессмысливают.
       Но есть и другая крайность, которая лежит между минимумом и                максимумом. Это оптимум. Его сторонники – оптималисты – все сводят к середине, делают все посредственным. Частным случаем оптималистики является сведение всего к одному и выведение из одного многого. Это математический/технический/искусственный оптимум, предполагающий в качестве объекта приложения математики неживую/механическую систему/машину. Здесь есть многое, из которого следует собрать одно.
       Есть и обратный оптимум, предполагающий в качестве объекта приложения уже живую/органическую систему/организм. Это биологический оптимум как редукция одного к многому и выведение из многого одного. Здесь уже есть одно (природа) и его не надо искать. Искать следует многое, получая его из одного путем деления.
       Максимизация одного (математического или технического оптимума) приводит к подмене живого неживым, сужает живое до минимума, тем самым его убивая. Максимизация другого (биологического оптимума) расширяет живое до процесса эволюции, в которой жизнь вообще (общее) господствует (максимизирует) за счет смерти (минимализации) отдельно живого (части).
       Но есть еще гармония как «золотая середина» или полная мера (смысл). Что она такое? Одновременное существование максимума и минимума без их борьбы друг с другом в их согласии. Гармония есть временное разрешение противоречия между минимумом и максимумом. В гармонии минимум жизни (искусственное) служит ее максимуму (естественному). В силу этого служения появляется новое в выделенном виде разумного.
       В противоположном случае – случае служения естественного искусственному - появляется неразумное в свободном состоянии. В нем разумное находится в связанном состоянии. То есть, разум в виде рассудка служит неразумному и приводит ко злу. Именно этот случай был представлен в последнем фильме серии Чужого – «Чужой: Ковенант». Какого эффекта добился автор фильма? Естественно, безобразия как выражения дурного (вульгарного) вкуса упрощенчества. Впрочем, вся серия полна дерьма и является отходом кинематографического процесса.   
       Введение третьей инстанции – инстанции сверхъестественного и сверх-искусственного - приводит к нарушению принципа гармонии конечного, ибо вводит его в измерение бесконечного и вечного как безначального, нарушает предел и является транцензусом. Сверхъестественное беспредельно. Когда обычно употребляют слово «беспредел», то имеют в виду конечное нарушение предела. В случае со сверхъестественным речь идет о бесконечном и вечном беспределе. В его измерении в одном месте сосуществуют все времена и одновременны все места. Поэтому в вечном беспределе нет течения времени в одном направлении и отдельно взятого места. Для того, чтобы получить и то, и другое, необходимо свести (редуцировать), упростить вечный беспредел до конечного предела. Таким упрощением (инволюционным моментом) вечного беспредела является творение, точнее, возникновение нашего мира как пространственно-временной локализации беспредельного. Вместе с тем это возникновение происходит в беспредельном везде и всегда. Выпадая из беспредельного измерения, мир самостоятельно существует конечным образом.
       Возможно ли существование человека в сверхъестественном измерении? Конечно, невозможно, ибо человек является естественно-историческим, живым, социальным существом. Возможно только мнить  себя находящимся в сверхъестественном измерении, то есть, быть в нем искусственным (виртуальным) образом, что уже по самому понятию реально невозможно, ибо сверхъестественное одновременно сверх-искусственно.
       Человеческое предназначение ограничивается исключительно пределами существования в мире, в частности в мире людей. В беспредельном существует только беспредельное. Такое же ограничение характерно и для более разумных существ Универсума, чем человек.  Только мера существования таких существ является более полной, чем человеческая мера.
       Трансцендентное исключительно для человека. Поэтому никакая религия не способна пробить брешь в трансцендентальном как границе между трансцендентным беспредельным, которое верующие самонадеянно называют «Богом», и имманентным миром. Религия остается в пределах имманентного человеку мира, вводя его в иллюзорное состояние причастности трансцендентному. Такова природа (естество) религиозного очеловечивания беспредельного.
       Одним из наиболее полных примеров такого очеловечивания бесчеловечного трансцендентности в образах Сына и Отца является христианство.

       Бог, верующий и вечность. Является ли Бог и как он является кому-то? Существует ли Бог вообще, а также является ли он кому-нибудь, - сложные вопросы, на которые однозначно трудно ответить. Хочется сказать: «Да, Бог существует». Однако тут же возникает оговорка: «Какой Бог»? Ведь религий, занимающихся Богом, множество и в каждой из них Бог свой, разный. Так какой из них реальный. В самих религиях и вне них нет верного критерия определения того, какое из представлений Бога верное, правильное, истинное при условии истолкования истинности как соответствия его сущности, то есть, тому, какой он есть на самом деле (такой). Почему так получается? Да, потому что каждый вкладывает в это слово свой собственный, а не самого Бога, смысл. Выходит, религия вообще как все религии вместе есть только мир человеческих представлений и переживаний относительно того, что не является миром, но так или иначе виновно в его существовании, возникновении и уничтожении, то есть, от него зависит. Собственно религиозными такие представления и переживания становятся, когда превращаются в средство культа, почитания, служения Богу, таким образом придавая смысл, освящая совместное человеческое существование.
       Уместно ли полагать Бога трансцендентным (потусторонним) миру, в котором живет человек? Или следует утверждать его имманентным (посюсторонним) этому миру? На этот вопрос верующие разных религий отвечают по различным образом. Так в языческих религиях Востока и Запада Бог (или боги) признается имманентным миру. Наоборот, в авраамических религиях Бог признается трансцендентным ему. Различие во взглядах на Бога вызвано не самим Богом, но человеческим взглядом на него, природой самого человеческого познания, связанной с сущностью разума, который разделяет все надвое, в данном случае на трансцендентно непознаваемое и имманентно узнаваемое. Во многих религиях, в частности в христианстве, Бог понимается как трансценлентный дух, имманентный миру и человеку как творец в образе Отца и как спаситель в образе Сына. В спасении люди становятся детьми Бога в раю. Кто противиться как Сатана стать таким, оказывается по своей воле в аду. Такова простая логика веры. 
       Какое из представлений Бога ближе к нему и к истине? Разумеется, такое, которое делает его нейтральным, допускающим любое к нему отношение, ведь ни одно из них не является полностью адекватным его сущности.
       Другими словами, на пути разумного познания его не найти. Тогда может быть есть другой путь к Богу? Конечно, есть: это религиозный путь. На нем не надо сомневаться, думать, надо верить в Бога и ему поклоняться. Достаточно. Главное: он это почему то допускает. Хотя то, что скрывается за религиозной личиной по имени «Бог», является иным, во всяком случае, не таким, каким признается верующими.
       Если Бог пребывает в вечности, которая находится по ту сторону добра и зла, вне различения на трансцендентное и имманентное, то есть, равноудален от всего, то его собственно для нас нет. Он есть ничто. Это для нас. Но это не означает, что его нет в себе и для себя. О чем это говорит? Только о том, что когда нас нет, есть Бог. Условно можно сказать, что после смерти мы приобщаемся к Богу как к ничто. К ничто не в смысле пустоты, а в смысле нечто неопределенного. Уму оно не доступно, ибо является неопределенным. Как только ум начинает заниматься Богом, так он становится определенным, то есть, прямо противоположным данному уму. Возникает противоречие, которое без софизма или паралогизма не преодолеть. Только вера мирится с противоречием. Поэтому разумнее не думать о Боге, а верить в него, не создавая о нем никаких представлений. В таком «безвидном виде» Бог предстает непознаваемым, никем и ничем или просто как ничто. Вера в Бога как в ничто и есть настоящая вера или вера в саму веру. Бог становится верой. Тот верующий, который верует в саму веру как в Бога без всяких наград за это в виде посмертной личной вечной жизни, является единственным верующим, не нуждающимся ни в себе, ни в других, ни в Боге как личности.
       Когда мы задаемся вопросом о том, что такое вечность, мы уже находимся во времени. Поэтому по факту мы судим о вечности, исходя из времени настоящего. Причем мы отнимаем от него прошлое, которое уже прошло, и будущее, которое еще не наступило.
       В результате мы имеем только настоящее. Для того, чтобы оно было вечным, необходимо  его сочетать с тем, что существует всегда, е приходит и не уходит. Это и есть вечность в ее отношении ко времени, - положительном отношении к настоящему и отрицательном  отношении к прошлому и будущему. Что им отрицается? Как старое, которое было, но прошло, так и новое, которого не было. Именно они и составляют суть времени, если складываются вместе, порождая его противоречие: прехождение вместе с прихождением. Последнее возможно только тогда, когда их связь в виде настоящего моментальна. Между тем как задача, которая ставится человеком, который боится времени и пытается остановить его неумолимый бег, заключается в том, чтобы превратить время в пространство, расширив настоящее за счет прошлого и будущего, дать ему место не столько просто быть, но быть всегда, не прерываясь.
       Можно ли тогда понимать вечность как остановившееся, застывшее время? Нет, нельзя, ибо таким застывшим, «мертвым» временем является прошлое, которое прошло.
       Выходит, вечность подвижна? Конечно, да, но это движение не времени. Тогда чего? Не времени в привычном смысле слова смены фиксированных состояний.    
       Но если так понимать вечность, то возникает ситуация двусмысленности в определении ее существа. В одном смысле фиксирования вечность есть такая смена состояний времени, при которой становится практически невозможно фиксировать, чувствовать (переживать) и воспринимать ее саму (эту смену) из-за предельной скорости, когда состояния времени сливаются друг с другом в одну сплошную непрерывную временную линию.
       В другом смысле промедления вечность есть нулевая смена состояний времени, при которой становится невозможным фиксировать, чувствовать (переживать) и воспринимать эту смену, уже, наоборот, из-за прекращения временного течения, остановки времени. В этом смысле время застывает, а его моменты не имеют возможности «сдвинуться с мертвой точки» и выстроиться в ясную и отчетливую дифференциальную последовательность.
       Образом вечности в первом смысле является точка, развернутая в линию. Во втором же смысле образ вечности представляется в виде линии, свернутой в точку. 
       Такой смотрится (выглядит) вечность с точки зрения времени при условии пребывания в нем.
       Когда же мы зрим на время с точки зрения вечности, то оно развертывается в ней в виде периодически пульсирующей сферы со своим темпоральным горизонтом событий.
       Физической моделью времени с точки зрения вечности является «белая дыра», из которой нечто появляется. Нечто может появиться  из вечности только со временем.
       Напротив, физической моделью вечности с точки зрения времени является «черная дыра», в которую все необратимо уходит, не имея возможности вернуться назад. Назад оно возвращается не из вечности, а во времени, но уже не таким, каким было прежде. Как правило. бывшее становится будущим, до неузнаваемости изменившись.
       И, все-таки, что такое вечность? Это то, что находится по ту сторону добра и зла, живого и мертвого, здорового и больного, молодого и старого, умного и глупого, светлого и темного, прошлого и будущего (страшит не так прошлое, как будущее), рай и ада.
       Все хорошее или плохое определяется через противопоставление своей противоположности. Эта определенность делает нечто понятным, ограниченным.
       Напротив, вечность безгранична, беспредельна, бесконечна и неопределима. То, что определяется, локализируется, делается счетной бесконечность с определенной трансфинитным числом мощностью, существует во времени хотя бы счета.
       Именно с вечностью связывают то, что верующие называют «Бог». Причем, как правило, ассоциируют его не с нечто неопределенным, но, наоборот, с положительно определенным: добрым, живым, здравым, молодым, точнее вечно молодым, умным, светлым, райским и т.п.
       Неужели они не понимают того, что сами себя и других обманывают. Те, из них кто понимают, что такое на самом деле религия как занятие (почитание) Богом, скрывают, что он не такой, каким они его представляют наивным верующим, понимая, что либо они их не поймут, либо перестанут верить. Поэтому они поддерживают религиозные предрассудки из корыстной заинтересованности быть «ловцами душ», «властителями дум», благодаря вере простодушных и малодушных доминируют над ними, то есть. живут за их счет. Ведь тот, кто умеет управлять страхом, который породил бога (богов) в сознании человека, тот обеспечил себе то, что многие называют «жить по-человечески».
 
       Вечность и время, пространство и бесконечность. Люди часто путают вечность с бесконечностью. Они мнят, что вечность не имеет конца и края, предела. Беспредельное – это то, что нельзя положительно определить. Бесконечное нельзя наглядно представить. Когда бесконечность изображают в виде перевернутой восьмерки, то имеют дело не с тем, что непосредственно видно и для чего можно подобрать нечто подобное, данное непосредственно в акте указания, что возможно для обычного словесного знака, обозначающего предмет.
       Перевернутая восьмерка как знак бесконечности – это особый знак, символ, представляющий непредставимое, сообщающий нас с тем, с чем иным образом нельзя сообщаться. Ведь символ есть не просто часть целого (языка как мира знаков), через которое можно сообщаться с другой частью другого целого (мира вещей). Символ есть такая часть целого, которая сообщается, имманентизируется с другим целым посредством трансцендентного. Символ выступает некоторым трансцендентальным  (пограничным) связным между внутренним, посюсторонним (имманентным) и внешним, потусторонним (трансцендентным). Причем символ бесконечности не только связывает в человеческом сознании идеальным (абстрактным, точнее, спекулятивным, рефлексивным) образом внутренне присущее человеку в виде культурного артефакта с внешним ему природным окружением (средой), он схватывает, соотносится в идее с этим внешним (миром) абсолютным образом.
       Однако символ бесконечности – это символ отрицания конечности, ограничивающий саму ограниченность, то есть, выводящий нас в трансцендентное.  Он имеет негативное значение. Обратное значение имеет символ вечности. Она положительным образом связывает нас с трансцендентным, но только при условии понимания вечности не как вечно настоящего без прошлого, которого уже нет, и будущего, которого еще нет, потому что для вечности в этом смысле нет этих «уже» и «еще» в темпоральном (временящемся) смысле, а как безграничное, то есть, не только не имеющее конца, как бесконечное, но и начала. Но так понимая вечность, мы остаемся в рамках негативного смысла. Смысл вечности становится позитивным, если мы понимаем ее как полноту уже не столько времени, сколько пространства, причем не в метрическом, а в топологическом значении. Тогда вечность является всегда вездесущей. То есть, ее смысл связывается с вечно настоящим не как  пограничным настоящим времени, разделенного на прошлое и будущее, но как настоящим места, стоящим везде так, что нет ничего впереди него в качестве причины и нет ничего позади него в качестве следствия. Поэтому для вечности нет отдельно настоящего времени, ибо и прошлое, и будущее равным образом на-стоящи. В вечности есть полнота времени и пространства без разделения, прихода и ухода. Поэтому все, что есть в вечности, есть она сама, вечное как (есть) сущее в вечности, самосущее, самое само.

       Точка, линия, плоскость, объем. Целое и цель. Что такое точка не с математической, а с философской точки зрения? В силу своей безразмерности она есть символ неисчерпаемости. Но неисчерпаемости чего? Разумеется, минимума в качестве геометрического образа малой величины, бесконечно стремящейся к нулю. Но если есть минимум, то есть и максимум, геометрическим образом которого является беспредельный объем. Посредниками между ними, их ограничениями являются линия и плоскость. Линия появляется из точки как минимума, когда точка не делится (она не может делиться, ибо не имеет), а удваивается не в себе, а вне себя. Что есть вне точки? Ничто, если только не она сама вне себя. Как только точка удвоилась, что равнозначно ее воспроизводству, она стала размножаться во всех направлениях, занимая пустоту, при условии, что нет ничего, кроме точки. Она занимала место, равное ее размеру. Размер она получила от самой себя через самоопределение как самоограничение. Ведь обратным действием (противо-действием) ее удвоению (само-умножению) является деление точки целиком на саму себя.
       Как только точка удвоилась, так она стала периодически удваиваться. Так как сама точка не имеет частей, то она удваивается вся целиком. Период ее удвоения может быть записан целым числом, начиная с единицы (монады, генады). Период удвоения точки и есть мера времени существования точечного мира.
       Но как в этом мире появилась линия? Через n+1 времени в точечном мире появилось одномерное измерение, задаваемое линией как расстоянием (пространством) между двумя крайними (предельными) точками. Так из времени периодического удвоения/деления на себя точки образовалось пространство распределения множество ее подобий/копий. Каким образом и когда появилась линия в безразмерном точечном мире? Она могла появиться только тогда, когда размножение точек выровнялось, приобрело порядок последовательности, вытянутой или растянутой в одном направлении. Так создалось изотропное пространство распределения точек в одном направлении. Что это была за линия? Конечно, ей была граница точечного мира. Она придала миру точек определенность: опоясав, округлив этот мир, она превратила его в плоскость. Каким образом? Отделив внутреннее круга точек от внешнего периметра, линия  сформировала позиции точек вне самой себя. Так появилось второе измерение плоскости, окрестности точек линии.
       Напомню, относительно того, что стало, а стало первое (в себе) - линия точек, следом второе (в своем ином) – плоскость точек, изначальным было нулевое или безразмерное/неопределенное/хаотическое существование точки как трансценденции в отношении имманентного становления во времени точечного космоса. Трансформация точки в линию оказалась возможным, как только произошел качественный скачок в постепенном числовом (количественном) наращивании мощности класса/серии точки, состоящей из множества себе подобных копий. Это был скачок в порядке измерения: нулевое измерение стало одномерным. Следом произошел второй скачок - второе измерение сделало точечный мир не просто определенным, а разделенным на два измерения/аспекта/профиля: внутренний и внешний.
       Следующим тактом, шагом движения точечного мира стало взаимное проникновение его обособившихся аспектов, которое привело к мировому синтезу в виде объемной сферы трех измерений. Скрепой этих трех измерений стала ось времени, вокруг которой вращается сферический мир геометрии. Такова математика мира, его костяк, на который наращивается плоть/масса мира, его физика. Физический мир в целом живой. Но в нем есть не только жизнь, точнее, в нем местами, фрагментарно встречаются неоднородности как голограммы его целокупной собранности, в пределе достигающие не только живой целесообразности, но и разумной целеполагаемости. Этот мир вечен в том смысле, что он умирает периодически только местами, а не весь целиком. Человек как разумное существо соразмерен миру, и поэтому тоже умирает местами – телом (растительной и животной душой), душой (человеческой душой или личным Я), но не разумом (разумной душой), ибо через него приобщается в цели (в разумной душе мира или логосе) миру в целом (космосу).
       Целью стремления человека является вечный дух как трансцендентный (совершенный) мир идей, приводящий физический мир в движение – развитие, в разуме (разумной душе) преобразуемое в у-совершенствование. Человек развивается как естественно-историческое существо. Когда же он достигает апогея развития своей сущности (человечности или социальности), – вразумления души - он совершенствуется. Разумеется, человек никогда не станет совершенным, - он не ангел (духовное существо). Но он может стать его проводником (каналом проникновения) в этом (несовершенном) мире. В той мере, в какой он является таким проводником, он вечен. В этом сказывается парадокс человеческого удела: быть в той мере совершенным (актуально вечным), в какой оставаться несовершенным (временным), становящимся. Однако, все же, потенциально вечным, то есть, вечным по возможности движения к вечной цели.

       Смерть и бессмертие. Можно ли привыкнуть к смерти? Задавались ли люди таким вопросом? Смерть чаще всего понимают как прекращение жизни. Почему? Потому что мертвый есть уже не субъект, а объект исследования. Есть опыт не смерти, а умирания в жизни. Полагают, что со смертью уходит жизнь, а вместе с ней и время, и место как условия существования субъекта. В смерти существует человек, вернее, то, что от него осталось, уже не в качестве субъекта, а объекта, точнее, некоторых объективных данных. В смерти нет места тому, что мы называем «чувством Я», «душой» человека. Поэтому как привыкнуть к смерти, точнее, кто будет привыкать к смерти, если ни субъекта, ни будущего в ней нет? Есть только смерть как то, чего для мертвого нет. Нет чего именно? Всего для него. А он сам есть? Есть только в одном смысле, одном качестве, - качестве мертвого.
       И все же, почему есть смерть? Смысл есть только в смерти в отношении к жизни в качестве предела, конца умирания. Но конец умирания есть конец жизни как умирания, но не жизни как жизни. С прекращением жизни как умирания продолжается жизнь как выживание. Жизнь выживает в виде начинания жизни кого-то еще в случае с каждым умирающим, как только он умрет.
       Разумеется, разрушается тело умирающего. Но не только оно. Страдает и душа от телесного разрушения. Она тоже распадается еще в жизни. После смерти человека остается элементарная жизнь его останков в качестве питательной среды для других тел. Эта жизнь мертвого тела существует до тех пор, пока не перетечет в жизнь тех живых тел, которые ей питаются. Так и душа мертвого существует, пока ей питаются, - обращаются в памяти к мертвому его близкие, друзья, приятели, враги, неприятели, знакомые. Она живет в них, сознают они это или уже не сознают. В последнем случае душа прячется в бессознательном до самой их смерти. Призрачное существование души мертвого касается живущих. Но как же быть с мертвым? Жизнь продолжается, но не для него. А для кого? Для других. Смысл жизни заключается в том, что продолжает жить и тот, кто умер. Но уже как другой. Ведь не только его тело, но и душа распадается в смерти на части. Одна часть души (человеческая душа) живет в памяти других людей. Другая часть (растительная и животная душа) полностью умирает.
       Но есть что-то еще, что не умирает. Это то, что зажигает жизнь как процесс горения. Это огненная душа или дух жизни. Он бессмертен. Он дает жизнь новому существу. Со смертью одного существа в жизни появляется новое существо, состав которого зависит от условий горения прежнего существа, от состава его процесса горения. Жизнь нового существа зависит от того, чем жило прежнее существо, о чем оно думало, мечтало, что чувствовало и чего желало и боялось. Где и сколько будет жить новое существо, решается в силу, в пользу того, к чему была склонна душа прежнего человека. У каждого существа есть своя история и место  в момент его зачатия, до рождения. Дух жизни загорается в новом месте (месте соединения двух противоположных сил, например, половых клеток), имея историю всех рождений и смертей всех существ. Определяющей она является для данного рожденного в виде той жизни, которую вел, включая само умирание, его предшественник. С каждым умирающим уходит целый мир. Но куда он уходит, - в небытие? Нет, он остается в бытии: уходит с мертвым, но приходит с живым. Для нового существа он уже есть как данный. Для себя же он обновляется применительно к этому существу, становится иным. В этом новом мире нового существа живет прежнее существо в качестве самого мира, приобретая конфигурацию своего последователя. Это уже не прежний человек, не тот, кто живет, а то, чем живут другие. Это то, что не могут принять люди, которые знают себя только в качестве субъектов, а не условия их существования.
       Принять это в действительности можно только после своей смерти. Смысл в том, что искомое полное отождествление с миром происходит только после смерти. Расплатой за него является исчезновение обособленного от мира человеческого Я. Смерть есть просто переход от человека к миру. Смерть – коридор без дверей с голыми стенами, за которыми ничего нет. Это иллюзия сознания, вызванная страхом потерять себя. Однако такая потеря есть приобретение всего того, что есть помимо тебя, отдельно от всех. Некоторые существа еще при жизни теряют себя, обретая все. Печаль и грусть от смертного удела растворяются в мире. Они существуют в любви к части. В любви к целому их нет, как впрочем, нет и радости и веселья вместе со скукой и безразличием. Есть ровное горение духа жизни, недоступное смертным. Причем недоступное не потому, что они слабы и ничтожны и недостойны его, а потому что это просто другой способ существования.
 
       Дитя порока. Почему так заманчив порок? Соблазн порока заключается в подмене целого частью. Взять то, что тебе не принадлежит, по возможности все, нарушая все границы, установленные в интересах большинства.
 
       Вера, сила, разум, чувство. Слабые и глупые люди верят для того, чтобы укрепить свой дух в надежде на вечную жизнь. Слабые и умные верят затем, чтобы легким способом примириться со своей слабостью. Сильные и глупые верят для того, чтобы прогнуть весь мир под свою веру. Сильные и умные люди верят затем, чтобы разрешить проблемы человеческого существования.
       Бесчувственные люди верят для того, чтобы прийти в чувство, почувствовать самих себя. Чувствительные люди верят затем, чтобы почувствовать себя тем, кем они никогда не будут в этой жизни.

       Философия и метафизика. Уже с порога можно сказать, что философия есть философия – для всех, для ученых есть методология, а для самих философов – метафизика. В широком, демократическом смысле – для публики, - философия понимается из самого значения этого слова, что в переводе с греческого языка означает «любовь к мудрости». То есть, в этом массовом употреблении смысл философии сводится (редуцируется) к его значению. Но что такое «любовь к мудрости»? Если так же понимать науку как любовь к знанию, то через такое определение науки становится понятным, почему философия есть любовь к мудрости. Любовь в этом контексте означает стремление к тому, чего еще нет. Но, к сожалению, так науку никто не понимает. Наука – это исследование природы, естества вещей. Это понятно. Тем более те, кто занимается тем, что мы назвали «философией» никогда не понимают ее как любовь к мудрости. С наукой проще в том смысле, если это любовь к знанию. Здесь стремление осуществимо в принципе, ведь мы что-то знаем. Но так нельзя сказать о стремлении к мудрости, ибо мы не мудры. Если только под мудростью не понимать результат такого занятия, действия, как «намудрил». Обыкновенно мы называем так усложнение, то, что можно было сделать проще, мы усложнили, как например, тогда, когда мы сами себе создаем проблемы.
       В сравнении с наукой, которая помогает нам разрешать проблемы через добычу знания, сокращающего мучительные часы опыта, философия, напротив, создает проблемы, не в состоянии их разрешить. Как только философия берется решать проблемы, они подменяются тем, что уже является не проблемой, а тайной, с которой люди научились управляться задолго до появления философии путем ее заговаривания словами/сказками/мифами или ритуальными/магическими действиями. Для публики философия не просто бесполезна, но вредна тем, что заставляет сомневаться в том, что очевидно, напрасно работать головой. Почему же напрасно? Да, потому, что нет никакой гарантии узнать таким образом – мышлением, - то, что непонятно, ибо мышление, отвлеченное от представления мира вещей на их понятия, не срабатывает по причине недоступности ума для большинства. Редко кто из людей умеет думать. Все потому что такое умение не в природе человека. Ему не свойственно думать, но только чувствовать, переживать и действовать.
       Поэтому, как правило, философией как философией занимаются, то есть, мудрят преподаватели, когда преподносят ее студентам. Они не знают, что им делать со студентами. Ибо нельзя научить тому, чего у тебя уже нет. Можно учить только тому, что уже есть у того, кого учат. Если у него нет ума, то ему не научишь. Вот поэтому они и мудрят. Но получается прямо противоположное, - на занятиях студенты единственно, что получают, так это информацию. Но что с ней делать, не знают. Если среди преподавателей/учителей философии есть философы, то они стали таковыми не благодаря тому, что этому научились у своих учителей, и уж тем более не благодаря своим ученикам. Как они могут надоумить студентов тому, как извлечь из информированных данных знание смысла? Только личным примером. Но пример будет работать, если он применим на студентах. Такого быть не может, ибо он применяется только на других философах.
       Поэтому наедине или в беседе с себе подобными философы занимаются не мудростью, не мудрят, но медитируют, то есть размышляют.
       В детстве я по глупости считал, что медитация – это, условно говоря, созерцание собственного пупа. Но когда, уже будучи взрослым, поумнел (кстати, взросление – это, по существу, и есть умение, то понял, что медитация есть нечто иное. Обычное понимание медитации как очурбанивания или окаменения в созерцании есть лишь указание на то, что войти в ее состояние затруднительно в суетливой среде обитания человека. Медитация – это метафизическое, а не физическое, состояние. Метафизика есть духовное занятие ума, как мистика есть духовное занятие души, а религия духовное занятие тела.

       Национальные пропорции. Кто протагонист  и антагонист кого? Например, протагонистом русским является грек (у чужих) или серб (у своих). Антагонистом русского является татарин, ибо поскребешь русского, найдешь татарина. Еврей не антагонист русского. Он антагонист немца. Француз и англичанин антагонисты друг для друга. Французам на мусульманском (Ближнем) Востоке комплиментарны персы, англичанам – арабы, немцам – турки. На Среднем и Дальнем Востоке французам комплиментарны китайцы, англичанам – японцы, немцам – индусы.  Еврей, как и армянин, кормится русской наивностью. Украинец (у своих), как и грузин (у чужих), не друг русского, но и не враг, не его противоположность.  Он даже порой ему комплиментарен.  Однако поскреби украинца, найдешь русского. Поэтому у украинца есть комплекс русского. У грузина, как и у поляка, большая претензия к русскому, ибо в нем они видят свое плохое. Свое хорошее они находят у француза или хотя бы у американца.
       Для белого американца комплиментарен мексиканец, но противоположен, антагонистичен афроамериканец.

       «Держится на честном слове». Когда так говорят, - дают честное слово и пока его держат, договор сохраняет силу. Как только его нарушают, то, что держалось на нем, уже не держится, не сохраняется. Такова сила честного слова – сила слова, - не больше. Более действенным является поступок, на котором держится честь, честность честного лица. Но в данном случае таким поступком является честное слово. Оно к нему сводится. За честного человека говорит, его представляет в качестве такового. Другого, например, материального обеспечения, у такого слова нет. Вот почему среди бесчестных людей, которых большинство, честное слово пользуется дурной популярностью. Ведь они не держат слово и того же недержания ждут от тех, кто его высказывает. Все ясно, просто и понятно. Почему же они это делают? Потому что есть возможность его нарушить и даже желательность, ибо держать честное слово – условность, как и любая добродетель: все о ней говорят, но мало кто ей следует. Как всегда слово расходится с делом. Это в порядке вещей. Поэтому полагаться на честное слово в общении с людьми глупо, - обязательно «подведут под монастырь». Проверено. Не доверяй тем, кто говорит о честном слове и о возможности его держать.
       Абстрактно возможно, но конкретно маловероятно держать честное слово. Держать честное слово – роскошь, которую могут позволить себе только «святые люди» (здесь кавычкам самое место). Где таких людей вы видели? Я, например, не видел. Надеюсь, не увижу. Для порядка и спокойствия. С бесчестными надежнее, ибо знаешь, что ждать от них. Знаешь, значит уже вооружен и опасен в борьбе за собственное существование среди соперников. По логике борьбе их не жалеешь, ибо жалость это уже проигрыш. Она опасна, ибо всегда подставит тебя под удар. Жалеют либо те, кому терять нечего, либо те, кто не терял того, чего не имел, - ума.  Настоящих друзей нет. Но есть ложные друзья. Это такие враги, которые тебе не по зубам. Но это не значит, что ты находишься в таком же положении, - может оказаться так, что ты им как раз по зубам.
       Однако у каждого есть право на ошибку и иллюзию. Только есть и ответственность за расплату за свое великодушие. Великодушие по отношению к подлецам, которых большинство, говорит о многом, - оно мало стоит и даже неуместно. От него ничего хорошего не будет никому. Великодушие имеет место среди разумных существ. Духовность есть эффект разумности. Где таковых вы находили среди людей? Нет духа у человека на разумность. Почему? Потому что духовность есть выражение разумности, а не наоборот. Если бы было не так, то не было бы вреда от духовности. В духе бывает человек и как неразумный. Нет тогда в нем духа. Ты в духе и дух в тебе – не одно и то же.  Быть разумным – это не признак человека. Как раз напротив, быть неразумным – это в характере человека. Я находил не разумных, но слабых умом людей, слабость которых есть животная хитрость как оправдание их подлости. Само это рассуждение не есть выражение разумности. Последней ему не хватает. Что в нем есть, так это хитроумие как нечто низшее по отношению к разумности, но нечто высшее по отношению к животной хитрости.
 
       Смерть - переход в другой мир или умирание есть переход между жизнью и смертью? Смерть – это не жизнь, а ее противоположность. Чем можно охарактеризовать смерть? Ну, во-первых, такими признаками, которые противоположны признакам жизни. Так жизнь характеризуется обменом веществом, энергией и информацией со средой. Вместе с тем, она цельна и циклична, периодически повторяема, закономерна, самовоспроизводяща. Жизнь существует телесно в виде относительно независимо существующих друг от друга конечных сущих. Смерть никак не обменивается  со средой жизни веществом, энергией и информацией. Она фрагментарна, контингентна, не способна к самопорождению. Смерть не существует в виде телесных сущих. В единственном числе Она есть случай исчезновения телесного сущего или существа в силу невозможности действия указанных признаков. Уже из этого бедного по содержанию сравнения видно, что жизнь и смерть неравнозначны в том смысле, что жизнь есть причина смерти, а смерть есть ее следствие. Сама смерть не способна породить ни себя, ни тем более жизнь. Но без нее невозможна другая и новая жизнь. Поэтому смерть инструментальна, служебна. Жизнь ее использует для продолжения себя в новом виде.
       В этом контексте смерть есть итог умирания. Умирание еще является жизнью, но вот смерть… Трудно назвать ее жизнью. Поэтому вернее назвать переходом  от прошлой жизни к новой жизни смерть, а не умирание. Но меньше определенности с тем, что такое «новая жизнь». Можно сказать, что она есть то, переходом к чему является смерть. Смерть является переходом в том смысле, что ей заканчивается жизнь. А без конца одной жизни невозможно начало другой жизни в этом мире.
       Но как быть с миром иным? Если в этом мире существо умирает до того, как оно дает начало жизни новому существу, в котором биологически продолжается их род существ, то она не выполнило своей биологической программной задачи, и поэтому его существование биологически бессмысленно, пусто. Именно эта биологическая задача является основополагающей даже для существ, склонных к зачаточной разумной жизни, как например, для людей. Все остальное, вроде смысла их индивидуального существования, выступает в качестве побочного эффекта работы всеобщей биологической машины воспроизводства особого (родового) выражения, в данном случае социального, в отдельно взятом организме. То есть, аргументом существования здесь выступает жизнь (биология), а ее производной – социальность. Второй производной аргумента существования является человеческая индивидуальность. Полнотой выражения жизни в социальном роде в качестве (виде) индивидуума является персональность или личность. Так вот, личный смысл жизни человека есть эффективное следствие развития родовой (социальной) жизни. Этот смысл трагичен, ибо, как правило, человек не успевает реализовать в своей жизни собственный личностный потенциал. Но даже не это так трагично, как то, что реализовав указанный потенциал, человек жаждет личного бессмертия в силе не столько того, что он партикулярен, то есть, является частью социального целого, а потому стремиться остаться с ним на все время его существования, сколько того, что сам он есть целое в одном-единственном экземпляре.
       Выходит, если в это мире человек смертен, то как он может исполнить полноту личностного смысла? Только в предположении, что его личная жизнь здесь не заканчивается, но продолжается в ином мире. Его не удовлетворяет жизнь в этом мире в превращенном виде памяти в сознании других людей или в виде артефакта как овеществленном воплощении своей личности. В таком виде он служебен и не самостоятелен, - не он живет, а им живут. Для персонального способа существования этого недостаточно.  Вот в чем трагичность человеческого удела. Поэтому не случайно человек жаждет, ищет личного, а не родового или видового бессмертия. Разумеется, если он успел стать личностью. Если же не успел, не смог или не захотел, то удовлетворился тем, что воспроизвелся в своих детях и оставил по себе хорошую или дурную память, возможно осуществленную в виде каких-то памятников, архивов, произведений, в конце концов, простых вещей, переданных по наследству потомкам.
       Жажда личным образом остаться в этой или иной жизни до сих пор подвигает людей заниматься творчеством, например, размышлять об этом. В полном виде остаться в этом мире не удастся. Именно эта ущербность человеческого существования в бесчеловечном мире заставляет людей лично искать иной жизни, иного мира. Если не удается его отыскать, то хотя бы можно попробовать в этом мире жить иной жизнью, чем живет большинство остальных людей.
       Есть ли шанс отыскать иной мир хотя бы одному человеку, достигшему личного уровня развития, точнее, совершенствования, как исключению из правил для их подтверждения? Вероятно, есть. Но будет ли иной мир благоприятен для него? Вот в чем вопрос. Может ли быть этот иной мир миром лично его и возможно ли в нем бессмертное существование? Сколько много вопросов, и ни на один из них нет прямого и точного ответа. Ответы все предположительные и приблизительные.
       Что если в ином мире ему будет хуже, чем в этом. Не явится ли тогда смерть как прекращение личной жизни наилучшим выходом из затруднительного положения? Или может быть человек окажется в ином мире, но он уже будет иным, соответствующим иному миру. То, в чем тогда смысл его иного существования по отношению к прошлому существованию? Этот смысл становится минимальным, при условии, что иное здесь относительно, а не абсолютно. Оно не может быть сплошь абсолютно, ибо никакое существо не может быть абсолютным, иначе оно не существо. Допустим, что оно одно, но тогда оно уже не существо, но сущность многих или в пределе всех существ, распределенная (дистрибутированная) в них в разном количестве, качестве, мере, пропорции и степени. Поэтому нет смысла в существовании одного бога, но есть смысл существования духа в качестве сущности различных существ: духовных (богов, ангелов, демонов и пр.), душевных (людей) и телесных (животные, грибы и растения). Дух сущий, но не существо. Только он вечен как дыхание жизни. Все иное конечно и смертно. Другой вопрос возможно ли трансформироваться из одного рода существ в другие, продлевая так свое существование. Ведь циклы жизни разных существ различны: одни живут дольше других, - это нам известно из близкого знакомства с телесной и психической формой жизни.
       Итак, вечная личная жизнь, в принципе, невозможна. Она просто бессмысленна в этом качестве. Но возможно ли тогда сохранение жизни при трансмутации/трансформации из одной формы жизни в другую? Да, возможно, ведь мы не только трансмутируем из телесной жизни в психическую, но и прямо сосуществуем в них как люди. Почему бы невозможна трансформация человека из жизни душевно-телесной в  духовную жизнь. Я уж не говорю о том, чтобы одновременно жить телесно, душевно и духовно. Такая трансформация возможна, но не для человека, а для духовного существа. И то, как определенная регрессия, ущербность в степени полноты существования. Когда она возможна? Только в случае необходимости инволюции такого существа с какой то целью. Для чего например? Разумеется, не для того, чтобы в нем найти смысл своего существования. Нет смысла в том, чтобы добровольно стремиться к  несовершенству вместо совершенства. Это неразумно. Духовное тогда духовно, когда оно разумно, - иначе в чем тогда смысл? В противном случае это полная бессмыслица. Инверсия смысла может иметь место только как момент его утверждения. Так моментом бытия является не-бытие.
       Поэтому возможно воплощение духовного существа в психическое, но не ради самого воплощения, а ради чего-то другого, например, спасения оного. Вот такой случае и следует иметь в виду при размышлении о продлении жизни человеку в ином мире ил хотя бы в этом, на время, но уже в ином качестве, в соприсутствии с духовным существом. Нельзя не задаться вопросом: «Зачем это надо духовному существу»? Так для чего собственно он воплощается? Ответ, как ни странно, прост: «Затем, чтобы реализоваться не только в высшем, лучшем, но и в худшем, низшем, а именно телесном варианте для полноты представленности и существования. Они стремятся установиться как в малом, так и в большом, и в максимуме, и в минимуме. И все почему? Потому что универсум развивается, и все в нем связано со всем. Духи то появляются духом, но не из духа, а из того, что есть в наличие помимо духов. Они есть результат совершенствования. Но кого? Разумеется, низших (душевных) существ, которые развиваются еще из более низких (телесных).  Поэтому трагедия человека как существа среднего (душевного) уровня может частично разрешиться через участие духовного существа в его жизни, если не в полном (живом) виде, то хотя в культурной форме творчества. Духовные существа соприсутствуют в нашей жизни, в нашем сознании через мысли (идеи), представления (перцепты), переживания (аффекты).
 
       Жизнь и смерть. Жизнь с физической точки зрения есть сложная физическая реальность. Не-жизнь есть простая физическая реальность, то есть, это реальность попроще в качественном измерении. И все. Другое дело, когда мы рассматриваем жизнь с метафизической точки зрения, причем смотрим на нее как на разумную. Здесь дополнительно появляется измерение сознания, а тем более самосознания, что физически редуцируется соответственно к органике в случае с самосознанием, а она – к неорганике в случае с сознанием (квантовым состояниям). И в том и другом случае не-жизнь есть смерть. Только с физической точки зрения смерть не ведет ни в какую иную реальность, чем эта физическая. Наоборот, с метафизической точки зрения смерть может вести в некую иную реальность. Это реальность сознания и самосознания вне связи с физической реальностью. А посему рассматривается как некоторая, уже не физическая реальность. Смерть тоже реальна. Причем реальна не только физически, но и метафизически. Физически смерть есть факт или событие перехода органики в неорганическое состояние. Метафизически смерть есть факт или событие перехода из физического состояния в метафизическое. Проблема в том, как возможен такой переход. Но еще интересней другая проблема: кто именно совершает такой переход или с кем он случается?
       Начнем с разбора первой (традиционной) проблемы. Является ли смерть фактом перехода из физического состояния в метафизическое? Для ученого ясно, что есть факт перехода от жизни (органики) к  смерти (неорганике), который является свидетельством упадка или деградации существа (живого сущего). Но есть ли переход от физики к метафизике существа в связи с фактом физической смерти – это не проблема для ученого. Ибо констатировать он может только физическую смерть. То, что нельзя констатировать не активирует ум ученого. Тогда для него нет интереса, ибо его интересует только то (проблема), что можно решить, вычислить, измерить. Именно как измерение он полагает свое интеллектуальное занятие. Если он и занимается размышлением, то только в служебном смысле как тем, что может способствовать  исчислимому измерению. Он размышляет о том, как оптимальнее (с наименьшими затратами и наибольшими результатами, эффектами) вычислить предмет проблематизации.
       Есть ли констатация факта смерти с метафизической точки зрения? Напомню, метафизическая точка зрения – это точка зрения вечности, а не времени как с точки зрения физики. В вечности нет смерти. А как же быть с таким словосочетанием как «вечная смерть»? Есть вечная жизнь. Почему же не быть вечной смерти? Потому что смерть как вечность бессмысленна. Причем не только как понятие, но и как  реальность, бытие. То, что смерть есть, уже противоречие в понятии: есть то, чего нет. Но тут важно правильно (логично) мыслить и точно выражать мысли о смерти. Есть не сама смерть, но исчезновение, отсутствие, если реальность есть присутствие, сущего, уже бывшего. Есть не сама смерть, но смерть того сущего, которое прежде было. Смерть есть не прямо, а косвенно, опосредствовано через конец, отсутствие конечно сущего. Смерть вообще есть абстрактно в абсолютном смысле слова. Конкретно она есть в отношении к сущему.
       Выходит, смерть есть только в отношении к жизни, да и то не вообще, а к жизни конкретно живого сущего в определенном месте и на определенное время. Смерть не вечная, а временная категория («категория» в греческом смысле обозначения не только смысла слова, но и сущности вещи). Причем в силу ее оппозиции жизни не просто категория времени в одном из модусов его существования: отбытия (прехождения) – бытования – прибытия (прихождения), а в двух одновременно без третьего (будущего), - прошлого, минувшего навсегда и настоящего, но на мгновение самого события смерти в бытии (со-бытии) жизни. Только в этом смысле все же смерть касается вечности, но не всей, а только ее части, вернее, проекции на время в прошлом. Следовательно, смерть, в сущности, не вечна, но есть проявление вечности в прошлом как вечное прошлое.
       Взять вот эту жизнь в нашем материальном и человеческом мире. Что было до нее и что будет после нее для каждого из нас? Можно ли так сказать, - впереди (в будущем) для нас вечность и позади (в прошлом) для нас вечность? Впереди – вечная жизнь, позади – вечная смерть? Какая это жизнь и какая это смерть? Вероятно, не физическая и даже не душевная, но духовная. Но как так: в прошлом вечная духовная смерть? Нет, так не должно с моральной точки зрения и так невозможно с логической точки зрения. То, что мертво, как может жить? Следствием смерти является жизнь? Конечно, нет. Относительно нашей жизни можно сказать наоборот: результатом жизни является смерть, или, во всяком случае, после жизнь наступает смерть. Жизнь начинается не со смерти, а с рождения, что противоположно смерти. Но так в нашем мире. Как же в ином мире? Правда, можно отделаться от такого вопроса учением о перерождении в этом и других мирах: до рождения была другая жизнь и после смерти будет тоже другая жизнь. Но это учение «не снимает» проблемы личной смерти и проблемы личного пред-существования до рождения. Так как же разрешить эти проблемы? Может быть вот так: до рождения я уже вечно существовал и буду вечно существовать после смерти? Тогда что такое эта жизнь? Мгновение по сравнению с вечностью в смысле не вечного настоящего, но временного, разделяющего вечную непрерывность жизни на прерывное прошлое и прерывное будущее. И в чем смысл такого настоящего? Для чего оно вечности?
       Не возникает никаких вопросов только в одном случае, когда мы интерпретируем жизнь как физическую, по отношению к которой духовная является ее социальным эпифеноменом. Пожил-пожил и умер, оставив наследие потомкам. Все. Какая тривиальность и просто скука. Примириться с этим может только соматик, добившийся успеха уже в этой жизни. А другой жизни нет. Есть только жизнь других. Психотик надеется на лучшую жизнь в религиозном раю или в мифологическом перерождении. Но что делать пневматику? Полагаться на то, что вечность уже здесь, в этом мире? Незавидная участь, трагический удел.
       С точки зрения философского смысла человека не устраивает ни метафизическая вечность в духе, ни религиозный рай в душе, ни мифологическое перевоплощение в теле. Не понятен сам смысл до и после вне времени. Понятна вечность во времени как его безначальность и бесконечность вне отношения времен. Но непонятна временность в вечности. Для чего она вечности? Для чего нужна смерть? Даже если она сама по себе бессмысленна. Для перехода от одной жизни к другой. Одного и того же носителя или другого. Другого. В случае с одним и тем же носителем жизнь приобретает смысл вечной жизни, а смерть наделяется смыслом перехода или перемены между ее двумя сторонами: до и после.
       Таким образом, получается, что вечность имеет личный смысл только в религиозном и мифологическом смысле относительно конкретного человека. Религиозный смысл вечной жизни сводится к искуплению греха  в чистилище (мытарство душ) с последующим райским воздаянием, растянутым до бесконечности  славословия Бога, разумеется, за то, что он смилостивился и взял его к себе для выплаты долга прославлением, точнее, хвалением, и наказанию нераскаявшегося грешника в аду вечными муками.
       Мифологический смысл, если его отличать от религиозного смысла сводит жизнь покойника после смерти к ее повторению, но в ином интерьере/сюжете, обусловленном предсмертным существованием. В итоге рано или поздно бессмысленный сансарический (инкарнационный или кармический) бег по кругу жизни останавливается путем выхода в пустоту нирваны. Для личности он вообще не имеет смысла в измерении непрерывной длительности трансформации, ибо она, в конце концов, конечна. И вот то, что она заканчивается для личности, имеет смысл пустоты. Для не личности сансара и нирвана вообще находятся вне различения смысла и бессмыслицы.
       О научном смысле вечной жизни смертного не имеет смысла говорить, ибо она научно абсурдна и представляет собой научный нонсенс.
       Что до философского смысла, то вечная жизнь отдельно взятого лица осмысленна не безусловно, но только если (при условии) понимается в контексте тела воплощения одного и того же Я как предела олицетворенного воплощения для всех отдельно взятых лиц, представляющих соответствующие уникальные олицетворения. Такая (метафизическая) вечная жизнь является сонмом/серией тел воплощения, в которых одновременно/синхронно пребывает один и тот же дух, объемлющий их в вечности.
       Итак, жизнь до рождения есть раз-воплощение прежней жизни. Жизнь после смерти есть воплощение уже другой жизни. И до, и после, и между ними есть носитель жизни. Это один и тот же носитель? Или они разные? Вот в чем вопрос. Это один и тот же носитель, если сама вечная жизнь или жизнь в вечности как непрерывности понимается в религиозном духе инволюции в виде/представлении моральной драмы наказания за первородный грех до рождения и за личный грех после смерти. Рождение и смерть играют в этой человеческой драме роли десигнаторов или дефиниторов, короче, меток или знаков родовой и видовой/индивидуальной отверженности/нечистоты/греховности. Такова жизнь в миру – она греховна, ибо бог не от мира.
       Это разный носитель, если жизнь в вечности понимается в эволюционном духе мифа как эстетическая смена декораций действия одного и того же кармического механизма рассеивания и жатвы, расточения и сбора, расслабления и напряжения, разжатия и сжатия, расширения и сокращения и т.п. Одной из таких декораций является устойчивое состояние сознания квазиструктуры Я отдельно взятого лица. Его жизнь декоративна, иллюзорна. В таком (мифологическом) случае действительны не олицетворенные декорации/сюжеты жизни, - они не-реальны, точнее, де-реальны, - вернее, действителен сам психосоматический механизм пульсации жизни, без которой она не-жизнь. а смерть, вечный покой пустоты без сюжета/представления. С одной стороны сменный наблюдатель, с другой – смена картин. Ни то. ни другое нереально. Реален сам принцип эволюции.
       Можно жить или одним и тем же, или разным. В зависимости от выбора ты попадаешь в разные миры – веры и магии.
       Есть и третий мир – мир телесной жизни, - жизни без выбора.
       Есть ли четвертый мир, перпендикулярный трем указанным мирам, описанным в наброске? Конечно, есть. Но этот мир с такой точки зрения, которая не является ни религиозно-моральной, ни мифо-поэтической, ни научно-философской. Она вообще не человеческая, вне границ человечности, по ту сторону добра и зла, но одновременно она и не зверская, не скотская, и не ангельская в том смысле, в каком обычно употребляется слово «ангел» в человеческой речи. Она нейтральна по отношению к религии, мифу, науке, философии, как смысл нейтрален по отношению к символическому значению реликвии, художественной манифестации автора и терминологической денотации вещи.
 
       Мир сна. Когда мы находимся во сне, мы не исчезаем из физического мира. Соответственно когда мы покинем этот мир, умрем, мы покинем и мир сна? Или в нем останемся, если, например, в момент смерти были во сне? Интересный вопрос? Да, интересный. Может быть, наивный. Ну, и что? И все же, может ли мир сна быть самостоятельной реальностью? В этом мире сон есть способ пассивного существования человека в режиме телесного покоя. Вернее сказать, мир сна есть мир сознания, которое вступает в свои права, когда тело отдыхает. Правда, некоторые утверждают обратное: когда человек засыпает, то сознание теряет свой контроль, отключается и вступает в свои права бессознательное как агент тела человека, хозяйничая в его сознании. Что на это сказать? Ну, да, человек теряет над собой контроль, но и в бодром состоянии, он не полностью себя контролирует, ибо организм через мозг управляет собой, включая нас, точнее, создавая нам условия для поведенческого самоуправления, когда сам не может справиться ввиду поступления противоречивых сигналов, на которые трудно однозначно реагировать по стандартно упрощенной (инстинктивной) схеме животного автоматизма. Попадая в такую противоречивую, если не сказать безвыходную, тупиковую, ситуацию, человек, как говорят, «включает свои мозги». Биолог сказал бы, напротив, «это мозги включают человека». Мы же с тобой читатель скажем так: оказавшись в такой ситуации, человек включает не только свое сознание, но и самосознание, которое необходимо для принятия единственно правильного дианоэтического (не только волевого, но и интеллектуального)  решения в условиях либо слишком узкого, либо слишком широкого коридора возможностей исхода.
       Когда же человек засыпает в силу естественной необходимости разрядки тела, тогда его сознание блокируется мозгом для того, чтобы не мешать телу заниматься самим собой. Но тогда и сознание может заняться самим собой. Вот оно и резвится, предоставленное бессознательному в полное распоряжение. Что же касается самосознания как инстанции Я в человеке, то оно выполняет во сне роль незаинтересованного наблюдателя, созерцающего картины калейдоскопа сна. Позже, уже в бодром состоянии сознания, самосознание может привести эти картины сновидения в состояние связного сюжета, их проинтерпретировать, если в этом есть необходимость, например, когда мозг сигнализирует о нарушении телесного равновесия (гормонального баланса) после проверки работоспособности всех систем организма во время сна  или когда сознание было открыто сну и его комплексы (клеши, предрассудки) были заблокированы, неведомо откуда для сознания поступило символическое сообщение о том, что ждет человека в будущем. Если принимать последнее всерьез, то следует принять тезис о том, что во время сна человек сообщается с миром в целом и с другими людьми в частности, когда они тоже спят. Таким образом выстраивается единый контекст, даже интертекст всеобщего сна, признается единый мир сна, жители, обитатели которого со-общаются друг с другом посредством каких то знаков, которые условно можно назвать символами/словами сна. То, что мы во сне оказываемся в общем бессознательном поле мирового сознания, например, в виде того, что видим не только свои сны, но и чужие, или видим, чувствуем не себя, а других, факт сна любого человека. Разумеется, это факт субъективного переживания сна, а не объективной регистрации вне сна.
       Не оказывается ли человек после смерти в этом мире сна? Если оказывается, то естественно возникает вопрос о том, что подпитывает его существование, когда его тело уже мертвое. Вероятно, источником энергетического питания сознания человека выступают живые тела других спящих. Выходит, мертвые ведут во сне паразитический образ жизни. Это единственный способ существования мертвых в мире живых. Об этом говорят хотя бы факты посещения нас мертвыми во время сна: мы видим их живыми. Получается, сознание мертвого живое? Но это не полная жизнь. Полной она становится, когда сознание мертвого вкладывается в новое тело. Это обычное дело в загробном мире. Необычно там то, что есть такие сознания, которые полностью трансформируются в самосознание мирового сознания, которое уже ничье или самосознание всех сознающих телесно живых и мертвых. Таким уже нет смысла воплощаться в телесные коконы. От них они освободились. Это сон без сна во сне для сна, нирвана.
 
       Буквальное и небуквальное. Есть такие «вещи», которые нельзя понимать буквально, их натурализовать по образцу телесного формата. Кстати, этим грешат не только обыватели, ученые, маги, но и священники в своих проповедях и ритуальной практике служения Богу, точнее, самому служению, обрядоверию. Оно и понятно, простые, не хитромудрые, верующие в противном случае денатурализации, откажутся от такой абстрактной, бесплотной по их мнению, веры. Необходимо тело, пусть и не душевное, духовное, но тело, плоть, - это вещь. Мирское. Например, нельзя буквально понимать жизнь после жизни. Но также буквально не следует понимать смерть, иначе не поймешь то, для чего она нужна.

       Человек и мир. Человек живет в миру. Он не свободен от мира. Ближайший мир для человека – это мир таких же, как и он, человеков. Поэтому приходится считаться не только с самим собой, но и с окружающими людьми, - жить по их законам. Если не будешь жить по их законам, то вынужден будешь жить один, если они позволят тебе это сделать. Но трудно жить без людей и продолжать оставаться человеком. Свободы лишают не только люди, но и ты сам, точнее, твое здоровье и возраст, которые ограничивают твои возможности. На самом деле человек не столько свободен, сколько зависим от всего: мира, природы, общества, людей, с которыми имеешь дело и вступаешь в телесный, душевный и интеллектуальный контакт. Правда, все, с чем взаимодействует человек, можно понимать не как условия ограничения его свободы, но как условия ее существования. На этих условиях, то есть, условно человек может считаться свободным в желаниях, страхах, мечтах, проектах, чувствах, мыслях, делах и в прочем. Так в чем его сущность? В свободе или в зависимости, принадлежности к миру, к людям? Он стремится к свободе, когда зависим. Он тяготится свободой и ищет привязанности. Это один и тот же человек. Его сущность есть противоречие между одним и прямо ему противоположным: подставляй под абстрактные противоположности конкретные переменные и не ошибешься.
       Что на это сказать? Соблюдай меру? Она одна на всех – человеческая или у каждого человека она своя? Мера чего? Если человечности как сущности человека, то она разная в зависимости от того, как соотносятся в нем модальный параметр «как быть человеком» с локальным параметром «когда, где и с кем». С локальным параметром все понятно, ибо очевидно, что человек не может быть всегда, везде и со всеми человеком. С модальным сложнее, ибо приходится решать вопрос с обеспечением условий для того, чтобы в этом месте в это время с этим человеком или людьми быть человеком. Ведь можно быть человеком случайно, по возможности, реально и по необходимости. Важна именно мера соотнесения качества и количества в единицу времени, места и действия в предлагаемой ситуации существования.

       Свое и чужое. Свое, мое – это то, что есть часть себя. Я есть то, к чему приписано мое, свое, - приписано или, точнее, присуще как часть целому, сущность сущему. Свое есть то, что Я имеет как то, что ему принадлежит, например, свойство, качество. Но есть еще чужое как то, что мне не принадлежит, не является частью меня. Бывает так, что свое становится чужим, отчуждается от меня. Это действие изменения можно назвать отчуждением. Так мы со временем отчуждаемся от самих себя, вспоминая то, что мы в прошлом натворили, и говорим, что мы так больше не поступаем, - мы изменились. Уже здесь, в этом случае, нет гармонии с самими собой, если понимать гармонию как ставшее, «мертвое» равновесие. В жизни приходится постоянно восстанавливать или устанавливать равновесие, ибо сам человек представляет собой живую неравновесную систему, ходячий психосоматический дисбаланс.
       Так как все же соотносятся искомые инстанции «своего», «другого» и «чужого»? Свое, оно какое оно по своей (извиняюсь за тавтологию) природе, - формальное, функциональное или субстратное? Форма как содержащее держит, скрепляет содержимое, то есть, чем располагает или из чего состоит, своей работой, функциональностью. Так государство держит, собирает народ своими границами, сбором налогов в казну, для поддержания той части народа, которая самостоятельно неспособна существовать за счет большинства оставшихся самодеятельных частей народа. Сувереном государства является народ, но не прямо, а посредством своих или своего представителя – элиты или правителя. Свое в употребленном смысле является состоянием сущего, самостоятельно существующего благодаря структуре связи частей друг с другом в границах целого. Самостоятельно сущее или субстанция структурируется в единое целое посредством установления и поддержания частями общего языка или символического ряда (кода), организующего или приводящего их в порядок. Поэтому свое функционирует как такой язык связи (энергии) или символ, соединяющий отдельно существующие части, состоящие из одного и того же вещества, субстрата или подобные друг другу. В таком употреблении свое является сигналом сплочения частей в единое целое субстанции или самостоятельно существующего субъекта, функцией от аргумента (структуры или формы). Свое – это подвижная (приводимая формой в движение) плоть (субстрат или материя) сущего. Свое является знаком материальной принадлежности частей целому, того, что они все есть части одного и того же, единого, вот этого, а не того, целого. В связи с материей свое субстратно: свое значит близкое, родное, природное, естественное, без чего невозможно существовать. Но оно, свое, есть не в пассиве, а в активе, в функции, в деле, в языке ответа на зов, призыв рода, материи, жизни. И в своем активе свое привязывает, держит в форме каждую часть единого целого, как например, чувство своего через язык привязывает людей друг к другу в форме пары, семьи, рода (клана), племени, народа, национального государства, глобального человечества.   
       Тогда что такое «другое»? Другое – это в общем или абстрактно, в отвлечении (в эксклюзиве), от частностей, которые конкретизируют друг с другом как некоторую особенность общее, есть знак указания на такую часть, которая не своя. Она часть чужого целого. Чужое – это сугубое не-свое. Чужое есть высшая мера не-своего. Оно – анти-свое. Другое же – умеренное не-свое, просто не-свое. Это в отрицательном смысле. А в положительном смысле другое есть часть целого, но не моего, а, например, твоего. Вроде того, что я не из твоей семьи, а из своей. Твоя семья мне другая, а не своя. Она необязательно чужая, но другая. Так у моего брата своя семья. Она не моя. Но через брата она не чужая. Вот если брат меня забудет, перестанет себя вести как близкий и родной, он станет мне со своей семьей полностью другим, чужим.
       Вот так. Естественно возникает философский вопрос, то есть, такой вопрос, который ставит самого вопрошающего под вопрос познания либо самого существования, - «Могу ли я стать самому себе другим или вовсе чужим»? Конечно, могу быть другим, если буду относиться к другим, как к своим. Если же я буду относиться к своим, как к другим, я буду уже чужим. Соответственно если я буду относиться к себе, как к другому, я буду себе чужим. Вот оно личное отчуждение. Имеет ли оно место? Естественно, имеет, - оно повсеместно. В любом месте можно быть чужим. Отчуждение в природе вещей. Проявите элементарную наблюдательность. Например, когда мы попадаем в незнакомое место, - переезжаем, - не только место для нас чужое, но и мы сами для себя чужие, не свои. Пока мы усвоим, освоим и присвоим это место как собственное, свое, оно будет для нас чужим. Именно на это напоролись коммунисты, когда стали не развивать, а уничтожать собственность. Но она взяла свое, сначала, как приватная, личная, а потом уже как частная. И советскому коммунизму пришел каюк/конец. Почему? Потому что поторопились. Она, эта частная собственность, должна быть изжита изнутри самим ходом коммунизации частной жизни.
       В чем заключается идея коммунизма? В том, чтобы не было индивидуализма, но был сплошной коллективизм, коммуна. Коммунизм ведет к поглощению частного общим на середине пути  своего развития, а в апогее, на вершине, в пределе – к растворению личного в публичном. Эта коммунистическая затея, конечно, крайность. Кстати, классики коммунизма об этом предупреждали будущих строителей коммунизма. Они писали, что коммунизм для них не идеал, а средство, устраняющее «нынешнее состояние». «Нынешним состоянием» для них был английский классический капитализм как явление отчуждения человека от самого себя. Однако коммунизм есть тоже отчуждение человека от самого себя, но только с другого бока. Во всем нужна мера. Такой мерой в общественной жизни является социализм. Но не советский, конечно, или «шведский» или какой еще, а всеобщий. С одной стороны не может не быть всеобщее освобождение. С другой не может не быть освобождение не всех скопом, оптом, но в каждом случае отдельно, на свой манер, свою меру в рамках всеобщей связи. Иначе человек будет «чувствовать себя не в своей тарелке». Суп общий, но тарелка с ложкой своя, абстрактно говоря. Конечно, тарелка с ложкой свои условны, не в том же безусловном смысле, как свои руки, ноги и голова. Только представьте себе, что у вас чужая голова. Тогда есть ли вы на самом деле или есть лишь приложение к чужой голове?
       При настоящем социализме по понятию, а не по наличию словоупотребления, вещи могут находиться в личном пользовании, а не в частной собственности, Это касается личных способностей и возможностей. Мы ими пользуемся, но они не принадлежат нам. Это коммунизм. Мы ими пользуемся, и они принадлежат нам. Это социализм. Так личная жизнь при коммунизме не является твоей собственностью. Она публичная, она общественная. У тебя нет личной жизни. Почему? Потому что нет уже чужого. Все свое. Даже другое свое. Поэтому у него нет возможности стать чужим. При коммунизме есть только другое, причем другое свое как «свое другое». Иван свой для себя, его своим вне него является Мария. Поэтому он свой не только для себя, но и для Марии. Но при коммунизме под Ивана и Марию как знаковые позиции  можно подставить любые именные переменные. От подстановки их смысл не изменится. Поэтому при коммунизме есть только общее целое, которое съело свои части. Оно только по видимости есть связь частей. На самом деле оно есть только связь общего с самим собой. Личные имена условны, безусловно только безлично общее. При коммунизме невозможно существование личности. Образом религиозного коммунизма является рай, в котором только на словах бог есть положительное сущее всеединое. Чем живут обитатели рая? Единственно тем, что славят имя Бога. Но личность возможна и даже необходима социализму.
        При социализме иное положение вещей и лиц. Общество не мешает человеку быть личностью, как при коммунизме, который превращает человека в средство для торжества коллектива людей, коих нельзя отличить от себя, или как при капитализме, превращающего человека в средство накопления капитала в чужих руках (чужими они становятся и для самого капиталиста, ибо человек служит не человеку, а капиталу как вещи всех вещей, включая людей). Эксплуатация человека человеком есть не только при капитализме, но и при коммунизме. Только при коммунизме ее нельзя увидеть, ибо люди, в принципе, не отличаются друг от друга, - это сплошная серая масса социальных единиц в куче (коллективе), - но можно почувствовать на себе общественный гнет, правда, почувствовать лишь фантомной болью утраченного чувства личности. Нет лица, осталась только память о ней глубоко в душе. За ненадобностью и она со временем пройдет.
       Другое дело при социализме, который создает благоприятные общественные условия  для развития человека и личного самосовершенствования. Однако социализм как середина между двумя крайностями капитализма и коммунизма неравновесен и качается, склоняясь то к капитализму, к его реставрации, когда личное в общественном нарушает меру, то к коммунизму, заскакивая вперед, когда общественное жертвует личным.
       Так и современный человек склоняется то к своему, жертвуя другим, а через это сам становится себе чужим, то к чужому, жертвуя своим, становясь не способным быть самим собой. Почему же он становится себе чужим, когда приносит в жертву другое, особенно свое alter ego? Ведь он стремится быть самим собой. Потому он чужой самому себе, что путь к себе лежит через другого, отказ от которого оборачивается отказом от самого себя. Но равным образом не следует отказываться  и от своего. Иначе окажешься в подвешенном, безосновном состоянии, в нирванической пустоте, где нет никого, включая и тебя.
       Главный мотив моего философствования, основная причина моего тяготения к философии заключается в том, что я, будучи с детства одиноким, даже в некотором роде отверженным другими, пытался через философию сообщиться со всеми в одном. Почему же я был одинок? Потому что был с малу предоставлен самому себе. Вот эта свобода от других привела меня к философии. Философия стала путем возвращения к другим, но в отвлеченном, отчужденном виде. Точнее будет сказать не отчужденном, а в превращенном, высобствленном виде. Я принимал людей в идее, а не в них самих. А как еще иначе я мог, ведь я не бог, чтобы принимать людей такими, какие они есть по своей природе/в натуре.
               Тот, кто занимается философией, занимается ей не из любви к мудрости, а из нужды к единству, которое в наличном является чужим. Философия для философа играет роль проводника в мир чужих, которых нужно сделать своими другими, чтобы освоиться в этом мире. Но она же, философия, заслоняет мир для философов самой собой. В результате они имеют дело с миром только теоретически, в идее, а не практически, вещным образом. Им претит быть рабами вещей. Все прочие являются рабами вещей, а чрез вещи и рабами людей – владельцев этих вещей. Философы в таком смысле то же есть рабы, но не вещей, а идей. Самые плохие из них являются рабами идей людей-мыслителей, с которых берут пример.

       Мысли о коммунизме после реставрации капитализма или глобализма капитала. Почему коммунизм, оказавшийся по иронии судьбы уже в прошлом, или то, что тогда называлось «развитым социализмом» при советской власти, так симпатично выглядит, что хочется вернуться в него? Это что желание человека, уже пожившего, вернуться в свою молодость, наследие памяти, которая помнит только хорошее? И это есть, но не только. То, советское, время – это время человеческих отношений, которое уже утрачено. Утраченный рай. Что же мы обрели в результате отказа от своего образа жизни и мысли? Ад или чистилище? Мы отчистились от иллюзии человечности? Если так, то мы живем в реальном мире. Но это мир конкурентной борьбы за выживание наиболее приспособленных к капиталу. Для тех, кто привык к прежнему образу жизни и мысли, - это ад бесчеловечных отношений. И в наше время многие жили в нем и благополучно существовали. Но другим, таким, как мы, которых теперь единицы, при современном капитализме в форме глобального империализма или торговли не только веществом, энергией, но и информацией, можно выживать только вне большого общества. Прежде к нам в советском обществе относились снисходительно как к наивным простачкам, которые верят в коммунистическую сказку. Но все же допускали наше существование, мирились как то с нами и на словах признавали. Сейчас же, в условиях капиталистического существования нас просто не замечают, как будто нас и нет. И это так, ведь мы не способны жить так, как живут современные люди: существовать в обмене со средой таким образом, чтобы вложить меньше и получить больше. Мы продолжаем жить не экономно: вкладываем много и получаем мало. С нами накладно жить.
       Сейчас требуется такой человек, который не парит в небе, где нечем дышать, и не погружается в пучину, которая может его раздавать, а скользит по поверхности бытия, где стирается грань между внутренним и внешним. Как в одном советском фильме один герой так (иносказательно) сравнивал прошлые экзистенциальные времена войны с мещанскими временами мира: прежде все ходили в одном и том же, но было видно своеобразие каждого характера, теперь все ходят в своем, в котором, странным образам, не открывается, а их характер. Конечно, не ровен час, при скольжении можно сломать шею, не вписавшись в поворот конъюнктуры рынка. Но зато если ты с успехом выйдешь из него, тебя ждет признание и достаток. А чего еще желать человеку в короткий отрезок своей жизни, как не взять все от жизни? Хватательный инстинкт очень развит у современного человека. Он заставляет его не делиться с другими, а разделяться с ними. В результате растет между людьми глухое отчуждение, пропадает человечность. Но тут как тут ее подмена в виде подкупающего лицемерия толерантности всего ко всему. Однако неравенство никуда не скроешь. И вот в ответ на  цивилизованную толерантность мы встречаем прямую противоположную реакцию в виде фанатичной нетерпимости обывателей (варваров) и экстремистов (новых дикарей).
       Да, при советской власти личная жизнь была своего рода мечтой. В реальности в народе господствовала коммунальность бытия. Незамедлительной реакцией на нее еще с первых лет советской власти была поднимающая голову частность быта. Так вот, когда советский человек пошел на мировую с миром капитала, потерял классовую бдительность в борьбе со своим собственным бытом в виде мещанства, он обуржуазился. Мещанство стало распространяться с верха советского общества (с класса управляющих), - как говорят: «рыба гниет с головы», - до самого низа (до народной массы). Тут то и пришел конец советской власти – власти советов или человеческих отношений. Человеческие отношения медленно, но верно стали, как шагреневая кожа у Бальзака, сокращаться, пока не ограничились пределами семьи, если не границами собственного Я.
        И вот у кого это Я осталось, то есть, сохранилось самосознание, у того периодически возвращается былое душевное настроение. Конечно, такому мечтательному настроению далеко до горения духа. В этом заключается человеческая слабость. Не хватает ума, точнее, разума, каким образом устроить жизнь так, чтобы всем или хотя бы многим было по-человечески хорошо. Не получается, - приходится лепить свой убогий мирок за чужой счет: вложи меньше – получи больше. Для этого, конечно, необходима не только наглость и зазнайство, но и хитрость.
      В этом контексте возникает проблема человека, его предназначения? Служебен ли он? Или человек есть цель если не развития всего мира, то хотя бы собственного совершенствования? Так вот капитализм делает человека служебным средством накопления капитала, представляя человека капиталом. То есть, он принижает человека, сводя его к положению функционера вещных отношений, то есть, к таких отношений опредмечивания в форме овеществления, которые складываются между людьми, когда они не только используют духовное настроение и состояние для удовлетворения материального преуспевания, но и само материальное производство делают производной функции от обменного/торгового аргумента. 
       Но и коммунизм тоже делает человека служебным. Только в отличие от капитализма, коммунизм приносит человека в жертву не низу, а верху, то есть, будущему человечеству, стоящему в нем на одну ступеньку выше.
       Между тем человек, даже если он слуга космоса, точнее, его служитель, занимает срединное положение между низом (животным миром) и верхом (духовным миром). Он живет в душевном мире как мире воплощенного в материи духовного мира и колеблется между верхом и низом. То он духом поднимается вверх, то материей падает вниз. Но ни как не может достичь внутреннего равновесия в душе так, чтобы его явно было видно наружу.

       Миссионер. Есть такие люди, которые «без мыла в… душу залезут». Некоторые из них так залезают в душу, прости Господи. Это и есть миссионеры. Это своего рода дар, талант. И как это у них получается? Сие есть тайна за семью печатями. Здесь хитрость особая требуется. Как ее можно назвать? Выдумывать не надо. Она еще с древних времен зовется «мошенничеством». Это когда мягко стелют, но жестко спать. Или когда соблазнитель охмуряет девицу, чтобы ее кинуть/бросить. Так и в душу залезут, в ней наследят всякими словами, подогревая ложными ожиданиями.

       Вера в бога и в светлое будущее (сравнение) на словах. Имя можно понимать как знак, указку на нечто данное. Что дано? Нечто или некто, верующий в Бога разумеет под Богом некто. Некто Бог. То есть, сущий, от кого исходит с духом слово (от Бога-Отца Творца исходит со Святым Духом Слово-Логос - Иисус Христос. Сущий есть сущность. Сущность Бога - Иисус Христос. Бытие Бога - Святой Дух. Кто Святой Дух, который по сути Спас (Иисус Христос)? Творец - Бог-Отец. Сущность творения в спасении, то есть, возвращении спасенного через Иисуса Христа в Бога. Чем спасается верующий духом веры. Религиозный дух - это вера. Короче: верующий спасается верой в Бога - спасается Иисусом Христом в вере в Бога. В этом смысл слова Бог. Смысл здесь библейский, исторический: творение- грех-спасение. Слово Бог не есть сам Бог, то есть не есть природа, бытие Бога, его дух.  Слово - это не дух, но знак, знамение духа, его вестник. Отношение буква (знак) - дух в Книге Книг (Библии). Итак, знак, символ, знамение или явление сущности Слово Бог - явление Бога в слове веры, явление Бога в вере. Когда ты обращаешься к Богу, именуя его "Богом", ты вызываешь его явление в этом мире, если слово это верное, взято тобой на веру. Ты вызываешь Бога и Он является тебе как вера. Но во что в спасение, в Иисуса Христа. Поэтому христиане называются христианами. Смысл их веры в Иисусе Христе.  Значит, слово "Бог" есть знак, который отсылает нас к Богу -Творцу. Это денотат слова "Бог". Его десигнат или значение - "вера". Слово "Бог " имеет значение веры - вера в Бога как указание на него. Значение - отношение к тому, что обозначается словом, а обозначается "Творец". Но его смысл - Иисус Христос как Спас, Спаситель. Значение есть отношение не только верующего к Богу, но и отношение Отца и Сына в Боге, то есть отношение Производящей (Творящей) Природы Бога к Производной, Произведенной (Сотворенной). Это отношение и есть Дух Святой. Итак, Бог есть денотат слова "Бог", значение - вера или Дух Святой и смысл - Иисус Христос.
       И еще. Слово "Бог" в устах верующего - это энергия Бога, но не его Святой Дух. Возникает вопрос: это тварная энергия или не тварная? И то, и другое в зависимости от того, кто говорит. Говорит верующий. Значит он высказывает слово с тварной энергией. Он тварно призывает, выдумывает именно это слово "Бог". Но ответит ли ему Сам Бог на этот призыв? Если ответит, то имеет место не тварная энергия уже не верующего, а Самого Бога. Свидетелем присутствия такой энергии является вера. если ты произносишь слово "Бог" просто так, без веры, то это тварная энергия творчества человека. Но если есть вера, то это уже факт синэргии как человека, так и Бога. До тех пор, пока ты не поверишь, чуда синэргии не случится и Бог тебе не ответит. Чудом является не факт исцеление или появления Бога в виде явления природы, например, горящего тернового куста, но факт веры. Если есть вера, то она может открыть тебе глаза на присутствие Бога в мире, исцелить больного и прочее.
       Другими словами, если есть вера, то есть Бог. Есть вера? Есть. Та это вера, что у христиан, та, но только до этих пор, дальше пути истолкования содержания веры расходятся у философа с богословом.
       Есть философская вера. Это вера в дух, то есть, в саму веру.  Бог и есть вера. То есть, нет творца, есть вера как дух. И нет спасителя отдельно от веры. Нет ни отца, ни сына. Нет обожествления человеческого. Есть только вера и она мыслима. Это философская вера. Она и есть сугубый (духовный), не буквальный (церковный) смысл веры.
       В церкви вера не мыслимая, а чувственная как любовь между Отцом и Сыном. Эта вера есть дух - любовь, дух любви как гармонии и связи в самом Боге, в мире и в человеке. Такая вера есть Союз (Завет) Бога с человеком (S+s) или (S-s).
       Советский Союз был светским (секулярным) коммунистическим раем (государством) такого союза между Богом-Партией и человеком-народом.
       Партия - это церковь. Есть ее святые: вожди, классики. То есть, есть невидимая святая совершенная божественная церковь, партия бессмертных классиков, а есть видимая, грешная несовершенная человеческая церковь, партия смертных секретарей. Бессмертные в мавзолее, смертные на нем, на их мощах.
       Коммунистическая вера - это вера в светлое будущее для пролетариев физических и умственных (чуть не написал "умственно отсталых").
       И вот как птица Феникс вера в коммунизм в царство пролетариев во всем мире классиков-вождей должна возрождаться в секретарях, восставать из пепла их коммунистической классовой борьбы с сатанистами-капиталистами.

       Как учить и чему учить. Можно научить только тому, что сам знаешь, и  лишь так, как сам умеешь. Это значит учить на личном примере: «Я вот это знаю и вот так узнал». Но так учить можно только учеников своего поколения. Они тебя еще могут понять. Сколько их будет? Много.
      Но как учить и, главное, чему учить тех, кто относится к следующему поколению? Поймут ли они тебя? Некоторые, но уже немногие из них, поймут. Да, и то не все, не многое, но малое. А что именно? То как учиться самому. В придачу может быть усвоят то, что в силах взять у других: наследие предков, то есть, то, что передали учителям учителя учителей. Но усвоят так, как им положено по своему времени. Однако времена уже другие, далеко не наши. К тому же и места другие. Так наше поколение советское. Не то у наших учеников, - они живут не в СССР. Так чему мы, советские люди, можем научить? Как жить в новом капиталистическом государстве в новое, вернее, в современное время?  Затрудняюсь сказать, ведь мы продолжаем жить по-советски. Правда, некоторые из нас делают вид, что живут по-американски или как-то еще, например, на манер их дореволюционных предков, по-своему, по национальному. Это после то интернационального советского прошлого.      
       Речь, конечно, идет не о бытии, но о быте, который определяет сознание обывателя. Теперь все обыватели, даже те, кто мнит себя советским человеком. Я раньше думал, наученный диалектиками марксизма, что бытие определят сознание. Но теперь понял, что не бытие определяет сознание, а быт. Ведь им живет подавляющее большинство людей, включая и так называемых «советских», которых правильнее называть «бывшими советскими людьми». Из кого он? Да, из бывших, как говорили после революции про тех, кто не принял Советскую власть.

       Мышление и чтение. В последнее время я стал замечать за собой, что читаю мало чужого, зато пишу много своего. И одно мешает другому. Читаю только то, что может дать мне знание. Конечно, я пишу не о таких текстах, которые только информируют меня. Такие не стоят даже упоминания. Но избегаю читать чужие размышления. Они сбивают меня, мешают сосредоточиться. Замечаю, что другие думают иначе. Мне труднее их понять. Нет, я понимаю их, но это понимание не дает мне ничего для того, чтобы самому думать или дает слишком мало, ибо мешает заниматься этим делом. Теперь я понимаю, что даже у тех, кого считал настоящими мыслителями, трудно найти нужные мысли, ибо их приходится искать, раскапывая горы слов.
   
       Интуиция, телепатия и мышление. Если писать абстрактно и начинать с элементарного, то можно записать, что интуиция есть нечто непосредственное, мышление – нечто опосредствованное, а телепатия… Впрочем мы до нее дойдем тогда, когда разберемся с интуицией и рассуждением, которое принимают за мышление. Что мы непосредственное воспринимаем? То, что действует на нас. Что это? Нечто чувственное. Поэтому интуиция есть явление, вернее, форма чувственного познания. Это чувственная интуиция. Благодаря ей мы знаем нечто без рассуждений, доказательных обоснований и объяснений, измерений, вычислений и описаний.
       Правда, говорят, что есть еще сверхчувственная или мистическая (таинственная) интуиция. Что это? Да, ничего, - не более, чем чувственная интуиция в обострении. Утонченно чувственная интуиция. Все остальное, что о ней говорят, просто несерьезно и не заслуживает нашего умного внимания/интенции, кроме того, что это плод богатого воображения и перенасыщенного представления, могущего привести к превращенному, а в пределе извращенному соображению.
       Когда упоминают еще интеллектуальную интуицию, то просто хотят сказать, что абстрактное мышление, чтобы оно не было пресным и неинтересным, следует оживить, увидев его действие в частях предмета исследования в виде некоторого целого.
 
       Философия, наука, богословие и искусство. Ученый точен в измерении объекта исследования. Философ строг к самому себе, к своему мыслительному поведению (опыту). Он следит за собой, чтобы не потерял меру. Ученый философ точен в наблюдении за самим собой. Философствующий ученый строжится в том, чтобы не ошибиться при измерении предмета изучения. Богослов как ученый ищет аргументы веры и следит как философ за тем, чтобы ее не потерять. Как собственно богослов он верит в то, что говорит по Писанию (как по писанному). Поэт или художник выражается в меру своей сообразительности. 
       Философ строг в том, чтобы не нарушить меру понимания, не уронить свое достоинство – понятие, которым понимает. Ученый точен, скуп в количествах слов/терминов. Богослов верен букве как ученый и духу как философ своего тезауруса/словаря. Поэт/художник расточителен в средствах манифестации.
       Ученый учит, вычисляет, философ философствует, размышляет, богослов богословствует/проповедует или комментирует Писание. Поэт/художник живописует, декламирует/пишет.

       Философия и наука. Что отличает философию от науки? Факт. Хотя наука опирается на философию, она отталкивается от факта и к факту возвращается. Наука опирается на философию не из любви к философии, а из-за своей слабости. И в ней, в этой слабости, находит силу для развития в поиске фактов для приобретения знания. О философии наука вспоминает, когда головокружение от фактов не дает ей больше возможностей измерением и вычислением разобраться с природой вещей. Ситуация неразрешимости своих познавательных проблем заставляет науку задаваться несвойственными ей философскими вопросами. От них она бежит до тех пор, пока не зацепится за какой-нибудь факт, который ставит ее перед собственной ограниченностью, примиряющей с тем, что ей дано. А дано ей только то, что можно решить за конечное число шагов рассуждения и исследования.
 
       Вестники конца. Когда приходит конец, то нельзя полагаться на живых смертных, ибо они не ведают, что с тобой творится. В таком смертельном случае следует полагаться на мертвых, которые не замедлят явиться, чтобы показать тебе, что следует делать и чего ждать.

       Коммунизм и социализм. Как правило, коммунизм понимают в качестве цели, к которой ведет социализм как путь или средство. Не даром кантианцы, точнее, новые кантианцы говорили, что «движение – это все, а цель –ничего», имея в виду под движением социалистическое движение. Но к чему, - к коммунизму ли? Да, и у нас, у советских людей, тоже была такая установка – путь-социализм к цели-коммунизму. Однако классики (Маркс и Энгельсом) как то проговорились про коммунизм, назвав его движением преодоления нынешнего (капиталистического) состояния. То есть, они ясно понимали коммунизм как негативное, отрицательное действие по отношению к собственности, в частности, частной. И для них в этом смысле он никак не мог быть бесконечным движением абсолютного становления, если только не понимать коммунизм вообще только преходящим моментом, точнее, моментом прохождения, «снятия» такого становления. Конечно, для грамотного философа, опытного в деле мысли, очевидно, что коммунизм никак не может быть идеалом, целью в экономическом смысле отношения к собственности. Но он вполне может быть рабочим понятием в разъяснении и понимании того, что такое всеобщий духовный труд, который не знает разделения и является тем занятием, которое не разделяет, но, напротив, со-единяет людей и только в этом смысле является реальной целью настоящего. Однако в таком случае уместнее употреблять понятие не коммунизма, а социализма, тем самым показывая, в чем заключается сущность человека, - в человеческих или социальных отношениях. Они, эти отношения, а не вещи, по поводу которых в них вступают современные люди, являются сутью этих самых людей. Повторю: важны не вещи, но отношения, которыми опосредствованы эти вещи. Но это важно только по ту сторону материального процесса. Между тем именно в последнем по преимуществу заняты люди.
 
        Философия и истина. У философии особые отношения с истиной. Но она не имеет привилегированного отношения к истине, ибо истиной заняты и политика, и наука, и искусство. Только политика ее подменяет правилами, законами, наука - ищет, а искусство ограничивается ее подобием. В чем же заключаются особые отношения философии с истиной? В том, что философия ее не ищет, проверяя метром, на манер науки, не правит истиной, как ей, философии, а не истине, заблагорассудится, вроде политики, и не отделывается образом истины, следуя за искусством. Она ее понимает, становясь истиной в мысли, вернее, в понятии в качестве идеи. Истина идеируется в философии. Она созерцается и переживается лично, но не как личное, отдельно взятое, а как то, что принадлежит всем. В истине люди становятся самими собой, то есть, людьми, множеством, но не сплошной массой.
    
       Любовь как существование и имение. Любовь есть неудовлетворенность желанием другого. Она этим живет, существует как единый субъект двоих. Умирает любовь удовлетворенностью желанием другого как тем, что имеется в наличном виде вещи. Такая любовь разделяет, то есть, теряет саму себя. Именно этого боятся женщины, не желая потерять себя в качестве вещи обладания мужчины. Глупые мужчины принимают буквально неудовлетворенность желанием другого в лице любимой и ищут его на стороне, не понимая того, что желание есть испытание любви на ограничение, избрание. Пройдя это испытание, любящий обретает любовь как горизонт счастья.

       Эволюция философа. На своем опыте, на личном примере я постиг правоту платоновской методы «обучения», точнее, становления человека философом. В полном соответствии с уставом Академии я начинал «философское обучение» с воспитания чувств, о важности которого писали романисты-создатели так называемого «романа воспитания», начиная с Иоганна Вольфганга фон Гете, если не с самого Данте Алигьери. Показательно, что Гюстав Флобер как один из главных романистов XIX века назвал свой роман «Воспитание чувств». 
       И только потом я попробовал на вкус («на зуб») науку. Хотя и прежде основой моих ученых и художественных дел была философия, вернее, медитация как незаинтересованное созерцание мира вещей. Но она пребывала на заднем плане моих неискушенных еще ученых и соблазнительных занятий. Намного позже, уже в зрелом возрасте, созерцательное отношение к жизни вышло на первый план в моей судьбе. Что на роду записано, то не сотрешь из книги своей жизни. Вот тогда я и обратился к созерцанию собственной души.
       Что же было извлечено из души благодаря акту самосозерцания? Для того, чтобы ответить на столь непростой вопрос, требуется прежде определиться с тем, что такое душа, может ли она быть «собственной», что такое самосозерцание и какой характер оно имеет и многим другим, со всем этим связанным. Начнем искать ответы на эти сложные вопросы по порядку с самой души. Для этого снова зададимся вопросом: «Что такое Душа»? Нельзя сразу не ответить так: душа – это нечто внутреннее, что есть не снаружи, а изнутри человека, сравнивая ее с человеческим телом, находящимся снаружи. Снаружи чего? Разумеется, души. Это первоначальный, непосредственный ответ. Так мы судим о душе, исходя из личного чувства, самоощущения. Мы отождествляем самих себя с душой так, что нам представляется, что мы и есть душа. И у души есть тело, которое она имеет. Значит, так: я есть душа, которая располагает собственным телом, его имеет. Осмысленно ли такое словоупотребление души в качестве инстанции «я»? Есть ли она на самом деле в этом качестве? Или это просто наименование языковой/грамматической формы, имеющей отношение лично к каждому из нас?
       Другими словами то, что называется душой в виде личного местоимения от первого лица единственного числа, соответствует ли нечто данному нам помимо языка? Если не соответствует, то не о чем и думать, и говорить, и писать. Если все же соответствует, то эта данность нам от нас или не от нас, а от кого-то другого? Если от нас самих, то как понять: мы даны себе собой сами? Не понятно. Понятнее, если мы предполагаем, что даны себе другим/другими, например, родителями, обществом, наконец, Богом-Творцом. Мы есть данность для себя в качестве души, с которой можно что-то делать. Конечно, лучше делать то, что ей соответствует, что соответствует тому, для чего она дана нам лично. Уже в этом понимании душа воспринимается нами как мы сами в качестве уже того, к чему могут быть приложены наши усилия. Для чего же она нам дана и к чему следует прилагать усилия?
       Или все не так? Но тогда как? Может быть, наоборот, мы есть тело, а душа есть нечто такое, чем мы располагаем? Тело нам дали родители. А душу кто дал? Бог. Он вложил ее в тело, происходящее от наших родителей. Они же произошли от Адама, а вот Адам был сотворен самим Богом-Творцом. Обыкновенно так мы пробуем ответить. И такой ответ тоже имеет некоторый смысл. В чем он состоит? В том, что мы узнаем себя, прежде всего, как тело, находящееся среди других тел в общей телесной среде. Но тогда что такое душа? Она есть телесная функция определения себя телом в отличие от всех других тел. Как вам, любезные читатели, понравится такой определенный ответ? В таком качестве, - качестве телесной функции, - душа является сознанием индивидуума. Ты сознаешь себя собой, душой, ощущая собственное тело. Проще говоря, зачем удваивать себя, если можно свести себя к тому, что материально есть тело, в качестве его спекулятивной (отобразительной) функции самоотношения или рефлексии. Так это не я, а тело думает головным мозгом, находя в зеркале само себя с лицом и его продолжением? Или все же я как социальное существо, то есть, такое существо которое зависит от других, на него похожих, существ, думаю с помощью головного мозга, когда нахожу себя в зеркале и представляю себя похожим на кого-то другого, например, на своего родителя или своего ребенка? Почему последний ответ является более предпочтительным с точки зрения здравого (нормального или умеренного, точнее, соразмерного) смысла? Потому что нельзя забывать о том, что человек есть материально не только живое, но и социальное тело. И вот как социальное тело он принадлежит не только себе, но и тому социальному ансамблю, в котором он играет свою мелодию, когда приходит для него время в качестве солиста, и все остальные либо подыгрывают ему, либо мешают, но тогда это уже не ансамбль.
       Не дает ли все вышеописанное основание полагать, что мы в качестве тела и души даны себе другими для существования среди других, чтобы между них найти себе свое место и время, одновременно не отнимая их у всех остальных? Что можно сказать определенно точно? То, что мы есть и есть данность нас самим себе при помощи других. Исходя из этого, можно сказать/записать, что мы есть в одном и том же смысле и как душа, и как тело. То есть, то и другое берется в разных аспектах одного и того же или нас самих. С единственной только разницей, что в отношении к самим себе мы больше есть душа, чем тело. Почему? Да, потому что таким образом легче сохраниться в собственном виде, не потерять своего лица, ибо мы как тело есть объект среди других объектов. Иное дело душа. В этом качестве человек чувствует свою независимость.
       Но и это чувство может быть обманчиво, если мы не есть душа. Есть и такая точка зрения. Что если душа – это представленность Бога или общества в нас самих как существах, имеющих собственное тело. В таком случае душа – это не только не наша собственность, собственность на самих себя, но и даже не нечто, находящееся в нашем, нет, не владении, но пользовании. Как тогда ей пользоваться, если она представитель высшей инстанции в нас? Правда, нас могут поправить, заявив, что такого рода представленность называется сверх-Я/super-ego. Мы согласимся, но с оговоркой: это так при условии, что каждый из нас есть Я/ego в качестве души. Говорят же: «душевный человек». У него душа нараспашку. Ее видно по поступкам. В таком разе мы ее не прячем. Это случай человека с «открытой душой». Так по душе можно охарактеризовать человека. Как и обратным образом: «чужая душа – потемки». Иные договариваются до того, что и своя душа – потемки. Их логика: как можно знать то, что нам не принадлежит. Но тогда мы не есть душа. Или она то наша, то не наша?
       Все сходится на том, что мы признаем, что у нас есть душа и она есть мы собственно в теле. Это условно. Безусловно же душа не есть Я человека. Это сверх-Я, представляющее в теле нечто иное от Бога или духа. Проще говоря, душа есть дух в теле. Дух всеобщий, тело единичное, душа особенная. Особая представленность духа в теле человека есть душа разумная, в теле животного – душа животная или живая, подвижная, воспринимающая, в теле растения – душа растительная или растущая и питающая.
       Итак, полагая, что в нас есть разумная душа, можно утверждать, что мы способны к самосозерцанию. В моем случае это самосозерцание на известном этапе моего жизненного пути приобрело характер самосознания. Что это означает? Только то, что я стал относиться к себе как к тому, с кем можно иметь дело. То есть, оставаясь наедине с собой в созерцании или медитации мы не одиноки. Такого рода беседа с самим собой и может быть названа личной, а не публичной, философией. Причем она имеет не монологичный, а, как минимум, диалогичный характер. Отношение к тому же самому как не только тому же самому философично. Когда ты находишь в одном многое, а во многом одно, ты уже занят философией.
       Естественно возникает вопрос: нужна ли философия? Да, нужна для личного употребления разумным существом. Если ты существо разумное, то тебе нужна философия. Хорошо, нужна личная. А что можно сказать о публичной философии? Та тоже нужна. Но для чего? Для личной философии в качестве гласного, публичного введения в личную, ведь мы живем в обществе и не можем быть свободными от людей среди людей.  И только? А что, этого мало?
       В личном употреблении философии как медитации или размышления, рефлексии как обращенности на себя душа нам становится близкой не только по чувству, но и по уму, что его вдохновляет на расширение и углубление самосознания в пределах сознания и бессознательной жизни тела. В этом смысле философия становится, как говорили в прошлом, путеводительницей души к богу, возвращением человека в идеальный мир, в рай через горнило самоиспытания/самоочищения. При помощи чего осуществляется очистка сознания? Разумеется, при помощи того, что способствует пониманию. Цель – идеальный мир или мир идей. Средство или путь, ведущий в тот мир, - понятие. С помощью понятий можно в нем оказаться в мыслях.

       Метафизика и теология. У Аристотеля, с которого принято начинать историю метафизики, правда, у него она называется еще «первой философией», метафизика включает в себя теологию как высшую онтологию или учение о высшем бытии, то есть, одновременно и аксиологию в смысле учения о наивысшей ценности. Общая онтология как учение о бытии вообще или в среднем, а не в целом и в пределе, у цели, на вершине, как в случае высшей теологии, соответственно является основанием теологии. Так было в языческие времена многобожия. Когда же стала господствовать в умах людей, точнее, в их сердцах, религия единобожия, прежде всего в образе христианства, то их роли поменялись: философия была сдвинута со своего коронного места основания знания теологией, ставшей госпожой философии, низведенной до положения служанки, занятой уборкой в доме церковного вероучения для систематизации или поддержания там логического порядка.
       Другими словами, в средневековье, в отличие от античности, произошла подмена философии религией в виде теологии в отношении к реально сущему в целом. Тем самым был нарушен принцип существования самой философии: места (топоса или самого бытия), времени (логического следования) и действия (ценностного целеполагания). И в самом деле, если прежде, в древние времена, философия строилась на греческий манер как театральное/драматическое  представление, то в средневековье философия была построена на еврейский манер как ритуальное служение. Во времена обрядоверия философия стала обрядоразумением. Но и в этом превращенном виде, доходящем в некоторые, особенно в ранние, века до извращения своего существа, философия для философов оставалась философией. То есть, она испортила свой собственный лик в кривом зеркале религии для богословов или власти и для народа.
 
       Недоразумение теософии. Что лежит в основе теософии, какой положен принцип в ее основание? Что в ней есть положительного, ровного, соразмерного и в чем ее недостаток или даже избыток? Вот какие вопросы невольно встают перед мысленным взором существа, пытающегося понять существо теософии. Начнем искать по порядку ответы на поставленные вопросы с основополагающего принципа теософии. Им не может не быть принцип единства, если не тождества, бога и мудрости, при условии, что теософия правильно п(р)оименована собственным именем. Лишь немые не говорят о том, что теософия есть тайное знание. Между тем само название теософии «выдает ее с потрохами»: бог мудр, а мудрость божественна. Если мудрость разумна, - если нет, то она уже не мудрость, а дурость, - то бог разумен, а значит познаваем. Все, в ком есть разум, знают бога. Знают не только то, что он есть, но и то, что он есть. Да, он есть бог. Но что значит «быть богом»? Ни много, ни мало значит быть тем, что есть. Что же есть? Все, включая и то, чего нет. Бог есть все. Что это? В каком смысле? Бог есть все в смысле того, что есть везде и всегда. Этим может быть только единое начало всего. Чем все является по отношению к нему? Многообразным материалом, становящимся самим собой через его равномерное участие в нем, сообразно мере каждого. Он во всем как дух в материи становления всего всем. Бог есть «толчок», потенция всякого сущего быть. В этом качестве/смысле он есть во всем. Но чтобы быть потенцией всего богу уже следует быть и быть самим собой.
       Таким образом, бог равен самому себе, он самотождественен. В этом смысле он есть реальный, сущий (онтичный) принцип тождества. Соответственно он есть и идеальный, логичный принцип тождества. В нем совпадают эти два тождества, определяясь друг в друге как принцип онтологического тождества или тождества бытия и логики, мышления. Мало того. Будучи самотождественным, бог как дух актуален; он есть принцип актуализма. Вместе с тем по отношению ко всему остальному, что не есть бог, а при условии, что он есть все, всего остального нет, он есть то, что есть, то есть, его сущность заключается в его существовании.
       Если все же есть нечто иное, чем бог, то оно есть только благодаря ему. Но тогда он есть творец, создатель, творящий, создающий все из ничего. Как он это делает? Он все определяет в качестве сущего путем собственного, отрицания себя единственно существующим. То есть, он наделяет все бытием, делает сущим, исходя из собственного совершенства. Самоограничение бога как самоотрицание в отношении нечто относительно и умеренно и по этой мере определенно положительно, производительно. Так в качестве кого конкретно бог себя ограничивает? В качестве самотождественного субъекта творения из ничего чего-то определенно сущего. Так бог в творении становится не самотождественным, одновременно пребывая в равенстве с самим собой. Он есть в одно и то же время и автор, сценарист, и режиссер, и, наконец, актер, деятель акта творения. Из отрицания, у-ничтожения себя он творит мир. Но тем самым он определяет себя по отношению к беспредельному как предел творения, начало его и конец, цель, включая и самого себя как творца.
       Выходит, бог есть тождество тождества и не тождества. И не только это, но и тождество единого и беспредельного. Как творец он есть предел творения. Вне этого предела творения он беспределен. Так что же есть? Есть все. Но что это «все»? Бог как одно отдельно и вместе с тем как одно во всем и все в одном. Все в боге как в творце творение. Бог во всем как дух. Отдельно от всего как уже беспредельного он есть предел. И это все? Нет, не все. Предел и беспредельное/безграничное или неопределенное/мэон противоположны. Каким же образом они вступают в контакт друг с другом, как беспредельное/безграничное становится предельным/ограниченным, а предельное/безграничное беспредельным/ограниченным, ведь богу как пределу всего нет предела помимо себя? Разумеется, диалектически, по мере разума. Бог в отношении к самому себе един, есть единый, не-иной. Но по отношению ко всему иному, то есть, не-сущему, не-бытию, ничто становиться не-единым, иным. Только в силу или по причине того, что иное богу пусто и есть ничто/«укон», он един и есть самое само, самосущее вечно и вездесуще. В этом качестве бог есть абсолют.
       Тогда в силу какой причины он стал еще кем-то и чем-то, а именно: творцом и творением? По причине своей потенции. Он актуально есть бог, самосущий. Но потенциально может быть творцом. В вечности эта потенция не может не (по необходимости) реализоваться в том, «что» есть сама реальность и стать «кто». Что это за потенция? Это потенция быть не самосущим, иным самому себе, быть миром, одновременно оставаясь самим собой. В качестве творца бог становится самим собой, отличаясь от себе иного мира. Бог может быть миром, но мир не может быть богом. Мир имманентен богу, но бог не имманентен миру, а трансцендентен ему.
       Так в чем же недоразумение теософии? В том, что теософия есть софия бога, а не теософов, которые претендуют на тайное знание, то есть, знание бога. Да, они знают бога, но бога знают не только они, а все те, у кого есть разум. Таким образом снимается вопрос о тайном, сокровенном знании, - знание открыто. Бог не таится как природа. Он откровенен и ничего не утаивает. Просто, то есть, понятно, что знание имманентно богу, но бог не имманентен знанию в миру, ибо для человека знание не есть сама реальность. Реальность оно как мудрость только в боге, но не вне его. Вне бога мудрость есть лишь знание, - не более. Причем знание доступное любому непосвященному. Для того, чтобы знать, достаточно быть разумным в той мере, в которой разумен человек.
       Другое дело, что само знание не становится реальностью. Для этого требуется, как минимум, практика и опыт, коих явно недостаточно, для того, чтобы не просто разрушить «старую реальность», но создать «новую реальность». Такая задача явно не по плечу современному человеку, включая и доморощенных/человеческих теософов. Не через человека меняется реальность. То, что происходит с человеком реально/в реальности, случается в меру его природы, но никак не сверх ее. И все же перед ним не может не встать такой вопрос: «Может ли бог спасти человека от того, что его ждет неминуемый конец»? Если может, то почему не спасает от смерти в бессмертии жизни в боге? Но если так случится, то тогда человек не просто станет имманентен богу, но бог станет имманентен человеку? Но будет ли в таком случае бог богом и останется ли человек человеком  или станет богом? Ведь имманентен богу только бог. А бог един. Могут ли быть люди в боге как он вечный и бессмертный, а не только как они сами, как это есть в нашей жизни?  В это они верят? Есть ли для этого разумные основания? Конечно, нет. Вечен только абсолют. Причем в качестве именно абсолюта, а не бога-личности, которая, как и все в мире, смертна, во всяком случае, равна по времени творению. Творец, как и творение, принадлежит времени. Правда, оно, это время, может быть конечно, как гармонически колеблющаяся величина, приближающаяся  к концу, но по мере приближения удаляющаяся от него на меру, равную мере приближения. Такой конец во времени трансфинитен, то есть, равен счетной бесконечности.
       Понятное дело, что человек, боящийся своей смерти или смерти близких, хватается как тонущий за соломинку веры в вечную жизнь, и желание или интерпретацию оной принимает за сам факт вечной жизни. Думаю, что мало кто из смертных откажется в минуту слабости от такого сильнодействующего утешения. На этом держится вера в бога и стоит уверенность священников в то, что люди никогда не откажутся от их услуг. Я не буду с ними спорить хотя бы потому, что есть вечная жизнь, но она не для людей. С другой стороны нельзя быть уверенным на сто процентов относительного того, что все, кого мы считаем людьми, доподлинно люди.

       Философия и религия. Философия и религия едины в качестве онтологии и теологии в теоретическом аспекте, являясь двумя различными элементами философского рода и богословского вида метафизики. А в практическом аспекте они едины как медитация/размышление, спекулятивная рефлексия и мистический опыт, то есть, как интерпретация (философский элемент) фактов (богословский элемент) духовной жизни.
       Как философия и религия относятся к богу как творцу и к миру как его творению? Для философии бог есть абсолют или единое и в существовании самотождественное сущее, то есть, самосущее. Как творец он уже есть не абсолют, но начало иного как творец творения, то есть, мира как сущего в целом. В качестве абсолюта бог трансцендентен миру, но мир имманентен богу как творение творцу. Как бог творит мир? Для чего он творит? Он творит мир не для себя, ибо ему ничего не нужно для себя. Он творит для самого мира. Акт творения есть реализация иного единому или множества его самоподобий вне его. Божественные самоподобия можно представить себе в виде континуума (непрерывности) монад. Достаточно только монадам сблизиться друг с другом, то есть, вступить друг с другом в отношение, определившись  в качестве неизменного Я в изменчивых видах/явлениях или своего и иного как непрерывность будет прервана, - случиться локализация или эксклюзия (выделение) или разрыв божественной целостности. Творение мира есть акт нарушения божественной гармонии, самоограничение бога, у-ничтожение совершенства бога, его полноты ради иного. Творение бесподобно. Оно свидетельствует о случае флуктуации иного в боге. Через ничтожение освобождается место и время в вечности и вездесущности бога. То, что появляется, или имеет место и время, называется миром. Возможны ли другие миры, чем наш мир? Конечно, но они физически никак не сообщаются с нашим, ибо если имеют свое место и время быть, то порождены иным актом творения. Сам акт творения мгновенен в том смысле, что представляет для внешнего наблюдателя замкнутое на себя целое в виде горизонта событий, стянутого в точку. Поэтому ему нет места в мире наблюдателя. Миры, возникающие в результате слияния двух монад/точек божественного континуума, внешним образом никак не соотносятся друг с другом. Но изнутри самих себя они гомологичны, ибо имеют один структурный инвариант  в качестве самого божественного абсолюта.

       Учитель и учительница, преподаватель и преподавательница. Учит мужчина, пре-по-дает женщина. Это почему? Да, потому что женщина дает, а мужчина берет. Учитель берет ученика в оборот. Учительница как «классная дама» поддается ученику в том, как правильно делать уроки, заниматься учебой.   Преподаватель отдает студенту то, что имеет, "осеменяет" его знаниями. Преподавательница "отдается" студенту,  вытирает или подтирает ему «сопли». Это так, ибо в отношениях мужчина отдается отношениям, а женщина отдается в отношениях.

       Сон, сознание, самосознание и смерть. Сегодня, 4 сентября 2017 г., сразу же после сна я понял, что во сне у нас есть сознание, но нет самосознания. Во сне мы активно пассивны, если сон со сновидениями. Если сон без сновидений, то мы только пассивны, полностью бессознательны. В этом смысле сон можно уподобить смерти. Если последняя есть переход к другой жизни или к другому режиму жизни, то она уж точно бессознательна. Тогда что такое самосознание? Это результат сознания жизни из смерти. До этой смерти была другая жизнь в сознании. Удивительно, что до смерти было сознание. Но чего? Другой жизни. Моей? Кто знает… Сознания жизней разделяет бессознательная цезура/пауза смерти как перерыв постепенности жизненной последовательности/эволюции, континуума жизни. Смерть скачкообразна. Это скачок сознания с одного уровня на другой. Самосознание есть свидетель колебания сознания. В данном случае сна сознание сна есть осознание постфактум или пост-сознание, интерпретация данных сна спящего, работа над материей сна в свете зрячего сознания. Сознание во сне слепо, не следит за собой. Мое ли сознание во сне? Да, мое. Есть «мое», но нет меня. Даже в активном пассиве я не субъект, а объект сна. Таким же объектом я буду в этой жизни после смерти, пребывая в сознании других, если они будут помнить меня. Это тень существование, но все равно хоть какое-то существование, пускай даже вещи, которую помнят. В памяти других я буду куклой, которой будут пользоваться по своему усмотрению. Может быть, меня оживят в своем сознании, и я буду двигаться как механическая или электрическая кукла, гальванизированный труп. Или все же я оживу? Если и оживу, то буду жить не для себя, но для других как часть их, а не себя.
       А как же жить для себя? В новой жизни? Но в новой жизни я буду я или не-я, другой как производная иной жизни, даже здесь, в этом мире, но в ином теле? Я видел себя как бы со стороны идущим и по ходу движения ломающим как сучья отростки онемевшего, окаменевшего кентавра: психики/души и тела.
       Итак, после смерти мы оживаем, но уже как другие, без памяти себя от прежней жизни. Мы живые, но не свои. В памяти близких или знакомых с нами мы не живые, но на себя похожие как куклы самих себя. Вне перерождения, в боге мы божьи, но не свои. Значит только на время этой жизни мы свои. В другой жизни мы тоже свои, но другой жизни, а не этой. Для нее мы чужие. После смерти душа живет, точнее, оживает. Но она уже не моя душа, а другого. То, что это другое меня служит слабым утешением. Ведь нет возвращения к самому себе, нет самосознания себя. Есть самосознание, если еще есть, другого, но не меня.
               
       Так философия наука или нет? То, что Декарт полагал основанием философии геометрию Евклида, так называемый Достоевским «эвклидов разум» (научный рассудок), делает философию наукой. Ведь разве может следовать из науки не-наука? Но такое дедуктивное построение философии начинающим философом, который, по идее, Декарта не может не быть геометром, является ли на самом деле изобретением философии. Или таким образом устанавливается не философия, а нечто иное? Казалось бы рассудку благодаря интуитивной очевидности высшее начало метафизики/философии обнаруживается в нем самом. Правда, кем обнаруживается? Субъектом познания. Кто им является? Мыслящий человек. Он непосредственно усматривает ясным и отчетливым умом что? То, что мышление есть существование в его субъективном случае. Это аксиома метафизики. Это метафизическое тождество мышления и бытия есть тожество самосознания, но не абстрактного, а конкретного субъекта. Принцип Декарта или принцип «когито» (cogito) есть принцип/основоположение достоверности познания или принцип субъективной достоверности. Но как же быть с его объективностью? Для этого необходимо постулировать дуалистическую онтологию, то есть, дополнять имманентную данность мысли субъекту внеположной/трансцендентной ему реальностью внешнего физического мира как объекта. Это дополнение может быть введено посредством установления более глубокого основания уже не только мыслящей вещи/когитального субъекта, но и протяженной вещи/материального объекта.

       Бог и мыслящий. Доступен ли Бог в мысли человеку? Этот вопрос звучит странно, ибо принято считать, что Бог доступен человеку в вере. Но что такое вера? Всегда трудно определить обозначение, значение и смысл слова как такового. Что обычно именуется словом «вера»? Способность человека видеть невидимое и упование на будущее, если следовать апостольскому определению веры: «Вера есть оглашение вещей невидимых как видимых (или уверенность в невидимом) и осуществление ожидаемого». Бога мы не видим, у нас нет видения Бога, его ведания в том смысле «видения», в каком оно ведание или знание. В этом смысле мы его не знаем, ибо знать Бога может только сам Бог. В нем сущность совпадает с существованием. Это означает, что Он есть то, что Он есть. Или, все же, Он есть то, что Он есть? Так какой возможный ответ правильный? Какой из них адекватно соотносится с утверждением «Сущность Бога заключается в том, что Он есть»? Казалось бы, тот ответ адекватен утверждению, который звучит так: «Бог есть то, что Он есть». Поэтому богословы доказывают не сущность, а бытие Бога. Можно сомневаться в существовании Бога, а не в Его сущности. Как сущность он несомненно есть в виде понятия, идеи Бога. Но в этом качестве Он только несомненно потенциален, возможен, но не несомненно актуален, реален.
       Не надо быть кантианцем, чтобы усомниться в том, что существование входит в сущность в качестве реального предиката, даже если это исключительно уникальная сущность Бога,  ибо что нового существование может добавить сущности? Что может удостоверить  Его существование? Нет, не доказательство, но только вера, вера как оглашение вещей невидимых (их сущности) как видимых (их явления или существования), ибо она осуществляет ожидаемое, - встречу с Богом. Но осуществляет в чем? Разумеется, в сознании верующего, но не в факте, данности существования такой встречи. Почему? Потому что такая встреча возможна в будущем, а не реальна сейчас. Мы не властны над будущим. Каким оно будет? Что это означает? Только то, что сомнение остается в том, что Бог есть, ибо простая здравая мысль утверждает, что если Бог есть, то он есть не только в будущем, но он есть и в настоящем, как и был в прошлом. Помимо веры в Его существование у нас нет аргументов. Да, мы думаем, что он вечен, то есть, есть всегда, во все времена, и даже до времени и после него, хотя «до» и «после» это функтивы/признаки времени, что обессмысливает понимание вечности вне времени.
       На каком основании можно утверждать, что встреча с Богом верующих ждет впереди во времени, если ее нет сейчас. Или кто-то уже с ним встретился? Говорят, что в прошлом с Ним общались пророки. Мало ли что говорят о том, что было. И в этом случае приходится принимать эти слова на веру. Саму веру мы традиционно, в силу привычки принимаем на веру. Выходит, вера есть включенность, вовлеченность/ангажированность в традицию, привычку. Нам привычно верить. Привычка дает уверенность.
       Над чем мы властны? Над будущим? Нет, ведь мы не существуем сейчас в будущем. Над прошлым? Нет, его не изменить, - оно необратимо. Правда, можно изменить к нему отношение: прояснить его, переосмыслить, наконец, забыть. Тогда мы властны над настоящим, ведь мы существуем сейчас? Да, но ограниченным образом, лишь на момент настоящего времени. Настоящее моментально, в следующий момент времени то, что было настоящим, стало необратимо прошлым, ушло в не-бытие, уже не существует актуально. Значит, действительно если несомненно есть встреча с Богом, то она только в настоящем. Но как в настоящем верующий встречается в вере со своим Богом? Он обращается  к нему с молитвой, то есть, воздействует на него молитвой? Но как Бог ему отвечает? Молчанием? Ведь он молчит. Правда, верующие утешают себя (кстати, утешение и есть вера) тем, что он слышит их молитвы, но отвечает им не словами, ведь у него нет языка, как у человека, а беззвучными подсказками, намеками в виде знамений. Удобная вещь – выдумки, предположения людей, выдающих свои соображения за достоверную информацию, не правда ли? Хотя это могут быть больше, чем предположения. Но как их проверить и убедиться в их истинности, если то, о чем они, а именно событие контакта с Богом уникально и неповторимо как Он сам? 
       Итак, Бог доступен человеку в мысли только в качестве сущности, идеи. Идея Бога  есть форма мысли о Боге. Но тогда только вера есть удостоверение Божественного существования? Да, но как это ни парадоксально звучит: вера есть сомнительное удостоверение. Почему мы так ее воспринимаем? Потому что не верим на самом деле, ибо если мы сомневаемся в том, что посредством веры сообщаемся с Богом, то мы просто не верим. Такова природа веры: как только поверишь, так примешь все на веру, признаешь верным, достоверным, истинным (истина как производная функция веры) то, что из нее следует, то есть, все, что угодно, полезно вере, ведь она прагматична и эффективна в силу своей деятельности.
       Но как тогда так поверить, чтобы не сомневаться? Очень просто: не думай! Вот и все. Не думай и живи чужим умом, подвластным вере: веруй, чтобы понимать, а не понимай, чтобы веровать, верить. Но что это означает? Ни много, ни мало, откажись от самого себя как разумного существа, от своего разума, точнее, не от своего, ибо он ничей лично, а от разума вообще в качестве определяющего признака твоей жизни, ибо он всеобщий. Теперь полагайся на веру. Где для нее основания? В самой вере, не более. Сама вера по себе, вернее, в себе слепа. Но как тогда быть с формулой: верую, чтобы понимать? Как из слепой верой стать зрячим умом? Никак, ибо понимание здесь истолковывается не в качестве разумения, но в качестве уверенности в том, во что ты веришь. Остается только верить и молчать, как молчит Бог, в которого верят. Именно в такого же Бога верят.
       И, последнее, - то, что представляется неясным в отношении прошлого. В каком смысле прошлое в нашей власти? Собственно у нас ничего нет, кроме прошлого. Да и оно со временем забывается, путается, опустошается, становится пустым. Мы его уже имеем, будучи настоящим, для которого еще нет будущего. Прошлое мы имеем, но изменить его реально не можем. Мы можем лишь изменить к нему отношение. Это логично и понятно, - мы не можем не изменить к нему отношение, ведь оно уже не меняется, а меняемся мы со временем.
       С другой стороны будущее. Мы его не имеем, но можем о нем мечтать. Что именно? То, что не случилось в прошлом, чему мы не дали случиться, не реализовав какие-то возможности. Мы сожалеем о прошлых упущенных возможностях и компенсируем их ожиданиями будущего, которые вооружают нас способностью верить.
       Таким образом, вера в прошлом есть привычка или традиция, в настоящем – уверенность в невидимом как видимом и в будущем – ожидание того, что было в прошлом, но не с нами или было с нами, но помимо нашего сознания и памяти, и есть сейчас, однако не наяву, а в грезе.  Так и живет по-обывательски большинство людей. А что делать? Так проще жить. Тогда как надо жить, чтобы не быть обывателем? Никак. Никак не надо, но следует, точнее, можно жить иначе. Жить умом и, следуя уму, верить с пониманием. Критерием веры тут, в уме, выступает понимание. Что понял, в то и верь, точнее, веришь, ибо здесь нет повеления, а есть данность. Если тебе понятен рай, то верь в такой, какой понятен. Рай – это место Бога. Но что это означает? Только то, что где Бог, там и рай. Где он? Везде. Когда? Всегда. Он есть в тебе? Есть в идее. Значит, верь в него везде и всегда, потому что он в тебе, как и во всем, и все в нем как Духе. Дух во всем присутствует в сознании. Но людям этого мало. Они хотят натурализовать Бога, прописать Его в этом мире.
       Невозможно жить в Боге. В Боге живет только Бог. Мы не есть Бог. Он живет в нас, но не как мы, а как Он, Дух. Мы можем жить в Нем только как Он. Поэтому в Нем не было, нет и никогда не будет собственно нас. Мы можем быть нами реально, а не идиллически, фантазматически, только вне Бога. Почему же мы не можем быть в Нем как мы? Потому что мы ограничены собой, а не Богом. Бог в этом не виноват. Он не может стать нами. Иначе он станет не-Богом. А зачем нам не-Бог? В этом нет смысла. На это скажут, что Бог все может. Он может даже невозможное, например, стать человеком и через этого сделать возможным существование в нем, в его месте, в раю, нас с вами. Да, может это сделать, если ты в это поверишь, для веры только. Это будет мир веры, а не тот мир, в котором мы живем.
       Объективно мир веры есть мир иллюзий. Субъективно это мир, в котором, вернее, которым живут верующие. Ну, и пускай живут. Главное, чтобы не мешали жить тем, кто не верует, так, как они могут, - не по вере, а по уму. К сожалению, они так жить не могут, ибо вера слепа и не считается с другими. Веротерпимым может быть не верующий, а только не верующий, так как верующий нетерпим к иной вере, а тем более к неверию. Он не может принять иное, ибо все принимает на свою веру, ей все измеряет. Вера аффективна и эффективна, действенна. Она не только не считается  с иным в мыслях и словам, но и в делах. Для безопасности ее следует ограничивать с умом, доводить до умеренности. Сама по себе она ни с чем не считается, ибо полагает, что если она есть вера в Бога, то она от Бога, а Бог есть все. Следовательно, и она есть все. И то, что ей противоречит, она исключает, уничтожает.
       Бога как дух я понимаю. Но мне чужд Бог веры, то есть, Бог людей, чуждо то, как они в него веруют. Почему? Потому что я вижу в этой вере не Бога, а людей и за ними бессмысленную пустоту. Я не Бога не принимаю. Бога я принимаю. Я не принимаю религию, человеческое представление Бога и человеческое служение ему. Это не Бог, а издевательство над ним, как и над человеком.

       Принципы. Основополагающим принципом мышления о том, что есть, является принцип допущения того, что можно допустить, предположить все, что угодно (гипотеза синкрета). Это принцип всего. Допустить можно все, в том числе и ничего. То есть, в пределе все обращается в свою противоположность – «ничего», ничто: есть все, включая «ничто». В итоге мы допускаем ничто или не допускаем ничего. Чтобы избежать противоречия, мы должны ограничить само допущение, определить его границы. Так неопределенность непосредственности через ограничение самой собой выделяет из себя определенность опосредствования. Это еще самоопосредствование. Оно не предполагает сознания. Но здесь уже есть нечто проявленное как действие некоторой силы спонтанного самоопределения. Проявляясь, выделяясь оно начинает занимать некоторое место некоторое время. То есть, с овнешнением, явлением неопределенности появляется пространственно-временная локализация. Нечто становится быть. Так собственно появляется самотождественное, как то, что есть само по себе. Это определение или принцип бытия (теза тождества). Ему соответствует принцип бессознательного существования. Это существование сознания, которое не отличает себя от самого существования.
       Однако оно не может удержаться в своих границах, ибо само выделение из неопределенности нечто определенного, целого, одного, уже предполагает нечто иное, а значит многое, становящееся из неопределенного состояния хаоса как материи (хоры) всевозможности. Актуализируется и другое. Так из одного получается многое. Возникает необходимость в организации уже налично существующего, приведении его в порядок в определенной последовательности возникновения (космос). Наличное структурируется по следующему принципу: и еще один. Другое название этого принципа – принцип сущего. Форма или структура упорядочения или действия/энергии материально возможного не единственна, ибо бытие является основой не одного сущего, а много сущего. Формы или актуалии много возможного множественны. Причем между ними существует определенная онто-логическая связь разделенного (а-теза различия). На уровне сущего появляется или действует принцип сознания различения, отличия сущего от самого существования.
       Полная актуализация возможностей или энергий в пределах одной формы их уравнивает в том смысле, что совокупный эффект действия формы, его материальные следствия совпадают с ней самой как принципом причинения. Поэтому в плане сознания логически уместна рефлексия, то есть, обращенность следствий на саму причину, их обратное/возвратное действие отражения или спекуляции. Так действует принцип рефлексии (антитеза противопоставления) самосознания.
       Форма не вечна. Она ограничивает самой собой реализацию возможностей/энергий или потенций хаоса. Таким образом, форма конечна. Она снимается путем конечного критического сжатия, переходя в него из состояния/положения разжатия/расширения или роста энергии, а, следовательно, и энтропии. Это принцип конечности структуры или формы (пара-теза противоречия). В области сознания этому принципу соответствует принцип пустоты сознания в медитации.
       Рассеивание энергии вследствие разрушения формы силой внутренних противоречий приводит сущее и его сознание в состояние гомеостаза или слияния со средой всевозможности или хаоса, ибо указанная всевозможность содержит в себе как семя невозможности равновесия, так и семя невозможности неравновесия. В окрестности рассеивания возможностей воцаряется покой равновесия или «ничто». В окрестности же их сгущения растет движение становления или разновесия. Именно здесь проявится будущее сущее, но не как результат рассеивания возможностей, а как следствие их концентрации в силу разрешения формы от бремени свой былой состоятельности. Такое возможно только в том случае, если форма сохранила себя. Хранителем формы может быть разум как программа обновления того же самого. Это принцип сохранения формы в уме как семени творения (синтеза совершенства)  в среде, готовой для рождения нового. Именно так благодаря телу духа – разуму – происходит преобразование телесности ноуменальной в телесность душевную рождения живого материального существа в лоне материи естества/природы.
 
       Истина. Заблуждение. Ложь. Болтовня. Чем больше мы говорим, тем неправдоподобнее это выглядит. То есть, с каждым словом мы прибавляем вероятность лжи или заблуждения. Чем больше мы молчим, тем меньше мы даем себе повод солгать. Болтовня, естественно, выливается во вранье.

       Будда и буддизм. Будда был существом и не важно каким: человеческим или не-человеческим, глупым или умным. То, что он был существом, уже говорит о том, что он не всеведущ, а ограничен. Правда, степень ограниченности может быть всякой. В его случае она была больше малой, чем большой. Еще более ограниченными были его ученики, создавшие из философского учения своего учителя религию. Они буквально поняли завещание учителя: «Будьте сами себе светильниками». Сначала нужно было адекватно истолковать суть того, что знал учитель. А потом уже заниматься отсебятиной. В результате такой отсебятины и появилось неведомо что: буддизм как религия. Теперь философия в ней играет подчиненную, служебную роль апологии учения и полемики с оппонентами.
       Если дано, что Будда был человеком, то рано или поздно (в его случае поздно) он должен был столкнуться с фактами, свидетельствующими о его принципиальной конечности. То, что это произошло во взрослом возрасте, встало перед ним в полный рост. Поэтому он отнесся к этому так серьезно, что бросил близких и изменил прежний образ жизни. Он просто от всех и от всего отказался. Решил начать жизнь с чистого листа и быть обязанным только себе самому. Если прежде он жил в свое удовольствие. То теперь стал жить себе в неудовольствие. Он полностью себя ограничил. Зачем ждать то, что неизбежно придет? В этом сказалась честность Будды перед самим собой. Но уничижение самого себя не спасло Сиддхартху (Будду) от чувства потерянности самого себя. Как Будда себя не искал, не определял себя путем ограничения, он не нашел самого себя. И тогда он понял бессмысленность такого поиска. Когда же до Сиддхартхи дошло, что его на самом деле нет, не было и не будет, то он успокоился, пребывая в обычной йогической позе, сидя под деревом (фикусом), т.е., прячась от непогоды. Он понял не только, что его собственно нет, но и то, что все приходит и уходит, и также приходит и уходит он сам. А это печально. Вот это состояние сознания печали так впечаталось ему в сознание, что он как если бы пробудился от сна, Пелена спала с его глаз и он увидел мир таким, каким он был, есть и будет. Он увидел мир пустыми глазами: вокруг была пустота. Ее он и назвал «нирваной», то есть «разрывом паутины желания». И правда: если нет ничего, то и нечего желать. Нет желания – нет страдания.
       Пробуждение сознания (буддха или бодха) привело Будду, когда он отошел от нирваны в радостное расположение духа, ведь он снова ожил. И решил Будда поделиться своим знанием истины мира с первыми появившимися ему на глаза существами. Это были олени Лесного парка. Как только он встретился наконец с людьми, так его потянуло на проповедь. С этого начинается неустанная работа Будды по доведению до каждого встречного-поперечного благой вести о спасении от страдания. Особенностью его проповеди о спасении через самопреодоление в мире, пустотном изнутри и являющемся изменичивым и преходящим было то, что на многие «проклятые вопросы» жизни и смерти он отвечал молчанием. Почему он молчал? Видимо не знал как правильно, то есть, понятно для непосвященных ответить. Ведь истину учения о спасении от мучительных желаний нужно было отмедитировать самому ученику, а не услышать от своего учителя.

       Путешествие во времени. Есть естественный способ путешествия во времени, - это твой жизненный путь, на котором ты последовательно проходишь этапы взросления от рождения с детством до молодости через совершеннолетие до самой старости со смертью в придачу. Есть ли неестественный путь путешествия во времени? Есть. Это путь смерти, точнее умирания. Как он проходится задом наперед: не от прошлого к будущему, а от будущего к прошлому во время умирания. Сама смерть есть событие отсутствия времени. Парадокс: раз событие, то уже время. Но это не вечность. А граница между вечностью и временем.
 
       Противоречия буддизма. Так все же есть Я или его нет? Будда так и не ответил прямо на этот прямой (простой) вопрос, в чем выразилось не столько сложность ответа, сколько азиатская манера разговора всегда хитрить и отклоняться от прямого, честного (истинного) ответа. В Будде нет откровенности и поэтому к нему нельзя обращаться как к истоку Откровения. Для него истина заключается в том, чтобы смешивать истину и ложь, что ведет к заблуждению, к истинному незнанию. Так что же ждать от его последователей?
       И все же есть ли Я? Будда уклоняется от прямого ответа. НО он не просто молчит. Он, в конце концов, добавляет: «Будьте сами себе светильниками». Как это понять? Ничего не остается, как сказать: самостоятельно идите по восьмеричному пути спасения. То есть, сами отвечайте на этот вопрос. Я вам не указ: вы не поймете меня, пока сами не пройдете до конца жизни как страдания. В конце нирвана как итог страданий, истинная расплата за них. Есть и ложная расплата, которая ждет всех тех, кто не дошел до цели своего пути, - он снова вернется в мир обусловленного возникновения. Но такой ответ не дает учитель. И он не может удовлетворить ученика. Значит, Будда никакой не учитель. Выходит, учитель советует ученикам учиться у самих себя. Какой это учитель? Настоящий учитель – не учитель? Вы видели таких учителей? Я нет (аргумент к личности от личного опыта). Следовательно, те, кто хочет идти по пути Будды, не его ученики. Тогда кто они? Путники, идущие следом за Буддой.
       Как понять: «Будьте сами себе светильниками»? Может быть так (толкование/интерпретация): освещайте, то есть, осознавайте. Освещение или осознавание, короче, сознание сопровождает как свидетель человека. Когда путь заканчивается нирваной вместе с путем исчезает и сознание пути. Таким образом исчезает сознание как Я в нирване, если только Я есть сознание пути.         
       Будда есть «проводник» буквально в том смысле, в каком это слово используется в электродинамике. Будда – электрический проводник. Он зажигает адептов состояния боддхи, чтобы они сгорели дотла и больше не коптили, не загрязняли атмосферу пробуждения. Можно ли это понимать в качестве процедуры очищения от ego? Так Ego есть? разве можно очистить себя от того, чего нет? Нет, конечно. И некоторые «будды» (последователи Будды) оспаривают символическое/метафорическое представление тела как дерева пробуждения (фикуса) и сознания как чистого зеркала, в котором должно отражаться только оно, постоянно очищаемое от пылинок. Отражается только оно в том смысле, что вещи в основе все пустотны. Что отражает зеркало сознания, если все пустое? Пустоту? Собственной пустотой пустоту вне сознания? Нет, ведь приходится его чистить. От чего - от пустоты? Нет, от какого-то содержания. Получается, отсутствие Я есть не условие, а результат очищения/медитации или учения? Я не непостоянно, а постоянно в учении/очищении как уничтожении чего? Нет, кого? Нет, не кого, а чего, - иллюзии кого, самого себя. Выходит нонсенс: избавление себя от себя! Только вдумайтесь в это. Очищение себя не от иного себе и в себе, а от самого себя (в себе) собой для себя. Чистая негация. Но для чего? Для ничего, для ничто как иного. Но иное, в том числе и в тебе, не есть только одно отрицание и отрицаемое.
       И все же для чего нужна медитация и пробуждение? Для угасания сознания и невозвращения, пробуждения, возрождения в этом мире, перехода уже не в другое состояние сознания, если не считать угасание сознания отрицательным состоянием сознания, а в абсолютно иное существование? Если так, то можно ли полагать, что нет не Я, а проявления Я в этом мире. То есть, проявления я в этом мире с точки зрения иного (не не-иного, имманентного, а как раз иного, трансцендентного)  есть репрезентант, проекция Я на мир, место Я в мире. Именно это место в мире и называют люди «я». Это тип прототипа. Конечно, «я» непостоянно и изменчиво как то, что есть только в своих изменениях (есть и одновременно нет). Это воплощенное Я. Разумеется, оно преходяще. Но принцип Я вечен. естественно, он есть как нечто трансцендентное, иное как самому воплощению, так и воплощенному. Имманентны только воплощение и воплощенное. Точнее, воплощение (трансцендентальный субъект) и воплощенное (психический субъект или душа) имманентны трансцендентному (божественному или духовному) Я, но оно для них трансцендентно.
      
       Человек как цель и человек как средство. Человек добивается того, чем итак является, – животным. Абсурд. Зачем стремиться быть животным, когда ты уже животные без всякого стремления. Человек использует человека, самого себя для того, чтобы быть животным, то есть, удовлетворять свои животные потребности в еде, видовом воспроизводстве, размножении, родовом воспроизводстве и социальном доминировании. Использовать человека (высшее), чтобы быть животным (низшим). И это называется «разумом». Не глупость ли это? Тогда животные намного умнее людей, ибо не тратят попусту своих сил.
       Другое дело, когда животное используется для человека в самом человеке, а не только вне его, в хозяйстве. Это намного умнее. Но что мы видим повсеместно? Прямо противоположное.
               
       Атеист. Атеист верит в то, что бога нет, ибо он не знает, что он есть. Но почему то знает, что его нет. Он непоследователен, как агностик. Атеисты находятся на одном уровне с верующими, агностики в стороне от схватки между ними. Между тем суть дела заключается в том, чтобы встать над ними всеми. Но это позиция уже Бога. Возможна ли она? Остается занять положение ученого между ними.

       Читая Николая Бердяева. Читал, вернее, читаю, продолжаю читать «Философию свободного духа. Проблематику и апологию христианства». Не могу освободиться от впечатления, что его образ двоится. Есть мыслитель, однако не понятия, а символа, что крайне проблематично, и так называемая «бердяевщина» самого Бердяева, а не его эпигонов, что крайне травмирует философское восприятие, погружая его в бездны мифологии и идеологии, доходящей порой до «зловредной (злободневной) публицистики». Что печально? То, что эта самая бердяевщина есть плоть от плоти, но, надеюсь, не «дух от духа» самого Бердяева, ибо он так легко сбивается с мысли на свою эмоцию. Получается так, что бердяевщина есть естественное продолжение философии Бердяева, ее проекция на иные сферы человеческой жизни.
    Вот хотя бы такое место из начала повествования/размышления: «Реальность духовного мира и реальность Бога есть и является не в соответствии и сопоставлении, а в себе самой, как реальность иного качества и реальность несоизмеримо большая, чем чувства и мысли душевного мира, чем явления мира природного» . Казалось бы правильно думает о бытии, точнее, реальности (для него бытие, как правило, объективированное) духа, ибо различает дух и Бог с душой мира и его природой в экзистенциальном аспекте. Но возникает вопрос о том, откуда это ведомо самому Бердяеву, если чувства и мысли души, а также соответственно явления природы иной природы духу и Богу в том смысле, что дух и Бог для них недоступны, трансцендентны? Бердяев не может не выйти из этого неловкого (апорийного) положения, не полагая на последующих страницах того, что чувства и мысли, а также явления природы доступные через них душе человека, проницаемы духом, ему, напротив, доступны. Так откуда, я спрашиваю, он это знает? Конечно (что еще ему остается делать?), из неопределенной области мифа, где на своем крылатом коне фантазма он объезжает искомые дух и Бога в виде символов. Оказывается, дух и Бог позволяют Бердяеву к себе прикасаться не философемой, а мифологемой , проще мифемой, символом мифа. Так Бердяев смело заправляет ведомой ему мифической символизацией духовной и божественной реальности. У такого рода философов не понятия выбраны в качестве форм движения по направлению к предмету размышления, а символы. Причем такого (спиритуального, точнее, духовидческого) характера мыслители оговариваются, что у них мышление ни в коем разе не предметное или тем более объективированное, но, напротив, духовное, то есть, соответствующее тому, о чем, вернее, о ком они думают. Выходит, собственно не они думают, а ими думают проницающие их дух и Бог. Но нет, Бердяев с этим не согласен, ибо дух и Бог, что в общем одно и то же, позволяют ему быть свободным в своем общении с ними.
       Бердяев пишет: «Божество постигается не в категориях разума, а в откровениях духовной жизни» , которые, добавим, символичны. В другом месте, выше, Бердяев пишет, что миф чувственно изображает, символизирует некоторые события духовной жизни человека.
       Бердяев не мог не проговориться относительно чувственного познания духовной реальности через символ. Между тем как в приведенной выше цитате утверждал, что дух и Бог являются не в сопоставлении с чувствами душевной жизни, но в своей реальности. Правда, он писал  о духовной реальности, выразимой в символе, применительно к человеческой жизни. Однако от того, что духовная реальность символически выражается, проницая жизнь человека, она не становится не духовной. Таким образом, Бердяев противоречит самому себе. При этом он предпочитает символ понятию, изменяя философскому разуму с художественным, точнее, с магическим (символическим) чувством. Есть философская логика. Но есть ли символическая логика, которая отнюдь не символьная (математическая)? Как можно понять дух и Бога, если не через понятие? Неужели сразу в символе? Это как: слиться с ними в символическом объятии, так чтобы понимать как быть ими?   
 
        О необходимом следовании первоначальным мыслям. То, что нас посещает в качестве не выведенных мыслей, а приходящих из ниоткуда, следует принимать в качестве повелений свыше. Это предупреждения о том, что следует делать или не следует делать. Как правило, такие мысли нам указывают об опасности физического, душевного, интеллектуального и даже духовного характера. Если мы их игнорируем, то получаем то, от чего нас мысленно оберегают высшие силы. Чаще всего они приобретают логичный вид, ведь они являются мыслями. Глупо и опасно им не следовать. Именно этот канал и является самим ценным в познании, имеющим практическое значение. Ибо высшие силы не ведают, то есть, не являются лишь теоретическими (мысленными или ментальными) силами, они воистину реальны. Это мы различаем мысленное и реальное. В истине нет такого различения, ибо оно от не-истины, которая тоже реальна, но не так же, как истина.
       Другими словами мы эти «мысли из ниоткуда» не выдумываем, они также реальны, как и вещи, или, может быть, еще реальнее. Поэтому к ним следует относиться как к непосредственной данности нашего ума, как к «простой интуиции ума» в терминологии Картезия. Из них уже можно нечто выводить. Уже их можно трактовать либо как символы, либо как понятия явления высшей (духовной) реальности. Понятиями мы понимаем. Понятия есть воплощенные идеи, реализованные в смысле цели как то, о чем мы думаем. Они есть не то, что мы думаем, а то, что мы думаем о чем то, в качестве того, чем или при помощи чего мы об этом думаем. Причем в этом думании мы следуем по правилам или законам их связи друг с другом.
       А как же быть с символами? Что они такое? В работе с понятиями мы различаем понимающего/мыслящего (субъект, манифестант), понимание/мышление (функцию, процесс, значение или сигнификат, ноэзис), понимаемое/мыслимое (объект/предмет, денотат, данность, факт, предметный смысл, ноэма), понимающее/мыслящее (функциональный эффект, смысловая форма, мыслеформа). В символе они смешаны, а именно: субъект слит с объектом, - в результате понимание смешано с понимаемым, а понимающее как понятийный эффект смазан или совсем стерт. В этом смысле символ есть превращенная форма духовной активности, представляющая, то есть, замещающая собой оную. За символом следует видеть исконную (истинную) реальность. Но это видение не прямое, а косвенное, осуществляемое посредством конституирования/ментально органического конструирования понятия, собственно понимания. Вот почему в символе всегда наличествует непонятная часть, но не самой реальности, а его представления, отражения, что может быть снято отражением отражения, ментальной рефлексией/пониманием. Вот это как раз и невдомек таким философствующим духовидцам, как Николай Бердяев и иже с ним его единомышленникам.
   
       О сиюминутной жизни. Как надо жить я понял лишь вчера. На это меня надоумило утреннее событие столкновения моей головы с деревом. Я получил травму: сильно ударил левую височную часть. Конечно, от ушиба я не поумнел. Дело в другом. Намного позже, уже вечером, мне вдруг пришла в голову мысль о том, что, да, ладно, я умру, ну и что такого? Ведь это случится и не случиться не может? Почему не сейчас? И чем сейчас хуже или лучше любого другого момента времени. Мы дети времени и живем во времени на час. Не важно, когда мы умрем. Важно, что мы еще живы. Что из этого следует? То, что нужно жить так, чтобы не зависеть от будущего, которого еще нет. Ведь его нет? Есть настоящее. Вот живи настоящим, а не будущим. То же самое и прошлое. Не живи прошлым, не сожалей о нем, о том, что в прошлом упустил свои возможности. Его уже нет. Тебя нет в прошлом, как и нет в будущем. Ты есть только в настоящем. Живи настоящим. Это настоящая жизнь, а не мечты о будущем и воспоминания о прошлом.
       Конечно, может невольно сложиться мнение, что это очередная иллюзия, вполне сравнимая с тем, что жизнь прошла, то есть, вся жизнь в прошлом, или с тем, что ты еще не жил, что отложил свою жизнь на будущее: вот там ты заживешь на всю катушку. Но нет. Она в настоящем. Помни о том, что вечность является нам только в настоящем, ибо есть «вечное настоящее».  Если это так, то просто бессмысленно сожалеть, что жизнь закончиться, и бояться смерти. Боится смерти твое Я в настоящем, а в настоящем ее нет для тебя. Как же я буду жить в смерти, один в пустоте навсегда? Ты не будешь жить в смерти. Тебя там просто нет, не было, нет и не будет. В пустоте нет никого. Но не это ли и есть смерть? Да, это и есть смерть. Но ты то причем? Как, причем? Вот как раз при том, при смерти меня не будет. Так ты хочешь жить и в смерти? Но это абсурд: тебя уже не будет, но будешь ты как свидетель своей смерти. Что за бред. Это просто твой взгляд на смерть из настоящего жизни, сознание смерти в настоящей жизни, а не сознание жизни в настоящей смерти.
       Не бред, что есть конец жизни. Так он есть при каждом моменте времени. Жизнь есть непрерывность этих моментов времени, если отвлечься от лакун (пустот) между ними. Пропуски времени, благодаря которым есть прошлое и будущее, не могут не быть, ибо природа времени  приходяща (будит) и преходяща (провожает). Настоящее во времени не от времени, а от вечности. Прошлое есть недоскок, а будущее перескок через настоящее. Когда ты в настоящем присутствуешь, ты присутствуешь в самой вечности, но ход событий вовлекает тебя в свой круговорот, и ты не можешь удержаться в вечности, теряешь с ним связь на время. И так в течении всей жизни, пока не приходит смерть для времени, не для тебя. Под тобой, разумеется, следует понимать самосознание или  твое Я, тем самым очищенное от тебя в прошлом как воспоминание и от тебя в будущем как мечтание. Есть вечное Я. Преходящи воспоминания и мечтания, которыми живет воплощенное Я. Так вот явлением в настоящем и является это вечное Я. Настоящее от него. Оно и есть всегда.
       Можно так сказать: без смерти наша жизнь слепа, а вот без жизни наша смерть пуста. Смерть нам открывает глаза на жизнь, на то, что в ней ценно, важно. Если же ты не жил, то твоя смерть не оправдана, бессмысленна. Следует обязательно пожить, лучше с умом, чтобы иметь право умереть. Некоторые существа не имеют право на смерть. Но умирают как преступники перед жизнью. 
       Да, жизнь кончается, умирает, есть смерть в конце, но смерть не есть жизнь.
       Жизнь хороша не потому, что она наша, но потому что она хорошая.
       Есть жизнь и поэтому она имеет смысл, а не наоборот, она имеет смысл и поэтому она есть.

       Идея христианства. В чем смысл христианства, какова его идея? Имеет смысл полагать, что христианство есть учение (в том смысле, что ему можно научиться) о самопожертвовании. Можно ли научиться жертвовать собой? Это интересный вопрос. Чтобы на него ответить, следует сначала определиться с тем, можно ли научиться верить вообще и в частности верить религиозно. Удивительное дело, но этому можно научиться. Как? Просто через повторение за взрослыми верующими (родителями, предками), начиная с детства. Что они делают и как делают, делай и ты. И обязательно поверишь так, что для тебя вера будет сродни дыханию жизни. Они тебя научат жертвовать собой, быть жертвой, а не палачом, ягненком, а не волком. Если только эта вера христианская и ее суть в жертве. Другое дело, если это не так, как только обратишь внимание на поведение реальных, а не идеальных христиан.
       Возникает естественно вопрос: Как можно пожертвовать собой, если не ты сам породил себя? Это как то несправедливо. Ты можешь пожертвовать тем, что сам сотворил или произвел, сочинил. Но как ты можешь пожертвовать жизнью? И потом можно ли жертвовать тем, чем ты не располагаешь? Например, душой? Душа от Бога, не от тебя. Тело от родителей. Что от тебя, тем и жертвуй. Чем именно? Трудами. Больше нечем.
       Так что нечем жертвовать, кроме своих трудов. Что до разговоров о жертве Иисуса Христа, так ведь он воскрес. Здесь нет никакой жертвы. Согласно христианской вере он вечен, он Бог-Спаситель. Христос принял образ Иисуса для того, чтобы спасти людей. Для этого он стал человеком. Люди смертны. Он не только родился как человек, но и умер как человек. Вот именно «как». Он родился не человеком и умер не человеком,  а только «как человек». Разумеется, в переносном смысле слова. Это очевидно для ума. Для веры этого мало. Нужно уверовать, чтобы верить, что Бог  стал человеком. Но как можно быть Богом, став человеком, ведь человек не Бог. Можно только быть в человеке Богом, но не быть самим человеком. Если Бог есть человек, то человек есть Бог. Но это не так и никогда не может быть так. Дело не в том, что человеку это невозможно понять в силу, дескать, недостатка его ума. Это не зависит от недостатка или достатка ума, его избытка. Отчего же это зависит? Не от количетсва, а от качества ума. Чтобы стать христианином, не обязательно думать.. Но от того, что ты стал христианином, ты ведь не стал глупым. О чем это говорит? О том, что христианин, нет, не глупый,  но наивный человек. Опять же если только христианство есть религия жертвы собой в свете признания Иисуса Христа Богочеловеком.
       Все встает на свои законные в смысле места, если Бог есть Иисус Христос, но Иисус не есть Бог, ибо Бог только по видимости для людей человек. Тогда зачем человеку жертвовать собой, если сам Бог пожертвовал собой понарошку? Нет, христиане самого Бога приносят в жертву, чтобы жертвовать собой, ибо надеются, бедные логикой и смыслом, на то, что через жертву жизнью, которая конечна, обретут вечную жизнь в Боге. Какие хитрые.
       Так почему христиане со временем от веры в Бога (арианства и докетизма) перешли к вере в Богочеловека? В этом сказалась ирония развития разума, его хитрость. Ну, как не слукавить, когда имеешь дело с наивными людьми? Но причем тут Бог? Конечно, не причем. Человеческое слишком человеческое.  Бедные люди: сами себя обманули.
       Так следует жертвовать собой? Зачем? В этом нет никакого смысла. Ты не можешь пожертвовать тем, что тебе не принадлежит. То, о чем здесь идет речь, от тебя не зависит. Поэтому в этом нет никакой жертвы. Зарубите себе это на носу!  Жизнь и так возьмет себе свое. Зачем суетиться и смешить богов/духов?

       Адам. Первый человек жил на древе жизни, на котором Бог наказал ему жить, запретив жить на древе познания. Когда он был один, то неукоснительно следовал указаниям Бога. Но вот когда он раздвоился, то сама его раздвоенность подвела его в лице, точнее, образе змея к ослушанию, нарушению запрета Бога трогать плоды с древа познания: добро и зло. Вторая половина Адама – Ева или жизнь – соблазнилась яблоком, предложенным ей змеем (дьяволом).
       Согласно другой версии Бог (Элохим) признал Адама себе подобным: будешь таким, как мы, знающим добро и зло. Но это знание изменило человека. Он не смог правильно им распорядиться: стал стыдиться самого себя, своей наготы, увидел себя, осознал себя, свое отличие. Он нарушил единство жизни и познания и поэтому потерял свое место в земном раю животных.
       Основание, метод и цель науки. На чем основывается наука? На данности. Что дано? Условия существования науки, без чего она не может существовать. Без чего она не может существовать? Многие сразу находят ответ, - для этого не надо много и глубоко думать. Ответ такой: наука не может существовать без фактов. Что такое факт, каково его понятие? И вот тут возникает затруднение в определении понятия факта, ибо из опыта наблюдения факта как восприятия естественного (природного) явления его понятия не вывести. Факт налицо. Он непосредственно явлен сознанию и может получить сразу описание в словах предложения протокола наблюдения: «Некоторый субъект восприятия видит нечто в одном месте в одно время». Однако не явлено то, что ему предпослано, а именно пространство и время как формы указанного восприятия в качестве чувственного созерцания. Они априорны и даны до опыта наблюдения факта.

       Философия. Литература. Религия (Богословие). Наука. Идеология. Теософия. Как начиналось мое знакомство с философией и как вообще обычно человек встречается с философией? Конечно, с книги, ибо, как правило, философы весьма немногочисленны. Из книг, написанных философами или им приписанных, мы узнаем о том, что такое философия. Повезло человеку, если из знакомства с философской книгой он узнает в ней то, что уже прежде его беспокоило и бродило в его сознании в виде философского вопроса. Он встает перед человеком, когда он оказывается в проблемной ситуации, вызывающей человека к барьеру для обострения его чувства Я. Обыкновенно чувство Я обостряется, когда открывается для человека его существенная необеспеченность в этом мире. Вот тогда приходит забота о собственном существовании. Но как позаботиться о самом себе, если тебе ведомо только то, что ты есть. Но что ты есть остается в неведении.
       Так сознавая самого себя, человек как сознательное существо задается вопросом о собственном бытии сущего. Этот вопрос отсылает его к следующему вопросу о сущности сущего сознательного существа. Пробуя на него ответить, человек вновь задается вопросом о том, есть ли он теперь тот, сущность которого он пытает, испытывает установить.
       Именно книга у многих вызывает уверенность в необходимости такого рода (экзистенциального) вопросов. В этом качестве философия фигурирует в текстовом, литературном виде. Конечно, для того, чтобы понять текст, необходимо изложить его содержание в такой литературной форме, которая была бы доступна для восприятия читателя. При этом следует иметь в виду то, что образная ткань текстуального повествования должна не мешать, но, напротив, помогать выявлению смысла содержания философского текста. Следует заметить такое понимание возможно, если есть понятия для его актуализации.
       Верующие предлагают помолчать, как только обращаешься к ним с вопросом о сущности Бога и предпринимаешь попытку поразмышлять вместе с ними об идее Бога. Чем это можно объяснить? Тем, что они не знают, что делать с идеей Бога, ибо она не работает в дискурсе религиозной проповеди. Идея Бога не имеет места в качестве необходимого условия существования церковного верования. Но она уместна в философском размышлении о Боге и его сущности. Вопрос о том, какова сущность Бога интересен не просто верующим, но богословам, которые, правда, ограничиваются тем в рассуждении о ней, что она заключается в том, что он есть как объект веры и культового поклонения/служения. В общем, они, как правило, предлагают лучше помолчать. Главное следовать указаниям святых отцов (святоотеческого предания)  и тогда, может быть, на тебя снизойдет благодать Бога, и ты уверуешь в Него так, как учит церковь.
      Философия в качестве метафизики восходит к теологии, упрощаясь/очищаясь от сложности эпистемологии как строгой науки. Навстречу ей идет, нисходя, теософия в качестве божественной мудрости/премудрости. В теологии Бог является объектом влечения/любви как итога слияния веры или уверенности в невидимом/незнаемом/неведомом или неведанном как видимом/знаемом/изведанном с надеждой/упованием. Напротив в теософии мы находим Бога в качестве субъекта познания освещающего и просвещающего интеллект богослова.
       В свою очередь идеологию в сакральном/мистическом смысле мы видим в виде вырожденного случая теософии как хитрости, уловки, искусство ума, умения искушать простодушных признанием идеологов в качестве тех, кто думает за них.

       О пределе и беспредельном. Сама доктрина перевоплощения подразумевает в качестве скрытой/сокровенной предпосылки своего существования беспредельное в качестве того неопределенного положения или состояния сознания, которое не способно к извлечению смысла из уроков опыта жизни конкретного человека. Для того, чтобы извлечь смысл из опыта необходимо определение его содержания в предельной/конечной структуре, которая одновременно представлена в виде материального предмета – естественной вещи или искусственного артефакта – и орудия или органа понимания. В таком виде вещь своей вещностью вещает или материей воплощает, показывает на себе, что она есть, в чем заключается ее сущность или идея самой себя. Такую структуру, посредством которой человек может войти в упорядоченное состояние разумной жизни, возвыситься над своей естественной природой и социальной повседневностью, склонными к периодической повторяющейся хаотизации, трансцендировать себя к горизонту универсальности, можно назвать гармонической целостностью (духовный организм). Подключаясь к такого рода структуре через его понимательную или интеллигибельную материю, выполненную или выраженную в понятии, человек   входит в упорядоченное (гармоническое) состояние живого сознания бытия, экземплярной демонстрацией которого и является в таком случае он сам как мыслящий.

       Тайна иерархии посвщенных. Последние от истока истины одержимы поиском истины. Она в качестве «идеи фикс» (idee fixe) понуждает их нарушить, сломать иерархию (последовательность чинов причащения к Единому/Естине) в отказе от указанного им места, сообразного их последнему положению/статусу. Они или, вернее, последняя изменила порядок следования от века и поэтому была изгнана из мира истин в качестве Софии Тварной, обращена в тварь. По ее образцу и появилось в мире тварное, сотворенное. В тварном мире существует разумный порядок смешанный с беспорядком.
 
       Личная и публичная философия. Человек занимается философией для себя, а не для «того парня». То есть, философия предполагает не понуждение, а освобождение от труда как действия по выживанию. В этом смысле философия не нужна для выживания. Поэтому она появляется как личное, а не публичное мероприятие. Однако со временем превращается в публичное занятие. Почему и зачем? Затем чтобы привести к себе, точнее, ко всеобщему как предмету философии всех, а не только тех, у кого она появилась.
 
       Философ науки. Кто является, кто становится философом науки? В первом приближении к ответу на этот сакраментальный для служебного использования философии вопрос можно сказать, что философом науки становится тот мыслящий, кто влюблен в науку, в научную методу познания как точного и строгого исследования объекта. Однако почему он не может ограничиться тем, чем заняты ученые, - одним объектом изучения природы? Почему его занимает само исследование как вторичный, точнее, производный объект исследования? Не потому ли, что он не преуспел в самой науке, не добился в ней удовлетворяющих его жажду познания искомых результатов? Возможно, многовероятно.
       Собственно поставленный в начале заметки вопрос имеет узко специализированный интерес для самого философа науки, для прояснения основ его самоидентификации. В самой науке ее философия имеет явно прикладной, служебный характер. Более интересным представляется вопрос о том, какое значение имеет философия науки для самой науки. Этот интерес обусловлен более важным вопросом об отношении самой философии к науке: является ли она наукой? Если она наука, то тогда какая: всеобщая в качестве метанауки или особая в качестве философской науки. Последнее понимание философии как философии науки говорит само за себя: в философии есть не только наука как область пересечение ее самой и науки, а также модус/способ обращения с ней в границах философии, но и не наука. Не наука – это что? Разумеется, сама философия, если не говорить о мифологии, богословии или мистике.
       Можно говорить о мистически, мифологически и религиозно ориентированной философии. В качестве примера такой философии можно взять интуитивизм, символизм или философию откровения.

       Адам и Ева в земном раю. Адам был прахом с душою живою (животной душой) в земном раю. Появление Евы стало актом рождения Адама или человека как человека, бывшего прежде животным пред богом. Само рождение Евы из ребра Адама означает, что животное стало человеком через узнавание себя в лице другого человека. Для того, чтобы себя отличить от всего остального и, прежде всего от того, что является причиной, порождающим началом, следует найти во всем самого себя. Адам нашел себя в Еве как в жизни, то есть, его сознание стало живым, реальным. В этом смысл того, что он стал питаться не только от древа жизни, но и от древа познания. Познав Еву, он осознал себя. У него появилось самосознание. Так он отделился от Бога. Изгнание Богом из рая Адама и Евы означает факт признания Богом самостоятельности человека.
       Итак, Адам, когда появился, был настолько же мужчиной, насколько женщиной, то есть, был  андрогином до разделения на мужчину и женщину. Поэтому он целый человек. Почему Бог его разделил? Кстати, этот раздел является вторым актом творения человека. Сразу напрашивается ответ, что он ему надоел. Разделив человека, Бог заставил его заниматься самим собой. И сказал Бог Адаму и Еве, вернее, его второй, любопытной половине, что дело их, в первую очередь, ее, Евы (Жизни), питаться от древа жизни, а не познания. Но не сказал почему. Интересно было бы знать, почему?  Специально, чтобы ее помучить, чтобы она занялась познанием и умерла. Жизнь умирает, оживая в детях. Бог прекрасно знал, что ждет человека: он обязательно ослушается и нарушит завет, ведь именно к этому ведет двусмысленность природы человека. Человеку делать нечего в земном раю. Это лоно рождения, но не жизни. У Бога места нет человеку для жизни. Жизнь есть вне Бога в миру.
 
       Троица и Богочеловек. Представления христиан ровно вписываются в древнюю (античную) спекулятивную (новоплатоническую) триаду: Единое (Первоединое) – Ум – Душа. Бог-Отец  или Творец есть Единое, Бог-Сын или Спаситель есть Ум, Святой Дух или Утешитель есть Душа. Сразу возникает вопрос: эта Троица один Бог или три Бога? Попробуем ответить на этот трудный вопрос так, чтобы было понятно, какие возможны логические альтернативы в решении столь запутанной проблемы уравнения трех к одному. Традиционно (в православии и католицизме) принято полагать одну природу (единосущность)  Бога и три Его Лица: Отца-Творца, Сына и Духа. Другими словами, в Боге мы находим одну сущность, если принимать одно за единое, и три Лица или Персоны. Как это понимать? Одно как единое означает целое, состоящее или составленное из трех частей, при условии, что каждая из частей сама является целым. Эти целые части есть Лица, которые нераздельны друг с другом, но одновременно с тем и неслиянны. Последнее понятно, ибо они являются целыми. Если это так, то какие варианты из взаимных отношений логически возможны? Как минимум просматриваются/просчитываются два крайних варианта: либо с логическим ударением на единосущность, либо  на персоны. Возможно, мы просмотрели третий вариант – царский, средний (срединный), а именно их гармонию или равенство.
       В богословской литературе принято считать, что превосходство единой сущности Бога над Его Персонами мы находим в католическом вероучении (догматическом и мистическом), превосходство Персон над сущностью в софиологии и их равенство в православии. Так ли это? Это будет понятно, если мы попытаемся осмыслить эти варианты истолкования смысла богословской триады. Тут же мы не можем не задаться таким вопросом, от которого будет зависеть исход нашего толкования: «В чем заключается сущность Бога»? Мы не могли не задаться таким вопросом, потому что мало формально-логически определить понятие Бога, точнее, Его идею, важно понять, каково содержание этой идеи. Очевидно, что в христианском богословии были апробированы как аристотелевский (родо-видовой), так и новоплатоновский (диалектический) методы толкования.
       Мы же начнем с определения сущности Бога. Разумеется, в этом начинании мы не оригинальны. И это хорошо, ибо начинать надо с того, что итак известно, иначе нельзя будет сделать ни одного шага дальше в размышлении. Что известно всем интересующимся лицам? То, что сущность Бога заключается в том, что Он есть. То есть, сущность скрывается в его существовании. Но что он есть? Известное дело, Бог. Но что есть Бог. Это можно знать не со стороны Бога, который нам трансцендентен, а со стороны нашей собственной – стороны творения. В творении – в имманентности творения Творцу, - Бог является человеку Творцом. У людей принято считать творцом, то есть, тем, кем все зачинается, начинается в виде ростка, семени, отца. Но как может быть отец без матери? Мать здесь сама природа рождения. Особенность ее толкования в христианстве состоит в том, что она является первоматерией как возможность всех возможностей. Творец здесь понимается как акт, реализация возможности творения стать самим собой. Эта возможность существует от века, то есть, всегда. В творении или актуализации возможности творения Бог обнаруживает себя Творцом только тогда, когда появляется наблюдатель творения – человек как сознание этого творения. Но сознание человека не спасает от возвращения в лоно первоматерии, в хаос первобытного существования в качестве только возможности, ибо само сознание творения фиксирует человека на том, чем представляется этот хаос, - меоном или ничем определенным, то есть определенным ничто. Определение чем-то, а именно творением, он получает только посредством Бога как Кем-то. Так кто же Бог? Тот, кто есть благодаря самому себе и ничему более. Все остальное же как творение обязано своим существованием Богу (кто) и первоматерии, которая без Бога есть ничто. Через Бога она определяется уже ни как ничто, а как нечто неопределенное, переменное по отношению к пределу, к константе. В этом смысле Бог есть Не-иное по отношению к иному или первоматерии. Сам по себе он есть Абсолют.
       Значит, Бог есть Абсолют или Его сущность заключается в Его существовании. По отношению ко всем сущим творения он есть Сверхсущий Творец. Из-за того, что все сущее сотворено из ничего, а не из Бога, ибо Бог не творит самого себя, так он есть от века или всегда и везде, то оно (это все, включая и человека как сознание всего) имеет тенденцию возвращения в свое ничто при условии самостоятельности в сознании через человека. Что из этого следует? Продолжение творения как уже воскресения творения, вернувшегося в ничто. Для этого и необходим Спаситель как Сын от Отца. Только так можно это – заботу Творца о своем творении – объяснить. Иначе человеку как рожденному будет непонятно. Сын или Иисус Христос нужен для примера того, как можно спастись. Святой же Дух необходим для утешения или укрепления/вдохновления человека в том, как следовать примеру в противостоянии естественной для себя склонности к падению в ничто.
      Исходя из установленного в размышлении различения Лиц Божественной Троицы, разберем православный и католический вариант толкования единосущности Бога и его Ипостасей. Нельзя не обнаружить то, что Творец связан со Спасителем и Утешителем двумя отношениями: отношением про-ис-хождения и ис-хождения. Исхождению Духа от Отца предшествует происхождение Сына от Отца. Сын непосредственно происходит от Отца, а не опосредованно как в природе через мать. Божественное происхождение, очевидно, не является рождением Бога от самого себя. Тогда что это такое? Это генетическое происхождение, то есть, буквально происхождение от Одного Его же Самого. Различие между Отцом и Сыном в этом контексте может означать то, что Отец порождает, но не творит, ибо в христианском богословии творение касается иного, не из своей природы, а из природы иного, - в данном случае природы иной, чем природа Того, Кто есть то, что Он есть. Иное тому, что есть, есть ничто как определенное тем, что есть только Одно. Сын отличается от Отца тем, что он не творит все из ничего определенного, но, напротив, спасает от ничто. Однако это спасение творения, в данном случае человека от греха, несовершенства и его последствия смерти, сродни творению тварного из ничто, ибо творение есть уже спасение от ничто как возникновение, превращение в что.
       Дух в христианстве проявляется Святым, когда является апостолам в качестве Утешителя, обещанного им до вознесения Иисусом Христом. Согласно православному Преданию Он исходит от Бога-Отца. Католики же, следуя принципу богословского развития, признают, что Дух Святой исходит и «от Сына тоже». Это доктринальное нововведение получило название «филиокве» (от лат. “filioque”), что буквально переводится на русский язык «и от сына тоже». Что означает эта формула? Только то, что в католическом варианте единосущность превосходит персональность Бога: исхождение Духа Святого от Отца и Сына усиливает отношение между двумя Лицами Троицы. В результате третье Лицо превращается в посредника между двумя другими Лицами, оказываясь их взаимной любовью. В итоге неслиянные Лица Троицы отождествляются с отношениями между собой. То есть, в некотором роде (исхождения любви) сливаются.
       Другое дело православное вероучение. В нем Бог понимается как единство Ипостасей, которые нераздельны, но и неслиянны. И как это понять? Только если верить в то, что от Бога-Отца происходит Бог-Сын и исходит Святой Дух. Сугубый патриархат в чистом виде: происхождение ведется от отца и он же «находится» в авторитете. Такое мог выдумать только человек мифа, то есть, сказочный человек, короче, сказочник. Это явный анахронизм, - недаром традиционный культ и такая же культура, - поделом. Где во всем этом, чисто человеческом, божественный элемент?
       Или взять две природы Иисуса Христа. Как в Иисусе Христе могут равночестно сочетаться две неравноценные природы? Только чудом, нарушая все законы логики. Получается, что Иисус в своем Лице в силе был бессильным, мог ограничивать божественную природу человеческой. И правильно, - он ведь все может как Бог, к тому же Богочеловек. Чем же все же Иисус как Богочеловек отличается от обычного человека? Тем, что он не сотворен: Бог к нему относиться не как Творец к творению, но как Отец к Сыну. То есть, Иисус Христос с Богом-Отцом одной природы. Как Бог он происходит от Бога. Но как человек он рожден земной женщиной. От кого рожден? Не от человека, а от Бога-Святого Духа. Следовательно, Иисус Христос рожден женщиной от Бога. Это можно так понять, что от рождения он человек, а от Бога Бог. Правда, у католиков есть такая новация в толковании природы матери Иисуса Марии: она зачата, как и ее сын – Иисус – непорочно. Выходит, что Дева Мария дополняет Троицу. Она также непорочно зачата, как и Богочеловек, и в этом качестве является божественной.
       И в самом деле традиционные христиане православные и католики) полагают, что Дева Мария родила не только человека от Святого Духа, но и Бога, и поэтому она Богородица, а не только Христородица, как полагают несториане, признанные православными и католиками еретиками. Получается, Иисус Христос как Сын Бога происходит от Бога Отца, а как рожденный женщиной Девой Марией, зачат от Святого Духа. Что это означает? То, что Иисус происходит от Бога, то есть, он одной природы с Богом, от которого исходит Святой Дух для Его зачатия от Девы Марии. Он послан в мир для спасения людей от первородного, но не личного греха Адама и Евы. В чем состоит этот грех? В дерзости непослушания не рвать плоды от древа по-знания. Адам и Ева в земном раю лишены знания того, кто они такие, что такое хорошо и что такое плохо. Такое знание избыточно для тварных живыми существ, ибо в их власти только обладание древом жизни. В произволе первых людей заключается первородный грех. Поэтому для возвращения в Бога требуется послушание и смирение. Пределом смирения является жертвоприношение самого себя. Пример такого жертвоприношения дал человеку сам Спаситель от первородного греха. Поэтому чтобы спастись уже от своих собственных грехов люди должны смириться, стать детьми, которые веруют, не думая и не зная, чтобы обрести не утерянный навеки земной рай животных, но небесный рай ангелов, в который их ведет, утешая, Святой Дух на встречу со Своим Богом-Творцом.
       В общем, вот такая христианская сказка (миф). Как любая сказка она имеет смысл. Только ее необходимо понимать  не буквально, а в переносном смысле, как положено взрослым, чтобы извлечь из нее смысл для жизни в этом реальном, а не сказочном, мире.
       Здесь особо следует сказать о так называемых «святых», «махатмах» и прочих чудесных существах. Да, конечно, есть смиренномудрые, то есть, такие существа человеческого вида, которые в смирении проявляют меру (мудрость). Испытывая (познавая) себя, они проявляют наибольшую человечность. Но это не означает того, что в этом они становятся сверхчеловеками. Они продолжают быть людьми даже в большей степени, чем все остальные люди, погрязшие в грехе. В отношении того, что о них распускают всякие небылицы, следует быть сдержанными и не поддаваться на бестолковые провокации о якобы их превосходстве. На самом деле они познали то, что означает быть человеком, и только. Не более.
 
       О пределе размышления. В мысли следует соблюдать меру – знать предел размышления, то есть, уметь вовремя остановиться. Иначе будет потерян смысл жизни, ибо долгое пребывание на ментальном пределе или трансцендирование в мысли может привести к унынию, к потери интереса к обычной жизни, в которой мы находимся. Как говорят: «Хорошего помаленьку». Не дело человеку заниматься тем, что превосходит его умственные возможности.
 
       Об очеловечивании детей. Дети становятся людьми, а не являются ими в том смысле, что не даны как люди. Поэтому так важно воспитание как процесс очеловечивания живого существа. Однако дети являются потенциальными людьми в отличие от обычных животных.
       Способствует ли современное образование очеловечиванию детей и отроков/подростков? Нет, ибо современное образование готовит из детей не естественные социальные существа, а искусственные машины, действующие сообразно машинной логике стереотипных/двузначных (да-нет) алгоритмов. То есть, дети, минуя стадию очеловечивания, достигают состояния биоробота или биологического искусственного устройства. Другими словами дети по мере взросления переходят из состояния естественной животности в состояние искусственной животности.
 
       Мораль и нравственность. Мораль требует должного для всех или диктует должное в общем. Нравственность рекомендует желаемое, то есть, к чему следует стремиться сообразно личному характеру/нраву. В отличие от морали нравственность предполагает свободу, понимаемую как необходимость, в том смысле, что без нее нельзя обойтись в личном поведении. В этом смысле избирательна не мораль, но нравственность. Мораль однозначно уже заранее принимает должное/заданное добро как данное. Нравственность неоднозначно принимает добро или зло как то, что может или не может соответствовать нраву.
       Таким образом, мораль выдает должное за данное. Нравственность берет должное как должное, а нрав как данное. Если должное соответствует данному, то оно принимается как заданное к исполнению. Если не соответствует, то отвергается как не заданное.
 
       Начало. Начало двойственно, неопределенно. Определяется оно как свойственное на втором шаге, когда нечто уже определилось на фоне неопределенности, иного как одно. При переходе к иному оно уже стало двойным с x-остатком. Так появляется одно как то, что есть, или сущее. Если оно есть благодаря самому себе, само себя определяет на фоне неопределенности, то оно есть субъект. То, что оно определяет, является объектом. Так сущее есть сущность в контексте иного как x-остатка. Есть, то есть имеет существование, и обладает сущностью как единством формы (идеи) и содержания (материи).
       В случае отождествления субъекта с мужчиной, а объекта с женщиной мы имеем институт патриархата во всех сферах жизни, где есть такое разделение по полу, то есть, где есть мужчины и женщины.
 
       Рациональность и ее типы. Рациональность есть сущность «рацио» как «пропорцио», то есть, разума в аспекте рассудка в качестве способности судить и рядить. В этом смысле рациональность есть взвешенность, равномерность или уравнение всего на весах разума/рассудка.
       В истории развития человеческой мысли рациональность проходит ряд этапов: доклассический этап магической рациональности (про-теза или гипо-теза), при которой разум как способность мысли равномерно распределен между словами и вещами таким образом, что они свободно общаются и даже обмениваются друг на друга, становясь вещими словами и умными вещами. Следующий этап развития рациональности классический (теза), при котором рацио сообщается прямо с вещами, проницая прозрачные (однозначные) слова (научные термины). За ним следует этап неклассической рациональности (анти-теза) рацио в своем сообщении с вещами, застревает в словах ввиду невозможности для слов служить прозрачной оболочкой вещей, ибо вещи становятся несоразмерными человеческим словам и не могут быть наглядно представлены человеком по причине своей природы микро-мира и мега-мира, где нет места человеку. Поэтому до сих пор человек так и не может построить целостную картину мира современной науки, то есть, описать одной формулой всю материальную действительность.
       В силу этого в новейшее время появляется такая превращенная (невозможная, противоречивая, антиномическая или парадоксальная) форма рациональности как пост-не-классическая рациональность (пара-теза), которая пытается «свести концы с концами», смешивая все в одну кучу: вещи, мысли, слова. Это тот искусственный синкрет, которому далеко до органической целостности магической рациональности.